Миронов Арсений. Древнерусская Игра - Много шума из никогда

   "Когда-нибудь тебе оторвут твою лысую голову", - холодно подумал Данька, шагая на порог дома. Внутри по-прежнему темно... Странная картина: две женщины спокойно сидят у стола, одна из них нежно гладит другую по тонкой щеке, теребит пряди темных волос у виска. Как будто и не допрос это - в углу застыла тень Скараша с отеческой полуулыбкой на узком лице. И Смеяна так нежно говорит что-то, едва касаясь кончиками пальцев смуглой кожи на восточном лице собеседницы... Густые ресницы второй женщины опущены, на высоких, неуловимо монголоидных скулах легкий румянец... похоже на тихий, сердечный разговор двух сестер. Только вот густой запах в комнате слишком знаком Даниле. Гнилая сладость, липкий эфир... "Аймаун беш". "Вино честных людей".
   Он подошел ближе - так и есть: тонкие руки смуглой гостьи заведены за спину, кожаными ремешками притянуты к спинке лавки. На губах белесый налет засохшего меда, маленький нос и щеки блестят от пыльцы наркотической петунии - видно, немало дурманящего меда Смеяна насильно залила ей в онемевшее горло, мягко раздвигая дрожащие зубы краем металлической чаши... А чудо как хороша Михайлина жена, поразился Данька: высокая и грациозная, несмотря на нищенское рванье, под ворохом серых тряпок скрывающее гибкий стан ханской племянницы. Длинная шея царицы центавров. Маленькая точеная грудь. Но главное - неистово-черные азиатские глаза в узком аккуратном разрезе век, в ночном шорохе ресниц. Только сейчас эти глаза уже не видят ничего, кроме золотистых змеек и лазоревых искр в зеленом стекле вокруг...
   - Мы бьемся над ней давно, - зашептал в ухо Скараш, касаясь колючим плечом и щекоча Данькину шею влажной бородой. - Эта калинская красавица умело борется с петуниевым хмелем... Все время пытается заснуть и болтает сквозь сон какую-то бессмыслицу! Потратил на нее одиннадцать унций петуниевой пыли - тщетно.
   - Лебедушка... сестрица моя... - мягко зашептала Смеяна, уже касаясь губами лебединой шеи пленницы. - Ну где же, где ты потеряла своего милого, суженого своего Мишеньку? Давай поищем его... Куда он мог пойти, наш милый Потык? Куда он спрятался от нас?
   Она опустилась на пол перед сидящей Лебедью, обняла ее руками за бедра и по-кошачьи потерлась щека о щеку: их волосы смешались, черные на черном, соперничая в своем полуночном блеске - вьющиеся и легкие у Смеяны, прямые и тяжелые у Лебеди. Данька вздрогнул: он почти залюбовался этим невиданным зрелищем изощреннейшего из допросов! Лебедь тихо простонала, облизывая бледным языком бесчувственные, засахарившиеся губы - и вдруг слабо дернулась на стуле: изо рта у нее пузырьками выступила прозрачная пена... Господи, они замучат ее, содрогнулся Данька - и быстро обернул к Скарашу спокойное лицо:
   - Я оставил девчонку в живых. Бустя... она очень ласковая и послушная. В овраге за сараем... Хочешь застать ее теплой - поспеши.
   Скараш благодарно смежил веки, неторопливо разгладил бороду. Осторожно обогнув стол, вышел в двери, прочь процокал каблуками по крыльцу.
   "До оврага - пять минут, обратно - еще две. Всего семь", пронеслось в голове, и Данила начал действовать. Просто отошел в темный угол к заставленному окну. Достал из-за сапожного голенища маленький ножик с костяной ручкой, спрятал в ладони правой руки, лезвием в рукав. Пальцами левой нащупал за пазухой легкий ворох золотых да серебряных браслетов волшебные бубенчики полуденицы Метанки, приворотное зелье маленькой медовой феи. Покосился на затянутую в кожаный доспех узкую спину прекрасной воительницы Смеяны, склонившейся над связанной пленницей. И слегка встряхнул в руке заблестевшую мягкими искрами звонкую кудель цепочек да золотой паутины, усеянной веселой сотней крошечных колокольчиков. Словно в раздумье, приложил к запястью мягкую, как пучок женских волос, связку браслетов. Закрепил единственной застежкой, продев жальце серебряного крючка в ушко золотой петли.
