Мей Лев Александрович. Виргинцы (книга 2)

не заметили, как неуклюже я держался? А вас прямо-таки трясло от ярости и вы
были бледны как полотно!
- Да, черт побери! Я обычно дрожу и бледнею, когда прихожу в ярость, -
отвечал мистер Уилл (став на сей раз красным как рак), - а я был чертовски
зол на вас, кузен! Но теперь, если я кого и ненавижу, так это моего братца,
да еще эту сатану в юбке, эту графиню... Графиню... подумать только, -
ничего себе графиня! - И выпустив еще один залп проклятий, Уилл отвесил
иронический поклон.
- Ну что ж, кузен, - сказал Джордж, твердо глядя ему в глаза, - я,
значит, легко отделался и обязан вам жизнью или, по меньшей мере, целостью
моего жилета. Я восхищен вашей стойкостью и мужеством. Как жаль, что в
должности судебного глашатая вам негде проявить свою храбрость! Какая потеря
для армии его величества. Огромная потеря!
- Никогда не поймешь, в шутку вы это или всерьез, мистер Уорингтон, -
проворчал Уилл.
- Сомневаюсь, чтобы тот, кому жизнь дорога, осмелился шутить с вами,
кузен! - вскричал мистер Уорингтон, любивший с самым серьезным видом
разыгрывать своего знатного родственника и забавляться, наблюдая, как у него
проклятья застывают на губах и он скрипит зубами, подавляя свой трусливый
гнев. - И советую вам несколько обуздать свой язык, кузен, когда вы говорите
о прелестной графине и о милорде, вашем брате, - добавил мистер Уорингтон. -
Они всегда отзываются о вас чрезвычайно тепло. Миледи рассказала мне все.
- Что такое все? - в ужасе спросил Уилл.
- Все - это значит столько, сколько вообще считают нужным рассказывать
женщины. Миледи призналась, что вы, по ее мнению, были немножко epris
{Влюблены (франц.).}. Какая женщина не будет относиться с симпатией к
мужчине, который к ней неравнодушен!
- Как не так, ведь вас она ненавидит, кузен, а говорит, что вы были от
нее без ума! - воскликнул мистер Эсмонд.
- Spretae injuria formae {К своей красоте оскорбленной презренье
(лат.).}, кузен!
- Форме?.. Какой форме? - в растерянности спросил кузен Уилл.
- Я никогда не был увлечен ею, и поэтому, возможно, она меня и
недолюбливает. Вы помните рассказ о жене одного начальника телохранителей?
- Каких телохранителей? - снова спрашивает Уилл.
- Я имею в виду лорда Потифара, - отвечает мистер Уорингтон.
- Кого, кого? Командир лейб-гвардейцев - милорд Фалмут, а командир
дворцовой охраны - милорд Беркли. Раньше ими командовал лорд Хобарт. Как я
понимаю, вы, кузен, недавно прибыв в Англию, не очень-то разбираетесь в том,
кто - кто! - замечает мистер Уильям.
Но мистер Уорингтон поясняет, что он имел в виду начальника
телохранителей царя Египетского, жена которого подвергла гонениям некоего
Иосифа за то, что тот не отвечал ей взаимностью. В ответ на что Уилл
заметил, что Египет, насколько ему известно, расположен где-то чертовски
далеко, а если жена лорда, как его там, распускала всякие небылицы - так на
то она и женщина. По его мнению, они везде одинаковы.
