Страница:
Пушки стреляют, подавая сигнал к бою, трубы трубят, турецкие
военачальники удаляются, предрекая смерть неверным и клянясь в вечной
верности султану.
И вот уже битва закипела, со всевозможными перипетиями, знакомыми
каждому поклоннику театра. Рыцари-христиане и турецкие воины мечутся по
сцене и бросаются в рукопашную. Снова и снова трубят трубы. Войска обеих
сторон то наступают, то отступают. Карпезан с перчаткой на шлеме и с ужасной
своей секирой носится по полю битвы как бешеный, все сметая перед собой, и
вызывает на бой короля Людовика. Он заносит секиру над головой воина,
устремившегося ему навстречу, по, узнав в нем молодого Улърика, бывшего
капитана своего полка, опускает занесенную руку и предлагает ему спасаться
бегством и помнить Карпезана. Сердце его смягчается при виде молодого друга;
он вспоминает былые времена, когда они вместе сражались и побеждали под
протестантскими знаменами. Ульрик молит его вернуться на сторону короля, но
это, разумеется, уже невозможно. Они бьются. Ульрик сам идет навстречу
гибели, и вот он падает, сраженный секирой. При виде поверженного друга
сердце изменника сжимается, но кто, как не сам король Людовик, появляется
тут перед ним. Его плюмаж сорван, его меч зазубрен, его щит продавлен
тысячами ударов, которые он получил и нанес в кровавой битве. А! Кто это
здесь? Вело томный монарх пытается отвратить свое лицо (не так ли поступал
до него и Макбет?), но Карпезан уже настиг его. В сердце его нет больше ни
капли сострадания. Он кипит от ярости.
"Сразимся один на один?! - рычит он. - Изменник с изменником!
Становись, король Людовик! Двоедушный король, двоедушный рыцарь, двоедушный
друг - этой перчаткой, что у меня на шлеме, я вызываю тебя на бой!" И он
срывает с шлема этот символ учиненного над ним поругания и швыряет его в
короля.
Тут они, конечно, начинают биться, и монарх падает, сраженный карающей
десницей человека, которого он оскорбил. Он умирает, бормоча бессвязные
слова раскаяния, а Карпезан, опершись о свое смертоубийственное оружие,
произносит душераздирающий монолог над трупом монарха. Вокруг них тем
временем собираются турецкие воины: этот страшный день принес им победу. В
стороне стоит мрачный визирь, окруженный своими янычарами, чьи мечи и стрелы
досыта напились крови. Визирь смотрит на изменника, склонившегося над телом
короля.
"Христианин-отступник! - говорит визирь. - Аллах даровал нам славную
победу. Оружие великого повелителя нашего побеждает всех. Христианский
король сражен тобой".
"Мир праху его! Он умер как добрый рыцарь", - лепечет Ульрик, а сам уже
еле дышит.
"В этом сражении, - продолжает мрачный визирь, - ты превзошел всех
своей отвагой. Ты назначаешься пашой Трансильвании! Приблизьтесь, лучники...
Огонь!"
В груди Карпезана дрожит стрела.
"Паша Трансильвании, ты изменил королю, который лежит здесь, сраженный
твоей рукой! - говорит мрачный визирь. - В великой победе, одержанной нами
сегодня, твоя заслуга больше всех других. И наш великий повелитель
вознаграждает тебя за это по заслугам. Играйте, трубы! Сегодня ночью мы
выступаем в Вену!"
И занавес падает в ту минуту, когда Карпезан подползает к своему
умирающему другу и, целуя его руку, задыхаясь, произносит:
"Прости меня, Ульрик!"
* * *
Закончив читать трагедию, мистер Уорингтон обращается к мистеру
Джонсону и скромно спрашивает:
- Ну, что вы скажете, сэр? Есть ли какая-нибудь надежда, что эта пьеса
увидит свет?
Но узнать мнение великого критика не удается, ибо мистер Джонсон уже
довольно давно погрузился в сон и, разбуженный, откровенно признается, что
не слышал последнего акта.
Когда голос автора смолк, слушатели сразу задвигались и зашумели.
Принимаясь за чтение, Джордж поначалу очень нервничал, но последние два акта
он, но общему признанию, читал необычайно выразительно, и все наперебой
расхваливают его сочинение и манеру читать. У всех заметно поднялось
настроение - не потому ли, что чтение пришло к концу? Слуга мистера Спенсера
разносит напитки. Гости из Темпла, потягивая глинтвейн, высказывают свое
мнение о пьесе. Все они отменные знатоки театра и театральной публики и
обсуждают сочинение мистера Уорингтона с должной серьезностью, как оно того
и заслуживает.
Мистер Фауптейн замечает, что визирь не должен говорить: "Огонь!" -
когда отдает приказ своим лучникам стрелять в Карпезана, так как, само собой
разумеется, из лука и стрел нельзя открыть "огня". Замечание это принимается
к сведению.
Мистер Фигтри, натура чувствительная, выражает сожаление, что Ульрику
не удается избежать гибели и жениться на героине с комическим амплуа.
- Нет, сэр, нет, на Мохаче венгерская армия была полностью истреблена,
- говорит мистер Джонсон, - значит, Ульрик должен сложить голову вместе со
всеми. Он мог спастись только бегством, но нельзя же допустить, чтобы герой
бежал с поля брани! Капитан Ульрик не может избежать смерти, но он умирает,
покрытый славой!
Господа Эссекс и Тенфилд удивленно перешептываются, спрашивая друг
друга, кто этот нахальный чудак, приглашенный мистером Спенсером, который
противоречит всем и каждому, и они предлагают покататься на лодке по реке -
подышать свежим воздухом после утомления, вызванного трагедией.
Произведение мистера Уорингтона получило явно благоприятную оценку у
всех слушателей, и особенно благоприятную у мистера Джонсона, чье мнение
автор ценит особенно высоко. Возможно, что мистер Джонсон не поскупился на
похвалы мистеру Уорингтону, памятуя о том, что этот молодой человек имеет
вес в обществе.
- Я положительно одобряю ваше произведение, сэр, - говорит он. -
Одобряю во всем, вплоть до смерти вашей героини. А я имею право судить об
этом, поскольку я тоже убил свою героиню и получил свою долю plauses in
theatre {Аплодисментов в театре (лат.).}. Слышать свои строки, вдохновенно
произносимые под гром аплодисментов - это поистине воодушевляет. Мне приятно
видеть молодого человека знатной фамилии, который не считает Музу трагедии
недостойной его внимания. Я же мог пригласить ее лишь под убогую кровлю и
просить, чтобы она вывела меня из скудости и нищеты. Счастье ваше, сэр, что
вы можете встречаться с ней как равный с равной и взять ее замуж без
приданого!
