Страница:
Не так далеко и прошли - с поприще всего, а дорога уж тала пыльно ворочаться меж холмов: потекла шире, медлительнее, ровней. Свисток новоиспеченного десятника Неро: объявлен привал, и катафракты, спешившись, нагружают тело боевым доспехом, ремнями стягивая пластинчатые панцири... славяне поят лошадей, Леванид, согнувшись в седле и поглядывая на камнеметы, что-то говорит своим горцам: те стоят взбодрившись, тиская в руках арбалеты. Позади войска - хвост крестьянских телег: там, в обозе вольнонаемные пешцы из Ярицы охраняют связанного раненого парня с разбитой головой - того, что вечор спрыгнул на меня с дерева. Я допрашивал его поутру: едва вернувшись в сознание, несчастный не мог, кажется, припомнить ничего, кроме своего имени: Травень.
Катафрактам разливали алыберское вино. Я направил лошадь мимо телег в движении было не так жарко. Вот и тело израненного Травеня - ему развязали руки, и теперь он, будто радуясь, разбросал их по сену.
- Не проспался? - по-русски спросил я охранника-славянина, тощего парня в шапке соломенных волос над маленькими насмешливыми глазами. Испить не просил?
- Кто? Этот? - Соломенный парень ничуть не удивился, что князь говорит по-славянски. - Нее-е... Знай себе кличет Мстиславку Лыковича, разбойничка-то из Стожаровой Хаты. О! Обратно лопочет, только непонятное...
Словно по заказу, сонный Травень мотнул головой и быстро забормотал. Я поспешно свесился в седле, прислушиваясь. И вздрогнул. Раненый, болезненно гримасничая, сказал что-то про... неаполитанского короля. Я сплюнул и, тряхнув головой, дал коню шпоры. С ума сойдешь с этими язычниками почудится же такое! Эй, десятник Неро! - труби поход: довольно прохлаждаться!
Совсем скоро дорога схлынула с очередного холма в низинку - и вдалеке мы увидели вражеский город. Пронизанный солнцем, выбеленный и горячий, он возвышался на крутом пригорке - грязная суета крестьянских домишек, чуть выше - четкий полукруг земляного вала, блескучая стеклянная вода в нешироком рву и совсем выше: каменные стены, а на угловых бастиончиках темненькие фишки дозорных... Да, это вам не Санда и даже не мой столичный Вышград, где с грехом пополам строится бревенчатый частокол детинца... Настоящая крепость! Оставалось надеяться, что византийским солдатам приходилось крошить орешки и покрепче.
Нет, мы не стали с гиканьем врываться в посад, терроризируя селян и стремясь проскочить в крепость прежде, чем затворят ворота. Мы не кочевники, но цивилизация. К тому же я не заинтересован в прямом столкновении с осажденными, пусть даже внутри крепости. Мое оружие - камнеметы, и осада едва ли затянется надолго.
Я ничего не понял: поспешно чехардуясь, защелкали арбалеты горцев, и Дормиодонт Неро быстро опустил личину; обгоняя меня, рванулся вперед какой-то катафракт, и только потом я увидел в стороне и очень близко вражеского всадника - совсем черный в контровом солнечном потоке, он мелькнул сквозь пыль, до смешного похожий в профиль на фигурку оловянного солдатика на лошади. Это был дозорный княжича Рогволода - настоящий дружинник: он понимал, что его спасение в скорости, и конь просто ускользнул от взгляда куда-то в пыль. Унося в спине с пяток арбалетных стрел и даже не покачнувшись в седле, разведчик противника исчез среди избушек пригорода через миг, уже недостижимый, пролетел по мосту в крепость. Катафракты долго ругались и божились, что в злодея всажено никак не меньше десятка стрел... но я понимал, что это русский дружинник. Не жалкий разбойник, не ленивый лучник и не мужик-ополченец, оседающий после первого попадания. Там, в крепости, нас поджидают профессионалы. Я осознавал это и потому приказал немедленно выдвигать камнеметы на огневую позицию - прежде, чем враг решится на вылазку.
Хулиганисто прозвенел боевой рог Дормиодонта Неро, и мое маленькое войско приблизилось к замку. Отсюда я прекрасно видел, как забегали на стенах людишки - изнутри крепости сипло загудела труба, и кто-то нервно заколотил железом о железо. Я не прислушивался. Я смотрел, как мои боевые пауки не спеша выползли на гребень оборонительной насыпи, распялили железные лапы по глинозему и замерли, нехорошо покачивая ковшами катапульт. Грамотно залегли вокруг воины алыберского царя - набросали мешков да бочек: импровизированный редут тут же оброс ощеренными жальцами арбалетов. Царь Леванид спешился и, прогуливаясь меж осадных орудий, с улыбкой наблюдал угловатые фортификации противника... этот небольшой форт даже крепостью-то назвать нельзя: стены тонкие; башен, считай, нет... Кажется, теперь Леванид был в хорошем расположении духа: даже не слишком ругался на медлительных славян, лениво разбиравших на валуны горловину ближайшего колодца.
Снова заколотился набат в лагере осажденных - Дормиодонт Неро, предпочитавший вертеться на своей летучей лошадке неподалеку от начальства, внезапно привстал на стременах, вглядываясь поверх голов в направлении крепости. Народ встрепенулся: мне тоже показалось, что ворота дрогнули, готовые приоткрыться. Через секунду напряженный гул голосов в нашем стане осекся... и мгновенная тишина взорвалась короткими смешками катафрактов: ворота растворились и вражеское войско пошло на вылазку. Я улыбнулся, а Дормиодонт Неро уже хохотал, готовый свалиться с лошади: десяток толстых, неповоротливых крестьян в рваных рубахах, с длинными неуклюжими копьецами в работящих лапах... поистине страшное войско выслал мне навстречу княжич Рогволод!
Лицо Леванида просто вытянулось от недоумения: что же, так выглядят грозные славянские ратники? И этих людей мудрый персидский путешественник Мухаммад аль-Ауфи назвал сильнейшими воинами на земле, предрекая им власть над миром?! Ватага босоногих воителей вывалила за ворота и неширокой цепью двинулась к нам, вытягивая впереди себя что-то плохо заточенное... арбалетчики не могли стрелять, хотя враг давно был в зоне поражения. Они высовывались из-за своих укрытий, чтобы лучше разглядеть эту крестьянскую армию. А я подумал, что с таким отрядом можно, пожалуй, справиться и без помощи катапульт.
