Нет, он так и не сумел дочитать до конца страницы - в дверь поскребся ночной гость. Каширин впустил абсолютно пьяного гостя и даже разрешил ему прошастать грязными копытами к дивану - сейчас он почему-то рад был видеть Стеньку Тешилова. Пьяный Стенька тоже был своего рода драгоценностью: он, наверное, с большим трудом ударил бы человека по лицу, но зато умел говорить такое, что порой завораживало самого Каширина - хотя тот и не любил признаваться себе в подобных вещах. Эта Стенькина ворожба могла бы стать оружием помощнее тяжелых кулаков Каширина и его гранаты, украденной в свое время на армейском складе.
   Возможно, Каширин мог бы даже полюбить волшебника Стеньку - но, к несчастью, Стенька был глуп. Он не понимал своей силы и не знал, что вокруг война. А ведь Каширин однажды вслух сказал ему про войну - это было вечером того самого дня, когда Галевич плевал кровью и протяжно визжал, скользя спиной по мраморным ступеням парадной лестницы факультета прикладной физики. Галевича увезла карета "скорой помощи", а они со Стенькой заперлись в пустой аудитории (продев ножку стула в дверные ручки) и уселись пить лимонную водку. После второй Каширин внезапно вслух сказал Стеньке про войну только Стенька не понял.
   А сегодня все было наоборот: Стенька пьяным голосом говорил что-то безумно важное, а Каширин не понимал. То есть он сразу почуял в воздухе особый шорох секунд, ощутил пронзительную, колючую свежесть момента... как будто совсем рядом бьют из-под земли горячие электрические струи, и нужно только прислушаться... Каширин осторожно прислушался и как-то вдруг понял, что пьяный Стенька говорит о Серебряном Колоколе. Тут же почувствовал, как размякло и растаяло в груди зубристое лезвие нехорошей новости, как посветлела ночь за окном, и все ленивое тело Каширина словно разом оделось железным доспехом самоуверенности, тугая броня ловко обняла ребра... и жаркие блики легли по металлу! Каширин ощутил: в старом кресле сидит теперь большой и страшный человек - здоровый мужик, который наконец нашел тех, кому он нужен. Со сладким ужасом он распознал самого себя в этом железном желтоволосом мужике - но Данила не стал открывать глупому Стеньке своей радости, не показал даже края стальной кольчуги из-под старой заношенной олимпийки. По-прежнему грустно и сонно, и даже обреченно, Данила кивнул головой и произнес первые слова своей непростой роли:
   - Я еду с вами.
   II
   Ничего, кроме старых обид.
   "Зона Любэ"
   16 июня, 10:00
   Исторгнув из груди краткий стон, Данила проснулся и тихо шевельнулся во мраке: тело было сонно-неповоротливым, как в скафандре. Левая длань уперлась в землистую стену, испещренную червями-корневищами - пещера? тюрьма? Ладно не могила: сбоку хладной струйкой сочился свежий воздух. Тихо дивясь странной тяжести в членах, он с усилием подтянул к лицу десницу, дабы отереть рукавом пыльное жало... и ткнулся носом в льдистый металл. Рукав был железным - дробные колечки вдавились в кожу.
   С грохотом опрокинулся на спину и хрипло расхохотался; никто не видел его лица, и он не следил за лицом. Он был счастлив. И почувствовал: кольчуга перестала тяготить, будто врезалась и впиталась в кожу - новая, восхитительная стальная шкура! Посвежевшее тело вдруг мягко разогнулось в прыжке - Данила очутился на ногах и замер, слушая темноту. Не глазами, а... как будто затылком почуял, что пещерица совсем не глубока - точно погреб в дедовом сарае. Он повел мордой в сторону: там приглушенно светлело рыжее пламенной пятнышко - лучился фитиль масляной плошки. Данила погрузил руку в темноту и нащупал рядом с плошкою гладкую деревянную ручку заготовленного факела: вонючая тряпка неохотно разбухла жирными змейками плазмы, и Данила сощурил очи, вглядываясь во мрак.
