Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 2)

привязанности друг к другу, они там, в Америке, почти не тронуты
цивилизацией, - промолвил Селвин, зевая.
- Они любят свою родню и снимают скальпы со своих врагов, - жеманно
улыбнулся мистер Уолпол. - Это не по-христиански, но это естественно. А ты
не хотел бы побывать на состязании по снятию скальпа, Джордж, и поглядеть,
как с человека заживо сдирают кожу?
- Старший брат человека - его исконный враг, - невозмутимо проговорил
мистер Селвин, раскладывая перед собой на столе монеты и фишки.
- Пытки - это как крепкий бульон с перцем. После этого обыкновенное
повешение покажется тебе недостаточно лакомым, Джордж, - продолжает Уолпол.
- Пусть меня повесят, если есть в Англии хоть один человек, который
желает долгой жизни своему старшему брату, - сказал милорд.
- Или отцу, не так ли, милорд? - воскликнул Джек Моррис.
- Впервые слышу, что у вас тоже был отец, Джек. Дайте мне фишек на пять
сотен.
- Внезапное воскресение из мертвых убитого брата - это, конечно,
прекрасно, - продолжал Джек, - но только я вот что скажу: кто мне поручится,
что все это не было уговорено между ними наперед? Сначала появляется один
молодчик и объявляет себя Юным Счастливчиком, виргинским принцем и дьявол
его знает еще чем, втирается в наше общество...
Слова "наше общество" вызывают дружный хохот.
- Да откуда мы можем знать, что все это не подстроено? - продолжает
Джек. - Младший должен явиться первым. Жениться на богатой наследнице, а
после того как он ее заполучит - бац, хлоп, появляется старший братец! А
когда этот старший братец появился? Да вот как раз, когда планы младшего
сорвались и у него все полетело вверх тормашками! Кто мне поручится, что
этот второй не жил все время у Севн Дайелс или в каком-нибудь погребе,
питаясь рубцами и студнем из копыт, покуда у младшего все не сорвалось? Черт
побери, мы, джентльмены, должны, я считаю, намотать себе это на ус, а также
не забывать и о том, что этот мистер Уорингтон слишком много позволял себе
здесь, в нашем клубе.
- А кто ввел его сюда? По-моему, это Марч рекомендовал мистера Гарри в
члены клуба, - сказал кто-то.
- Правильно. Но милорд считал, что он представляет нам совершенно
другую особу, не правда ли, Марч?
- Придержи свой грязный язык, не лезь не в свое дело, - произнес сей
аристократ. Однако предположение, высказанное Джеком Моррисом, нашло немало
сторонников в свете. Многие почли крайне неприличным то, что мистер Гарри
Уорингтон мог хоть на миг поверить в смерть своего брата. И вообще, в
появлении этого молодого человека и в его последующем поведении было, по их
мнению, много подозрительного, а посему следовало проявить особенную
осторожность по отношению ко всем этим иностранцам, авантюристам и тому
подобным личностям.
Гарри же, невзирая на то, что он был теперь на свободе и его денежные
затруднения кончились; невзирая на щедрое даяние тетушки; невзирая на
воскрешение из мертвых любимого брата, сожалеть о чем у него и в мыслях не
было, хотя все его приятели из кофейни Уайта были уверены в обратном;
невзирая на то, что Мария проявила большое благородство, когда с ним
приключилось несчастье, - невзирая на все это, он, оставаясь один, был
далеко не весел и покуривал свою виргинскую трубку в довольно смятенном
состоянии духа. И не потому, что он лишился родового имения, - эта потеря
нимало его не тревожила, он знал, что его брат выделит ему его долю, как
выделил бы он сам брату, - но после всех сомнений и споров с самим собой
оказаться бедняком и в то же время быть связанным неразрывными узами с
немолодой кузиной! Да, она была немолода, это он знал твердо. Да что там,
когда она пришла к нему в эту отвратительную каморку на Кэрситор-стрит и
обильно лившиеся из глаз слезы смыли румяна с ее щек, она показалась ему не
моложе его матери! Кожа на лице у нее была желтая, сморщенная, и при
воспоминании об этом он и сейчас чувствовал такую же растерянность, как в
тот день, когда ей стало дурно в карете по дороге в Танбридж. Что скажет его
мать, когда он приведет такую супругу в дом? И, боже милостивый, какие
баталии начнутся между ними! Ему придется уехать, поселиться на одной из
плантаций - чем дальше от дома, тем лучше - и взять с собой нескольких
негров; он постарается стать хорошим хозяином и будет много времени
проводить на охоте; но будь то в Каслвуде или в собственном доме, - что за
жизнь готовит он для бедной Марии, которая привыкла бывать при дворе и на
раутах, танцевать на балах и все ночи напролет играть в карты! Если бы он
мог хотя бы заняться управлением имения... О, он бы честно вел дело и
постарался бы восполнить все, что потерял за свою бесполезно прожитую жизнь
и сумасбродства последних месяцев! В полгода промотать пять тысяч фунтов -
все наследство и все сбережения, сделанные за долгий период его
несовершеннолетия! Он нищий, - если бы не доброта его дорогого Джорджа, у
него не было бы никаких средств к существованию, ничего, кроме старой жены.
Да, он нищий, нарядный нищий, разодетый в бархат с серебряными галунами
(бедняга, как на грех, был в самом лучшем своем костюме)! Каким фертом
явился он в Европу и вот к какому концу пришел! И среди всех этих
сумасбродств в компании своих светских друзей - на скачках в Ньюмаркете или
в кофейне Уайта - был ли он счастлив хоть единый миг здесь, в Европе? Да,
было три-четыре счастливых дня, да еще вчерашний вечер в доме дорогой,
дорогой миссис Ламберт, и доброго бравого полковника, и этих славных
приветливых девушек. И прав был полковник, укоряя его за безрассудство и
мотовство. А он показал себя грубой скотиной, когда сердился на него, и да
благословит их всех бог за то, что они так великодушно старались ему помочь!
Такие мысли поведал Гарри своей трубке, утопая в клубах дыма и поджидая
возвращения брата от тетушки Бернштейн,


