Мональди Рита. Imprimatur

   – Каким еще диваном?
   – Так называют Блистательную Порту и турок вообще. И помни: вороны летают стаями, орел парит в одиночку.
   – Как это?
   – А так! Для чего тебе голова на плечах? Если все советуют тебе идти направо, иди налево.
   – Но ваше-то какое мнение: законно ли объединяться с турками?
   Прошло довольно много времени, прежде чем Мелани, по-прежнему не поднимая глаз, заявил:
   – Никакое угрызение не вправе помешать Его Величеству возобновить ныне союзнические отношения, завязанные с Портой до него другими христианскими королями. – И пустился в пояснения: – Можно насчитать десятки христианских государей, заключавших с османами пакты. Флоренция призвала Мехмеда II на подмогу против Фердинанда I, короля Неаполитанского. Дабы изгнать из Леванта португальцев, путающихся под ногами у венецианских торговцев, Венеция воспользовалась услугами египетского султана. Император Фердинанд из Габсбургов состоял не только в союзниках, но и был вассалом и данником Сулеймана, которого униженно просил о пожаловании ему венгерского трона. Когда Филипп II отправился на завоевание Португалии, то предложил королю Марокко свои владения, дабы умилостивить его, предав таким образом христианские земли в руки неверных с единственной целью – ободрать как липку одного из католических королей. Папы Павел III, Александр VI и Юлий II также не брезговали помощью неверных, когда что-то очень уж подпирало.
   Всякие там казуисты и схоласты ставили на обсуждение вопрос, а не совершали ли христианские государи грех, действуя подобным образом. Но почти все ученые мужи – итальянцы, германцы, испанцы – приходили к выводу, что нет. И даже полагали, что христианский государь вправе оказать поддержку неверным в войне против другого христианского государя. Их мнение, – изрекал аббат, – покоится на авторитетах и разуме. Авторитеты же берутся из Священного Писания: Авраам сражался за царя Содома, Давид против сынов Израилевых. Не говоря уж о союзах Соломона с царем Херамом и Маккавеев с лакедемонянами и римлянами, в то время язычниками.
   «Как, однако, хорошо знает Атто Библию, чуть только речь заходит о политике», – мелькнуло у меня.
   – Разум же, – с убежденной миной вещал Мелани, – зиждется на том факте, что создатель природы и религии – Бог. И потому невозможно сказать, что то, что верно для природы, не верно для религии, если только какое-нибудь божье установление не заставляет нас думать иначе. В данном случае никакое божественное установление не запрещает подобных союзов, особенно коль скоро в них есть нужда, а природное право делает честными все разумные способы, от коих зависит наше спасение.
   Завершив свою ученую речь, аббат Мелани наконец поднял на меня глаза, назидательно сдвинув брови.
   – Значит ли это, что король Франции может вступить в союз с Диваном на законных основаниях? – не совсем еще освоившись в данном вопросе, спросил я.
   – О да! Ради зашиты своих территорий и католической веры от императора Леопольда I, чьи мелочные намерения попирают все установления, как божеские, так и человеческие. Ну посуди сам. Леопольд вошел в союз с еретической Голландией первым предав веру. Никто тогда и словом не обмолвился. Зато всем миром кто во что горазд поносят Францию, а она всего-то и виновата в том, что воспротивилась Габсбургам и иным европейским монархам. С начала своего правления Людовик ХIV как лев сражается, чтобы не позволить раздавить себя.
   – Раздавить? Но кому?
   – Прежде всего Габсбургам, которые со всех сторон окружили его. С одной стороны, империя с центром в Вене, с другой – Мадрид, Фландрия, испанские владения в Италии. С севера угрожают Англия и Голландия, еретические страны, в чьих руках моря. Мало этого, папа и тот против него.
   – Но раз такое множество государей считают, что Наихристианнейший из королей представляет опасность для европейской свободы, должна же в этом быть хоть капля истины. Вот ведь вы мне тоже сказали…
   – То, что я сказал тебе о короле, не имеет никакого отношения к тому, что занимает нас в данную минуту. Не решай раз и навсегда, каждый случай рассматривай, будто это впервые. И запомни: в отношениях между государствами понятие абсолютного зла отсутствует. И прежде всего не суди о порядочности одних, исходя из непорядочности других: как правило, виноваты обе стороны. Стоит жертвам заступить на место палачей, они свершают те же беззакония. Помни это, не то будешь служить Маммоне^[108]. – Тут аббат умолк, словно желая собраться с мыслями, и печально вздохнул. – Не гонись за обманчивым солнцем человеческого правосудия, – с горькой усмешкой продолжил он чуть погодя, – ибо когда ты его догонишь, обнаружишь там лишь то, от чего бежал. Один Господь Бог справедлив. Опасайся тех, кто провозглашает себя милостивыми и справедливыми, когда они кажут на демона в рядах своего противника. Этот для них не король, а тиран, тот не суверен, а деспот, третий не верен заповедям Христа.
