Страница:
как он сам признался, еще повысила его уважение и симпатию ко мне. Он немало
посмеялся, когда мы рассказали ему о благодеяниях, оказанных нам моими
благородными родственниками, - о шелковом одеяльце, присланном моей
тетушкой, о прокисшем желе леди Каслвуд, о благочестивом презрении к нам
леди Уоривгтов. Но рассказ о моидоре маленького Майлза вызвал на его глазах
слезы, а узнав о доброте Сэмпсона и Хэгана, он сказал:
- Клянусь, у них будет штолько пива, школьно они шмогут выпить. - И он
послал свою жену навести визит леди Марии, после чего всякий раз, как леди
Мария наведывалась к ним, принимал ее с величайшим почетом и уважением, а
когда Хэган отправился в Дублин, чтобы закончить свое образование в
колледже, леди Марии было предложено поселиться у Фокеров, и кошелек доброго
пивовара помог нашему другу собраться в путь.
Когда же мистер Фокер узнал меня ближе и лучше ознакомился с моим
положением, он соизволил отзываться обо мне так восторженно, словно я являл
собой пример какой-то неслыханной добродетели. Я рассказал ему о том, как
моя матушка откладывала деньги для Гарри и как оба они оказались передо мной
в долгу. Но ведь Гарри, когда он тратил эти деньги, считал, что тратит свои
собственные, а госпожа Эсмонд решительно отказывалась понимать, что
поступает со мной очень сурово, - деньги были выплачены и ушли, о чем же тут
еще толковать? В конце шестьдесят второго года Гарри, помнится, прислал мне
довольно значительную сумму, чтобы оплатить производство его в новый чин, и
одновременно с этим просил меня не забывать, что он у меня в долгу и
обращаться к его агентам, буде у меня встретится нужда в деньгах. Он даже не
подозревал, сколь велика была моя в них нужда и куда ухнул весь мой
маленький капитал.
Воспользуйся я деньгами моего брата, это задержало бы производство его
в чин, и я, само собой разумеется, не мог себе этого позволить, хотя,
признаться, искушение было велико. Точно так же, зная весьма скромные
средства моего дорогого генерала Ламберта, я никогда не обращался к нему за
поддержкой, боясь его обездолить. Вот эти-то крайне простые примеры
скромности и воздержания мой достойный пивовар склонен был расценить как
проявление высочайшей добродетели. И что, как вы думаете, сделал этот
джентльмен? Тайно от меня он отправил моему брату в Америку письмо, в коем
превозносил до небес и меня и мою жену, а затем нанес еще визит госпоже де
Бернштейн, в чем она ни разу мне не призналась, однако я не мог не заметить,
что с некоторых пор моя тетушка стала относиться к нам как-то на редкость
ласково в уважительно, чем немало меня изумила, ибо я привык считать ее
весьма эгоистичной светской особой. Впоследствии я спросил как-то раз у
своего пивовара, каким образом удалось ему проникнуть к баронессе. Он
рассмеялся.
- К паронессе? Я знал парона еще в Мюнхене, когда он пыл лакеем, а я -
учеником у пивовара.
Нашему семейству не следует, пожалуй, проявлять слишком большое
любопытство по поводу родословной дядюшки-барона.
Вот и получилось так, что в тот период моей жизни, которому следовало
бы быть самым печальным, обстоятельства не раз складывались весьма для меня
удачно, судьба не раз была ко мне благосклонна, а участие друзей скрашивало
мое существование. Мой воспитанник оказался кротким агнцем, послушно
следовал за мной по дороге познаний, и обучать его было куда приятнее, чем
обивать пороги книгопродавцев или зависеть от капризов театральных
директоров! В пору нашего изгнания, как я могу его назвать, мы провели
немало приятных вечеров с нашими друзьями и благодетелями, и не надо думать,
что мы совсем отказались от развлечений: миссис Фокер и миссис Уорингтон
очень мило пели дуэтом, а я, когда приходила охота, читал вслух "Покахонтас"
своим благосклонным слушателям, причем заткнул за пояс самого мистера
Хэгана, как заявил мне мистер Фокер.
После описанной выше эскапады мистера Майлза Уорингтона-младшего я его
больше не видел и почти ничего не слышал про своих родственников по
отцовской линии. Сэр Майлз прилежно подвизался при дворе (думаю, что он был
бы не менее угодлив и при дворе самого Нерона), и однажды меня очень
насмешил мистер Фокер, сообщив, что он слышал на бирже, будто моего дядюшку
"собираются штелать паром".
- Паром? - в изумлении переспросил я.
- Ну да, паром, как же вы не понимает, - раздраженно сказал почтенный
старик. - Ну, шловом лортом, лортом!
Ну что ж, сэр Майлз, несомненно, был весьма раболепным слугой каждого
министра, кого бы ни назначили на этот пост. Я бы не удивился, если бы в
период короткого правления первого фаворита сэр Майлз заговорил с
шотландским акцентом. Я встретился с ним и его супругой, когда они ехали из
дворца, где новоиспеченная миссис Клейпул представлялась ее величеству. Я
нес моего сынишку на плече. Мои дядюшка и тетушка уставили в меня каменные
взгляды из окна своей золоченой кареты. Лакеи в позументах смотрели так же
тупо, как и господа. Врат моего отца проследовал мимо меня с таким видом,
словно на мне была шапка-невидимка.
Мы не злоупотребляли своеобразным приглашением леди Каслвуд приехать к
ним на чашку чая или на ужин, когда у них не будет гостей. Старик Ван ден
Босх, при всей своей смекалке и великом искусстве делать деньги, не был
особенно интересным собеседником, и разговор с ним мог быть увлекателен
разве что для его внучки, которая и сама была не прочь поговорить со знанием
дела и о торговых сделках, и об игре на бирже, и о ценах на скот, и о
разведении овец. Милорд же Каслвуд редко бывал дома, тяготясь обществом
старика и зная, что супруга не будет без него скучать. Графиня со
свойственной ей прямотой выложила все это моей жене.
- Дело такое, - сказала она, - милорд и дедушка никак не могут поладить
друг с другом. Опять же у милорда вечно нехватка в деньгах, а дедушка держит
ключ от кубышки у себя, ну и, понятное дело, правильно поступает. Милорду
только дай дорваться до денег, он тут же их все спустит, а что тогда
станется с нашим благородным семейством? Мы ведь, моя дорогая, аккуратно
расплачиваемся за все, кроме карточных долгов, а уж тут извините! Мы платим
жалованье поварам и конюхам, платим виноторговцам и портным - всем платим,
и, думается мне, им здорово повезло, - милорд небось и не подумал бы им
платить! И мы всегда заботимся о том, чтобы у него, как и у всякого
порядочного дворянина, была в кармане гинея. Этот человек всем нам обязан -
и как только он жил без нас, одному богу известно! Мы с дедушкой уж так
старались, чтобы он вел себя, как порядочный, - но это не так-то легко, моя
дорогая, какой там! Он бы давно сбыл все столовое серебро, да только дедушка
держит кладовую под замком. А когда мы с милордом едем из города в имение,
дедушка всегда сопровождает меня, и притом с оружием, да и слуги тоже
вооружены.
