Страница:
C.П.Мельгунов
Мартовскіе Дни 1917 года.
Предисловіе П. Мельгуновой.
Работа С.П. Мельгунова "Мартовскіе дни "полностью выходит нын? впервые. Законченная в годы посл?дней міровой войны, книга эта была проредактирована самим автором. Только часть ея появилась в тетрадях "Возрожденія" (1950-1954 г.)
Книга печатается по старой орфографіи, так как вышедшія раньше в издательств? "'Возрожденіе" посл?дующія части тетралогіи были напечатаны по старой орфографіи.
П. Мельгунова.
1961 г.
Книга печатается по старой орфографіи, так как вышедшія раньше в издательств? "'Возрожденіе" посл?дующія части тетралогіи были напечатаны по старой орфографіи.
П. Мельгунова.
1961 г.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Р?ШАЮЩАЯ НОЧЬ
[1]
Днем 2-го марта, на перманентном митинг? в Екатерининском зал? Таврическаго дворца лидер думскаго прогрессивнаго блока и идейный руководитель образовавшагося 27-го февраля Временнаго Комитета членов Гос. Думы, Милюков сказал: "старый деспот, доведшій Россію до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен". Почти в тот же час в Псков?, под давленіем верховнаго командованія в Ставк?, "старый деспот" подписал своё отреченіе от престола, окончательно оформленное вечером того же дня в момент прі?зда "думской" делегаціи в лиц? Гучкова и Шульгина. Таким образом отреченіе Государя "формально" не было "вынужденным" — устанавливает в своих воспоминаніях Набоков, выдающійся русскій юрист, которому суждено было сд?латься первым управляющим д?лами революціоннаго Временнаго Правительства.
Насколько, однако, формальная юридическая сторона соотв?тствовала реальной обстановк?, создавшейся в Петербург? и являвшейся р?шающим фактором в ход? революціи? Это совс?м не праздный вопрос, ибо отв?т на него опред?ляет собою дв? совершенно отличныя друг от друга психологіи в круг? лиц, объединившихся около Временнаго Комитета Г. Д. и одновременно появившагося на ряду с ним Сов?та Р. и С. Д., т. е. т?х учрежденій, которыя обстоятельства поставили в т? дни как бы "во глав?" политической жизни страны. Для одних Николай II добровольно отрекся от престола, для других он был низложен — его отреченіе было "вынуждено", и добровольный отказ от власти, затушеванный в сознаніи современников, означал лишь то, что Император фактически не был свергнут насильственным путем, т. е. революціонным актом возставшаго народа. Формально добровольное отреченіе неизб?жно накладывало изв?стныя моральныя обязательства на т?х, кто стремился добиться этого отреченія и кто его принял; такого моральнаго обязательства могли не ощущать т?, кто не принимал участія в реализаціи плана сохраненія династіи путем устраненія лично дискредитированнаго монарха: для них исходным пунктом мог быть только вопрос о ц?лесообразности — так, как он представлялся тогда в пониманіи д?йствовавших лиц.
Для того, чтобы уяснить себ? роковыя противор?чія, которыя выявились в первые дни революціи в силу недостаточно продуманных и ad hoc осуществленных политических замыслов, необходимо проанализировать всю сложную и запутанную обстановку того времени. Никто как-то не отдавал себ? яснаго отчета в этих противор?чіях тогда, когда закладывался фундамент строительства новой Россіи.
Нам н?т необходимости в хронологической посл?довательности воспроизводить событія первых февральско-мартовских дней, что сд?лано уже с достаточной полнотой и отчетливостью в "Хроник? февральской революціи", составленной Заславским и Канюровичем (1924 г.) и в работ? ген. Мартынова [2] "Царская армія в февральском переворот?" (1927 г.) К этим фактам мы будем обращаться лишь попутно, комментируя то или иное создавшееся положеніе. Прежде всего попытаемся возстановить картину отв?тственных переговоров, которые в ночь с 1-го на 2-е марта происходили между Временным Комитетом Гос. Д. — "цензовой" общественностью по тогдашней терминологіи, и делегатами Исп. Ком. Сов?та, заявившаго "претензію" представлять демократію [3]. Эта была поистин? р?шающая ночь, и зд?сь завязался узел посл?дующей трагедіи русской революціи. Между т?м возстановить бол?е или мен?е точно то, что происходило в указанную ночь, историку очень трудно. В нашем распоряженіи н?т почти никаких документальных данных. В суматох? первых дней и ночей никто никаких протоколов не вел: отсутствует и газетный репортаж, подчас зам?няющій своим суррогатом протокольную запись — в "Изв?стіях", которыя издавал Комитет думских журналистов, нельзя отыскать никаких намеков на суть переговоров. Остаются воспоминанія, т. е. показанія современников, которыя должны помочь историку в данном случа? не только в "оц?нк? подробностей" (Маклаков), но и в установк? первооснов. Значеніе этого субъективнаго самаго по себ? источника познанія прошлаго в данном случа? безконечно преуменьшается не только привнесеніем посл?дующих настроеній, весьма отличных от подлинных авторских настроеній первых дней революціи, но и т?м, что пелена тумана безсознательно для мемуариста застилает его память о том, что происходило в безсонныя ночи и сумбурные февральскіе и мартовскіе дни.
Н?сколько мемуаристов уже коснулись исторической ночи с 1-го на 2-е марта. Казалось, можно было положиться на текст Милюкова, так как первый том его "Исторіи", приближающейся к воспоминаніям, написан был в Кіев? в 18-ом году в період политическаго полубезд?лія автора. Память мемуариста не застлана была еще его поздн?йшей политической эволюціей, и, таким образом, ему нетрудно было по сравнительно св?жим впечатл?ніям воспроизвести исторію переговоров между членами Думы и сов?тскими делегатами, в которых автор принимал самое непосредственное участіе — т?м бол?е, что в показаніях перед Чрезвычайной Сл. Комиссіей (7 августа 17 г.) Милюков засвид?тельствовал, что им были проредактированы и исправлены "неточности", им?ющіяся в готовившейся Временным Комитетом Г. Д. к изданію книг?, гд? было дано "точное описаніе день за днем, как происходило". (Я никогда не вид?л этой книги и нигд? не встр?чал ссылок на нее — надо думать, что она в д?йствительности не была издана). И, т?м не мен?е, суммарное изложеніе Милюкова с большими фактическими ошибками не дает нужных отв?тов...