- Григорос и Павлос! Удар копьями с правого фланга вдоль цепи с прорывом фронта, - медленно, словно раздумывая, сказал я, повесив на конце фразы обрывок вопросительной интонации (князь Геурон словно советовался с подчиненными, как действовать в столь "сложном" положении). Я сказал, и сбоку от меня два долгих копья опустились параллельно земле. Тяжело попирая глину на разгоне, пара броненосных фарей выдвинулась за оборонительный рубеж. Ударило в лицо отсверками солнечного золота на доспехах. До противника оставалось меньше сотни метров, но это не важно: боевая лошадь разгоняется быстро...
- Дозволь мне с ними! - выкрикнул десятник Неро, и я едва успел ухватить его за тупой конец копья. Два катафракта - вполне достаточно, чтобы развеять эту сволочь. Двойной столб пыли, лучащийся изнутри сталью, накатил на край крестьянской шеренги и, ничуть не замедляясь, двинулся от одной заметавшейся фигурки к другой: Григорос и Павлос не нуждаются в подкреплении. Только... почему так дико завизжала лошадь? Не может быть...
С внезапной ловкостью крайний пехотинец бросился под брюхо греческой лошади, уходя от пронзительного удара копьем - и покатился, невредимый, прочь от жестоких копыт. А второй крестьянин уже взлетает сзади на круп, охватывая за плечи моего катафракта... Я не вижу, как Григорос выскальзывает из седла: сзади накатывает пыльный шлейф... Из бурого облака вылетает куда-то вверх лошадь - почему-то подгибает голову под себя и начинает медленно приземляться набок, пробивая брешь в живой стене славянских воинов... Их не узнать: откуда взялись в руках удобные боевые топоры? И поздно, слишком поздно затрещали алыберские арбалеты.
Рогволод снова поймал меня на старом фокусе: под драными крестьянскими сорочками - новенькие кольчуги дружинников! Теперь страшная россыпь темно-серебристых фигурок просто летит навстречу моим перепуганным, суетящимся арбалетчикам - полминуты, и заработают скорые русские топоры, плеснет по глине алыберской кровью... А катафракты мои, как назло, стоят врассыпную - так нельзя выводить в контратаку тяжелую кавалерию: покосят всех поодиночке! А собирать всадников в клин уже некогда... Что - самому хвататься за меч?
Царь Леванид задевает меня плечом и пробегает влево. Жаль старика... крикнуть ему, чтобы на коня - и прочь! Что он там возится с катапультами? Все равно камней не успели натаскать нерасторопные славянские работнички: и можно бы ударить по опорьевцам, да зарядить нечем... Возле катапульт паническое мельтешение потных тел - рослый алыбер в треснувшем халате яростно дергает колесо, натягивает метательный канат - мощные лапы с пустыми ковшами рычагов уже дрожат от внутреннего напряжения: сорвать тормоз - и железный скорпион нанесет страшный удар дюжиной своих хвостов! Только - камней все равно нет, а опорьевские дружинники уже в полсотне метров.
Мне повезло - оглянувшись вбок на Леванида, я просто не мог не заметить, что одна из телег обоза, нелепо раскоряченная посреди наших оборонительных порядков, нагружена какими-то мешками... Только потом я понял, почему единственную из множества повозок выволокли поближе к вооруженным катафрактам: на этой подводе везли алыберское серебро, найденное на лодьях. Тяжелые, среднего размера мешки из плотной ткани...
Царь Леванид быстро вскинул на меня взгляд, когда первый увесистый мешочек лег в жадно раззявленную чашку рычага. И - посветлел лицом: короткая команда по-грузински... орудийная прислуга уже ловко перехватывает в руках жесткие, набитые монетами мешки - все десять рычагов заряжены! Отталкивая наводчика, Леванид сам бросается к нагруженной, просевшей катапульте - быстрый взгляд вперед... Кольчужная волна опорьевцев вот-вот накатит, и вражьи дружинники уже перехватывают половчее, двойным хватом, зазубренные секиры...
Оттолкнувшись коленом от железной рамы, Леванид сорвал рычаг. Расторглась цепь тормоза - в воздух отлетели куски звеньев - машина рванулась вперед, выдергивая из глины задние лапы, с характерным сухим треском скорпионьи хвосты разжались... И волна жидкого серебра вспорола воздух! Невидимая смерть, обдав горячим хвостом пыльного ветра, ушла вперед - колючей серебряной взвесью хлестнуло по вражеской цепи! Камнемет ударил по наступавшим прямой наводкой - злые темные пятна, приземистые вражьи фигурки уже наперли на редут, уже почти взобрались на гребень... и вдруг в воздухе здесь и там расцвели фантастические переливчатые султанчики ослепительно белой пыли: это разлетелись холщовые мешки с монетами. Убийственный металл повсюду - миллионы острых светящихся капель вспенили воздух, и кольчуги нападавших вмиг обросли зеркальной наледью: монеты впивались в доспех, рассекая его и превращая в рванье. Будто тесное облако жесткого излучения накрыло нападавших - я увидел, как людей отрывает от земли и сметает прочь невидимая сила: ни стрел, ни копий не было в этом сияющем воздухе. Авангард армии княжича Посвиста уничтожили мелкие серебряные деньги алыберского царя.
Гулко бухнув, камнемет тяжело ударил оземь железным задом и устало замер, вверху лениво заколебались отработавшие свое дело рычаги - совсем как отскочившие рога московского троллейбуса... Алыберы радостно загалдели, и царь Леванид торжествующе вскинул вверх сухие длани: каких-нибудь десять шагов не добежали опорьевцы до наших порядков. Мои катафракты замерли, пораженные невиданной мощью алыберского оружия, - а я отвернулся, чтобы не видеть чуть вдали светлые пятна растерзанных греческих фарей и кровавые тела Григороса и Павлоса. Впрочем... два катафракта за дюжину опорьевских дружинников - это, несомненно, моя победа.
Леванид обернулся и, чуть пошатываясь, пошел ко мне. Я поспешил навстречу - казалось, старик сейчас упадет от изнеможения. Обнял меня за плечи - наверное, из последних сил: ;
- Я уже подумал, мы все погибнем...
- Слава Богу, великий царь, слава Богу! - Я чуть не расцеловал его старое лицо. - Твои камнеметы сделали чудо... Подумать только, десять дружинников! - это ужасная потеря для противника. Осталось только собрать монеты...