^TГлава LIV,^U
на протяжении которой Гарри сидит дома, покуривая трубку

Дед наших виргинцев с материнской стороны, полковник Эсмонд, о котором
упоминалось уже не раз, покинул Англию, чтобы обосноваться в Новом Свете, и
некоторую часть долгого американского досуга посвятил писанию мемуаров о
днях своей юности. В этих записках немалая роль была отведена госпоже
Бернштейн (в девичестве Беатрисе Эсмонд), и так как Джордж не раз читал и
перечитывал писания своего деда, он познакомился с этой своей родственницей
- молодой, красивой, своевольной девицей, какой была баронесса полстолетия
тому назлд, задолго до того, как он ее увидел; а теперь ему довелось снова
свести с ней знакомство, уже на склоне ее дней. Когда поблекли щеки и
потускнел взгляд, радостно или печально женщине, утратившей свою красоту,
вспоминать о тех днях, когда эта красота была в расцвете? Когда сердце
одряхлело, приятно ли вспоминать о том, как горячо оно билось, согретое
чувством? Когда наш дух стал томен и вял, хотим ли мы помнить, как свеж и
бодр он был когда-то, как радужны были надежды, как живо участие, как пылко
и жадно радовались мы жизни? Увы, они увяли теперь: и первые весенние
бутоны, и пышные розы - зрелая красота лета - и сочные плоды осени... увяли,
осыпались, и голые ветви дрожат от зимней стужи.
"А ведь она когда-то была красавицей!" - проносится в голове у Джорджа
Уорингтона, когда его тетушка - нарумяненная, вся в бриллиантах, входит в
комнату, возвратившись с раута. И эти руины были блистательным дворцом!
Толпы поклонников вздыхали у этих дряхлых ног, и блеск этих глаз смущал их
покой. Джорджу припомнилось, как у них дома в Уильямсберге жгли фейерверк в
честь дня рождения короля и он смотрел потом на обгорелый скелет огненного
колеса и пустые патрончики от римских свечей. Когда он раздумывал над
мемуарами своего деда, ослепительно яркая жизнь его тетки Беатрисы прошла
перед его глазами. Наш простодушный Гарри тоже видел эти мемуары, но он не
был книгочием и перелистал их с пятого на десятое; да если бы даже он их и
прочел от корки до корки, они бы, вероятно, не заставили его погрузиться в
такие глубокие размышления, как его старшего брата, ибо Гарри никогда не был
в такой мере, как Джордж, склонен к философствованию.
Мистер Уорингтон полагал, что у него нет оснований сообщать тетушке о
том, сколь основательно знаком он с ее прошлым, и потому хранил на сей
предмет молчание. Когда они поужинали, тетушка, указав тростью на секретер,
попросила служанку подать ей лежавшее там под чернильницей письмо, и Джордж,
узнав надпись на конверте, понял, что это то самое послание, которое он
привез из дома.
- Судя по этому письму, - сказала старая дама, пристально глядя на
племянника, - после вашего возвращения домой у вас с моей сестрой далеко не
все шло гладко?
- Вот как? Не думал я, что госпожа Эсмонд станет писать вам об этом, -
сказал Джордж.
Баронесса достала огромные очки, и глаза, метавшие когда-то огненные
взгляды и воспламенившие немало сердец, на минуту приковались к письму;
затем она протянула его Джорджу, и он прочел следующее:

"Ричмонд, Виргиния,

26 декабря 1766 года

Милостивая государыня и сестра! Спешу с благодарностью уведомить Вас,