Им?ются и воспоминанія Керенскаго, но только во французском изданіи его "Революціи 17 г.". Вн?шне мемуарист хочет быть очень точным. Им указываются даже часы отв?тственных р?шеній в эти дни. Но это только вн?шняя точность, ибо даты безнадежно спутаны (выпустив книгу в 28 году, автор, сл?дуя установившимся плохим традиціям многих мемуаристов, не потрудился навести соотв?тствующія справки и пов?ствует исключительно по памяти). Память Керенскаго так же сумбурна, как сумбурны сами событія, в которых ему пришлось играть активн?йшую роль, когда он падал в обморок от напряженія и усталости и когда, по его собственным словам, он д?йствовал как бы в туман? и руководствовался больше инстинктом, нежели разумом. При таких условіях не могла получиться фотографія того, что было в 17 г. (на это Керенскій претендовал в своих парижских докладах). Н?т ничего удивительнаго, что тогда у него не было ни времени, ни возможности вдумываться в происходившія событія. В воспоминаніях он пытается объяснить свое равнодушіе к программным вопросам т?м, что никакія программы не могли изм?нить ход событій, что академическіе споры не представляли никакого интереса, и что в силу этого "Он не принимал в них участія... Поэтому все самое существенное прошло мимо сознанія мемуариста, самоут?шающагося т?м, что событія не могли идти другим путем, и даже изд?вающагося над несчастными смертными (« Pauvres ?tres humains »), которые думают по иному.
Еще меньше можно извлечь из воспоминаній Шульгина "Дни", которым повезло в литератур?, и на которыя так часто ссылаются. Воспоминанія Шульгина — "живая фотографія т?х бурных дней" (отзыв Тхоржевскаго) — надо отнести к числу полу-беллетристических произведеній, не могущих служить канвой для историческаго пов?ствованія: вымысел от д?йствительности не всегда у него можно отд?лить, к тому же такого вымысла, сознательнаго и безсознательнаго, слишком много — автор сам признается, что впечатл?нія от пережитого см?шались у него в какую-то "кошмарную кашу". Воспоминанія Шульгина могли бы служить для характеристики психологических переживаній момента, если бы только на них не сказывалась так опред?ленно дата — 1925 год. Тенденціозность автора просачивается через вс? поры [4].
Бол?е надежными являются "Записки о революціи" Суханова, гд? наибол?е подробно и в хронологической посл?довательности изложены перипетіи, связанныя с переговорами в ночь на 2-ое марта. Большая точность изложенія объясняется не только свойствами мемуариста, игравшаго первенствующую роль со стороны Исп. Ком. в переговорах, но и т?м, что еще 23 марта ему было поручено Исп. Ком. составить очерк переговоров. Суханов порученія не выполнил, но, очевидно, подобрал предварительно соотв?тствующій матеріал: поэтому он так отчетливо запомнил "все" до пятаго дня — это была "сплошная ц?пь воспоминаній, когда в голов? запечатл?вался чуть ли не каждый час незабвенных дней". И совершенно неизб?жно в основу разсказа надо положить изложеніе Суханова, хотя и слишком очевидно, что иногда автор теоретическія обоснованія подводит post factum и себ? приписывает бол?е д?йственную, провидящую роль, нежели она была в д?йствительности.
Насколько, однако, формальная юридическая сторона соотв?тствовала реальной обстановк?, создавшейся в Петербург? и являвшейся р?шающим фактором в ход? революціи? Это совс?м не праздный вопрос, ибо отв?т на него опред?ляет собою дв? совершенно отличныя друг от друга психологіи в круг? лиц, объединившихся около Временнаго Комитета Г. Д. и одновременно появившагося на ряду с ним Сов?та Р. и С. Д., т. е. т?х учрежденій, которыя обстоятельства поставили в т? дни как бы "во глав?" политической жизни страны. Для одних Николай II добровольно отрекся от престола, для других он был низложен — его отреченіе было "вынуждено", и добровольный отказ от власти, затушеванный в сознаніи современников, означал лишь то, что Император фактически не был свергнут насильственным путем, т. е. революціонным актом возставшаго народа. Формально добровольное отреченіе неизб?жно накладывало изв?стныя моральныя обязательства на т?х, кто стремился добиться этого отреченія и кто его принял; такого моральнаго обязательства могли не ощущать т?, кто не принимал участія в реализаціи плана сохраненія династіи путем устраненія лично дискредитированнаго монарха: для них исходным пунктом мог быть только вопрос о ц?лесообразности — так, как он представлялся тогда в пониманіи д?йствовавших лиц.
Для того, чтобы уяснить себ? роковыя противор?чія, которыя выявились в первые дни революціи в силу недостаточно продуманных и ad hoc осуществленных политических замыслов, необходимо проанализировать всю сложную и запутанную обстановку того времени. Никто как-то не отдавал себ? яснаго отчета в этих противор?чіях тогда, когда закладывался фундамент строительства новой Россіи.
Нам н?т необходимости в хронологической посл?довательности воспроизводить событія первых февральско-мартовских дней, что сд?лано уже с достаточной полнотой и отчетливостью в "Хроник? февральской революціи", составленной Заславским и Канюровичем (1924 г.) и в работ? ген. Мартынова [2] "Царская армія в февральском переворот?" (1927 г.) К этим фактам мы будем обращаться лишь попутно, комментируя то или иное создавшееся положеніе. Прежде всего попытаемся возстановить картину отв?тственных переговоров, которые в ночь с 1-го на 2-е марта происходили между Временным Комитетом Гос. Д. — "цензовой" общественностью по тогдашней терминологіи, и делегатами Исп. Ком. Сов?та, заявившаго "претензію" представлять демократію [3]. Эта была поистин? р?шающая ночь, и зд?сь завязался узел посл?дующей трагедіи русской революціи. Между т?м возстановить бол?е или мен?е точно то, что происходило в указанную ночь, историку очень трудно. В нашем распоряженіи н?т почти никаких документальных данных. В суматох? первых дней и ночей никто никаких протоколов не вел: отсутствует и газетный репортаж, подчас зам?няющій своим суррогатом протокольную запись — в "Изв?стіях", которыя издавал Комитет думских журналистов, нельзя отыскать никаких намеков на суть переговоров. Остаются воспоминанія, т. е. показанія современников, которыя должны помочь историку в данном случа? не только в "оц?нк? подробностей" (Маклаков), но и в установк? первооснов. Значеніе этого субъективнаго самаго по себ? источника познанія прошлаго в данном случа? безконечно преуменьшается не только привнесеніем посл?дующих настроеній, весьма отличных от подлинных авторских настроеній первых дней революціи, но и т?м, что пелена тумана безсознательно для мемуариста застилает его память о том, что происходило в безсонныя ночи и сумбурные февральскіе и мартовскіе дни.
