Страница:
Да, я перепугался. Это спасло меня. Когда я пугаюсь, я все делаю правильно. Правая рука мертва - я почти не чувствую ее, и нужно передернуть все тело, чтобы... рывком выдернуть эту руку из вязкой, целящей недвижности! Подтянуть пальцы до уровня глаз! И - сжать их в триперстие! Что еще за чертовы наваждения... А ну - рассыпься!
Тугой золотистый сгусток крестного знамения растекся по плечам, по груди, словно осветил мою фигуру в темноте. Кажется, это увидели все - на кораблях, на дальнем берегу... Я не зажмурился - хотя сияние было так пронзительно, так горячо! Увидел, как широкое пламя на передней алыберской ладье разом высветлело! пыхнуло бессильной пылкой желчью! рассыпалось в желтую пыль... Растаяло - огнистые языки из плазменных стали ярко-белыми: исчезли, оставляя выжженный отблеск на сетчатке глаза... Не было никакого пожара - невредимая, качается ладья, и парус цел, и дыма нет в помине! И как будто тяжелым веслом ударило в лицо горбатому Плескуну! Колдовская головешка в его руке взорвалась жгучим куском пустоты, завертью горячего вакуума! Кратко всхрипнул раздавленный карла - серый клубок одежды швырнуло прочь от воды, в кусты, в треск переломанных веток!
И я спокойно обернулся к Берубою. Я знал, что он готов напасть на меня, отнять рог и сдвинуть мою конницу в атаку на разбойников. Зачем-то он мечтал помочь алыберскому купцу. Я хотел того же - но не мог жертвовать ради этого своими греками: разбойников слишком много. Теперь, когда крестное знамение выжгло всю местную магию на добрых полкилометра в округе, я не боялся за купца. Иллюзорный пожар на ладье погашен, и Плескун больше не в силах вызывать панику среди несчастных арбалетчиков, разжигая свои бутафорские огни. Пусть купец отбивается своими силами, пока это возможно.
У Берубоя было другое мнение на этот счет. Он замер в нескольких шагах - бесцветное лицо, ощеренное в клыкастую улыбку, немигающий взгляд. Он еще не понял, что произошло. Он не понимал, почему так звенит от внутреннего жара золотая цепь у меня на груди. Глупый Берубой подумал, что я тоже волшебник и что мой нательный крестик, моя цепь - всего лишь разновидность магического амулета... Несчастное животное. Оно решило, что может помериться со мной силами.
Не сводя с меня волчьего взгляда, это существо медленно протянуло вперед правую руку. Я почему-то сразу понял, что главное оружие Берубоя заключается именно там, в этом сжатом кулаке. И невольно ухватился за гроздья цепи на груди - они были горячими! Рассеянные отмерцки звеньев рассыпались вокруг, высветляя золотистым инеем мои греческие порты, босые ноги и траву... Я почувствовал, как цепь защищает меня.
Внезапно Берубой рванулся вперед, припадая на одно колено - и на резком выдохе выбросил вперед кисть правой руки - пальцы разжались! Я содрогнулся! почувствовал, как меня задело огненным ветром чужой энергии словно вся жизненная сила Берубоя вырвалась из его тела вместе с хриплым выдохом! Но - ничего не произошло. Страшное магическое оружие Берубоя оказалось глупой выдумкой, пустым фокусом - рядом с моим нательным крестиком. Вытянутая рука почтальона бессильно поникла, и сам он как-то разом опал в траву. А я по-прежнему стоял на высоком берегу речки невредим. Только цепь перестала лучиться...
Поверженный почтальон перестал волновать - я снова посмотрел вниз, на реку. Алыберы с радостным изумлением глядели на меня из своих лодий показывали друг другу руками на странного человека, разогнавшего вражью магию одним росчерком правой руки. Разбойники тоже заметили меня - в двух шагах глухо ткнулась в глинистый обрыв невидимая стрела. Радуясь, что цепь на шее с каждой секундой излучает все меньше света, я поспешно присел в траву. Не хотелось быть мишенью для лучников Рогволода.
Первая ладья - совершенно целехонькая, словно и не было никакого пожара - по-прежнему качалась на частой волне мелководья. С десяток разбойников еще суетились на ней - сбрасывали в воду какие-то мешки, сгружали их в челноки... На втором судне - сильно пострадавшем от столкновения с передовой ладьей - наконец-то пробудились к жизни алыберы повылазили из-под паруса, столкнули в воду громилу с девичьей косой на шесте!
Но - рано было хоронить разбойников. Снова трескуче расходились заросли на берегу. Нет, не третий поток абордажных лодок - широкая шеренга неверных темных силуэтов на берегу! Пешком по влажному песку, не торопясь отворяя тулы колчанов, извлекая первую долгую стрелу... Это лучники. Тяжкие высокие луки... такие бьют далеко и метко, не то что арбалеты, едва достающие от ладьи до берега... И - загораются в темноте светлые пятна факелов. Одна за другой, отмечая во мраке ровный строй лучников, вспыхивают искорки пламени. Лучники не спеша разжигают свои факелы, втыкают их в землю... Каждый подносит к огню первую стрелу, на конце которой - тряпица, смоченная маслом. Это уже не колдовской пожар, это пламя настоящее, жгучее и злое. Мне снова становится жаль купца... Особенно когда из устья Сольцы вырывается третий поток абордажных лодок - снова визг и короткие взблики стали - скоро опять облепят борта славяне с кинжалами в зубах.
Вздрагивает на алыберской ладье человек в мягком плаще предводителя его арбалетчикам не достать до берега! Людям на кораблях остается только поспешно опуститься на колени, укрываясь за высокие борта. Но долгая разбойничья стрела не нацелена в человека. Она впивается в борт, и долго трещит горящая ветошь, разбрызгивая по палубе огнистые капли. Судя по желтым звездочкам факелов, на берег вышли около двадцати лучников. Выпуская по одной стреле за десять секунд, они легко могут по каплям наполнить ладью пламенем. Сто двадцать стрел в минуту. Это значит, что схватка закончится минут через пять.
Кажется, я вижу, как вылезший из воды Рогволод улыбается, провожая взглядом пламенные стрелы. Поворачивается к реке спиной. Бой уже выигран княжич уходит прочь от воды к кустам... Навстречу Рогволоду из зарослей выводят какую-то девушку в оборванном темном платьице... Полонянка? Разбойничья подружка? Вместе они скрываются в черемуховом мраке.
Алыберы вовремя попрятались за борта - густо застучали по обшивке опаленные наконечники. Новый пожар на кораблях занимается не так быстро, как у Плескуна - но зато всерьез. Такое пламя крестным знамением не разгонишь...
Я склонил голову. Нащупал на груди влажный кожаный ремень перевязи. Холодное серебро коснулось губ - я запасся воздухом и честно дунул в раструб рожка. Звук получился неожиданно ясным и переливчатым. Вздрогнув, обернулся на звук рога предводитель алыберов. Он услышал его - потому что с надеждой ждал любого спасительного знака. Разбойники уже штурмовали последнюю ладью. Они не слышали рога.
