Страница:
Только благодаря мудрому и хладнокровному боярину Окуле, сыну коганого вельможи и славянской невольницы, хранителям заветного Камня удалось пережить гонения княжеских дворян-ищеек во главе с Белой Палицей.
И, наконец, только благодаря стольному боярину Окуле в коганом подполье стало известно о страшном заговоре недобитых имперских вельмож, бежавших из Царьграда на Русь после разорения Базилики полчищами Черного Арапина.
Весть о гибели крестовой Империи и о самоубийстве прошлой зимой последнего из базилевсов утешила раненое сердце Жир-хана. Он не мог смириться с нелепой трагедией уничтоженного славянами каганата, но сладко было думать о том, что и давний враг итильских жрецов, некогда процветающая христианская Базилика не смогла выдержать натиска унгуннов и сарацин. Пусть разрушен Саркел и сожжены библиотеки книжников - Жир-хан мог утешать себя мыслью о том, что ненавистная династия багрянородных императоров тоже навсегда вырублена под корень кривыми саблями восточных воителей. Однако тревожные новости сообщал ему Окула: изгнанные из Царьграда имперские лизоблюды стали один за другим перебираться на Русь и, пользуясь тупым славянским гостеприимством, проповедуют здесь свою крестовую веру! Мало того, что один из племянников мертвого базилевса, недоношенный и болезненный выродок Алексиос Геурон заручился благорасположением престольского князя Ярополка и выпросил в правление вотчинный удел совсем недалеко отсюда, в Вышграде! Мало того, что беглые базиликские монахи успели основать в диких лесах десятки своих часовен, понарыть в пещерах кельи и понаставить крестов в бывших языческих капищах - теперь, как сообщал из столицы Окула, эти царьградские заговорщики задумали окрестить Русь, обратить славянских скотов в свою нищенскую, унизительную веру!
Вот что писал Жир-хану Окула: некогда высокопоставленный императорский царедворец Колокир сумел бежать от вооруженных слуг Черного Арапина, прихватив с собой могущественные стати Базилевсов - золотой венец, скипетр и державу. Если верить старым легендам, эти знаки царской власти обладали странной, ни с чем не сравнимой магической мощью: они якобы могли подчинять законам и мечтам Империи сердце любого человека. Даже теперь, когда Империя лежала в руинах, Колокир и его прихвостни не хотели разувериться в этом сомнительном свойстве Царьградских Статей: они задумали тайно перевезти их на Русь и превратить могущественного правителя славянских земель в заложника императорского венца! Они всерьез мечтали возродить Империю под славянским небом - и вместо языческих идолов водрузить на Боричевом Взъеме в Престоле поднятый с земли Константинов Крест.
Жир-хан не хуже самого Окулы понимал, что это означало бы окончательную гибель каганата. Сброшенный с купола Святой Премудрости Крест должен удариться оземь и навсегда сгинуть под копытами сарацинских лошадей. Он должен упасть в пыльное море забвения, а не в сердце славянских воинов иначе крестовая вера заставит синие глаза тощих ратников светиться совсем необычным и пугающе спокойным светом... Нет, этому необходимо противостоять - Колокир не должен довезти императорские Стати на Русь.
Именно поэтому Окула собирал теперь самых лучших воинов коганого подполья. Он призвал к оружию шестерых хранителей-каменош - каждый из них должен в разное время приехать на Жерехов двор, дабы из уст Жир-хана узнать место общей встречи: Малков Починок, глухой рыбацкий хутор на топком Глыбозере. Последним из хранителей камня в селение Косарцево к Жереху прибыл из далекого града Сполоха ловкий полукровка Данэил, сын итильского книжника и продажной кривичской славянки.
VII
Они встретились почти на пороге дома - в сенях. Данька вышагнул из-за косяка на лестницы, чтобы спуститься с мостов - и толкнулся плечом в чью-то жесткую грудь, затянутую в блестящий бронированный панцирь: быстро отступил на полшага, высвобождая правую руку для короткого удара цепом. Сухо треснула ступенька - человек в панцире тоже отпрянул вбок, с лету наваливаясь спиной на перила и поднимая голову;
Данька увидел черные и жадные угольки глаз в прорезях бронзовой личины и подумал: правым локтем в голову - так, чтобы проломил поручни и упал с лестницы, а там я его догоню...
Данька сдержал себя в последний миг.
- Данэил? - быстро прошептал он. - Я узнал тебя. Уходи - здесь засада Белой Палицы. Они убили Жереха...
Только на мгновение Данька отвел глаза от стальной личины незнакомца словно оглянулся в беспокойстве на дверь, из-за которой могли вот-вот появиться ищейки Белой Палицы. Вновь обернул встревоженную морду, чтобы встретить горящий взгляд, блестевший в глазницах маски , - и испугался. Не потому, что увидел жадное острие серого кинжального лезвия, мелко подрагивавшего перед глазами. Он с ужасом осознал, что совершенно упустил из виду, не заметил этого быстрого и нервного движения неприятельской руки, в которой был зажат теперь тонкий и длинный нож, похожий на стилет. У незнакомца была молниеносная реакция...
- Цыц, не шуми, - вполголоса сказала железная маска, и человек в панцире приблизился, навалился всем телом: Данила ощутил под правым глазом льдистое прикосновение кинжального жала. - Засада, говоришь? Жереха прирезали? А сам кто будешь, лихой молодец?
Дергать цепом было уже поздно - Данька понял, что скользкому лезвию сейчас очень несложно проникнуть внутрь его черепа. Он промолчал.
- Ты, никак, будешь человечек Белой Пальцы? - Колкие зрачки в прорезях надменной личины насмешливо сузились. Данила поморщился устало и осторожно - чтобы не поранить нижнее веко об острие стилета.
- Я всего лишь хочу спасти твою жизнь, о избранный из воинов. Твоя сила, Данэил, нужна нашему униженному народу. Если ты хочешь узнать про меня больше... что ж: опусти взгляд ниже. Там - за воротом кольчуги - ты найдешь доказательство.
Ловкие пальцы в кожаной перчатке юрко скользнули Даниле за пазуху, нащупали крошечный амулет и туг же испуганно отпрянули: с Данькиной шеи свесился и закачался на длинной веревке, нехорошо мигая темным глазом, помятый жетон со сцепленными угломерами...
- Да поможет тебе мышца великого бога, о хранитель Камня! пробормотал незнакомец иным голосом. Лезвие стилета исчезло так же быстро, как появилось - и Данька снова испугался этого неуловимого движения вражеской руки.
- Надо спешить! - Данила сжал незнакомцу локоть, слегка подталкивая вниз, к выходу. - Здесь опасно! Жир-хан лежит мертвым у себя в горнице - я видел его тело.
В чужих глазах мутным облачком мелькнуло недоверие.