Н?сколько мемуаристов уже коснулись исторической ночи с 1-го на 2-е марта. Казалось, можно было положиться на текст Милюкова, так как первый том его "Исторіи", приближающейся к воспоминаніям, написан был в Кіев? в 18-ом году в період политическаго полубезд?лія автора. Память мемуариста не застлана была еще его поздн?йшей политической эволюціей, и, таким образом, ему нетрудно было по сравнительно св?жим впечатл?ніям воспроизвести исторію переговоров между членами Думы и сов?тскими делегатами, в которых автор принимал самое непосредственное участіе — т?м бол?е, что в показаніях перед Чрезвычайной Сл. Комиссіей (7 августа 17 г.) Милюков засвид?тельствовал, что им были проредактированы и исправлены "неточности", им?ющіяся в готовившейся Временным Комитетом Г. Д. к изданію книг?, гд? было дано "точное описаніе день за днем, как происходило". (Я никогда не вид?л этой книги и нигд? не встр?чал ссылок на нее — надо думать, что она в д?йствительности не была издана). И, т?м не мен?е, суммарное изложеніе Милюкова с большими фактическими ошибками не дает нужных отв?тов...
Им?ются и воспоминанія Керенскаго, но только во французском изданіи его "Революціи 17 г.". Вн?шне мемуарист хочет быть очень точным. Им указываются даже часы отв?тственных р?шеній в эти дни. Но это только вн?шняя точность, ибо даты безнадежно спутаны (выпустив книгу в 28 году, автор, сл?дуя установившимся плохим традиціям многих мемуаристов, не потрудился навести соотв?тствующія справки и пов?ствует исключительно по памяти). Память Керенскаго так же сумбурна, как сумбурны сами событія, в которых ему пришлось играть активн?йшую роль, когда он падал в обморок от напряженія и усталости и когда, по его собственным словам, он д?йствовал как бы в туман? и руководствовался больше инстинктом, нежели разумом. При таких условіях не могла получиться фотографія того, что было в 17 г. (на это Керенскій претендовал в своих парижских докладах). Н?т ничего удивительнаго, что тогда у него не было ни времени, ни возможности вдумываться в происходившія событія. В воспоминаніях он пытается объяснить свое равнодушіе к программным вопросам т?м, что никакія программы не могли изм?нить ход событій, что академическіе споры не представляли никакого интереса, и что в силу этого "Он не принимал в них участія... Поэтому все самое существенное прошло мимо сознанія мемуариста, самоут?шающагося т?м, что событія не могли идти другим путем, и даже изд?вающагося над несчастными смертными (« Pauvres ?tres humains »), которые думают по иному.
Еще меньше можно извлечь из воспоминаній Шульгина "Дни", которым повезло в литератур?, и на которыя так часто ссылаются. Воспоминанія Шульгина — "живая фотографія т?х бурных дней" (отзыв Тхоржевскаго) — надо отнести к числу полу-беллетристических произведеній, не могущих служить канвой для историческаго пов?ствованія: вымысел от д?йствительности не всегда у него можно отд?лить, к тому же такого вымысла, сознательнаго и безсознательнаго, слишком много — автор сам признается, что впечатл?нія от пережитого см?шались у него в какую-то "кошмарную кашу". Воспоминанія Шульгина могли бы служить для характеристики психологических переживаній момента, если бы только на них не сказывалась так опред?ленно дата — 1925 год. Тенденціозность автора просачивается через вс? поры [4].
Бол?е надежными являются "Записки о революціи" Суханова, гд? наибол?е подробно и в хронологической посл?довательности изложены перипетіи, связанныя с переговорами в ночь на 2-ое марта. Большая точность изложенія объясняется не только свойствами мемуариста, игравшаго первенствующую роль со стороны Исп. Ком. в переговорах, но и т?м, что еще 23 марта ему было поручено Исп. Ком. составить очерк переговоров. Суханов порученія не выполнил, но, очевидно, подобрал предварительно соотв?тствующій матеріал: поэтому он так отчетливо запомнил "все" до пятаго дня — это была "сплошная ц?пь воспоминаній, когда в голов? запечатл?вался чуть ли не каждый час незабвенных дней". И совершенно неизб?жно в основу разсказа надо положить изложеніе Суханова, хотя и слишком очевидно, что иногда автор теоретическія обоснованія подводит post factum и себ? приписывает бол?е д?йственную, провидящую роль, нежели она была в д?йствительности.
I.Среди сов?тской демократіи.
1.Тактическое банкротство.
По чьей иниціатив? начались переговоры. Представитель крайняго теченія, большевик Шляпников, опред?ленно утверждает, что Исп. Ком. стал обсуждать вопрос о конструкціи власти по "офиціальному предложенію" со стороны Комитета Гос. Думы. Противоположную версію устанавливает другой представитель "революціонной демократіи", Суханов, не принадлежавшій к групп? лиц, входящих в ленинскую фалангу; понимая, что "проблема власти" — основная в революціи, именно он настаивал на обсужденіи ея в Исп. Ком., и по его иниціатив? возникла мысль о необходимости вступить в переговоры с представителями "цензовой общественности". Версія Суханова, как увидим, бол?е достов?рна
[5], хотя Стеклов, офиціальный докладчик Исп. Ком. на Сов?щаніи Сов?тов 30 марта, дававшій через м?сяц отчет перед собраніем и разсказавшій исторію "переговоров", развивал то же положеніе, что и Шляпников: думскій де Комитет начал переговоры "по собственной иниціатив?" и вел их с сов?тскими представвителями, как с "равноправной политической стороной".