Напрасно.
Александрос Оле вывел катафрактов из сосняка и, аккуратно обходя кустарниковый мыс сбоку, развернул всадников косым фронтом. Сначала только ровный гул вмешался в рваный хронотоп схватки - в темноте никто не видел катафрактов. Никто не ждал их. Когда передний край железной волны всадников разом вспыхнул в зареве пожара - что это? долгие иглы копий! жаркие диски щитов! тяжелый шлейф пыли! - было слишком поздно. Дюжины прошли поперек пологого берега за несколько секунд, не сбавляя скорости. Словно заточенное лезвие косы скребануло по траве, по воде и по шеренге лучников... Позади конницы осталась только однородная, пыльная темнота - ни факелов, ни костров, ни трупов не видать. Дойдя до невидимой речушки, скрытой в зарослях, фронт сбился в косяк - катафракты развернулись к воде. Я даже не слышал, как защелкали греческие арбалеты, отсылая граненые острия в спины разбойников на абордажных лодках. Шаг за шагом, лошади медленно входили в воду - я запомнил, как Александрос Оле свешивался набок из седла, отыскивая в воде очередную жертву, - и краткий взмах короткого меча разбрызгивал речную воду пополам с кровью.
Алыберы замерли на своих подпаленных кораблях. Поначалу они приняли катафрактов за гвардию Рогволода и даже пытались метить стрелочками в греков. Теперь, наконец, занялись более полезным делом - бросились тушить пожар на ладьях. Моя конница добивала разбойников на мелководье, и смотреть стало немного скучно. Я тихо пошел вдоль берега, отыскивая в темноте наименее крутой спуск к воде. Надо было возвращаться на тот берег, к своим.
ДОНЕСЕНИЕ ДЕСЯТНИКА АЛЕКСАНДРОСА ОЛЕ КНЯЗЮ АЛЕКСИОСУ ГЕУРОНУ
"1. На низком берегу реки Керженец после окончания боя найдено трупов славянских лучников - 24; славянских мечников - 2; мужиков безоружных 6.
2. Из воды выловлено трупов разбойников - 9, тел алыберских воинов 14, алыберских гребцов - 9.
3. На берегу при кустах обнаружено 4 телеги с товаром, скраденным с купецких лодий. Лошадей при телегах не обнаружено.
4. Княжич Рогволод не найден, куда исчез - неизвестно. Также пропал его советник Плескун.
5. На противоположном высоком берегу замечено бессознательное тело неизвестного воина с разбитой головой и сильно обожженными руками. Этот человек еще жив и может быть излечен по твоему повелению. Обнаружена также прекрасная боевая лошадь, бывшая привязанной к дереву.
5. Из купецких лодий одна сгорела полностью, две другие пострадали незначительно от огня и крушений. На борту лодий находится совсем немного золота, тканей и пряностей. Спешу доложить тебе, князь, что главный груз на кораблях - разобранные и укрытые от глаз составные части гигантских осадных камнеметных орудий! Устройства эти в прекрасном состоянии могут быть легко приведены в боевую готовность! По размерам своим и предположительной мощности эти катапульты весьма превосходят образцы, известные у нас на родине. Причем самое поразительное - то, что изготовлены сии камнеметы не из дерева, а почти полностью из... железа! Новость эта поначалу представляется выдумкой, однако собственными глазами видел огромную железную раму, торчавшую из-под свертков и мешков. Эти гигантские смертоносные машины весьма пригодятся нам на Руси, если удастся отнять их у алыберского купца. Последнее не представляется сложным делом, ибо подобный груз весьма подозрителен, и купца стоило бы допросить под пытками.
6. С превеликой тяжестью на сердце сообщаю тебе, высокий князь, о кончине всадника Феодора Карадемоса, погибшего от руки разбойника. Тело доблестного воина может быть предано земле завтра наутро. Крест уже изготовлен. Упокой, Господи, грешную душу верного раба Твоего, во славе бранной почившего. Аминь".
НАДПИСЬ НА ЗАПИСКЕ, СДЕЛАННАЯ РУКОЙ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ:
"1. Я не понял, где Плескун. Его исчезновение тем более странно, что одежду волхва якобы нашли в кустах. Он что же, голый удрал? Рогволод тоже не мог уйти далеко. Кстати, с ним должна быть некая девушка - худенькая, с короткими светлыми волосами. Самое главное: что за катапульты?! Представь мне подробнейшее описание уже через час, это очень срочно!
2. Теперь еще загадка: на высоком берегу валялось тело почтальона Берубоя. Я сам его туда уложил. Найти бы подлеца! Он, похоже, никакой не почтальон, а очередной волшебник из местных.
3. Молодого воина с обожженными руками и проломленным черепом немедленно лечить! Как только воротится в сознание, зовите меня, буду с ним беседовать. Пусть поведает, зачем прыгал на меня с дерева. А также расскажет, где найти его начальничка Мстиславку Лыковича.
4. Феодора похороните утром. Жаль, нет священника... Попросите Дормиодонта Неро, он все-таки сын епископа - пусть прочитает молитву.
5. Купца алыберского ко мне, срочно".
Не дожидаясь отчета Оле о катапультах, я бросился узнать о них воочию. Мы с Дормиодонтом Неро вброд дошли до ближайшей ладьи, стоявшей на мелях, сверху сбросили канат, и через минуту я уже разгребал руками тряпье в трюме, мечтая добраться до главного груза. Вскоре из-под пестрых ковров протяжно и хладно заблестело металлом... Господи, я не поверил своим глазам. Алыбер перевозил на своих лодьях самое фантастическое оружие из всех, что я мог себе представить. Здесь, в десятом веке - огромные, закутанные в промасленные тряпки... камнеметы залпового боя. Железные, с десятком гигантских ковшей, и каждый из них способен одним взмахом отослать на сотни метров тяжелую гранитную глыбу. Или горшок с греческим огнем... Железо, настоящее железо!
Это дико. Невозможно... Словно в былинной сказке про царя Леванида, явившегося на Русь с "пороки железныя, стрелочки каменныя"... А правда, есть ведь такая былина - про "царя алыберскаго Леванида, правителя хрестьянскаго"...
И тут я медленно опустился на кучу тюков - глаза вытаращены, а губы медленно сползают в странную улыбку.
Алыберский царь Леванид... Железные катапульты-"пороки"... везет на Русь... в былине у христианского царя, вздумавшего помочь славянам в трудную годину, тоже было три корабля... и точно так же нападали на него разбойники-язычники... Я не заметил, как выбрался из трюма на палубу. Невидимый в темноте катафракт, поджидавший наверху, вежливо поклонился мне, своему князю. Я посмотрел на него и... даже глаза прикрыл, даже содрогнулся от пронзительного ощущения нереальности происходящего. Словно ощутил себя внутри чьей-то огромной и многокрасочной книги. Внутри сказки... Кажется, я даже слышу, как где-то высоко в небе шелестят страницы!
