Страница:
достигнут форта Дюкен, эта небольшая слабая крепость никак не сможет оказать
сопротивление такому генералу, такой армии и такой артиллерии. Но берете ли
вы в расчет, сэр, все трудности похода? Вашему превосходительству придется
пробираться через девственные леса, где не ступала нога человека, вам
придется самим прокладывать себе дорогу, и ваше войско растянется не меньше
чем на четыре мили. Во время продвижения через лес ваши ослабленные этим
обстоятельством солдаты будут подвергаться бесчисленным нападениям с тыла, с
фронта и с флангов - нападениям неприятеля, который будет для вас невидим и
неуловим и чей опыт в ведении такого рода войн сделал его чрезвычайно
искусным в устройстве засад".
"Вздор! - сказал генерал. - Эти дикари могут навести страх на вашу
необученную милицию ("Чрезвычайно вам признателен, ваше превосходительство,
за столь лестный отзыв", - подумал, вероятно, сидевший за столом мистер
Вашингтон), но регулярная армия его величества никогда не дрогнет перед
индейцами".
"От всего сердца надеюсь, что вы правы, сэр", - отвечал мистер Франклин
со вздохом, чем вызвал, конечно, кривые усмешки на лицах всех приближенных
генерала, ибо как мог этот почтмейстер, этот нахальный штатский позволить
себе высказать суждение о вещах, в которых он ровным счетом ничего не
смыслит.
Мы все презирали примкнувших к нам индейцев, и наш командир невысоко
ставил их службу. Своим возмутительным обращением с индианками наши офицеры
восстановили против себя дружественных нам вождей, и в конце концов их
осталось на нашей стороне не больше семи-восьми человек. Имей мы в тот
роковой день, девятого июля, впереди сотни две индейцев, исход боя мог бы
быть иным. Они отбили бы атаку индейцев, сражавшихся на стороне французов, и
не дали бы возникнуть тому паническому бегству, которое вслед за этим
нападением последовало. Теперь уже известно, что французы готовились сдать
форт, никак не рассчитывая его удержать, и даже сами индейцы, сражавшиеся на
их стороне, возражали против столь отчаянного шага, как нападение на такого
превосходящего по своим силам противника, как мы.
Я находился там же, где наш генерал, - с главными силами, - когда
впереди началась пальба, и адъютанты один за другим поскакали туда. Первая
атака неприятеля была успешно отбита нашими передовыми частями, и наши
солдаты ликовали и кричали "ура". Но вскоре наш огонь ослабел, а на нас со
всех сторон, из-за каждого дерева, из-за каждого куста стали лететь пули,
поражая одного за другим. Мы шли правильным строем - застрельщики впереди,
знамена и две небольшие пушки в центре, обоз с крепким охранением замыкал
тыл; сначала, две-три мили, нам приходилось продвигаться но открытой
местности шириной в полмили, по обе стороны которой тянулись густые заросли.
Некоторое время нам палили прямо в лоб, но затем, довольно скоро, противник
открыл стрельбу и с флангов - из леса. Наши ряды стали быстро редеть, причем
офицеров было уложено больше, чем солдат. На первых порах, как я уже сказал,
солдаты кричали "ура" и отстреливались, и наши пушки даже открыли огонь по
лесу и, казалось, заставили замолчать засевших в засаде французов. Но потом
ружейная стрельба из-за укрытия началась снова. Наши ряды дрогнули, солдаты,
невзирая на приказы и крики генерала и офицеров, посылавших их вперед,
сбились в кучу и принялись беспорядочно палить в чащу, что, конечно, не
достигало цели. Авангард повернул и побежал назад, к главным силам. Многие
солдаты были ранены, другие просто испуганы; они кричали, что там, впереди,
пять тысяч французов и без числа этих дьяволов-индейцев, которые дико вопят,
бросаются на наших поверженных на землю солдат и снимают с них скальпы. Из
леса к нам доносились крики индейцев, а наши люди продолжали падать,
сраженные летящими оттуда пулями. Теперь уже никакая сила не могла заставить
их идти вперед. Из всех адъютантов, посланных командиром, ни один не
вернулся обратно. Наконец пришел и мой черед: я был послан к капитану
Фрезеру, находившемуся в авангарде, с депешей, которую ему не суждено было
получить, а мне - доставить.
Я не прошел и тридцати ярдов, как был ранен пулей в ногу и упал на
землю. Помню, как навстречу нам хлынула лавина индейцев, а за ними -
французы; индейцы издавали свой дьявольский военный клич, а французы
казались не менее разъяренными, чем их союзники-дикари. С изумлением и
горечью отметил я, как мало белых мундиров было на поле битвы. От силы
десятка два французов пробежало мимо меня, да и всего в этом проклятом
сражении, где два храбрейших полка англичан были разбиты наголову, французов
участвовало не больше пятидесяти человек.
Один из их солдат, не то индеец, не то француз, ибо на нем были
мокасины, белый французский мундир и кокарда, увидав меня, простертого на
земле, остановился и, подняв ружье над головой, бросился ко мне с явным
намерением размозжить мне череп прикладом, а потом очистить мои карманы. При
мне был пистолет, которым снабдил меня Гарри, когда я отправлялся в поход.
По счастью, он лежал неподалеку, и я смог до него дотянуться. Я успел
схватить его, и француз упал, сраженный пулей, ярдах в шести от меня. На
этот раз я был спасен, но из раны лилась кровь, и силы мои иссякли. Когда я
попытался снова зарядить пистолет, рука моя повисла, как плеть, я выпустил
оружие и едва не лишился чувств.
Все мутилось у меня в голове, в ушах глухо отдавались выстрелы и крики
индейцев; я лежал, истекая кровью, и вдруг увидел перед собой индейца: он
обшаривал тело убитого мною француза и все посматривал на меня. Для начала
он занялся мародерством: вывернул у француза карманы, разорвав на нем
мундир, а затем снял с него скальп и, держа в зубах окровавленный нож,
двинулся ко мне. Словно во сне или как сквозь туман, я увидел, что он
приближается, и был не в силах оказать ему сопротивление, не мог даже
пошевельнуться.
Он уже придавил коленом мне грудь, окровавленной рукой схватил меня за
волосы, оторвав мою голову от земли, и в это мгновение я увидел за его
спиной пробегавшего мимо французского офицера.
Милосердный боже, это был молодой Флорак - один из моих секундантов на
дуэли в Квебеке!
"A moi {Ко мне! (франц.).}, Флорак! - крикнул я. - C'est Georges!
Aide-moi! {Это Джордж! Помоги мне! (франц.).}
Он остановился, услыхав мой крик, и бросился ко мне. Схватив за плечо
индейца, он приказал ему отпустить меня. Но индеец не понимал по-французски
или делал вид, что не понимает. Он еще крепче ухватил меня за волосы и,
размахивая окровавленным ножом, показывал французу, чтобы тот не мешал ему
расправляться с его добычей. Я же мог только жалобно воскликнуть снова:
"A moi!"