Так или иначе вопрос об организаціи власти подвергся обсужденію в Исп. Комитет? днем 1 марта — в?рн?е урывками происходил довольно случайный и безсистемный обм?н мн?ній по этому поводу, так как текущіе вопросы ("куча вермишели", по выраженію Суханова) постоянно отвлекали вниманіе. Бес?ды происходили, как утверждает Шляпников, в связи с сообщеніем Чхеидзе, что Врем. Комитет, взяв на себя почин организаціи власти, не может составить правительство без вхожденія в него "представителей л?вых партій". Нам?чались три теченія: одно из них (согласно традиціонной догм?) отвергало участіе соціалистов во власти в період так называемой " буржуазной" революціи; другое (крайнее) требовало взять управленіе в свои руки; третье настаивало на соглашеніи с "цензовыми элементами", т. е. споры шли по схем?: власть буржуазная, коалиціонная или демократическая (соціалистическая). В 6-м часу И. К. вплотную подошел к разр?шенію проблемы власти и даже подверг вопрос баллотировк?, при чем 13 голосами против 7 или 8 постановил не входить в цензовое правительство.
Впосл?дствіи была выдвинута стройная теоретическая схема аргументацій, объяснявшая почему демократія, которой яко бы фактически принадлежала власть в первые дни революціи в Петербург?, отказалась от выполненія павшей на нее миссіи. Такую попытку сд?лал Суханов в "Записках о революціи". Другой представитель "сов?тской демократіи" Чернов, непосредственно не участвовавшій еще в то время в революціонных событіях, касаясь в своей исторической работ? "Рожденіе революціонной Россіи" р?шенія передать власть "цензовой" демократіи, не без основанія зам?чает, что в данном случа? поб?дила "не теорія, не доктрина", а "непосредственное ощущеніе обузы власти" и желаніе свалить эту обузу под соусом теоретическаго обоснованія на "плечи цензовиков". Пять причин, побуждавших к такому д?йствію и свид?тельствовавших об отсутствіи "политической зр?лости" и о "тактическом банкротств?" руководящаго) ядра, исчисляет Чернов:
1. Не хватало программнаго единодушія.
2. Цензовая демократія была на лицо "во всеоружіи вс?х своих духовных и политических ресурсов", революціонная же демократія была представлена на м?ст? д?йствія случайными элементами, "силами далеко не перваго, часто даже и не второго, а третьяго, четвертаго и пятаго калибра". Самыя квалифицірованныя силы революціонной демократіи находились в далекой ссылк? или в еще бол?е далеком изгнаніи.
3. У цензовиков были "всероссійскія имена", руководители же революціонной демократіи за немногими исключеніями являлись "для широкаго общественнаго мн?нія загадочными незнакомцами", о которых враги могли "распространять какія угодно легенды".
4. Крупн?йшіе д?ятели рев. демократіи были "абсолютно незнакомы с техникою государственнаго управленія и аппаратом его" и "прыжок из заброшеннаго сибирскаго улуса или колоніи изгнанников в Женев? на скамьи правительства был для них сходен — с переселеніем на другую планету".
5. "Буржуазныя партіи" им?ли за собой свыше десяти л?т открытаго существованія и устойчивой, гласной организаціи трудовыя, соціалистіческія и революціонныя партій держались почти всегда лишь на голом скелет? кадров "профессіональных революціонеров".
Пространную аргументацію н?сколько кичливых представителей эмигрантских "штабов" [6]— подобную же аргументацію развивает и Троцкій в "Исторіи русской революціи" — можно было бы кратко подытожить словами Милюкова на упомянутом митинг? 2-го марта в Екатерининском зал? Таврическаго дворца, когда бывшій лидер думской оппозиціи с большим преувеличеніем говорил о единственно организованной "цензовой общественности". Во вс?х этих соображеніях им?ется, конечно, доля истины, но вс? они анулировались в тот момент аргументом, который представляло собой настроеніе масс и сочувствіе посл?дних революціонным партіям. "Престиж Думы" был огромен, несравним с вожаками л?вых, изв?стных лишь в узком круг?, — усиленно подчеркивает и Маклаков, а между т?м для успокоенія революціонной стихіи им?ло огромное значеніе вхожденіе именно Керенскаго в состав Временнаго Правительства, при чем играло роль само по себ? не имя депутата, а его принадлежность к революціонной демократіи. Оспаривать этот факт не приходится, так как сама военная власть с м?ст, гд? разбушевалась стихія, систематически взывала в первые дни к новой власти и требовала прибытія Керенскаго. Неоспоримо, что правительство, составленное из наличных членов Исп. Ком., было бы весьма неавторитетно, но почти столь же неоспоримо, что революціонная общественность могла бы составить такое правительство из имен бол?е или мен?е "всероссійских", которое им?ло бы в т? дни, быть может, больше вліянія, ч?м случайно составленное и не соотв?тствовавшее моменту "Временное Правительство", которое приняло бразды правленія в революціонное время [7].