И я посмотрел туда, в ночное небо. Поначалу показалось, оно успокоило меня. Привычный Орион, гроздь крупных угольев, тихо тлел на краю космоса. Большая Медведица склонилась, принюхиваясь к чьим-то следам - наверное, летающая тарелка оставила вонючую фотонную траекторию между Мицаром и Аль-Толеном... Полярная искра, как всегда, безуспешно рвалась к земле иглистыми пучками холодного света. Знакомое, земное небо. Но... я замер. Еще не осознал, что произошло - просто где-то в подсознании мерзко двинулось нетеплое и липкое предчувствие. Первый приступ тошноты - и стало страшно. Я уже понял, что в небе чего-то недостает. Взгляд заметался по звездным россыпям - Кассиопея, Лебедь, Кит... даже самые ненужные созвездия были на месте.
Не было самого главного. Белой волны, наискось расплескавшейся по небу - Млечного Пути! Черная, немая пустота.
Мигали даже мельчайшие песчинки Волос Береники. В такую погоду Млечный Путь должен туманиться широко и властно, его нельзя не заметить!
Хорошо, что успел ухватиться за борт - голова закружилась от того, насколько очевидной показалась разгадка! Я как-то разом осознал, куда забросил меня серебряный колокол. В Древней Руси Млечный путь называли "Батыевой дорогой" - дескать, кровавый хан прошелся по русской земле, и теперь в память об этом азиатском сверхчеловеке мутно туманится ночное небо, молочно-слезными потоками провожая колеи монгольских кибиток... Здесь, в этом мире, Батыя еще не было! Он придет сюда много позже, спустя добрых четыреста лет... Поэтому и небо чисто, черно и холодно. И нет на нем Батыевой дороги. Ибо здесь звезды подчиняются людям, а не наоборот.
Это - мир преданий и сказок. Нереальная планета, созданная из горячей пыли истлевших летописей, из тепла навеки забытых бабушкиных песен... Это планета-ангел. Она порождена колоссальной творческой энергией поколений, она вся состоит из народной памяти. И тот, кто умеет читать эту книгу, будет здесь властвовать над людьми.
Словно солнце взошло для меня в эту полночь. Одна за другой - как страницы старого рукописного тома - стали раскрываться, разгадываться все ребусы этого ужасного, сумбурного дня. Былина, народный миф - вот ключ к расшифровке любой из ситуаций! Я крепко сжал пальцами шершавый влажный борт лодьи. Итак, алыберский купец - никакой не купец, а замаскированный грузинский царь Леванид, которого вещий сон привел вверх по Волге на дикую Русь в помощь силам добра. А разбойничий княжич Рогволод... не кто иной, как знаменитый Посвист-разбойник, он же будущий языческий полубог Позвизд, покровитель налетчиков, - именно этот герой любил отрезать девушкам косы и носить их впереди банды, как знамя! Вот кого я видел сегодня на дальнем берегу! Теперь... Берубой. Хитрый почтальон, пытавшийся убить меня одним движением правой руки... С ним пока не ясно. Очевидно, я просто не знаю соответствующей легенды... Ничего страшного, это вопрос времени - я все вспомню. Разгадаю любую тайну в этом летописном мире, сотканном из наивных стариковских баек! Добрых три года я изучал древнерусские тексты на историческом факультете - слава Богу, знаком с главными сюжетами народной мифологии. Я вдруг почувствовал себя даже уютно. Я буду добрым князем, справедливым властителем - благо мне наперед известны судьбы людей, племен, городов! С Божьей помощью и при участии моих катафрактов я наведу здесь порядок. С язычеством будет покончено. С разбойниками будет покончено. Кто-кто, а уж я знаю, откуда надвигается главная угроза. Врага надо ждать с Востока. И мы подготовимся к его встрече.
Я больше не смотрел в ночное небо. Я обернулся к Дормиодонту Неро, чья фигура по-прежнему угадывалась в темноте совсем рядом.
- Катафрактов надо разбить на две равные группы. Первая фуппа пойдет по берегу и поведет с собой всех коней. Остальных нужно разместить по двум уцелевшим кораблям. Всех алыберов разоружить и посадить на весла - кроме самого купца, разумеется. Все товары, найденные на берегу, погрузить обратно на лодьи. Потихоньку тронемся в сторону Вышграда. Слава Богу, уж скоро полночь.
Так получилось, что вслед за моими словами по небу прокатился негромкий ровный рокот - где-то вдали начиналась гроза. Странно... в такую ясную ночь! Над небольшими лесистыми холмами на краю горизонта зависла аккуратная багровая туча, возникшая неизвестно откуда словно по прихоти рассерженного языческого божества... Там была ужасная гроза. Я даже увидел холодный блеск молний и что-то вроде зарева горящих деревьев. Просто удивительная здесь погода. Надо мной - ясное небо, а всего-то в трех поприщах отсюда кто-то мокнет под страшным ливнем...
ДНЕВНИК ДАНИЛЫ,
мастера-вогника из Морома
Трудно сказать что-либо об этой сказке - так чужда она всякой определенности.
М-да... Все лица и события ее - миражи.
Как будто что-то видишь, а между тем - нет, ничего не видишь.
В.Г.Белинский, критик
I
Мой нутряной... Беги прочь.
Туда, где мой бог не в силах помочь
В сонную явь.
Если кто-то придет и растопчет
Вспомни: есть я.
Павел Кашин
15 июня, 23:40
Каширин осторожно отлепил свое тело от женского - смятого, раздавленного и пахнущего ванилью, разлитым коньяком и цветочным потом. Он беззвучно сплюнул в темноту - ничуть не от покаянного омерзения (снова очнулся в чужой постели), а потому, что ощутил на языке Лизин волос длинный, сладкий и рыжеватый даже на вкус. Льдистое касание ременной пряжи, прильнувшей к сонному брюху, окончательно взбодрило Каширина - чудом отыскав у кровати замятую рубаху, насквозь пропитавшуюся колко-цитрусовым запахом Лизкиной близости, он тронулся к выходу, мягко задевая притаившуюся по углам мебель. Женщина хрипло мяукнула что-то из остывающей заверти простыней - и шумно вздохнула. Каширин не слышал; он уловил крупными пальцами медленной длани дверной засов и шагнул через порог на загаженную клетку полуночных лестниц. Из решетчатой шахты потягивало мертвечиной чернеющий труп лифта разлагался где-то на самом дне. Жизнь прекрасна, ощутил Каширин и на ходу застегнул штаны: осторожно, дабы не поранить удовлетворенного тела.