   Нет, не тюрьма - скорее прекрасно обустроенное подполье вроде армейского бункера с вентиляцией: едкий дымок факела утягивает в жерло каменной трубы в стене... А совсем рядом - широкий и незыблемый деревянный сундук. На плоской крышке ящика поверх оплетенных железными скобами занозистых досок заблестело что-то узкое, как осколок зеркала - Данила подступил на шаг... пальцы с лету вцепились в рукоять меча! Властная, затаенная тяжесть оружия восхитительно улеглась в ладони... И тугая волна задорной радости тут же развернулась в душе: у-ух, как светло и отчетливо недолгий, но веский клинок надвое расчертил полумрак... как послушливо и понимающе забилась в его руках эта жесткая струя металла! Меч был совсем живой и будто выкован под Данилину руку.
   Уже не в силах выпустить из пальцев рукоять, Данила присел перед окаменевшим сундуком на корточки. Небольшая щель замочной скважины вызывающе глянула в глаза. "Или клинком тебя поддеть?" - поинтересовался Данила, но тут же подумал, что запор врезан добротно, с любовью: без ключа не открыть. Он прислушался, словно ключик мог подавать ему какие-то знаки из укромного места, куда упрятал его прежний хозяин. Устроитель подземелья, судя по всему, человек неглупый. А куда неглупые люди прячут ключи? Данила хмыкнул: они носят их при себе. Там, в далеком 1993 году Каширин повесил на шею (на золотую цепочку вместе с нательным крестом) самый главный ключ от своей прежней, московской жизни - ключ от сейфа, где лежали документы, дедов пистолет и - до недавнего времени - краденая граната. Этот тяжелый, трехгранный ключ, болтавшийся на шее Каширина, смущал женщин - они не любили, когда холодный кус металла касался в темноте их нежной разогретой кожи... Но Каширин упорно носил железку на цепочке и давно привык к прохладному касанию.
   Опомнившись, Данила вздрогнул и, уронив меч, полез рукою за пазуху: почудилось вдруг... да, так и есть! Это знакомое ощущение... ключ по-прежнему на месте! Нащупав под рубахой веский слиточек, он вытащил его наружу через узкий кольчужный ворот: ключ был совсем незнакомый, искривленный и черный. Данила сжал его в пальцах... и легко просунул зазубренную бороздку в замочную щель сундука.
   Глухо брякнув, отвалилась неподъемная крышка, и Данила оторопел: в глаза плеснуло блеском оружия, доспехов, серебра! Он сгреб в ладонь узкие пластинки лунного металла, плоские льдинки драгоценных монет... даже головой тряхнул: ладно начинается новая жизнь. Добротный дорожный плащ, пара новеньких рубах, расшитых по ожерелью петухами да елочками, тяжелые долгополые кольчуги, даже полный сбор конской упряжи... У задней стенки огромного короба нащупал еще несколько скользких клинков, пучок молодых стрел и боевой топор на кривом топорище. Впопыхах разглядывая сокровища, он опрокинул глиняный горшок с монетами, и крупные капли серебра гремуче рассыпались, раскатились, утопая в складках одежды. Наугад ухватив светлую гривенку, Данила на секунду замер, ощущая в ладони чистенький гладкий слиток. Ни кошеля, ни карманов у него не было... он даже удивился тому, как легко и словно по привычке сунул серебряную пластинку в рот - она улеглась за щекой, приятно холодя зубы.
   Удерживая в шуйце трепещущий факел - так, чтобы капли огненного масла не сыпались на голову, - Данила разворошил тряпье на дне сундука... и уловил рукою что-то маленькое и плотное, похожее на легкую берестяную коробку. Так и есть; поддетая неловким железным пальцем, отскочила крышечка... Еще не разглядев содержимого, Данила тут же уловил хищьим чутьем тревожный дух тайны... неспроста здесь припрятан этот коробок... В ладонь выскользнула тонкая медная пластина, изогнутая на манер браслета и исчерканная летучей резьбой гравировки: по металлу струился сложный орнамент из перевитых гадов, крылатых чудовищ и невиданных растений. Данила поднес браслет к самому носу и на всякий случай повторно провел внимчивым взором по вычурной ленте узора: какие-то подковы, искры, оловянные змеи и солнечные колеса увиделись ему на этот раз. Зацепив пальцами край кольчужного рукава, он оголил темное жилистое запястье и приложил прохладную медь к коже... концы обруча легко обвили руку. Широкий браслет пришелся как раз впору. "Зачем же такую красоту от чужих глаз прятать? - мельком подумал Данила, осознав, что хитрая гравировка нанесена на внутреннюю часть обруча. Странное украшение..."