что письмо Вашей милости от 23 октября сего года доставлено мне нынче с
пакетботом "Роза", и я незамедлительно отвечаю Вам в эти праздничные дни,
кои должны были быть исполнены мира и благоволения для всех, однако мы, по
воле неба, и в эти дни несем наше бремя земных печалей и тревог. Мое
ответное послание доставит Вам мой старший сын - мистер Джордж
Эсмонд-Уорингтон, самым чудесным образом возвратившийся к нам из Долины
Теней (о чем уже был уведомлен в предыдущих письмах мой бедный Генри) и
пожелавший, не без моего на то согласия, посетить Европу, хотя он и пробыл с
нами весьма недолго. Я очень опечалена тем, что судьбе было угодно, чтобы
мой дражайший Гарри появился на родине, - я имею в виду в Англии, - так
сказать, под чужой личиной и был представлен его величеству, всей моей родне
и родне его отца в качестве наследника отцовского состояния, в то время как
мой дорогой сын Джордж был жив, хотя мы и считали его умершим. Ах, сударыня!
Какие муки разрывали сердце матери и брата в течение этих полутора лет его
плена! Мой Гарри - нежнейшее существо из всех живущих на земле. Радость при
виде мистера Эсмонда-Уорингтона, возвращенного к жизни, заставит его забыть
о суетной мирской утрате постигшей его самого. Он не будет слишком страдать,
оказавшись, - весьма относительно, конечно, - в положении бедняка. Самый
великодушный из людей и самый покорный из сыновей, он охотно отдаст своему
старшему брату наследство, которое досталось бы ему, если бы не случайность
рождения и не чудесное спасение моего сына Джорджа, возвратившегося к нам по
воле провидения.
Ваше благорасположение к моему дражайшему Гарри особенно дорого нам
сейчас, когда его доля наследства, как младшего сына, становится ничтожной!
Много лет назад нам представлялась весьма заманчивая возможность прочно
укрепить его положение в наших краях; сейчас он был бы уже хозяином крупного
поместья со значительным количеством негров-рабов и влиятельной фигурой в
наших кругах, если бы в свое время посчитались с желанием матери и небольшое
состояние, оставленное ему отцом и помещенное под скромные проценты в
английские бумаги, было бы использовано для этого необычайно выгодного
приобретения. Но юридические формальности и, как ни грустно мне в этом
признаваться, сомнения, выраженные моим старшим сыном, одержали верх, и
великолепный случай был упущен! Гарри убедится в том, что его личный доход
тщательно сберегался и накапливался, - да будет его жизнь долгой, долгой и
да принесут эти сбережения ему радость! И да благословит небо Вас, дорогая
сестрица, за все то, что Ваша милость соблаговолит добавить к его небольшому
капиталу! Как я заключила из Вашего письма, назначенное Гарри содержание не
могло покрыть его расходов в том избранном обществе, в котором он вращался
(а внук маркиза Эсмонда, уже почти ставший его наследником, само собой
разумеется, имеет право быть принят как равный в любом кругу английской
знати), и посему, располагая некоторой суммой, давно предназначенной мной
для моего дорогого дитяти, я доверила часть ее моему старшему сыну,
искренне, надо отдать ему справедливость, привязанному к своему брату, и
поручила ему распорядиться этими деньгами с наибольшей выгодой для Гарри".