   Он стоял спиной, отвернувшись к оконной раме, упираясь кулаками в подоконник и ощущая в правом кулаке жесткую рукоять ножа. Стоял спиной поэтому не видел, как Смеяна обернула бледное лицо. Как оттолкнула прочь полусонную Лебедушку, тихо поднялась на ноги, роняя на пол с распрямившихся колен черную леопардовую шкуру. Данила и сам ужаснулся очевидному могуществу чарующих бубенцов - когда прохладные узкие ладони легли ему сзади на плечи, он обернулся. Встретив его взгляд, Смеяна как будто пошевелила плечами - и расслабленный кожаный корсет, шумящая серебряными кольцами кольчуга оставили ее тело, выпустили из нежных объятий узенькие плечи, смуглую сочную грудь и мягкий, ранимый живот - с шорохом скатились до бедер и чудом задержались там, провисая складками на боевой перевязи кинжалов. Данила увидел, как быстро растворяются искры в зрачках, как гаснет ее взгляд в потемневших дымчатых глазах, как очевидно набухают веки, губы и темные соски почувствовал: от Смеяны, словно от красивой кошки, пахнет свежим молоком, золотыми рыбками и теплой шерстью.
   - Только тебя хочу, - спокойно сказала она незнакомым полудетским голосом, обнимая его и протискиваясь между ним и подоконником, прижимая острые груди к Данькиной рубашке. - Тебя, и тебя, и тебя...
   - Смеяна... Я ждал тринадцать лет. Как я мечтал добиться твоей любви! - Данька почувствовал: плотно прогибается под пальцами гладкая, почти скользкая кожа у нее на талии, чуть выше поясницы. Костяная ручка ножа в ладони повлажнела от пота. Всего одно движение - вот сюда, где между двумя его пальцами дрожит впадинка меж ребер...
   - Нет, не лги мне, любимый! - Она тряхнула головой, и взгляд потерялся в темноте нахлынувших волос. - Не думай, что я поверила тебе. У того Данэила были совсем другие глаза - чернее, чем вода в колодце! У тебя глаза светлые, как мед... Ты - никакой не Данэил, но это даже хорошо... Потому что я хочу только тебя, мой таинственный воин.
   Данькина рука сама по себе двинулась вверх, путаясь в шелковой темноте волос - нож развернулся в пальцах, жестко заострился лезвием наружу...
   И тут ее лицо исказилось - в глаза полыхнуло ужасом! - с неожиданной силой вцепилась Даньке в рубаху: дернула вниз, пригибаясь вместе с ним к подоконнику! В тот же миг воздух над Данькиной головой раскроила горячая волна: неведомый смертоносный заряд с ревом, задевая и выдергивая волосы, пронесся на бреющем и - пушечным ядром ударил в затворенное окно, мгновенно разбрызгивая его тучей колючих древесных осколков!
   - Беги, милый! Это ворон - он убьет тебя! - взвизгнула над ухом женщина, острым обнаженным локтем толкнула в ребра.
   Оторвав от подоконника в кровь разбитое лицо, Данька шарахнулся по стене вбок, загребая локтями по доскам: только теперь он увидел на пороге комнаты то, что Смеяна заметила как раз вовремя - поджарая фигура Свища! Голый по пояс, уже обезумевший и страшный, он замер в дверном проеме длинная ревнивая десница выброшена перед собой, зависла в воздухе, черный перстень горит на кулаке и даже звенит, как разбуженное насекомое, посверкивая синими искрами... только стального ворона нет на плече - потому что ворон в воздухе, он совсем рядом: высадив на улицу оконную раму, разворачивается над крышей для повторного захода на цель!