- Боже милостивый! - вскричала моя жена. - Не хотите же вы сказать,
миледи, что подозреваете супруга в том, что он...
- Что он?.. Ах, нет, конечно, нет. И нашему братцу Уиллу тоже, конечно,
можно доверить любую крупную сумму денег, ну как же, еще бы... как кошке
крынку сливок! Да, моя дорогая, быть светской женщиной с высоким положением
- это вовсе не одни сплошные удовольствия, уж вы мне поверьте. И если я
купила себе графскую корону, так и не дешево за нее заплатила, так-то!
Что ж, лорд Каслвуд тоже заплатил немало за то, чтобы освободить свое
имение от закладных, покрыть долги, меблировать дом и восстановить конюшню.
Он стал рабом своей крошки-жены и ее дедушки. Не удивительно, что общество
старика было не слишком приятно его жертве, и бедняга граф охотно ускользал
из своего великолепного поместья, чтобы пображничать в клубе, когда ему
удавалось разжиться деньгами, а не то так просто побыть в любом обществе,
лишь бы не со своими домашними. Натаскивать ученика, как это делал я,
поверьте, не такое уж приятное занятие; сидеть в приемной книготорговца,
дожидаясь, пока его честь отобедает и соблаговолит дать аудиенцию, тоже дело
нелегкое для человека родовитого самолюбивого; но разве согласился бы я
променять свою бедность на унизительную зависимость несчастного лорда
Каслвуда? Сколь бы ни были скудны мои доходы, я, по крайней мере, добывая их
своим трудом, и никто не посмеет сказать, что я угодничал или раболепствовал
перед своими патронами; по правде-то говоря, я всегда держал, себя с ними
столь угрюмо и надменно, что был, вероятно, просто невыносим.
Зато некая небезызвестная вам особа, которую послала мне судьба, чтобы
рука об руку идти со мной по жизненному пути, так очаровательно легко, так
спокойно и беззаботно переносила свои лишения, что даже сам суровый Рок
смягчился и, подобно свирепому великану-людоеду из сказки, дрогнул перед
неизменной добротой и безыскусной приветливостью этого бесхитростного,
невинного создания. Она и в бедности сохраняла благородство, и все наши
соседи - мелкие торговцы и совсем простой народ оказывали ей не меньше
уважения, чем самым богатым дамам нашего квартала.
- Право же, моя дорогая, - сказала простодушная миссис Фокер моей жене,
когда везла ее в своем экипаже, - все, по-моему, считают, что хозяйка этого
выезда - вы, а я ваша служанка.
Все домовладелицы, у которых мы квартировали, обожали мою жену;
торговцы с таким усердием выполняли ее скромные заказы, словно она была
герцогиней или богачкой, на которой можно сколотить капитал. Это нередко
наводило меня на мысль о той леди из "Комуса", что остается незапятнанной и
безмятежно спокойной среди орущего сброда.
Не раз и же два, а вернее, стоило вам только пожелать, и добросердечные
родители моего юного питомца давали нам свой экипаж, чтобы мы могли
прокатиться за город или навестить кое-кого из друзей. Скажу по секрету, что
мы однажды поехали в кабачок "Протестантский Герой" и там в саду устроили
себе маленький кутеж, причем хозяйка весь вечер упорно называла мою жену
миледи. Кроме того, мы однажды навестили мистера Джонсона и выпили у него
чашку чая (остроумнейший мистер Гольдсмит тоже был в тот день его гостем); и
доктор Джонсон с поклоном проводил мою жену до экипажа. Но чаще всего мы
наведывались к госпоже Бернштейн, и, поверьте, я не испытал ни малейшего
укола ревности, когда моя тетушка внезапно воспылала необычайной симпатией к
Тео.
Симпатия эта росла не по дням, а по часам, и в конце концов тетушка
стала требовать, чтобы Тео большую часть недели проводила с ней, а то так и
вообще оставалась все время возле нее; мужа и сына Тео она считала просто
какой-то докучной помехой и очень забавно проявляла свою неприязнь к нам за
то, что мы тоже иногда претендовали на общество ее любимицы. Я не хочу
сказать, что моя жена может быть недостойна чьего бы то ни было
расположения, однако именно трудность общения с ней и ее частое и
вынужденное отсутствие превратили пристрастие моей тетушки к ней в своего
рода манию. Наш дом был засыпав записками баронессы, словно любовными
посланиями, ее слуги то и дело появлялись у нас на кухне. Если Тео не могла
отлучиться из дома, тетушка слала ей душераздирающие призывы, а меня при
встречах свирепо осыпала упреками. Когда же нашему мальчику случилось
однажды заболеть (судьбе угодно было пощадить нашего капитана, дабы он стал
для нас источником постоянной тревоги и тяжким испытанием для наших нервов),
госпожа Бернштейн три дня кряду ездила на своего дома в Ламбет и клялась,
что у ребенка решительно ничего нет, он абсолютно здоров, а мы придумали ему
болезнь только для того, чтобы ее помучить.
Царствующая графиня Каслвуд держалась со своей старой тетушкой так же
непринужденно, как со всеми прочими - и великими и малыми.
- И чего это вы из кожи вон лезете, чего вы так цацкаетесь с этой
старухой, прямо в толк не возьму! - говорила ее сиятельство. - Что уж, она
такая благородная, что ли? Чушь! Ничуть не благороднее всякой другой
старухи, и я, если хотите знать, нисколечко не хуже их всех с этими их
высоченными каблуками и надутым видом! Он была знаменитой красавицей
когда-то? Стащите-ка с нее парик, выньте вставную челюсть, смойте румяна, и
поглядим тогда, что останется от вашей красотки! Всю ее красоту можно
свалить в шляпную картонку, а без нее она просто морщинистая старуха!
И ведь ничего не скажешь, эта маленькая разоблачительница говорила
сущую правду. Таков удел красоты - рано или поздно она истлеет - сначала на
земле, потом под землей. Перед нами была старость, увы, не снискавшая себе
почета, почтенные седины, крашеные или спрятанные под парик. Соблазны света
все еще были сильны, и старость тянулась к ним, опираясь на клюку. Восемь
десятков лет она царила в свете и вкушала и от дозволенного, и от запретного
плода. Она познала власть красоты, приманчивость наслаждений, лести. Но
сколько под всем этим затаенных обид, унижений, разочарований, какая горечь
поражений! Сколько шипов на этих розах! Сколько жалящих пчел роится вокруг
сладкого плода!