- Если хочешь - поднимись наверх и убедишься сам. - Данька безучастно отвернулся. - Однако будь осторожен: там полно славянских скотов! Они заготовили ловушку. Лично я не останусь здесь ни на миг... Я предупредил тебя - и теперь ухожу!
Словно в подтверждение Данькиных слов из гостевого двора донесся сквозь прикрытые двери внезапный грохот, похожий на падение тела! И сразу вослед резкий неприятный взвизг нескольких луженых глоток - не то боевой клич, не то пьяный гогот! Что это? - Данька побледнел и, оттолкнув плечом незнакомца в панцире, прыгнул по ступеням на порог - кажется, он думал теперь только о собственном спасении...
Несложный трюк удался: молча метнулся за ним избранный из воинов, выбежал на двор, чуть пригибая голову - не выпуская из рук кинжальной рукояти и часто оглядываясь. Поспешил к коновязи, не теряя из виду широкой Данькиной спины, пятнистого грязно-кольчужного сгустка звериной прыгучести... Скорее, скорее к лошадям - и прочь отсюда, из разоренного Жирханова гнезда, наутек из русской западни!
VIII
Пусть сильней метет пороша,
Я бесцельно еду вдаль.
И не сказать, чтоб я хороший...
Но мне себя ни чуточки не жаль.
Павел Кашин
Сквозь стылый ночной лес, через суматошную жуть черных веток, рушивших на плечи ледяные потоки недавнего дождя, они неслись молча и не оглядываясь - парой лунно-стальных истребителей мелькая в просветах дерев... Наконец первый всадник одернул разогнавшегося, обезумевшего от страха жеребца крутым рывком узды едва не свернул ему голову - темная лошадь второго воина тоже захрипела и стала как вкопанная. Первый бесшумно опустился из седла на землю, торопливо пробежал вперед несколько шагов, замер на миг - и поманил рукой второго: на этой укромной поляне, зажатой в угол между гнилым болотцем и жесткой стеной бурелома, можно укрыться до рассвета.
Они не обмолвились ни словом, пока Данька разводил в середине прогнившего пня маленький воровской костер - человек в панцире стоял рядом, схоронив кисть правой руки в жестяных складках дорожного плаща. Только когда вялые отсветы пламени пятнами желтого олова заиграли на железной маске воина Данэила, Даньке показалось, что в глазах незнакомца утих нервный звездный блеск. Коганый витязь опустился перед костром на корточки: скорченное рослое тело озарилось теплой мутью огня. Подбрасывая в небольшой дымный клубок плазменного жара короткие сырые ветки, Данька украдкой оглядел врага: толстый панцирь поверх плотной кожаной рубахи, глухой шлем с личиной... жесткой гранью под плащом угадывается меч (еще один клинок, потолще и подлинней - Данька заметил ранее - был привязан к седлу). Глаза в прорезях маски молодые и презрительные, а движения мягкие и очень быстрые, пугающе быстрые. Впервые Данила осознал, что не ощущает прежней уверенности в себе, не знает, как закончится предстоящая схватка с Данэилом. Поэтому он долго молчал, заботливо поправляя выпадающие из огня угли, розовой плесенью тлевшие во мраке.
- Как твое имя, о хранитель камня? - бесцветным голосом спросил Данэил, и Данька понял, что схватка началась.
- Меня зовут Облак-хан, - ответил он, и слова прозвучали как глухой скрежет клинка, выдернутого из ножен.
- Ты не похож на торка.
- Да. Подобно твоей матери, моя мать была славянкой. Пауза, как после обмена ударами. Мутные кляксы света танцуют по поверхности блестящего панциря. Почему он прячет руку под плащом - не хочет выпустить из пальцев свой кинжал?
- Как ты оказался в этих краях? - Снова испытующий взгляд из-под холодно улыбающейся маски.
- Мы искали здесь одного славянского кузнеца. Так повелел Окул-хан. Почему ты меня допрашиваешь? Ты не веришь потайному знаку Камня?
- Я верю знаку Камня. Я не верю людям - никому. Так учил меня Окул-хан. И ты ответишь мне, незнакомец, потому что я так хочу.
- Ты прав, Даниил. Я готов ответить на твои вопросы, Что ты хочешь знать?
- Как погиб Жир-хан?
- Я не знаю. Я прибыл к нему с письмом от Окулы. Он был уже мертв. На дворе я видел несколько боевых лошадей.
Уверен, что его выследили люди Белой Палицы. Они едва не схватили меня самого на дороге под Морамом.
- Покажи письмо, которое ты вез Жир-хану. Данила молча протянул клочок бересты, предусмотрительно выдернутый давеча из толстых Жереховых пальцев. Осторожно, как пропитанный ядом платок, Даниил ухватил записку кожаными пальцами перчатой рукавицы и стал читать, то и дело поглядывая на молчаливого Даньку, перемешивавшего угли в костре поседевшим концом тонкой веточки.
- С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан - их же накорми подай что спросят - медленно зачитал он и склонил голову, не сводя с Даньки внимательных чуть насмешливых глаз. Куда подевались твои спутники, Облак-хан? Неужели их тоже выследили люди Белой Палицы? И прирезали легко, будто спящих свиней?
Данька вдруг рывком вскочил на ноги - Данэил успел дернуть рукой, выхватывая из-под плаща свой стилет, - но никто не собирался атаковать его. Данька просто распрямил плечи и свысока посмотрел на собеседника:
- Ты жалкий щенок, Данэил, - а вовсе не избранный из воинов. Только безмозглые сучьи дети насмешливо говорят о смерти великих людей. Да падут твои нечистые слова позором на твою собственную пустую голову!
Человек в панцире замер, по-прежнему сидя на согнутых напряженных ногах - словно не смея подняться. Он не вскочил на ноги и не сделал выпада - он промолчал. И Данила почувствовал, что невидимое лезвие достало противника и вязко вошло в коганую грудь под самой шеей.
- Славная воительница Смеяна и доблестный Одинок-хан погибли в схватке с язычниками. Осажденные в ночи ищейками Белой Палицы, они сгорели заживо в жестоком пламени... Великие хранители Камня сгинули в доблести, достойной молодых львов! Я молюсь, да сопричтет их грядущий мессия к сонмищам избранных сынов Эсраила!
Человек в панцире покачнулся и задрожал; вдруг выронил из пальцев кинжал и схватился руками за голову - как будто последние слова Данилы обрушились на него подобно страшному удару боевого цепа. Данька отступил на полшага, все еще опасаясь внезапного движения кожаной перчатки, - но противник уже был повержен. Избранный из воинов Данэил поднял голову - на бронзовой маске застыло прежнее неподвижно-высокомерное выражение, но в огромных черных глазах скользкой тенью метался ужас.
- Смеяна... погибла? О великий бог!.. - простонал человек в панцире. - О великий бог, это невозможно! Она не могла...