Основная причина "передачи" власти цензовым элементам или в?рн?е отказ от каких-либо самостоятельных попыток создать однородное демократическо-соціалистическое правительство лежала не в сознаніи непосильной для демократіи "обузы власти", а в полной еще неув?ренности в завтрашнем дн?. В этом откровенно признавался впосл?дствіи в сов?щаніи сов?тов докладчик о "временном правительств?", Стеклов — один из т?х, кто непосредственно участвовал в ночных переговорах 1-2 марта: "...когда нам?чалось... соглашеніе, было совс?м неясно, восторжествует ли революція не только в форм? революціонно-демократической, но даже в форм? ум?ренно-буржуазной. вы, ...которые не были зд?сь, в Петроград?, и не переживали этой революціонной горячки, представить себ? не можете, как мы жили: окруженные вокруг думы отд?льными солдатскими взводами, не им?ющими даже унтер-офицеров, не усп?вши еще сформировать никакой политической программы движенія... нам не было изв?стно настроеніе войск вообще, настроеніе Царскосельскаго гарнизона, и им?лись св?д?нія, что они идут на нас. Мы получали слухи, что с с?вера идут пять полков, что ген. Иванов ведет 26 эшелонов, на улицах раздавалась стр?льба, и мы могли допускать, что эта слабая группа, окружавшая дворец, будет разбита, и с минуты на минуту ждали, что вот придут, и если не разстр?ляют, то заберут нас. Мы же, как древніе римляне, важно сид?ли и зас?дали, но полной ув?ренности в усп?х? революціи в этот момент совершенно не было"
Слишком легко посл? того, как событія произошли, отвергнуть этот психологическій момент и утверждать, что "царизм" распался, как карточный домик, что режим, сгнившій на корню, никакого сопротивленія не мог оказать, что "военный разгром революціи был немыслим". Д?ло, конечно, было не так. Усп?х революціи, как показал весь историческій опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивленія. Это почти "соціологическій" закон. У революціи 17 года не было организованной реальной военной силы. Вс? участники революціи согласны с т?м, что цитадель революціи — Таврическій дворец, была в первые дни беззащитна. В ночь на 28 февраля, находившіеся в Гос. Дум? фактически не располагали ни одним ружьем — признает Керенскій (La Verit?). Им?вшееся артиллерійское орудіе было без снарядов, безд?йственны были и пулеметы (Мстиславскій). Потому так легко возникала паника в ст?нах Таврическаго дворца — и не только в первый день, как о том свид?тельствуют мемуаристы; достаточно было дойти нев?рному слуху о сосредоточеніи в Академіи Генеральнаго Штаба 300 офицеров, вооруженных пулеметами, с ц?лью нападенія на революціонную цитадель. Казалось, что небольшая организованная воинская часть без труда ликвидирует возстаніе или по крайней м?р? его вн?шній центр [8]. И если такой части не нашлось, то эхо объясняется не одной растерянностью разложившейся власти, а и т?м, что уличное неорганизованное движеніе в критическій момент оказалось сц?плено с Государственной Думой — поднять вооруженную руку против народнаго представительства психологически было уже трудн?е, учитывая то обстоятельство, что во время войны армія превратилась в сущности в "вооруженный народ", как то неоднократно признавалось в самом правительстве (см., напр., сужденія в Сов?т? Министров в 15 году). Война парализовала в значительной степени волю к противод?йствію, и Суханов совершенно прав, утверждая, что Комитет Гос. Думы служил "довольно надежным прикрытіем от царистской контр-революціи", отсюда рождалось впечатленіе, что власть "явно запускала движеніе" и подтверждалась распространенная легенда о "провокаціи".
Если в Петербург? 1-го марта, когда р?шался вопрос о власти, переворот закончился уже поб?доносно, то оставалось еще неизв?стным, как на столичныя событія реагирует страна и фронт. Керенскій, не очень сл?дящій за своими словами, в одной из посл?дних книг (La Verit?) писал, что к ночи 28-го вся страна с арміей присоединилась, к революціи. Это можно еще с оговоркой сказать о второй столиц? Имперіи гд? ночью 28-го было уже принято обращеніе Городской Думы, к населенію, говорившее, что "ради поб?ды и спасенія Россіи Госуд. Дума вступила на путь р?шительной борьбы со старым и пагубным для нашей родины строем". Но народ, который должен был фактически устранить "от власти т?х, кто защищал старый порядок, постыдное д?ло изм?ны", 1 марта в сущности стал лишь "готовиться к бою", как выражается в своих воспоминаніях непосредственный наблюдатель событій, будущій комиссар градоначальства с.-р. Вознесенскій. Полное безд?йствіе власти под начальством ген. Мрозовскаго опред?лило усп?х революціи и ея безкровность: три солдата и рабочій — такова цифра жертв возстанія в Москв?... В матери русских городов — Кіев?, гд? узнали о перевороте лишь 3-го, и гд? в этот день газеты все же вышли с обычными "б?лыми м?стами", еще перваго был арестован по ордеру губ. жанд. управленія старый народоволец, отставн. полковник Оберучев, вернувшійся из эмиграціи в середин? февраля "на родину". Во многих губерніях центра Россіи (Ярославль, Тула и др.) движеніе началось 3-го. Жители Херсона даже 5 марта могли читать воззваніе губернатора Червинскаго о народных безпорядках в Петербург?, прекращенных Родзянко в "пользу арміи, Государя и отечества". На фронт в?сть о революціи естественно пришла еще позже — во многих м?стах 5-6 марта; об отреченіи Императора на н?которых отд?льных участках узнали лишь в середин? м?сяца. М?стечковый еврей, задавшій в это время одному из мемуаристов (Квашко) вопрос: "а царя, д?йствительно, больше н?т, или это только выдумка", — в?роятно, не был одинок. В захолустье св?д?нія о происшедших событіях кое гд? проникли лишь к концу м?сяца. Для иностранных читателей может быть уб?дительно свид?тельство Керенскаго, что на всем протяженіи Имперіи не нашлось ни одной части, которую фактически можно было двинуть против мятежной столицы, то же, конечно, говорит и Троцкій в своей "Исторіи революціи". Но это мало уб?дительно для русскаго современника, знающаго, что фронтовая масса и значительная часть провинціи о событіях были осв?домлены лишь посл? их завершенія.
Чернов д?лает поправку (то же утвержденіе найдем мы и в воспоминаніях Гучкова): войсковую часть можно было отыскать на фронт?, но посылка ея не достигла бы ц?ли, ибо войска, приходившія в Петербург, переходили на сторону народа. Но это только предположеніе, весьма в?роятное в создавшейся обстановк?, но все-таки фактически нев?рное, вопреки установившейся версіи, даже в отношеніи того немногочисленнаго отряда, который дошел до Царскаго Села во глав? с ген. Ивановым к вечеру 1 марта [9]. Большевицкіе историки желают доказать, что "демократія", из которой они себя выд?ляют, отступила на вторыя позиціи не из страха возможности разгрома революціи, а в силу паники перед стихійной революціонностью масс: в первые дни — вспоминает большевизанствующій с.-р. Мстиславскій — "до гадливости" чувствовалось, как "верховники" из Исп. Ком. боялись толпы [10]. Безспорно, страх перед неорганизованной стихіей должен был охватывать людей, хоть сколько-нибудь отв?тственных за свои д?йствія и не принадлежавших к лагерю безоговорочных "пораженцев", ибо неорганизованная стихія, безголовая революція, легко могла перейти в анархію, которая не только увеличила бы силу сопротивленія режима, но и неизб?жно порождала бы контр-революціонное движеніе страны во имя сохраненія государственности и во изб?жаніе разгрома на вн?шнем фронт?»