- Ты не красавица, моя дорогая, - не раз говорила она моей жене, - и
благодари за это бога: значит, ты родилась под счастливой звездой. - (Если
при этом она противоречила самой себе, так разве это не случается с каждым
из нас?) - И не говори мне, что твоему мужу нравится твое личико, а других
вздыхателей тебе не надо! Все мы любим поклонение. Каждая женщина предпочтет
красоту всем благам на свете - и богатству, и добродетели, и всем прочим
дарам добрых фей! Взгляни на этот портрет, хотя, конечно, я знаю, что он
очень плох, - этот глупый хвастунишка Неллер не смог передать ни блеск моих
глаз, ни мой цвет лица, ни мою осанку. Как я была сложена тогда! А погляди
на меня теперь, погляди на эту старую сморщенную шею! Почему так быстротечна
наша красота? Я помню мадемуазель де Ланкло - как она была свежа, как
прекрасно сохранилась в куда более преклонном возрасте, нежели мой!.. Но мы
не можем его скрыть - наш возраст. Он известен по книгам мистера Коллинза. Я
родилась в последний год царствования короля Иакова. Я еще не так стара. Мне
всего семьдесят шесть лет. Но какая же я развалина, моя дорогая! И как это
жестоко, что наш век так короток!
Тут моя жена отважилась указать на тот непреложный факт, что все мы
лишь краткий срок гостим на земле.
- Вздор! - воскликнула баронесса. - Разве Адам не шил почти тысячу лет
и Ева не была все это время по-прежнему прекрасна? Я всегда ставила
покойного мистера Тэшера в тупик этим вопросом. Что мы такое натворили с тех
пор, что наши жизни так укоротились, спрашиваю я?
- Вам, верно, всегда сопутствовало счастье в вашей жизни, раз у вас
есть желание продлить ее на такой срок? - спросила у баронессы ее
собеседница. - Вы так любите и умеете ценить остроумие, но разве вы не
читали знаменитого описания бессмертных в "Гулливере" декана Свифта? Мой
папенька, да и мой супруг тоже говорят, что это одна из самых прекрасных и
самых страшных притч, когда-либо написанных. Лучше не жить совсем, чем жить
без любви, и я знаю, что случись что-нибудь с моим ненаглядным Джорджем, -
тут моя супруга смахнула платочком слезу, - я буду просить у бога только
одного - чтобы он поскорее призвал к себе и меня.
- А кто будет любить меня на том свете? Я совершенно одинока, дитя мое,
вот почему я предпочитаю оставаться здесь, - жалобно сказала баронесса, и в
голосе ее прозвучал испуг. - Ты добра ко мне, да благословит тебя господь!
Хоть я и бранчлива и характер у меня скверный, а все-таки мои слуги в
лепешку разобьются ради моего удобства, поднимутся среди ночи в любой час и
никогда не станут мне грубить. И я все еще люблю играть в карты. Правду
сказать, без карт жизнь была бы совсем пуста. Почти все уже ушло из нее,
только и осталось, что карты. После того как я потеряла последние два зуба,
я уже даже не могу съесть свой обед. В старости мы мало-помалу утрачиваем
все. Но у меня еще остаются мои карты - благодарение небу, у меня еще
остаются мои карты! - И тут она начинала дремать, мгновенно, однако,
пробуждаясь, стоило моей жене пошевелиться или приподняться со стула, -
несчастная боялась, что Тео ее покинет. - Не уходи, я не могу оставаться
одна. Тебе не обязательно разговаривать. Я просто люблю смотреть на твое
лицо, моя дорогая! Это куда приятнее, чем видеть перед собой противную
насупленную физиономию моей старой Бретт, которая уже столько лет хмурится
на меня из разных углов моей спальни.
- Вот как! Баронесса опять за своим криббиджем? - (Примерно таким
восклицанием прерывает высокородная графиня карточную игру тетушки Бернштейн
в Тео.) - А мы с милордом Эсмондом приехали вас проведать! Подойди,
поздоровайся с бабушкой, Эсмонд, и скажи ее милости, что твоя милость ведет
себя примерно.
- Моя милость ведет себя примерно, - повторяет ребенок. - (Госпожа Тео
весьма забавно изображала мне эту сцену в лицах.)
- Так что он, скажу вам, пошел не в своего папашу! - оглушительно
кричит леди Каслвуд. Ей почему-то угодно было вообразить, что тетушка глуха,
и она всегда ужасно кричала, разговаривая со старухой.
- Вы, миледи, сами избрали в мужья моего племянника, на радость и на
горе, - возражает тетушка Бернштейн, которая теперь всегда теряет душевное
равновесие при появлении молодой графини.
- Но он оказался в сто тысяч раз хуже, чем я думала. Это я говорю о
твоем папеньке, Эззи. Если бы не твоя мать, одному богу известно, что бы из
тебя получилось, сынок! Мы с ним сейчас отправляемся проведать его
королевское высочество малютку-принца. Как печально, что ваша милость что-то
неважно выглядит сегодня. Ну, да что там, никто не остается вечно молодым.
Ух ты, до чего же мы все-таки меняемся к старости! Подойди и поцелуй эту
даму, Эззи, у нее тоже есть маленький мальчик. Ба-ба-ба! Да, никак, это
вашего малыша видела я там, внизу? - А наш Майлз и в самом деле был в нижних
комнатах: Тео из каких-то своих соображений брала его иногда G собой, а
тетушка так дорожила ее обществом, что готова была примиряться с
присутствием в доме ребенка. - Так ваш малыш здесь? Ах, плутовка! -
восклицает графиня. - Небось подбираетесь к денежкам вашей старой тетки? Что
ж, бог в помощь! Да чего вы так испугались? Она же глуха как пень. Пойдем,
Эззи. До свиданья, тетушка! - И графиня, шелестя юбками, выпархивает из
комнаты.
Слышала ли тетушка Бернштейн слова миледи? И где же тот блеск ума и
острый язык, которыми так славилась эта старая дама? Или и этот огонь потух
вместе с пламенем ее глаз? Но кое с кем она и сейчас еще готова была
скрестить оружие. Когда вдовствующая леди Каслвуд и ее дочь Фанни приехали
проведать баронессу (мою жену эти благовоспитанные аристократки попросту не
замечали), она держалась с ними величественно и даже до некоторой степени
надменно. Назло им, она в их присутствии была подчеркнуто ласкова с миссис
Уорингтон, а когда моя жена удалилась, стала на все лады расхваливать ее
отличные манеры и заявила, что хотя племянник, возможно, и заключил довольно
опрометчивый брак, но, несомненно, взял себе в жены очаровательную женщину.