- Умирая, она оставила нам вот это... - Данька протянул врагу раскрытую ладонь, на дне которой тускло дрожала острая капля света, крошечная шестигранная звездочка на тонкой игле, обнаруженная на дне ручья неподалеку от сгоревшей Данькиной кузни. - Это ее серьга... Это наша память о великой воительнице.
- Нет! - Данэил едва заметно отшатнулся. - Не показывай! Я не верю! Великий бог, бог каменных пророчеств не допустит ее гибели! Я помню ее ребенком... Она была рождена для славы и почестей!
- Вы воспитывались вместе? - Данила снова присел рядом.
- Да, в Саркеле... Мой отец, Моккей Казарин, был жрецом каменных таблиц, а родители Смеяны жили на соседней улице, близ бестиария... Мы были одногодками и часто играли вместе... - Голос воина задрожал, и он вновь судорожно дернул рукой, закрывая ладонью бронзовую личину. - После пришествия славян и разрушения Саркела отец бежал в землю кривичей, в сумасшедший город Сполох. С тех пор я не встречал моей милой Смеяны, только слышал от отца о ее подвигах... Тринадцать тягостных лет прошло... и я никогда больше ее не увижу!
- Твое сердце скоро утешится отмщением, о избранный из воинов Данэил! - Данька почувствовал, что ошеломленного врага нужно добивать. - Ты выполнишь то, что промыслено богом. Ты станешь орудием в его карающей деснице и отомстишь убийцам Смеяны. Жир-хан должен был рассказать тебе о нашем предстоящем походе - я сделаю это вместо него. Мы вместе отправимся на Малков хутор и встретим там своих... В пути я передам тебе все, что поведал мне Окула, но сначала я должен... - Данила сделал паузу и твердо закончил фразу: - Я должен испытать тебя.
Даниил медленно обернул к нему свою маску с неизменной наглой улыбкой бронзового лица.
- Прочитай послание Окул-хана до конца. Там написано: "испытай всякого нашего воина, чтобы удостовериться, не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами"... Это повеление Окул-хана, и тебе придется подчиниться. Теперь ты будешь отвечать мне, Данэил.
И сразу - не давая врагу опомниться - первый вопрос, короткий и отменно заточенный. За ним снова и снова - безучастным, скучающим голосом...
...Допрос продолжался недолго. Данька спрашивал быстро и часто перебивал, не дослушав ответа, - словно вспоминал о чем-то своем. Поднялся на ноги и стал в задумчивости прохаживаться вокруг костра, изредка поворачиваясь к собеседнику спиной, покачивая головой и подбрасывая на ладони крошечную золотистую звездочку с тонкой иглой... М-да, выехал из Сполоха десять дней назад... Угу. Снова подбросил и поймал в кольчужную рукавицу искристую женскую серьгу. Ехал из Сполоха, обходя стороной крупные города - хоронился от Белой Палицы... Сколько лет? Да-да, двадцать... И опять мелькает в воздухе золотая блестка - ах, вдруг выскользнула мимо пальцев, дерзко сверкнула и падает! падает прямо в костер!
Человек в панцире быстро нагнулся - ловко подхватил летучую каплю золота уже в самом пламени, у земли! Разогнуться, поднять голову он не успел - тихо и как-то медленно Данька вытащил из потайных воровских ножен на спине короткий меч и, почти не замахиваясь, опустил тяжелое послушное лезвие поперек вражеской шеи - там, где кончался кованый затылок шлема и начинался блестящий ворот новенького панциря. Рука болезненно заныла - удар стали о кость передался по трепетному клинку в рукоять... Данила сонно отвернулся за спиной что-то глухо брякнуло оземь, из костра колыхнулось облачко искр и тревожно всхрапнула темная лошадь избранного из воинов Данэила.
Все так же неторопливо, будто в задумчивости, Данька отошел от костра прочь, в холодную лесную темноту и прикрыл сухими веками горячие глаза. Разжал пальцы - отяжелевший и, наверное, окровавленный меч беззвучно скользнул в траву. Данила снова поднял веки и заставил себя посмотреть вверх в гулкое ночное небо. Тучи уже ушли: звездный свет хлестнул Даньку по лицу, и он вдруг расхохотался в голос, как давно уже не смеялся. На небе не было Млечного Пути.
Каширин смеялся, потому что сразу понял, что это всего лишь сон. А во сне мы не жалеем поверженных врагов и редко думаем о спасении души. Подняв с земли меч, Данила быстро вернулся к костру: здесь уже тошнотворно сладко пахло паленой кожей. Ударом ноги Данька выбросил из углей отрубленную голову врага, лезвием клинка поддел и отцепил потемневшую в огне личину. Он так и не узнает, какое лицо было у настоящего Данэила Казарина - новый Даниил, избранный из воинов и верный хранитель Камня тут же, не отходя от костра, впервые примерил еще горячую бронзовую личину с наглой металлической улыбкой и торским разрезом глаз. Маска файтера пришлась впору.
ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
верного слуги двух божественных господ,
обладателя волшебного сапога
(продолжение)
Oh... no! Not again! C'mon, give me a break.
I said - lemme outa'here!73
Проницательный читатель
Глава пятая.
В офисе господина Стожара
Hidden in his coat is a Red Right Hand.
Nick Cave74
В грохоте доспехов, в туче грибной сырости и колодезной плесени я приземлился... на кучу соломы, разумеется. Вот вам, потомки, второе правило начинающего тамбовского вора: всегда знай, где упадешь. Тут философия, господа.
В философском настроении я и поднялся на ноги, оглядывая совершенно темную душную пещерку. Вот радость! Больше всего на свете я хотел бы увидеть сейчас в пяти метрах от себя пару желто-зеленых и хищных глаз. Так оно и получилось. Глазастенький и неведомый зверь стоял совсем близко и выжидательно смотрел.
- Глаза сломаешь, - мрачно предрек я и задумался. В мозгу возникла логика: если зверь сытый - он посмотрит и уйдет восвояси. А если голодный... то... то я сам уйду.
И я пошел. В темноте даже ходить непросто, а я ведь пытался бежать! Разумеется, я поскользнулся на чем-то толстом и скользком и снова загремел кольчугой по паркету. Толстое и скользкое оказалось мохнатым пушистым зверем - а точнее, его шкурой. Для идиотов (кто не понял) объясняю: это был мех. То есть меха - много мехов. Они валялись на полу в страшном количестве, и будь я активист организации "Гринпис", тут же устроил бы самосожжение из чувства протеста. Нельзя так убивать дикую природу, чтобы потом по полу разбрасывать.
Вскоре я понял, почему я не член организации "Гринпис". На мехах было очень даже приятно лежать животом. И спиной тоже; и на боку. Тепло и мягко, как в ванне. Я расслабился в темноте и впервые с ужасом вспомнил, что нормальным людям иногда необходимо спать! И заснул бы я - но зеленые глаза снова возникли совсем рядом - бесшумно приблизились, гады.