   – Как сложно во всем этом разобраться! – вырвалось у меня из глубины сердца.
   – Не так сложно, как тебе кажется. Я уже говорил тебе: вороны летают стаями, орел парит в одиночку.
   – А знание всего этого поможет мне стать газетчиком?
   – Нет. Только создаст препятствия.
   Далее мы продвигались храня молчание. Сентенции аббата мало сказать изумили меня, вот я молча и переваривал их. Особенно поразило меня, как рьяно бросался он на защиту короля-Солнца, чей мрачный и надменный лик был явлен мне, когда речь шла о Фуке. И все же я восхищался Атто, пусть мои младые лета и не позволяли мне в полной мере понять и воспринять те ценные знания, которые он мне расточал.
   – И еще одно. Знай, королю Франции нет нужды затевать что-либо против Вены: если империя рухнет, в ответе будет трусость императора Леопольда. Когда турки подошли к Вене, тот бежал под покровом темноты, как какой-нибудь воришка, а народ в бешенстве колотил кулаками по его карете. Нашему Бреноцци следовало бы об этом знать, ведь венецианский посол в Вене присутствовал при сей жалкой сцене. Коли хочешь, так слушай Бреноцци, но не забудь: когда папа призвал Европу на борьбу с турками, лишь одна держава помимо Франции уклонилась: Венеция.
   Тут уж я и вовсе прикусил язык. Атто не только блистательно разбил все обвинения Бреноцци в адрес Франции, поворотив их против Леопольда I и Венеции, но и раскрыл мне подоплеку подозрений стекольщика в свой адрес. Обдумать последнее доказательство феноменальной прозорливости Атто у меня, однако, не хватило времени: мы добрались до того мрачного места под названием «Архивы», где накануне попались в сети, расраставленные Угонио и Джакконио. Согласно договоренности несколько минут спустя появились и они сами.
   Никогда нельзя было с точностью установить, откуда но из-под земли перед вами вырастут эти мрачные личности, и в дальнейшем мне не раз пришлось в этом убедиться. Как правило, их появление предварялось резким запахом козла, тухлятины, гнилого сена, проще говоря, специфическим набором ароматов, сопровождающих римских бродяг. После чего возникали и их силуэты, на первый взгляд похожие на выходцев с того света.
   – И ты называешь это планом? – истошно завопил аббат Мелани. – Два обалдуя и больше ничего. Прими это, мой мальчик, пригодится подтирать Пеллегрино задницу.
   Не успели мы рассесться вокруг фонаря, дабы обделать дельце, о котором договорились в ходе предыдущей встречи, как Мелани буквально взорвался. Приняв из его рук обрывок бумаги, переданный ему Джакконио, я тоже не мог удержаться от возгласа удивления.
 

 
   Мы условились с искателями реликвий о следующем: они получают свою страницу из Библии, за которую так держатся, лишь в обмен на тщательно разработанный план подземных галерей, протянувшихся в утробе города, начиная от «Оруженосца». Мы были твердо намерены оставаться верными взятым на себя обязательствам (Атто считал, что эта парочка еще понадобится нам) и принесли с собой закапанный кровью клочок бумаги. В обмен же получили грязную бумажонку, которую и бумагой-то можно было назвать лишь с большой натяжкой. Сотни дрожащих, переплетающихся между собой в каком-то безумном пароксизме линий были нанесены на нее. Если иные и имели начало, то конец их терялся в естественных складках этой обветшавшей, видавшей виды и, по правде сказать, вот-вот готовой распасться материи. Атто впал в ярость и обращался ко мне так, словно эти два существа уже прекратили свое существование, сметенные ураганом его презрения:
   – Этого следовало ожидать. День-деньской копающиеся в дерьме под землей, словно кроты, просто не могут быть оделены разумом. Подумать только: мы вынуждены прибегнуть к их помощи, чтобы продвигаться по подземному Риму!
