Миронов Арсений. Древнерусская Игра - Много шума из никогда

   Данилу спасла женщина - теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо... Данилино плечо. Светлая головка с размаху ткнулась ему в грудь, взметнувшиеся волосы льняной волной плеснули Даниле в лицо - сквозь тонкую паутину золота он на миг разглядел черный силуэт стрелка в шлеме: ломкая фигурка замерла на полусогнутых ногах, напряженный лук рвется из рук! Ну, давай же! - взвилась в мозгу яростная мысль - сейчас он выпустит тетиву из когтей, будет короткий пронзительный удар... Лишь бы бабу не задело...
   Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе... Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, - Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже - и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.
   - Бей, бей его! Рази стрелой - ну!!! - хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.
   - Не можно мне стрелять! - сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. - А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо...
   - Никак нельзя стрелять, - басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. - Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! - Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.
   - Ах, гнида! - простонал в пыли поверженный десятник. - Ну Данька крамольник... Все едино не уйдешь от меня!
   "Действительно, пора уходить", - подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло - кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. "Пора, пора уходить!" - зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови - часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях - тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами... Уже отвязывая лошадь - неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке - он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа...
   - Мужик... ты прости меня, - быстро выдохнул Данила.
   - Ужо я ему прощу! Я его помилую! - снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. - Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!
   Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился... только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!
   Женщина слабо простонала, приходя в сознание - крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел - он уже знал, как передать Середе гривну... Есть только один способ - самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок - осторожно приподнял ее маленькую голову... Не закрывая глаз - рыжие пятна пляшут перед глазами, - быстро приник губами к мягкому безвольному рту... поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста - и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле...
   И он отпрянул, в ужасе - взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю - и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук! "Бей!" - успевает выкрикнуть толстый Разбита, но стрела от волнения пляшет в пальцах - сбоку обезумевший Середа вскакивает к упавшей женщине. "Да бей же его!!!" - уже не кричит, а стонет Разбита: вот он, безоружный и голый крамольник Данька, в трех шагах - только тетиву сорвать!
   Но слишком поздно - Данила уже в седле. Совсем как в юности, у деда в деревне: с лету охватил вороного жеребка за шею, властно прижал босыми пятками горячий пах... и конь словно обрадовался молодому и веселому всаднику, с места сиганул через полосы грядок, через поваленного Разбиту хопа! хопа! хоп - замелькали, разгоняясь резкими толчками, страшные стальные копыта! Уже не поймать стрелой: разрывая грязь в летучие комья, через малинник и прочь - к лесу!
   Ну-ну, не горячись - Данила ласково придержал вороного зверя, когда сарайчик Середы скрылся за густым лесистым островом... Нащупал наконец стремя и привстал на стременах, потирая отбитую с непривычки задницу. Ты, брат, силен бегать! - задница побаливала; Данила подергал под собой широкое разбитое седло, иссеченное трещинами и царапинами: и как они удерживаются на таком седалище... Я-то еще налегке, без доспеха! Данила сплюнул: кольчуга и оружие остались в избушке Середы - в качестве трофеев десятнику Разбито. Повернуть, что ли, обратно на пепелище - залезть в подземелье и набрать в дорогу серебра и оружия, а потом - прочь из этих мест, от полоумного Разбиты... Он потянул узду - жеребок закрутился на месте, заплясал и зафыркал - а Данила завертел головой вокруг, принюхиваясь к летучему ветру... вроде дымком потянуло?
   - Ну конечно... вы не заставили себя ждать! - Данила кратко выругался вслух, когда позади замелькали меж деревьев яркие искорки солнечных бликов на шлемах - десятниковы воины спешили за ним в погоню. Сейчас опять начнутся стрелы и прочие колючие игры со смертью - он поспешно разворошил рукой пыльную гору заскорузлого тряпья, притороченного сзади к седлу: какие-то котомки и торбы, мотки веревки... Данила радостно рассмеялся: из вороха вдруг вывернулась наружу и тут же заблестела на солнце тонкая медная грань - небольшой всаднический щит, деревянный диск с заплатами желтого металла. Ты появился весьма кстати, парень! - крупное запястье туго протиснулось в кожаные петли, и щит ловко насел на левую руку... А правая по-прежнему роется в котомках у седла: ну, мне бы хоть какой мечишко... Это что? Пальцы охватили толстую рукоять - дубина... Нет, это боевой цеп! - на конце дубины глухо брякнули звенья цепи, и выкатился зацепленный железный шар в толстых гнутых шипах, тяжко провис почти до земли... Данила в недоумении покачал им в воздухе, как гирькой на веревке, - это как же он действует?