- Эй ты, шкура! Иди сюда, я из тебя меха сделаю, - устало сказал я, зевая. - Я тебе устрою "Гринпис" в отдельно взятой стране... Я тебе припомню товарища Баумана... - Увы, разлюбезные потомки! Как вы уже догадались, я заснул. Помню только, что во сне дружелюбно беседовал с разноцветными глазами, вдруг появившимися у звериных шкур, на которых я спал. Я нежно называл их шкурами и гладил рукой. Нам было хорошо.
Когда я открыл глаза, этот мелкий парень сидел на своей табуретке и ковырял пальцем в носу. Он был острижен наголо, как неофашист, и потому внушал невольное уважение. Если вам десять лет и вы внушаете уважение, вы уже много добились в жизни. Почтительно посмотрев на парня, я покосился в сторону. В стороне ровно теплился очаг - по толстым одинаковым бревнам шелковисто бегали жидкие хвостики голубоватого пламени, а чуть выше равномерно нагревался толстый и мрачный котел.
- Ну, вставай, добрый молодец, - пискляво сказал пацан. Он перестал ковырять в носу, но палец наружу не извлек. - Сымай-ко портки, будем тебе задницу выпарывать!
Все мое уважение к неофашистам как рукой сняло. Я тяжко приподнялся, шагнул к пацану, устало протянул руку к его оттопыренному уху и вдумчиво охватил мочку железными пальцами. Парень жеста не понял, и напрасно. Я сдавил ухо и приподнял парня над табуреткой - пацан сильно покраснел, но не издал ни звука. Опустив мужественное дитя обратно на табуретку, я так же неспешно вернулся к своему меховому ложу.
- Ну ты обнахрапился, Мстилавка! - покачал головою пацан и вытер навернувшиеся на глаза слезы. - Своишь ли разуменье-то? Я ж тебя враз спалю, и пеплу не собрать! Мыслишь, коли ты стожарич, так я тебя на жалость приму? А ну! сымай портки!!! - Пацан выпрямился на табуретке и насупил белесые брови. - Х-холоп!
Лень было мне вставать, вот это факт. А иначе конец ребенку.
- Ша! - хрипло сказал я. - Заткнись, мелочь. Дядя спит.
- Ну добро же! - Парень вскочил на ноги и замахнулся кулачком. - Не хочешь подобру, по-родному - получай! Мелко взмахнув руками, парень непроизвольно присел, вытаращив глаза и сложив губы трубочкой - и я вдруг похолодел: от детских пальчиков блеснуло в стороны тонкими стеклянными ниточками - и сразу умер огонь в очаге, и снова потемнело в глазах.
Тут же, разумеется, появились зеленые гляделки во мраке. Они любили, когда темно - тут мы придерживались противоположных точек зрения. Я нащупал рукоять меча, а глаза надвинулись совсем близко. Как я ни старался, особой улыбчивости в этом взгляде не прочитал.
- Не трожи меч, дурень, - сказали глаза хрипло, словно собака во сне простонала. - Ну что, так-то покраше будет? Не желаешь ли теперь ухо мне потрепать? Дерзай, Мстиславко! Ну, раззудись плечо богатырско!
Я понял, что глаза засмеялись - и точно: из темноты хрипло забулькало.
- Ух-ххо-ххо! Ххо-ххо-хха! - Так, оказывается, смеются волки - я дословно воспроизвожу. - Ну како, добрый молодец, портки саморучно опустишь али помочь?
- Да вы что, батя! Не надо портков! Я вас и так признал, без портков, - радостно улыбнулся я. Ну конечно, это и есть Стожар. Старый фокусник волчью шкуру напялил и радуется. Ладно, я тебе подыграю. - Вы, батя, напрасно на меня так хищно смотрите. Это не я вашу недвижимость спалил. Это Рогволод Опорьев, известный под бандитской кличкой Посвист. Он зело невоспитанный тип и почти атеист. За что и был мною избит для торжества педагогики.
- Пыхнуть бы тебе огневицей в темя! Уж не ты ли, червь поденный, притащил ко мне в чтище пучинного огня?! Не ты ли выпалил мне древеса, да травы, да кумирни мои нерушимые?! Ну - сказывай правду! У тебя ли часом меч алыберский?! - Божественные глаза льдисто сузились, и, противно холодея, я почувствовал, что сейчас во всем признаюсь...
К счастью, удалось перебороть в себе пагубные суицидальные наклонности:
- Что вы, батя! - ужаснулся я. - Я к Стозваночке в гости зашел, она меня приглашала! Приходи, говорит, - чайку попьем, звездное небо понаблюдаем... Я и заглянул на часок! А про алыберский меч впервые слышу.
- Ну смотри, Мстислав, коли криво мне рассказываешь! А то ведь я у самого Сварога истину узнаю - он все ведает! - Волчара явно успокоился кажется, поверил.
- Только не надо Сварогу звонить! - взмолился я. - У нас с этим господином разные взгляды на жизнь. Я, как известно, скромный пацифист, а он - зверюга и бандит эсэсовский. Я лучше за вас, батька, на фронт пойду - на врагов. Пустите на врагов, а?
Волчий взгляд потеплел.
- За дерзость и цена тебе высока, дитятко. За то, что Сварожье имя суемолвишь без страха. Люблю я таких - храбрых да налетчивых. Мыслю, разбойник вроде тебя мне и надобен. Только... - Зеленый взгляд вдруг электрически вспыхнул, дико взвизгнули по полу звериные когти - и я почувствовал, как страшно ощерилась во мраке невидимая пасть. - Щ-щ-щенок! Арр-рвань бездомная! Ты что ж это приволок ко мне?! Что там скрываешь - за пазухой, а?!
Вспыхнул, выкалывая глаза желтыми искрами, притаившийся в темноте очаг - я ринулся, перекатываясь по шкурам, прочь от вздыбленного седого волка и его раскаленных глаз. И - свет ударил в меня хрустальной паутиной - перед глазами мелькнули на ослепительно белом фоне розовые сеточки зрительного нерва - отброшенный на спину, я зажал обожженное лицо холодной сталью рукавицы.
Передо мной стоял, покачиваясь в ореоле медного сияния, высокий однорукий старик с черной бородой, заплетенной в косу. Пергаментное лицо, иссеченное сотнями колких шрамов, было мертво - и только хищные брови, скрывавшие взгляд, карательно двинулись вниз.
- Там... за пазухой. Отдай.
Его речь упруго ударила в землистые стены, и шумно осыпались целые комья грязи с потолка - на серебристые, бурые, иссиня-черные меха, устилавшие пол. Я напрягся, подбирая под себя колени и выигрывая время для логического мышления. За пазухой у меня были только два незначительных предмета - моток Метанкиного пояса с пухлыми кистями да ветхий обрезок княжьего кушака, последняя память о покойном Всеволоде Властовском.