Леванид вдруг выпрямился и, отстранившись, положил мне руку на запястье:
- Никогда. - Черты лица заострились. - Мы не станем собирать эти деньги. Пусть они останутся лежать на поле брани. Пусть их подберут местные жители... Пройдут годы, но люди будут помнить великое сражение под Опорьем, когда союз немногочисленных христианских армий нанес первое поражение язычникам! И легенда о гордых воинах, не жалевших бренного богатства для торжества над многобожием, будет жить в памяти поколений!
Снова как будто закружилась голова: схватившись за Леванидово плечо, я невольно прошептал:
- Господи! Это же... легенда о царе Леваниде! Все как по писаному: былинный царь побеждал врагов, "златом войска смутяще"...
Тряхнув головой, я поднял лицо:
- Да будет так. Деньги останутся на поле битвы. Мы возьмем больше сокровищ, когда ворвемся во вражеский замок. Однако... - Тут я обернулся к вольнонаемным славянам: - Однако нам нужны камни для новых залпов. Поэтому каждому, кто принесет сюда десяток валунов, я разрешу немного пособирать монетки - там, среди вражеских трупов.
Осада продолжалась третий час: противник более не отваживался на вылазку. Очевидно, недавняя битва произвела впечатление на Посвиста - в крепости ужаснулись неведомой силе, уничтожившей внезапно первую дюжину отборных воинов... А я не упустил случая попрактиковаться в баллистике: теперь город обстреливали уже две катапульты, и лишь недостаток крупных камней мешал быстро разрушить стену. По моему приказу поверх стены пустили для пробы несколько горшков с угольями - но, видимо, не слишком удачно: дыма пожарищ пока не видно.
Мои катафракты немного заскучали: я боялся бросать их на штурм до тех пор, пока камнеметы не нанесут врагу возможно больший урон. Дормиодонт Неро приказал поскорее похоронить двух всадников, ставших жертвами предательской хитрости Рогволода. В целях повышения боевого духа войска двенадцать мертвых тел, испещренных серебряными монетами, были демонстративно сброшены в ров, окружавший крепость. Я следил со своеобразного наблюдательного пункта, мгновенно обустроенного на плоской крыше какого-то скотного двора, возвышавшегося неподалеку от нашего стана. Вдвоем с Леванидом мы сидели на этом КП на низеньких деревенских стульчиках и наблюдали действие осадной артиллерии. Я почти чувствовал себя Бонапартом, осаждающим Смоленск: недоставало лишь треуголки и подзорной трубы...
Я был рад обществу алыберского царя, с каждой минутой открывая в нем новые приятные качества. Мне понравился широкий жест с рассыпанным серебром... Этот человек, кажется, доверял мне - возможно, я могу приобрести в его лице верного союзника.
Собравшись с силами, я рассказал о своей цепи. Когда я снял ее и положил на стол, старик замер на шатком стульчике, словно пронзенный стрелой, потом долго и молча перебирал в пальцах веские звенья с четырехконечными насечками, временами приближая лицо и вглядываясь в чернение... Седые волосы свесились на лицо, я не мог видеть выражения глаз. Когда царь вновь посмотрел на меня, это был какой-то другой Леванид. Это был один из сорока перехожих калик - даже пестрый купеческий халат не смутил меня: я словно увидел его в долгих светлых одеяниях молчаливого странника... Путник смотрел на меня строго и грустно: наконец, перегнувшись поверх стола, он вернул мою цепь - снова тяжелый металл бременем охватил плечи. И трижды поцеловал меня в щеки - совсем близко я увидел в темных алыберских глазах плазменные сполохи боли.
- Храни тебя Господь, мой несчастный мальчик, - как-то безучастно, слишком ровным голосом сказал он. - Твоя жизнь будет подвигом страдания. Ты должен забыть о своей судьбе ради искупления несметных грехов Империи Базилевсов, ибо из родственников Императора ты - последний оставшийся в живых. Если бы не нашествие полчищ Арапина, ты взошел бы на престол власти в Царьграде. Увы! Базилика уничтожена навсегда, и тебе придется взойти на престол лишений, венчаться тиарой нищего странничества. Алексиос Геурон! Ты - единственный законный Наследник Империи, но все твое наследство - это грехи и беззаконие твоего народа.
- Но... любезный Леванид! - Я не выдержал и перебил старца. - Ведь я - князь, у меня есть армия, вотчина и крестьяне... Я делаю все, чтобы утвердить в этих местах власть Креста! Более того: как ты говоришь, я наследник Императорского трона... И что же... ты призываешь меня отринуть княжеское призвание и переодеться в одежды странника?
- Ты еще молод, старец Алексий, - почти ласково сказал Леванид. Пройдет какое-то время, и дорога сама позовет тебя. Ты никогда не сделаешься Императором Базилики - потому что Империя Креста разрушена. Я скажу тебе: забудь о троне. Придется сменить княжеский жезл на посох бродяги. И дорога твоя - это путь молитв о ближних твоих, о твоем народе.
- А эта цепь... ее суждено нести именно мне? Возможно, она попала ко мне по ошибке?
- Это твой крест, старец Алексий.
- Но... подожди минуту! - Я вскочил со стула. - Что, если это ошибка?! - Отступил на шаг. - Ты слышишь: простая ошибка, недоразумение! - Зачем-то вновь сбросил с плеч связку золотых звеньев. - Я почти уверен, что это не моя цепь! Не могу объяснить тебе этого... но убежден!
- Ты можешь снять ее. - Леванид склонил голову. - Можешь опустить ее в землю или бросить в море. Но невозможно забыть о ней. Ты все равно будешь молящимся старцем - и когда-нибудь вернешься забрать свою цепь обратно. Тогда ты вновь возложишь на рамена свои тягостное, но сладостное бремя.
- Помоги мне, Леванид! - Я бросился к нему, охватил за плечи. Помоги найти истинного владельца Цепи! Это необходимо ради справедливости! Я не могу присваивать чужого, это тоже грех!
Леванид молчал. Будь ты проклят, старый фанатик!
- А как же ты? - Я даже дернул его за рукав халата. - Как ты умудряешься носить такую же цепь и - оставаться при этом царем алыберов? Почему не сменишь тиару власти на венец мученика? Ведь ты не торопишься выйти на дорогу странничества!
- Я уже в пути, - быстро сказал Леванид и как-то смутился своих слов: снова я увидел его раненый взгляд. - Я уже выступил на мою дорогу, старец Алексий. Я знаю, что никогда более не вернусь на родину, в горы. Это мое последнее путешествие... Я видел свою смерть во сне, и она уже вышла навстречу.