   – Гр-бр-мр-фр! – явно задетый за живое воспротивился Джакконио.
   – Молчи, презренный! Лучше послушай, что я скажу. Страницу получите, когда я этого захочу, не раньше. Имена ваши мне известны, я друг кардинала Чибо, государственного секретаря Курии. Могу сделать так, что ваши реликвии никогда не будут признаны подлинными и никто больше не купит у вас хлам, который вы здесь прикапливаете. И потому вы окажете нам свои услуги, с Малахией или без оного. А теперь живо показывайте, как отсюда выбраться.
   Трепет охватил грозных расхитителей древних захоронений, осле чего Джакконио печально поместился во главе нашего отряда и махнул рукой в неопределенном направлении.
   – Уж не знаю, как им это удается, но они всегда находят в темноте дорогу, без фонаря, как крысы. Ступай за мной, ничего не бойся, – заметив мое беспокойство, проговорил Атто. Выход, к которому вели нас наши провожатые, был в противоположном «Оруженосцу» направлении. Чтобы воспользоваться им, нужно было протиснуться в такую узкую дыру, что это едва было под силу Угонио и Джакконио: для этого им пришлось чуть ли не распластаться. Атто тут же стал чертыхаться, и не только из-за узости прохода, но еще и потому, что запачкал кружева манжет и красные чулки.
   Странно, что аббат постоянно был одет в самое дорогое и изысканное платье – и когда находился в своих покоях, и когда по ночам спускался под землю. Наряд его был непременно из самого дорогого материала: генуэзского атласа, саржи, испанского ратина, клетчатого поплина, фландрского камлота, дрогета, ирландского драпа, и неизменно отделан шитьем, металлическими пластинами, канителью, лентами, волнами кружев, наложенных друг на друга рядами, и галуном. И все это великолепие он обрек на печальный и бесславный конец только потому, что не имел в своем гардеробе повседневной одежды.
   Выбравшись из узкого и вытянутого, как горлышко бутылки, прохода, мы оказались в галерее, напоминающей ту, что вела от «Оруженосца». И пока я проще остальных преодолевал тесное пространство, меня взяло раздумье: до сих пор аббат Мелани выражал горячее желание поймать проходимца-вора, возможно, имеющего отношение к смерти Муре, но позже раскрыл мне подлинную цель своего приезда в Рим – разгадать тайну местонахождения Фуке. Вот я и подумал, а достаточно ли было первого побуждения, чтобы оправдать ту поспешность, с которой он ринулся в наши ночные блуждания? И чуть было не засомневался во втором. Восхищаясь общением с этим человеком, столь же незаурядным, как и обстоятельства, при которых произошло наше знакомство, я отмахнулся от этих вопросов, решив, что еще не пришло время давать на них ответы.
   Мы двинулись вперед, мрак слегка редел от света нашего фонаря.
   Преодолев несколько десятков канн, мы оказались сперва на развилке: галерея раздваивалась, налево уходила еще одна ей подобная – а потом чуть ли не сразу и на перепутье. Кроме того, справа возникло что-то вроде пещеры.
   – Гр-бр-мр-фр, – проклокотал Джакконио, нарушив тишину, з которой совершалось наше шествие.
   – Что сие означает? – строго поинтересовался Атто у Угонио. – Джакконио поговаривает, мол, можно выскочить через эту лазейку.
   – Отчего же мы этого не делаем?
   – Джакконио задается вопросом, будете ли вы прямо здесь выскакивать на свет божеский либо же отдадите предпочтение более безопаснейшему поднятию наверх? Как говорится, скрупулом больше, скрупулом меньше, а скрупулезность не помешает ни при каких обстоятельствах. Аббата аж передернуло.
   – Ты спрашиваешь, где бы мы хотели подняться на поверхность? Но откуда мне знать? Сперва нужно оглядеться, а уж потом понять, что делать дальше. Не думаю, что так уж сложно представить расположение этих ходов, будь они неладны.
   – Гр-бр-мр-фр? – полюбопытствовал Джакконио у своего компаньона.
   – Джакконио берет сомнение, так ли уж правильно он вас понял? – перевел Угонио.
   – Я сказал следующее: исследуем по-быстрому все эти ходы, ведь это, кажется, не так уж трудно. Согласны?