И, наконец, только благодаря стольному боярину Окуле в коганом подполье стало известно о страшном заговоре недобитых имперских вельмож, бежавших из Царьграда на Русь после разорения Базилики полчищами Черного Арапина.
Весть о гибели крестовой Империи и о самоубийстве прошлой зимой последнего из базилевсов утешила раненое сердце Жир-хана. Он не мог смириться с нелепой трагедией уничтоженного славянами каганата, но сладко было думать о том, что и давний враг итильских жрецов, некогда процветающая христианская Базилика не смогла выдержать натиска унгуннов и сарацин. Пусть разрушен Саркел и сожжены библиотеки книжников - Жир-хан мог утешать себя мыслью о том, что ненавистная династия багрянородных императоров тоже навсегда вырублена под корень кривыми саблями восточных воителей. Однако тревожные новости сообщал ему Окула: изгнанные из Царьграда имперские лизоблюды стали один за другим перебираться на Русь и, пользуясь тупым славянским гостеприимством, проповедуют здесь свою крестовую веру! Мало того, что один из племянников мертвого базилевса, недоношенный и болезненный выродок Алексиос Геурон заручился благорасположением престольского князя Ярополка и выпросил в правление вотчинный удел совсем недалеко отсюда, в Вышграде! Мало того, что беглые базиликские монахи успели основать в диких лесах десятки своих часовен, понарыть в пещерах кельи и понаставить крестов в бывших языческих капищах - теперь, как сообщал из столицы Окула, эти царьградские заговорщики задумали окрестить Русь, обратить славянских скотов в свою нищенскую, унизительную веру!
Вот что писал Жир-хану Окула: некогда высокопоставленный императорский царедворец Колокир сумел бежать от вооруженных слуг Черного Арапина, прихватив с собой могущественные стати Базилевсов - золотой венец, скипетр и державу. Если верить старым легендам, эти знаки царской власти обладали странной, ни с чем не сравнимой магической мощью: они якобы могли подчинять законам и мечтам Империи сердце любого человека. Даже теперь, когда Империя лежала в руинах, Колокир и его прихвостни не хотели разувериться в этом сомнительном свойстве Царьградских Статей: они задумали тайно перевезти их на Русь и превратить могущественного правителя славянских земель в заложника императорского венца! Они всерьез мечтали возродить Империю под славянским небом - и вместо языческих идолов водрузить на Боричевом Взъеме в Престоле поднятый с земли Константинов Крест.
Жир-хан не хуже самого Окулы понимал, что это означало бы окончательную гибель каганата. Сброшенный с купола Святой Премудрости Крест должен удариться оземь и навсегда сгинуть под копытами сарацинских лошадей. Он должен упасть в пыльное море забвения, а не в сердце славянских воинов иначе крестовая вера заставит синие глаза тощих ратников светиться совсем необычным и пугающе спокойным светом... Нет, этому необходимо противостоять - Колокир не должен довезти императорские Стати на Русь.
Именно поэтому Окула собирал теперь самых лучших воинов коганого подполья. Он призвал к оружию шестерых хранителей-каменош - каждый из них должен в разное время приехать на Жерехов двор, дабы из уст Жир-хана узнать место общей встречи: Малков Починок, глухой рыбацкий хутор на топком Глыбозере. Последним из хранителей камня в селение Косарцево к Жереху прибыл из далекого града Сполоха ловкий полукровка Данэил, сын итильского книжника и продажной кривичской славянки.
VII
Они встретились почти на пороге дома - в сенях. Данька вышагнул из-за косяка на лестницы, чтобы спуститься с мостов - и толкнулся плечом в чью-то жесткую грудь, затянутую в блестящий бронированный панцирь: быстро отступил на полшага, высвобождая правую руку для короткого удара цепом. Сухо треснула ступенька - человек в панцире тоже отпрянул вбок, с лету наваливаясь спиной на перила и поднимая голову;
Данька увидел черные и жадные угольки глаз в прорезях бронзовой личины и подумал: правым локтем в голову - так, чтобы проломил поручни и упал с лестницы, а там я его догоню...
Данька сдержал себя в последний миг.
- Данэил? - быстро прошептал он. - Я узнал тебя. Уходи - здесь засада Белой Палицы. Они убили Жереха...
Только на мгновение Данька отвел глаза от стальной личины незнакомца словно оглянулся в беспокойстве на дверь, из-за которой могли вот-вот появиться ищейки Белой Палицы. Вновь обернул встревоженную морду, чтобы встретить горящий взгляд, блестевший в глазницах маски , - и испугался. Не потому, что увидел жадное острие серого кинжального лезвия, мелко подрагивавшего перед глазами. Он с ужасом осознал, что совершенно упустил из виду, не заметил этого быстрого и нервного движения неприятельской руки, в которой был зажат теперь тонкий и длинный нож, похожий на стилет. У незнакомца была молниеносная реакция...
- Цыц, не шуми, - вполголоса сказала железная маска, и человек в панцире приблизился, навалился всем телом: Данила ощутил под правым глазом льдистое прикосновение кинжального жала. - Засада, говоришь? Жереха прирезали? А сам кто будешь, лихой молодец?
Дергать цепом было уже поздно - Данька понял, что скользкому лезвию сейчас очень несложно проникнуть внутрь его черепа. Он промолчал.
- Ты, никак, будешь человечек Белой Пальцы? - Колкие зрачки в прорезях надменной личины насмешливо сузились. Данила поморщился устало и осторожно - чтобы не поранить нижнее веко об острие стилета.
- Я всего лишь хочу спасти твою жизнь, о избранный из воинов. Твоя сила, Данэил, нужна нашему униженному народу. Если ты хочешь узнать про меня больше... что ж: опусти взгляд ниже. Там - за воротом кольчуги - ты найдешь доказательство.
Ловкие пальцы в кожаной перчатке юрко скользнули Даниле за пазуху, нащупали крошечный амулет и туг же испуганно отпрянули: с Данькиной шеи свесился и закачался на длинной веревке, нехорошо мигая темным глазом, помятый жетон со сцепленными угломерами...
- Да поможет тебе мышца великого бога, о хранитель Камня! пробормотал незнакомец иным голосом. Лезвие стилета исчезло так же быстро, как появилось - и Данька снова испугался этого неуловимого движения вражеской руки.
- Надо спешить! - Данила сжал незнакомцу локоть, слегка подталкивая вниз, к выходу. - Здесь опасно! Жир-хан лежит мертвым у себя в горнице - я видел его тело.
В чужих глазах мутным облачком мелькнуло недоверие.
- Если хочешь - поднимись наверх и убедишься сам. - Данька безучастно отвернулся. - Однако будь осторожен: там полно славянских скотов! Они заготовили ловушку. Лично я не останусь здесь ни на миг... Я предупредил тебя - и теперь ухожу!