"Ah, canaille, tu veux du sang? Prends!" {А, каналья, ты хочешь крови?
Получай! (франц.).} - с проклятием крикнул Флорак, и индеец, испустив стон,
повалился мне на грудь, пронзенный насмерть шпагой Флорака.
Мой друг поглядел по сторонам.
"Eh, la belle affaire {Ого, хорошенькое дельце! (франц.).}, - сказал
он. - Куда ты ранен, в ногу?" Он тут же крепко перетянул мне ногу своим
шарфом. "Они убьют тебя, если ты попадешься им на глаза. Ah, tiens! {Вот
что! (франц.).} Надевай этот мундир и шляпу с белой кокардой. Позови на
помощь по-французски, когда будут проходить наши. Они примут тебя за
француза. Назовись Брюнэ из Квебекского добровольческого полка. Да хранит
тебя бог, Брюнэ. А я должен тебя оставить. Это генеральный debacle {Разгром
(франц.).}, и ваши красные мундиры удирают от нас, мой мальчик".
Ах, какое поражение это было! Какой позорный день для Англии!
Грубая повязка, наложенная Флораком, приостановила кровотечение; этот
добрый малый помог мне сесть, прислонив меня к дереву, зарядил мой пистолет
и положил его рядом со мной, чтобы я мог постоять за себя, если еще
какому-нибудь мародеру вздумается на меня напасть. Потом он дал мне напиться
из тыквенной фляги, взяв ее у незадачливого французского солдата,
вознамерившегося убить меня и поплатившегося за это жизнью, и первый же
глоток сразу освежил меня и поднял мой дух. Флорак сделал пометку на дереве,
к которому меня прислонил, огляделся по сторонам, стараясь удержать в памяти
кое-какие приметы местности, чтобы потом по ним разыскать меня, и бросился
догонять свою часть.
"Ты видишь, как я люблю тебя, Джордж, - сказал он мне на прощанье, - в
такую минуту я все же задержался здесь ради тебя". Не припомню, говорил ли я
тебе, Гарри, что Флорак был мне в какой-то мере обязан. В Квебеке я выиграл
у него некоторую сумму в карты (согласившись играть после долгих упрашиваний
с его стороны), и он оказался в трудном положении, так как расплатиться ему
было нечем; тогда я взял его расписку, раскурил ею трубку и простил ему
долг. Как видите, сэр, вы не единственный азартный игрок в нашей семье.
Вечером этого трагического дня, когда преследование нашего отступающего
войска закончилось, этот- верный своему слову малый вернулся за мной вместе
с двумя индейцами, на поясе у которых болтались еще дымящиеся от крови
скальпы, и сказал им, что я - француз, его брат, был ранен днем в сражении,
и теперь меня надо отнести в форт. Они уложили меня на одно из своих одеял и
потащили куда-то; я стонал, а верный Флорак шел рядом. Оставь он меня с ними
одного, они, разумеется, тотчас опустили бы меня на землю, обшарили бы мои
карманы и прибавили бы мой скальп к окровавленным трофеям, снятым с каких-то
злополучных бедняг. Флорак пообещал индейцам напоить их в форте коньяком,
если они благополучно доставят меня туда. Об этом путешествии у меня
сохранилось лишь самое смутное воспоминание, - боль от раны в ноге была
непереносима, и я несколько раз терял сознание. Наконец наш путь был
окончен. Меня доставили в форт, в бревенчатую хижину коменданта, и уложили
на койку Флорака.
Мое полубесчувственное состояние было для меня спасением. Меня принесли
в форт под видом раненого французского солдата из гарнизона. Впоследствии я
узнал, что в то время, когда я лежал в горячке, несколько пленных,
захваченных во время ужасного нашего поражения, были доставлены под стены
Дюкена, где индейцы подвергли их пыткам, безжалостно убили и сожгли на
глазах у гарнизона.
Легко себе представить, в какой страх и трепет повергал рассказ Джорджа
внимавших ему с глубоким сочувствием слушателей. Тео, схватив руку Этти,
глядела на Джорджа совершенно потрясенная. А Гарри, ударив кулаком по столу,
воскликнул:
- Проклятые краснокожие! Негодяи, убийцы! Нам не будет покоя, покуда их
всех не переловят!
- В Пенсильвании, когда я оттуда уезжал, была предложена награда в сто
тридцать долларов за каждый индейский скальп, - задумчиво проговорил Джордж.
- И пятьдесят - за женский.
- Пятьдесят за женский, душа моя? Вы слышите, миссис Ламберт? - сказал
полковник, приподнимая пальцами локоны жены.
- Негодяи, убийцы! - повторил Гарри. - Надо с ними покончить, сэр! Раз
и навсегда!
- Не знаю, как долго провалялся я в лихорадке, - продолжал Джордж. -
Когда сознание возвратилось ко мне, моего дорогого Флорака уже не было со
мной. Его рота была направлена против одного английского форта на территории
Пенсильвании, который французы хотели захватить. К тому времени, когда я
настолько оправился, что уже мог задавать вопросы и понимать, что мне
отвечают, в Дюкене оставалось не больше тридцати европейцев. Этот форт легко
можно было бы отбить обратно, если бы у нас хватило духу возвратиться туда
после такого поражения.
Там, на берегу реки, мой старинный враг - малярия - снова ополчился на
меня. Я выжил просто чудом. Если бы не доброта одной метиски, которая,
сжалившись надо мной, принялась меня выхаживать, мне бы никогда не встать с
одра болезни и бедняга Гарри в самом деле стал бы тем, кем он себя считал
еще вчера - единственным оставшимся в живых сыном нашей матушки и
единственным наследником деда.
Я помнил, что Флорак, укладывая меня на свою постель, сунул мне под
подушку мои часы, деньги и кой-какие бывшие при мне безделицы. Когда
сознание возвратилось ко мне, я обнаружил, что все это исчезло. Угрюмый
старик-сержант - единственный остававшийся в хижине французский офицер - с
проклятием заявил мне, что я должен еще благодарить бога, раз мне удалось
уцелеть. Если бы не мой белый мундир и кокарда, сказал он, я бы разделил
судьбу других каналий из страны ростбифов, вполне ими заслуженную.
Когда я начал выздоравливать, в форте уже почти не оставалось
гарнизона. Индейцы, обогатившись взятой у англичан добычей, покинули форт, а
большая часть французских солдат была направлена на север. Мой добрый Флорак
вынужден был по долгу службы покинуть меня, препоручив заботам
сержанта-инвалида. Мосье де Контркер тоже ушел на север с одной из
экспедиций, сдав командование фортом Дюкен старому поручику по имени Мюзо.