   Уже в прыжке Данила заметил, как Свищ сгибает руку в локте, выворачивая кулак тыльной стороной наружу, - словно подтягивая кого-то на невидимой железной струне... Рывком оттолкнувшись от пола, Данила прыгнул через широкий стол, перекатился по столешнице к дальней стене - но длинная длань движется быстрее, она настигает, и вражий кулак снова направлен прямо Даньке в голову! Ревущий звук в небе над домом все ближе, усиливаясь с каждой секундой, грозно обрастает раздраженно-звенящими, воющими обертонами... И вот словно вспышка вверху - разлетается в щепы потолок, и с высоты в облаке пылающей от трения соломы, в блистающей короне распахнутых крыл обрушивается воздушный убийца: прямо на голову, как атакующий сокол! Данила отчетливо видит желтые от нагретого воздуха когти, уже поднимает локоть, прикрывая зачем-то глаза...
   Но железный ворон соскальзывает с невидимой нити. Данила осознал это мгновенно - слепо дернулась плоская голова, разом ослабли крылья: тупо вильнув в полуметре от распростертого Даньки, безумная птица сорвалась в косую петлю и с размаху врезалась об пол - мгновенно пробивая его и скрываясь внизу в туче пыли, встающей из подпола... Собрав силы для нового прыжка, Данила глянул туда, где стоял Свищ, - и не узнал врага. Увидел почерневшее, перекошенное лицо с вылезшими из глазниц очами: Свищ уже не выискивал взглядом метущуюся по полу жертву. Он смотрел на свою руку с черным перстнем на пальце. Нет, не туда, где из жалкого уродливого обрубка черно-красным разноцветным потоком хлестала кровь. Ниже, на грязные половицы - туда, слабо шевеля пальцами и медленно замирая, покатилась под лавку его отрубленная кисть.
   Через мгновение последовал и второй удар: прогнувшись в прыжке и чуть не по пояс скрывшись в облаке взметнувшихся волос, Смеяна уже в воздухе развернула небольшую боевую секиру и ударила обухом по бритому затылку. Лицо Свища мгновенно залило жидкой темной волной из-под сорванного скальпа некоторое время он еще удерживался на ногах, медленно разворачиваясь по инерции удара. Наконец долговязое тело обрушилось с порога оземь - на спину, вяло хлопнув по доскам искалеченным обрубком десницы.
   Опустив долу обагренную, похожую на томагавк секиру, Смеяна не спеша отвела свободной рукой от лица темные волосы, и вновь на Данилу глянули ослепшие от похоти серые глаза:
   - Вот видишь, любимый... я хочу только тебя.
   Она не успела даже сделать шаг навстречу - вновь нервно покосилась на дверь и отпрыгнула к стене за косяком, пряча томагавк за спину. Да, теперь Данила тоже мог слышать уже знакомый перестук каблуков по ступенькам крыльца - взбешенный Скараш возвращался с прогулки к оврагу.
   - Данэил, это непростительная и наглая... Ах, богиня Кибала! Что это?! - По-юношески стройная фигура волшебника замерла на пороге - вытянув шею, маг согнулся над телом поверженного Свища. - Что... что произошло?! Данэил, как это...
   Безжалостный удар пришелся сбоку в левую часть холеного лица. Бородка Скараша разом окрасилась в алый цвет, и Даньке показалось, что голова волшебника разлетелась на мелкие частицы, - по крайней мере что-то маленькое искрой сверкнуло к потолку и, падая вниз, дробно застучало, запрыгало по столешнице... Данила не видел, как упал Скараш - он глядел туда, где по столу катился небольшой белый шарик в розовых прожилках... покрутился на самом краю и упал на пол, напоследок глянув прямо на Даньку выпуклым и спокойным карим зрачком.
   - Это стеклянный глаз Скараша, - со смехом сказала женщина с боевым топором в руке, наступая на прыгучий шарик подошвой сапога. - Теперь, я надеюсь, он не будет подглядывать за нами. Наконец мы остались вдвоем, любимый.
   Ее губы были сладкие, как кровь.