В час, когда Каширин выбрался из мусорного подъезда наружу, над Москвой позванивала звездная ночка с проститутками и хамоватыми подростками на тротуарах. Каширин весь подобрался, уменьшился в росте, потемнел - жесткой птицей мелькнул из проходного двора через парчок с продавленными скамейками... Две глыбастые фигуры - не то ротвейлеры, не то скинхеды - из укромного угла проводили его желтым будвайзеровым взглядом... окликать не стали: серьезный зверь, пущай себе летит.
Разогнавшись цепкой волчьей рысью по сырому асфальту, Каширин с лету скользнул в нагретое за день метро и, с безумной быстротой пронизав насквозь подземное Замоскворечье, вынырнул у глубокомысленного памятника Хо Ши Мину. Удаляясь в знакомый лабиринт захрущевленных двориков, Каширин почти не обернул острой морды вправь, откуда до сих пор волнующе пахло гарью и плавленым стеклом. Там, четвертый от угла, в радостном ряду освещенных лавок таился обугленный скелет фруктовой палатки Радая Темурова, взорванной с неделю назад неизвестными злоумышленниками.
Гигантский корпус общежития многоэтажно засветился в конце низкорослой улицы, как волжский пароход среди незримых браконьерских казанок. Каширин улыбнулся в глубине сердца: сейчас согреть чайку и за учебники - завтра экзамен по теорфизу. Спящий охранник на вахте нашел в себе силы встретить Каширина ленивым кивком. Каширин привычно вломился мимо лифта в двери пожарной лестницы - быстрая чехарда ступенек, светлый пролет этажа - и записка в двери.
Кашир, ты не переживай, но тебя отчислили. Я видел приказ на доске объявлений. Не бери в голову. Мы с Юрцом Ломоносовым сидим на 4-м этаже и пьем пиво, Ждем тебя. Стас.
Каширин даже улыбнулся, в очередной раз поразившись силе своего духа. Он почти не почувствовал боли, будто это шутка. Но Стас, толстый амебистый Стас, широкоскулый бородач в тельнике, - едва ли шутил. Он был в армии, когда пол-Украины накрыло чернобыльником: тогда Стасу пришлось две минуты собирать совковой лопатой куски разорвавшегося купола.. Все товарищи Стаса по взводу померли, а Стас долго лечился и как-то уже не шутил на серьезные темы.
Кашир продавил дверь; подошел к столу и аккуратно положил записку в центр идиотской скатерти с рекламным орнаментом "Жуйте Пепси-Коку". Записка легла злобным лицом к свету - спокойно, издалека, помалу вдыхая ядовитый дух новости, Каширин перечитал запись и только теперь осознал, что его всерьез вышвырнули из университета.
В шкафчике стоял дедовский самогон - тускло-янтарный огонь в грубой бутыли, похожей на артиллерийский снаряд. "Никогда не пей один", - учил отец. Каширин вспомнил строгую отцову заповедь, когда мятно-тягучая струйка уже толкнулась о донце стакана. "Не пей один", - вслух сказал Каширин усталым отцовским голосом. Усталый голос внутри Каширина велел беречь себя для страны, для родных людей. "Здоровый мужик на Руси - редкая драгоценность", - сказал отец. Каширин охватил стаканец пальцами, и тот уютно утонул в ладони, пригрелся и пустил по стеклу легкую рябь морщинок там, где отпечаталась человечья кожа.
А страна не хотела себе здоровых мужиков, она подсовывала в дверь подлые записи и тянулась когтями в ребра... Отучиться полных два года, чтобы однажды вечером вот так стоять у окна и греть в руке полета грамм и чувствовать, как болезненная злоба гуляет в крови... В конце концов, дед был умнее и старше отца. А дед ценил в жизни только погибших фронтовых друзей да свой волшебистый самогонец. Под старость и говорить занемог, а все порывался надиктовать заветный сорокацветный рецепт - то бабке, то внуку. Последняя бутыль хранилась у Данилы от деда.
И он глотнул это гудящее, многоголосое травяное золото. Вдох - словно выжатый в горлышко августовский вечер, далеку-ущий, звеняще-душноватый вечер какого-нибудь сорок девятого года... Каширин весь потянулся туда, в сухие деревенские сумерки - прислониться лбом к серому некрашеному забору на околице, заглянуть хоть одним глазком в щель меж досок - туда, где подсолнухи горят над вызолоченной истомой малинового леса за изгородью, и чтоб кузнечик... И чтоб тоскливо звало под сердцем, тянуло - домой, под низкий навес летней кухни, где молочные жбаны стоят, мамкиной рукой накрыты от мошек, и комариков, и комашек... И кошек - гляди, сынок, береги от кошек!
"Не люблю кошек", - вздрогнул Данила и словно вынырнул обратно, к холодному окну. Упустил из ладони согретый стакан - на скользкую турецкую скатерть с дурацким узором. Вот и не нужно готовиться к экзамену - Каширин уже перестал быть студентом. Он вдумчиво сложил записку вчетверть и поместил в коробку с фотографиями, старыми письмами и негативами. Бумажку он сохранит как свидетельство. Того, что подлючая жизнь первая начала смертельную войну с Кашириным.
Он любил Стаса, но сегодня Стас был не прав. Напрасно он предупредил Каширина заранее: попросту украл у него из жизни этот вечер - сейчас бы листать учебники или просто сидеть, не подозревая, и пить "Балтику" на 4-м этаже. И только завтра поутру - скользкая рожа Галевича. И подпись ректора под приказом: "Отчислить за публичное проявление неофашистских взглядов и наглое нарушение порядка в здании факультета".
Он взял с подоконника пачку американских сигарет и, брезгливо смяв в руке, вышвырнул в глубокую высоту за окном. Каширин никогда в жизни не курил - это были сигареты следователя. Следователь приходил вчера около девяти тридцати и спрашивал, знает ли Каширин человека по имени Радай Темуров. Следователь был глупый и не заметил пары ошибок, которые Каширин допустил впопыхах. Когда офицер ушел, Каширин долго посмеивался в душе, радуясь, что легавый зверь слепил пустую стойку. Рано радовался: тяжелая лапка судьбы достала Каширина и прочно зацепила. Не понос, так золотуха - весело щурился дед. Не милиция, так Галевич.
Бережно, как золотой кирпич, Каширин достал с полки единственную стоящую книгу в своей небольшой коллекции. Начальная строка новой главы сверкнула перед глазами, как кружевной взлет тонкой металлической стружки: "Взобравшись в сени, Ставрогин очутился в совершенном мраке и начал искать рукой лестницу в мезонин; вдруг вверху открылась дверь и показался свет". Федор Михайлович нам поможет, сказал себе Каширин; только нужно пить его короткими глотками, как дедов самогон. Каширин стиснул томик в руке - он предчувствовал, что сегодня враг готовит ему генеральное сражение. Что-то зыбкое и неуверенное волнами гнилого песка подкатывало к сердцу, и Каширин постарался расслабить мышцы лица. Нельзя пустить это отравленное лезвие слишком глубоко в душу - возможно, кому-нибудь на этой земле еще понадобятся здоровые русские мужики.