Этот Мюзо очень давно покинул Францию и служил в колониях. Он,
по-видимому, пользовался не слишком хорошей репутацией у себя на родине и
знал, что при существующей там системе во всем отдавать предпочтение людям
благородного происхождения ему не приходится рассчитывать на продвижение по
службе и повышение в чине. Думаю, что это он распорядился моими гинеями,
точно так же, как и моими часами, которые я увидел однажды у него на комоде,
зайдя к нему в комнату.
Мы с мосье Мюзо в общем неплохо поладили. Я сказал ему, что моя мать
даст за меня щедрый выкуп, если он сумеет отправить меня домой или обменять,
и эта мысль, как видно, разожгла его алчность, ибо, когда я еще лежал в
лихорадке, он, зная, что зимой сюда приедет охотник за мехами, согласился,
чтобы я отправил матери письмо и сообщил, что нахожусь в плену у индейцев и
меня можно выкупить, но никак не меньше, чем за десять тысяч ливров, при
этом он потребовал, чтобы письмо было написано по-французски, дабы он мог
его прочесть.
Тщетно твердил я ему, что являюсь пленным Его Величества,
христианнейшего короля Франции и со мной должны обращаться как с
джентльменом и офицером. Мюзо бранился и клялся, что письмо должно быть
написано именно так и никак иначе, или он его не отправит, а меня, если я
буду раздумывать, выкинет из форта или поручит нежным заботам своих жестоких
союзников - индейцев. И разговаривать с охотником он разрешил мне не иначе,
как в его присутствии. Жизнь манит, и свобода сладостна. Некоторое время я
пытался противиться ему, но меня все еще трепала лихорадка, я был ослаблен
болезнью и в конце концов согласился написать такое письмо, какого этот
негодяй от меня требовал, и охотник отбыл с моим посланием, пообещав за три
недели доставить его моей матери в Виргинию.
Прошло три, шесть, двенадцать недель. Посланец не возвращался. Зима
пришла и ушла, и все наши маленькие садики вокруг форта, где французские
солдаты, перекопав маисовые поля, посадили яблони, персиковые и другие
фруктовые деревья, стояли в полном цвету. Одному небу известно, как тягостно
влачились мои дни!
Когда здоровье мое пошло на поправку, я принялся рисовать портреты:
наших гарнизонных солдат, метиски и ее ребенка (прижитого с Мюзо) и самого
Мюзо, которому - со стыдом должен вам признаться - я польстил самым
непозволительным образом. В форте нашлась старая гитара; подыгрывая себе на
ней, я пел кое-какие запомнившиеся мне французские песенки и всеми способами
старался снискать расположение моих тюремщиков. В этих занятиях месяц
проходил за месяцем, а охотник все не возвращался.
Наконец до пас долетела весть, что он был застрелен в Мэриленде
какими-то индейцами, союзниками англичан. Все мои надежды на выкуп
приходилось отложить еще на много месяцев. Мюзо помрачнел и стал обращаться
со мной очень грубо, особенно после того, как сержант подлил масла в огонь,
сказав ему, что его метиска слишком ко мне расположена... Боюсь, что эта
бедняжка и в самом деле была ко мне неравнодушна. Испытывая к ней
признательность, я неизменно обращался с ней очень ласково, и мои скромные
достоинства казались чем-то необычайным в ее глазах; к тому же я был болен и
несчастен, а это всегда пробуждает в сердцах женщин сочувствие.
Пленник, прикованный к постели болезнью, его свирепый тюремщик и
молодая женщина, тронутая несчастной участью пленника, - не правда ли, при
наличии трех таких персонажей вы вправе ждать развития душераздирающей
трагедии. Вы, мисс Этти, по-моему, уже готовы высказать догадку, что эта
женщина спасла мне жизнь.
- Ну, разумеется, это она вас спасла! - восклицает мать семейства.
- А какой иначе мог быть от нее толк! - говорит Этти.
- А вы, мисс Тео, уже, конечно, нарисовали себе мысленно портрет этакой
темноволосой красавицы, не так ли? Этакой быстроногой охотницы...
- Дианы с младенцем, - замечает полковник.
- ...которая рыщет по лесам и лугам с целой свитой своих нимф, - этакой
королевы лесов, чья меткая стрела без промаха разит свою жертву! И вы,
конечно, уже решили, - вижу по вашим глазам, - что я без памяти влюблен в
нее.
- Что ж, вероятно, это была очень интересная особа, мистер Джордж, -
отвечает Тео, заливаясь краской.
- Ну, а что вы скажете о темноволосой красавице с кожей цвета красного
дерева, с длинными прямыми волосами, чаще всего напомаженными каким-то
пахучим жиром, чрезвычайно неприятным на близком расстоянии, с маленькими
глазками, широкими скулами, плоским носом, нередко украшенным продетым в
него кольцом, с многочисленными нитками стеклянных бус вокруг коричневой
шеи, с изящной татуировкой на щеках и на лбу, с великой любовью к нарядам и
неумеренным пристрастием к... уж не знаю, признаваться ли вам в этом?
- К кокетству? Я так и знала, что вы это скажете! - заявила мисс Этти.
- К виски, моя дорогая мисс Эстер! И это ее пристрастие разделял и мой
тюремщик. Когда я был в фаворе у мосье Мюзо, не одну ночь довелось мне
провести с этой парой, и частенько видел я, как они напивались вместе - да
так, что роняли кружки, из которых пили. Во время этих ночных развлечений
они принимались то петь, то танцевать, то миловаться, то ссориться и тогда
все переворачивали вверх дном, и снова кружки летели на пол. Когда Мюзо ко
мне благоволил, он приглашал меня разделить с ним компанию, потому что,
радея о своем достоинстве и не желая, чтобы кто-нибудь из солдат явился
свидетелем этих сцен, он всех их держал от себя на расстоянии.
До тех пор, пока еще ничего не было известно о судьбе охотника и моего
послания на родину и мы с Мюзо оба ждали выкупа, он обращался со мной
довольно сносно, - позволял мне разгуливать по форту и даже выходить за его
стены в поле или в садик, впрочем, всякий раз беря с меня слово возвратиться
до отбоя. А я позволил себе прибегнуть к маленькой хитрости, за которую,
надеюсь, вы не будете судить меня слишком строго: зимой после болезненного
воспаления пуля у меня вышла и рана тут же затянулась, однако я продолжал
ходить, прихрамывая, как калека. Я ковылял, опираясь на две палки, и
беспрестанно ахал и охал, в ожидании того дня, когда смогу порадовать свои
ноги хорошей пробежкой.
Но Мюзо, мало-помалу теряя надежду, что наш гонец возвратится, стал
обращаться со мной крайне свирепо. Он воображал, что охотник сам получил
выкуп и сбежал с ним. Разумеется, он приготовился решительно отрицать свою
причастность к этой сделке, в случае если мое послание будет перехвачено.