- Эту сумму я употребил вчера на то, чтобы вызволить его из-под ареста,
сударыня. Полагаю, что лучшее применение этим деньгам трудно было бы найти,
- сказал Джордж, прервав чтение письма,
- Нет, сударь, я никак с этим не согласна! Почему было не купить ему
офицерский чин или какое-нибудь поместье с неграми, если ему хочется пожить
своим домом! - воскликнула старая дама. - Тем паче, что я имела намерение
сама покрыть его долг.
- Вы позволите, надеюсь, сделать это за вас его брату. Я хочу, чтобы
мне предоставлена была возможность быть в этом случае его банкиром и,
рассматривая эту сумму как взятую в долг у матушки, выплатить ее моему
дорогому Гарри.
- Вот как, сударь? Налейте-ка мне вина! Вы сумасбродный юноша! Читайте
дальше и увидите, что именно так думает ваша маменька. Пью за ваше здоровье,
племянник Джордж. Это неплохое бургундское. Ваш дед не любил бургундского.
Он признавал только кларет, да и вообще пил мало.
Джордж снова взялся за письмо.

"Посланная мною сумма должна, мне кажется, с лихвой покрыть все
расходы, которые мой бесценный Гарри мог себе позволить, находясь в
заблуждении относительно своего истинного положения. Я была бы счастлива,
если бы могла с такой же уверенностью положиться на благоразумие его
старшего брата, как на моего Гарри! Но боюсь, что, даже побывав в плену,
мистер Эсмонд-У. не научился истинно христианскому смирению, кое я всегда
пыталась воспитать в своих детях. Если вам угодно будет дать ему прочесть
эти строки, когда величественный океан разделит нас, - да хранит господь
тех, кто пускается в открытое море на корабле! - он увидит, что
благословение и молитвы любящей матери всегда и везде пребудут с обоими ее
детьми и что любой мой поступок, любое мое желание, сколько бы мало ни был
он склонен ему последовать, всегда продиктованы только одним - горячей
заботой о благополучии моих дражайших сыновей".