Тугой золотистый сгусток крестного знамения растекся по плечам, по груди, словно осветил мою фигуру в темноте. Кажется, это увидели все - на кораблях, на дальнем берегу... Я не зажмурился - хотя сияние было так пронзительно, так горячо! Увидел, как широкое пламя на передней алыберской ладье разом высветлело! пыхнуло бессильной пылкой желчью! рассыпалось в желтую пыль... Растаяло - огнистые языки из плазменных стали ярко-белыми: исчезли, оставляя выжженный отблеск на сетчатке глаза... Не было никакого пожара - невредимая, качается ладья, и парус цел, и дыма нет в помине! И как будто тяжелым веслом ударило в лицо горбатому Плескуну! Колдовская головешка в его руке взорвалась жгучим куском пустоты, завертью горячего вакуума! Кратко всхрипнул раздавленный карла - серый клубок одежды швырнуло прочь от воды, в кусты, в треск переломанных веток!
И я спокойно обернулся к Берубою. Я знал, что он готов напасть на меня, отнять рог и сдвинуть мою конницу в атаку на разбойников. Зачем-то он мечтал помочь алыберскому купцу. Я хотел того же - но не мог жертвовать ради этого своими греками: разбойников слишком много. Теперь, когда крестное знамение выжгло всю местную магию на добрых полкилометра в округе, я не боялся за купца. Иллюзорный пожар на ладье погашен, и Плескун больше не в силах вызывать панику среди несчастных арбалетчиков, разжигая свои бутафорские огни. Пусть купец отбивается своими силами, пока это возможно.
У Берубоя было другое мнение на этот счет. Он замер в нескольких шагах - бесцветное лицо, ощеренное в клыкастую улыбку, немигающий взгляд. Он еще не понял, что произошло. Он не понимал, почему так звенит от внутреннего жара золотая цепь у меня на груди. Глупый Берубой подумал, что я тоже волшебник и что мой нательный крестик, моя цепь - всего лишь разновидность магического амулета... Несчастное животное. Оно решило, что может помериться со мной силами.
Не сводя с меня волчьего взгляда, это существо медленно протянуло вперед правую руку. Я почему-то сразу понял, что главное оружие Берубоя заключается именно там, в этом сжатом кулаке. И невольно ухватился за гроздья цепи на груди - они были горячими! Рассеянные отмерцки звеньев рассыпались вокруг, высветляя золотистым инеем мои греческие порты, босые ноги и траву... Я почувствовал, как цепь защищает меня.
Внезапно Берубой рванулся вперед, припадая на одно колено - и на резком выдохе выбросил вперед кисть правой руки - пальцы разжались! Я содрогнулся! почувствовал, как меня задело огненным ветром чужой энергии словно вся жизненная сила Берубоя вырвалась из его тела вместе с хриплым выдохом! Но - ничего не произошло. Страшное магическое оружие Берубоя оказалось глупой выдумкой, пустым фокусом - рядом с моим нательным крестиком. Вытянутая рука почтальона бессильно поникла, и сам он как-то разом опал в траву. А я по-прежнему стоял на высоком берегу речки невредим. Только цепь перестала лучиться...
Поверженный почтальон перестал волновать - я снова посмотрел вниз, на реку. Алыберы с радостным изумлением глядели на меня из своих лодий показывали друг другу руками на странного человека, разогнавшего вражью магию одним росчерком правой руки. Разбойники тоже заметили меня - в двух шагах глухо ткнулась в глинистый обрыв невидимая стрела. Радуясь, что цепь на шее с каждой секундой излучает все меньше света, я поспешно присел в траву. Не хотелось быть мишенью для лучников Рогволода.
Первая ладья - совершенно целехонькая, словно и не было никакого пожара - по-прежнему качалась на частой волне мелководья. С десяток разбойников еще суетились на ней - сбрасывали в воду какие-то мешки, сгружали их в челноки... На втором судне - сильно пострадавшем от столкновения с передовой ладьей - наконец-то пробудились к жизни алыберы повылазили из-под паруса, столкнули в воду громилу с девичьей косой на шесте!
Но - рано было хоронить разбойников. Снова трескуче расходились заросли на берегу. Нет, не третий поток абордажных лодок - широкая шеренга неверных темных силуэтов на берегу! Пешком по влажному песку, не торопясь отворяя тулы колчанов, извлекая первую долгую стрелу... Это лучники. Тяжкие высокие луки... такие бьют далеко и метко, не то что арбалеты, едва достающие от ладьи до берега... И - загораются в темноте светлые пятна факелов. Одна за другой, отмечая во мраке ровный строй лучников, вспыхивают искорки пламени. Лучники не спеша разжигают свои факелы, втыкают их в землю... Каждый подносит к огню первую стрелу, на конце которой - тряпица, смоченная маслом. Это уже не колдовской пожар, это пламя настоящее, жгучее и злое. Мне снова становится жаль купца... Особенно когда из устья Сольцы вырывается третий поток абордажных лодок - снова визг и короткие взблики стали - скоро опять облепят борта славяне с кинжалами в зубах.
Вздрагивает на алыберской ладье человек в мягком плаще предводителя его арбалетчикам не достать до берега! Людям на кораблях остается только поспешно опуститься на колени, укрываясь за высокие борта. Но долгая разбойничья стрела не нацелена в человека. Она впивается в борт, и долго трещит горящая ветошь, разбрызгивая по палубе огнистые капли. Судя по желтым звездочкам факелов, на берег вышли около двадцати лучников. Выпуская по одной стреле за десять секунд, они легко могут по каплям наполнить ладью пламенем. Сто двадцать стрел в минуту. Это значит, что схватка закончится минут через пять.
Кажется, я вижу, как вылезший из воды Рогволод улыбается, провожая взглядом пламенные стрелы. Поворачивается к реке спиной. Бой уже выигран княжич уходит прочь от воды к кустам... Навстречу Рогволоду из зарослей выводят какую-то девушку в оборванном темном платьице... Полонянка? Разбойничья подружка? Вместе они скрываются в черемуховом мраке.
Алыберы вовремя попрятались за борта - густо застучали по обшивке опаленные наконечники. Новый пожар на кораблях занимается не так быстро, как у Плескуна - но зато всерьез. Такое пламя крестным знамением не разгонишь...
Я склонил голову. Нащупал на груди влажный кожаный ремень перевязи. Холодное серебро коснулось губ - я запасся воздухом и честно дунул в раструб рожка. Звук получился неожиданно ясным и переливчатым. Вздрогнув, обернулся на звук рога предводитель алыберов. Он услышал его - потому что с надеждой ждал любого спасительного знака. Разбойники уже штурмовали последнюю ладью. Они не слышали рога.
Напрасно.