Его обращение со мной менялось в зависимости от того, что брало в нем верх -
надежда или страх, а иной раз просто от дурного или хорошего настроения.
Временами он держал меня взаперти по нескольку дней кряду, затем приглашал
выпить с ним за ужином, а там начинал поносить мою нацию и вызывать меня на
ссору или же впадал в плаксивую сентиментальность и принимался вспоминать
свою родную Нормандию, где мечтал приобрести клочок земли и провести остаток
дней в счастье и благоденствии.
"Эх, мосье Мюзо! - сказал я ему. - За десять тысяч ливров вы, верно,
могли бы купить себе недурной участок у себя на родине? И вы их получите в
виде выкупа, если дадите мне уйти. А ведь через месяц-другой вас могут
перевести отсюда, и тогда прости-прощай денежки и ваш клочок земли в
Нормандии! Вам бы следовало положиться на честное слово джентльмена и
порядочного человека. Дайте мне возможность вернуться на родину, и я обещаю
вам, что десять тысяч ливров будут вручены любому указанному вами
доверенному лицу в Квебеке или во Франции".
"Ах ты, мошенник! - зарычал он. - Ты хочешь испытать мою честность? Ты
думаешь, что французский офицер позволит подкупить себя? Вот запру тебя в
каземат, а утром велю расстрелять!"
"Но за мой бедный труп вам никак не выручить десяти тысяч ливров и
доброго клочка земли с маленьким домиком в Нормандии..."
"И с вишневым садиком, - sacrebleu! {Приблизительно: "Будь я проклят!"
(франц.).} - и даже хорошей порции рубцов a la mode du pays! {Здесь:
по-нормандски (франц.).} - воскликнул Мюзо и всхлипнул.
Такие диалоги повторялись у нас снова и снова, и Мюзо то сажал меня под
домашний арест, то приглашал на следующую ночь к себе ужинать и возвращался
к разговору о Нормандии, сидру и рубцам a la mode de Caen {Как их готовят в
Кане (франц.).}. Теперь, когда мой друг уже мертв...
- Его повесили, я надеюсь? - не выдержал полковник Ламберт.
- У меня нет надобности держать это дело в секрете. Я был бы счастлив
предложить дамам трагическую повесть об исполненном опасностей побеге, о
том, как я перерезал всех часовых в форте, перепилил тюремную решетку в
окне, уничтожил десятка полтора бдительных стражей, избежал тысячи опасных
ловушек и наконец обрел свободу. Но на этот раз за мной не числится никаких
подвигов, и должен признаться, что только благодаря подкупу, и ничему
другому, я нахожусь сейчас здесь, с вами.
- Но ведь ты же стал бы сражаться, Джорджи, если бы привелось! -
воскликнул Гарри. - И в конце-то концов, не мог же ты одолеть целый
гарнизон! - Но, говоря так, мистер Гарри залился жарким румянцем.
- Нет, вы только поглядите на дам, как они разочарованы! - сказал
полковник Ламберт. - Миссис Ламберт, кровожадная вы женщина, признайтесь,
что вы разочарованы, - вам не преподнесли рассказа о хорошей схватке, А
посмотрите на Этти - она, по-моему, крайне рассержена тем, что мистер Джордж
не пристрелил коменданта.
- Но вы же сами хотели, чтобы его повесили, папенька! - вскричала мисс
Этти. - А я, разумеется, всегда хочу того же, чего и вы.
- Позвольте, милостивые государыни! - сказал Джордж, тоже слегка
покраснев. - Посмотреть сквозь пальцы на побег пленного - это не такое уж
страшное преступление. Ну, а деньги... не одни только французы, но и
представители других наций позволяли себя подкупать. Что касается меня, то я
склонен простить мосье Мюзо за то, что он дал мне свободу. Угодно ли вам
узнать, как все это произошло? Вы видите, мисс Этти, не останься я тогда в
живых, как бы я мог поведать теперь обо всем этом вам?
- О, Джордж!.. Прошу прощенья, я хотела сказать, мистер Уорингтон!
Право же... я совсем не то имела в виду! - воскликнула Эстер.
- Не надо просить у меня прощения, дорогая мисс Этти. Меня никогда не
удивляло и не огорчало, если кому-нибудь Гарри был больше по сердцу, нежели
я. Он заслуживает самой нежной привязанности со стороны любого мужчины и
любой женщины. Смотрите, теперь пришла его очередь покраснеть, - сказал
Джордж.
- Продолжай, Джорджи, расскажи им о том, как ты спасся из Дюкена! -
воскликнул Гарри.
Позже, оставшись с миссис Ламберт наедине, он признался ей по секрету:
- Вы понимаете, он теперь все время твердит, что ему не следовало
воскресать из мертвых, и утверждает, что я лучше его. Подумать только,
миссис Ламберт, я - пустой, жалкий повеса - лучше его! Какой вздор!
^TГлава LII,^U
intentique ora tenebant {В которой внимают, затаив дыхание (лат.).}
- Месяц за месяцем тянулась наша тоскливая жизнь в форте; у меня с
комендантом по-прежнему происходили стычки и примирения, по-прежнему мы
коротали вечера с помощью засаленной колоды карт и разыгрывали унылые дуэты
- он на своей астматической лютне, я на своей надтреснутой гитаре. Бедняжка
краснокожая по прозвищу Лань получала свои колотушки и свои порции
спиртного, в зависимости от того, чем благоволил наградить ее господин и
повелитель, нянчила своего младенца, пестовала супруга с его подагрой и
пленника с его малярией, и так оно шло день за днем до начала прошлой осени,
когда к нам наведался еще один охотник и сообщил коменданту столь важную
новость, что она привела в волнение весь наш небольшой гарнизон: маркиз де
Монкальм выслал довольно крупный отряд для несения гарнизонной службы в
фортах, уже находящихся в руках французов, и для захвата тех, коими еще
владел неприятель - то бишь англичане. Войска покинули Квебек и Монреаль и с
артиллерией и большими запасами провианта и амуниции двигались на судах по
реке Святого Лаврентия и по озерам.
Мюзо предстояло передать комендантский пост офицеру более высокого
ранга, и я мог ожидать, что тот либо обменяет меня на какого-нибудь пленного
француза, либо выдаст индейцам в отместку за многочисленные примеры
жестокого обращения наших войск с офицерами и солдатами неприятеля. В
гарнизоне с нетерпением ждали прибытия этого подкрепления: вот когда они
двинутся на Пенсильванию и на Нью-Йорк, захватят Олбани и Филадельфию и
загонят английских ублюдков в море, после чего вся Америка, от Миссисипи до
Ньюфаундленда, будет принадлежать им!
Все это звучало крайне победоносно, однако грядущие триумфы
французского оружия почему-то мало вдохновляли мосье Мюзо.
