Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 2)

ваших пансионах, учатся невесть чему, а потом еще просвещаются и у мужчин.
- О да, наши девушки - ужасные лицемерки! - говорит Джордж.
- Вы подумали о сестрах Ламберт? Право же, я совсем не их имела в виду,
хотя, конечно, могла бы вспомнить и про них. Они были в пансионе, они
выезжают в свет, и поэтому мне их очень, очень жаль, ведь ничему хорошему
они там не научатся. Ну вот, я вам все сказала, а теперь вы, конечно,
пойдете и расскажете это мисс Тео, не так ли, сэр?
- Что же я расскажу ей - что она ничему хорошему не могла ни от кого
научиться? Но она не общается почти ни с кем из мужчин, за исключением отца,
брата и меня. Так кто же из нас троих должен был повлиять на нее особенно
дурно? Как вы полагаете?
- О, конечно, не вы! Хотя я понимаю, что находиться в вашем обществе
весьма опасно! - говорит девица и испускает тяжелый вздох.
- Неужто так опасно? Я же не кусаюсь! - смеясь, говорит Джордж.
- Кто же говорит, что вы кусаетесь? Есть, наверно, вещи и пострашнее, -
тихо роняет девушка. - Вы же очень остроумны, разве нет? Да, да, и вы очень
умный, и большой насмешник, и всегда над всеми подшучиваете, верно? И речи
ваши так лукавы. И если вы будете так на меня смотреться просто не знаю, что
я могу натворить. А ваш брат, которого мне в мужья прочат, похож на вас? Он
такой же умный а такой же острый на язык, как вы? Я слышала, что он на вас
похож! Но, верно, не умеет так вкрасться в душу. Эх! Хорошо, что вы уже
помолвлены, мистер Джордж, вот что я вам скажу. А как вы думаете, может, вы
и не предпочли бы мне мисс Тео, если бы увидели меня раньше?
- Моя дорогая, говорят, что браки заключаются на небесах. Будем
надеяться, что и о моем позаботились там же, - сказал Джордж.
- Верно, такого еще никогда не бывала на свете - чтобы мужчина имел
двух нареченных зараз? - простодушно спрашивает наивная крошка. - А
по-моему, жаль, что так не бывает. Ах, ну что за глупости я болтаю! Я как та
маленькая девочка, которая плакала, потому что ей не могли достать месяц с
неба. И я вот тоже не могу получить свой месяц - он слишком высоко на
небе... слишком высоко и слишком ярко светит. Никогда мне до него не
дотянуться. Нет, вы только послушайте, какое я глупое, капризное,
избалованное создание! Но кое-что вы все-таки должны мне пообещать... и
должны дать мне в этом честное слово, слышите, мистер Джордж?
- Что же именно?
- Что вы ничего не скажете мисс Тео, не то она возненавидят меня.
- Почему она должна вас возненавидеть?
- Потому что я ненавижу ее и желаю ей смерти! - не выдерживает девица,
и глаза ее, такие нежные и печальные мгновение назад, гневно сверкают,
жаркий румянец вспыхивает на щеках. - Стыд какой! - произносит она,
помолчав. - Надо же быть такой дурочкой - не уметь таиться! Я же дитя лесов,
я выросла там, где солнце жаркое, - не то что в этой вашей стране туманов. И
я не такая, как ваши холодные английские мисс, которые без маменькиного
разрешения слова не скажут, шагу не ступят и сердцу воли не дадут. Конечно,
я дурочка, - зачем я говорю вам все это! Я же знаю, вы пойдете и расскажете
мисс Ламберт. Ну и ладно, ступайте рассказывайте!