Здесь большая клякса, словно на бумагу упала капля влаги, и какое-то
слово как будто соскребли перочинным ножом.
- Ваша маменька хорошо умеет писать, Джордж. Должно быть, у вас с ней
были кое-какие размолвки? - вкрадчиво спросила тетушка.
- Да, сударыня, и немало, - с грустью отвечал молодой человек. -
Последняя размолвка произошла у нас из-за денег - из-за выкупа, который я
обещал старому поручику, помогавшему мне бежать. Я уже говорил вам, что он
имел сожительницу - индианку, и она тоже помогла мне и была очень ко мне
добра. Месяца через полтора после моего возвращения домой эта бедняжка
появилась в Ричмонде; она проделала такой же путь через леса, как и я, и
принесла мне один предмет, который Мюзо должен был мне прислать, ибо таков
был наш с ним уговор, когда он согласился на мой побег. В Дюкен, как я
узнал, назначили нового коменданта, вместе со значительным подкреплением для
гарнизона, а против Мюзо было, по-видимому, выдвинуто обвинение в
казнокрадстве, но его посланница не могла ничего объяснить толком. Так или
иначе, его арестовали, он пытался бежать, но оказался не столь удачливым,
как я, был ранен при попытке перебраться через крепостную стену и уже в
тюрьме, лежа на смертном одре, нацарапал мне записку, в коей просил меня
переслать ce que je savais {Здесь: то, о чем уговорились (франц.).} некоему
нотариусу в Гавре для передачи родственникам в Нормандии; эту записку вместе
с часами моего деда и доставила мне его индианка. Бедняжку наверняка
скальпировали бы где-нибудь по дороге, если бы мой приятель охотник по
прозвищу Серебряные Каблуки не помог ей добраться до меня. Но в нашем доме
бедную женщину приняли крайне сурово. Ее еле пустили на порог. Я не стану
распространяться о том, какие подозрения зародились на наш с ней счет.
Несчастная стала напиваться, как только ей удавалось раздобыть хоть грош. Я
распорядился, чтобы ей были предоставлены кров и пища, и она сделалась
мишенью насмешек всех наших негров и предметом скандальных сплетен всех
выживших из ума болтунов нашего городка. По счастью, губернатор оказался
человеком здравомыслящим; я сумел с ним договориться и раздобыл для нее
пропуск, дабы она могла вернуться к своим. Она очень горевала, расставаясь
со мной, и это, разумеется, только укрепило злопыхателей в их подозрениях.
Какой-то проповедник, говорят, обличал меня с кафедры. Еще одного молодчика
мне пришлось отделать тростью. Кроме того, я выдержал жестокую ссору с
госпожой Эсмонд из-за того, что настаивал на выплате наследникам Мюзо денег,
которые обещал ему за мое освобождение из плена, и эта ссора не забылась и
по сей день. Как видите, сплетни цветут пышным цветом и в самых отдаленных
уголках земли, и в Новом Свете так же, как и в Старом.
- Я сама немало пострадала от них, мой милый, - скромно потупившись,
произнесла госпожа де Бернштейн. - Наполни твою рюмку, дитя мое! Глоточек
вишневой наливки никак тебе не повредит,