- Даже величайший гений не может, думается мне, не уронить своего
достоинства, вступая в сделку с поэзией, - замечает мистер Спенсер.
- О пет, сэр, - отвечает мистер Джонсон. - Я сомневаюсь, что даже среди
величайших гениев много нашлось бы таких, кто стал бы трудиться, если бы его
не понуждала к тому выгода или необходимость, но лучше уж вступить в
законный брак, на счастье и на горе, с бедной Музой, чем впустую волочиться
за богатой. Я поздравляю вас с вашей пьесой, мистер Уорингтон, и если вы
хотите увидеть ее на подмостках, я буду счастлив представить вас мистеру
Гаррику.
- Мистер Гаррик будет его восприемником, Мельпомена - его крестной
матерью, а его купелью - котел ведьм из "Макбета"! - воскликнул велеречивый
мистер Фигтри.
- Сэр, я не упоминал ни купели, ни крестной матери, - возразил великий
критик. - Я не поклонник пьес, которые не в ладах с нравственностью или
религией, но в пьесе мистера Уорингтона я не усматриваю ничего, что бы им
противоречило. Порок несет заслуженную кару, как тому и следует быть, даже в
лице королей, хотя, быть может, мы слишком поверхностно судим о силе
подстерегающих их соблазнов. Месть тоже получает свое воздаяние, ибо наше
несовершенное понимание справедливости не дает нам права слишком вольно ее
вершить. Как знать, быть может, это не король совратил жену Карпезана, а она
сама заставила его сойти со стези добродетели. Но так или иначе, король
Людовик получает за свое преступление по заслугам, а изменника постигает
справедливая казнь. Позвольте пожелать вам приятно провести вечер,
джентльмены! - И с этими словами он покидает общество.
Когда чтение трагедии близилось к концу, в квартире мистера Спенсера
появился генерал Ламберт и прослушал последний акт. Теперь же он направился
вместе с Джорджем к нему домой, а оттуда они оба вскоре проследовали к дому
генерала, где все с нетерпением ждали молодого автора, чтобы услышать из его
уст рассказ о том, какой прием встретила его пьеса у критиков из Темпла. У
себя дома на Саутгемптон-роу мистер Уорингтон нашел письмо, которое и сунул
нераспечатанным в карман, спеша отправиться со своим другом в Сохо; ведь
можно не сомневаться, что дамам не терпелось узнать, какая судьба постигла
Карпезана на этой первой, так сказать, репетиции.
Этти заявила, что Джордж так застенчив, что было бы, вероятно, лучше
для всех, если бы его пьесу читал кто-нибудь другой. Но Тео горячо возразила
на это:
- Кто-нибудь другой? Вот выдумки! Кто же может лучше прочесть стихи,
чем сам автор, который чувствует их всем своим сердцем? А Джордж все сердце
вложил в эту трагедию.
Мистер Ламберт склонен был думать, что кто-то еще тоже, по-видимому,
вложил в эту пьесу все сердце, но не высказал своего мнения вслух.
- Мне кажется, Гарри был бы очень неплох в роли короля, - сказал
генерал. - В этой сцене, где он прощается с женой, отправляясь на войну, я
так и вижу вашего брата, как живого.
- Ах, папенька! Право же, сам мистер Уорингтон может исполнить роль
короля лучше, чем всякий другой! - возмутилась мисс Тео.
- И в конце пьесы принять заслуженную смерть на поле брани? - спросил
отец.
- Я этого не говорила, папенька. Я сказала только, что мистер Джордж
мог бы очень хорошо сыграть роль короля, - возразила мисс Тео.
- Ну да, а оставшись в живых, без сомнения, подыскал бы себе подходящую
королеву. Так что же пишет ваш брат, Джордж?
Джордж, чьи мысли были полны театральными триумфами, monumentum aere
perennius {Памятником на все времена (лат.).}, букетами сирени, нежными
признаниями, произнесенными шепотом и благосклонно принятыми, вспомнил про
письмо Гарри и радостно извлек его из кармана.
- Ну, тетушка Ламберт, поглядим, что наш беглец хочет нам сообщить о
себе, - сказал Джордж, срывая сургучную печать.
Почему лицо его хмурится, пока глаза пробегают строки письма? Почему
женщины смотрят на него с такой тревогой? И почему, о, почему так побледнела
мисс Этти?
- Вот что он пишет, - говорит Джордж и начинает читать.
"Райд, 1 июня 1758 года.
Я ничего не сказал тебе, мой дорогой Джордж, о своих намерениях и
надеждах, когда в среду покидал наш дом. А намеревался я повидать мистера
Уэбба в Портсмуте или на острове Уайт, - словом, там, где разыщу его полк, -
и, если потребуется, то на коленях молить его, чтобы он зачислил меня
волонтером в свою экспедицию. В Портсмуте я сел на корабль, узнав, что наш
полк расквартирован в деревне Райд. Мистер Уэбб принял меня как нельзя лучше
и без промедления исполнил мою просьбу. Вот почему написал я "наш полк".
Волонтеров нас под началом мистера Уэбба 8 человек - все люди родовитые да и
состоятельные, кроме меня, бедного, который не заслуживает богатства.
Питаемся мы за одним столом с офицерами, стоим на правом фланге колонны и
имеем право всегда быть в первых рядах, а ровно через час начнем грузиться
на борт "Рочестера", корабля его величества, с 60 пушками, наш же коммодор
мистер Хоу идет на "Эссексе", имеющем 70 пушек. Его эскадра примерно из
двадцати боевых кораблей и, по-моему, не меньше чем из ста транспортных.
Хотя наша экспедиция содержится в тайне, я не сомневаюсь, что конечная цель
ее - Франция, где я надеюсь снова встретиться с моими старыми друзьями,
господами французами, и добыть себе славу a la pointe de son epee {Острием
своей шпаги (франц.).}, как говорили у нас в Канаде. Быть может, пригодятся
и мои услуги в качестве переводчика. Хоть я говорю и не так свободно, как
одно мне известное лицо, но все же лучше большинства моих товарищей.
Я не решаюсь написать нашей матушке и сообщить ей о предпринятом мной
шаге. Может быть, ты, когда закончишь свою знаменитую трагедию, напишешь ей
- ведь ты так хорошо умеешь уговаривать, ты можешь улестить кого угодно.
Передай мои заверения в глубочайшем уважении и преданности дорогому генералу
Ламберту и дамам, и я, конечно, не сомневаюсь, что, случись со мной
что-нибудь, ты позаботишься о Гамбо, рабе горячо к тебе привязанного брата
Генри Э.-Уорингтона.
Когда будешь писать на родину, передай привет всем - не забудь
Демпстера, Маунтин, Фанни М. и всех наших слуг, - а также низко поклонись от
меня нашей почтенной матушке, которой я был плохим сыном. А если я обидел
чем-нибудь дорогую мисс Эстер Ламберт, она, я уверен, простит меня, и да
благословит вас всех бог.