Но, как мы уже говорили, Джордж не все рассказал мисс Ламберт. Есть
вещи, которые мы не должны поверять даже нашим возлюбленным. И, быть может,
Джордж не вполне признавался даже самому себе в том, каков был истинный
смысл излияний этой крошки, а уж если и признавался, то, во всяком случае,
не подавал виду - разве что при встречах всегда был необычайно внимателен и
нежен с мисс Лидией, а потом вспоминал о ней с большой теплотой и не без
удовольствия. И в самом деле, как можно, чтобы мужчина не испытал
благодарности за такое безыскусное проявление чувств и жар юного сердца и не
отвечал на них маленькими любезностями?
Позвольте, что же это за сплетня доходит тем временем до слуха наших
друзей? Говорят, молодой мистер Лутестринг и молодой мистер Дрэпшоу, квакер,
набросились друг на друга с кулаками в одной из городских таверн, не поладив
из-за этой молодой особы? Говорят, они выпивали вместе, повздорили и
подрались. И почему мистер Дрейпер, который сперва так превозносил мисс
Лидию, теперь так дурно отзывается о ее дедушке?
- Я подозреваю, - сказала госпожа Бернштейн, - что он задумал посватать
эту девицу кому-нибудь из своих родственников или клиентов, и теперь
распускает эти сплетни, чтобы отпугнуть других поклонников. Она держалась
вполне прилично, когда была у меня со своим дедушкой, и, признаться, сэр, я
очень сожалею, что вы отдаете предпочтение той краснощекой деревенской
девчонке без гроша за душой перед этим очаровательным, непосредственным и
бесхитростным созданием с большим, как я слышала, приданым.
- О, так она была у вас, тетушка? - удивился Джордж.
- Конечно, была, - сухо отвечала тетушка. - И если бы твой братец не
был столь же глуп, как ты, и не влюбился во вторую ламбертовскую девицу...
- Нет, нет, сударыня, могу, мне кажется, заверить вас, что этого пока
не произошло, - отвечал Джордж.
- В таком случае, почему бы ему по возвращении из Канады не
приглядеться поближе к этой крошке, не жениться на ней и не обосноваться
рядышком с вами в Виргинии, как того хочет ваша маменька? Хотя, если уж
говорить начистоту, то мы, Эсмонды, редко беспокоимся о том, чего хотят наши
маменьки. Крошка должна получить большое наследство. Зачем давать этим
деньгам уплыть куда-то на сторону?
Джордж понял, что мистер Ван ден Босх и его внучка были довольйо
частыми посетителями дома госпожи де Бернштейн. Во время одной из своих
излюбленных прогулок в Кенсингтон-Гарденс в обществе своей излюбленной
спутницы Джордж видел, как экипаж мистера Ван ден Босха завернул на
Кенсингтон-сквер. Значит, американцы отправились нанести визит леди Каслвуд?
Наведя справки, Джордж узнал, что они уже не раз наведывались к ее милости.
Быть может, Джорджу могло показаться несколько странным, что они ни словом
не обмолвились об этих визитах, однако, мало интересуясь чужими делами,
никогда не занимаясь интригами и не действуя тайком, он не спешил
заподозрить в этом и других. Что ему за дело, как часто Кенсингтон принимает
у себя Блумсбери или Блумсбери ездит на поклон к Кенсингтону?
А между тем в обоих вышеупомянутых домах происходило многое, о чем наш
виргинец и понятия не имел. В самом деле, разве не происходит у нас под
самым носом многое такое, чего мы не замечаем? Разве не становимся мы
каждодневно свидетелями житейских трагедий и комедий, не постигая, однако,
того величественного и смешного, что заключено в них? И, возможно, Джордж,
возвращаясь докой, думал: "Я, кажется, оставил след в сердце этого юного
создания. Она почти призналась мне в этом. Бедная, бесхитростная девчушка!
Интересно, что она нашла во мне, чем я сумел ее привлечь?" Мог ли Джордж
сердиться на нее за то, что она так неудачно отдала предпочтение именно ему?
Да и какой мужчина когда-либо сердился по такой причине? Впрочем, Джордж,
вероятно, был бы уже не так доволен, знай он все - знай он, что является
лишь одним из действующих лиц этой комедии, а отнюдь не главным ее героем,
что он - Розенкранц и Гильдепстерн, а роль Гамлета исполняет кто-то другой.