"Что же касается женитьбы моего дорогого Гарри, - писала дальше госпожа
Эсмонд, - то хотя мне, по собственному печальному опыту, слишком хорошо
известно, какие опасности подстерегают нас в юности, и хотя я готова любой
ценой оградить от них моего мальчика и, разумеется, не могу не желать, чтобы
он нашел себе супругу не менее знатного рода, чем наш, однако о браке с леди
Марией Эсмонд не может быть и речи. Она почти одного возраста со мной, и,
кроме того, мне известно, что мой брат Каслвуд очень мало оставил после себя
своим дочерям. Мой Гарри - самый послушный сын, и я не сомневаюсь, что моего
слова будет вполне достаточно, чтобы отклонить его от такого опрометчивого
союза. Какие-то глупцы утверждали некогда, что я сама подумываю о втором
браке и к тому же с человеком более низкого, нежели я, происхождения. О нет!
Я знаю свой долг перед детьми. Судьба мистера Эсмонда-Уорингтона,
наследующего после меня это поместье, полностью обеспечена. Теперь мой долг
позаботиться о его менее удачливом младшем брате, и так как я плохо переношу
одиночество, пусть он не слишком медлит и поскорее возвращается к нежно
любящей его матери.
Мое сердце преисполнено самой горячей признательности за те слова,
которые Вы, Ваша милость, почли возможным сказать о моем Гарри. И в самом
деле, он такой сын, какого только может пожелать себе любая мать, А год,
проведенный в Европе, придал ему ту утонченность и лоск, которых он не мог
бы приобрести в нашей скромной Виргинии. Мистер Стэк - один из наших
бесценных духовных пастырей в Ричмонде - получил письмо от мистера Уорда,
который был воспитателем моего дорогого мальчика в детстве. Мистер Уорд
знаком с леди Уорингтон и ее превосходным семейством, и он сообщает, что мой
Гарри в последнее время часто бывал в доме у этих своих родственников. Мне
очень отрадно знать, что мой мальчик имеет счастье находиться в обществе
своей доброй тетушки. Пусть же он следует ее советам и прислушивается к
голосу тех, кто истинно желает ему добра! Прощайте, высокочтимая сударыня и
сестра! От всей глубины материнского сердца приношу Вам благодарность за
Вашу доброту к моему мальчику. Мы долгое время были отторгнуты друг от
друга, так пусть эти узы добра сближают нас все больше и больше. Благодарю
Вас также и за Ваши слова о моем дорогом отце. Да, без сомнения, он был один
из лучших людей на свете! Я знаю, что и он тоже благодарен Вам за любовь к
одному из его внуков, а дочь его остается всегда покорной слугой Вашей
милости и исполненной признательности сестрой,
Рэйчел Эсмонд-Уорингтон,

P. S.

Я посылаю письмо также и леди Марии, но не вижу необходимости ставить в
известность ее или моего дорогого Гарри о том, что его мать, а быть может, и
Ваша милость рассчитывают несколько увеличить его небольшое состояние. Этот
брак невозможен со всех точек зрения".