   Они не успели разорвать первого поцелуя, когда Смеяна выпустила из пальцев рукоять секиры и вновь пошевелилась, избавляясь от грубого воинского одеяния, тяготившего ее нежные бедра, - не раскрывая глаз, она лишь переступила ногами, высвободив узкие лодыжки из вороха кожи и кольчужной стали. Цепкие пальцы, скользнув по Данькиным плечам, поймали его за запястье левой руки, потянули вниз:
   - Хочешь взять мое сердце? - простонала Смеяна, клонясь отяжелевшей головой Даниле на грудь. - Я подскажу, где его искать... Поищи получше - и забирай себе.
   Данька мягко высвободил руку - на запястье вполголоса звякнули волшебные бубенцы. Смеяна вздрогнула, словно от электрической волны, еще тесней прижалась грудью и коленями - у Данилы тихо закружилась голова от вязкого женского запаха, обжигающего ноздри.
   - Эти твои обручи на запястье... я так люблю их. Отдай мне твои обручи, любимый! Тогда я буду обручена с тобой... хочешь?
   Вдруг слегка отпрянула, наморщила бледный лобик. Взгляд обострился:
   - Обручи... Где я видела серебряные обручи?.. Это значит - свадьба, это восточный закон замужества...
   Тихо застонала Лебедь - испугалась чего-то в наркотическом петуниевом сне и содрогнулась, не в силах оторвать от лавки связанные руки. Смеяна быстро обернула голову, пристально посмотрела на пленницу.
   - Подожди, милый, пусти меня! - Легко вырвалась и, мелькнув тугими полнолуниями ягодиц, бросилась к спящей Лебедушке...
   Данька стиснул в руке нож, шагнул вослед.
   - Обручи! Смотри: обручи! - Смеяна быстро ухватила подол нищенского платья пленницы и быстро задрала его до колен - на каждой из тонких щиколоток мутно заблестели веские округлые браслеты черненого серебра, неумело замазанные глиной. - Это свадебный знак! Это значит, что Потык обручился с женой по калинскому обычаю тороканских идолов! Ха-ха-ха! Ангелы небесные, как я могла упустить из виду!
   - Смеяна, любимая! Оставь это спящее ничтожество, посмотри на меня! Данила поспешно приблизился.
   - Нет, ты не понимаешь! - тихо улыбнулась она, обвила руками шею и быстро зашептала, игриво уклоняясь от поцелуя: - Я расскажу тебе, глупый. По калинскому обычаю супруги обязаны лечь в одну могилу, в один день! Они скованы воедино чарами свадебных обручей, которые жрецы закрепляют на ногах молодых. Если в бою погибает супруг, жену бросают на погребальный костер. Когда умирает жена - особенно такая знатная, как племянница хана, - ее мужа зарывают в землю вместе с телом суженой... Да-да! Как только мы убьем жену Потыка, чары заставят его самого явиться сюда за телом своей женщины чтобы отнести его в общую могилу и самому лечь рядом... Таковы законы Калина - им обязан подчиниться всякий, берущий в жены тамошнюю деву. Теперь ты видишь: Михайло Потык - у нас в руках! Мы нашли его без помощи Свища и Скараша! Мы возьмем себе все деньги, обещанные Окулой!
   - Да будет так, милая Смеяна! Только позже. - Данька властной рукой собрал в кулак ее волосы на затылке и приблизил кошачью мордочку к губам. Сначала... я заберу твою любовь!
   Смеяна подставила жадный вишневый рот, закинула голову, жмурясь от сладостной боли в стиснутых волосах. Данька исподволь расслабил кулак, провел рукой по смуглым узеньким плечам, замечая, как под пальцами чувственной волной туго холодеет кожа - ах! кошка опять вырвалась: вильнув бедрами, бросилась прочь - только черный ветер мягких волос плеснул его по лицу. Снова подскочила к опоенной пленнице, быстро занесла маленькую ручку и - коротко, наотмашь ударила спящую по болезненно припухшим щекам:
   - Проснись, сестрица Лебедь! - Смеяна игриво оглянулась на опешившего Даньку - во взгляде острые искры лукавого разврата, щеки нехорошо раскраснелись. Снова вцепилась в нищенское тряпье, пытаясь растормошить: Ну же, проснись, Лебедушка! Посмотри на нас, позавидуй!