Как часто наше мелкое тщеславие получает такие щелчки и подвергается
целебному уничижению! Не случалось ли вам возликовать оттого, что взор
Люсинды с особой нежностью покоится на пас, и почти тут же приметить, что
она самым убийственным образом строит глазки вашему соседу? Не случалось ли
вам за обеденным столом обмениваться сладчайшими признаниями с Лалагой (о,
этот упоительный шепот под звон бокалов и гул голосов!), а потом подслушать,
как она шепчет те же сладостные слова старому Сурдусу в гостиной? Солнце
сияет для всех, и для всех благоухают цветы, и трели соловья и Лалаги звучат
для всех ушей, а не только для твоих, мой длинноухий брат!


^TГлава LXX,^U
в которой видная роль отводится Купидону

Теперь, прежде чем будет продолжен рассказ о мисс Лидии и ее проделках,
долг повелевает нам дать объяснение некой фразе из письма Джорджа Уорингтона
его брату - фразе, в которой упоминается леди Мария Эсмонд и которая
кое-кому из наших простодушных читателей, вероятно, все еще кажется
загадочной. Да и в самом деле, как могут подобные догадки прийти в голову
благонамеренному читателю? Могут ли добронравные, неискушенные молодые люди
предположить, что женщина благородного происхождения, весьма древнего рода,
обогащенная жизненным опытом и без памяти влюбленная всего несколько месяцев
назад, может настолько забыть себя (о, я краснею до кончиков пальцев, когда
пишу эти строки!), чтобы не только полюбить человека безродного, к тому же
много моложе ее годами, но и выйти за него замуж перед лицом всего света?
Впрочем, правильнее будет сказать не перед лицом, а за его спиной, ибо
пастор Сэмпсон тайно связал эту пару нерасторжимыми узами в своей часовне в
Мэйфэре.
Но помедлите и задумайтесь, прежде чем осудить ее бесповоротно. Если
леди Мария была безрассудно увлечена своим молодым кузеном, а потом поборола
эту слабость, дает ли это нам основание считать, что она не имела права
полюбить кого-то другого? Почему только мужчинам дозволено искать новых
утех, а женщины должны подвергаться осуждению, если они время от времени
позволяют себе немного утешиться? Ни одна обличительная речь не кажется нам
более грубой, вульгарной и философски несовершенной, чем, к примеру сказать,
речь Гамлета, обращенная к матери по поводу ее второго брака. Ведь суть-то,
по-видимому, заключалась в чем? Да в том, что этой нежной повилике
необходимо было вокруг кого-нибудь обвиться, а поскольку старого короля уже
убрали с дороги, она обвилась вокруг Клавдия. Да что там, мы знаем женщин, у
которых эта потребность прилепиться к кому-нибудь столь сильна, что они
обвиваются разом вокруг двух мужчин, и кто сказал, черт побери, что за
поминками не может последовать свадебного пира? Если вчера вы возблагодарили
бога за хороший обед, значит ли это, что сегодня вы уже не можете
почувствовать голод? Если у вас от природы отменный аппетит и вы с
удовольствием поглощаете сегодня свой ужин, то ведь это говорит лишь о том,
что завтра часов в восемь вечера вы, по всей вероятности, захотите
пообедать. Что до меня, то когда Кокетисса или Флиртилла были ко мне
благосклонны (надеюсь, любезный читатель понимает, что здесь идет речь о
неких особах самой что ни на есть ослепительной красоты и самого что ни на
есть высокого происхождения), я всегда держал в уме, что придет время, и их
благосклонностью будет пользоваться кто-нибудь другой. Нас сервируют a la
Russe {На русский лад (франц.).} и заглатывают одного за другим, как в
пещере Полифема. Как говорится, hodie mihi, cras tibi {Сегодня меня, завтра
тебя (лат.).}. Есть и такие антропофаги, которые пожирают нас дюжинами - и
старых, и молодых, и нежных, и жестких, и жирных, и костлявых, и красивых, и