- Словом, моя дорогая, я так тебя превозносила, - сказала баронесса, -
что, боюсь, они готовы были выцарапать тебе глаза.
Но, вот перед маленькой американкой баронесса явно терялась и робела.
Она так боялась графини, что попросту не решалась отказать ей от дома и даже
за ее спиной не осмеливалась говорить о ней дурно. А каслвудские дамы при
всей своей неприязни к Тео все же не выцарапали ей глаз. Однажды они
подъехали к нашему домику в Ламбете. Моя жена сидела в эту минуту у
раскрытого окна, у всех на виду, держа на коленях ребенка. Огромного роста
лакей величественно прошагал через наш маленький садик и передал слуге
визитные карточки этих дам. Их визит столь же мало обрадовал нас, как мало
задевала нас их неприязнь. Когда наш друг пивовар предложил нам снова свою
карету, миссис Уорингтон поехала в Кенсингтон, и Гамбо передал
великану-лакею наши визитные карточки в обмен на те, кои удостоились мы
получить от его высокородных хозяев.
Имея собственный выезд, баронесса редко догадывалась предложить нам
карету и, отговариваясь тем, что она-де боится своего кучера и не решается
лишний: раз приказать ему запрячь лошадей, отпускала Тео с ребенком и
служанкой домой пешком даже под дождем. Но после того, как на
Вестминстерском мосту какие-то грубияны дважды напугали мою жену, я напрямик
заявил тетушке, что не позволю миссис Уорингтон навещать ее, если ей не
будет обеспечено безопасное возвращение домой. После этого ворчливый кучер
вынужден был, как смеркнется, запрягать своих лошадей. Он угрюмо прижимал от
меня мои шиллинги, не подозревая о том, как мало их у меня было. Наша
бедность внешне выглядела вполне благопристойно. Мои родственники ни разу не
подумали о том, чтобы облегчить мое положение, а я ни разу не подумал о том,
чтобы обратиться к ним за помощью. Не знаю, откуда могли свалиться на голову
Сэмпсона деньги, но помню, что он принес мне однажды шесть гиней, и, надо
сказать, они пришлись как нельзя более кстати. Сэмпсон постоял у колыбели
мистера Майлза, поглядел на спящего малютку и ушел, а после его ухода я
обнаружил монетки, зажатые в розовом кулачке ребенка. Да, ничего нет на
свете Любви. И сердце мое хранит память о многих подобных этому добрых дарах
- о драгоценных родниках, внезапно забивших среди иссушенной зноем пустыни,
теплых приветливых огоньках, весело замерцавших среди уныния мрака.
Этот достойный священнослужитель всегда с большой охотой составлял
компанию госпоже де Бернштейн, как для духовной беседы, так и для карт,
стоило лишь ей позвать его. Зная баронессу уже много лет, Сэмпсон заметил
что она стала быстро сдавать, и, говоря о ее недугах и о вероятности
близкого конца, с большим чувством и жаром постарался убедить нас в
необходимости подготовить ее переходу в лучший мир; он толковал о тщете
всего земного и о том, что каждый раскаявшийся грешник может уповать на
прощение и вечное блаженство за гробом.
- Я сам был большим грешником, бог тому свидетель, - говорил капеллан,
склонив голову, - и молю господа простить мне мои грехи. Боюсь, сэр, что
душа вашей тетушки не подготовлена должным образом к неизбежному переселению
в другой мир. Сам я слабая, ничтожная тварь, и ни один заключенный в
Ньюгетской тюрьме не признается в этом более смиренно и чистосердечно. За
последнее время я раза два пытался затронуть эту тему в разговоре с
баронессой, но встретил очень резкий отпор. - "Капеллан, - сказала она, -
если вы пришли поиграть со мной в карты, я вам рада, но сделайте милость,
избавьте меня от ваших проповедей". Что мне оставалось делать, сэр? Я еще
несколько раз наведывался к ней, но мистер Кейз говорил мне, что она не
может меня принять.
А тетушка действительно сказала моей жене, которой она никогда не
отказывает в приеме, что, дескать, ton {Манера себя держать (франц.).}
нашего бедного капеллана совершенно нестерпим, а касательно его
благочестивых рассуждений выразилась так: "Я сама была женой епископа! Что
нового может мне сказать этот жалкий болтун?"
Старая дама терпеть не могла как священников, так, в равной мере, и
докторов. Тео прикинулась больной, и мы пригласили доброго доктора Хэбердена
посетить ее в доме моей тетушки, под тем предлогом, что ему удобнее приехать
на Кларджес-стрит, чем тащиться к нам в Ламбет, а заодно попросили его, если
это окажется осуществимым, не оставить без медицинского совета и баронессу.
По нашей просьбе миссис Бретт, камеристка баронессы, описала доктору ее
недомогания, и тот подтвердил, что они крайне серьезны и могут оказаться
смертельными. Временами баронесса как будто оправлялась и даже собирала у
себя по вечерам небольшое общество, но сама совсем перестала выезжать. Мы
замечали, что ее часто клонит ко сну; отчасти это объяснилось тем, что она
стала злоупотреблять успокаивающими средствами, принимая их, чтобы заглушить
постоянные боли. Как-то вечером, когда мы с Тео сидели у нее (мистер Майлз
был к этому времени уже отлучен от груди, и маменька могла оставить его на
попечение верной Молли), тетушка заснула за картами. Мы зашикали на слуг,
пришедших накрыть стол к ужину (как всегда, он должен был быть роскошным и
обильным, ибо ни предписания доктора, ни наши уговоры не могли научить
тетушку воздержанию), и сидели, как случалось уже не раз, в полном молчании,
дожидаясь, пока старая дама очнется от дремоты.
Пробудившись, она пристально поглядела на меня с минуту, перебирая в
руках карты, затем уронила их на колени и произнесла:
- Я долго спала, Генри?
Я подумал, что она приняла меня за моего брата, но она продолжала,
устремив взгляд куда-то вдаль:
- Это бесполезно, дорогой мой, вы заслуживаете лучшей участи. Я
недостаточно хороша для вас. Я люблю карты, театр, поклонение. И... О,
Генри, вы не знаете всего! - Тут ее тон внезапно изменился, и она горделиво
вскинула голову. - Его отец женился на Анне Хайд, и, уж конечно, род
Эсмондов ничуть не ниже всякого другого, кроме королевского. Маменька,
соблаговолите оказывать мне больше уважения. Vos sermons me fatiguent,
entendez-vous?., faites place a mon Altesse Royale... Mesdames,
meconnaissez-vous? Je'suis la... {Ваши проповеди утомляют меня, понимаете?..
Дорогу моему королевскому высочеству... Сударыни, вы меня не знаете? Я...
(франц.).} - Тут она внезапно разразилась ужасным истерическим хохотом,
перемежающимся криками; мы в испуге бросились к ней.