Мои локти больно ударились о тяжелую столешницу, и я заплакал, охватив голову руками. Слез не было - плакал быстро, горячо и болезненно, как осужденный на смерть. Плакал от страха: я понял главное - наша затея с серебряным колоколом зашла ужасно далеко. Такими вещами не играют. Не играют! Господи! неужели и здесь, в игрушечном мире, в царстве бабушкиной сказки начинаются какие-то цепи, и старцы, и грехи! Почему нельзя без этого?
И вдруг я почувствовал: нельзя. Без этого не бывает. У настоящего, искреннего творчества есть свои законы, и выдуманный мир обязательно чем-то похож на привычную, "первичную" реальность... Как бы ни кривилась авторская фантазия, повсюду - в виртуальной плоскости книги, кинофильма, видеоигры всегда у героя будет его Бог и его ближний... Иначе нельзя - только в этом силовом треугольнике зарождается жизнь...
Я не стал пока надевать моей цепи. Просто откинулся на стуле и прислонился к бревенчатым перильцам на краю крыши. Тяжелую роль ты предложил мне, царь Леванид... Но я не привык отказываться от игры.
- Поименуй мне старцев, - повторил я совершенно твердым голосом.
Это был удивительный рассказ: где-то за моей спиной регулярно бухали железные камнеметы, и над головой проносилась очередная порция камней, предназначенная защитникам Опорья. А Леванид не торопясь рассказывал про каждого из старцев в отдельности - словно читал жития святых: с любовью проговаривал имена, тщательно вспоминал названия иноземных городов... Я слушал его, не отводя взгляда. Поначалу мозг напряженно работал, мгновенно ассоциируя сказочные названия с реальными топонимами, имена мифических царей - с именами реальных исторических лиц. Уже через полчаса я не пытался рассовать его слова по логическим ячейкам памяти: просто слушал как необычную сказку, как дедушкин рассказ перед сном...
Старцев было не сорок, а всего двенадцать. Леванид сказал: в полном составе сорок калик появятся на земле лишь однажды, в далеком будущем, чтобы подготовить возрождение Империи Креста, новой Базилики. Сегодня старцев значительно меньше. Их число, должно быть, зависит от тяжести человеческого беззакония. Еще Леванид сказал: лет пятьсот назад, когда христианское человечество было совсем молодо и грехов не накопилось так много - нищих бродяжников было всего четверо... Сегодня их уже насчитывалась четная дюжина:
Белун-отшельник, бывший волхв и кудесник, известный прежде под именем Световита, ныне живет в северных лесах за Новградом и молится Богу за грехи языческого славянства.
Всеволод-отшельник, бывший князь Властовский, бежавший в леса и принявший христианство после захвата Властова престольцами.
Посух-калика, живущий в дебрях Муромского леса и часто странствующий по дальним сторонам земли.
Свенальд-варяг, отмаливающий в Престоле грех убийства князя Олега.
Леванид Зиждитель, царь алыберский.
Саул Росх, пастух из села Бад в роксоланской Овсетии.
Обила Серп, воевода града Прилепа в землях србов, ныне возглавляет борьбу тамошних крещеных славян против войск Арапина и Дойчина-воеводы.
Симеон-отшельник, живущий в пещере недалеко от Сердце-града.
Венозар-богатырь, в Карпатских горах юродивый.
Старец Давыд Евсеич, хранитель горы Фавор в Святой земле.
Касьян-долгожитель, монах с Афона.
Алексиос Геурон, Наследник Императора, он же князь Лисей Вышградский.
Я спросил его, как старцы собираются вместе - ведь они разбросаны по всей земле! Леванид сказал: хранители цепи могут чудесным образом общаться друг с другом, чувствовать помыслы на расстоянии... Если в душе кого-либо из старцев возникает сильное чувство, об этом немедленно узнают остальные: несказанное зрение дается им в этот миг, и они видят за многие поприща... Бывает это редко, только в самые напряженные моменты духовной жизни тех людей, что скованы золотой цепью в единый чувствующий организм.
- Совсем недавно я видел одного из нас... - Леванид поднял лицо, и голос его изменился; исчез привычный тон рассказчика, в интонации шевельнулось живое воспоминание. - Совсем недавно я увидел человека, стоявшего на крутом берегу какой-то реки... Этот человек был разгневан, и лицо его искажено. Я уверен, что это был один из незнакомых мне хранителей цепи! В душе незнакомца творилась настоящая буря. Настолько сильная, что духовное возмущение тут же передалось другим старцам...
Я вздрогнул. Леванид продолжал:
- Это было вчера, во время разбойничьего нападения на караван. Неуловимое изображение на миг возникло перед моим мысленным взором - я увидел разгневанного человека и тут же позабыл о нем: началась битва... Он задумался на секунду. - Нет, я не знаю имени этого старца.
- Ты ошибаешься, царь Леванид. - Я приблизил лицо и медленно повторил: - Ты знаешь имя этого разгневанного человека, и тебе знакома река, на берегу которой он стоял. Эта река - Керженец, а человека зовут Берубоем.
Сомнений нет: я тоже видел его незадолго до битвы с разбойниками хотя он был у меня за спиной... Значит, кроме меня, в тот миг его увидели и остальные одиннадцать странников. Этот Берубой, и правда, обладает золотой цепью... но должно ли считать его старцем? Разве может христианин прибегать к демонскому колдовству? Разве вправе так легко убивать - ведь несчастный Травень чудом выжил после схватки с этим "странничком"! Чего стоит одна лишь хитрость с почтовым голубем! А как он пытался заговорить речную воду... Наконец, никогда не забуду зверского взгляда этой собачьей морды - клянусь, что давеча на берегу Берубоевы глаза горели злобным зеленым огнем! Не-е-ет, это непростой персонаж. Неужели - тринадцатый старец? Или вор, похитивший цепь у кого-то из законных владельцев? Слабое, предательское звено в золотой цепи!
Я начинал беспокоиться - солнце уже клонилось к закату, а брешь в стене еще недостаточно широка - да и фигурки опорьевских лучников по-прежнему густо понатыканы на башенках... После очередного удачного залпа катапульт катафракты рискнули было сходить на приступ - но вернулись ни с чем, если не считать густого оперения из вражеских стрел, застрявших в щитах и конской броне. Если до захода солнца я не возьму Опорья, придется начинать мирные переговоры - ночью воины должны отдыхать, а людей слишком мало, чтобы выставлять ночные караулы. Я похаживал взад-вперед по нашей импровизированной террасе и мысленно умолял солнце не так резво перемещаться по небосклону. Царь Леванид застыл на своем стульчике, часто морщась и покачивая головой после каждого залпа: он был убежден, что местные камни недостаточно тяжелы, чтобы быстро разрушить стену...