   И тут же позабыл про обруч - увидел на стене, на ржавом гвозде связку тонких сыромятных ремешков. Необычные ножны для меча: кожаная трубка чехла сцеплена медными кольцами с ремнями перевязи: Данила продел голову в тесноватый хомут, сцепил на груди кольца... Похоже на потайной воровской доспех - в таких ножнах меч провисает не у бедра, а на спине - наискось, острием вверх. Выбрав из темного вороха одежды короткий плащ, Данила набросил его поверх кольчуги и оружной перевязи - ловко придумано! И не скажешь, что под плащом спрятан клинок... рукоять прильнула к пояснице над левым бедром, а жесткий меч прижался к спине, словно поддерживая хозяина: не бойся ничего, я всегда под рукой!
   Он круто обернулся: свет факела шарахнулся о стены, отсветы забегали по глинистым сводам подполья... почудилось, будто в пыльном тяжком воздухе мелькнула неожиданная интонация влекущего запаха! Так и есть: у дальней стены выступил из темноты невысокий корявый столик, увязший ножками в паутине, а на нем - приземистая круглая лепешка. Данила радостно прыгнул к столику, впился жадными когтями в хлебушек... и замер: лепешка лениво расползлась надвое, открывая губчатое ржаное нутро - в лицо мягко, сонно пахнуло свежим медом.
   Данила был голоден, но пошевелиться не мог. Лепешка была разрезана его собственной рукой: вдоль, чуть наискось и не до конца, чтобы держались вместе умазанные сладостью половинки. Именно так он обычно готовил завтрак - торопливо поглядывая на часы, распахивал острым ножом буханку "Хамовнического хлеба", чтобы потом залепить нежное ржаное брюхо бабушкиным медом. Это было привычное и любимое лакомство прежнего, московского Каширина. Казалось, никто, кроме него, не умел так аппетитно примирить несоединимое - черный хлеб и белый мед. А как восхитительно все это запивалось холодным молоком!
   Он сидел перед столиком на корточках, удерживая в обеих руках ржано-медовую мякоть... с каждым вдохом тонкая медовая отрава проникала в него, и от густого аромата начинало сладко звенеть в носу. Он догадывался, что с ним происходит в эту минуту, - медленно, словно принюхиваясь к незнакомому ощущению, он осознавал свою новую жизнь. Он ловил ее в отголосках густого, многоречивого воздуха, в глухих перепадах подземной тишины, в самом течении здешнего необычного времени. Ему показалось: даже темнота теперь выписана чуть ярче, чем в прошлой жизни - будто толстой кистью подчеркнуты тени и гуще размазана по полумраку сизая гуашевая плесень. С каждым новым вдохом этого упоительного воздуха чуждая жизнь проникала в него, и он чувствовал, что влюбляется в теплую, чуть аляповатую стилистику момента... И пронзительная мысль, которой он поначалу страшился, стараясь не продумывать вслух, теперь казалась совсем привычной: да, это его собственная берлога. Весь этот подвал с его сундуками, оружием и вентиляцией.. Вот почему так преданно, как старого друга, встретил Данилу обоюдоострый клинок.
   III
   Я выйду пройтись в Латинский квартал,
   Сверну с Трафальгар на Невский с Тверской...
   "Аквариум"
   Даниле вдруг стало тесно в его звериной норе снаружи небось бьет ключом многокрасочная средневековая жизнь: пируют гордые князья, праздничные толпы собираются к обедне, в церквах гремят басы усердных диаконов... На рынках торгуют медами, забраживает на солнцепеке ягода в туесах, девки пробуют тонкими пальчиками малинку... Данила заторопился: сдерживая легкое дрожание пальцев, бережно опустил медовую лепешку в объемистую холщовую торбу, извлеченную из пыльных недр сундука, наугад выдернул из колючего вороха оружия легкий охотничий топорик, сунул раскрашенной ручкой за пояс... Пора на свет Божий: тяжелая крышка люка в потолке неохотно сдвинулась набок - сквозь ударившие струи ослепительного солнца, навстречу обрывающимся вниз сухим потокам пыли, песка и золы, весело жмурясь и отпихиваясь коленями от земляных стенок подполья, Данила полез наружу.