Дж. Эсмонду Уорингтону, эсквайру.
В доме мистера Скрейса на Саутгемптон-роу
Напротив Бедфорд-Хаус-гардене, Лондон".
На последних строках голос Джорджа дрогнул. Не на шутку растроганный
мистер Ламберт сидит молча. Тео и миссис Ламберт смотрят друг на друга: а
лицо Этти хранит холодное выражение, по сердце ее страдает. "Он подвергается
опасности, быть может, его ждет смерть, и это я послала его туда!" - думает
она.
^TГлава LXIV,^U
в которой Гарри избежал смерти на поле боя в надежде отличиться в
другой раз
Проводив своего возлюбленного хозяина, бедняга Гамбо был безутешен:
услыхав о том, что мистер Гарри завербовался в солдаты, он так стенал и
проливал слезы, что, казалось, сердце бедного негра не выдержит разлуки. И
ничего нет удивительного, если он стал искать сочувствия у слуг женского
пола в доме мистера Ламберта. Куда бы ни забрасывала судьба этого
чернокожего юношу, он повсюду искал утешения в дамском обществе. И в нежных
душах этих прекрасных созданий всегда находилось сострадание к бедному
африканцу, а его темная кожа не больше отвращала их от него, чем Дездемону
от Отелло. Европа, сдается мне, никогда не была так брезглива по отношению к
Африке, как некая другая уважаемая часть света. Более того, общеизвестно,
что некоторые африканцы - как, к примеру, шевалье де Сен-Жорж, пользовались
большим успехом у прекрасного пола.
Точно так же - в своих скромных возможностях - и мистер Гамбо. Служанки
мистера Ламберта в сердечной своей доброте без стеснения проливали слезы с
ним вместе. Этти не могла удержаться от смеха, услыхав, как голосит Гамбо,
убиваясь но поводу того, что хозяин пошел в солдаты и не взял с собой
верного своего слугу. А он готов был каждую минуту спасать жизнь мистера
Гарри, и непременно бы ее спас, и дал бы разрезать себя на двести тысяч
кусков ради него, да, да! Но природа берет свое, и Гамбо соблаговолил
сделать ей уступку, подкрепившись в кухне изрядной порцией пива и холодной
говядины. Он, безусловно, был порядочный врун, лентяй и обжора, но тем не
менее мисс Этти подарила ему полкроны и была к нему необычайно добра. Язычок
ее, всегда столь бойкий и даже дерзкий, стал вдруг на удивленье кроток -
словно он никогда не произнес ни единой насмешки. Смиренная и молчаливая,
бродила она теперь по дому. Она была почтительна с матерью, вежлива с Джоном
и Бетти, когда они прислуживали за столом, снисходительна к Полли, если той
случалось, причесывая барышню, дернуть ее нечаянно за волосы, неслыханно
долготерпелива к Чарли, когда тот, придя домой из школы, наступал ей на ногу
или опрокидывал ее коробку с рукодельем, и молчалива в обществе отца. Нет,
положительно, малютка Этти преобразилась неузнаваемо! Вели ей папенька
зажарить бараний окорок или отправиться в церковь под руку с Гамбо, она и
тут ответила бы, сделав книксен: "Как прикажете, папенька!" Велика важность,
бараний окорок! А чем кормят их там, этих бедных волонтеров, когда над
головами у них летают пушечные ядра? О, как дрожат ее колени, когда она в
церкви преклоняет их во время чтения молитвы за сражающихся на поле боя, и
как низко склоняется ее голова! Когда же священник возглашает с кафедры: "Не
убий!" - ей кажется, что он смотрит на нее, и она еще ниже опускает голову.
Все ее мысли теперь с теми - с путешествующими и плавающими! Как замирает ее
сердце, когда она бежит за газетой, чтобы прочесть сообщение о походе! Как
пытливо вглядывается она в лицо папеньки, стараясь угадать, добрые или
дурные вести он принес из своего артиллерийского департамента. Гарри
невредим? Его еще не произвели в генералы? Может быть, он ранен и попал в
плен? О, боже, а что, если ему оторвало обе ноги снарядом, как тому
инвалиду, которого они видели на днях в Челси? О, она готова сама проходить
всю жизнь на костылях, лишь бы он на своих ногах возвратился домой! Ей бы
следовало молиться, не подымаясь с колен, пока он не вернется с войны.
- Ты слышала когда-нибудь, Тео, что человек может поседеть за одну
ночь? - спрашивает Этти. - Так вот, я нисколько не удивлюсь, если это
случится со мной. - И она смотрится в зеркало, чтобы удостовериться, не
совершилось ли уже это явление природы.
- Этти, дорогая, ты, помнится, не беспокоилась так ужасно, когда
папенька был на Минорке, - замечает Тео.
- Ах, Тео! Легко тебе говорить, когда Джордж не в армии, а
преблагополучно сидит дома, - парирует удар Этти, заставляя старшую сестру
покраснеть и задуматься. Au fait {Что говорить (франц.).}, если бы мистер
Джордж был в армии, мисс Тео, как вы понимаете, вела бы себя совсем
по-другому. Однако мы не хотим больше терзать чьи-либо нежные сердца и
спешим вас заверить, что Гарри пока угрожает не большая опасность, чем
любому офицеру гвардейского полка личной охраны его величества в казармах
Риджент-парка.
Первый поход, в котором принял участие наш храбрый волонтер, если и
может быть назван успешным, то уж никак не доблестным. Британский лев, как,
впрочем, и всякий другой лев, не всегда может встретить достойного
противника и дать генеральное сражение. Представим себе, что лев вышел на
охоту в поисках тигра, тигр не появился, и тогда льву приходится придушить
гуся и позавтракать этой птицей. Львы, как известно, тоже хотят есть, как и
все прочие животные. А теперь предположим, что в поисках вышеупомянутого
тигра лев вернулся в лес, огласив его своим воинственным рыком, и вдруг
увидел, что к нему направляется не один, а целых шесть тигров? Это уже явно
не по правилам. И он поджимает царственный хвост и со всей возможной
быстротой прячется в свое уютное логово. А решись он вступить в драку сразу
с шестью тиграми, вы бы сами сказали, что это не лев, а осел.