Катафрактам разливали алыберское вино. Я направил лошадь мимо телег в движении было не так жарко. Вот и тело израненного Травеня - ему развязали руки, и теперь он, будто радуясь, разбросал их по сену.
- Не проспался? - по-русски спросил я охранника-славянина, тощего парня в шапке соломенных волос над маленькими насмешливыми глазами. Испить не просил?
- Кто? Этот? - Соломенный парень ничуть не удивился, что князь говорит по-славянски. - Нее-е... Знай себе кличет Мстиславку Лыковича, разбойничка-то из Стожаровой Хаты. О! Обратно лопочет, только непонятное...
Словно по заказу, сонный Травень мотнул головой и быстро забормотал. Я поспешно свесился в седле, прислушиваясь. И вздрогнул. Раненый, болезненно гримасничая, сказал что-то про... неаполитанского короля. Я сплюнул и, тряхнув головой, дал коню шпоры. С ума сойдешь с этими язычниками почудится же такое! Эй, десятник Неро! - труби поход: довольно прохлаждаться!
Совсем скоро дорога схлынула с очередного холма в низинку - и вдалеке мы увидели вражеский город. Пронизанный солнцем, выбеленный и горячий, он возвышался на крутом пригорке - грязная суета крестьянских домишек, чуть выше - четкий полукруг земляного вала, блескучая стеклянная вода в нешироком рву и совсем выше: каменные стены, а на угловых бастиончиках темненькие фишки дозорных... Да, это вам не Санда и даже не мой столичный Вышград, где с грехом пополам строится бревенчатый частокол детинца... Настоящая крепость! Оставалось надеяться, что византийским солдатам приходилось крошить орешки и покрепче.
Нет, мы не стали с гиканьем врываться в посад, терроризируя селян и стремясь проскочить в крепость прежде, чем затворят ворота. Мы не кочевники, но цивилизация. К тому же я не заинтересован в прямом столкновении с осажденными, пусть даже внутри крепости. Мое оружие - камнеметы, и осада едва ли затянется надолго.
Я ничего не понял: поспешно чехардуясь, защелкали арбалеты горцев, и Дормиодонт Неро быстро опустил личину; обгоняя меня, рванулся вперед какой-то катафракт, и только потом я увидел в стороне и очень близко вражеского всадника - совсем черный в контровом солнечном потоке, он мелькнул сквозь пыль, до смешного похожий в профиль на фигурку оловянного солдатика на лошади. Это был дозорный княжича Рогволода - настоящий дружинник: он понимал, что его спасение в скорости, и конь просто ускользнул от взгляда куда-то в пыль. Унося в спине с пяток арбалетных стрел и даже не покачнувшись в седле, разведчик противника исчез среди избушек пригорода через миг, уже недостижимый, пролетел по мосту в крепость. Катафракты долго ругались и божились, что в злодея всажено никак не меньше десятка стрел... но я понимал, что это русский дружинник. Не жалкий разбойник, не ленивый лучник и не мужик-ополченец, оседающий после первого попадания. Там, в крепости, нас поджидают профессионалы. Я осознавал это и потому приказал немедленно выдвигать камнеметы на огневую позицию - прежде, чем враг решится на вылазку.
Хулиганисто прозвенел боевой рог Дормиодонта Неро, и мое маленькое войско приблизилось к замку. Отсюда я прекрасно видел, как забегали на стенах людишки - изнутри крепости сипло загудела труба, и кто-то нервно заколотил железом о железо. Я не прислушивался. Я смотрел, как мои боевые пауки не спеша выползли на гребень оборонительной насыпи, распялили железные лапы по глинозему и замерли, нехорошо покачивая ковшами катапульт. Грамотно залегли вокруг воины алыберского царя - набросали мешков да бочек: импровизированный редут тут же оброс ощеренными жальцами арбалетов. Царь Леванид спешился и, прогуливаясь меж осадных орудий, с улыбкой наблюдал угловатые фортификации противника... этот небольшой форт даже крепостью-то назвать нельзя: стены тонкие; башен, считай, нет... Кажется, теперь Леванид был в хорошем расположении духа: даже не слишком ругался на медлительных славян, лениво разбиравших на валуны горловину ближайшего колодца.
Снова заколотился набат в лагере осажденных - Дормиодонт Неро, предпочитавший вертеться на своей летучей лошадке неподалеку от начальства, внезапно привстал на стременах, вглядываясь поверх голов в направлении крепости. Народ встрепенулся: мне тоже показалось, что ворота дрогнули, готовые приоткрыться. Через секунду напряженный гул голосов в нашем стане осекся... и мгновенная тишина взорвалась короткими смешками катафрактов: ворота растворились и вражеское войско пошло на вылазку. Я улыбнулся, а Дормиодонт Неро уже хохотал, готовый свалиться с лошади: десяток толстых, неповоротливых крестьян в рваных рубахах, с длинными неуклюжими копьецами в работящих лапах... поистине страшное войско выслал мне навстречу княжич Рогволод!
Лицо Леванида просто вытянулось от недоумения: что же, так выглядят грозные славянские ратники? И этих людей мудрый персидский путешественник Мухаммад аль-Ауфи назвал сильнейшими воинами на земле, предрекая им власть над миром?! Ватага босоногих воителей вывалила за ворота и неширокой цепью двинулась к нам, вытягивая впереди себя что-то плохо заточенное... арбалетчики не могли стрелять, хотя враг давно был в зоне поражения. Они высовывались из-за своих укрытий, чтобы лучше разглядеть эту крестьянскую армию. А я подумал, что с таким отрядом можно, пожалуй, справиться и без помощи катапульт.
- Григорос и Павлос! Удар копьями с правого фланга вдоль цепи с прорывом фронта, - медленно, словно раздумывая, сказал я, повесив на конце фразы обрывок вопросительной интонации (князь Геурон словно советовался с подчиненными, как действовать в столь "сложном" положении). Я сказал, и сбоку от меня два долгих копья опустились параллельно земле. Тяжело попирая глину на разгоне, пара броненосных фарей выдвинулась за оборонительный рубеж. Ударило в лицо отсверками солнечного золота на доспехах. До противника оставалось меньше сотни метров, но это не важно: боевая лошадь разгоняется быстро...