   Он не успел ничего разглядеть - только кинжальный солнечный огонь полуденного зноя в небесной выси - и тут же обрушилась в лицо теплая волна едкой пыли: пепел! Вот отчего так тяжко поддавалась крышка, придавленная сверху толстым слоем золы, вот откуда запах гари! Отплевываясь и сбивая с плеч пепельный налет, Данила отбросил крышку и с удивлением глянул снизу на массивные обугленные бревна, наваленные поверх входа в подполье - черные выгоревшие балки, обросшие дымящейся сединой и еще гудевшие от внутреннего жара... Легко подтянув на цепких лапах окованное железом тело, Данила выбрался из горловины колодца - кольчужным брюхом прямо в россыпи тлеющих угольев... Потеснил плечом обожженную колоду, быстро вскочил на ноги и аж присвистнул: настоящее пепелище!
   "Враги сожгли родную хату", - весело подумал Данила. Он сразу понял, что это был его дом. Но почему-то не было грусти: наоборот, он находил какую-то задорную необычность в том, чтобы проснуться на дне пожарища. Стоило ли жалеть дом, в котором никогда не жил? Грустно бывает, когда вместе с жилищем пламя сжирает твою память, твою прошлую жизнь, обитавшую в этих стенах... а у Данилы не было прошлого. Он не чувствовал горечи - зато давно уже учуял запах паленой кожи: угли под ногами разъедали подошвы сапог.
   В поисках проплешин сырой земли в этом золистом море тления, он запрыгал через балки - сбоку из-за полуразваленного остова печи выглянуло что-то темное и приземистое, похожее на... кузнечную наковальню. Поспешно, будто по раскаленному песку, Данила доскакал до железной чушки и с ходу забросил задницу на прохладный металл: надо посидеть и обдумать обстановку. Обстановка в целом нравилась Даниле. Дом сгорел - но осталось подземелье, набитое оружием и прочими сокровищами. Кроме того, выжил и сам Данила видимо, лишь потому, что вовремя спустился в подпол пересчитать наличные деньги.
   Дом построим заново, это не вопрос. Вопрос в другом: почему старый-то сгорел? Хорошо, коли он сам с перепою забыл лучинку загасить... А что, если - Данила поежился, вдруг вспомнив Радая Темурова и его симпатичных, темпераментных соотечественников. Нет, нет... едва ли. Есть надежда, что поджоги и прочие кавказские прелести остались наконец в прошлом. Точнее - в будущем. Здесь, на Руси, не бывает выстрелов из проезжающего мимо "мерса". Здесь враг не живет с тобой на одном этаже - его знают в лицо и бьют всем миром, медленно и сосредоточенно, ежегодно ополчаясь под Спасовы знамена и методично выжигая кочевья, как сухостой по весне.
   Он усмехнулся вдруг, представив, как выглядит со стороны: здоровый громила в клочьях кольчуги, эдакая гора колючего железа, обросшая остриями мечей, лезвиями топоров и кинжалов - сидит, подогнув ножки, на кузнечной наковальне, как на унитазе, - и размышляет. А вокруг - широкое пепелище, еще дальше - незнакомый лес начинается, звенит птичьими криками и весь переливается зелеными волнами трепещущих бликов, ясными травяными запахами... Данила задрал сожмуренную морду к солнцу - сквозь ресницы он видел только жаркий сгусток раскаленного лета в вышине, пульсирующее облако света, неожиданно вызолотившее прядь его серых волос, налетевших в лицо... Ровный солнечный ветер, повернув с леса, разогнал едкую завесу дыма и коснулся лица влажным сладострастным запахом скользких и свежих липовых листьев, таинственной почвенной сырости и крапивного сока... Вот так и просидел бы всю жизнь, не открывая глаз, медленно подумал Данила.
   И вдруг вскочил на ноги - глаза широко раскрыты, и рука уже на полпути к рукояти меча, а в голове легкий звон ужаса: в трех шагах от наковальни из-под обрушившихся прогоревших бревен - что это? Сапоги? Так и есть Данила метнулся, зачем-то пригибаясь к земле, туда, где из кучи угольев торчали страшно скрюченные, почерневшие... Господи, это же человек...
   Данила понял, что сейчас внутри что-то разорвется тучей болезненных колких осколков, и сквозь рев собственной крови в мозгу он начал медленно, как кобру за хвост, вытаскивать на поверхность сознания эту безумную мысль: обгоревший труп под завалом дымящихся бревен... Кто-то из ребят. Кто-то из наших...