безобразных: пощады нет никому, и один за другим мы по воле судьбы исчезаем
в их всеядной пасти. Поглядите на леди Каннибул! Все мы помним, как в
прошедшем году она разделалась с бедным Томом Соплякусом! Как она вцепилась
в него, насытилась им, обглодала его косточки и выплюнула. А теперь она
заманила в свое логово Неда Профануса. Зачарованный и дрожащий, он
распростерт перед ее величественным взором. Взгляните на это несчастное
трепещущее создание, как он беспомощен перед этими дивными очами! Она
подкрадывается к нему все ближе и ближе; он тянется к ней все сильнее и
сильнее. Сейчас мы услышим жалобный визг, мольбу о пощаде, и ах!.. он
исчезнет! Увы! Мне жаль его. К примеру сказать, мне известно, что Мария
Эсмонд не раз и не два теряла свое сердце, прежде чем его подобрал Гарри
Уорингтон, но мне почему-то думалось, что Гарри навсегда останется его
обладателем, что, сокрушаясь над своей незадачливой судьбой и распавшейся
связью времен... я хотел сказать - возрастов, Мария сохранит до конца свою
любовь и взлелеет ее в благонравном безбрачии. Если в припадке старческого
слабоумия я вздумаю завтра влюбиться, то, как и прежде, буду думать, что мне
принадлежит неотъемлемое право собственности на сердце моей чаровницы и что
я - не просто кратковременный жилец видавших виды меблированных номеров, где
расшатанные кушетки хранят следы грязных сапог последнего квартиранта, а
винные бокалы - отпечатки многих губ. О, моя бесценная нимфа! Ты была
прекрасна и любима! Допустим, у меня было мимолетное увлечение Гликерой (ее
кожа и вправду ослепительна, как чистейший паросский мрамор!), допустим, ты
была неравнодушна к Телефусу с его дурацкими отложными воротничками и
нелепой длинной шеей. Все эти маленькие безрассудства забыты теперь, не так
ли? Мы любим друг друга до могилы, разве нет? Да, да, до могилы, и пускай
себе Гликера отправляется на воды в Бат, а Телефус со своей cervicem roseam
{Красной шеей (лат.).} хоть на виселицу, n'est-ce pas? {Не так ли?
(франц.).}
О нет, мы не ищем перемен, моя дорогая. Как бы ни летело время, как бы
ни ползли вперед стрелки часов, какие бы ни дули над нами ветра, угли в
нашем очаге, которые сейчас горят так ярко, никогда не подернутся золой. В
былое время мы позволяли себе слегка порезвиться, и, право же, о твоем
увлечении Телефусом (не хмурься так, мое сокровище, ведь от этого морщинки у
тебя на лбу залегают еще глубже), - право же, повторяю, о твоем увлечении
Телефусом злословил весь город, а что до Гликеры, - то она преподло
поступила со мной. Но теперь, когда мы понимаем друг друга, наши сердца
соединены навеки, и плевать мы хотели на сэра Крессуэлла-Крессуэлла и на его
напудренный парик. Но другое дело - леди Мария, жившая в прошлом веке, - у
нее был неуравновешенный нрав. Ты, моя голубка, знаешь свет, и тебе понятно,
что в жизни этой дамы было немало такого, что не следует выставлять на
всеобщее обозрение, ибо это не слишком назидательно. Тебе известно (я не
хочу сказать, мое сокровище, что тебе это известно по собственному опыту, но
ты могла слышать, о чем толкуют люди, о чем толкует твоя маменька), - итак,
тебе известно, что старая кокетка, излечившись от страсти к одному предмету,
не угомонится, пока не найдет себе другого, что любовная игра - то же
пьянство, и когда все вино выпито, ты... нет, не ты, не ты, я хотел сказать
- Гликера... Ну, словом, Гликера, раз пристрастившись к бутылке, когда вино
будет выпито, ухватится за джин. Короче говоря, если Мария Эсмонд нашла
преемника Гарри Уорингтону и отдала империю своего сердца во власть новому
султану, почему в конце концов это должно быть такой неожиданностью для нас?