Словно в подтверждение Данькиных слов из гостевого двора донесся сквозь прикрытые двери внезапный грохот, похожий на падение тела! И сразу вослед резкий неприятный взвизг нескольких луженых глоток - не то боевой клич, не то пьяный гогот! Что это? - Данька побледнел и, оттолкнув плечом незнакомца в панцире, прыгнул по ступеням на порог - кажется, он думал теперь только о собственном спасении...
Несложный трюк удался: молча метнулся за ним избранный из воинов, выбежал на двор, чуть пригибая голову - не выпуская из рук кинжальной рукояти и часто оглядываясь. Поспешил к коновязи, не теряя из виду широкой Данькиной спины, пятнистого грязно-кольчужного сгустка звериной прыгучести... Скорее, скорее к лошадям - и прочь отсюда, из разоренного Жирханова гнезда, наутек из русской западни!
VIII
Пусть сильней метет пороша,
Я бесцельно еду вдаль.
И не сказать, чтоб я хороший...
Но мне себя ни чуточки не жаль.
Павел Кашин
Сквозь стылый ночной лес, через суматошную жуть черных веток, рушивших на плечи ледяные потоки недавнего дождя, они неслись молча и не оглядываясь - парой лунно-стальных истребителей мелькая в просветах дерев... Наконец первый всадник одернул разогнавшегося, обезумевшего от страха жеребца крутым рывком узды едва не свернул ему голову - темная лошадь второго воина тоже захрипела и стала как вкопанная. Первый бесшумно опустился из седла на землю, торопливо пробежал вперед несколько шагов, замер на миг - и поманил рукой второго: на этой укромной поляне, зажатой в угол между гнилым болотцем и жесткой стеной бурелома, можно укрыться до рассвета.
Они не обмолвились ни словом, пока Данька разводил в середине прогнившего пня маленький воровской костер - человек в панцире стоял рядом, схоронив кисть правой руки в жестяных складках дорожного плаща. Только когда вялые отсветы пламени пятнами желтого олова заиграли на железной маске воина Данэила, Даньке показалось, что в глазах незнакомца утих нервный звездный блеск. Коганый витязь опустился перед костром на корточки: скорченное рослое тело озарилось теплой мутью огня. Подбрасывая в небольшой дымный клубок плазменного жара короткие сырые ветки, Данька украдкой оглядел врага: толстый панцирь поверх плотной кожаной рубахи, глухой шлем с личиной... жесткой гранью под плащом угадывается меч (еще один клинок, потолще и подлинней - Данька заметил ранее - был привязан к седлу). Глаза в прорезях маски молодые и презрительные, а движения мягкие и очень быстрые, пугающе быстрые. Впервые Данила осознал, что не ощущает прежней уверенности в себе, не знает, как закончится предстоящая схватка с Данэилом. Поэтому он долго молчал, заботливо поправляя выпадающие из огня угли, розовой плесенью тлевшие во мраке.
- Как твое имя, о хранитель камня? - бесцветным голосом спросил Данэил, и Данька понял, что схватка началась.
- Меня зовут Облак-хан, - ответил он, и слова прозвучали как глухой скрежет клинка, выдернутого из ножен.
- Ты не похож на торка.
- Да. Подобно твоей матери, моя мать была славянкой. Пауза, как после обмена ударами. Мутные кляксы света танцуют по поверхности блестящего панциря. Почему он прячет руку под плащом - не хочет выпустить из пальцев свой кинжал?
- Как ты оказался в этих краях? - Снова испытующий взгляд из-под холодно улыбающейся маски.
- Мы искали здесь одного славянского кузнеца. Так повелел Окул-хан. Почему ты меня допрашиваешь? Ты не веришь потайному знаку Камня?
- Я верю знаку Камня. Я не верю людям - никому. Так учил меня Окул-хан. И ты ответишь мне, незнакомец, потому что я так хочу.
- Ты прав, Даниил. Я готов ответить на твои вопросы, Что ты хочешь знать?
- Как погиб Жир-хан?
- Я не знаю. Я прибыл к нему с письмом от Окулы. Он был уже мертв. На дворе я видел несколько боевых лошадей.
Уверен, что его выследили люди Белой Палицы. Они едва не схватили меня самого на дороге под Морамом.
- Покажи письмо, которое ты вез Жир-хану. Данила молча протянул клочок бересты, предусмотрительно выдернутый давеча из толстых Жереховых пальцев. Осторожно, как пропитанный ядом платок, Даниил ухватил записку кожаными пальцами перчатой рукавицы и стал читать, то и дело поглядывая на молчаливого Даньку, перемешивавшего угли в костре поседевшим концом тонкой веточки.
- С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан - их же накорми подай что спросят - медленно зачитал он и склонил голову, не сводя с Даньки внимательных чуть насмешливых глаз. Куда подевались твои спутники, Облак-хан? Неужели их тоже выследили люди Белой Палицы? И прирезали легко, будто спящих свиней?
Данька вдруг рывком вскочил на ноги - Данэил успел дернуть рукой, выхватывая из-под плаща свой стилет, - но никто не собирался атаковать его. Данька просто распрямил плечи и свысока посмотрел на собеседника:
- Ты жалкий щенок, Данэил, - а вовсе не избранный из воинов. Только безмозглые сучьи дети насмешливо говорят о смерти великих людей. Да падут твои нечистые слова позором на твою собственную пустую голову!
Человек в панцире замер, по-прежнему сидя на согнутых напряженных ногах - словно не смея подняться. Он не вскочил на ноги и не сделал выпада - он промолчал. И Данила почувствовал, что невидимое лезвие достало противника и вязко вошло в коганую грудь под самой шеей.
- Славная воительница Смеяна и доблестный Одинок-хан погибли в схватке с язычниками. Осажденные в ночи ищейками Белой Палицы, они сгорели заживо в жестоком пламени... Великие хранители Камня сгинули в доблести, достойной молодых львов! Я молюсь, да сопричтет их грядущий мессия к сонмищам избранных сынов Эсраила!
Человек в панцире покачнулся и задрожал; вдруг выронил из пальцев кинжал и схватился руками за голову - как будто последние слова Данилы обрушились на него подобно страшному удару боевого цепа. Данька отступил на полшага, все еще опасаясь внезапного движения кожаной перчатки, - но противник уже был повержен. Избранный из воинов Данэил поднял голову - на бронзовой маске застыло прежнее неподвижно-высокомерное выражение, но в огромных черных глазах скользкой тенью метался ужас.
- Смеяна... погибла? О великий бог!.. - простонал человек в панцире. - О великий бог, это невозможно! Она не могла...
- Умирая, она оставила нам вот это... - Данька протянул врагу раскрытую ладонь, на дне которой тускло дрожала острая капля света, крошечная шестигранная звездочка на тонкой игле, обнаруженная на дне ручья неподалеку от сгоревшей Данькиной кузни. - Это ее серьга... Это наша память о великой воительнице.