   Я выжил потому, что очутился в подполе. Колокол сработал, перебросил меня в другой мир. А... остальные? Он рывком обернулся обратно к лесу взгляд заметался меж деревьев... что, солнце спряталось и лес как будто потемнел? И Данила закричал. Он понял, что готов сделать все что угодно только не смотреть на обугленные кости... не распознавать никого в том, что осталось от этого человека! Прекрасно понимая, что это глупо и бесполезно, он прокричал каким-то чужим, непослушным голосом имена своих друзей трижды позвал каждого из них, беспомощно вслушиваясь в садистские отголоски злобного эха.
   Даниле показалось, что ему не хочется, чтобы время бежало дальше. Да провались пропадом серебряный колокол, если в итоге ему суждено остаться одному в этом лубочном мирке! Колокол-убийца... Выходит, за сказку надо платить человеческими жертвами? Данила позволил липкой волне бешенства ударить в сердце - что, порадовался новой жизни? Понравилось? Господи, ведь ему придется сделать это... сейчас он начнет ворошить эту гору обгоревшего мяса, обливаясь скользким потом и глотая слезы... чтобы узнать, кого он потерял. Совсем как три года назад, в армии - когда в нескольких километрах от расположения части свалился с моста на железнодорожные пути и тут же загорелся автобус с пассажирами. Тогда он впервые увидел, что такое обгорелый труп... эти согнутые в локтях руки, искривленные тела...
   Задыхаясь от страха, Данила заставил себя посмотреть более внимательно... и - удивленно приподнял бровь. Поднес кольчужную ладонь к лицу и приложил прохладный металл к повлажневшему лбу, вытер горячие глаза рукавом... И понял, что мгновенно успокоился - из лесу вновь донеслись птичьи голоса и разом зазвенел рядом, словно включившись от нажатия кнопки, трескучий кузнечик... Выдохся, утих отвратительный перезвон безумных мыслей в голове. "Ну никак не меньше двух метров", - радостно подумал Данила, на глазок прикинув рост обугленного мертвеца.
   Погибший явно отличался массивным телосложением - даже Мстислав Бисеров был не так широк в плечах... Веским ударом ноги Данила развалил надвое прожженное бревно, привалившее труп сверху - и поддел сапогом узкую полосу потемневшего металла, валявшуюся рядом с телом в куче пепельной трухи. Нет, едва ли этот человек был мне другом, качнул головой Данила, разглядывая кривую саблю с невероятно толстой рукоятью... Никак не похоже на славянское оружие. Верзила пришел откуда-то с Востока. Кстати, не исключено, что именно он имеет отношение к пожару в моем доме...
   Заткнув нос краем плаща, он склонился над ворохом обугленных костей, торчавших из закопченного доспеха. На мертвеце не было кольчуги: Данила увидел гору крупных металлических пластин - то, что некогда было добротной тяжелой броней. Быстро погрузил руку в дымящийся прах и выхватил из пепла бронзовую личину, отвалившуюся от шлема. Вгляделся в смутные черты позеленевшей от окислов маски - ну конечно. Широкие скулы, толстые ноздри и великолепный разрез глаз - "как у дикого барса", ехидно замечал в свое время Стенька Тешилов... На земле у ног Данилы валялся поверженный враг теперь Данила, казалось, ощущал знакомую вражескую энергию, все еще исходившую от мертвеца. И как не почувствовал сразу?
   Он больше не собирался посвящать телу ни одной минуты своего драгоценного времени - однако заставил себя еще раз наклониться и уловить в кольчужную ладонь маленький округлый предмет, плоской бляхой черневший там, где у врага когда-то была шея. Железный палец скребанул по копоти - и в глаза Даниле колюче блеснул незнакомый знак - два скрещенных угломера, сцепленные посередине... Что ж - Данила любил сувениры. Когда-нибудь он разведает, что означает этот корявый символ. Не отказав себе в удовольствии на прощанье еще раз пихнуть подошвой обгорелого мертвяка, Данила сунул вражий медальон в торбу и тронулся наконец прочь. Подошвы и так уже прогорели едва не насквозь.