Александрос Оле вывел катафрактов из сосняка и, аккуратно обходя кустарниковый мыс сбоку, развернул всадников косым фронтом. Сначала только ровный гул вмешался в рваный хронотоп схватки - в темноте никто не видел катафрактов. Никто не ждал их. Когда передний край железной волны всадников разом вспыхнул в зареве пожара - что это? долгие иглы копий! жаркие диски щитов! тяжелый шлейф пыли! - было слишком поздно. Дюжины прошли поперек пологого берега за несколько секунд, не сбавляя скорости. Словно заточенное лезвие косы скребануло по траве, по воде и по шеренге лучников... Позади конницы осталась только однородная, пыльная темнота - ни факелов, ни костров, ни трупов не видать. Дойдя до невидимой речушки, скрытой в зарослях, фронт сбился в косяк - катафракты развернулись к воде. Я даже не слышал, как защелкали греческие арбалеты, отсылая граненые острия в спины разбойников на абордажных лодках. Шаг за шагом, лошади медленно входили в воду - я запомнил, как Александрос Оле свешивался набок из седла, отыскивая в воде очередную жертву, - и краткий взмах короткого меча разбрызгивал речную воду пополам с кровью.
Алыберы замерли на своих подпаленных кораблях. Поначалу они приняли катафрактов за гвардию Рогволода и даже пытались метить стрелочками в греков. Теперь, наконец, занялись более полезным делом - бросились тушить пожар на ладьях. Моя конница добивала разбойников на мелководье, и смотреть стало немного скучно. Я тихо пошел вдоль берега, отыскивая в темноте наименее крутой спуск к воде. Надо было возвращаться на тот берег, к своим.
ДОНЕСЕНИЕ ДЕСЯТНИКА АЛЕКСАНДРОСА ОЛЕ КНЯЗЮ АЛЕКСИОСУ ГЕУРОНУ
"1. На низком берегу реки Керженец после окончания боя найдено трупов славянских лучников - 24; славянских мечников - 2; мужиков безоружных 6.
2. Из воды выловлено трупов разбойников - 9, тел алыберских воинов 14, алыберских гребцов - 9.
3. На берегу при кустах обнаружено 4 телеги с товаром, скраденным с купецких лодий. Лошадей при телегах не обнаружено.
4. Княжич Рогволод не найден, куда исчез - неизвестно. Также пропал его советник Плескун.
5. На противоположном высоком берегу замечено бессознательное тело неизвестного воина с разбитой головой и сильно обожженными руками. Этот человек еще жив и может быть излечен по твоему повелению. Обнаружена также прекрасная боевая лошадь, бывшая привязанной к дереву.
5. Из купецких лодий одна сгорела полностью, две другие пострадали незначительно от огня и крушений. На борту лодий находится совсем немного золота, тканей и пряностей. Спешу доложить тебе, князь, что главный груз на кораблях - разобранные и укрытые от глаз составные части гигантских осадных камнеметных орудий! Устройства эти в прекрасном состоянии могут быть легко приведены в боевую готовность! По размерам своим и предположительной мощности эти катапульты весьма превосходят образцы, известные у нас на родине. Причем самое поразительное - то, что изготовлены сии камнеметы не из дерева, а почти полностью из... железа! Новость эта поначалу представляется выдумкой, однако собственными глазами видел огромную железную раму, торчавшую из-под свертков и мешков. Эти гигантские смертоносные машины весьма пригодятся нам на Руси, если удастся отнять их у алыберского купца. Последнее не представляется сложным делом, ибо подобный груз весьма подозрителен, и купца стоило бы допросить под пытками.
6. С превеликой тяжестью на сердце сообщаю тебе, высокий князь, о кончине всадника Феодора Карадемоса, погибшего от руки разбойника. Тело доблестного воина может быть предано земле завтра наутро. Крест уже изготовлен. Упокой, Господи, грешную душу верного раба Твоего, во славе бранной почившего. Аминь".
НАДПИСЬ НА ЗАПИСКЕ, СДЕЛАННАЯ РУКОЙ КНЯЗЯ ЛИСЕЯ:
"1. Я не понял, где Плескун. Его исчезновение тем более странно, что одежду волхва якобы нашли в кустах. Он что же, голый удрал? Рогволод тоже не мог уйти далеко. Кстати, с ним должна быть некая девушка - худенькая, с короткими светлыми волосами. Самое главное: что за катапульты?! Представь мне подробнейшее описание уже через час, это очень срочно!
2. Теперь еще загадка: на высоком берегу валялось тело почтальона Берубоя. Я сам его туда уложил. Найти бы подлеца! Он, похоже, никакой не почтальон, а очередной волшебник из местных.
3. Молодого воина с обожженными руками и проломленным черепом немедленно лечить! Как только воротится в сознание, зовите меня, буду с ним беседовать. Пусть поведает, зачем прыгал на меня с дерева. А также расскажет, где найти его начальничка Мстиславку Лыковича.
4. Феодора похороните утром. Жаль, нет священника... Попросите Дормиодонта Неро, он все-таки сын епископа - пусть прочитает молитву.
5. Купца алыберского ко мне, срочно".
Не дожидаясь отчета Оле о катапультах, я бросился узнать о них воочию. Мы с Дормиодонтом Неро вброд дошли до ближайшей ладьи, стоявшей на мелях, сверху сбросили канат, и через минуту я уже разгребал руками тряпье в трюме, мечтая добраться до главного груза. Вскоре из-под пестрых ковров протяжно и хладно заблестело металлом... Господи, я не поверил своим глазам. Алыбер перевозил на своих лодьях самое фантастическое оружие из всех, что я мог себе представить. Здесь, в десятом веке - огромные, закутанные в промасленные тряпки... камнеметы залпового боя. Железные, с десятком гигантских ковшей, и каждый из них способен одним взмахом отослать на сотни метров тяжелую гранитную глыбу. Или горшок с греческим огнем... Железо, настоящее железо!
Это дико. Невозможно... Словно в былинной сказке про царя Леванида, явившегося на Русь с "пороки железныя, стрелочки каменныя"... А правда, есть ведь такая былина - про "царя алыберскаго Леванида, правителя хрестьянскаго"...
И тут я медленно опустился на кучу тюков - глаза вытаращены, а губы медленно сползают в странную улыбку.
Алыберский царь Леванид... Железные катапульты-"пороки"... везет на Русь... в былине у христианского царя, вздумавшего помочь славянам в трудную годину, тоже было три корабля... и точно так же нападали на него разбойники-язычники... Я не заметил, как выбрался из трюма на палубу. Невидимый в темноте катафракт, поджидавший наверху, вежливо поклонился мне, своему князю. Я посмотрел на него и... даже глаза прикрыл, даже содрогнулся от пронзительного ощущения нереальности происходящего. Словно ощутил себя внутри чьей-то огромной и многокрасочной книги. Внутри сказки... Кажется, я даже слышу, как где-то высоко в небе шелестят страницы!