   И тут случилось нечто неожиданное: наши вожатые разразились животным, нечеловеческим хохотом, и ну хвататься за бока и надсаживать живот со смеху, и ну кататься по грязи, бывшей у нас под ногами, дрыгать ногами и издавать диковинные гортанные звуки и выхлопы с обратной стороны тела. На глазах у них выступили слезы, и они никак не могли остановиться.
   – Ну и дела! – только и пробурчал аббат Мелани, понимая, конечно, как и я, что этим безудержным смехом они мстили нам за тот холодный прием, который был оказан составленному ими плану подземного Рима.
   Когда они угомонились и перестали выкобениваться, мы потребовали объяснений.
   Со свойственным ему многоглаголением Угонио заявил, что мысль breviter et commoditer^[109]исследовать подземный город показалась им в высшей степени дерзкой, ведь, как и многие другие люди их профессии, они давно уже пытались понять, имелись ли вообще начало, середина и конец у дорог, по которым они рыскали, и был ли человеческий разум в состоянии познать это погребенное под многочисленными напластованиями место обитания или хотя бы способствовать тому, чтобы выбраться из него в случае потери ориентировки. Вот отчего предложенный ими план должен был нам понравиться. До сей поры, пояснил Угонио, никто еще не отваживался на беспримерное дело представления подземного Рима во всей его целостности, и чрезвычайно немногочисленны были те, кто, как они с Джакконио, могли похвастаться углубленным знанием сети галерей и залов. Однако драгоценная жатва, собранная с поля познания (разумеется, не– доступная никому иному, подчеркнул оратор), увы, пришлась нам не по душе…
   Мы с Атто переглянулись и дружно спросили:
   – Где план?
   – Гр-бр-мр-фр, – безутешно пробасил Джакконио.
   – Джакконио с превеликим уважением отнесся к холерическому отказу вашего непреклонного превосходительства, наделенного столь высочайшими полномочиями, – отчеканил Угонио бесстрастным голосом.
   А в это время его компаньон отрыгнул в ладонь кашицу, в которой можно было признать то, на чем был начертан план. Однако никому и в голову не пришло броситься на его спасение.
   – Скорее отец, нежели отцеубийца, Джакконио всегда кончает поеданием того, что не по нем. Так что ежели что, извините, господа хорошие, – с достоинством прокомментировал Угонио произошедшее на наших глазах.
   Мы были убиты. План, чье значение только что открылось нам, был безвозвратно утерян, побывав в желудке Джакконио и вернувшись оттуда в непереваренном виде. Могли ли мы знать, что он, подобно мифологическому персонажу, поглощает свои I собственные творения, не пришедшиеся по нраву ему либо кому-то из окружающих.
   – А питается ли он чем-нибудь еще? – задал я вопрос, имеющий непосредственное отношение к тому, чем я сам занимайся в жизни.
   – Гр-бр-мр-фр, – пожав плечами, молвил Джакконио, из чего можно было заключить, что он не придавал большого значения тому, что попадало ему на зуб.
   Джакконио сообщил нам, что из второго перепутья, там, где находился небольшой подземный зал, был ход на поверхность, но это далеко не близкий и притом кружной путь. Атто постановил: лучше исследовать отклонение влево, которое начиналось у развилки. Мы повернули вспять и не успели преодолеть нескольких канн, как Угонио потребовал внимания Атто, приступив к тому и дергая его за рукав.
   – Джакконио унюхал представителя в галерее.
   – Эти бестии думают, что поблизости кто-то есть, – шепнул мне Атто.
   – Гр-бр-мр-фр, – подтвердил Джакконио, кивком указав на галерею, с которой начался наш путь.
   – Как знать, возможно, кто-то и следует за нами. Мы с Джакконио останемся здесь, в темноте. А вы ступайте вперед с двумя фонарями. Он последует за светом, и мы его засечем, – постановил Атто.
   Перспектива остаться один на один с грозой могил и склепов вовсе мне не улыбалась, но я не смел ослушаться, как, впрочем, и остальные. Мелани с Джакконио затаились во мраке. И вдруг я почувствовал, как сильно забилось мое сердце. Стало нечем дышать.
   Продвинувшись пядей на двадцать вперед, мы остановились, вслушиваясь в тишину. Ни звука.
   – Джакконио учуял представителя и запах листьев, – шепнул Угонио.
   – Ты имеешь в виду листья какого-то растения? Он кивнул.