- Нет! - Данэил едва заметно отшатнулся. - Не показывай! Я не верю! Великий бог, бог каменных пророчеств не допустит ее гибели! Я помню ее ребенком... Она была рождена для славы и почестей!
- Вы воспитывались вместе? - Данила снова присел рядом.
- Да, в Саркеле... Мой отец, Моккей Казарин, был жрецом каменных таблиц, а родители Смеяны жили на соседней улице, близ бестиария... Мы были одногодками и часто играли вместе... - Голос воина задрожал, и он вновь судорожно дернул рукой, закрывая ладонью бронзовую личину. - После пришествия славян и разрушения Саркела отец бежал в землю кривичей, в сумасшедший город Сполох. С тех пор я не встречал моей милой Смеяны, только слышал от отца о ее подвигах... Тринадцать тягостных лет прошло... и я никогда больше ее не увижу!
- Твое сердце скоро утешится отмщением, о избранный из воинов Данэил! - Данька почувствовал, что ошеломленного врага нужно добивать. - Ты выполнишь то, что промыслено богом. Ты станешь орудием в его карающей деснице и отомстишь убийцам Смеяны. Жир-хан должен был рассказать тебе о нашем предстоящем походе - я сделаю это вместо него. Мы вместе отправимся на Малков хутор и встретим там своих... В пути я передам тебе все, что поведал мне Окула, но сначала я должен... - Данила сделал паузу и твердо закончил фразу: - Я должен испытать тебя.
Даниил медленно обернул к нему свою маску с неизменной наглой улыбкой бронзового лица.
- Прочитай послание Окул-хана до конца. Там написано: "испытай всякого нашего воина, чтобы удостовериться, не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами"... Это повеление Окул-хана, и тебе придется подчиниться. Теперь ты будешь отвечать мне, Данэил.
И сразу - не давая врагу опомниться - первый вопрос, короткий и отменно заточенный. За ним снова и снова - безучастным, скучающим голосом...
...Допрос продолжался недолго. Данька спрашивал быстро и часто перебивал, не дослушав ответа, - словно вспоминал о чем-то своем. Поднялся на ноги и стал в задумчивости прохаживаться вокруг костра, изредка поворачиваясь к собеседнику спиной, покачивая головой и подбрасывая на ладони крошечную золотистую звездочку с тонкой иглой... М-да, выехал из Сполоха десять дней назад... Угу. Снова подбросил и поймал в кольчужную рукавицу искристую женскую серьгу. Ехал из Сполоха, обходя стороной крупные города - хоронился от Белой Палицы... Сколько лет? Да-да, двадцать... И опять мелькает в воздухе золотая блестка - ах, вдруг выскользнула мимо пальцев, дерзко сверкнула и падает! падает прямо в костер!
Человек в панцире быстро нагнулся - ловко подхватил летучую каплю золота уже в самом пламени, у земли! Разогнуться, поднять голову он не успел - тихо и как-то медленно Данька вытащил из потайных воровских ножен на спине короткий меч и, почти не замахиваясь, опустил тяжелое послушное лезвие поперек вражеской шеи - там, где кончался кованый затылок шлема и начинался блестящий ворот новенького панциря. Рука болезненно заныла - удар стали о кость передался по трепетному клинку в рукоять... Данила сонно отвернулся за спиной что-то глухо брякнуло оземь, из костра колыхнулось облачко искр и тревожно всхрапнула темная лошадь избранного из воинов Данэила.
Все так же неторопливо, будто в задумчивости, Данька отошел от костра прочь, в холодную лесную темноту и прикрыл сухими веками горячие глаза. Разжал пальцы - отяжелевший и, наверное, окровавленный меч беззвучно скользнул в траву. Данила снова поднял веки и заставил себя посмотреть вверх в гулкое ночное небо. Тучи уже ушли: звездный свет хлестнул Даньку по лицу, и он вдруг расхохотался в голос, как давно уже не смеялся. На небе не было Млечного Пути.
Каширин смеялся, потому что сразу понял, что это всего лишь сон. А во сне мы не жалеем поверженных врагов и редко думаем о спасении души. Подняв с земли меч, Данила быстро вернулся к костру: здесь уже тошнотворно сладко пахло паленой кожей. Ударом ноги Данька выбросил из углей отрубленную голову врага, лезвием клинка поддел и отцепил потемневшую в огне личину. Он так и не узнает, какое лицо было у настоящего Данэила Казарина - новый Даниил, избранный из воинов и верный хранитель Камня тут же, не отходя от костра, впервые примерил еще горячую бронзовую личину с наглой металлической улыбкой и торским разрезом глаз. Маска файтера пришлась впору.
ДНЕВНИК МСТИСЛАВА,
верного слуги двух божественных господ,
обладателя волшебного сапога
(продолжение)
Oh... no! Not again! C'mon, give me a break.
I said - lemme outa'here!73
Проницательный читатель
Глава пятая.
В офисе господина Стожара
Hidden in his coat is a Red Right Hand.
Nick Cave74
В грохоте доспехов, в туче грибной сырости и колодезной плесени я приземлился... на кучу соломы, разумеется. Вот вам, потомки, второе правило начинающего тамбовского вора: всегда знай, где упадешь. Тут философия, господа.
В философском настроении я и поднялся на ноги, оглядывая совершенно темную душную пещерку. Вот радость! Больше всего на свете я хотел бы увидеть сейчас в пяти метрах от себя пару желто-зеленых и хищных глаз. Так оно и получилось. Глазастенький и неведомый зверь стоял совсем близко и выжидательно смотрел.
- Глаза сломаешь, - мрачно предрек я и задумался. В мозгу возникла логика: если зверь сытый - он посмотрит и уйдет восвояси. А если голодный... то... то я сам уйду.
И я пошел. В темноте даже ходить непросто, а я ведь пытался бежать! Разумеется, я поскользнулся на чем-то толстом и скользком и снова загремел кольчугой по паркету. Толстое и скользкое оказалось мохнатым пушистым зверем - а точнее, его шкурой. Для идиотов (кто не понял) объясняю: это был мех. То есть меха - много мехов. Они валялись на полу в страшном количестве, и будь я активист организации "Гринпис", тут же устроил бы самосожжение из чувства протеста. Нельзя так убивать дикую природу, чтобы потом по полу разбрасывать.
Вскоре я понял, почему я не член организации "Гринпис". На мехах было очень даже приятно лежать животом. И спиной тоже; и на боку. Тепло и мягко, как в ванне. Я расслабился в темноте и впервые с ужасом вспомнил, что нормальным людям иногда необходимо спать! И заснул бы я - но зеленые глаза снова возникли совсем рядом - бесшумно приблизились, гады.