И я посмотрел туда, в ночное небо. Поначалу показалось, оно успокоило меня. Привычный Орион, гроздь крупных угольев, тихо тлел на краю космоса. Большая Медведица склонилась, принюхиваясь к чьим-то следам - наверное, летающая тарелка оставила вонючую фотонную траекторию между Мицаром и Аль-Толеном... Полярная искра, как всегда, безуспешно рвалась к земле иглистыми пучками холодного света. Знакомое, земное небо. Но... я замер. Еще не осознал, что произошло - просто где-то в подсознании мерзко двинулось нетеплое и липкое предчувствие. Первый приступ тошноты - и стало страшно. Я уже понял, что в небе чего-то недостает. Взгляд заметался по звездным россыпям - Кассиопея, Лебедь, Кит... даже самые ненужные созвездия были на месте.
Не было самого главного. Белой волны, наискось расплескавшейся по небу - Млечного Пути! Черная, немая пустота.
Мигали даже мельчайшие песчинки Волос Береники. В такую погоду Млечный Путь должен туманиться широко и властно, его нельзя не заметить!
Хорошо, что успел ухватиться за борт - голова закружилась от того, насколько очевидной показалась разгадка! Я как-то разом осознал, куда забросил меня серебряный колокол. В Древней Руси Млечный путь называли "Батыевой дорогой" - дескать, кровавый хан прошелся по русской земле, и теперь в память об этом азиатском сверхчеловеке мутно туманится ночное небо, молочно-слезными потоками провожая колеи монгольских кибиток... Здесь, в этом мире, Батыя еще не было! Он придет сюда много позже, спустя добрых четыреста лет... Поэтому и небо чисто, черно и холодно. И нет на нем Батыевой дороги. Ибо здесь звезды подчиняются людям, а не наоборот.
Это - мир преданий и сказок. Нереальная планета, созданная из горячей пыли истлевших летописей, из тепла навеки забытых бабушкиных песен... Это планета-ангел. Она порождена колоссальной творческой энергией поколений, она вся состоит из народной памяти. И тот, кто умеет читать эту книгу, будет здесь властвовать над людьми.
Словно солнце взошло для меня в эту полночь. Одна за другой - как страницы старого рукописного тома - стали раскрываться, разгадываться все ребусы этого ужасного, сумбурного дня. Былина, народный миф - вот ключ к расшифровке любой из ситуаций! Я крепко сжал пальцами шершавый влажный борт лодьи. Итак, алыберский купец - никакой не купец, а замаскированный грузинский царь Леванид, которого вещий сон привел вверх по Волге на дикую Русь в помощь силам добра. А разбойничий княжич Рогволод... не кто иной, как знаменитый Посвист-разбойник, он же будущий языческий полубог Позвизд, покровитель налетчиков, - именно этот герой любил отрезать девушкам косы и носить их впереди банды, как знамя! Вот кого я видел сегодня на дальнем берегу! Теперь... Берубой. Хитрый почтальон, пытавшийся убить меня одним движением правой руки... С ним пока не ясно. Очевидно, я просто не знаю соответствующей легенды... Ничего страшного, это вопрос времени - я все вспомню. Разгадаю любую тайну в этом летописном мире, сотканном из наивных стариковских баек! Добрых три года я изучал древнерусские тексты на историческом факультете - слава Богу, знаком с главными сюжетами народной мифологии. Я вдруг почувствовал себя даже уютно. Я буду добрым князем, справедливым властителем - благо мне наперед известны судьбы людей, племен, городов! С Божьей помощью и при участии моих катафрактов я наведу здесь порядок. С язычеством будет покончено. С разбойниками будет покончено. Кто-кто, а уж я знаю, откуда надвигается главная угроза. Врага надо ждать с Востока. И мы подготовимся к его встрече.
Я больше не смотрел в ночное небо. Я обернулся к Дормиодонту Неро, чья фигура по-прежнему угадывалась в темноте совсем рядом.
- Катафрактов надо разбить на две равные группы. Первая фуппа пойдет по берегу и поведет с собой всех коней. Остальных нужно разместить по двум уцелевшим кораблям. Всех алыберов разоружить и посадить на весла - кроме самого купца, разумеется. Все товары, найденные на берегу, погрузить обратно на лодьи. Потихоньку тронемся в сторону Вышграда. Слава Богу, уж скоро полночь.
Так получилось, что вслед за моими словами по небу прокатился негромкий ровный рокот - где-то вдали начиналась гроза. Странно... в такую ясную ночь! Над небольшими лесистыми холмами на краю горизонта зависла аккуратная багровая туча, возникшая неизвестно откуда словно по прихоти рассерженного языческого божества... Там была ужасная гроза. Я даже увидел холодный блеск молний и что-то вроде зарева горящих деревьев. Просто удивительная здесь погода. Надо мной - ясное небо, а всего-то в трех поприщах отсюда кто-то мокнет под страшным ливнем...
ДНЕВНИК ДАНИЛЫ,
мастера-вогника из Морома
Трудно сказать что-либо об этой сказке - так чужда она всякой определенности.
М-да... Все лица и события ее - миражи.
Как будто что-то видишь, а между тем - нет, ничего не видишь.
В.Г.Белинский, критик
I
Мой нутряной... Беги прочь.
Туда, где мой бог не в силах помочь
В сонную явь.
Если кто-то придет и растопчет
Вспомни: есть я.
Павел Кашин
15 июня, 23:40
Каширин осторожно отлепил свое тело от женского - смятого, раздавленного и пахнущего ванилью, разлитым коньяком и цветочным потом. Он беззвучно сплюнул в темноту - ничуть не от покаянного омерзения (снова очнулся в чужой постели), а потому, что ощутил на языке Лизин волос длинный, сладкий и рыжеватый даже на вкус. Льдистое касание ременной пряжи, прильнувшей к сонному брюху, окончательно взбодрило Каширина - чудом отыскав у кровати замятую рубаху, насквозь пропитавшуюся колко-цитрусовым запахом Лизкиной близости, он тронулся к выходу, мягко задевая притаившуюся по углам мебель. Женщина хрипло мяукнула что-то из остывающей заверти простыней - и шумно вздохнула. Каширин не слышал; он уловил крупными пальцами медленной длани дверной засов и шагнул через порог на загаженную клетку полуночных лестниц. Из решетчатой шахты потягивало мертвечиной чернеющий труп лифта разлагался где-то на самом дне. Жизнь прекрасна, ощутил Каширин и на ходу застегнул штаны: осторожно, дабы не поранить удовлетворенного тела.
В час, когда Каширин выбрался из мусорного подъезда наружу, над Москвой позванивала звездная ночка с проститутками и хамоватыми подростками на тротуарах. Каширин весь подобрался, уменьшился в росте, потемнел - жесткой птицей мелькнул из проходного двора через парчок с продавленными скамейками... Две глыбастые фигуры - не то ротвейлеры, не то скинхеды - из укромного угла проводили его желтым будвайзеровым взглядом... окликать не стали: серьезный зверь, пущай себе летит.