   Времени на упражнения оставалось все меньше - летучие фигурки всадников высыпали из-за лесного мыса на склон холма. Лучников было трое: они очень спешили, непрестанно нахлестывая лошадей и смешно дергаясь в седлах - передний уже совсем близко, часто и цепко поглядывает на Данилу, а лук болтается за спиной, ждет своего часа. Данила выпростал наперед щит, прижался подбородком к теплой деревянной кромке, нахмурился и тронул жеребка навстречу налетавшим неприятелям. Жеребок тоже словно посерьезнел, уважительно покосился на хозяйскую десницу со свисавшим долу веским шиповатым шаром на цепи - не спеша вышагнул поперек лесной тропинки и нагнул гривастую голову: ну-ну, братва, налетай по одному.
   "У-у-уххаа-аа!" - протяжно и жутко завизжал передний всадник, с лету накатываясь на Данилу: глаза вытаращены, усатая морда перекошена в крике, в одной руке - кнут, в другой - длинная страшноватая секира! Вот - уже настиг злодея Даньку, не остановить теперь: перерубит-перетопчет вмиг... "Давай-давай, иди сюда..." - неслышно пробубнил себе под нос напряженный Данила, отводя на размах правую руку... Он и сам испугался как будто - и крика, и бешеного напора, - но рука уже сама потянулась, тяжело разгоняясь, вперед - раскатывая, ускоряя по воздуху шипастый шар навстречу всаднику... Пригибаясь в седле, укрываясь щитом от вражеской секиры, Данила уже не мог остановить правой руки - а она словно с цепи сорвалась: Данила вдруг ужаснулся, какой убийственной тяжестью налился страшно раскрученный шар, клубок вертящихся игл! И Данила понял, что произойдет с несчастным лучником через дробный осколок мгновения - и даже зажмуриться успел, чтобы не видеть безумного, кровавого удара по усатой голове в шлеме.
   Когда он открыл глаза, шар уже докручивался справа налево по орбите своей вязкой инерции - замедляясь и теряя силы. А всадника не было впереди... он исчез! Отпрыгнул, проскочил под рукой? Данила захотел обернуться - но вдруг задохнулся! Все мысли и догадки разом выхлестнуло прочь из головы жаркой волной боли: сухо и нарывисто прошелся по Данькиной спине чей-то ловкий кнут! Это лучник на подвижной лошадке вынырнул у Данилы за спиной, махнул рукой - и разом распорол рубаху на широкой спине крамольника, оставляя темную кровавую полосу... Тут же бросил коня вбок, уходя, ускользая от мстительного удара цепом.
   Данила сумел удержать толстый цеп в руке, дернулся и раздавил в себе горячую судорогу боли - оскалившись, рванул коня, заворачивая лошадиную голову назад: скорей-скорей, сейчас достанем усатую сволочь! Но - слишком медленно крутится конь под Данилой, и томительно долго разгоняется рука с убийственным шаром: верткий лучник пляшет вокруг, будто издевается - даже секирой не бьет, лупит кнутом... Р-раз! - Данила содрогнулся в седле и, наверное, почти вскрикнул - второй удар прижег спину еще больнее: нет, так нельзя! не выдержу! - суетливо заклокотало в голове, неприятно задергало: забьют до смерти кнутами... Не пожалеют Даньку-кузнеца: крамольник! беременной бабой прикрывался! чужую жинку прилюдно целовал...