На самом-то деле мистер Уорингтон во время своего визита в Каслвуд
услышал из уст малютки графини всю историю ее разрыва с мистером Уиллом
Эсмондом. И эта история в некоторых отношениях была весьма отлична от той,
какую рассказал ему мистер Уилл, однако он был далек от мысли считать ее
более достоверной, нежели бесхитростный рассказ кузена. Графиня выражала
крайнюю степень огорчения по поводу того, что обманулась в своем девере, а
также опасение, что светская и придворная жизнь пошатнули в нем те твердые
принципы, которые, как известно, исповедуют с колыбели все представители
рода Эсмонд, а следовательно, словам мистера Уилла нельзя вполне доверять;
беспорядочная жизнь и денежные затруднения развили в нем алчность, притупили
чувство чести, возможно, даже нанесли ущерб его отваге - этой высочайшей
доблести, "...которая нам, Эсмондам, - сказала миледи, тряхнув головой, -
повторяю, кузен, которая нам, Эсмондам, всегда была присуща, - но крайней
мере, и вам, и мне, и милорду, и моему кузену Гарри, я в этом уверена! О,
кузен Джордж! - продолжала графиня, - должна признаться, что меня ввели в
заблуждение, заставив сомневаться в вашей отваге, без которой представитель
такого благородного, древнего рода, как наш, недостоин называться мужчиной!
Будучи христианкой и стоя во главе одного из первых семейств королевства и
всего земного шара, я постараюсь, Джордж, простить моего брата Уильяма за
то, что он позволил себе дурно отозваться об одном из представителей нашего
рода - хотя бы и принадлежащего к младшей его ветви и притом по женской
линии - и заставил меня на мгновение усомниться в вас. Да, заставил.
Пожалуй, он не меньше рассказал мне дурного о вас, чем вы рассказывали ему
обо мне".
- Я, миледи? - изумился мистер Уорингтон.
- Да, вы, по его словам, дурно говорили обо мне, кузен, чего, надеюсь,
вы не делали, и я от всего сердца молю бога, чтобы это было так, и я могла
бы презреть все эти домыслы. При этом он еще волочился за мной так же, как и
все остальные, к чему я уже привыкла, и, как знать, мог бы больше преуспеть
в своем ухаживании (ибо я еще недостаточно была знакома с милордом и не
успела оценить всех его несравненных достоинств в такой мере, в какой
оценила их от всей полноты моего благодарного сердца теперь!), но, увы, я
увидела, что Уильям отнюдь не храбрец, а ни один мужчина, лишенный отваги,
не может рассчитывать на уважение Лидии, графини Каслвуд, значит, не мог
рассчитывать на него и он! Он же сказал, что это вам не хватает храбрости,
кузен, и очень рассердил меня, когда начал утверждать, что вы будто бы
всегда дурно отзываетесь обо мне. Но я прощаю вас, Джордж, да, прощаю! И
когда я скажу вам, что это он испугался - мерзкий трусишка! - и послал за
констеблями, чтобы они помешали его поединку с вами, вы поймете, что я
плевать хотела на такого, как он, - да, плевать я на него хотела! - И миледи
презрительно щелкнула пальчиками. - Noblesse oblige {Благородное
происхождение обязывает (франц.).}, говорю я, и если кто-нибудь из нашей
семьи покажет себя трусом, значит, для меня он не стоит и понюшки табака -
вот так-то! Взгляните на наших предков, Джордж, - вон они развешаны по
стенам! Разве все они, все Эсмонды, не сражались всегда за родину и за
короля? И разве есть среди нас такой, который, когда пробьет час, не будет
готов доказать, что он Эсмонд и дворянин? Если старший из моих сыновей
струсит на поле боя, - "Милорд Эсмонд! - скажу я ему, ибо это второй титул
нашего рода, - вы мне больше не сын!" И с этими словами неустрашимая крошка
окинула взглядом портреты предков в изображении Лели и Неллера, украшавшие
стены ее гостиной в Каслвуде.