- Дозволь мне с ними! - выкрикнул десятник Неро, и я едва успел ухватить его за тупой конец копья. Два катафракта - вполне достаточно, чтобы развеять эту сволочь. Двойной столб пыли, лучащийся изнутри сталью, накатил на край крестьянской шеренги и, ничуть не замедляясь, двинулся от одной заметавшейся фигурки к другой: Григорос и Павлос не нуждаются в подкреплении. Только... почему так дико завизжала лошадь? Не может быть...
С внезапной ловкостью крайний пехотинец бросился под брюхо греческой лошади, уходя от пронзительного удара копьем - и покатился, невредимый, прочь от жестоких копыт. А второй крестьянин уже взлетает сзади на круп, охватывая за плечи моего катафракта... Я не вижу, как Григорос выскальзывает из седла: сзади накатывает пыльный шлейф... Из бурого облака вылетает куда-то вверх лошадь - почему-то подгибает голову под себя и начинает медленно приземляться набок, пробивая брешь в живой стене славянских воинов... Их не узнать: откуда взялись в руках удобные боевые топоры? И поздно, слишком поздно затрещали алыберские арбалеты.
Рогволод снова поймал меня на старом фокусе: под драными крестьянскими сорочками - новенькие кольчуги дружинников! Теперь страшная россыпь темно-серебристых фигурок просто летит навстречу моим перепуганным, суетящимся арбалетчикам - полминуты, и заработают скорые русские топоры, плеснет по глине алыберской кровью... А катафракты мои, как назло, стоят врассыпную - так нельзя выводить в контратаку тяжелую кавалерию: покосят всех поодиночке! А собирать всадников в клин уже некогда... Что - самому хвататься за меч?
Царь Леванид задевает меня плечом и пробегает влево. Жаль старика... крикнуть ему, чтобы на коня - и прочь! Что он там возится с катапультами? Все равно камней не успели натаскать нерасторопные славянские работнички: и можно бы ударить по опорьевцам, да зарядить нечем... Возле катапульт паническое мельтешение потных тел - рослый алыбер в треснувшем халате яростно дергает колесо, натягивает метательный канат - мощные лапы с пустыми ковшами рычагов уже дрожат от внутреннего напряжения: сорвать тормоз - и железный скорпион нанесет страшный удар дюжиной своих хвостов! Только - камней все равно нет, а опорьевские дружинники уже в полсотне метров.
Мне повезло - оглянувшись вбок на Леванида, я просто не мог не заметить, что одна из телег обоза, нелепо раскоряченная посреди наших оборонительных порядков, нагружена какими-то мешками... Только потом я понял, почему единственную из множества повозок выволокли поближе к вооруженным катафрактам: на этой подводе везли алыберское серебро, найденное на лодьях. Тяжелые, среднего размера мешки из плотной ткани...
Царь Леванид быстро вскинул на меня взгляд, когда первый увесистый мешочек лег в жадно раззявленную чашку рычага. И - посветлел лицом: короткая команда по-грузински... орудийная прислуга уже ловко перехватывает в руках жесткие, набитые монетами мешки - все десять рычагов заряжены! Отталкивая наводчика, Леванид сам бросается к нагруженной, просевшей катапульте - быстрый взгляд вперед... Кольчужная волна опорьевцев вот-вот накатит, и вражьи дружинники уже перехватывают половчее, двойным хватом, зазубренные секиры...
Оттолкнувшись коленом от железной рамы, Леванид сорвал рычаг. Расторглась цепь тормоза - в воздух отлетели куски звеньев - машина рванулась вперед, выдергивая из глины задние лапы, с характерным сухим треском скорпионьи хвосты разжались... И волна жидкого серебра вспорола воздух! Невидимая смерть, обдав горячим хвостом пыльного ветра, ушла вперед - колючей серебряной взвесью хлестнуло по вражеской цепи! Камнемет ударил по наступавшим прямой наводкой - злые темные пятна, приземистые вражьи фигурки уже наперли на редут, уже почти взобрались на гребень... и вдруг в воздухе здесь и там расцвели фантастические переливчатые султанчики ослепительно белой пыли: это разлетелись холщовые мешки с монетами. Убийственный металл повсюду - миллионы острых светящихся капель вспенили воздух, и кольчуги нападавших вмиг обросли зеркальной наледью: монеты впивались в доспех, рассекая его и превращая в рванье. Будто тесное облако жесткого излучения накрыло нападавших - я увидел, как людей отрывает от земли и сметает прочь невидимая сила: ни стрел, ни копий не было в этом сияющем воздухе. Авангард армии княжича Посвиста уничтожили мелкие серебряные деньги алыберского царя.
Гулко бухнув, камнемет тяжело ударил оземь железным задом и устало замер, вверху лениво заколебались отработавшие свое дело рычаги - совсем как отскочившие рога московского троллейбуса... Алыберы радостно загалдели, и царь Леванид торжествующе вскинул вверх сухие длани: каких-нибудь десять шагов не добежали опорьевцы до наших порядков. Мои катафракты замерли, пораженные невиданной мощью алыберского оружия, - а я отвернулся, чтобы не видеть чуть вдали светлые пятна растерзанных греческих фарей и кровавые тела Григороса и Павлоса. Впрочем... два катафракта за дюжину опорьевских дружинников - это, несомненно, моя победа.
Леванид обернулся и, чуть пошатываясь, пошел ко мне. Я поспешил навстречу - казалось, старик сейчас упадет от изнеможения. Обнял меня за плечи - наверное, из последних сил: ;
- Я уже подумал, мы все погибнем...
- Слава Богу, великий царь, слава Богу! - Я чуть не расцеловал его старое лицо. - Твои камнеметы сделали чудо... Подумать только, десять дружинников! - это ужасная потеря для противника. Осталось только собрать монеты...
Леванид вдруг выпрямился и, отстранившись, положил мне руку на запястье:
- Никогда. - Черты лица заострились. - Мы не станем собирать эти деньги. Пусть они останутся лежать на поле брани. Пусть их подберут местные жители... Пройдут годы, но люди будут помнить великое сражение под Опорьем, когда союз немногочисленных христианских армий нанес первое поражение язычникам! И легенда о гордых воинах, не жалевших бренного богатства для торжества над многобожием, будет жить в памяти поколений!