   Постой же - я тебя достану! - жеребок вдруг поднапрягся, вертанул худым крупом - и вынес Данилу прямо на удар, наперерез усатой твари с кнутом... Ну - теперь не жди пощады: тронулась, сорвалась в железный наворот Данькина десница с цепом... Но - неожиданно, как коленом под дых, откуда-то слева, из-за границы зрения - жестоким пеклом в грудь, в лицо, опаляя кожу! Это второй лучник наскочил на Данилу - весело и с оттяжкой приложил концом кнута прямо в голову... И осекся страшный удар цепа выронив оружие, Данила качнулся головой в кипящий омут, теряя глазами быструю чехарду теней вокруг... уже почти поплыл, завалился в седле...
   - Ха-ха! - весело рассмеялся всадник, занося руку для нового удара. "Ха. Ха", - гулко отозвалось в голове Данилы, и он почему-то очнулся. Вороной жеребок из последних сил шарахнулся вбок, уходя из-под кнута - уже не Данилу, а себя спасая от свежего приступа боли. И Данька с неожиданной ловкостью дернул локтем, прикрывая щитом онемевшие ребра - хоп! поймал, погасил деревянным диском горячую, хлесткую молнию, просквозившую воздух. Невидимая змея с силой ударила в прогнувшийся щит - разогнавшись, пролетел мимо неприятельский конь с дико хохочущим лучником на спине... Уловив легкий миг внезапной передышки - всадники, как истребители, широко разошлись по склону холма, разворачиваясь для нового захода на цель, - Данила рывком погрузил руку в седельную сумку и вмиг нащупал среди гвоздей и подков что-то маленькое и безумно острое... жадно впившееся лезвием в ладонь!
   Когда рука вырвалась обратно из сумки, в ней был зажат красивый ножичек с костяной ручкой и узким, недобро блеснувшим лезвием. Данила поспешно перехватил его в пальцах. Нет, он так и не научился метать ножи в армии их тренировали вполсилы, всего несколько дней...
   Он совсем забыл про ножичек, когда третий всадник, внезапно приблизившись, с радостным визгом сорвался в пике. Данила встречал удар кнута левой рукой, самым центром небольшого щита - а потому не думал о хорошо заточенном кинжале, зажатом в деснице. Только когда черная змея грациозно развилась в воздухе, ловко огибая щит и впиваясь в измученную, исхлестанную спину - Данила задохнулся от боли и неловко всплеснул руками, - только тогда ножичек сорвался с ладони.
   Неприятель умело выполнил этот удар: вращательным движением кисти он слегка подхлестнул, закрутил в воздухе скользкий кнут и без труда обманул Данилу, достал-таки его жадным концом плети. Удар был настолько силен, что Данила выронил ножик из пальцев - захрипел и слабо, уже бессознательно толкнул коня вперед: скорей... прочь! Но всадник не торопился вторично доставать Данилу кнутом - маленький, хорошо заточенный ножичек застрял у него в горле, пробив слабые кольца старенькой кольчуги на шее.
   Негромко пискнув, долговязый лучник как-то рывком откинулся на спину и выскользнул из седла в траву. Гулко ударился кольчужной спиной оземь - пару раз перекатился вниз по росистому склону и замер, подставив желтому солнцу белое веснушчатое лицо. Данила без труда узнал лучника Гусяту.
   Он удивился: вмиг улеглась горячка схватки - из оврага потянуло сыростью, и даже боль в спине как будто приутихла... Опустил руки и почти беспомощно оглянулся на двух других неприятелей - увидел посеревшие лица и частые сполохи ужаса в глазах. Лошадь ближайшего лучника нелепо попятилась задом - так сильно натянул узду перепуганный всадник. Хищный кнут в руке безвольно поник и запутался в траве.
   Они испугались страшного крамольника, вещего вогника Даньку. Когда неприятельские лошади скрылись за деревьями, Данила соскочил с коня и, потирая окровавленную спину, подошел к распростертому Гусяте. Видит Бог, он не хотел убивать славянина - это приступ боли вырвал лезвие из рук, с жестокой красотой всаживая его в горло несчастному лучнику. Данила рывком сбросил с плеча щит и тяжело присел перед телом - вытер лицо горячей ладонью и вздохнул: не успел переселиться в новую жизнь, как уже заделался беглецом и почти прелюбодеем, а теперь вот убийцей...