   Спускаясь от пепелища к ручью, суетливо звеневшему меж корней по дну неглубокой канавки, он снова остановился. Что поделать - Данила попросту не мог не замечать подобного. Не умел пройти мимо вереницы глубоких следов отпечатков конских копыт на глинистом мыске возле ручья. Кто-то совсем недавно поил здесь своего ретивого коня - и любовался, должно быть, видом горящего Данилиного дома. Данила аж закрутился на месте, как пес по горячему следу - чуть не на брюхе дополз до ручья по развороченной копытами глине. А у самой воды ему стало совсем интересно: самым краешком отпечаталась на земле среди камней человеческая ступня - маленькая, как у детеныша. У вражеского мертвеца на пепелище подошва раза в три длиннее... значит, здесь был еще один - ребенок.
   Ребенок? Данила усомнился в этом, разглядывая узкую глубокую щель, продавленную в глине - кто-то вонзил в землю острие меча! С лету вогнал в почву клинок - и склонился над беглыми струями, чтобы смыть с лица копоть пожарища... Маленькая ножка и тяжелый меч... это была женщина. Через секунду Данила окончательно уверился в этом - все-таки поймал уголком глаза слабый укол золотистого блика по сетчатке. Разумеется, он приметил огнистую каплю света, искрившую золотом с каменистого дна. Данила с третьей попытки ухватил грубыми пальцами в холодной воде крошечную ювелирную звездочку. Колючий маленький гексагон с кровавым камнем посередине - женская серьга.
   Он не долго разглядывал ее - потому что совсем рядом, чуть ниже по течению родника увидел следы еще одной лошади... или даже двух. Данила встревожился: столько вооруженных всадников и всего несколько часов назад! Он уже знал: эти люди подожгли дом. Опять враги - даже здесь война не прекращалась ни на минуту. Данила вздрогнул: почувствовал себя зверем, на которого идет охота. Он обрадовался этому сладкому ужасу погони - и побежал: размеренно, тяжело и бесшумно. Вдоль ручья к лесу - по камням, дабы не оставлять следов.
   Данила не чувствовал страха - ведь он был сильным и молодым зверюгой, которого нелегко выследить и затравить. Он бежал просто потому, что не хотел остановиться. Земля ласково пружинила под ногами, подталкивала его вперед, подбрасывала вверх и играла с ним. Он летел сквозь чересполосицу длинных древесных теней, полузакрыв глаза и улыбаясь веткам, махавшим в лицо нежными зелеными руками. Почти не смотрел под ноги и знал, что никогда не заплутает в родном лесу: просто нужно воротить нос от влажных токов грибного тумана, встающего из глубоких папоротниковых чащ, и держаться сухого земляничного ветра, который выведет тебя на редколесье. Данила давно прочуял запах прозрачных березовых рощ, смешанный со сладким дымом и кислыми, домашними ароматами хлева - где-нибудь в паре верст по солнцу, - и теперь захотелось туда. Наконец, он вылетел из овражистой низины на холмистый гребень вскарабкался вверх, цепляя траву руками, - и словно широким знаменем ударило в лицо, накрыло с головой волнами свежего ветра с долины - Данила замер, качаясь на головокружительном яру - в ногах прогибалась зеленая равнинная падь, исписанная легким голубым кружевом речушек и заводей дымки костров, светлые деревянные крыши, снежные облака резвящихся голубей над садами...
   Он присел в теплую траву и, гордо поглядывая в лицо резковатому ветру, достал из торбы медовую лепеху. Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку, достал губами пахучую мякоть - и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями, ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу сочный, размокший ржаной мякиш - не... я теперь на все согласный... Пускай враги и всадницы с мечами - я готов. Только... снова, как в Москве, после хлеба с медом захотелось молока.
   Данила замер и остался лежать в траве - потому что услышал чьи-то шумные шаги по траве: человек шел и бубнил под нос протяжную песню. Мужик и, кажется, русский: песня отзывалась чем-то призрачно-знакомым. Человек был шагах в полуста - судя по всему, тоже карабкался из лесистого оврага на гребень. Данила быстро перевернулся на живот, прикусил зубами неосторожного муравья, бежавшего по нижней губе, - и сквозь частокол одуванов принялся разглядывать мужика - первого живого человека, которого суждено было встретить на новой родине. Грязноватая рубаха до колен, короткие штаны и босые загорелые ноги - крестьянин? Любопытно, что человек тащил огромное бревно, волочившееся следом по густой траве и цеплявшее землю обрубками сучьев.
   - Эй, мужик! - весело окликнул его Данила, высунув морду из своего одуванчикового укрытия. - Помощь нужна?!