Снова как будто закружилась голова: схватившись за Леванидово плечо, я невольно прошептал:
- Господи! Это же... легенда о царе Леваниде! Все как по писаному: былинный царь побеждал врагов, "златом войска смутяще"...
Тряхнув головой, я поднял лицо:
- Да будет так. Деньги останутся на поле битвы. Мы возьмем больше сокровищ, когда ворвемся во вражеский замок. Однако... - Тут я обернулся к вольнонаемным славянам: - Однако нам нужны камни для новых залпов. Поэтому каждому, кто принесет сюда десяток валунов, я разрешу немного пособирать монетки - там, среди вражеских трупов.
Осада продолжалась третий час: противник более не отваживался на вылазку. Очевидно, недавняя битва произвела впечатление на Посвиста - в крепости ужаснулись неведомой силе, уничтожившей внезапно первую дюжину отборных воинов... А я не упустил случая попрактиковаться в баллистике: теперь город обстреливали уже две катапульты, и лишь недостаток крупных камней мешал быстро разрушить стену. По моему приказу поверх стены пустили для пробы несколько горшков с угольями - но, видимо, не слишком удачно: дыма пожарищ пока не видно.
Мои катафракты немного заскучали: я боялся бросать их на штурм до тех пор, пока камнеметы не нанесут врагу возможно больший урон. Дормиодонт Неро приказал поскорее похоронить двух всадников, ставших жертвами предательской хитрости Рогволода. В целях повышения боевого духа войска двенадцать мертвых тел, испещренных серебряными монетами, были демонстративно сброшены в ров, окружавший крепость. Я следил со своеобразного наблюдательного пункта, мгновенно обустроенного на плоской крыше какого-то скотного двора, возвышавшегося неподалеку от нашего стана. Вдвоем с Леванидом мы сидели на этом КП на низеньких деревенских стульчиках и наблюдали действие осадной артиллерии. Я почти чувствовал себя Бонапартом, осаждающим Смоленск: недоставало лишь треуголки и подзорной трубы...
Я был рад обществу алыберского царя, с каждой минутой открывая в нем новые приятные качества. Мне понравился широкий жест с рассыпанным серебром... Этот человек, кажется, доверял мне - возможно, я могу приобрести в его лице верного союзника.
Собравшись с силами, я рассказал о своей цепи. Когда я снял ее и положил на стол, старик замер на шатком стульчике, словно пронзенный стрелой, потом долго и молча перебирал в пальцах веские звенья с четырехконечными насечками, временами приближая лицо и вглядываясь в чернение... Седые волосы свесились на лицо, я не мог видеть выражения глаз. Когда царь вновь посмотрел на меня, это был какой-то другой Леванид. Это был один из сорока перехожих калик - даже пестрый купеческий халат не смутил меня: я словно увидел его в долгих светлых одеяниях молчаливого странника... Путник смотрел на меня строго и грустно: наконец, перегнувшись поверх стола, он вернул мою цепь - снова тяжелый металл бременем охватил плечи. И трижды поцеловал меня в щеки - совсем близко я увидел в темных алыберских глазах плазменные сполохи боли.
- Храни тебя Господь, мой несчастный мальчик, - как-то безучастно, слишком ровным голосом сказал он. - Твоя жизнь будет подвигом страдания. Ты должен забыть о своей судьбе ради искупления несметных грехов Империи Базилевсов, ибо из родственников Императора ты - последний оставшийся в живых. Если бы не нашествие полчищ Арапина, ты взошел бы на престол власти в Царьграде. Увы! Базилика уничтожена навсегда, и тебе придется взойти на престол лишений, венчаться тиарой нищего странничества. Алексиос Геурон! Ты - единственный законный Наследник Империи, но все твое наследство - это грехи и беззаконие твоего народа.
- Но... любезный Леванид! - Я не выдержал и перебил старца. - Ведь я - князь, у меня есть армия, вотчина и крестьяне... Я делаю все, чтобы утвердить в этих местах власть Креста! Более того: как ты говоришь, я наследник Императорского трона... И что же... ты призываешь меня отринуть княжеское призвание и переодеться в одежды странника?
- Ты еще молод, старец Алексий, - почти ласково сказал Леванид. Пройдет какое-то время, и дорога сама позовет тебя. Ты никогда не сделаешься Императором Базилики - потому что Империя Креста разрушена. Я скажу тебе: забудь о троне. Придется сменить княжеский жезл на посох бродяги. И дорога твоя - это путь молитв о ближних твоих, о твоем народе.
- А эта цепь... ее суждено нести именно мне? Возможно, она попала ко мне по ошибке?
- Это твой крест, старец Алексий.
- Но... подожди минуту! - Я вскочил со стула. - Что, если это ошибка?! - Отступил на шаг. - Ты слышишь: простая ошибка, недоразумение! - Зачем-то вновь сбросил с плеч связку золотых звеньев. - Я почти уверен, что это не моя цепь! Не могу объяснить тебе этого... но убежден!
- Ты можешь снять ее. - Леванид склонил голову. - Можешь опустить ее в землю или бросить в море. Но невозможно забыть о ней. Ты все равно будешь молящимся старцем - и когда-нибудь вернешься забрать свою цепь обратно. Тогда ты вновь возложишь на рамена свои тягостное, но сладостное бремя.
- Помоги мне, Леванид! - Я бросился к нему, охватил за плечи. Помоги найти истинного владельца Цепи! Это необходимо ради справедливости! Я не могу присваивать чужого, это тоже грех!
Леванид молчал. Будь ты проклят, старый фанатик!
- А как же ты? - Я даже дернул его за рукав халата. - Как ты умудряешься носить такую же цепь и - оставаться при этом царем алыберов? Почему не сменишь тиару власти на венец мученика? Ведь ты не торопишься выйти на дорогу странничества!
- Я уже в пути, - быстро сказал Леванид и как-то смутился своих слов: снова я увидел его раненый взгляд. - Я уже выступил на мою дорогу, старец Алексий. Я знаю, что никогда более не вернусь на родину, в горы. Это мое последнее путешествие... Я видел свою смерть во сне, и она уже вышла навстречу.
Мои локти больно ударились о тяжелую столешницу, и я заплакал, охватив голову руками. Слез не было - плакал быстро, горячо и болезненно, как осужденный на смерть. Плакал от страха: я понял главное - наша затея с серебряным колоколом зашла ужасно далеко. Такими вещами не играют. Не играют! Господи! неужели и здесь, в игрушечном мире, в царстве бабушкиной сказки начинаются какие-то цепи, и старцы, и грехи! Почему нельзя без этого?