Ведь империя эта, подобно Нидерландам, привыкла переходить из рук в руки и
всегда готова к иноземному вторжению.
На сей раз завоевателем сердца Марии оказался не кто иной, как мистер
Кьоухэган, или Хэган, молодой актер, исполнитель роли короля в трагедии
Джорджа. Его голос звучал так проникновенно, его жесты были так благородны,
его глаза так сверкали и он был так прекрасен и своих позолоченных кожаных
доспехах и огромном завитом парике, когда произносил блистательные строки
нашего поэта, что сердце леди Марии устремилось к нему, как сердце Ариадны к
Бахусу, после того как ее интрижка с Тезеем пришла к концу. Молодой ирландец
был глубоко тронут и очень горд благосклонностью этой знатной дамы.
Возможно, он предпочел бы назвать своей женой особу более нежного возраста,
но более нежное сердце ему трудно было бы сыскать. Леди Мария воистину
прилепилась к нему душой и телом, и когда они были вынуждены обнародовать
свой брак и разъяренные родственники отреклись от нее, она переселилась к
нему, в его скромное жилище в Вестминстере.
Генерал Ламберт, вернувшись домой из своего департамента в Уайтхолле,
сообщил эту новость своим домашним, чем очень их всех позабавил. В те
простодушные времена никто не чурался хорошей шутки, если даже она чуточку
выходила за рамки приличия, и светская дама от души смеялась над веселыми
страницами Фильдинга и плакала над письмом Клариссы, тогда как вас, миледи,
то и другое повергло бы в ужас. Но наш жизнерадостный генерал позволил себе
немало крепких шуточек по поводу этого брака, и той роли, которую сыграл в
нем Джордж, и ревности Гарри, когда он будет об этом браке оповещен. Кузен
Хэган, по совести, должен был бы попросить Джорджа быть шафером, а своего
первенца назвать Карпезаном или Сибиллой, в честь великой Трагедии, говорил
генерал и добавлял еще многое в том же духе. Нанять карету им, верно, будет
не по карману, но они могут взять колесницу и картонных драконов из
театрального реквизита мистера Рича, а у макбетовских ведьм попросить
напрокат котел, чтобы окрестить в нем новорожденного, ну а восприемниками
должны быть, конечно, Гарри и шут.
- А почему, собственно, не выйти ей замуж, если она его любит? -
спросила Этти. - И почему он не должен любить ее, даже если она чуточку
старовата? Маменька ведь тоже чуточку старовата, но вы же любите ее от этого
но меньше. Вы говорили, сэр, что были очень бедны, когда женились на
маменьке, однако же вы были очень счастливы и над вами никто не смеялся! -
Так рассуждала эта своенравная малютка, по причине своего нежного возраста и
не подозревая о прежних увлечениях леди Марии Эсмонд.
Значит, ее семейство отреклось от нее? Джордж рассказал, что они все в
ярости, что леди Каслвуд облеклась в траур, что мистер Уилл поклялся задать
трепку этому негодяю и что больше всех распалилась гневом донельзя
возмущенная госпожа Бернштейн.
- Конечно, она нанесла оскорбление своей семье, - не без высокомерия
заметила крошка Этти, - и можно себе представить, как вознегодовали все эти
знатные дамы, когда человек, занимающий такое низкое положение в обществе,
как мистер Хэган, вдруг сделался их родственником. Но отречься от нее - это
уже чересчур.
- Право, дитя мое, ты говоришь о том, чего совершенно не понимаешь, -
воскликнула маменька. - Ни один уважающий себя человек не может знаться с
леди Марией после таких ее поступков.
- Каких поступков, маменька?