посмеялся, когда мы рассказали ему о благодеяниях, оказанных нам моими
благородными родственниками, - о шелковом одеяльце, присланном моей
тетушкой, о прокисшем желе леди Каслвуд, о благочестивом презрении к нам
леди Уоривгтов. Но рассказ о моидоре маленького Майлза вызвал на его глазах
слезы, а узнав о доброте Сэмпсона и Хэгана, он сказал:
- Клянусь, у них будет штолько пива, школьно они шмогут выпить. - И он
послал свою жену навести визит леди Марии, после чего всякий раз, как леди
Мария наведывалась к ним, принимал ее с величайшим почетом и уважением, а
когда Хэган отправился в Дублин, чтобы закончить свое образование в
колледже, леди Марии было предложено поселиться у Фокеров, и кошелек доброго
пивовара помог нашему другу собраться в путь.
Когда же мистер Фокер узнал меня ближе и лучше ознакомился с моим
положением, он соизволил отзываться обо мне так восторженно, словно я являл
собой пример какой-то неслыханной добродетели. Я рассказал ему о том, как
моя матушка откладывала деньги для Гарри и как оба они оказались передо мной
в долгу. Но ведь Гарри, когда он тратил эти деньги, считал, что тратит свои
собственные, а госпожа Эсмонд решительно отказывалась понимать, что
поступает со мной очень сурово, - деньги были выплачены и ушли, о чем же тут
еще толковать? В конце шестьдесят второго года Гарри, помнится, прислал мне
довольно значительную сумму, чтобы оплатить производство его в новый чин, и
одновременно с этим просил меня не забывать, что он у меня в долгу и
обращаться к его агентам, буде у меня встретится нужда в деньгах. Он даже не
подозревал, сколь велика была моя в них нужда и куда ухнул весь мой
маленький капитал.
Воспользуйся я деньгами моего брата, это задержало бы производство его
в чин, и я, само собой разумеется, не мог себе этого позволить, хотя,
признаться, искушение было велико. Точно так же, зная весьма скромные
средства моего дорогого генерала Ламберта, я никогда не обращался к нему за
поддержкой, боясь его обездолить. Вот эти-то крайне простые примеры
скромности и воздержания мой достойный пивовар склонен был расценить как
проявление высочайшей добродетели. И что, как вы думаете, сделал этот
джентльмен? Тайно от меня он отправил моему брату в Америку письмо, в коем
превозносил до небес и меня и мою жену, а затем нанес еще визит госпоже де
Бернштейн, в чем она ни разу мне не призналась, однако я не мог не заметить,
что с некоторых пор моя тетушка стала относиться к нам как-то на редкость
ласково в уважительно, чем немало меня изумила, ибо я привык считать ее
весьма эгоистичной светской особой. Впоследствии я спросил как-то раз у
своего пивовара, каким образом удалось ему проникнуть к баронессе. Он
рассмеялся.
- К паронессе? Я знал парона еще в Мюнхене, когда он пыл лакеем, а я -
учеником у пивовара.
Нашему семейству не следует, пожалуй, проявлять слишком большое
любопытство по поводу родословной дядюшки-барона.
Вот и получилось так, что в тот период моей жизни, которому следовало
бы быть самым печальным, обстоятельства не раз складывались весьма для меня
удачно, судьба не раз была ко мне благосклонна, а участие друзей скрашивало
мое существование. Мой воспитанник оказался кротким агнцем, послушно
следовал за мной по дороге познаний, и обучать его было куда приятнее, чем
обивать пороги книгопродавцев или зависеть от капризов театральных
директоров! В пору нашего изгнания, как я могу его назвать, мы провели
немало приятных вечеров с нашими друзьями и благодетелями, и не надо думать,
что мы совсем отказались от развлечений: миссис Фокер и миссис Уорингтон
очень мило пели дуэтом, а я, когда приходила охота, читал вслух "Покахонтас"
своим благосклонным слушателям, причем заткнул за пояс самого мистера
Хэгана, как заявил мне мистер Фокер.
После описанной выше эскапады мистера Майлза Уорингтона-младшего я его
больше не видел и почти ничего не слышал про своих родственников по
отцовской линии. Сэр Майлз прилежно подвизался при дворе (думаю, что он был
бы не менее угодлив и при дворе самого Нерона), и однажды меня очень
насмешил мистер Фокер, сообщив, что он слышал на бирже, будто моего дядюшку
"собираются штелать паром".
- Паром? - в изумлении переспросил я.
- Ну да, паром, как же вы не понимает, - раздраженно сказал почтенный
старик. - Ну, шловом лортом, лортом!
Ну что ж, сэр Майлз, несомненно, был весьма раболепным слугой каждого
министра, кого бы ни назначили на этот пост. Я бы не удивился, если бы в
период короткого правления первого фаворита сэр Майлз заговорил с
шотландским акцентом. Я встретился с ним и его супругой, когда они ехали из
дворца, где новоиспеченная миссис Клейпул представлялась ее величеству. Я
нес моего сынишку на плече. Мои дядюшка и тетушка уставили в меня каменные
взгляды из окна своей золоченой кареты. Лакеи в позументах смотрели так же
тупо, как и господа. Врат моего отца проследовал мимо меня с таким видом,
словно на мне была шапка-невидимка.
Мы не злоупотребляли своеобразным приглашением леди Каслвуд приехать к
ним на чашку чая или на ужин, когда у них не будет гостей. Старик Ван ден
Босх, при всей своей смекалке и великом искусстве делать деньги, не был
особенно интересным собеседником, и разговор с ним мог быть увлекателен
разве что для его внучки, которая и сама была не прочь поговорить со знанием
дела и о торговых сделках, и об игре на бирже, и о ценах на скот, и о
разведении овец. Милорд же Каслвуд редко бывал дома, тяготясь обществом
старика и зная, что супруга не будет без него скучать. Графиня со
свойственной ей прямотой выложила все это моей жене.
- Дело такое, - сказала она, - милорд и дедушка никак не могут поладить
друг с другом. Опять же у милорда вечно нехватка в деньгах, а дедушка держит
ключ от кубышки у себя, ну и, понятное дело, правильно поступает. Милорду
только дай дорваться до денег, он тут же их все спустит, а что тогда
станется с нашим благородным семейством? Мы ведь, моя дорогая, аккуратно
расплачиваемся за все, кроме карточных долгов, а уж тут извините! Мы платим
жалованье поварам и конюхам, платим виноторговцам и портным - всем платим,
и, думается мне, им здорово повезло, - милорд небось и не подумал бы им
платить! И мы всегда заботимся о том, чтобы у него, как и у всякого
порядочного дворянина, была в кармане гинея. Этот человек всем нам обязан -
и как только он жил без нас, одному богу известно! Мы с дедушкой уж так
старались, чтобы он вел себя, как порядочный, - но это не так-то легко, моя
дорогая, какой там! Он бы давно сбыл все столовое серебро, да только дедушка
держит кладовую под замком. А когда мы с милордом едем из города в имение,
дедушка всегда сопровождает меня, и притом с оружием, да и слуги тоже
вооружены.