   Мертвый Гусята вдруг надсадно кашлянул в траве и, жутко сморщив рожу, открыл глаза. Данила вздрогнул, но тут же расхохотался - протянул руку и вытащил нож из тесной прорехи в кольчуге: лезвие прошло вбок, не оставив на рябой коже даже царапины!
   - Ты чего разлегся, мужик? - сощурился Данила, играя ножиком в пальцах. - Никак помирать собрался?
   - Ой, уж не ведаю... Чего-то в голову вступило - ну, думаю, кончина пришла! - Покашливая и потирая горло узкой ладонью, лучник приподнял голову и тупо оглянулся: - А где хлопцы?
   - До хаты ломанулись: обедать пора! - Данила спрятал ножичек. Хотели тебя будить, да пожалели: нехай спит брат Гусятка... Как горло - не болит?
   - Темя болит - видать, с коня упавши, нелепо главою преткнулся, пожаловался Гусята. - Никак ты меня низверг?
   - Так получилось. Я сожалею. Однако уж больно ловко вы меня кнутами стегали.
   - Робота наша такая. - Гусята гордо оправил нарушенную прическу. - Я супротив тя ничто не имею: десятник указал Даньку лупить - ну мы и старались...
   - Я все понимаю, я не против! - Данила присел рядом, сосредоточенно разглядывая кровавые полосы у себя на ребрах. - А Разбите-то какой резон меня ловить? Разве я ему зла желаю?
   - Из Престола-града весточка пришла тебя сыскать, в железы запечь и к самому стольному боярину Окуле доставить. Уж не ведаю, какие бесчинствия ты в столице натворил и за что Окула тебя рыщет... Тебе небось видней будет.
   - А кузницу зачем сожгли?
   - Да не жгли мы кузню Твою! - Гусята с досадой хлопнул ладонью по тощему колену. - Где это видано пожоги творить! Это уж десятник для красного словца сказал, будто наших рук дело...
   - Ага, я понимаю: сама загорелась. - Данила злобно ухмыльнулся.
   - Да уж нет, не сама... - Рябой загадочно улыбнулся. - Коли хочешь знать... приезжали тут людишки из Престола, от боярина Окулы. Весточку десятнику привезли с повелением Даньку-кузнеца сыскать... Зело любопытные людишки были: все в уборе воинском, при дощатой броне, чешуины толстыя! Ажно кони в железа одеты.
   Данила безучастно выдернул травинку, прикусил зубами...
   - Кони в доспехах? - Он насмешливо покосился на Гусяту. - Ну ты здоров свистеть, мужик. Может, в Престоле и коровы в кольчугах ходят?
   - Цицей клянусь: не вру! Мы - дубровичи, лгать не научены... Изо всех славян самое горькое племя будем - кривда в горле застряет. Я сам чистокровный дубрович буду, не хуже тебя!
   - То есть как: вообще лгать не умеешь?
   - Прадед мой не лгал и меня не учил. От того все наши беды, у дубровичей-то... Да что сказывать: будто сам не знаешь!
   - Знаю. - Данька кивнул. - Расскажи, кто кузню сжег.
   - Ну я и говорю: лошади у них рослые, все в железы облачены! А на всадниках брони понавешены - исто богатыри! - запальчиво затараторил Гусята. - Ходили по посаду, все тебя рыскали... Два толстяка и недоросль рожи личинами железными прикрыты, только глаза скрозь щели зыркают... Страсть! Десятник говорит: они и пожгли твою кузню.
   - А бабы не было с ними?
   - Ах, оставь сие: какие бабы в бронях ходят?! А вот ребятенок подрослый был - в кости тонок, а уже меч немалый тягает.
   - И что, уехали они? - Данила отбросил искусанную травинку.
   - С рассвета тронулись прочь - как Разбита про пожог на кузне узнал, всполошился весь и к ним побежал: почто, мол, изверги, с полыменем балуете! Убирайтесь, дескать; прочь - а не то народишко проведает, проучит вас! А видать, и верно, поселяне на них взогневались - потому как их двое только осталось, а третий богатырь сгинул невесть где. Так они вдвоем на коней своих железных скочили: один недоросль, другой великан - и прочь!