Так вот, первый военный подвиг Гарри Уорингтона был примерно такого же
рода. 1 июня он в числе других тринадцати тысяч солдат находился на борту
одного из многочисленных военных судов и транспортов, покидавших остров
Уайт, и на заре 5 июня вся эта флотилия стала на якорь в бухте Канкаль в
Бретани. Некоторое время он вместе с другими джентльменами-волонтерами имел
удовольствие разглядывать французский берег с борта своего корабля, так как
главнокомандующий и командир отправились на катере произвести
рекогносцировку в гавани. На берегу паслось стадо, вдали протрусили рысцой и
скрылись из глаз несколько драгун, а крошечный форт с двумя пушками позволил
себе наглость обстрелять катер, на борту которого находился его светлость
герцог Мальборо и коммодор. В два часа дня уже вся британская флотилия стала
на якорь, и был отдан приказ всем гренадерским ротам одиннадцати полков
погрузиться на плоскодонные лодки и собраться вокруг флагманского судна
"Эссекс". Тем временем мистер Хоу, подняв флаг на фрегате "Успех",
приблизился в сопровождении других фрегатов к берегу, дабы обеспечить
высадку войск, после чего все суда с волонтерами, гренадерскими ротами и
тремя батальонами гвардии под командованием лорда Сэквилла и генерала Дьюри
поплыли к берегу.
Нашим волонтерам не пришлось совершить при этом каких-либо героических
подвигов, поскольку французы, которым надлежало дать им отпор, убежали, а
британские фрегаты заставили замолчать пушки маленького форта, потревожившие
главнокомандующего во время его рекогносцировки. Войска пошли на приступ и
взяли в плен весь гарнизон, прострелив ему ногу. Как выяснилось, гарнизон
состоял из одного пожилого джентльмена, который храбро палил из своих двух
пушек и сказал завоевателям: "Если бы каждый француз действовал, как я, не
видать бы вам Канкаля, как своих ушей".
Передовой отряд захватчиков, заняв деревушку Канкаль, неусыпно
бодрствовал там всю ночь с оружием наготове, и волонтеры посмеивались над
нашим героем, говоря, что ему не терпится понюхать пороху и снять с
французов два-три скальпа. Ни один француз, однако, не подставил себя под
его томагавк: единственной за целый день жертвой войны пал некий француз,
направлявшийся куда-то верхом в сопровождении слуги и случайно напоровшийся
на лорда Доуна, волонтера, наступавшего со своей ротой в авангарде полка.
Лорд Доун предложил французу сдаться, на что тот по глупости ответил
отказом, после чего и он, и его слуга, и обе их лошади были застрелены на
месте.
На следующий день высадка закончилась, и войско двинулось из Канкаля к
Сен-Мало. Все попадавшиеся по пути деревни были пусты. Дороги, по которым
двигалось войско, местами становились столь узки, что позволяли идти лишь
гуськом, и перестрелять наших людей из-за высоких живых изгородей,
тянувшихся по обе стороны дороги, было бы совсем нетрудно, скрывайся за ними
хоть один неприятельский солдат.
К вечеру войско достигло Сен-Мало и было встречено огнем артиллерии,
причинившим мало ущерба по причине темноты. Английские солдаты под покровом
ночи подожгли в гавани суда, деревянные постройки, склады смолы и вара и
устроили грандиозный пожар, полыхавший до утра.
Со стороны французов не было сделано ни малейшей попытки хоть как-то
противостоять этим подвигам британского оружия. Однако было достоверно
известно, что в Сен-Мало сосредоточены крупные французские отряды, и хотя
они не показывали наружу носа, все же его светлость герцог Мальборо и лорд
Джордж Сэквилл решили не тревожить гарнизона, отступили обратно в Канкаль
и... погрузились на корабли.
Будь наше повествование не правдой, а вымыслом, для нас, как вы,
надеюсь, понимаете, не составило бы труда отправить нашего виргинца в более
прославленный поход. Однако ровно через четыре недели после отплытия из
Англии мистер Уорингтон уже снова был в Портсмуте и послал оттуда письмо
своему брату Джорджу, а тот немедленно по получении его бросился со всех ног
на Дин-стрит.
- Замечательные новости, сударыни! - вскричал он, застав семейство
Ламберт за завтраком. - Наш отважный воин возвратился. Его подстерегали
неисчислимые опасности, но ему все же удалось уцелеть. Он даже видел
драконов - клянусь честью, он сам так пишет.
- Драконов? Как это попять, мистер Уорингтон? - Только он ни одного из
них не убил - как вы сейчас услышите. Вот что он сообщает:
"Мой дорогой брат!
Ты, я знаю, будешь рад узнать, что я вернулся из похода, правда, не
получив пока еще офицерского чина и ни единой царапины, словом, ничем себя
не прославив, но, во всяком случае, живой и невредимый. На борт нашего
корабля нас набилось столько, что я вспомнил бедного мистера Холуэлла и его
товарищей в Калькуттской Черной Яме. Море было бурное, и кое-кто из наших
джентльменов-волонтеров, предпочитающих плавать в тихую погоду, ужасно
ворчал. Желудки наших джентльменов слишком избалованы, и после стряпни
Браунда и деликатесов Уайта солдатские сухари и ром не особенно пришлись им
но вкусу. Ну а мне море не в диковинку, и я был вполне доволен своим пайком
и стаканом рома, да и хотелось мне показать нашим изнеженным английским
франтам, что нас ничем не проймешь и наш брат виргинец не хуже любого из
лих. Да, очень хотелось бы мне ради нашей старушки Виргинии иметь
возможность чем-нибудь похвалиться, но, увы, не кривя душой, могу сказать
только одно: мы побывали во Франции и возвратились обратно. Боюсь, что даже
твое перо трагика не сумело бы ничего состряпать из такого похода. Шестого
числа мы высадились в бухте Канкаль, видели издали на холме несколько
драконов..."
- Ну, что, не говорил я вам, что там были драконы? - со смехом спросил
Джордж.
- Господи помилуй! Какие еще драконы? - воскликнула Этти.
- Огромные длиннохвостые чудища со стальной чешуей на хребте,
изрыгающие из пасти огонь и пожирающие по одной девственнице в день. Разве
ты не читала о них в "Семи поборниках"? - спросил мистер Ламберт. - Ко,
увидав на нашем флаге святого Георгия, они, надо думать, уползли, поджав
хвост.
- Я читал про них, - с важностью объявил самый младший член семейства,
прибывший домой на каникулы. - Они любят пожирать женщин. Правда ведь,
папенька, один из них хотел проглотить Андромеду, а другого, который стерег
яблоню, убил Язон.
- "...на холме, - продолжал читать Джордж, - несколько драконов, но они
ускакали от нас, не завязав боя. Мы провели ночь в палатках. Потом
направились в Сен-Мало и сожгли там великое множество каперских судов, после
чего снова погрузились на корабли, так ни разу и не скрестив оружия с
неприятелем и даже не повстречав на своем пути никого, кроме нескольких
бедняг, которых наши солдаты ограбили. Ну, может, в следующий раз больше
повезет! Этот поход ничем особенным не замечателен и не принес нам славы, но
я получил от него удовольствие. Я понюхал пороху, не говоря уже о смоле и
варе, который мы сожгли. Я видел неприятеля, спал в палатке и испытал
военачальники удаляются, предрекая смерть неверным и клянясь в вечной
верности султану.