   Чей-то силуэт мелькнул в галерее. Я весь напрягся, плохо понимая, что делать дальше – напасть самому, отбиваться или бежать. Последнее было предпочтительнее.
   Оказалось, это Атто взмахом руки подзывал нас с себе. – Незнакомец не следовал за нами, – объяснил он, когда мы приблизились. – Он сам по себе. Углубился в главную галерею, что берет начало от узкого прохода. Скорее всего мы следуем за ним. Однако стоит поспешить, не то мы его упустим.
   Мы дошли до того места, где нас поджидал неподвижный, похожий на большеносое изваяние Джакконио.
   – Гр-бр-мр-фр, – издал он.
   – Мужской представитель, моложав, здоровущ, пужлив, – привычно перевел Угонио.
   – Мужского пола, молод, отменного здоровья и напуган, – буркнул Атто себе под нос. – Как они мне осточертели!
   Мы повернули налево и побрели вперед, потушив один из фонарей. Чуть погодя вдали забрезжил свет. Это был тот, за кем мы гонялись все это время. Атто попросил загасить огонь и второго фонаря. Далее мы двигались крадучись, на цыпочках, стараясь не шуметь.
   Так мы следовали за незнакомцем в продолжение довольно долгого времени, пытаясь разглядеть его, но безуспешно, поскольку галерея все время заворачивала вправо. Прибавь мы шагу – он бы нас приметил и был таков.
   И тут что-то заскрипело у меня под ногами: я слегка поскользнулся на попавшем под ноги листочке.
   Мы окаменели и задержали дыхание. Тот тип впереди тоже остановился. А вслед за тем шум шагов стал приближаться. Замаячила чья-то тень. Мы изготовились к отражению удара. Гробокопатели тут же превратились в две мумии в капюшонах. В руках Атто что-то блеснуло. «Ага! – отрадно отозвалось у меня где-то в пятках, куда ушла душа, – Атто при своей трубке». За поворотом все прояснилось.
   Оказывается, впереди нас находилось некое чудовище. Свет его фонаря выхватил сначала отраженную на стене галереи страшную крючковатую руку, затем продолговатый тыквообразный череп, покрытый густой растительностью, и бесформенное непропорциональное тело. И это адское существо направлялось к нам, угрожающе скребя когтями. Ужас объял нас и приковал к месту. Еще один, два, три шага, и мы бы встретились с ним.
   – Изыди!
   Я вздрогнул, силы покинули меня. Кто-то закричал. Тень на стене приобрела угрожающие размеры, запредельно деформировавшись и теряя вообще какие-либо очертания. А затем уменьшилась до обычных размеров, и тот, кто так напугал нас, предстал пред нами во плоти.
   Это была крыса размером с небольшую собаку, передвигавшаяся неловкими перебежками. Вместо того чтобы, завидя нас, совершить прыжок (как та крыса, на которую мы с Атто наткнулись во время первой прогулки по подземному Риму), она еле плелась, безразличная к чьему-либо присутствию. Сдавалось, она не совсем здорова. На стене появился ее профиль, увеличенный до гигантских размеров.
   – Ах ты паскудина, как же ты меня напугала, – произнес чей-то голос.
   После чего свет фонаря снова стал удаляться, но до того, как темнота окутала нас полностью, мы с Атто успели переглянуться. Мы оба узнали голос Стилоне Приазо.
   Оставив позади агонизирующую крысу, мы продолжили путь. Вихрь предположений и догадок вызвал во мне голос неаполитанца. Я почти ничего не знал о нем, разве что то немногое, о чем он сам упомянул в разговоре со мной. Он выдавал себя за поэта, но жил явно не только сочинением виршей. Сколько я мог заметить, одет он был не богато, но все же лучше, чем мог себе позволить рифмоплет, подвизающийся на случайных заработках. С самого начала мне пришло в голову, что источник его доходов может быть отличным от того, который он указал. Теперь, при встрече с ним в подземной галерее все мои сомнения ожили.
   Мы еще какое-то время следовали за ним и вскоре наткнулись на ступени узкой и удушливой лесенки, ведущей наверх. Продвигались мы в полной темноте, друг за другом, под предводительством опытного следопыта Джакконио. Ему не составляло труда разбирать дорогу и о малейших изменениях и препятствиях сообщать мне, идущему вслед за ним, похлопыванием по плечу.