- Боже милостивый! - вскричала моя жена. - Не хотите же вы сказать,
миледи, что подозреваете супруга в том, что он...
- Что он?.. Ах, нет, конечно, нет. И нашему братцу Уиллу тоже, конечно,
можно доверить любую крупную сумму денег, ну как же, еще бы... как кошке
крынку сливок! Да, моя дорогая, быть светской женщиной с высоким положением
- это вовсе не одни сплошные удовольствия, уж вы мне поверьте. И если я
купила себе графскую корону, так и не дешево за нее заплатила, так-то!
Что ж, лорд Каслвуд тоже заплатил немало за то, чтобы освободить свое
имение от закладных, покрыть долги, меблировать дом и восстановить конюшню.
Он стал рабом своей крошки-жены и ее дедушки. Не удивительно, что общество
старика было не слишком приятно его жертве, и бедняга граф охотно ускользал
из своего великолепного поместья, чтобы пображничать в клубе, когда ему
удавалось разжиться деньгами, а не то так просто побыть в любом обществе,
лишь бы не со своими домашними. Натаскивать ученика, как это делал я,
поверьте, не такое уж приятное занятие; сидеть в приемной книготорговца,
дожидаясь, пока его честь отобедает и соблаговолит дать аудиенцию, тоже дело
нелегкое для человека родовитого самолюбивого; но разве согласился бы я
променять свою бедность на унизительную зависимость несчастного лорда
Каслвуда? Сколь бы ни были скудны мои доходы, я, по крайней мере, добывая их
своим трудом, и никто не посмеет сказать, что я угодничал или раболепствовал
перед своими патронами; по правде-то говоря, я всегда держал, себя с ними
столь угрюмо и надменно, что был, вероятно, просто невыносим.
Зато некая небезызвестная вам особа, которую послала мне судьба, чтобы
рука об руку идти со мной по жизненному пути, так очаровательно легко, так
спокойно и беззаботно переносила свои лишения, что даже сам суровый Рок
смягчился и, подобно свирепому великану-людоеду из сказки, дрогнул перед
неизменной добротой и безыскусной приветливостью этого бесхитростного,
невинного создания. Она и в бедности сохраняла благородство, и все наши
соседи - мелкие торговцы и совсем простой народ оказывали ей не меньше
уважения, чем самым богатым дамам нашего квартала.
- Право же, моя дорогая, - сказала простодушная миссис Фокер моей жене,
когда везла ее в своем экипаже, - все, по-моему, считают, что хозяйка этого
выезда - вы, а я ваша служанка.
Все домовладелицы, у которых мы квартировали, обожали мою жену;
торговцы с таким усердием выполняли ее скромные заказы, словно она была
герцогиней или богачкой, на которой можно сколотить капитал. Это нередко
наводило меня на мысль о той леди из "Комуса", что остается незапятнанной и
безмятежно спокойной среди орущего сброда.
Не раз и же два, а вернее, стоило вам только пожелать, и добросердечные
родители моего юного питомца давали нам свой экипаж, чтобы мы могли
прокатиться за город или навестить кое-кого из друзей. Скажу по секрету, что
мы однажды поехали в кабачок "Протестантский Герой" и там в саду устроили
себе маленький кутеж, причем хозяйка весь вечер упорно называла мою жену
миледи. Кроме того, мы однажды навестили мистера Джонсона и выпили у него
чашку чая (остроумнейший мистер Гольдсмит тоже был в тот день его гостем); и
доктор Джонсон с поклоном проводил мою жену до экипажа. Но чаще всего мы
наведывались к госпоже Бернштейн, и, поверьте, я не испытал ни малейшего
укола ревности, когда моя тетушка внезапно воспылала необычайной симпатией к
Тео.
Симпатия эта росла не по дням, а по часам, и в конце концов тетушка
стала требовать, чтобы Тео большую часть недели проводила с ней, а то так и
вообще оставалась все время возле нее; мужа и сына Тео она считала просто
какой-то докучной помехой и очень забавно проявляла свою неприязнь к нам за
то, что мы тоже иногда претендовали на общество ее любимицы. Я не хочу
сказать, что моя жена может быть недостойна чьего бы то ни было
расположения, однако именно трудность общения с ней и ее частое и
вынужденное отсутствие превратили пристрастие моей тетушки к ней в своего
рода манию. Наш дом был засыпав записками баронессы, словно любовными
посланиями, ее слуги то и дело появлялись у нас на кухне. Если Тео не могла
отлучиться из дома, тетушка слала ей душераздирающие призывы, а меня при
встречах свирепо осыпала упреками. Когда же нашему мальчику случилось
однажды заболеть (судьбе угодно было пощадить нашего капитана, дабы он стал
для нас источником постоянной тревоги и тяжким испытанием для наших нервов),
госпожа Бернштейн три дня кряду ездила на своего дома в Ламбет и клялась,
что у ребенка решительно ничего нет, он абсолютно здоров, а мы придумали ему
болезнь только для того, чтобы ее помучить.
Царствующая графиня Каслвуд держалась со своей старой тетушкой так же
непринужденно, как со всеми прочими - и великими и малыми.
- И чего это вы из кожи вон лезете, чего вы так цацкаетесь с этой
старухой, прямо в толк не возьму! - говорила ее сиятельство. - Что уж, она
такая благородная, что ли? Чушь! Ничуть не благороднее всякой другой
старухи, и я, если хотите знать, нисколечко не хуже их всех с этими их
высоченными каблуками и надутым видом! Он была знаменитой красавицей
когда-то? Стащите-ка с нее парик, выньте вставную челюсть, смойте румяна, и
поглядим тогда, что останется от вашей красотки! Всю ее красоту можно
свалить в шляпную картонку, а без нее она просто морщинистая старуха!
И ведь ничего не скажешь, эта маленькая разоблачительница говорила
сущую правду. Таков удел красоты - рано или поздно она истлеет - сначала на
земле, потом под землей. Перед нами была старость, увы, не снискавшая себе
почета, почтенные седины, крашеные или спрятанные под парик. Соблазны света
все еще были сильны, и старость тянулась к ним, опираясь на клюку. Восемь
десятков лет она царила в свете и вкушала и от дозволенного, и от запретного
плода. Она познала власть красоты, приманчивость наслаждений, лести. Но
сколько под всем этим затаенных обид, унижений, разочарований, какая горечь
поражений! Сколько шипов на этих розах! Сколько жалящих пчел роится вокруг
сладкого плода!