И вот уже битва закипела, со всевозможными перипетиями, знакомыми
каждому поклоннику театра. Рыцари-христиане и турецкие воины мечутся по
сцене и бросаются в рукопашную. Снова и снова трубят трубы. Войска обеих
сторон то наступают, то отступают. Карпезан с перчаткой на шлеме и с ужасной
своей секирой носится по полю битвы как бешеный, все сметая перед собой, и
вызывает на бой короля Людовика. Он заносит секиру над головой воина,
устремившегося ему навстречу, по, узнав в нем молодого Улърика, бывшего
капитана своего полка, опускает занесенную руку и предлагает ему спасаться
бегством и помнить Карпезана. Сердце его смягчается при виде молодого друга;
он вспоминает былые времена, когда они вместе сражались и побеждали под
протестантскими знаменами. Ульрик молит его вернуться на сторону короля, но
это, разумеется, уже невозможно. Они бьются. Ульрик сам идет навстречу
гибели, и вот он падает, сраженный секирой. При виде поверженного друга
сердце изменника сжимается, но кто, как не сам король Людовик, появляется
тут перед ним. Его плюмаж сорван, его меч зазубрен, его щит продавлен
тысячами ударов, которые он получил и нанес в кровавой битве. А! Кто это
здесь? Вело томный монарх пытается отвратить свое лицо (не так ли поступал
до него и Макбет?), но Карпезан уже настиг его. В сердце его нет больше ни
капли сострадания. Он кипит от ярости.
"Сразимся один на один?! - рычит он. - Изменник с изменником!
Становись, король Людовик! Двоедушный король, двоедушный рыцарь, двоедушный
друг - этой перчаткой, что у меня на шлеме, я вызываю тебя на бой!" И он
срывает с шлема этот символ учиненного над ним поругания и швыряет его в
короля.
Тут они, конечно, начинают биться, и монарх падает, сраженный карающей
десницей человека, которого он оскорбил. Он умирает, бормоча бессвязные
слова раскаяния, а Карпезан, опершись о свое смертоубийственное оружие,
произносит душераздирающий монолог над трупом монарха. Вокруг них тем
временем собираются турецкие воины: этот страшный день принес им победу. В
стороне стоит мрачный визирь, окруженный своими янычарами, чьи мечи и стрелы
досыта напились крови. Визирь смотрит на изменника, склонившегося над телом
короля.
"Христианин-отступник! - говорит визирь. - Аллах даровал нам славную
победу. Оружие великого повелителя нашего побеждает всех. Христианский
король сражен тобой".
"Мир праху его! Он умер как добрый рыцарь", - лепечет Ульрик, а сам уже
еле дышит.
"В этом сражении, - продолжает мрачный визирь, - ты превзошел всех
своей отвагой. Ты назначаешься пашой Трансильвании! Приблизьтесь, лучники...
Огонь!"
В груди Карпезана дрожит стрела.
"Паша Трансильвании, ты изменил королю, который лежит здесь, сраженный
твоей рукой! - говорит мрачный визирь. - В великой победе, одержанной нами
сегодня, твоя заслуга больше всех других. И наш великий повелитель
вознаграждает тебя за это по заслугам. Играйте, трубы! Сегодня ночью мы
выступаем в Вену!"
И занавес падает в ту минуту, когда Карпезан подползает к своему
умирающему другу и, целуя его руку, задыхаясь, произносит:
"Прости меня, Ульрик!"
* * *
Закончив читать трагедию, мистер Уорингтон обращается к мистеру
Джонсону и скромно спрашивает:
- Ну, что вы скажете, сэр? Есть ли какая-нибудь надежда, что эта пьеса
увидит свет?
Но узнать мнение великого критика не удается, ибо мистер Джонсон уже
довольно давно погрузился в сон и, разбуженный, откровенно признается, что
не слышал последнего акта.
Когда голос автора смолк, слушатели сразу задвигались и зашумели.
Принимаясь за чтение, Джордж поначалу очень нервничал, но последние два акта
он, но общему признанию, читал необычайно выразительно, и все наперебой
расхваливают его сочинение и манеру читать. У всех заметно поднялось
настроение - не потому ли, что чтение пришло к концу? Слуга мистера Спенсера
разносит напитки. Гости из Темпла, потягивая глинтвейн, высказывают свое
мнение о пьесе. Все они отменные знатоки театра и театральной публики и
обсуждают сочинение мистера Уорингтона с должной серьезностью, как оно того
и заслуживает.
Мистер Фауптейн замечает, что визирь не должен говорить: "Огонь!" -
когда отдает приказ своим лучникам стрелять в Карпезана, так как, само собой
разумеется, из лука и стрел нельзя открыть "огня". Замечание это принимается
к сведению.
Мистер Фигтри, натура чувствительная, выражает сожаление, что Ульрику
не удается избежать гибели и жениться на героине с комическим амплуа.
- Нет, сэр, нет, на Мохаче венгерская армия была полностью истреблена,
- говорит мистер Джонсон, - значит, Ульрик должен сложить голову вместе со
всеми. Он мог спастись только бегством, но нельзя же допустить, чтобы герой
бежал с поля брани! Капитан Ульрик не может избежать смерти, но он умирает,
покрытый славой!
Господа Эссекс и Тенфилд удивленно перешептываются, спрашивая друг
друга, кто этот нахальный чудак, приглашенный мистером Спенсером, который
противоречит всем и каждому, и они предлагают покататься на лодке по реке -
подышать свежим воздухом после утомления, вызванного трагедией.
Произведение мистера Уорингтона получило явно благоприятную оценку у
всех слушателей, и особенно благоприятную у мистера Джонсона, чье мнение
автор ценит особенно высоко. Возможно, что мистер Джонсон не поскупился на
похвалы мистеру Уорингтону, памятуя о том, что этот молодой человек имеет
вес в обществе.
- Я положительно одобряю ваше произведение, сэр, - говорит он. -
Одобряю во всем, вплоть до смерти вашей героини. А я имею право судить об
этом, поскольку я тоже убил свою героиню и получил свою долю plauses in
theatre {Аплодисментов в театре (лат.).}. Слышать свои строки, вдохновенно
произносимые под гром аплодисментов - это поистине воодушевляет. Мне приятно
видеть молодого человека знатной фамилии, который не считает Музу трагедии
недостойной его внимания. Я же мог пригласить ее лишь под убогую кровлю и
просить, чтобы она вывела меня из скудости и нищеты. Счастье ваше, сэр, что
вы можете встречаться с ней как равный с равной и взять ее замуж без
приданого!
- Даже величайший гений не может, думается мне, не уронить своего
достоинства, вступая в сделку с поэзией, - замечает мистер Спенсер.