- Письмо моей матери не содержит ничего для меня нового, сударыня, -
сказал Джордж, откладывая письмо в сторону. - Я всегда знал, что Гарри -
любимый сын госпожи Эсмонд, как он того и заслуживает. У него множество
достоинств, которыми я, к несчастью, не обладаю. У него более красивая
внешность...
- Ну, нет, в этом вы ему не уступите, - сказала старая дама, бросив на
него лукавый взгляд. - И если б не ваши каштановые, а его белокурые волосы,
вас бы и не отличить друг от друга.
Мистер Джордж поклонился, и легкий румянец окрасил его бледные щеки.
- У него нрав легкий, а у меня угрюмый, - продолжал он. - Гарри всегда
весел, а я скорей наоборот. Он знает секрет привлекать к себе все сердца, а
мой удел иметь очень немногих друзей.
- У вас с моей сестрицей было несколько маленьких стычек, - сказала
баронесса. - Такие стычки, помнится, постоянно происходили прежде и в нашей
семье, и если моя сестрица пошла в нашу матушку...
- Моя мать никогда не называла ее иначе, как сущим ангелом, - поспешно
возразил Джордж.
- Ах, так всегда говорят о тех, кого уже нет в живых! - воскликнула
баронесса. - Да, Рэйчел Каслвуд, если хотите, была ангелом... во всяком
случае, так считал ваш дед. Но позвольте мне сказать вам, сударь, что ангелы
порой не слишком commodes a vivre {Удобны для совместной жизни (франц.).}.
Возможно, им трудно жить среди нас, грешных, и дышать одним с нами воздухом.
Моя дорогая маменька была столь совершенна, что никак не могла простить мне
моих несовершенств. О, боже, как она угнетала меня этим своим ангельским
видом!
Джордж опустил глаза и невольно вспомнил свою невеселую юность. Ему
совсем не хотелось открывать семейные тайны этой любопытной и циничной
светской старухе, которая, однако, невзирая на его молчаливую сдержанность,
словно бы читала его мысли.
- Я вполне понимаю вас, сударь, хотя вы и держите язык за зубами, -
сказала баронесса. - Проповедь с утра, проповедь на сон грядущий и две-три
проповеди в воскресный день - вот и все, что требуется, чтобы прослыть
высоконравственным человеком в глазах людей; всякое развлечение греховно;
все мы, светские люди, подлежим отлучению от церкви; танцы - мерзкая
разнузданность; посещать театры - как можно! Игра в карты - прямой путь к
погибели. Да разве это жизнь? Бог мой, разве это жизнь?
- Мы могли играть в карты в любой вечер, стоило нам только захотеть, -
улыбаясь, сказал Джордж. - А мой дед так любил Шекспира, что и матушка ни
слова не смела сказать в его осуждение.
- Да, помню. Он знал целые страницы наизусть, хотя, на мой взгляд,
мистер Конгрив писал куда лучше. И потом, еще этот ужасный скучнейший
Мильтон, - ваш дед и мистер Аддисон всегда зачем-то делали вид, будто они
его обожают! - вскричала старая дама, постукивая веером.
- Если ваша милость не жалует Шекспира, то вы сойдетесь с моей
матушкой, ибо она тоже совершенно к нему равнодушна, - сказал Джордж. - И,
право, мне кажется, что вы не совсем к ней справедливы. Любому бедняку она
готова помочь; любому больному она...
- Ну еще бы! Она, конечно, тут как тут со своими ужасными слабительными
и пилюлями! - прервала его баронесса. - В точности как моя маменька!
- Но она по мере сил старается вылечить их! Она исполняет свой долг
так, как понимает его, и хочет только добра.
- Я не порицаю вас, сударь, за то, что вы исполняете ваш долг и
остаетесь при своем мнении относительно госпожи Эсмонд, - сказала старая
дама. - Но, во всяком случае, в одном вопросе мы все трое, безусловно,
сходимся: этому нелепому браку необходимо помешать. Вам известен возраст
Марии? Я могу сообщить вам это, хотя она и вырвала титульный лист из нашей
фамильной библии в Каслвуде.
- Моя матушка хорошо помнит возраст своей кузины, и разница в летах
между нею и моим бедным братом приводит ее в отчаяние. И в самом деле,
женщине ее возраста, выросшей в городе, привыкшей к лондонским развлечениям,
к роскоши, жизнь в нашем виргинском поместье покажется крайне унылой. К тому
же и дом там, в сущности, Гарри не принадлежит. Видит бог, он там всегда
желанный гость, более желанный, быть может, чем я, законный наследник
поместья, однако, как я уже ему говорил, весьма сомнительно, чтобы его
жене... чтобы ей понравилось у нас в колонии, - слегка покраснев, с запинкой
произнес Джордж.
Старая дама резко рассмеялась.
- Ах, племянник Уорингтон, - сказала она, - вы можете говорить со мной
без стеснения. Я не стану передавать наш разговор вашей маменьке. Будто я не
знаю, что у нее нрав крутой и она любит поставить на своем. Гарри тоже
держал язык за зубами, однако, даже не будучи особым прозорливцем, можно
догадаться, кто у вас там верховодит в доме и какую жизнь устроила вам моя
сестрица. Я так люблю мою племянницу, нашу дорогую леди Молли, что была бы
очень рада, если бы она годика два-три пожила в Виргинии под властью вашей
маменьки. Вы, кажется, смущены, сударь? Да, Гарри сказал мне все же вполне
достаточно, чтобы я поняла, кто заправляет всем в вашей семье.
- Сударыня, - улыбаясь, сказал Джордж, - я могу добавить только одно:
не позавидуешь той женщине, которая войдет в наш дом против воли моей
матушки, и моему бедному брату это слишком хорошо известно.
- Как? Вы уже обсуждали это с ним? Вижу, что обсуждали! И это глупое