- Ты не красавица, моя дорогая, - не раз говорила она моей жене, - и
благодари за это бога: значит, ты родилась под счастливой звездой. - (Если
при этом она противоречила самой себе, так разве это не случается с каждым
из нас?) - И не говори мне, что твоему мужу нравится твое личико, а других
вздыхателей тебе не надо! Все мы любим поклонение. Каждая женщина предпочтет
красоту всем благам на свете - и богатству, и добродетели, и всем прочим
дарам добрых фей! Взгляни на этот портрет, хотя, конечно, я знаю, что он
очень плох, - этот глупый хвастунишка Неллер не смог передать ни блеск моих
глаз, ни мой цвет лица, ни мою осанку. Как я была сложена тогда! А погляди
на меня теперь, погляди на эту старую сморщенную шею! Почему так быстротечна
наша красота? Я помню мадемуазель де Ланкло - как она была свежа, как
прекрасно сохранилась в куда более преклонном возрасте, нежели мой!.. Но мы
не можем его скрыть - наш возраст. Он известен по книгам мистера Коллинза. Я
родилась в последний год царствования короля Иакова. Я еще не так стара. Мне
всего семьдесят шесть лет. Но какая же я развалина, моя дорогая! И как это
жестоко, что наш век так короток!
Тут моя жена отважилась указать на тот непреложный факт, что все мы
лишь краткий срок гостим на земле.
- Вздор! - воскликнула баронесса. - Разве Адам не шил почти тысячу лет
и Ева не была все это время по-прежнему прекрасна? Я всегда ставила
покойного мистера Тэшера в тупик этим вопросом. Что мы такое натворили с тех
пор, что наши жизни так укоротились, спрашиваю я?
- Вам, верно, всегда сопутствовало счастье в вашей жизни, раз у вас
есть желание продлить ее на такой срок? - спросила у баронессы ее
собеседница. - Вы так любите и умеете ценить остроумие, но разве вы не
читали знаменитого описания бессмертных в "Гулливере" декана Свифта? Мой
папенька, да и мой супруг тоже говорят, что это одна из самых прекрасных и
самых страшных притч, когда-либо написанных. Лучше не жить совсем, чем жить
без любви, и я знаю, что случись что-нибудь с моим ненаглядным Джорджем, -
тут моя супруга смахнула платочком слезу, - я буду просить у бога только
одного - чтобы он поскорее призвал к себе и меня.
- А кто будет любить меня на том свете? Я совершенно одинока, дитя мое,
вот почему я предпочитаю оставаться здесь, - жалобно сказала баронесса, и в
голосе ее прозвучал испуг. - Ты добра ко мне, да благословит тебя господь!
Хоть я и бранчлива и характер у меня скверный, а все-таки мои слуги в
лепешку разобьются ради моего удобства, поднимутся среди ночи в любой час и
никогда не станут мне грубить. И я все еще люблю играть в карты. Правду
сказать, без карт жизнь была бы совсем пуста. Почти все уже ушло из нее,
только и осталось, что карты. После того как я потеряла последние два зуба,
я уже даже не могу съесть свой обед. В старости мы мало-помалу утрачиваем
все. Но у меня еще остаются мои карты - благодарение небу, у меня еще
остаются мои карты! - И тут она начинала дремать, мгновенно, однако,
пробуждаясь, стоило моей жене пошевелиться или приподняться со стула, -
несчастная боялась, что Тео ее покинет. - Не уходи, я не могу оставаться
одна. Тебе не обязательно разговаривать. Я просто люблю смотреть на твое
лицо, моя дорогая! Это куда приятнее, чем видеть перед собой противную
насупленную физиономию моей старой Бретт, которая уже столько лет хмурится
на меня из разных углов моей спальни.
- Вот как! Баронесса опять за своим криббиджем? - (Примерно таким
восклицанием прерывает высокородная графиня карточную игру тетушки Бернштейн
в Тео.) - А мы с милордом Эсмондом приехали вас проведать! Подойди,
поздоровайся с бабушкой, Эсмонд, и скажи ее милости, что твоя милость ведет
себя примерно.
- Моя милость ведет себя примерно, - повторяет ребенок. - (Госпожа Тео
весьма забавно изображала мне эту сцену в лицах.)
- Так что он, скажу вам, пошел не в своего папашу! - оглушительно
кричит леди Каслвуд. Ей почему-то угодно было вообразить, что тетушка глуха,
и она всегда ужасно кричала, разговаривая со старухой.
- Вы, миледи, сами избрали в мужья моего племянника, на радость и на
горе, - возражает тетушка Бернштейн, которая теперь всегда теряет душевное
равновесие при появлении молодой графини.
- Но он оказался в сто тысяч раз хуже, чем я думала. Это я говорю о
твоем папеньке, Эззи. Если бы не твоя мать, одному богу известно, что бы из
тебя получилось, сынок! Мы с ним сейчас отправляемся проведать его
королевское высочество малютку-принца. Как печально, что ваша милость что-то
неважно выглядит сегодня. Ну, да что там, никто не остается вечно молодым.
Ух ты, до чего же мы все-таки меняемся к старости! Подойди и поцелуй эту
даму, Эззи, у нее тоже есть маленький мальчик. Ба-ба-ба! Да, никак, это
вашего малыша видела я там, внизу? - А наш Майлз и в самом деле был в нижних
комнатах: Тео из каких-то своих соображений брала его иногда G собой, а
тетушка так дорожила ее обществом, что готова была примиряться с
присутствием в доме ребенка. - Так ваш малыш здесь? Ах, плутовка! -
восклицает графиня. - Небось подбираетесь к денежкам вашей старой тетки? Что
ж, бог в помощь! Да чего вы так испугались? Она же глуха как пень. Пойдем,
Эззи. До свиданья, тетушка! - И графиня, шелестя юбками, выпархивает из
комнаты.
Слышала ли тетушка Бернштейн слова миледи? И где же тот блеск ума и
острый язык, которыми так славилась эта старая дама? Или и этот огонь потух
вместе с пламенем ее глаз? Но кое с кем она и сейчас еще готова была
скрестить оружие. Когда вдовствующая леди Каслвуд и ее дочь Фанни приехали
проведать баронессу (мою жену эти благовоспитанные аристократки попросту не
замечали), она держалась с ними величественно и даже до некоторой степени
надменно. Назло им, она в их присутствии была подчеркнуто ласкова с миссис
Уорингтон, а когда моя жена удалилась, стала на все лады расхваливать ее
отличные манеры и заявила, что хотя племянник, возможно, и заключил довольно
опрометчивый брак, но, несомненно, взял себе в жены очаровательную женщину.