- О пет, сэр, - отвечает мистер Джонсон. - Я сомневаюсь, что даже среди
величайших гениев много нашлось бы таких, кто стал бы трудиться, если бы его
не понуждала к тому выгода или необходимость, но лучше уж вступить в
законный брак, на счастье и на горе, с бедной Музой, чем впустую волочиться
за богатой. Я поздравляю вас с вашей пьесой, мистер Уорингтон, и если вы
хотите увидеть ее на подмостках, я буду счастлив представить вас мистеру
Гаррику.
- Мистер Гаррик будет его восприемником, Мельпомена - его крестной
матерью, а его купелью - котел ведьм из "Макбета"! - воскликнул велеречивый
мистер Фигтри.
- Сэр, я не упоминал ни купели, ни крестной матери, - возразил великий
критик. - Я не поклонник пьес, которые не в ладах с нравственностью или
религией, но в пьесе мистера Уорингтона я не усматриваю ничего, что бы им
противоречило. Порок несет заслуженную кару, как тому и следует быть, даже в
лице королей, хотя, быть может, мы слишком поверхностно судим о силе
подстерегающих их соблазнов. Месть тоже получает свое воздаяние, ибо наше
несовершенное понимание справедливости не дает нам права слишком вольно ее
вершить. Как знать, быть может, это не король совратил жену Карпезана, а она
сама заставила его сойти со стези добродетели. Но так или иначе, король
Людовик получает за свое преступление по заслугам, а изменника постигает
справедливая казнь. Позвольте пожелать вам приятно провести вечер,
джентльмены! - И с этими словами он покидает общество.
Когда чтение трагедии близилось к концу, в квартире мистера Спенсера
появился генерал Ламберт и прослушал последний акт. Теперь же он направился
вместе с Джорджем к нему домой, а оттуда они оба вскоре проследовали к дому
генерала, где все с нетерпением ждали молодого автора, чтобы услышать из его
уст рассказ о том, какой прием встретила его пьеса у критиков из Темпла. У
себя дома на Саутгемптон-роу мистер Уорингтон нашел письмо, которое и сунул
нераспечатанным в карман, спеша отправиться со своим другом в Сохо; ведь
можно не сомневаться, что дамам не терпелось узнать, какая судьба постигла
Карпезана на этой первой, так сказать, репетиции.
Этти заявила, что Джордж так застенчив, что было бы, вероятно, лучше
для всех, если бы его пьесу читал кто-нибудь другой. Но Тео горячо возразила
на это:
- Кто-нибудь другой? Вот выдумки! Кто же может лучше прочесть стихи,
чем сам автор, который чувствует их всем своим сердцем? А Джордж все сердце
вложил в эту трагедию.
Мистер Ламберт склонен был думать, что кто-то еще тоже, по-видимому,
вложил в эту пьесу все сердце, но не высказал своего мнения вслух.
- Мне кажется, Гарри был бы очень неплох в роли короля, - сказал
генерал. - В этой сцене, где он прощается с женой, отправляясь на войну, я
так и вижу вашего брата, как живого.
- Ах, папенька! Право же, сам мистер Уорингтон может исполнить роль
короля лучше, чем всякий другой! - возмутилась мисс Тео.
- И в конце пьесы принять заслуженную смерть на поле брани? - спросил
отец.
- Я этого не говорила, папенька. Я сказала только, что мистер Джордж
мог бы очень хорошо сыграть роль короля, - возразила мисс Тео.
- Ну да, а оставшись в живых, без сомнения, подыскал бы себе подходящую
королеву. Так что же пишет ваш брат, Джордж?
Джордж, чьи мысли были полны театральными триумфами, monumentum aere
perennius {Памятником на все времена (лат.).}, букетами сирени, нежными
признаниями, произнесенными шепотом и благосклонно принятыми, вспомнил про
письмо Гарри и радостно извлек его из кармана.
- Ну, тетушка Ламберт, поглядим, что наш беглец хочет нам сообщить о
себе, - сказал Джордж, срывая сургучную печать.
Почему лицо его хмурится, пока глаза пробегают строки письма? Почему
женщины смотрят на него с такой тревогой? И почему, о, почему так побледнела
мисс Этти?
- Вот что он пишет, - говорит Джордж и начинает читать.
"Райд, 1 июня 1758 года.
Я ничего не сказал тебе, мой дорогой Джордж, о своих намерениях и
надеждах, когда в среду покидал наш дом. А намеревался я повидать мистера
Уэбба в Портсмуте или на острове Уайт, - словом, там, где разыщу его полк, -
и, если потребуется, то на коленях молить его, чтобы он зачислил меня
волонтером в свою экспедицию. В Портсмуте я сел на корабль, узнав, что наш
полк расквартирован в деревне Райд. Мистер Уэбб принял меня как нельзя лучше
и без промедления исполнил мою просьбу. Вот почему написал я "наш полк".
Волонтеров нас под началом мистера Уэбба 8 человек - все люди родовитые да и
состоятельные, кроме меня, бедного, который не заслуживает богатства.
Питаемся мы за одним столом с офицерами, стоим на правом фланге колонны и
имеем право всегда быть в первых рядах, а ровно через час начнем грузиться
на борт "Рочестера", корабля его величества, с 60 пушками, наш же коммодор
мистер Хоу идет на "Эссексе", имеющем 70 пушек. Его эскадра примерно из
двадцати боевых кораблей и, по-моему, не меньше чем из ста транспортных.
Хотя наша экспедиция содержится в тайне, я не сомневаюсь, что конечная цель
ее - Франция, где я надеюсь снова встретиться с моими старыми друзьями,
господами французами, и добыть себе славу a la pointe de son epee {Острием
своей шпаги (франц.).}, как говорили у нас в Канаде. Быть может, пригодятся
и мои услуги в качестве переводчика. Хоть я говорю и не так свободно, как
одно мне известное лицо, но все же лучше большинства моих товарищей.
Я не решаюсь написать нашей матушке и сообщить ей о предпринятом мной
шаге. Может быть, ты, когда закончишь свою знаменитую трагедию, напишешь ей
- ведь ты так хорошо умеешь уговаривать, ты можешь улестить кого угодно.
Передай мои заверения в глубочайшем уважении и преданности дорогому генералу
Ламберту и дамам, и я, конечно, не сомневаюсь, что, случись со мной
что-нибудь, ты позаботишься о Гамбо, рабе горячо к тебе привязанного брата
Генри Э.-Уорингтона.
Когда будешь писать на родину, передай привет всем - не забудь
Демпстера, Маунтин, Фанни М. и всех наших слуг, - а также низко поклонись от
меня нашей почтенной матушке, которой я был плохим сыном. А если я обидел
чем-нибудь дорогую мисс Эстер Ламберт, она, я уверен, простит меня, и да
благословит вас всех бог.