   Данька подскочил, жестко обнял сзади - руки легли на хохочущую грудь. Смеяна обернула красное сморщенное лицо, смеющийся влажный рот:
   - Хочу... хочу, чтобы она видела! - В почерневших глазах блеснуло упрямое пламя. - Пусть увидит, как ты любишь меня! Ну же, скорее...
   - Что за выдумки, милая! - пробормотал Данька, тиская в кулаке маленький нож. "Немедля. Сейчас. Прикончить врага..." Но - нет, уже нельзя оторвать глаз от тонкой прогнувшейся спины и скользких бедер, от нежных колен... Господи, что она делает? Сумасшедшая кошка...
   - Мы будем... играть все вместе! - Пьяные глаза блудливо блеснули сквозь струи разметавшейся прически. Смеяна мягко опустилась на колени перед связанной женщиной. - Я так хочу. Иди к нам, любимый!
   - Нет. Оставь ее. - Данька отвел взгляд. - Мне нужна только твоя любовь, Смеяна! Лишь ты одна... больше никто на свете.
   - Ты прав, милый! - Гибкие колени вмиг разогнулись, и кошка уже на ногах, в безумных глазах хмельные слезы торжества. - Ты не хочешь, чтобы она видела? Хорошо! - Смеяна прыгнула в сторону, быстро наклонилась и подхватила что-то с пола: - Я сделаю, как ты пожелаешь! У нашей любви не будет свидетелей - только трупы!
   Маленькая боевая секира мелькнула в воздухе. Она летела, раскручиваясь медленно и даже красиво, - стальное лезвие в кровавых разводах дважды блеснуло Даниле в глаза. Возможно, он мог прыгнуть вперед и перехватить летящий топор. Мог просто закрыть собой полусонное тело измученной женщины, привязанной к лавке.
   Какое-то время Данила ничего не видел - или просто не понимал того, что навязывало ему зрение. В голове почему-то не замирал ноющий звук, похожий на свист рассекающей воздух стали, - еще несколько секунд подряд Даньке казалось, что секира до сих пор летит. Потом он как-то сразу, очень ясно увидел перед собой обнаженную женщину - ее тело было странно двуцветным. Вверх от пояса - черным от разметавшихся волос. Ниже пояса красным, густо усеянным непонятными брызгами. Женщина была живая. Ее лицо искривилось, и Данька услышал знакомый полудетский, кошачий голос:
   - Надо же... она была беременна! Ну ничего, милый: у нас тоже будет ребенок. Я воспитаю сына великим и грозным воителем...
   Данила ничего не ответил: он только взмахнул руками, словно защищаясь от кошмарного видения. Просто дернул рукой - бездумно и подсознательно.
   Прекрасная воительница Смеяна не закончила своей речи. Маленький и удивительно острый ножичек с костяной ручкой навсегда застрял у нее в горле.
   XV
   На ту пору было, на то времячко
   Прилетел тут голубь на окошечко,
   Начал по окошечку похаживать,
   Человечьим языком поговаривать:
   - Молодой Михайло Потык, сын Иванович!
   Ты играешь, молодец, прохлаждаешься,
   А твоя молода жена Лебедушка преставилась.
   Сказание о богатыре Михайле Потъке
   Земля была мягкой, и деревья едва держались корнями. Они гнулись и роптали, когда Данила цеплялся за нежные ветки, упирался ладонями в гулкие стволы, задевал плечами стонущие сосны. По лесу идти труднее, чем плыть, напрасно он выполз из воды на жесткий берег: тяжелый папоротниковый лес уже почти смыкался над головой, захлестывая сверху черно-зеленой паутиной; увязая чуть не по колено в сырую землю, Данила пытался двигаться быстрее, по широкой петле удаляясь в чащу все дальше от страшного починка на озерном берегу, от стынущих трупов на дощатом забрызганном полу. Там, по-прежнему привязанное к лавке, остывало мертвое тело Михайлиной жены - Данила не смог приблизиться, он увидел только: потемневшая ручка топора торчит из груди... Замершие черные глаза смотрели почти ласково - словно и не был Данила виноват.