- Словом, моя дорогая, я так тебя превозносила, - сказала баронесса, -
что, боюсь, они готовы были выцарапать тебе глаза.
Но, вот перед маленькой американкой баронесса явно терялась и робела.
Она так боялась графини, что попросту не решалась отказать ей от дома и даже
за ее спиной не осмеливалась говорить о ней дурно. А каслвудские дамы при
всей своей неприязни к Тео все же не выцарапали ей глаз. Однажды они
подъехали к нашему домику в Ламбете. Моя жена сидела в эту минуту у
раскрытого окна, у всех на виду, держа на коленях ребенка. Огромного роста
лакей величественно прошагал через наш маленький садик и передал слуге
визитные карточки этих дам. Их визит столь же мало обрадовал нас, как мало
задевала нас их неприязнь. Когда наш друг пивовар предложил нам снова свою
карету, миссис Уорингтон поехала в Кенсингтон, и Гамбо передал
великану-лакею наши визитные карточки в обмен на те, кои удостоились мы
получить от его высокородных хозяев.
Имея собственный выезд, баронесса редко догадывалась предложить нам
карету и, отговариваясь тем, что она-де боится своего кучера и не решается
лишний: раз приказать ему запрячь лошадей, отпускала Тео с ребенком и
служанкой домой пешком даже под дождем. Но после того, как на
Вестминстерском мосту какие-то грубияны дважды напугали мою жену, я напрямик
заявил тетушке, что не позволю миссис Уорингтон навещать ее, если ей не
будет обеспечено безопасное возвращение домой. После этого ворчливый кучер
вынужден был, как смеркнется, запрягать своих лошадей. Он угрюмо прижимал от
меня мои шиллинги, не подозревая о том, как мало их у меня было. Наша
бедность внешне выглядела вполне благопристойно. Мои родственники ни разу не
подумали о том, чтобы облегчить мое положение, а я ни разу не подумал о том,
чтобы обратиться к ним за помощью. Не знаю, откуда могли свалиться на голову
Сэмпсона деньги, но помню, что он принес мне однажды шесть гиней, и, надо
сказать, они пришлись как нельзя более кстати. Сэмпсон постоял у колыбели
мистера Майлза, поглядел на спящего малютку и ушел, а после его ухода я
обнаружил монетки, зажатые в розовом кулачке ребенка. Да, ничего нет на
свете Любви. И сердце мое хранит память о многих подобных этому добрых дарах
- о драгоценных родниках, внезапно забивших среди иссушенной зноем пустыни,
теплых приветливых огоньках, весело замерцавших среди уныния мрака.
Этот достойный священнослужитель всегда с большой охотой составлял
компанию госпоже де Бернштейн, как для духовной беседы, так и для карт,
стоило лишь ей позвать его. Зная баронессу уже много лет, Сэмпсон заметил
что она стала быстро сдавать, и, говоря о ее недугах и о вероятности
близкого конца, с большим чувством и жаром постарался убедить нас в
необходимости подготовить ее переходу в лучший мир; он толковал о тщете
всего земного и о том, что каждый раскаявшийся грешник может уповать на
прощение и вечное блаженство за гробом.
- Я сам был большим грешником, бог тому свидетель, - говорил капеллан,
склонив голову, - и молю господа простить мне мои грехи. Боюсь, сэр, что
душа вашей тетушки не подготовлена должным образом к неизбежному переселению
в другой мир. Сам я слабая, ничтожная тварь, и ни один заключенный в
Ньюгетской тюрьме не признается в этом более смиренно и чистосердечно. За
последнее время я раза два пытался затронуть эту тему в разговоре с
баронессой, но встретил очень резкий отпор. - "Капеллан, - сказала она, -
если вы пришли поиграть со мной в карты, я вам рада, но сделайте милость,
избавьте меня от ваших проповедей". Что мне оставалось делать, сэр? Я еще
несколько раз наведывался к ней, но мистер Кейз говорил мне, что она не
может меня принять.
А тетушка действительно сказала моей жене, которой она никогда не
отказывает в приеме, что, дескать, ton {Манера себя держать (франц.).}
нашего бедного капеллана совершенно нестерпим, а касательно его
благочестивых рассуждений выразилась так: "Я сама была женой епископа! Что
нового может мне сказать этот жалкий болтун?"
Старая дама терпеть не могла как священников, так, в равной мере, и
докторов. Тео прикинулась больной, и мы пригласили доброго доктора Хэбердена
посетить ее в доме моей тетушки, под тем предлогом, что ему удобнее приехать
на Кларджес-стрит, чем тащиться к нам в Ламбет, а заодно попросили его, если
это окажется осуществимым, не оставить без медицинского совета и баронессу.
По нашей просьбе миссис Бретт, камеристка баронессы, описала доктору ее
недомогания, и тот подтвердил, что они крайне серьезны и могут оказаться
смертельными. Временами баронесса как будто оправлялась и даже собирала у
себя по вечерам небольшое общество, но сама совсем перестала выезжать. Мы
замечали, что ее часто клонит ко сну; отчасти это объяснилось тем, что она
стала злоупотреблять успокаивающими средствами, принимая их, чтобы заглушить
постоянные боли. Как-то вечером, когда мы с Тео сидели у нее (мистер Майлз
был к этому времени уже отлучен от груди, и маменька могла оставить его на
попечение верной Молли), тетушка заснула за картами. Мы зашикали на слуг,
пришедших накрыть стол к ужину (как всегда, он должен был быть роскошным и
обильным, ибо ни предписания доктора, ни наши уговоры не могли научить
тетушку воздержанию), и сидели, как случалось уже не раз, в полном молчании,
дожидаясь, пока старая дама очнется от дремоты.
Пробудившись, она пристально поглядела на меня с минуту, перебирая в
руках карты, затем уронила их на колени и произнесла:
- Я долго спала, Генри?
Я подумал, что она приняла меня за моего брата, но она продолжала,
устремив взгляд куда-то вдаль:
- Это бесполезно, дорогой мой, вы заслуживаете лучшей участи. Я
недостаточно хороша для вас. Я люблю карты, театр, поклонение. И... О,
Генри, вы не знаете всего! - Тут ее тон внезапно изменился, и она горделиво
вскинула голову. - Его отец женился на Анне Хайд, и, уж конечно, род
Эсмондов ничуть не ниже всякого другого, кроме королевского. Маменька,
соблаговолите оказывать мне больше уважения. Vos sermons me fatiguent,
entendez-vous?., faites place a mon Altesse Royale... Mesdames,
meconnaissez-vous? Je'suis la... {Ваши проповеди утомляют меня, понимаете?..
Дорогу моему королевскому высочеству... Сударыни, вы меня не знаете? Я...
(франц.).} - Тут она внезапно разразилась ужасным истерическим хохотом,
перемежающимся криками; мы в испуге бросились к ней.