Дж. Эсмонду Уорингтону, эсквайру.
В доме мистера Скрейса на Саутгемптон-роу
Напротив Бедфорд-Хаус-гардене, Лондон".
На последних строках голос Джорджа дрогнул. Не на шутку растроганный
мистер Ламберт сидит молча. Тео и миссис Ламберт смотрят друг на друга: а
лицо Этти хранит холодное выражение, по сердце ее страдает. "Он подвергается
опасности, быть может, его ждет смерть, и это я послала его туда!" - думает
она.
^TГлава LXIV,^U
в которой Гарри избежал смерти на поле боя в надежде отличиться в
другой раз
Проводив своего возлюбленного хозяина, бедняга Гамбо был безутешен:
услыхав о том, что мистер Гарри завербовался в солдаты, он так стенал и
проливал слезы, что, казалось, сердце бедного негра не выдержит разлуки. И
ничего нет удивительного, если он стал искать сочувствия у слуг женского
пола в доме мистера Ламберта. Куда бы ни забрасывала судьба этого
чернокожего юношу, он повсюду искал утешения в дамском обществе. И в нежных
душах этих прекрасных созданий всегда находилось сострадание к бедному
африканцу, а его темная кожа не больше отвращала их от него, чем Дездемону
от Отелло. Европа, сдается мне, никогда не была так брезглива по отношению к
Африке, как некая другая уважаемая часть света. Более того, общеизвестно,
что некоторые африканцы - как, к примеру, шевалье де Сен-Жорж, пользовались
большим успехом у прекрасного пола.
Точно так же - в своих скромных возможностях - и мистер Гамбо. Служанки
мистера Ламберта в сердечной своей доброте без стеснения проливали слезы с
ним вместе. Этти не могла удержаться от смеха, услыхав, как голосит Гамбо,
убиваясь но поводу того, что хозяин пошел в солдаты и не взял с собой
верного своего слугу. А он готов был каждую минуту спасать жизнь мистера
Гарри, и непременно бы ее спас, и дал бы разрезать себя на двести тысяч
кусков ради него, да, да! Но природа берет свое, и Гамбо соблаговолил
сделать ей уступку, подкрепившись в кухне изрядной порцией пива и холодной
говядины. Он, безусловно, был порядочный врун, лентяй и обжора, но тем не
менее мисс Этти подарила ему полкроны и была к нему необычайно добра. Язычок
ее, всегда столь бойкий и даже дерзкий, стал вдруг на удивленье кроток -
словно он никогда не произнес ни единой насмешки. Смиренная и молчаливая,
бродила она теперь по дому. Она была почтительна с матерью, вежлива с Джоном
и Бетти, когда они прислуживали за столом, снисходительна к Полли, если той
случалось, причесывая барышню, дернуть ее нечаянно за волосы, неслыханно
долготерпелива к Чарли, когда тот, придя домой из школы, наступал ей на ногу
или опрокидывал ее коробку с рукодельем, и молчалива в обществе отца. Нет,
положительно, малютка Этти преобразилась неузнаваемо! Вели ей папенька
зажарить бараний окорок или отправиться в церковь под руку с Гамбо, она и
тут ответила бы, сделав книксен: "Как прикажете, папенька!" Велика важность,
бараний окорок! А чем кормят их там, этих бедных волонтеров, когда над
головами у них летают пушечные ядра? О, как дрожат ее колени, когда она в
церкви преклоняет их во время чтения молитвы за сражающихся на поле боя, и
как низко склоняется ее голова! Когда же священник возглашает с кафедры: "Не
убий!" - ей кажется, что он смотрит на нее, и она еще ниже опускает голову.
Все ее мысли теперь с теми - с путешествующими и плавающими! Как замирает ее
сердце, когда она бежит за газетой, чтобы прочесть сообщение о походе! Как
пытливо вглядывается она в лицо папеньки, стараясь угадать, добрые или
дурные вести он принес из своего артиллерийского департамента. Гарри
невредим? Его еще не произвели в генералы? Может быть, он ранен и попал в
плен? О, боже, а что, если ему оторвало обе ноги снарядом, как тому
инвалиду, которого они видели на днях в Челси? О, она готова сама проходить
всю жизнь на костылях, лишь бы он на своих ногах возвратился домой! Ей бы
следовало молиться, не подымаясь с колен, пока он не вернется с войны.
- Ты слышала когда-нибудь, Тео, что человек может поседеть за одну
ночь? - спрашивает Этти. - Так вот, я нисколько не удивлюсь, если это
случится со мной. - И она смотрится в зеркало, чтобы удостовериться, не
совершилось ли уже это явление природы.
- Этти, дорогая, ты, помнится, не беспокоилась так ужасно, когда
папенька был на Минорке, - замечает Тео.
- Ах, Тео! Легко тебе говорить, когда Джордж не в армии, а
преблагополучно сидит дома, - парирует удар Этти, заставляя старшую сестру
покраснеть и задуматься. Au fait {Что говорить (франц.).}, если бы мистер
Джордж был в армии, мисс Тео, как вы понимаете, вела бы себя совсем
по-другому. Однако мы не хотим больше терзать чьи-либо нежные сердца и
спешим вас заверить, что Гарри пока угрожает не большая опасность, чем
любому офицеру гвардейского полка личной охраны его величества в казармах
Риджент-парка.
Первый поход, в котором принял участие наш храбрый волонтер, если и
может быть назван успешным, то уж никак не доблестным. Британский лев, как,
впрочем, и всякий другой лев, не всегда может встретить достойного
противника и дать генеральное сражение. Представим себе, что лев вышел на
охоту в поисках тигра, тигр не появился, и тогда льву приходится придушить
гуся и позавтракать этой птицей. Львы, как известно, тоже хотят есть, как и
все прочие животные. А теперь предположим, что в поисках вышеупомянутого
тигра лев вернулся в лес, огласив его своим воинственным рыком, и вдруг
увидел, что к нему направляется не один, а целых шесть тигров? Это уже явно
не по правилам. И он поджимает царственный хвост и со всей возможной
быстротой прячется в свое уютное логово. А решись он вступить в драку сразу
с шестью тиграми, вы бы сами сказали, что это не лев, а осел.