   Гусята замолчал, наблюдая, как Данила пытается приложить к ссадине на боку огромный лист подорожника, выдернутый из-под ног. "Не балуй, Данька, не поможет - возьми лучше у Разбиты калинового сока, это снадобье верное", заботливо сказал он, когда подорожник в очередной раз отвалился от раны и упал в траву.
   - Остроумно, - отыскивая свежий лист, огрызнулся Данила. - Сейчас поеду к Разбито и попрошу у него калинового соку. Я знаю - он не сможет отказать.
   - К чему ж далеко ездити? - усмехнулся рябой лучник. - Бона десятников жеребок стоит, которого ты увел. А снадобье в торбе, у седла...
   Данила медленно перевел взгляд на веснушчатый нос Гусяты, подумал немного - и, быстро вскочив, подошел к вороному жеребцу - тот щипал травку, приходя в себя после бешеной схватки. Оказывается, в ворохе седельных сумок таилось еще множество любопытных вещей - Данила аж икнул от радостного удивления: в самом низу, под свернутым плащом - его собственная торба с недоеденной медовой лепехой внутри! Он вмиг позабыл про калиновый сок и ссадины на спине - руки вытащили из торбы аккуратно свернутую кольчугу и короткий меч в хитрых воровских ножнах! Очевидно, десятник Разбита, нагрянув с лучниками на двор однорукого Середы, сразу обнаружил на пеньке возле избушки Данилин доспех и первым делом конфисковал его - еще прежде, чем заглянуть в колодец. Данила закусил губу, подавляя довольную улыбку - и как он угадал, на какую из лошадей прыгать!
   - А как жеребка-то зовут? - осведомился он у Гусяты, осторожно протискивая в подол кольчуги голову и кровоточащие плечи.
   - Волчиком, - отозвался из травы Гусятин голос. - Ну что, снадобье сыскал? Посмотри в рыжей торбе - там Разбита свои ценности хранит. И мне дай взглотнуть разок - больно уж тоска в голове ноет...
   "Волчик... хороший мальчик", - Данила ласково потрепал жеребка по перепутанной гриве. И отстегнул от седла рыжую сумку - не торопясь распугал завязки. Погрузил внутрь руку: россыпь монет, кожаный бурдюк с калиновым соком и... какой-то мусор. Он уже почти вытряхнул в траву смятые клочки древесной коры - но вдруг бросился в глаза тонкий рисунок на бересте. Расправляя лоскуты в осторожных пальцах, Данила вновь приблизился к развалившемуся в траве Гусяте, протянул бурдюк со снадобьем.
   - Прочитай, - коротко сказал он, когда Гусята отхлебнул из бурдюка и довольно пригладил побуревшие от сока пшеничные усы. Поправив на спине меч, Данила присел рядом и сосредоточенно прислушался.
   - Стольного боярина Окулы морамскому десятнику Разбите слово - сыщи мне беглого вора Даньку Коваля да в железах в престол к моему двору управь - при сем письме три вестовых человека - накорми сделай что просят Окула, - с выражением зачитал Гусята и торжествующе покосился на Даньку.
   - Слыхал? Сие и есть весточка приказная из Престола - все как я тебе сказывал. Эвое письмо Разбита уж дней пяток тому получил, а намедни и второе послание приспело с вестовым голубем - ну-ка, подай сюда! - Он принял из Данилиных рук другую грамотку, размером побольше.
   Стольного боярина Окулы десятнику Разбите слово - людям моим скажи да спешно пути держат в селение Косарцево на Жерехов двор - Даньку Коваля искай неустанно - коли живым сыщешь управь его в железах кo мне - ежли мертвым сыщешь присмотри при нем таблицу жестяну с узорами - сию таблицу мне пересылай спешно и с острасткою ибо драгоценна есть - боярин Окула.