сопротивление такому генералу, такой армии и такой артиллерии. Но берете ли
вы в расчет, сэр, все трудности похода? Вашему превосходительству придется
пробираться через девственные леса, где не ступала нога человека, вам
придется самим прокладывать себе дорогу, и ваше войско растянется не меньше
чем на четыре мили. Во время продвижения через лес ваши ослабленные этим
обстоятельством солдаты будут подвергаться бесчисленным нападениям с тыла, с
фронта и с флангов - нападениям неприятеля, который будет для вас невидим и
неуловим и чей опыт в ведении такого рода войн сделал его чрезвычайно
искусным в устройстве засад".
"Вздор! - сказал генерал. - Эти дикари могут навести страх на вашу
необученную милицию ("Чрезвычайно вам признателен, ваше превосходительство,
за столь лестный отзыв", - подумал, вероятно, сидевший за столом мистер
Вашингтон), но регулярная армия его величества никогда не дрогнет перед
индейцами".
"От всего сердца надеюсь, что вы правы, сэр", - отвечал мистер Франклин
со вздохом, чем вызвал, конечно, кривые усмешки на лицах всех приближенных
генерала, ибо как мог этот почтмейстер, этот нахальный штатский позволить
себе высказать суждение о вещах, в которых он ровным счетом ничего не
смыслит.
Мы все презирали примкнувших к нам индейцев, и наш командир невысоко
ставил их службу. Своим возмутительным обращением с индианками наши офицеры
восстановили против себя дружественных нам вождей, и в конце концов их
осталось на нашей стороне не больше семи-восьми человек. Имей мы в тот
роковой день, девятого июля, впереди сотни две индейцев, исход боя мог бы
быть иным. Они отбили бы атаку индейцев, сражавшихся на стороне французов, и
не дали бы возникнуть тому паническому бегству, которое вслед за этим
нападением последовало. Теперь уже известно, что французы готовились сдать
форт, никак не рассчитывая его удержать, и даже сами индейцы, сражавшиеся на
их стороне, возражали против столь отчаянного шага, как нападение на такого
превосходящего по своим силам противника, как мы.
Я находился там же, где наш генерал, - с главными силами, - когда
впереди началась пальба, и адъютанты один за другим поскакали туда. Первая
атака неприятеля была успешно отбита нашими передовыми частями, и наши
солдаты ликовали и кричали "ура". Но вскоре наш огонь ослабел, а на нас со
всех сторон, из-за каждого дерева, из-за каждого куста стали лететь пули,
поражая одного за другим. Мы шли правильным строем - застрельщики впереди,
знамена и две небольшие пушки в центре, обоз с крепким охранением замыкал
тыл; сначала, две-три мили, нам приходилось продвигаться но открытой
местности шириной в полмили, по обе стороны которой тянулись густые заросли.
Некоторое время нам палили прямо в лоб, но затем, довольно скоро, противник
открыл стрельбу и с флангов - из леса. Наши ряды стали быстро редеть, причем
офицеров было уложено больше, чем солдат. На первых порах, как я уже сказал,
солдаты кричали "ура" и отстреливались, и наши пушки даже открыли огонь по
лесу и, казалось, заставили замолчать засевших в засаде французов. Но потом
ружейная стрельба из-за укрытия началась снова. Наши ряды дрогнули, солдаты,
невзирая на приказы и крики генерала и офицеров, посылавших их вперед,
сбились в кучу и принялись беспорядочно палить в чащу, что, конечно, не
достигало цели. Авангард повернул и побежал назад, к главным силам. Многие
солдаты были ранены, другие просто испуганы; они кричали, что там, впереди,
пять тысяч французов и без числа этих дьяволов-индейцев, которые дико вопят,
бросаются на наших поверженных на землю солдат и снимают с них скальпы. Из
леса к нам доносились крики индейцев, а наши люди продолжали падать,
сраженные летящими оттуда пулями. Теперь уже никакая сила не могла заставить
их идти вперед. Из всех адъютантов, посланных командиром, ни один не
вернулся обратно. Наконец пришел и мой черед: я был послан к капитану
Фрезеру, находившемуся в авангарде, с депешей, которую ему не суждено было
получить, а мне - доставить.
Я не прошел и тридцати ярдов, как был ранен пулей в ногу и упал на
землю. Помню, как навстречу нам хлынула лавина индейцев, а за ними -
французы; индейцы издавали свой дьявольский военный клич, а французы
казались не менее разъяренными, чем их союзники-дикари. С изумлением и
горечью отметил я, как мало белых мундиров было на поле битвы. От силы
десятка два французов пробежало мимо меня, да и всего в этом проклятом
сражении, где два храбрейших полка англичан были разбиты наголову, французов
участвовало не больше пятидесяти человек.
Один из их солдат, не то индеец, не то француз, ибо на нем были
мокасины, белый французский мундир и кокарда, увидав меня, простертого на
земле, остановился и, подняв ружье над головой, бросился ко мне с явным
намерением размозжить мне череп прикладом, а потом очистить мои карманы. При
мне был пистолет, которым снабдил меня Гарри, когда я отправлялся в поход.
По счастью, он лежал неподалеку, и я смог до него дотянуться. Я успел
схватить его, и француз упал, сраженный пулей, ярдах в шести от меня. На
этот раз я был спасен, но из раны лилась кровь, и силы мои иссякли. Когда я
попытался снова зарядить пистолет, рука моя повисла, как плеть, я выпустил
оружие и едва не лишился чувств.
Все мутилось у меня в голове, в ушах глухо отдавались выстрелы и крики
индейцев; я лежал, истекая кровью, и вдруг увидел перед собой индейца: он
обшаривал тело убитого мною француза и все посматривал на меня. Для начала
он занялся мародерством: вывернул у француза карманы, разорвав на нем
мундир, а затем снял с него скальп и, держа в зубах окровавленный нож,
двинулся ко мне. Словно во сне или как сквозь туман, я увидел, что он
приближается, и был не в силах оказать ему сопротивление, не мог даже
пошевельнуться.
Он уже придавил коленом мне грудь, окровавленной рукой схватил меня за
волосы, оторвав мою голову от земли, и в это мгновение я увидел за его
спиной пробегавшего мимо французского офицера.
Милосердный боже, это был молодой Флорак - один из моих секундантов на
дуэли в Квебеке!
"A moi {Ко мне! (франц.).}, Флорак! - крикнул я. - C'est Georges!
Aide-moi! {Это Джордж! Помоги мне! (франц.).}
Он остановился, услыхав мой крик, и бросился ко мне. Схватив за плечо
индейца, он приказал ему отпустить меня. Но индеец не понимал по-французски
или делал вид, что не понимает. Он еще крепче ухватил меня за волосы и,
размахивая окровавленным ножом, показывал французу, чтобы тот не мешал ему
расправляться с его добычей. Я же мог только жалобно воскликнуть снова:
"A moi!"