Керенскій, быть может, н?сколько преувеличивая свои личныя ощущенія первых дней революціи, объективно прав, указывая, что никто не ожидал произошедшаго хаоса, и у вс?х была только одна мысль, как спасти страну от быстро наступающей анархіи. Элементарный здравый смысл заставлял демократію прив?тствовать р?шеніе Временнаго Комитета взять на себя отв?тственную роль в происходивших событіях и придать стихійному движенію характер "революціи", ибо исторія устанавливала и другой "соціологическій закон", в свое время в таких словах формулированный ник?м иным, как Лениным: "для наступленія революціи недостаточно, чтобы "низы не хот?ли", требуется, чтобы и "верхи не могли" жить по старому, т. е. "революціонное опьян?ніе", как выразился Витте в воспоминаніях, должно охватить и командующій класс. Витте довольно цинично называл это "умственной чесоткой" и либеральным "ожир?ніем" интеллигентной части общества, доказывая, что "революціонное опьян?ніе" вызывает отнюдь не "голод, холод, нищета", которыми сопровождается жизнь 100 милліоннаго непривилегированнаго русскаго народа. В одном старый бюрократ был прав: "главным диктатором" революціи не является "голодный желудок" — этот традиціонный предразсудок, как нежизненный постулат, пора давно отбросить. Голод порождает лишь бунт, которому, д?йствительно, обычно уготован один конец: "самоистребленіе". Алданов справедливо зам?тил, что о "продовольственных затрудненіях" в Петербург?, в качеств? "причин революціи" историку посл? 1920 г. писать "будет неловко".
Мотив этот выдвигался экономистами в начал? революціи (напр., доклад Громана в Исп. Ком. 16 марта); в поздн?йшей литератур?, пожалуй, один только Чернов все еще поддерживает версію, что на улицу рабочих вывел "Царь-Голод", — впрочем весьма относительный: сообщеніе градоначальника командующему войсками 23 февраля считало причиной безпорядков еще только слух, что будут отпускать 1 ф. хл?ба взрослому и полфунта на малол?тних.
Ленин, который все всегда знал заран?е на девять десятых, утверждал посл? революціи, еще в дни пребыванія за границей, что буржуазія нужна была лишь для того, чтобы "революція поб?дила в 8 дней" [11].
Мемуаристы противоположнаго лагеря с той же уб?дительностью доказывают легкую возможность разгрома революціи при наличности н?которых условій, в д?йствительности по т?м или другим причинам не оказалось. "Революція поб?дила в 8 дней" потому, что страна как бы слилась в едином порыв? и общности настроеній, — столичный бунт превратился во "всенародное движеніе", показавшее, что старый порядок был уже для Россіи политическим анахронизмом и тогда (посл? завершенія переворота) в стихійности революціи начали усматривать гарантіи незыблемой ея прочности (р?чь Гучкова 8 марта у промышленников).
Так или иначе вопрос об организаціи власти подвергся обсужденію в Исп. Комитет? днем 1 марта — в?рн?е урывками происходил довольно случайный и безсистемный обм?н мн?ній по этому поводу, так как текущіе вопросы ("куча вермишели", по выраженію Суханова) постоянно отвлекали вниманіе. Бес?ды происходили, как утверждает Шляпников, в связи с сообщеніем Чхеидзе, что Врем. Комитет, взяв на себя почин организаціи власти, не может составить правительство без вхожденія в него "представителей л?вых партій". Нам?чались три теченія: одно из них (согласно традиціонной догм?) отвергало участіе соціалистов во власти в період так называемой " буржуазной" революціи; другое (крайнее) требовало взять управленіе в свои руки; третье настаивало на соглашеніи с "цензовыми элементами", т. е. споры шли по схем?: власть буржуазная, коалиціонная или демократическая (соціалистическая). В 6-м часу И. К. вплотную подошел к разр?шенію проблемы власти и даже подверг вопрос баллотировк?, при чем 13 голосами против 7 или 8 постановил не входить в цензовое правительство.
Впосл?дствіи была выдвинута стройная теоретическая схема аргументацій, объяснявшая почему демократія, которой яко бы фактически принадлежала власть в первые дни революціи в Петербург?, отказалась от выполненія павшей на нее миссіи. Такую попытку сд?лал Суханов в "Записках о революціи". Другой представитель "сов?тской демократіи" Чернов, непосредственно не участвовавшій еще в то время в революціонных событіях, касаясь в своей исторической работ? "Рожденіе революціонной Россіи" р?шенія передать власть "цензовой" демократіи, не без основанія зам?чает, что в данном случа? поб?дила "не теорія, не доктрина", а "непосредственное ощущеніе обузы власти" и желаніе свалить эту обузу под соусом теоретическаго обоснованія на "плечи цензовиков". Пять причин, побуждавших к такому д?йствію и свид?тельствовавших об отсутствіи "политической зр?лости" и о "тактическом банкротств?" руководящаго) ядра, исчисляет Чернов:
1. Не хватало программнаго единодушія.
2. Цензовая демократія была на лицо "во всеоружіи вс?х своих духовных и политических ресурсов", революціонная же демократія была представлена на м?ст? д?йствія случайными элементами, "силами далеко не перваго, часто даже и не второго, а третьяго, четвертаго и пятаго калибра". Самыя квалифицірованныя силы революціонной демократіи находились в далекой ссылк? или в еще бол?е далеком изгнаніи.
3. У цензовиков были "всероссійскія имена", руководители же революціонной демократіи за немногими исключеніями являлись "для широкаго общественнаго мн?нія загадочными незнакомцами", о которых враги могли "распространять какія угодно легенды".
4. Крупн?йшіе д?ятели рев. демократіи были "абсолютно незнакомы с техникою государственнаго управленія и аппаратом его" и "прыжок из заброшеннаго сибирскаго улуса или колоніи изгнанников в Женев? на скамьи правительства был для них сходен — с переселеніем на другую планету".