   Когда ступени кончились, Джакконио на краткий миг остановился. Вдруг завеяло совершенно иным воздухом. Судя по вкрадчивому эху, производимому нашими сторожкими шагами, мы оказались в просторном зале. Джакконио явно колебался. Атто попросил меня засветить фонарь.
   Каково же было мое удивление, когда наполовину ослепленный я огляделся. Мы находились в огромном зале искусственного происхождения со стенами, целиком покрытыми фресками. В центре вырисовывались очертания некоего громоздкого тяжелого предмета, определить назначение которого мне пока не удавалось. Для наших проводников эти места тоже, судя по всему, были малознакомыми.
   – Гр-бр-мр-фр, – пожаловался Джакконио.
   – Запашок мешает учуять представителя.
   Имелось в виду, что сильный застоявшийся запах мочи, царивший в этом месте, не позволял Джакконио продолжать преследование. Атто завороженно разглядывал фрески с изображенными на них птицами, атлетами, женскими головками, цветочным орнаментом и рассеянными там и сям забавными звездочками. С трудом оторвав от них взгляд, он молвил:
   – У нас нет времени. Мы не можем дать ему уйти.
   Вскоре мы освоились, разобрались, что к чему, и обнаружили два выхода из зала. Джакконио ожил, принюхался получше и указал нам на один из них, твердым шагом поведя нас далее по лабиринту других залов, которых мы уже не могли рассмотреть по причине спешки и слишком тощего освещения. Отсутствие окон, вольного воздуха и человеческого присутствия явственно указывало, что мы все еще находимся под землей.
   – Это древнеримские руины, – каким-то особенно приподнятым тоном произнес Атто. – Возможно, мы сейчас под дворцом Канцелярии.
   – Почему вы так считаете?
   – Мы очутились внутри довольно большого лабиринта помещений, что свидетельствует о том, что над нами крупное сооружение. Часть Колизея и арка Джордано были разрушены, чтобы было из чего возвести этот дворец.
   – Вы там бывали?
   – Вестимо. Я знавал вице-канцлера, кардинала Барберини, нуждавшегося в моих услугах. Дворец великолепен, залы его грандиозны, фасад из травертинового известнякового туфа также не лишен приятности, даром что…
   Ему пришлось прерваться, поскольку Джакконио предлагал нам одолеть крутую лестницу без перил, на вид парящую в воздухе.
   Чтобы не свалиться, пришлось всем взяться за руки.
   Подъему, казалось, не будет конца.
   – Гр-бр-мр-фр! – победно вскричал Джакконио, упершись в дверь. Толкнув ее, мы оказались на улице. После пяти дней, проведенных взаперти, я невольно набрал побольше воздуху в легкие, обрадовавшись ночной прохладе.
   Наконец сгодился и я, тут же признав часть города, в которой мы оказались: я не раз бывал здесь с Пеллегрино, сопровождая его в походе за съестным, предназначенным для нашего постоялого двора. Это была Арко дельи Ачетари, соседствующая с Кампо ди Фьоре и площадью Фарнезе. Поведя носом, Джакконио повлек нас на просторную площадь, где располагался цветочный рынок. С неба тихо сыпал мелкий дождик. На площади было безлюдно, если не считать двух нищих с их скарбом, примостившихся на мостовой, да мальчика с тележкой. Джакконио указал нам на небольшое здание в переулке на другой стороне площади. Переулок был мне знаком, только вот название его я запамятовал.
   Ни единого проблеска света не пробивалось из окон этого здания, а дверь между тем оставалась приоткрытой. Хотя вокруг не было ни души, наши знакомцы жались из предосторожности поближе к нам с аббатом. Приблизившись к двери, мы услышали чей-то приглушенный голос. Я осторожно толкнул дверь. Несколько ступеней вели на верхний этаж, из-за приоткрытой двери которого выбивалась полоска света. Оттуда и доносился тот голос, который мы слышали. Теперь ему отвечал еще один.
   Атто первым шагнул на лестницу, за ним – мы. И тут мы заметили, что ступаем по настоящему ковру из разбросанных бумажных листков. Атто подобрал один из них. Голоса стали ближе. Те, кому они принадлежали, стояли теперь у самой двери.
   – Вот вам сорок экю, – говорил один. Мы поспешили спуститься и выйти из здания, позаботившись о том, чтобы оставить дверь приоткрытой, как это было начале. После чего все четверо спрятались за углом.