   Дядька Сильвестр нашел его под старой липой за ручьем - недолго пролежал Данила без памяти, обрушившись навзничь, горячим лицом в сухую пыль мертвого муравейника. Он пришел в себя от очередного сильного толчка сквозь чернильные разводы тошнотворной мути увидел перед глазами слипшийся от грязи седой загривок косолапого старосты, дотащившего его на горбе до самой избушки Потыка. Здесь Даньку мягко уложили спиной в траву, и теплый край чарки коснулся его губ: он судорожно глотнул и закашлялся, едва не захлебнувшись медом - желтое пятно, светлевшее над ним на голубом небесном фоне, приблизилось и прояснилось. Данила увидел перепуганное личико Бусти. Девчонка склонилась ниже - развившийся светлый локон опустился и защекотал у виска - быстро затараторила, шмыгая острым носиком и вытирая тоненькие слезные дорожки на щеках:
   - Дядько, проснись! Ой, да что же делать... помоги скорей! Я одна боюсь!
   Как смешно у нее прыгает подбородок, медленно подумал Данила. А мордочка вся мокрая - на губах должно быть солоно от слез.
   - Дядька Потык заболел! Он разум потерял... Я его боюсь, он кричит страшно так! Медведю повелел себя к дереву привязать... А теперь плачет и ругается! Дядька Данилушка... ну же, пожалуйста, проснись, миленький!
   Медовый глоток жарко-золотистым сгустком прошел по горлу вниз, насухо выжигая слезы, оставляя долгий терпкий след на языке... Данька с усилием подтянул ноги, вцепился в дрожащее Бустино плечо, приподнял голову и увидел страшного человека, привязанного к дереву цепями - совсем рядом, в дюжине шагов. Человек глухо кричал - почти ревел, слепо мотая головой: вьющиеся волосы прилипли ко лбу, кудрявая борода намокла от пота и слез. А толстая цепь намотана вкруг тела в десятки оборотов, она прижимает и вдавливает спиной в шероховатый древесный столб - корявые звенья впились в грудь и медленно рвут белую рубаху на плечах... Сбоку дерева не черная тень гигантский медведь с обезумевшими глазами вцепился в свободный конец цепи обеими лапами - уперся в землю и тянет на себя, не выпускает рвущегося пленника на свободу!
   - Пусти... Потап, проклятая тварь, - пусти меня! Я должен, должен уйти! - услышал Данила и почти сразу встретился глазами с привязанным человеком. У брата были чужие глаза - тупая сосредоточенность мерцала в глубине серого взгляда, какая-то вязкая и тягостная решимость.
   - Данила! И ты здесь, братишка... - Потык побледнел; пошевелился и тряхнул головой, словно припоминая... Даньке показалось: на миг болезнь отступила, выронила на свободу Михайлино сердце - и названый брат заговорил прежним голосом: - Почто голову повесил? Да уж знаю, знаю... Не уберег ты мою жинку... Не сумел. Впрямь долбил Данила - да вкось пошло долбило... Ха-ха!
   Он снова поник крупной головой на сцепленную грудь - и вдруг рванулся вперед - так, что в предсмертном ужасе затрещала сосна - бурого Потапа дернуло цепью, сбило с ног.
   - Сволочь! Гад подземный, не упас мою Лебедушку! Гад... змей похотливый - а еще братом назвался! А-а-а, пусти! Пусти, косолапая свинья, - я убью его, придавлю!
   Данька слабо махнул рукой, уцепился за мягкие ветки. Покачнулся и закрыл ладонью лицо. Снова показалось - секира до сих пор летит перед глазами, медленно вращаясь и отблескивая полумесяцем лезвия... Он захотел повернуться прочь, быстро побежать и упасть с обрыва в милое, мягкое озеро - чтобы больше не дышать. Не слышать странного ноющего звука - скольжения заточенной стали сквозь воздух.
   - Нет, постой! Брат, подожди! - вдруг крикнул Потык за спиной, и Данька обернул слепое лицо. - Прости меня, это все тороканские чары... Я знаю: ты не виноват! Не хочу тебя осуждать - это болезнь душу мутит! Прости... не оставляй меня.