И вдруг я почувствовал: нельзя. Без этого не бывает. У настоящего, искреннего творчества есть свои законы, и выдуманный мир обязательно чем-то похож на привычную, "первичную" реальность... Как бы ни кривилась авторская фантазия, повсюду - в виртуальной плоскости книги, кинофильма, видеоигры всегда у героя будет его Бог и его ближний... Иначе нельзя - только в этом силовом треугольнике зарождается жизнь...
Я не стал пока надевать моей цепи. Просто откинулся на стуле и прислонился к бревенчатым перильцам на краю крыши. Тяжелую роль ты предложил мне, царь Леванид... Но я не привык отказываться от игры.
- Поименуй мне старцев, - повторил я совершенно твердым голосом.
Это был удивительный рассказ: где-то за моей спиной регулярно бухали железные камнеметы, и над головой проносилась очередная порция камней, предназначенная защитникам Опорья. А Леванид не торопясь рассказывал про каждого из старцев в отдельности - словно читал жития святых: с любовью проговаривал имена, тщательно вспоминал названия иноземных городов... Я слушал его, не отводя взгляда. Поначалу мозг напряженно работал, мгновенно ассоциируя сказочные названия с реальными топонимами, имена мифических царей - с именами реальных исторических лиц. Уже через полчаса я не пытался рассовать его слова по логическим ячейкам памяти: просто слушал как необычную сказку, как дедушкин рассказ перед сном...
Старцев было не сорок, а всего двенадцать. Леванид сказал: в полном составе сорок калик появятся на земле лишь однажды, в далеком будущем, чтобы подготовить возрождение Империи Креста, новой Базилики. Сегодня старцев значительно меньше. Их число, должно быть, зависит от тяжести человеческого беззакония. Еще Леванид сказал: лет пятьсот назад, когда христианское человечество было совсем молодо и грехов не накопилось так много - нищих бродяжников было всего четверо... Сегодня их уже насчитывалась четная дюжина:
Белун-отшельник, бывший волхв и кудесник, известный прежде под именем Световита, ныне живет в северных лесах за Новградом и молится Богу за грехи языческого славянства.
Всеволод-отшельник, бывший князь Властовский, бежавший в леса и принявший христианство после захвата Властова престольцами.
Посух-калика, живущий в дебрях Муромского леса и часто странствующий по дальним сторонам земли.
Свенальд-варяг, отмаливающий в Престоле грех убийства князя Олега.
Леванид Зиждитель, царь алыберский.
Саул Росх, пастух из села Бад в роксоланской Овсетии.
Обила Серп, воевода града Прилепа в землях србов, ныне возглавляет борьбу тамошних крещеных славян против войск Арапина и Дойчина-воеводы.
Симеон-отшельник, живущий в пещере недалеко от Сердце-града.
Венозар-богатырь, в Карпатских горах юродивый.
Старец Давыд Евсеич, хранитель горы Фавор в Святой земле.
Касьян-долгожитель, монах с Афона.
Алексиос Геурон, Наследник Императора, он же князь Лисей Вышградский.
Я спросил его, как старцы собираются вместе - ведь они разбросаны по всей земле! Леванид сказал: хранители цепи могут чудесным образом общаться друг с другом, чувствовать помыслы на расстоянии... Если в душе кого-либо из старцев возникает сильное чувство, об этом немедленно узнают остальные: несказанное зрение дается им в этот миг, и они видят за многие поприща... Бывает это редко, только в самые напряженные моменты духовной жизни тех людей, что скованы золотой цепью в единый чувствующий организм.
- Совсем недавно я видел одного из нас... - Леванид поднял лицо, и голос его изменился; исчез привычный тон рассказчика, в интонации шевельнулось живое воспоминание. - Совсем недавно я увидел человека, стоявшего на крутом берегу какой-то реки... Этот человек был разгневан, и лицо его искажено. Я уверен, что это был один из незнакомых мне хранителей цепи! В душе незнакомца творилась настоящая буря. Настолько сильная, что духовное возмущение тут же передалось другим старцам...
Я вздрогнул. Леванид продолжал:
- Это было вчера, во время разбойничьего нападения на караван. Неуловимое изображение на миг возникло перед моим мысленным взором - я увидел разгневанного человека и тут же позабыл о нем: началась битва... Он задумался на секунду. - Нет, я не знаю имени этого старца.
- Ты ошибаешься, царь Леванид. - Я приблизил лицо и медленно повторил: - Ты знаешь имя этого разгневанного человека, и тебе знакома река, на берегу которой он стоял. Эта река - Керженец, а человека зовут Берубоем.
Сомнений нет: я тоже видел его незадолго до битвы с разбойниками хотя он был у меня за спиной... Значит, кроме меня, в тот миг его увидели и остальные одиннадцать странников. Этот Берубой, и правда, обладает золотой цепью... но должно ли считать его старцем? Разве может христианин прибегать к демонскому колдовству? Разве вправе так легко убивать - ведь несчастный Травень чудом выжил после схватки с этим "странничком"! Чего стоит одна лишь хитрость с почтовым голубем! А как он пытался заговорить речную воду... Наконец, никогда не забуду зверского взгляда этой собачьей морды - клянусь, что давеча на берегу Берубоевы глаза горели злобным зеленым огнем! Не-е-ет, это непростой персонаж. Неужели - тринадцатый старец? Или вор, похитивший цепь у кого-то из законных владельцев? Слабое, предательское звено в золотой цепи!
Я начинал беспокоиться - солнце уже клонилось к закату, а брешь в стене еще недостаточно широка - да и фигурки опорьевских лучников по-прежнему густо понатыканы на башенках... После очередного удачного залпа катапульт катафракты рискнули было сходить на приступ - но вернулись ни с чем, если не считать густого оперения из вражеских стрел, застрявших в щитах и конской броне. Если до захода солнца я не возьму Опорья, придется начинать мирные переговоры - ночью воины должны отдыхать, а людей слишком мало, чтобы выставлять ночные караулы. Я похаживал взад-вперед по нашей импровизированной террасе и мысленно умолял солнце не так резво перемещаться по небосклону. Царь Леванид застыл на своем стульчике, часто морщась и покачивая головой после каждого залпа: он был убежден, что местные камни недостаточно тяжелы, чтобы быстро разрушить стену...