"Ah, canaille, tu veux du sang? Prends!" {А, каналья, ты хочешь крови?
Получай! (франц.).} - с проклятием крикнул Флорак, и индеец, испустив стон,
повалился мне на грудь, пронзенный насмерть шпагой Флорака.
Мой друг поглядел по сторонам.
"Eh, la belle affaire {Ого, хорошенькое дельце! (франц.).}, - сказал
он. - Куда ты ранен, в ногу?" Он тут же крепко перетянул мне ногу своим
шарфом. "Они убьют тебя, если ты попадешься им на глаза. Ah, tiens! {Вот
что! (франц.).} Надевай этот мундир и шляпу с белой кокардой. Позови на
помощь по-французски, когда будут проходить наши. Они примут тебя за
француза. Назовись Брюнэ из Квебекского добровольческого полка. Да хранит
тебя бог, Брюнэ. А я должен тебя оставить. Это генеральный debacle {Разгром
(франц.).}, и ваши красные мундиры удирают от нас, мой мальчик".
Ах, какое поражение это было! Какой позорный день для Англии!
Грубая повязка, наложенная Флораком, приостановила кровотечение; этот
добрый малый помог мне сесть, прислонив меня к дереву, зарядил мой пистолет
и положил его рядом со мной, чтобы я мог постоять за себя, если еще
какому-нибудь мародеру вздумается на меня напасть. Потом он дал мне напиться
из тыквенной фляги, взяв ее у незадачливого французского солдата,
вознамерившегося убить меня и поплатившегося за это жизнью, и первый же
глоток сразу освежил меня и поднял мой дух. Флорак сделал пометку на дереве,
к которому меня прислонил, огляделся по сторонам, стараясь удержать в памяти
кое-какие приметы местности, чтобы потом по ним разыскать меня, и бросился
догонять свою часть.
"Ты видишь, как я люблю тебя, Джордж, - сказал он мне на прощанье, - в
такую минуту я все же задержался здесь ради тебя". Не припомню, говорил ли я
тебе, Гарри, что Флорак был мне в какой-то мере обязан. В Квебеке я выиграл
у него некоторую сумму в карты (согласившись играть после долгих упрашиваний
с его стороны), и он оказался в трудном положении, так как расплатиться ему
было нечем; тогда я взял его расписку, раскурил ею трубку и простил ему
долг. Как видите, сэр, вы не единственный азартный игрок в нашей семье.
Вечером этого трагического дня, когда преследование нашего отступающего
войска закончилось, этот- верный своему слову малый вернулся за мной вместе
с двумя индейцами, на поясе у которых болтались еще дымящиеся от крови
скальпы, и сказал им, что я - француз, его брат, был ранен днем в сражении,
и теперь меня надо отнести в форт. Они уложили меня на одно из своих одеял и
потащили куда-то; я стонал, а верный Флорак шел рядом. Оставь он меня с ними
одного, они, разумеется, тотчас опустили бы меня на землю, обшарили бы мои
карманы и прибавили бы мой скальп к окровавленным трофеям, снятым с каких-то
злополучных бедняг. Флорак пообещал индейцам напоить их в форте коньяком,
если они благополучно доставят меня туда. Об этом путешествии у меня
сохранилось лишь самое смутное воспоминание, - боль от раны в ноге была
непереносима, и я несколько раз терял сознание. Наконец наш путь был
окончен. Меня доставили в форт, в бревенчатую хижину коменданта, и уложили
на койку Флорака.
Мое полубесчувственное состояние было для меня спасением. Меня принесли
в форт под видом раненого французского солдата из гарнизона. Впоследствии я
узнал, что в то время, когда я лежал в горячке, несколько пленных,
захваченных во время ужасного нашего поражения, были доставлены под стены
Дюкена, где индейцы подвергли их пыткам, безжалостно убили и сожгли на
глазах у гарнизона.
Легко себе представить, в какой страх и трепет повергал рассказ Джорджа
внимавших ему с глубоким сочувствием слушателей. Тео, схватив руку Этти,
глядела на Джорджа совершенно потрясенная. А Гарри, ударив кулаком по столу,
воскликнул:
- Проклятые краснокожие! Негодяи, убийцы! Нам не будет покоя, покуда их
всех не переловят!
- В Пенсильвании, когда я оттуда уезжал, была предложена награда в сто
тридцать долларов за каждый индейский скальп, - задумчиво проговорил Джордж.
- И пятьдесят - за женский.
- Пятьдесят за женский, душа моя? Вы слышите, миссис Ламберт? - сказал
полковник, приподнимая пальцами локоны жены.
- Негодяи, убийцы! - повторил Гарри. - Надо с ними покончить, сэр! Раз
и навсегда!
- Не знаю, как долго провалялся я в лихорадке, - продолжал Джордж. -
Когда сознание возвратилось ко мне, моего дорогого Флорака уже не было со
мной. Его рота была направлена против одного английского форта на территории
Пенсильвании, который французы хотели захватить. К тому времени, когда я
настолько оправился, что уже мог задавать вопросы и понимать, что мне
отвечают, в Дюкене оставалось не больше тридцати европейцев. Этот форт легко
можно было бы отбить обратно, если бы у нас хватило духу возвратиться туда
после такого поражения.
Там, на берегу реки, мой старинный враг - малярия - снова ополчился на
меня. Я выжил просто чудом. Если бы не доброта одной метиски, которая,
сжалившись надо мной, принялась меня выхаживать, мне бы никогда не встать с
одра болезни и бедняга Гарри в самом деле стал бы тем, кем он себя считал
еще вчера - единственным оставшимся в живых сыном нашей матушки и
единственным наследником деда.
Я помнил, что Флорак, укладывая меня на свою постель, сунул мне под
подушку мои часы, деньги и кой-какие бывшие при мне безделицы. Когда
сознание возвратилось ко мне, я обнаружил, что все это исчезло. Угрюмый
старик-сержант - единственный остававшийся в хижине французский офицер - с
проклятием заявил мне, что я должен еще благодарить бога, раз мне удалось
уцелеть. Если бы не мой белый мундир и кокарда, сказал он, я бы разделил
судьбу других каналий из страны ростбифов, вполне ими заслуженную.
Когда я начал выздоравливать, в форте уже почти не оставалось
гарнизона. Индейцы, обогатившись взятой у англичан добычей, покинули форт, а
большая часть французских солдат была направлена на север. Мой добрый Флорак
вынужден был по долгу службы покинуть меня, препоручив заботам
сержанта-инвалида. Мосье де Контркер тоже ушел на север с одной из
экспедиций, сдав командование фортом Дюкен старому поручику по имени Мюзо.