Взяв в руки бразды правления, новая графиня принялась за дело с большим
размахом и живо навела порядок в доме, на усадьбе и во всем имении. Можно
только удивляться тому, как быстро овладела она искусством командовать: если
какие-нибудь порядки, которым испокон века следовали все хозяйки крупных
поместий, приходились ей не по душе, она тут же устанавливала свои
собственные, объявляла их законом и заставляла им подчиняться. Мистеру
Уорингтону довелось заметить, что во время богослужения графиня, будучи
воспитана в диссидентской вере, допускала кое-какие промахи (не знала, к
примеру, когда полагается оборачиваться лицом на восток, - обычай, насколько
я понимаю, не принятый ни в одной протестантской церкви, кроме
англиканской); однако в промежутке между двумя визитами Джорджа Уорингтона в
Каслвуд миледи уже в совершенстве овладела всеми необходимыми познаниями в
этой области и под руку с своим кузеном, в сопровождении двух лакеев, несших
ее большой молитвенник, шествовала в церковь с таким набожным видом, что
напоминала ту бесподобную старую ханжу с ее лакеем, которую мистер Хогарт
изобразил в своей знаменитой картине "Утро". Всякий, поглядев на леди Лидию
в эту минуту, мог бы подумать, что у нее всю жизнь был свой капеллан. Она
покровительственно относилась не только к этому своему новому капеллану, но,
как могло показаться, - даже и к богослужению, и к самой церкви, словно у
себя на родине ей никогда не приходилось слушать бродячего проповедника в
сарае. Она умела, что называется, поставить на место самые уважаемые
семейства в графстве - почтенных сквайров с двадцатью поколениями баронетов
в родословной, важных, суровых баронетов и их жен, приезжавших в Каслвуд,
дабы почтить своим визитом новобрачных. Она раздобыла где-то старинную книгу
по геральдике и весьма забавную незамужнюю старую леди из Уинтона, сведущую
по части генеалогии и хорошего тона, и с ее помощью принялась постигать
премудрости придворного этикета (в том виде, в каком старушка приобщилась к
ним еще во времена королевы Анны), после чего названия всевозможных орденов,
крестов, геральдических эмблем и девизов так и сыпались у нее с языка, если
не всегда к месту, то всегда с поразительной непринужденностью и апломбом. В
своей золоченой карете шестеркой она совершала большие путешествия в
соседние города либо, возлежа в портшезе, наведывалась в деревню, где
требовала почти королевских почестей от своих вассалов - арендаторов и
прочих холопов. Она наставляла приходского священника по части богословия;
управляющего имением учила вести хозяйство и объясняла изумленной экономке,
как готовить соленья и копченья; она, несомненно, показала бы выписанному из
Лондона верзиле-лакею, как нужно вскакивать на запятки, будь сама чуточку
повыше ростом; она обучала арендаторских жен уходу за новорожденным задолго
до того, как сама стала матерью; что же касается больных, то даже госпожа
Эсмонд из Виргинии не могла бы с большей решительностью прописывать пилюли и
микстуры, чем молодая супруга графа мисс Лидия. Вы помните сказку о рыбаке и
джинне из "Тысячи и одной ночи"? Так же вот и тут можно было только
удивляться, как столь могучий дух мог столь долго оставаться в закупоренном
состоянии в таком миниатюрном сосуде, как тело миледи Каслвуд.
Когда мистер Уорингтон возвращался в Лондон после своего первого визита
к новобрачным, миледи просила его передать от нее небольшие подарки ее юным,
как она назвала их, друзьям с Дин-стрит (Тео была старше ее, а Этти почти
одного с ней возраста). Одной из сестер была отправлена какая-то безделушка,
а другой - книжка, и Джордж Уорингтон клялся потом, что Тео получила в
подарок куклу, а Этти - букварь с фразами, состоящими только из односложных
слов. К своему же деверю мистеру Уиллу миледи неизменно относилась с
материнской строгостью и заботливостью, всегда соблюдая покровительственный
тон в разговоре с ним или о нем, что от души забавляло Джорджа Уорингтона,
но прискорбно удесятеряло привычное количество божбы и ругательств,
изрыгаемых кузеном Уиллом.