- Неважно! - отвечала маменька. - Маленьким девочкам не полагается
знать о некоторых поступках леди Марии и проявлять к ним слишком большое
любопытство! Достаточно сказать, что мне не следовало принимать ее здесь, и,
повторяю, ни один приличный человек не должен поддерживать с ней знакомство!
- В таком случае, тетушка Ламберт, меня следует выпороть и отправить в
постель, - с напускной серьезностью заметил Джордж. - Должен признаться, что
я нанес визит моему приятелю-актеру и его высокородной супруге, но не
сообщил вам об этом, поскольку мне казалось, что это касается только их и
меня. Я нашел мистера Хэгана в весьма неказистой квартирке в Вестминстере,
где этот бедняга вынужден был поселить не только свою жену, но и
старушку-мать и маленького брата, которого определил в школу. Итак, я
посетил мистера Хэгана и покинул его, проникшись к нему симпатией и, я бы
даже сказал, уважением, хотя он и заключил безрассудный брак. Но ведь многие
заключают безрассудные браки, не правда ли, Тео?
- Да, крайне безрассудные1 если выходят замуж за таких транжиров, как
ты, - сказал генерал. - Мистер Джордж разыскал своих родственников, и пусть
меня повесят, если он не оставил там свой кошелек.
- Ну, нет, только не кошелек, сэр, - сказал Джордж и растроганно
улыбнулся. - Ведь кошелек мне связала Тео. Однако не скрою, я унес его
оттуда пустым. Мистер Рич рвет и мечет. Говорит, что он едва ли осмелится
выпустить Хэгана на сцену - боится скандала, вроде того, какой был у мистера
Гаррика из-за чужеземных танцоров. На этот раз скандал собираются учинить
самые высокодоставленные господа. Все эти франты вне себя от бешенства и
клянутся, что забросают мистера Хэгана гнилыми яблоками, а потом прикажут
отдубасить его дубинками. Мой кузен Уилл тоже клялся в кофейне Артура задать
трепку этому актеру. Ну а пока что бедняга сидит без роли, ему перестали
платить жалованье, а без его жалованья этой злополучной парочке не на что
купить даже хлеба с сыром.
- И вы позаботились, чтобы они не остались без еды, сэр? Как это похоже
на вас, Джордж! - воскликнула Тео, глядя на него с обожанием.
- Но это сделал ваш кошелек, милая Тео, - отвечал Джордж.
- Маменька, вы должны навестить их завтра же! - с мольбой воскликнула
Тео.
- Если она этого не сделает, я с ней разведусь, доченька! - вскричал
папаша. - Подойди, поцелуй меня, плутовка... Ну, конечно, avec la bonne
permission de monsieur mon beau-fils {С любезного разрешения моего
уважаемого зятя (франц.).}.
- Monsieur votre belle fantaisie, papa! {Вашего уважаемого вздора,
папенька (франц.).} - воскликнула мисс Тео и, само собой разумеется, тут же
выполнила отцовский приказ, а Джорджу Эсмонду-Уорингтону, эксвайру,
почудилось, что его наименовали как-то странно.
Даже теперь, в наше время, всякий, заключивший безрассудный брак,
знает, что он тем самым бросает вызов своей семье, что он будет осыпан
упреками и насмешками, испытает на себе гнев и соболезнование своих
родственников. Если ваше почтенное семейство вопиет и стонет, потому что вы
женились на одной из десяти очаровательных дочек викария или, скажем,
обручились с молодым стряпчим, не имеющим других источников дохода, кроме
писания кляуз, и вынужденным оплачивать свои оксфордские векселя из вашего
крошечного приданого, - словом, если все ваши друзья уже подняли вопль по
поводу подобного союза, вы легко можете себе представить, что испытали
друзья леди Марии Хэган и даже самого мистера Хэгана, когда эта парочка
объявила о своем браке.