Этот Мюзо очень давно покинул Францию и служил в колониях. Он,
по-видимому, пользовался не слишком хорошей репутацией у себя на родине и
знал, что при существующей там системе во всем отдавать предпочтение людям
благородного происхождения ему не приходится рассчитывать на продвижение по
службе и повышение в чине. Думаю, что это он распорядился моими гинеями,
точно так же, как и моими часами, которые я увидел однажды у него на комоде,
зайдя к нему в комнату.
Мы с мосье Мюзо в общем неплохо поладили. Я сказал ему, что моя мать
даст за меня щедрый выкуп, если он сумеет отправить меня домой или обменять,
и эта мысль, как видно, разожгла его алчность, ибо, когда я еще лежал в
лихорадке, он, зная, что зимой сюда приедет охотник за мехами, согласился,
чтобы я отправил матери письмо и сообщил, что нахожусь в плену у индейцев и
меня можно выкупить, но никак не меньше, чем за десять тысяч ливров, при
этом он потребовал, чтобы письмо было написано по-французски, дабы он мог
его прочесть.
Тщетно твердил я ему, что являюсь пленным Его Величества,
христианнейшего короля Франции и со мной должны обращаться как с
джентльменом и офицером. Мюзо бранился и клялся, что письмо должно быть
написано именно так и никак иначе, или он его не отправит, а меня, если я
буду раздумывать, выкинет из форта или поручит нежным заботам своих жестоких
союзников - индейцев. И разговаривать с охотником он разрешил мне не иначе,
как в его присутствии. Жизнь манит, и свобода сладостна. Некоторое время я
пытался противиться ему, но меня все еще трепала лихорадка, я был ослаблен
болезнью и в конце концов согласился написать такое письмо, какого этот
негодяй от меня требовал, и охотник отбыл с моим посланием, пообещав за три
недели доставить его моей матери в Виргинию.
Прошло три, шесть, двенадцать недель. Посланец не возвращался. Зима
пришла и ушла, и все наши маленькие садики вокруг форта, где французские
солдаты, перекопав маисовые поля, посадили яблони, персиковые и другие
фруктовые деревья, стояли в полном цвету. Одному небу известно, как тягостно
влачились мои дни!
Когда здоровье мое пошло на поправку, я принялся рисовать портреты:
наших гарнизонных солдат, метиски и ее ребенка (прижитого с Мюзо) и самого
Мюзо, которому - со стыдом должен вам признаться - я польстил самым
непозволительным образом. В форте нашлась старая гитара; подыгрывая себе на
ней, я пел кое-какие запомнившиеся мне французские песенки и всеми способами
старался снискать расположение моих тюремщиков. В этих занятиях месяц
проходил за месяцем, а охотник все не возвращался.
Наконец до пас долетела весть, что он был застрелен в Мэриленде
какими-то индейцами, союзниками англичан. Все мои надежды на выкуп
приходилось отложить еще на много месяцев. Мюзо помрачнел и стал обращаться
со мной очень грубо, особенно после того, как сержант подлил масла в огонь,
сказав ему, что его метиска слишком ко мне расположена... Боюсь, что эта
бедняжка и в самом деле была ко мне неравнодушна. Испытывая к ней
признательность, я неизменно обращался с ней очень ласково, и мои скромные
достоинства казались чем-то необычайным в ее глазах; к тому же я был болен и
несчастен, а это всегда пробуждает в сердцах женщин сочувствие.
Пленник, прикованный к постели болезнью, его свирепый тюремщик и
молодая женщина, тронутая несчастной участью пленника, - не правда ли, при
наличии трех таких персонажей вы вправе ждать развития душераздирающей
трагедии. Вы, мисс Этти, по-моему, уже готовы высказать догадку, что эта
женщина спасла мне жизнь.
- Ну, разумеется, это она вас спасла! - восклицает мать семейства.
- А какой иначе мог быть от нее толк! - говорит Этти.
- А вы, мисс Тео, уже, конечно, нарисовали себе мысленно портрет этакой
темноволосой красавицы, не так ли? Этакой быстроногой охотницы...
- Дианы с младенцем, - замечает полковник.
- ...которая рыщет по лесам и лугам с целой свитой своих нимф, - этакой
королевы лесов, чья меткая стрела без промаха разит свою жертву! И вы,
конечно, уже решили, - вижу по вашим глазам, - что я без памяти влюблен в
нее.
- Что ж, вероятно, это была очень интересная особа, мистер Джордж, -
отвечает Тео, заливаясь краской.
- Ну, а что вы скажете о темноволосой красавице с кожей цвета красного
дерева, с длинными прямыми волосами, чаще всего напомаженными каким-то
пахучим жиром, чрезвычайно неприятным на близком расстоянии, с маленькими
глазками, широкими скулами, плоским носом, нередко украшенным продетым в
него кольцом, с многочисленными нитками стеклянных бус вокруг коричневой
шеи, с изящной татуировкой на щеках и на лбу, с великой любовью к нарядам и
неумеренным пристрастием к... уж не знаю, признаваться ли вам в этом?
- К кокетству? Я так и знала, что вы это скажете! - заявила мисс Этти.
- К виски, моя дорогая мисс Эстер! И это ее пристрастие разделял и мой
тюремщик. Когда я был в фаворе у мосье Мюзо, не одну ночь довелось мне
провести с этой парой, и частенько видел я, как они напивались вместе - да
так, что роняли кружки, из которых пили. Во время этих ночных развлечений
они принимались то петь, то танцевать, то миловаться, то ссориться и тогда
все переворачивали вверх дном, и снова кружки летели на пол. Когда Мюзо ко
мне благоволил, он приглашал меня разделить с ним компанию, потому что,
радея о своем достоинстве и не желая, чтобы кто-нибудь из солдат явился
свидетелем этих сцен, он всех их держал от себя на расстоянии.
До тех пор, пока еще ничего не было известно о судьбе охотника и моего
послания на родину и мы с Мюзо оба ждали выкупа, он обращался со мной
довольно сносно, - позволял мне разгуливать по форту и даже выходить за его
стены в поле или в садик, впрочем, всякий раз беря с меня слово возвратиться
до отбоя. А я позволил себе прибегнуть к маленькой хитрости, за которую,
надеюсь, вы не будете судить меня слишком строго: зимой после болезненного
воспаления пуля у меня вышла и рана тут же затянулась, однако я продолжал
ходить, прихрамывая, как калека. Я ковылял, опираясь на две палки, и
беспрестанно ахал и охал, в ожидании того дня, когда смогу порадовать свои
ноги хорошей пробежкой.
Но Мюзо, мало-помалу теряя надежду, что наш гонец возвратится, стал
обращаться со мной крайне свирепо. Он воображал, что охотник сам получил
выкуп и сбежал с ним. Разумеется, он приготовился решительно отрицать свою
причастность к этой сделке, в случае если мое послание будет перехвачено.