Что касается старости, то леди Лидия не питала особого почтения к этому
преходящему обстоятельству в жизни господ и дам, и как только акт о введении
ее во владение имуществом был подписан, стала обращаться с почтенным Ван ден
Босхом и его огромным напудренным париком с не меньшей бесцеремонностью, чем
Дина со своим черным ухажером, чья курчавая голова и большие уши получали
безжалостные подзатыльники и щипки за каждый проступок, - так, по крайней
мере, описывала Дина поведение миледи мистеру Гамбо, а тот - своему хозяину.
Весь дом пребывал в трепете перед миледи графиней - даже экономка, которой
побаивался и сам милорд, и вдовствующая графиня; избалованные ливрейные
лакеи, выписанные из Лондона и привыкшие выражать недовольство, если их
отрывали от карт или мешали без конца тянуть пиво, теперь проворно
принимались за дело по первому знаку хозяйки; даже старый Локвуд, более
полувека прослуживший привратником, постарался сообразить, что к чему, когда
миледи явилась к нему в привратницкую, распахнула окошко, обследовала его
чулан и выставила за дверь его старых собак. Стащив шляпу со своей старой
лысой головы, он бросил молящий взгляд на свою племянницу и почувствовал,
как перед лицом ее сиятельства им овладевает смутный страх. Гамбо, одевая
своего хозяина к обеду, вспомнил вдруг пророка Елисея (в это утро он как раз
прослушал проповедь капеллана на эту тему): "...и всех этих мальчишек, что
насмехались над ним и обзывали плешивым, - их за это медведи съели, и
поделом им", изрек Гамбо. Но миледи выказала совсем иные чувства,
разговаривая со своим кузеном о старом привратнике.
- Ах, будет вам! - сказала она, - глупый старик, выжил уже из ума, так
же как его старые, грязные собаки! Они такие же дряхлые и такие же
безобразные, как эти рыбы в пруду! - И она показала на двух чудовищно старых
карпов, которые, по преданию, жили в каслвудском пруду несколько столетий и
покрылись от старости довольно непривлекательными серыми пятнами, похожими
на плесень. - Локвуду пора собирать свой скарб, его место - в работном доме,
а в привратники я найму какого-нибудь рослого, красивого и проворного парня,
который сделает честь нашей ливрее.
- Он был слугой у моего деда и сопровождал его на войну еще во времена
королевы Анны, - заметил мистер Уорингтон, в ответ на что миледи нетерпеливо
воскликнула:
- Ах, боже мой, королева Анна давно скончалась, и мы, надеюсь, не
собираемся облачаться теперь но этому поводу в траур?
Вопрос о Локвуде подвергся обсуждению за обедом, когда миледи объявила
о своем намерении уволить старика.
- Я слышал, - скромно проговорил мистер Ван ден Босх, - что здесь у
вас, в Англии закон велит заботиться о старых слугах и вообще о всякого рода
неимущих стариках. Право же, я бы очень хотел, чтобы у нас, в Америке, были
созданы такие же приюты для престарелых и нам не приходилось бы тратиться на
содержание старых рабочих.
- Если человек не может работать, его незачем держать! - заявила
миледи.
- Правильно, а как же иначе! - подтвердил дедушка.
- Как! Старого слугу? - воскликнул милорд.
- Мистеру Ван ден Босху в молодости, по-видимому, не приходилось
прибегать к помощи слуг, - заметил мистер Уорингтон.
- Сам открывал у себя ставни, сам чистил себе сапоги, сам поливал
мой...
- Сахарный тростник, сэр? - спросил милорд.
- Нет - пол, пол, зятек! - сказал старик со смехом. - Впрочем, не при
миледи будь сказано, сбрызнуть водой сахар - такие штуки в бакалейных
лавках...
- Ах, перестаньте! Кому это интересно слушать про бакалейные лавки! -
воскликнула миледи.
- А ты не помнишь, как стащила кусочек сахара и что за этим
последовало? - рассмеялся дедушка.