5. "Буржуазныя партіи" им?ли за собой свыше десяти л?т открытаго существованія и устойчивой, гласной организаціи трудовыя, соціалистіческія и революціонныя партій держались почти всегда лишь на голом скелет? кадров "профессіональных революціонеров".
Пространную аргументацію н?сколько кичливых представителей эмигрантских "штабов" [6]— подобную же аргументацію развивает и Троцкій в "Исторіи русской революціи" — можно было бы кратко подытожить словами Милюкова на упомянутом митинг? 2-го марта в Екатерининском зал? Таврическаго дворца, когда бывшій лидер думской оппозиціи с большим преувеличеніем говорил о единственно организованной "цензовой общественности". Во вс?х этих соображеніях им?ется, конечно, доля истины, но вс? они анулировались в тот момент аргументом, который представляло собой настроеніе масс и сочувствіе посл?дних революціонным партіям. "Престиж Думы" был огромен, несравним с вожаками л?вых, изв?стных лишь в узком круг?, — усиленно подчеркивает и Маклаков, а между т?м для успокоенія революціонной стихіи им?ло огромное значеніе вхожденіе именно Керенскаго в состав Временнаго Правительства, при чем играло роль само по себ? не имя депутата, а его принадлежность к революціонной демократіи. Оспаривать этот факт не приходится, так как сама военная власть с м?ст, гд? разбушевалась стихія, систематически взывала в первые дни к новой власти и требовала прибытія Керенскаго. Неоспоримо, что правительство, составленное из наличных членов Исп. Ком., было бы весьма неавторитетно, но почти столь же неоспоримо, что революціонная общественность могла бы составить такое правительство из имен бол?е или мен?е "всероссійских", которое им?ло бы в т? дни, быть может, больше вліянія, ч?м случайно составленное и не соотв?тствовавшее моменту "Временное Правительство", которое приняло бразды правленія в революціонное время [7].
Основная причина "передачи" власти цензовым элементам или в?рн?е отказ от каких-либо самостоятельных попыток создать однородное демократическо-соціалистическое правительство лежала не в сознаніи непосильной для демократіи "обузы власти", а в полной еще неув?ренности в завтрашнем дн?. В этом откровенно признавался впосл?дствіи в сов?щаніи сов?тов докладчик о "временном правительств?", Стеклов — один из т?х, кто непосредственно участвовал в ночных переговорах 1-2 марта: "...когда нам?чалось... соглашеніе, было совс?м неясно, восторжествует ли революція не только в форм? революціонно-демократической, но даже в форм? ум?ренно-буржуазной. вы, ...которые не были зд?сь, в Петроград?, и не переживали этой революціонной горячки, представить себ? не можете, как мы жили: окруженные вокруг думы отд?льными солдатскими взводами, не им?ющими даже унтер-офицеров, не усп?вши еще сформировать никакой политической программы движенія... нам не было изв?стно настроеніе войск вообще, настроеніе Царскосельскаго гарнизона, и им?лись св?д?нія, что они идут на нас. Мы получали слухи, что с с?вера идут пять полков, что ген. Иванов ведет 26 эшелонов, на улицах раздавалась стр?льба, и мы могли допускать, что эта слабая группа, окружавшая дворец, будет разбита, и с минуты на минуту ждали, что вот придут, и если не разстр?ляют, то заберут нас. Мы же, как древніе римляне, важно сид?ли и зас?дали, но полной ув?ренности в усп?х? революціи в этот момент совершенно не было"
Слишком легко посл? того, как событія произошли, отвергнуть этот психологическій момент и утверждать, что "царизм" распался, как карточный домик, что режим, сгнившій на корню, никакого сопротивленія не мог оказать, что "военный разгром революціи был немыслим". Д?ло, конечно, было не так. Усп?х революціи, как показал весь историческій опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивленія. Это почти "соціологическій" закон. У революціи 17 года не было организованной реальной военной силы. Вс? участники революціи согласны с т?м, что цитадель революціи — Таврическій дворец, была в первые дни беззащитна. В ночь на 28 февраля, находившіеся в Гос. Дум? фактически не располагали ни одним ружьем — признает Керенскій (La Verit?). Им?вшееся артиллерійское орудіе было без снарядов, безд?йственны были и пулеметы (Мстиславскій). Потому так легко возникала паника в ст?нах Таврическаго дворца — и не только в первый день, как о том свид?тельствуют мемуаристы; достаточно было дойти нев?рному слуху о сосредоточеніи в Академіи Генеральнаго Штаба 300 офицеров, вооруженных пулеметами, с ц?лью нападенія на революціонную цитадель. Казалось, что небольшая организованная воинская часть без труда ликвидирует возстаніе или по крайней м?р? его вн?шній центр [8]. И если такой части не нашлось, то эхо объясняется не одной растерянностью разложившейся власти, а и т?м, что уличное неорганизованное движеніе в критическій момент оказалось сц?плено с Государственной Думой — поднять вооруженную руку против народнаго представительства психологически было уже трудн?е, учитывая то обстоятельство, что во время войны армія превратилась в сущности в "вооруженный народ", как то неоднократно признавалось в самом правительстве (см., напр., сужденія в Сов?т? Министров в 15 году). Война парализовала в значительной степени волю к противод?йствію, и Суханов совершенно прав, утверждая, что Комитет Гос. Думы служил "довольно надежным прикрытіем от царистской контр-революціи", отсюда рождалось впечатленіе, что власть "явно запускала движеніе" и подтверждалась распространенная легенда о "провокаціи".