Его обращение со мной менялось в зависимости от того, что брало в нем верх -
надежда или страх, а иной раз просто от дурного или хорошего настроения.
Временами он держал меня взаперти по нескольку дней кряду, затем приглашал
выпить с ним за ужином, а там начинал поносить мою нацию и вызывать меня на
ссору или же впадал в плаксивую сентиментальность и принимался вспоминать
свою родную Нормандию, где мечтал приобрести клочок земли и провести остаток
дней в счастье и благоденствии.
"Эх, мосье Мюзо! - сказал я ему. - За десять тысяч ливров вы, верно,
могли бы купить себе недурной участок у себя на родине? И вы их получите в
виде выкупа, если дадите мне уйти. А ведь через месяц-другой вас могут
перевести отсюда, и тогда прости-прощай денежки и ваш клочок земли в
Нормандии! Вам бы следовало положиться на честное слово джентльмена и
порядочного человека. Дайте мне возможность вернуться на родину, и я обещаю
вам, что десять тысяч ливров будут вручены любому указанному вами
доверенному лицу в Квебеке или во Франции".
"Ах ты, мошенник! - зарычал он. - Ты хочешь испытать мою честность? Ты
думаешь, что французский офицер позволит подкупить себя? Вот запру тебя в
каземат, а утром велю расстрелять!"
"Но за мой бедный труп вам никак не выручить десяти тысяч ливров и
доброго клочка земли с маленьким домиком в Нормандии..."
"И с вишневым садиком, - sacrebleu! {Приблизительно: "Будь я проклят!"
(франц.).} - и даже хорошей порции рубцов a la mode du pays! {Здесь:
по-нормандски (франц.).} - воскликнул Мюзо и всхлипнул.
Такие диалоги повторялись у нас снова и снова, и Мюзо то сажал меня под
домашний арест, то приглашал на следующую ночь к себе ужинать и возвращался
к разговору о Нормандии, сидру и рубцам a la mode de Caen {Как их готовят в
Кане (франц.).}. Теперь, когда мой друг уже мертв...
- Его повесили, я надеюсь? - не выдержал полковник Ламберт.
- У меня нет надобности держать это дело в секрете. Я был бы счастлив
предложить дамам трагическую повесть об исполненном опасностей побеге, о
том, как я перерезал всех часовых в форте, перепилил тюремную решетку в
окне, уничтожил десятка полтора бдительных стражей, избежал тысячи опасных
ловушек и наконец обрел свободу. Но на этот раз за мной не числится никаких
подвигов, и должен признаться, что только благодаря подкупу, и ничему
другому, я нахожусь сейчас здесь, с вами.
- Но ведь ты же стал бы сражаться, Джорджи, если бы привелось! -
воскликнул Гарри. - И в конце-то концов, не мог же ты одолеть целый
гарнизон! - Но, говоря так, мистер Гарри залился жарким румянцем.
- Нет, вы только поглядите на дам, как они разочарованы! - сказал
полковник Ламберт. - Миссис Ламберт, кровожадная вы женщина, признайтесь,
что вы разочарованы, - вам не преподнесли рассказа о хорошей схватке, А
посмотрите на Этти - она, по-моему, крайне рассержена тем, что мистер Джордж
не пристрелил коменданта.
- Но вы же сами хотели, чтобы его повесили, папенька! - вскричала мисс
Этти. - А я, разумеется, всегда хочу того же, чего и вы.
- Позвольте, милостивые государыни! - сказал Джордж, тоже слегка
покраснев. - Посмотреть сквозь пальцы на побег пленного - это не такое уж
страшное преступление. Ну, а деньги... не одни только французы, но и
представители других наций позволяли себя подкупать. Что касается меня, то я
склонен простить мосье Мюзо за то, что он дал мне свободу. Угодно ли вам
узнать, как все это произошло? Вы видите, мисс Этти, не останься я тогда в
живых, как бы я мог поведать теперь обо всем этом вам?
- О, Джордж!.. Прошу прощенья, я хотела сказать, мистер Уорингтон!
Право же... я совсем не то имела в виду! - воскликнула Эстер.
- Не надо просить у меня прощения, дорогая мисс Этти. Меня никогда не
удивляло и не огорчало, если кому-нибудь Гарри был больше по сердцу, нежели
я. Он заслуживает самой нежной привязанности со стороны любого мужчины и
любой женщины. Смотрите, теперь пришла его очередь покраснеть, - сказал
Джордж.
- Продолжай, Джорджи, расскажи им о том, как ты спасся из Дюкена! -
воскликнул Гарри.
Позже, оставшись с миссис Ламберт наедине, он признался ей по секрету:
- Вы понимаете, он теперь все время твердит, что ему не следовало
воскресать из мертвых, и утверждает, что я лучше его. Подумать только,
миссис Ламберт, я - пустой, жалкий повеса - лучше его! Какой вздор!
^TГлава LII,^U
intentique ora tenebant {В которой внимают, затаив дыхание (лат.).}
- Месяц за месяцем тянулась наша тоскливая жизнь в форте; у меня с
комендантом по-прежнему происходили стычки и примирения, по-прежнему мы
коротали вечера с помощью засаленной колоды карт и разыгрывали унылые дуэты
- он на своей астматической лютне, я на своей надтреснутой гитаре. Бедняжка
краснокожая по прозвищу Лань получала свои колотушки и свои порции
спиртного, в зависимости от того, чем благоволил наградить ее господин и
повелитель, нянчила своего младенца, пестовала супруга с его подагрой и
пленника с его малярией, и так оно шло день за днем до начала прошлой осени,
когда к нам наведался еще один охотник и сообщил коменданту столь важную
новость, что она привела в волнение весь наш небольшой гарнизон: маркиз де
Монкальм выслал довольно крупный отряд для несения гарнизонной службы в
фортах, уже находящихся в руках французов, и для захвата тех, коими еще
владел неприятель - то бишь англичане. Войска покинули Квебек и Монреаль и с
артиллерией и большими запасами провианта и амуниции двигались на судах по
реке Святого Лаврентия и по озерам.
Мюзо предстояло передать комендантский пост офицеру более высокого
ранга, и я мог ожидать, что тот либо обменяет меня на какого-нибудь пленного
француза, либо выдаст индейцам в отместку за многочисленные примеры
жестокого обращения наших войск с офицерами и солдатами неприятеля. В
гарнизоне с нетерпением ждали прибытия этого подкрепления: вот когда они
двинутся на Пенсильванию и на Нью-Йорк, захватят Олбани и Филадельфию и
загонят английских ублюдков в море, после чего вся Америка, от Миссисипи до
Ньюфаундленда, будет принадлежать им!
Все это звучало крайне победоносно, однако грядущие триумфы
французского оружия почему-то мало вдохновляли мосье Мюзо.