Разогнавшись цепкой волчьей рысью по сырому асфальту, Каширин с лету скользнул в нагретое за день метро и, с безумной быстротой пронизав насквозь подземное Замоскворечье, вынырнул у глубокомысленного памятника Хо Ши Мину. Удаляясь в знакомый лабиринт захрущевленных двориков, Каширин почти не обернул острой морды вправь, откуда до сих пор волнующе пахло гарью и плавленым стеклом. Там, четвертый от угла, в радостном ряду освещенных лавок таился обугленный скелет фруктовой палатки Радая Темурова, взорванной с неделю назад неизвестными злоумышленниками.
Гигантский корпус общежития многоэтажно засветился в конце низкорослой улицы, как волжский пароход среди незримых браконьерских казанок. Каширин улыбнулся в глубине сердца: сейчас согреть чайку и за учебники - завтра экзамен по теорфизу. Спящий охранник на вахте нашел в себе силы встретить Каширина ленивым кивком. Каширин привычно вломился мимо лифта в двери пожарной лестницы - быстрая чехарда ступенек, светлый пролет этажа - и записка в двери.
Кашир, ты не переживай, но тебя отчислили. Я видел приказ на доске объявлений. Не бери в голову. Мы с Юрцом Ломоносовым сидим на 4-м этаже и пьем пиво, Ждем тебя. Стас.
Каширин даже улыбнулся, в очередной раз поразившись силе своего духа. Он почти не почувствовал боли, будто это шутка. Но Стас, толстый амебистый Стас, широкоскулый бородач в тельнике, - едва ли шутил. Он был в армии, когда пол-Украины накрыло чернобыльником: тогда Стасу пришлось две минуты собирать совковой лопатой куски разорвавшегося купола.. Все товарищи Стаса по взводу померли, а Стас долго лечился и как-то уже не шутил на серьезные темы.
Кашир продавил дверь; подошел к столу и аккуратно положил записку в центр идиотской скатерти с рекламным орнаментом "Жуйте Пепси-Коку". Записка легла злобным лицом к свету - спокойно, издалека, помалу вдыхая ядовитый дух новости, Каширин перечитал запись и только теперь осознал, что его всерьез вышвырнули из университета.
В шкафчике стоял дедовский самогон - тускло-янтарный огонь в грубой бутыли, похожей на артиллерийский снаряд. "Никогда не пей один", - учил отец. Каширин вспомнил строгую отцову заповедь, когда мятно-тягучая струйка уже толкнулась о донце стакана. "Не пей один", - вслух сказал Каширин усталым отцовским голосом. Усталый голос внутри Каширина велел беречь себя для страны, для родных людей. "Здоровый мужик на Руси - редкая драгоценность", - сказал отец. Каширин охватил стаканец пальцами, и тот уютно утонул в ладони, пригрелся и пустил по стеклу легкую рябь морщинок там, где отпечаталась человечья кожа.
А страна не хотела себе здоровых мужиков, она подсовывала в дверь подлые записи и тянулась когтями в ребра... Отучиться полных два года, чтобы однажды вечером вот так стоять у окна и греть в руке полета грамм и чувствовать, как болезненная злоба гуляет в крови... В конце концов, дед был умнее и старше отца. А дед ценил в жизни только погибших фронтовых друзей да свой волшебистый самогонец. Под старость и говорить занемог, а все порывался надиктовать заветный сорокацветный рецепт - то бабке, то внуку. Последняя бутыль хранилась у Данилы от деда.
И он глотнул это гудящее, многоголосое травяное золото. Вдох - словно выжатый в горлышко августовский вечер, далеку-ущий, звеняще-душноватый вечер какого-нибудь сорок девятого года... Каширин весь потянулся туда, в сухие деревенские сумерки - прислониться лбом к серому некрашеному забору на околице, заглянуть хоть одним глазком в щель меж досок - туда, где подсолнухи горят над вызолоченной истомой малинового леса за изгородью, и чтоб кузнечик... И чтоб тоскливо звало под сердцем, тянуло - домой, под низкий навес летней кухни, где молочные жбаны стоят, мамкиной рукой накрыты от мошек, и комариков, и комашек... И кошек - гляди, сынок, береги от кошек!
"Не люблю кошек", - вздрогнул Данила и словно вынырнул обратно, к холодному окну. Упустил из ладони согретый стакан - на скользкую турецкую скатерть с дурацким узором. Вот и не нужно готовиться к экзамену - Каширин уже перестал быть студентом. Он вдумчиво сложил записку вчетверть и поместил в коробку с фотографиями, старыми письмами и негативами. Бумажку он сохранит как свидетельство. Того, что подлючая жизнь первая начала смертельную войну с Кашириным.
Он любил Стаса, но сегодня Стас был не прав. Напрасно он предупредил Каширина заранее: попросту украл у него из жизни этот вечер - сейчас бы листать учебники или просто сидеть, не подозревая, и пить "Балтику" на 4-м этаже. И только завтра поутру - скользкая рожа Галевича. И подпись ректора под приказом: "Отчислить за публичное проявление неофашистских взглядов и наглое нарушение порядка в здании факультета".
Он взял с подоконника пачку американских сигарет и, брезгливо смяв в руке, вышвырнул в глубокую высоту за окном. Каширин никогда в жизни не курил - это были сигареты следователя. Следователь приходил вчера около девяти тридцати и спрашивал, знает ли Каширин человека по имени Радай Темуров. Следователь был глупый и не заметил пары ошибок, которые Каширин допустил впопыхах. Когда офицер ушел, Каширин долго посмеивался в душе, радуясь, что легавый зверь слепил пустую стойку. Рано радовался: тяжелая лапка судьбы достала Каширина и прочно зацепила. Не понос, так золотуха - весело щурился дед. Не милиция, так Галевич.
Бережно, как золотой кирпич, Каширин достал с полки единственную стоящую книгу в своей небольшой коллекции. Начальная строка новой главы сверкнула перед глазами, как кружевной взлет тонкой металлической стружки: "Взобравшись в сени, Ставрогин очутился в совершенном мраке и начал искать рукой лестницу в мезонин; вдруг вверху открылась дверь и показался свет". Федор Михайлович нам поможет, сказал себе Каширин; только нужно пить его короткими глотками, как дедов самогон. Каширин стиснул томик в руке - он предчувствовал, что сегодня враг готовит ему генеральное сражение. Что-то зыбкое и неуверенное волнами гнилого песка подкатывало к сердцу, и Каширин постарался расслабить мышцы лица. Нельзя пустить это отравленное лезвие слишком глубоко в душу - возможно, кому-нибудь на этой земле еще понадобятся здоровые русские мужики.