- Но, так или иначе, красивый, рослый мужчина будет выглядеть в нашей
ливрее куда лучше, чем этот старый сморчок, ваш привратник! - сказала
миледи.
- Ни одна ливрея же может внушить такого уважения, как почтенный
возраст, сударыня, и седые волосы не менее красивы, чем серебряные галуны, -
сказал мистер Уорингтон. - И что будут говорить в графстве, если вы
прогоните старого Локвуда?
- Ну, уж если вы за него просите, сэр, то, по-видимому, он должен
остаться. Может быть, мне даже приказать, чтобы к нему перенесли кушетку из
моей гостиной и послали бутылку лучшего вина из нашего погреба?
- Чего же лучше, миледи, - очень серьезно ответил мистер Уорингтон.
А милорд добавил, зевнув:
- Кузен Джордж совершенно прав, моя дорогая. Это произвело бы крайне
неблагоприятное впечатление, если бы мы выгнали такого старого слугу, как
Локвуд.
- Эти старые заплесневелые карпы - тоже своего рода любопытная
древность, и, как видите, они привлекают посетителей, - все так же серьезно
продолжал мистер Уорингтон. - Ваша милость должна позволить этому
несчастному старику остаться. Это же ненадолго. А там уж нанимайте рослого,
красивого привратника. Нам ведь тоже нелегко, мистер Ван ден Босх, держать у
себя старых негров, когда они уже не в силах работать. Лет через восемь -
десять я продам этого плута Гамбо...
- Никуда вы меня не продадите, хозяин, - осклабившись, заметил Гамбо.
- Придержи-ка язык, ты! Он, понимаете ли, не знаком с английскими
обычаями и думает, что старый слуга вправе рассчитывать на доброе отношение
хозяина, - сказал мистер Уорингтон.
На следующий день, к немалому удивлению Уорингтона, миледи и в самом
деле послала Локвуду корзину хорошего вина и подушку для кресла.
- Вчера вечером, ложась спать, я раздумывала над тем, что вы сказали
мне, и решила: поскольку вы знаете свет лучше, чем я, пожалуй, мне следует
поступить по вашему совету и оставить этого старика.
На том история с привратником кончилась, и мистер Уорингтон мог только
подивиться на это поразительное юное создание, явившееся к ним с Запада и
сочетавшее в себе простодушие и наивность с таким редким бессердечием,
которое сделало бы честь любой закаленной старой аристократке, неожиданно
пошедшей в фавор при Сеит-Джеймском дворе.
- Вы говорите, что я должна уважать преклонный возраст? Почему? Я
положительно не нахожу в стариках ничего такого, что было бы достойно
уважения, - говорила миледи мистеру Уорингтону. - Они скучны и, мягко
выражаясь, не очень-то привлекательны. Поглядите хотя бы на дедушку. Или на
тетку Бернштейн. Говорят, она была красавицей когда-то. С нее написан этот
портрет. Как хотите, не могу поверить! И пусть мне не говорят, что я
когда-нибудь тоже стану безобразной! Люди просто не имеют права доживать до
такого возраста. Не имеют, и все!
А на Рождество тетушка Бернштейн явилась в сопровождении мистера
Уорингтона с визитом к своему племяннику и племяннице. Это путешествие они
совершали не спеша, в собственном экипаже баронессы; старая дама была в
добром здравии и отличном расположении духа: дул восхитительный свежий
ветерок, но не было холодно, и пока они приближались к родовому гнезду,
тетушка Бернштейн рассказывала своему спутнику десятки всевозможных историй
из далекого прошлого. Крайне апатичная и нередко весьма раздражительная, эта
старая дама порой оживала и тогда становилась весьма интересной
собеседницей, сверкала остроумием - подчас довольно злым, - и в памяти ее
всплывали сотни забавных историй из великосветской жизни былых времен. Право
же, отдавая должное Красоте, нельзя не признать, что тому, кто был ею
наделен, хочется сохранить эту усладу до конца дней своих и весьма нелегко
примириться с ее утратой после - в лучшем случае - сорока лет обладания ею.