Так вот, первый военный подвиг Гарри Уорингтона был примерно такого же
рода. 1 июня он в числе других тринадцати тысяч солдат находился на борту
одного из многочисленных военных судов и транспортов, покидавших остров
Уайт, и на заре 5 июня вся эта флотилия стала на якорь в бухте Канкаль в
Бретани. Некоторое время он вместе с другими джентльменами-волонтерами имел
удовольствие разглядывать французский берег с борта своего корабля, так как
главнокомандующий и командир отправились на катере произвести
рекогносцировку в гавани. На берегу паслось стадо, вдали протрусили рысцой и
скрылись из глаз несколько драгун, а крошечный форт с двумя пушками позволил
себе наглость обстрелять катер, на борту которого находился его светлость
герцог Мальборо и коммодор. В два часа дня уже вся британская флотилия стала
на якорь, и был отдан приказ всем гренадерским ротам одиннадцати полков
погрузиться на плоскодонные лодки и собраться вокруг флагманского судна
"Эссекс". Тем временем мистер Хоу, подняв флаг на фрегате "Успех",
приблизился в сопровождении других фрегатов к берегу, дабы обеспечить
высадку войск, после чего все суда с волонтерами, гренадерскими ротами и
тремя батальонами гвардии под командованием лорда Сэквилла и генерала Дьюри
поплыли к берегу.
Нашим волонтерам не пришлось совершить при этом каких-либо героических
подвигов, поскольку французы, которым надлежало дать им отпор, убежали, а
британские фрегаты заставили замолчать пушки маленького форта, потревожившие
главнокомандующего во время его рекогносцировки. Войска пошли на приступ и
взяли в плен весь гарнизон, прострелив ему ногу. Как выяснилось, гарнизон
состоял из одного пожилого джентльмена, который храбро палил из своих двух
пушек и сказал завоевателям: "Если бы каждый француз действовал, как я, не
видать бы вам Канкаля, как своих ушей".
Передовой отряд захватчиков, заняв деревушку Канкаль, неусыпно
бодрствовал там всю ночь с оружием наготове, и волонтеры посмеивались над
нашим героем, говоря, что ему не терпится понюхать пороху и снять с
французов два-три скальпа. Ни один француз, однако, не подставил себя под
его томагавк: единственной за целый день жертвой войны пал некий француз,
направлявшийся куда-то верхом в сопровождении слуги и случайно напоровшийся
на лорда Доуна, волонтера, наступавшего со своей ротой в авангарде полка.
Лорд Доун предложил французу сдаться, на что тот по глупости ответил
отказом, после чего и он, и его слуга, и обе их лошади были застрелены на
месте.
На следующий день высадка закончилась, и войско двинулось из Канкаля к
Сен-Мало. Все попадавшиеся по пути деревни были пусты. Дороги, по которым
двигалось войско, местами становились столь узки, что позволяли идти лишь
гуськом, и перестрелять наших людей из-за высоких живых изгородей,
тянувшихся по обе стороны дороги, было бы совсем нетрудно, скрывайся за ними
хоть один неприятельский солдат.
К вечеру войско достигло Сен-Мало и было встречено огнем артиллерии,
причинившим мало ущерба по причине темноты. Английские солдаты под покровом
ночи подожгли в гавани суда, деревянные постройки, склады смолы и вара и
устроили грандиозный пожар, полыхавший до утра.
Со стороны французов не было сделано ни малейшей попытки хоть как-то
противостоять этим подвигам британского оружия. Однако было достоверно
известно, что в Сен-Мало сосредоточены крупные французские отряды, и хотя
они не показывали наружу носа, все же его светлость герцог Мальборо и лорд
Джордж Сэквилл решили не тревожить гарнизона, отступили обратно в Канкаль
и... погрузились на корабли.
Будь наше повествование не правдой, а вымыслом, для нас, как вы,
надеюсь, понимаете, не составило бы труда отправить нашего виргинца в более
прославленный поход. Однако ровно через четыре недели после отплытия из
Англии мистер Уорингтон уже снова был в Портсмуте и послал оттуда письмо
своему брату Джорджу, а тот немедленно по получении его бросился со всех ног
на Дин-стрит.
- Замечательные новости, сударыни! - вскричал он, застав семейство
Ламберт за завтраком. - Наш отважный воин возвратился. Его подстерегали
неисчислимые опасности, но ему все же удалось уцелеть. Он даже видел
драконов - клянусь честью, он сам так пишет.
- Драконов? Как это попять, мистер Уорингтон? - Только он ни одного из
них не убил - как вы сейчас услышите. Вот что он сообщает:
"Мой дорогой брат!
Ты, я знаю, будешь рад узнать, что я вернулся из похода, правда, не
получив пока еще офицерского чина и ни единой царапины, словом, ничем себя
не прославив, но, во всяком случае, живой и невредимый. На борт нашего
корабля нас набилось столько, что я вспомнил бедного мистера Холуэлла и его
товарищей в Калькуттской Черной Яме. Море было бурное, и кое-кто из наших
джентльменов-волонтеров, предпочитающих плавать в тихую погоду, ужасно
ворчал. Желудки наших джентльменов слишком избалованы, и после стряпни
Браунда и деликатесов Уайта солдатские сухари и ром не особенно пришлись им
но вкусу. Ну а мне море не в диковинку, и я был вполне доволен своим пайком
и стаканом рома, да и хотелось мне показать нашим изнеженным английским
франтам, что нас ничем не проймешь и наш брат виргинец не хуже любого из
лих. Да, очень хотелось бы мне ради нашей старушки Виргинии иметь
возможность чем-нибудь похвалиться, но, увы, не кривя душой, могу сказать
только одно: мы побывали во Франции и возвратились обратно. Боюсь, что даже
твое перо трагика не сумело бы ничего состряпать из такого похода. Шестого
числа мы высадились в бухте Канкаль, видели издали на холме несколько
драконов..."
- Ну, что, не говорил я вам, что там были драконы? - со смехом спросил
Джордж.
- Господи помилуй! Какие еще драконы? - воскликнула Этти.
- Огромные длиннохвостые чудища со стальной чешуей на хребте,
изрыгающие из пасти огонь и пожирающие по одной девственнице в день. Разве
ты не читала о них в "Семи поборниках"? - спросил мистер Ламберт. - Ко,
увидав на нашем флаге святого Георгия, они, надо думать, уползли, поджав
хвост.
- Я читал про них, - с важностью объявил самый младший член семейства,
прибывший домой на каникулы. - Они любят пожирать женщин. Правда ведь,
папенька, один из них хотел проглотить Андромеду, а другого, который стерег
яблоню, убил Язон.
- "...на холме, - продолжал читать Джордж, - несколько драконов, но они
ускакали от нас, не завязав боя. Мы провели ночь в палатках. Потом
направились в Сен-Мало и сожгли там великое множество каперских судов, после
чего снова погрузились на корабли, так ни разу и не скрестив оружия с
неприятелем и даже не повстречав на своем пути никого, кроме нескольких
бедняг, которых наши солдаты ограбили. Ну, может, в следующий раз больше
повезет! Этот поход ничем особенным не замечателен и не принес нам славы, но
я получил от него удовольствие. Я понюхал пороху, не говоря уже о смоле и
варе, который мы сожгли. Я видел неприятеля, спал в палатке и испытал