Если в Петербург? 1-го марта, когда р?шался вопрос о власти, переворот закончился уже поб?доносно, то оставалось еще неизв?стным, как на столичныя событія реагирует страна и фронт. Керенскій, не очень сл?дящій за своими словами, в одной из посл?дних книг (La Verit?) писал, что к ночи 28-го вся страна с арміей присоединилась, к революціи. Это можно еще с оговоркой сказать о второй столиц? Имперіи гд? ночью 28-го было уже принято обращеніе Городской Думы, к населенію, говорившее, что "ради поб?ды и спасенія Россіи Госуд. Дума вступила на путь р?шительной борьбы со старым и пагубным для нашей родины строем". Но народ, который должен был фактически устранить "от власти т?х, кто защищал старый порядок, постыдное д?ло изм?ны", 1 марта в сущности стал лишь "готовиться к бою", как выражается в своих воспоминаніях непосредственный наблюдатель событій, будущій комиссар градоначальства с.-р. Вознесенскій. Полное безд?йствіе власти под начальством ген. Мрозовскаго опред?лило усп?х революціи и ея безкровность: три солдата и рабочій — такова цифра жертв возстанія в Москв?... В матери русских городов — Кіев?, гд? узнали о перевороте лишь 3-го, и гд? в этот день газеты все же вышли с обычными "б?лыми м?стами", еще перваго был арестован по ордеру губ. жанд. управленія старый народоволец, отставн. полковник Оберучев, вернувшійся из эмиграціи в середин? февраля "на родину". Во многих губерніях центра Россіи (Ярославль, Тула и др.) движеніе началось 3-го. Жители Херсона даже 5 марта могли читать воззваніе губернатора Червинскаго о народных безпорядках в Петербург?, прекращенных Родзянко в "пользу арміи, Государя и отечества". На фронт в?сть о революціи естественно пришла еще позже — во многих м?стах 5-6 марта; об отреченіи Императора на н?которых отд?льных участках узнали лишь в середин? м?сяца. М?стечковый еврей, задавшій в это время одному из мемуаристов (Квашко) вопрос: "а царя, д?йствительно, больше н?т, или это только выдумка", — в?роятно, не был одинок. В захолустье св?д?нія о происшедших событіях кое гд? проникли лишь к концу м?сяца. Для иностранных читателей может быть уб?дительно свид?тельство Керенскаго, что на всем протяженіи Имперіи не нашлось ни одной части, которую фактически можно было двинуть против мятежной столицы, то же, конечно, говорит и Троцкій в своей "Исторіи революціи". Но это мало уб?дительно для русскаго современника, знающаго, что фронтовая масса и значительная часть провинціи о событіях были осв?домлены лишь посл? их завершенія.
Чернов д?лает поправку (то же утвержденіе найдем мы и в воспоминаніях Гучкова): войсковую часть можно было отыскать на фронт?, но посылка ея не достигла бы ц?ли, ибо войска, приходившія в Петербург, переходили на сторону народа. Но это только предположеніе, весьма в?роятное в создавшейся обстановк?, но все-таки фактически нев?рное, вопреки установившейся версіи, даже в отношеніи того немногочисленнаго отряда, который дошел до Царскаго Села во глав? с ген. Ивановым к вечеру 1 марта [9]. Большевицкіе историки желают доказать, что "демократія", из которой они себя выд?ляют, отступила на вторыя позиціи не из страха возможности разгрома революціи, а в силу паники перед стихійной революціонностью масс: в первые дни — вспоминает большевизанствующій с.-р. Мстиславскій — "до гадливости" чувствовалось, как "верховники" из Исп. Ком. боялись толпы [10]. Безспорно, страх перед неорганизованной стихіей должен был охватывать людей, хоть сколько-нибудь отв?тственных за свои д?йствія и не принадлежавших к лагерю безоговорочных "пораженцев", ибо неорганизованная стихія, безголовая революція, легко могла перейти в анархію, которая не только увеличила бы силу сопротивленія режима, но и неизб?жно порождала бы контр-революціонное движеніе страны во имя сохраненія государственности и во изб?жаніе разгрома на вн?шнем фронт?»
Керенскій, быть может, н?сколько преувеличивая свои личныя ощущенія первых дней революціи, объективно прав, указывая, что никто не ожидал произошедшаго хаоса, и у вс?х была только одна мысль, как спасти страну от быстро наступающей анархіи. Элементарный здравый смысл заставлял демократію прив?тствовать р?шеніе Временнаго Комитета взять на себя отв?тственную роль в происходивших событіях и придать стихійному движенію характер "революціи", ибо исторія устанавливала и другой "соціологическій закон", в свое время в таких словах формулированный ник?м иным, как Лениным: "для наступленія революціи недостаточно, чтобы "низы не хот?ли", требуется, чтобы и "верхи не могли" жить по старому, т. е. "революціонное опьян?ніе", как выразился Витте в воспоминаніях, должно охватить и командующій класс. Витте довольно цинично называл это "умственной чесоткой" и либеральным "ожир?ніем" интеллигентной части общества, доказывая, что "революціонное опьян?ніе" вызывает отнюдь не "голод, холод, нищета", которыми сопровождается жизнь 100 милліоннаго непривилегированнаго русскаго народа. В одном старый бюрократ был прав: "главным диктатором" революціи не является "голодный желудок" — этот традиціонный предразсудок, как нежизненный постулат, пора давно отбросить. Голод порождает лишь бунт, которому, д?йствительно, обычно уготован один конец: "самоистребленіе". Алданов справедливо зам?тил, что о "продовольственных затрудненіях" в Петербург?, в качеств? "причин революціи" историку посл? 1920 г. писать "будет неловко".
Мотив этот выдвигался экономистами в начал? революціи (напр., доклад Громана в Исп. Ком. 16 марта); в поздн?йшей литератур?, пожалуй, один только Чернов все еще поддерживает версію, что на улицу рабочих вывел "Царь-Голод", — впрочем весьма относительный: сообщеніе градоначальника командующему войсками 23 февраля считало причиной безпорядков еще только слух, что будут отпускать 1 ф. хл?ба взрослому и полфунта на малол?тних.
Ленин, который все всегда знал заран?е на девять десятых, утверждал посл? революціи, еще в дни пребыванія за границей, что буржуазія нужна была лишь для того, чтобы "революція поб?дила в 8 дней" [11].
Мемуаристы противоположнаго лагеря с той же уб?дительностью доказывают легкую возможность разгрома революціи при наличности н?которых условій, в д?йствительности по т?м или другим причинам не оказалось. "Революція поб?дила в 8 дней" потому, что страна как бы слилась в едином порыв? и общности настроеній, — столичный бунт превратился во "всенародное движеніе", показавшее, что старый порядок был уже для Россіи политическим анахронизмом и тогда (посл? завершенія переворота) в стихійности революціи начали усматривать гарантіи незыблемой ея прочности (р?чь Гучкова 8 марта у промышленников).