Слушая болтовню старой дамы о ее прежних поклонниках и вздыхателях (а ваш
покорный слуга был куда лучше осведомлен о прошлом ее милости, чем она могла
это предполагать), я вглядывался в ее лицо и пытался восстановить из этих
руин образ былой красоты в дни ее расцвета. О, какой урок извлекал я из
этого созерцания! Перед моим взором возникали пышные лужайки, заросшие
сорняками; разрушенные башни; двери, висящие на одной петле; потускневшая
позолота зал; потертые, затянутые паутиной гобелены! А ведь когда-то в этом
полуразрушенном дворце кипела и сверкала жизнь, звучала музыка, и из окон
лились ослепительные потоки света!.. Какие были пиры, какие празднества,
какое веселье и великолепие! Я видел терзающихся ожиданием влюбленных,
восхищенные взоры придворных, ярость соперниц. Я угадывал тайные свидания за
тяжелыми портьерами, прозревал скрытые интриги. Минутами, слушая слова
старухи, мне хотелось сказать ей: "Сударыня, я знаю, что это было не так,
как вы рассказываете, а вот как..." - ибо еще у себя на родине я читал
историю жизни баронессы, изложенную моим добрым дедом, а когда в Каслвуде я
одиноко бродил по дому наших предков, воскрешая в памяти былое и размышляя
над его угасшим величием, мое воображение и любопытство воссоздавали для
меня ее образ.
Когда тетушке Бернштейн случалось наведываться в Каслвуд, ее
родственники - не столько, думается мне, прельщаясь ее деньгами, сколько
побаиваясь ее твердого и властного характера и острого языка, оказывали ей
самый почтительный прием, и она принимала это как должное. Такой же прием
ожидала она встретить и у новой хозяйки дома и была готова отплатить за него
самым большим расположением. В конце концов разве этот брак не был делом ее
рук!
- Когда вы, глупое создание, не пожелали жениться на этой богатой
наследнице, - сказала она мне, - я тут же положила, что она должна достаться
кому-нибудь из нашей семьи. - И она со смехом поведала мне о всевозможных
маленьких интригах и проделках, способствовавших осуществлению этого плана.
Девице она сосватала графскую корону, а племяннику - сто тысяч фунтов. Само
собой понятно, что она будет желанной гостьей в их доме. Она была в
восторге, узнав о том, как маленькая графиня, проявив характер и отвагу,
выставила за дверь мачеху мужа и леди Фанни. Госпожа Бернштейн, при первом
знакомстве с людьми всегда пленявшаяся красивой внешностью, raffolait {Не
уставала расхваливать (франц.).} ослепительно-лучистые глаза и прелестную
фигурку своей новоиспеченной племянницы Лидии. Брак с ней представлялся
желательным со всех точек зрения. Некоторое препятствие возникало, конечно,
в лице старика-деда - внешность и речь у него очень уж простецкие. Но от
него нетрудно будет избавиться. Он стар и не слишком крепок здоровьем.
- Ему захочется вернуться в Америку, а быть может, он вскоре отправится
и в более далекое путешествие, - сказала баронесса, пожав плечами. - А
девчурка эта - очень живой, темпераментный бесенок, и эти ее ирокезские
повадки не лишены своеобразного очарования, - с удовлетворением добавила
старая дама. - Нечто такое присуще и вашему братцу... Да отчасти и вам,
мистер Джордж! Nous la formerons, cette petite {Мы ей придадим лоск, этой
малютке (франц.).}. Юджин вяловат, ему не хватает твердости характера, но он
джентльмен до мозга костей, ж мы с ним сообща сделаем эту маленькую дикарку
вполне приемлемой для общества. - Примерно в таком духе текла между нами
беседа и на второй день нашего путешествия в Каслвуд. Первую ночь мы проведи
на постоялом дворе "Королевский Герб" в Бэгшоте, где баронессу всегда
встречали с большим почетом, и оттуда отправились почтовой каретой до
Хекстона, куда, в соответствии с ее письмом, милорд должен был выслать за
ней экипаж, однако ни лошадей, ни экипажа на постоялом дворе не оказалось,
и, напрасно прождав несколько часов, мы вынуждены были продолжить наше
путешествие в Каслвуд все на тех же бэгшотских лошадях.