Прежде всего следует взять в соображение старую миссис Хэган. Ее
почтительный сын, покинув после смерти отца Тринити-колледж и начав
выступать в роли Ромео в Дублинском театре, обеспечил ей относительно
безбедное существование. Его жалованья в последние годы хватало на то, чтобы
содержать брата-школьника, помогать сестре, поступившей в компаньонки, и
обеспечить едой, питьем, одеждой, топливом и самыми необходимыми удобствами
вдову старого священника, свою мать. И вот теперь, - слыханное ли это дело,
- знатная дама со всякими капризами и причудами вторгается в их скромное
жилище, начинает в нем хозяйничать и участвует в их и без того скудной
трапезе! Не будь Хэган таким горячим малым, которого побаивалась даже его
матушка, леди Мария могла бы почувствовать себя не слишком уютно в своей
вестминстерской квартирке. И в самом деле, разве не было это проявлением
чудовищного эгоизма - занять место за скромным столом и на узком ложе
бедного мистера Хэгана? Но разве романтические и страстные натуры
задумываются над последствиями или ищут удобств, когда их сердцами владеет
Любовь? Кто не знавал таких порывов? Какая бережливая супруга не сокрушалась
при виде супруга, когда он с разрумянившимися щеками и бесшабашной улыбкой
приходит домой и объявляет, что на субботу пригласил к обеду человек
двадцать гостей? Кого именно, он уже не помнит. Но ему, без сомнения,
известно, что за их столом нельзя разместить более шестнадцати персон?
Велика важность! Двух самых хорошеньких девушек можно посадить на колени к
кому-нибудь из молодых людей, а потом кто-то не придет, и места наверняка
всем хватит! В любовном опьянении многие позволяют себе такие отчаянные
выходки, не умеют рассчитать ресурсы своего обеденного стола и забывают о
неотвратимых счетах из мясных и рыбных лавок, которые начнут поступать к
перепуганной экономке в первых числах месяца.
Вот так-то. И, конечно, леди Мария поступила несколько эгоистично,
позволив себе сесть за хэгановский стол, и снимать сливки с молока, и
уплетать крылышко цыпленка и лучшую половину всех кушаний, которых и так
едва хватало, и не удивительно, что бедная старушка-свекровь склонна была
поворчать. Но чего стоят ее жалобы по сравнению с тем воем, который поднялся
в благородном семействе леди Марии в Кенсингтоне! Вы только подумайте, какие
пойдут сплетни, ведь это же скандал на весь город! Вы слышите, как
перешептываются и хихикают фрейлины при дворе принцессы? А ведь среди них
находится и леди Фанни! Какие шутки отпускают офицеры - товарищи мистера
Уилла! Как злословят газеты и журналы! Какой приговор выносят возмущенные
блюстители нравов, как ухмыляются в клубах разные негодники! Узнав о
случившемся, госпожа Бернштейн закатила припадок и скрывалась от глаз на
своих любимых Танбриджских водах, где ни на один из карточных вечеров не
пригласила более сорока человек. Граф не пожелал посетить сестру, а графиня,
надев, как мы уже сообщали, траур, отправилась к своей доброй
покровительнице - принцессе, которая соблаговолила выразить ей
соболезнование по поводу несчастья и позора, обрушившегося на столь
почтенный дом. Скандал этот волновал и забавлял город целых трое суток;
затем начали поступать другие новости: о победе, одержанной в Германии; о
смутном положении дел в Америке; о том, что генерал возвращается на родину и
предстанет перед военным судом; о новом восхитительном сопрано из Италии, -
и общество забыло про леди Марию, уплетавшую в своей каморке на чердаке
скудную пищу, добытую нелегким актерским трудом.
Ниже мы приводим извлечение из письма мистера Джорджа Уорингтона брату,
в котором он наряду с другими делами личного свойства описывает свой визит к
новобрачным.

"Моя дорогая крошка Тео, - писал он, - ужасно рвалась сопровождать свою
матушку в этом визите милосердия, но я считал, что при сложившихся