   Брат сделал глубокий вдох - цепи задрожали на раздувшейся груди. Он поднял голову, и Данька увидел, что из носа у Михайлы тихой струйкой сочится кровь - жилы на шее и на лбу вздулись, как от величайшего напряжения сил.
   - Слухай меня, братишка. Я с Лебедушкой по ихнему закону обручился иначе хан не отдал бы мне племянницу. Теперь, видишь, тамошние чары на сердце насели, одолело бесовское заклятие. Сам виноват - саморучно свадебный договор подписывал... А всему виной баба, зазноба сердечная - не хотел гвоздь в стену, да молот вогнал!
   Данька почти не слышал - не мог оторвать глаз от тяжелых серебряных обручей, стягивавших Потыку лодыжки - совсем как хомуты каторжных кандалов. Показалось вдруг: кожа под браслетами потемнела, будто от ожога. Точно такие обручи на ногах у мертвой женщины, что сидит сейчас в холодной комнате в Малковом починке...
   - Эх, Лебедушка моя... брал жену денечек, да проплакал годочек! Потык растянул в улыбке непослушные губы. - Не хотел иноземку за себя брать, не хотел ее любить... Куда там! Будешь любить, коли сердце болит. Вот теперь и в могилу вместе ляжем - живой Михайло с мертвой жинкой... А иначе нельзя - проклятье душу клонит.
   "Брось ее, забудь. Ты не язычник - а над крещеными поганое волшебство не властно..."
   - Не могу забыть, Данила. - Потык словно услышал Данькины мысли. Каждый сам над собою власть выбирает. Я, дурак, свой выбор сделал - идти мне теперь в починок за мертвым телом, да везти его в Калин к тороканским жрецам. С каждым часом заклятье сильней... рассудок уже мутится. Недолго осталось теперь. Через три дня зароют нас с Лебедушкою в ханскую гробницу и делу конец. Жил-был Михайло Потык, да из ума и выжил. Все жилы порвал.
   "Это моя вина, Михайло. Я знаю, что мог спасти твою жену... Я искуплю. Поеду вместо тебя в Калин".
   - Эка выдумал! Ты это брось! - Михайло попытался грозно сдвинуть брови. - Тебе теперь заместо меня оставаться, Колокира поджидать! Посиди, прошу тебя, в избушке, пока гость не явится... Уж я больше не могу: сердце наружу рвется, до бедной Лебедушки тянется. Заклятье в дорогу тащит - и давно бы ушел, кабы не привязь. Вот - Потапу повелел держать на цепи до твоего прихода - а иначе нельзя на месте усидеть! Поэтому - сам посуди... кто, кроме тебя, царские Стати у грека воспримет? Кого мне просить - Бустю? Либо медведя?
   "Не хочу стати. Не нужно, бесполезно. Я виноват, Михайло..."
   - Замолчи, брат. За жену всякая вина на мужа падет. - Потык помолчал, качнул головой: - Нельзя мне было ее в починок пускать! Сидела бы здесь, так нет - подняла крик! Мол, скучно в глуши, пойду от вас, медведей, среди людей поживу... И так . уговаривал, и эдак - зазря все. Железо уваришь, а строптивой жены не уговоришь. Дурень я горький, Данька. Видать, мы с тобой два сапога пара - оба на леву ногу!
   Он вдруг потемнел лицом, захрипел и провис на цепях - мутная волна накатила было в глаза, да снова схлынула - уже ненадолго.
   - Ты прости меня, братишка. Втащил я тебя с головой в нашенские забавы кровавые... Не гневайся. Прошу тебя: напоследок помоги - дождись Колокира, отвези его Стати в Престол-град, да боярину Добрыне Злату Поясу передай... Утешь сердце мое, Данюшка: обещай мне!
   Данила ничего не ответил. Он наконец оторвал мокрую ладонь от глаз и прямо глянул Потыку в лицо.
   - Спасибо тебе, братец названый. Помоги Господь. А теперь... мне идти надо - обручи ноги жгут! - Михайло сжал кулаки, потянул застонавшие звенья. - Данька, в домике на столе черепок меду стоит... Принеси его Потапушке... да не под нос, в сторонке поставь.