Надо сказать, что в конце пути тетушка утратила свое, хорошее
расположение духа и на протяжении трех часов не проронила почти ни слова.
Что касается ее спутника то, будучи в то время без памяти влюблен, он,
естественно, не слишком докучал баронессе разговорами, ибо был погружен в
мечты о своей Дульцинее и очнулся от них лишь после того, как карета
достигла каслвудского поместья и загрохотала по месту.
Нас встретила экономка и предложила баронессе проводить ее в отведенные
ей покои. Ни милорда, ни миледи дома не было. Где-то они задержались,
сказала экономка, шествуя впереди нас.
- Не сюда, не сюда, ваша милость! - вскричала экономка когда госпожа де
Бернштейн взялась было за ручку двери отводившейся ей по обычаю комнаты. -
Это теперь комната ее сиятельства. Сюда пожалуйста. - И бедная тетушка
проследовала дальше, отчего ее настроение едва ли улучшилось. Не завидую ее
служанкам, когда ее честь бывает не в духе. Но когда перед ужином она
появилась в гостиной, глубокие складки на ее челе уже почти разгладились.
- Как поживаете, тетушка? - приветствовала ее хозяйка дома. -
Признаться, я малость вздремнула, аккурат когда вы изволили прибыть!
Надеюсь, там все в порядке - в вашей комнатке?
И, ограничившись этими тремя не слишком длинными фразами, графиня
повернулась спиной к изумленной старой даме и занялась другими гостями.
Мистера Уорингтона немало позабавило такое поведение хозяйки, а также
выражение недоумения и гнева, все явственнее проступавшее на лице госпожи
Бернштейн. "La petite", которой баронесса предполагала "придать лоск",
оказалась довольно непокорной особой и была, как видно, исполнена решимости
заниматься собой сама. Милорд, робко поглядывая на свою супругу, старался,
как мог, искупить ее дерзость, проявляя к тетушке сугубое внимание, а ведь
общеизвестно, что никто не умел быть столь обходителен и любезен, как его
сиятельство, стоило ему этого захотеть. Он наговорил ей кучу приятных вещей.
Он горячо поздравил мистера Уорингтона с блестящими вестями, поступившими из
Америки, и от души порадовался, что его брат цел и невредим. А за ужином он
предложил тост в честь капитана Уорингтона.
- Приятно, что наше семейство так отличилось, кузен, - сказал он, и, с
нежностью глядя на свою молодую супругу, многозначительно добавил: - Я верю,
что всех нас ждут счастливые дни.
- Да, да, Джордж, - сказала, в свою очередь, эта крошка, - напишите
Гарри и сообщите ему, что мы все чрезвычайно им довольны. В битве при
Квебеке они одержали славную победу, и теперь, когда мы вытурили
французского короля из нашей страны самое, мне кажется, время американцам
самим навести у себя порядок.
- Это же изменнические речи, моя дорогая! - вскричал лорд Каслвуд.
- Это здравые речи, милорд. Доколе же вы будете считать нас за детей и
заставлять плясать под свою дудку.
"Джордж", "Гарри"! - признаюсь, меня это и удивило и позабавило.
- Когда мой брат узнает, что вы, миледи, одобряете его поступки, он
будет на седьмом небе от счастья, - произнес я с самым серьезным видом.
На следующий день молодая графиня, возлежа на софе и беседуя со своим
кузеном, уже не называла его "Джордж" как накануне, а величала "мистер