- Эй ты, шкура! Иди сюда, я из тебя меха сделаю, - устало сказал я, зевая. - Я тебе устрою "Гринпис" в отдельно взятой стране... Я тебе припомню товарища Баумана... - Увы, разлюбезные потомки! Как вы уже догадались, я заснул. Помню только, что во сне дружелюбно беседовал с разноцветными глазами, вдруг появившимися у звериных шкур, на которых я спал. Я нежно называл их шкурами и гладил рукой. Нам было хорошо.
Когда я открыл глаза, этот мелкий парень сидел на своей табуретке и ковырял пальцем в носу. Он был острижен наголо, как неофашист, и потому внушал невольное уважение. Если вам десять лет и вы внушаете уважение, вы уже много добились в жизни. Почтительно посмотрев на парня, я покосился в сторону. В стороне ровно теплился очаг - по толстым одинаковым бревнам шелковисто бегали жидкие хвостики голубоватого пламени, а чуть выше равномерно нагревался толстый и мрачный котел.
- Ну, вставай, добрый молодец, - пискляво сказал пацан. Он перестал ковырять в носу, но палец наружу не извлек. - Сымай-ко портки, будем тебе задницу выпарывать!
Все мое уважение к неофашистам как рукой сняло. Я тяжко приподнялся, шагнул к пацану, устало протянул руку к его оттопыренному уху и вдумчиво охватил мочку железными пальцами. Парень жеста не понял, и напрасно. Я сдавил ухо и приподнял парня над табуреткой - пацан сильно покраснел, но не издал ни звука. Опустив мужественное дитя обратно на табуретку, я так же неспешно вернулся к своему меховому ложу.
- Ну ты обнахрапился, Мстилавка! - покачал головою пацан и вытер навернувшиеся на глаза слезы. - Своишь ли разуменье-то? Я ж тебя враз спалю, и пеплу не собрать! Мыслишь, коли ты стожарич, так я тебя на жалость приму? А ну! сымай портки!!! - Пацан выпрямился на табуретке и насупил белесые брови. - Х-холоп!
Лень было мне вставать, вот это факт. А иначе конец ребенку.
- Ша! - хрипло сказал я. - Заткнись, мелочь. Дядя спит.
- Ну добро же! - Парень вскочил на ноги и замахнулся кулачком. - Не хочешь подобру, по-родному - получай! Мелко взмахнув руками, парень непроизвольно присел, вытаращив глаза и сложив губы трубочкой - и я вдруг похолодел: от детских пальчиков блеснуло в стороны тонкими стеклянными ниточками - и сразу умер огонь в очаге, и снова потемнело в глазах.
Тут же, разумеется, появились зеленые гляделки во мраке. Они любили, когда темно - тут мы придерживались противоположных точек зрения. Я нащупал рукоять меча, а глаза надвинулись совсем близко. Как я ни старался, особой улыбчивости в этом взгляде не прочитал.
- Не трожи меч, дурень, - сказали глаза хрипло, словно собака во сне простонала. - Ну что, так-то покраше будет? Не желаешь ли теперь ухо мне потрепать? Дерзай, Мстиславко! Ну, раззудись плечо богатырско!
Я понял, что глаза засмеялись - и точно: из темноты хрипло забулькало.
- Ух-ххо-ххо! Ххо-ххо-хха! - Так, оказывается, смеются волки - я дословно воспроизвожу. - Ну како, добрый молодец, портки саморучно опустишь али помочь?
- Да вы что, батя! Не надо портков! Я вас и так признал, без портков, - радостно улыбнулся я. Ну конечно, это и есть Стожар. Старый фокусник волчью шкуру напялил и радуется. Ладно, я тебе подыграю. - Вы, батя, напрасно на меня так хищно смотрите. Это не я вашу недвижимость спалил. Это Рогволод Опорьев, известный под бандитской кличкой Посвист. Он зело невоспитанный тип и почти атеист. За что и был мною избит для торжества педагогики.
- Пыхнуть бы тебе огневицей в темя! Уж не ты ли, червь поденный, притащил ко мне в чтище пучинного огня?! Не ты ли выпалил мне древеса, да травы, да кумирни мои нерушимые?! Ну - сказывай правду! У тебя ли часом меч алыберский?! - Божественные глаза льдисто сузились, и, противно холодея, я почувствовал, что сейчас во всем признаюсь...
К счастью, удалось перебороть в себе пагубные суицидальные наклонности:
- Что вы, батя! - ужаснулся я. - Я к Стозваночке в гости зашел, она меня приглашала! Приходи, говорит, - чайку попьем, звездное небо понаблюдаем... Я и заглянул на часок! А про алыберский меч впервые слышу.
- Ну смотри, Мстислав, коли криво мне рассказываешь! А то ведь я у самого Сварога истину узнаю - он все ведает! - Волчара явно успокоился кажется, поверил.
- Только не надо Сварогу звонить! - взмолился я. - У нас с этим господином разные взгляды на жизнь. Я, как известно, скромный пацифист, а он - зверюга и бандит эсэсовский. Я лучше за вас, батька, на фронт пойду - на врагов. Пустите на врагов, а?
Волчий взгляд потеплел.
- За дерзость и цена тебе высока, дитятко. За то, что Сварожье имя суемолвишь без страха. Люблю я таких - храбрых да налетчивых. Мыслю, разбойник вроде тебя мне и надобен. Только... - Зеленый взгляд вдруг электрически вспыхнул, дико взвизгнули по полу звериные когти - и я почувствовал, как страшно ощерилась во мраке невидимая пасть. - Щ-щ-щенок! Арр-рвань бездомная! Ты что ж это приволок ко мне?! Что там скрываешь - за пазухой, а?!
Вспыхнул, выкалывая глаза желтыми искрами, притаившийся в темноте очаг - я ринулся, перекатываясь по шкурам, прочь от вздыбленного седого волка и его раскаленных глаз. И - свет ударил в меня хрустальной паутиной - перед глазами мелькнули на ослепительно белом фоне розовые сеточки зрительного нерва - отброшенный на спину, я зажал обожженное лицо холодной сталью рукавицы.
Передо мной стоял, покачиваясь в ореоле медного сияния, высокий однорукий старик с черной бородой, заплетенной в косу. Пергаментное лицо, иссеченное сотнями колких шрамов, было мертво - и только хищные брови, скрывавшие взгляд, карательно двинулись вниз.
- Там... за пазухой. Отдай.
Его речь упруго ударила в землистые стены, и шумно осыпались целые комья грязи с потолка - на серебристые, бурые, иссиня-черные меха, устилавшие пол. Я напрягся, подбирая под себя колени и выигрывая время для логического мышления. За пазухой у меня были только два незначительных предмета - моток Метанкиного пояса с пухлыми кистями да ветхий обрезок княжьего кушака, последняя память о покойном Всеволоде Властовском.