   Когда Гусята, дочитав, оторвал длинный нос от бересты и поднял глаза, Данила был уже в седле - передохнувший Волчик жарко затанцевал под седоком, почуяв на хозяине красивую боевую кольчугу и дорожный плащ - не зря, ой не зря хозяин подхватил с земли оброненный давеча цеп... Быстро накинув на голову кольчужный капюшон, Данила сквозь железные кольца в последний раз оглянулся на лучника Гусяту:
   - В какой стороне, говоришь, селение Косарцево будет? Гусята устало махнул рукой куда-то на полдень. Волчик с места сиганул в бодрую молодую рысь, легко взлетел по зеленому склону на гребень, навстречу прямым солнечным лучам: на какой-то миг жарко просияла на солнце серебристая кольчуга всадника, темным крылом косо промелькнул плащ - и крамольник Данька скрылся из виду...
   А рябой Гусята неторопливо развязал бурдючок с целебным соком, вторично приложился к нему пышными усами и сделал долгий, щедрый глоток... Потом пощупал пальцем дырку на кольчужном вороте и сказал себе, что Данька-вогник, пожалуй, не такой уж отвратительный вор и лиходей. Самый обычный хлопец - и даже чем-то похож на самого Гусяту в юности. Такой же лихой и налетчивый.
   V
   Если к пустоте приделать руки,
   Если посадить да на коня,
   Если заиграть златые звуки
   Он умчится, шпорами звеня!
   И в сердце потечет ревнивая река...
   Павел Кашин
   На постоялом дворе Жереха, что разбит по главной улице селения Косарцы в Зорянском княжестве, не принято было открывать входную дверь ударом ноги. Именно поэтому - когда дверь, будто разорвавшись тучей древесной крошки, с треском вылетела из косяков на середину просторных сеней и, недолго постояв на ребре, шумно завалилась на устеленный сеном пол, - именно поэтому угрюмый сенной холоп, побледнев, угрожающе поднялся со стула навстречу невежливому гостю. Вместе с рваными клочьями дождя, бушевавшего снаружи, невежливый гость полез под низкую притолоку - и холоп предпочел не преграждать дороги этому неровному куску железа в размокшей кольчуге: нехорошо наклонив голову в стальном капюшоне, сминая по пути какие-то корзины и ящики, гость прогрохотал грязными сапогами по двери и полез по стонущим ступеням наверх, на мосты. Ошарашено покосившись на чугунный шар, волочившийся вслед за незнакомцем и цеплявший пороги гнутыми шипами, привратник бесшумно выскользнул в развороченный дверной проем наружу присмотреть за лошадью новоприбывшего постояльца.
   Уже с порога гостевой клети Данила увидел хозяина - Жерех сидел у дальней стены, расслабив жирное тело в удобных креслах: в тесных глазах, в каждой складке широкого полуазийского лица, обросшего снизу жесткой татарской бородкой, гнездилась самодовольная господская улыбка. У Данилы уже не было сил на уловки и разведки - он изрядно намаялся в чужом седле под скользким дождем... Сквозь сетку железных колец, закрывавших верхнюю часть лица, он даже не смотрел на многочисленных постояльцев, теснившихся с обеих сторон за обеденными столами - многие из них, услышав грохот в сенях, теперь с любопытством обернулись поглядеть на вошедшего дружинника с тяжелым цепом в руке. Данила понимал: среди этих людей могут быть враги. Что ж, самый простой способ выявить неприятеля в толпе - это обнажить клинок и поглядеть, чья рука в ответ потянется к мечу. Оставляя на полу влажные следы мокрых сапог и не сводя глаз с Жереха, едва заметно заерзавшего в своем кресле, Данила подвалил к хозяйскому столу и с размаху уперся в него кольчужным животом. Столешница подпрыгнула - расплескалась брага в хозяйской чаше, похолодел и сощурился Жерех, приобнажая в улыбке верхние зубы.
   - Я ищу вот этих людей, - очень негромко сказал Данила и положил на нечистый стол обугленный круглый жетон с гнусным символом из сцепленных угломеров. Для убедительности он слабо махнул десницей - и рядом с жетоном на столешницу с размаху прилег металлический шипастый шарик на цепочке.
   Ox! - Жерех поспешно накрыл потемневшую монетку смуглой ладонью, испуганно оглянулся на постояльцев, покосился на оскалившийся иглами шар и вновь перевел маслянистые глазки на гостя: