Страница:
– Пойдем дальше. Король победил. Как ты думаешь, рад ли этому Фуке, протомившийся два десятка лет в тюрьме, разоренный, больной?
– Разумеется, нет.
– Так что вполне по-человечески понятной выглядит мысль хоть слегка отыграться перед тем, как отправиться на тот свет так ведь?
– Положим.
– Вот и представь себе: кто-то очень могущественный вырывает у тебя тайну заражения чумой. Она нужна ему любой ценой, поскольку он мечтает стать еще могущественнее. Но ему невдомек, что ты владеешь также секретом противоядия чуме: secretum vitae. Если тебе самому это ни к чему, как ты поступишь?
– Отдам кому-нибудь… ну, как водится, врагу моего врага.
– Браво. Таковых, готовых отомстить королю-Солнце было немало в распоряжении Фуке. И первый среди них Лозен.
– А почему Людовик не догадался о существовании противоядия?
– Это лишь мое предположение. Как ты, конечно, помнишь, в письме Кирхера написано: secretum vitae arcanae obices celant, то есть секрет жизни таится за неведомыми преградами в отличие от секрета заражения чумой. На мой взгляд, Фуке был вынужден сознаться, что владеет secretum morbi, но секрет противоядия сохранил для себя и, воспользовавшись этой фразой, заявил, что Кирхер утаил второй секрет и от него. Суперинтенданту это не составило труда, ибо, зная короля, могу тебя заверить – Его Величество заинтересован в том, чтобы распространять чуму, а не лечить от нее.
– Просто галиматья какая-то.
– И все же в этом есть логика. Слушай дальше. Кому мог бы причинить вред король, владея секретом заражения чумой?
– Вестимо кому: императору, – отвечал я, припомнив, что поведал мне Бреноцци.
– Превосходно. Как и Испании, веками пребывавшей в состоянии войны с французами. Так?
– Допустим, – осторожно согласился я, понимая, куда клонит Атто.
– Империя в руках Габсбургов, как и Испания. К какому lому принадлежит королева Мария-Терезия?
– К Габсбургам!
– Ну вот мы и добрались до сути. Дабы выстроить все факты по порядку, приходится думать, что Мария-Терезия заполучила secretum vitae и пустила его в ход против короля. Не исключено, что Фуке доверил его Лозену, а тот, в свою очередь, – своей возлюбленной, Мадемуазель, а уж она – королеве.
– Королева втихомолку действует против своего супруга-короля, – принялся я рассуждать вслух. – Неслыханно!
– И снова ты ошибаешься, такое уже бывало.
И аббат пустился рассказывать, как в 1637 году, за год до рождения Людовика XIV, тайные службы короля перехватили письмо испанского посланника в Брюсселе. Оно было адресовано королеве Анне Австрийской, сестре короля Испании Филиппа IV, супруге Людовика XIII. Словом, матери короля-Солнце. Из письма следовало, что Анна Австрийская поддерживает тайную переписку со своими родными. И это в самый разгар распри между Францией и Испанией. Король и кардинал Ришелье приказали учредить негласный надзор за королевой. Выяснилось, что она слишком часто наведывается в один из парижских монастырей: якобы чтобы молиться, а на самом деле чтобы обмениваться письмами с Мадридом и испанскими посланниками в Англии и Фландрии.
Анна отрицала, что поставляла какие-либо сведения испанскому двору. Ришелье имел с ней приватное объяснение. Ей грозила тюрьма, предупредил ее кардинал, и простое признание уже не могло ее спасти. Людовик XIII был способен простить ее при условии, что она выдаст ему сведения, полученные в ходе тайной переписки с испанцами. Она и впрямь в своих посланиях не ограничивалась сетованиями на свое существование в Париже (где была очень несчастна, как позже и Мария-Терезия), оставляла врагам Франции важные сведения политического характера, возможно, думая, что так ей удастся ускорить развязку. Анна во всем созналась.
В 1659 году во время переговоров по подготовке Пиренейского мира на Фазаньем острове Анна встретилась наконец со своим братом, королем Филиппом IV Испанским. Они не виделись в течение сорока пяти лет, с тех пор как юная шестнадцатилетняя принцесса навсегда покинула родину. Анна прильнула к брату и нежно обняла его. Но Филипп отстранился и прямо взглянул ей в глаза. «Простите ли вы меня за то, что я была такой хорошей француженкой?» – спросила она. «Мое уважение к вам неизменно», – отвечал он. С тех пор как Анна вынужденно перестала шпионить в пользу своего брата, он перестал ее любить.
– Но могла ли она, будучи королевой Франции…
– Знаю, знаю, – поспешно ответил Атто. – Я рассказал тебе об этом давнем деле с одной лишь мыслью – показать, как действуют Габсбурги, когда их представитель породнится с другой династией. Они остаются Габсбургами.
– Заскакала речушка, – рек Угонио, начав проявлять признаки недовольства.
После довольно-таки спокойного отрезка река вдруг стала более норовистой. Угонио пришлось приналечь на весла, чтобы удержать нашу лодчонку и не дать ей опрокинуться. Поскольку он греб против течения, одно из весел сломалось, задев за твердое ложе канала. Приближался опасный участок: протока делилась на два рукава, один из которых был вдвое шире другого. Шум нарастал, течение набирало скорость.
– Направо или налево? – спросил я у торговца реликвиями.
– Скрупулом меньше, скрупулом больше во имя скрупулезности, так чтобы принести больше пользы, чем вреда, не разумею и полагаюсь на нелегкую – куда выведет, – отвечал Угонио, в то время как Атто уже успел выбранить его наперед.
– Держись более широкого русла, не лавируй, другой рукав может завести в тупик.
Но несколькими ударами весла Угонио направил челн в узкий канал, где течение тут же замедлилось.
– Отчего ж не послушал меня? – пристал к нему Атто.
– Да этот каналишко посноснее, в смысле запаха, к тому, что побольше, я принюхался, слава Богу, да и то сказать, тщательным выполнением своего долга приумножаешь радость всей общины.
Потирая веки, словно у него начался приступ сильной мигрени Атто отказался понимать смысл услышанного и погрузился в мрачное раздумье.
Вскоре, однако, аббату представился случай излить свою ярость. Не прошло и нескольких минут, как свод галереи, по которой мы плыли, стал делаться все ниже.
– Это побочное ответвление сточного канала, остолоп несчастный, черт бы тебя побрал с твоими куриными мозгами! – взорвался Мелани.
– Дак ведь здесь воняет меньше, не в пример тому, как в том большом каналетто, – ничуть не смущаясь, ответил Угонио.
– О чем это он? – встрял я в их содержательный разговор, все более пугаясь сужения.
– Тут тебе нет вони, не гляди, что тесновато.
Мы окончательно отказались перетолковывать словесные иероглифы Угонио, к тому же было уже не до того – свод галереи вынуждал нас прижаться друг к другу. Грести было неудобно, лодка двигалась туго, Атто взялся отталкиваться шестом от дна. Спертый воздух и неудобное положение, которое мы вынуждены были принять, способствовали тому, что стало сильнее ощущаться зловоние, исходящее от черных вод, становясь с каждой минутой все нестерпимее. На меня накатила волна невообразимого сожаления о прекрасной Клоридии, бранчливом Пеллегрино, о солнечных днях, о мягкой постели.
Как вдруг послышался какой-то новый звук – словно вокруг нашего челна кто-то барахтался в воде. Я вгляделся. Ба!
Да вокруг нас все кишело живыми существами неизвестной породы.
– Крысомыши, – объявил Угонио.
– Кошмар! – вырвалось у Атто.
Еще ниже стал свод, и Угонио ничего не оставалось, как сушить весла. Мы продвигались вперед лишь благодаря усилиям Атто, который, перейдя на нос, продолжал отталкиваться шестом от дна. Стоячие воды, в которых мы оказались, были, как ни странно, лишены присущего им покоя – целая погибель тварей копошилась в воде и дико пищала.
– Не знай я, что все еще нахожусь на этом свете, я бы сказал, что это Стикс, – заявил Атто, силы которого были на исходе. – Конечно, допуская, что я не ошибся в первом пункте, – добавил он.
Вытянувшись на спине на дне челна и тесно прижавшись друг к другу, мы отдались на волю случая, как вдруг слуховые ощущения подсказали нам, что акустика окружающего нас пространства улучшилась, а это означало, что канал мало-помалу расширяется. И тут на наших глазах от свода отделился потрескивающий огненный круг, желтые и багровые языки которого, казалось, пытались добраться до нас и поглотить.
В круге веером расположились три неподвижные фигуры. Закутанные в малиновые плащи, они молча взирали на нас своими леденящими душу, недобрыми и всеведущими очами через прорезы в островерхих длинных капюшонах. У одного в руке был череп. Завеяло чем-то неотвратимым. «Волхвы», – со спокойствием, обычно возникающим, когда ты бессилен что-либо изменить, подумал я.
И тут нас, опешивших от изумления, тряхнуло, да так, что лодку развернуло и поставило поперек течения, отчего она носом и кормой уперлась в стены галереи, поместившись точно под огненным кругом.
Один из трех волхвов (хотя, может, то были стражи у врат Ада?) медленно нагнул голову, разглядывая нас, и потряс факелом, чтобы получше осветить наши лица. Двое других о чем-то тихо переговаривались.
– И все же я, видимо, допустил ошибку в первом пункте, – пробормотал Атто.
Тут и второй волхв с большой белой свечой в руках последовал примеру собрата и склонился над нами. И в эту минуту Угонио испустил такой вопль и так дернулся, что, сам того не желая, угодил ногой мне в живот и заехал аббату кулаком по носу. От ужасa мы, до того забившиеся на самом дне лодки, стали брыкаться, отбиваться, лодка качнулась, вновь встала по течению и… Дальше произошло что-то, чего я не понял, лишь услышал глухой удар, вернее, удары по воде.
Казалось, весь мир полетел в тартарары, все стало хлад и мрак, а по моему лицу забегали мерзкие существа, покрывая его чем-то липким. Я завопил, но голос мой пресекся, подобно полету Икара.
Не скажу, сколько времени (секунды или часы?) длился этот кошмар. Знаю только одно: спас меня Угонио, с силой выхватив из воды и с размаху швырнув на жесткие доски, от чего у меня чуть не переломилась спина.
Страх лишил меня памяти. Видимо, я свалился в воду, но не утонул, поскольку было неглубоко и я доставал ногами до дна, худо-бедно держась на воде наряду со всем остальным, что там плавало, покуда на помощь не подоспел Угонио.
Спину ломило, холод пронял меня до костей, страх подирал по коже, я задыхался, казалось, глаза и те отказываются служить мне.
– Можете благодарить аббата Мелани, – проговорил Атто. – Выпусти я фонарь при падении в воду, мы бы уже стали кормом для крыс.
Наш фонарь стоически освещал небольшое пространство, предлагая нам самое неожиданное из зрелищ. Мы были в центре обширного подземного озера. Судя по эху, над нашими головами находился большой величественный грот. Повсюду была угрожающая чернота. Но сами мы были живы и невредимы, а посреди озера имелся островок.
– Радея более о пользе и предосудительно относясь к вреду, будучи сам в большей степени отцом, чем отцеубийцей, я просто вовне себя от ужаса – породителя этой подлянки иначе как ненавистником рода человеческого и не назовешь.
– Твоя правда. И впрямь чудовище какое-то.
Впервые на моей памяти мнения Атто и Угонио совпали. Исследовать островок посреди озера, куда нелегкая, которую помянул Угонио (а скорее всего отсутствие в нас страха перед Всевышним), занесла нас, не составило труда. Клочок земли по размерам примерно равный тому, что занимает приходская церковь Санта-Мария-ин-Постерула, можно было обойти в считанные минуты.
Атто с Угонио уже обсуждали то, что обнаружили в самом центре островка, я же пока только приходил в себя и осматривался.
Промокший до нитки, дрожащий, я пытался согреться изнутри, и потому, чтобы подвигаться, недоверчиво ступил на илистую землю. Атто и Угонио с задумчивыми и гадливыми выражениями лиц что-то разглядывали и щупали.
– Должен заметить, мой мальчик, по части обмороков тебе просто нет равных, – заметив мое приближение, произнес Атто. – Ты бледен. Они так тебя напугали.
– Кто это были? Иисус милостивый, уж не…
– Полно! То не стражи у врат Ада, а просто похоронная команда – из членов братства «Отходная молитва и Смерть».
– Того, что погребает ничейные трупы?
– Вот-вот. Именно представители этой похоронной компании забирали тело несчастного Фуке, помнишь? Я и забыл, что им полагаются балахоны, капюшоны, факелы, черепа и всякие другие атрибуты. Впечатляет, ничего не скажешь.
– Угонио и того перепугали.
– Я спросил у него почему, но он отказался отвечать. Видать, эта компания – из числа того немного на свете, что способно навести страх на наших старателей. А повстречались мы с ними оттого, что их путь пролег по подземной галерее, и они очутились в том месте, где открывается вид на канал, как раз тогда, когда там проплывали мы. Они нас услышали и нагнулись, чтобы разглядеть, кто там, страх же проделал с нами злую шутку. А знаешь, что было дальше?
– Я… что-то запамятовал, – признался я.
Атто вкратце поведал мне, как они с Угонио упали в воду, перевернув челн, которым меня накрыло. Тело мое погрузилось в воду, а голова оставалась на поверхности, словно внутри колокола, оттого крики были заглушены. Испуганные крысы, которыми кишел канал, стали карабкаться по мне, покрывая меня своими испражнениями.
Я дотронулся до своего лица, убедился в правоте Атто и принялся оттирать его рукавом, при этом меня чуть не вытошнило.
– Однако провидение было к нам благосклонно, и нам с Угонио удалось разогнать эту дрянь, – не прекращая деятельно исследовать остров, продолжал рассказ Атто.
– Никакая не дрянь, а крысомышки, – с печалью в голосе поправил его Угонио, не сводя взгляда с чего-то, очень напоминающего клетку.
– Крысы, мыши, согласен! Если коротко, мы вытащили лодку и тебя из треклятого канала и доплыли до этого озера. Хорошо еще, той троице в капюшонах не пришло в голову нас преследовать, – закончил аббат. – Держись, мой мальчик. Не одного тебя пронизывает холод. Взгляни на меня – я тоже весь вымок и покрылся грязью и нечистотами. Ну кто бы мог подумать, что я так изгваздаюсь в твоем чертовом «Оруженосце»… ну да ладно, следуй за мной. – Он махнул рукой в сторону необычного сооружения, устроенного посреди острова.
Две большие белые каменные глыбы служили опорой для гнилых темных досок, образуя нечто вроде двух столов. На одном из них обнаружилось множество различных инструментов: щипцы, ножички с острыми концами, большие мясницкие резаки, ножницы, а также лезвия без рукояток всех сортов. Поднеся к ним фонарь, я увидел, что они все в запекшийся крови, как застарелой, так и свежей. От стола разило мертвечиной. Тут же были и две наполовину использованные свечи. Аббат Мелани зажег их.
Второй стол был заставлен более загадочными предметами: керамический горшок с крышкой и отверстиями на изукрашенных стенках, показавшийся мне знакомым; склянка из прозрачного стекла, также уже где-то виденная мною; лохань из оранжевой глины с щербатыми краями с локоть в диаметре. Мое внимание привлекло стоявшее в этой лохани причудли-вое металлическое приспособление вроде крошечной гаротты, не выше ендовы: вертикальная штанга была закреплена на треноге и оканчивалась рычагами, которые по желанию можно было закрутить как угодно сильно с помощью винта. Казалось это приспособление предназначалось для того, чтобы удушать неких маленьких существ. Лохань была наполовину заполнена водой, так что гаротта была по самую макушку затоплена.
На земле стояло нечто еще более необычное: железная клетка высотой с ребенка, которая, судя по ее тонким прутьям, предназначалась для содержания летающих насекомых или канареек.
Я наклонился, чтобы разглядеть, что делается внутри: маленькое серое существо, насмерть перепуганное и готовое в любую минуту зарыться в ящичек, набитый соломой, смотрело на меня.
Атто поднес к клетке фонарь, чтобы я мог различить то, что он сам и Угонио уже рассмотрели: мышку, единственного пленника этого острова.
С отвращением изучили мы и то, что валялось вокруг клетки. Чего там только не было: и горшки, наполненные желтоватым прахом, чьими-то останками, испражнениями, желчью, слюной, грязью, и кувшины с животным (а может, и человеческим?) жиром, лоскутами кожи и многим другим. Были там также и реторты, и перегонные кубы, и стеклянные сосуды, и ведро с костями, вызвавшими особый интерес Угонио, и шматок гнилого мяса, и заплесневелые корки, и ореховая скорлупа, и керамический горшок с прядями волос, и еще один с заспиртованными змейками, и рыболовная сеть, и жаровня с мехами, и запасец дров к ней, и полусгнившие листья, и уголь, и камни, и наконец, пара покрытых застарелой грязью перчаток, гора тряпья, замаранного чем-то жирным, и другие подозрительные предметы.
– Это логово некроманта, – в замешательстве произнес я.
– Хуже, – отозвался Атто, – пристанище Дульчибени, твоего постояльца.
– Но чем он здесь занимается? – искренне подивился я.
– Трудно сказать. Но одно несомненно: производит над крысами и мышами некие опыты, которые весьма не по душе Угонио.
Тот все еще разглядывал стол мясника, ничуть не обеспокоенный исходившим от него убийственным запахом. – Словит, придушит, прирежет… непонятно только, на кой ему это, – заявил он.
– Вот спасибо, разъяснил, – съязвил Атто. – Ловит крыс рыболовной сетью, сажает их в клетку, затем совершает над ними ритуальное таинство и удушает с помощью гаротты. После расчленяет и как-то употребляет их, – с горькой улыбкой закончил он. – Видать, выполняет некие предписания янсенистов из Пор-Рояля. А экземпляр, томящийся в клетке, единственный, кто избежал подобной участи.
– Сударь, а нет ли у вас ощущения, что кое-что мы с вами уже где-то видели? – с подступившей к горлу тошнотой от всей этой скверны спросил я и указал на склянку рядом с миниатюрной гароттой.
Вместо ответа Атто вынул из кармана предмет, о существовании которого я начисто забыл: склянку с кровью, подобранную нами в галерее D, и стал сравнивать ее с той, что была перед нами.
– Да их просто не отличить! – изумился я.
Они и впрямь походили друг на друга и цветом, и формой.
– А этот горшок с крышкой. Если не ошибаюсь… – продолжал я, – мы его видели…
– В чулане у Тиракорды? – подсказал Атто.
– Точно!
– Э нет, брат. Ты о той вазе, вокруг которой суетился Дульчибени, пока его друг спал? Но этот больше, да и рисунок на нем другой. Правда, узор и дырочки почти такие же, согласен. Возможно, они изготовлены одним мастером.
Горшок, обнаруженный нами на острове, тоже был с дырочками, которые предназначались для доступа воздуха внутрь, и также был расписан головастиками, плавающими между водорослей в пруду. Открыв крышку, я заглянул туда и даже сунул палец: грязная вода, в которой плавала какая-то белая шелуха. На дне песок.
– Господин Атто, Кристофано сказал мне, что во время эпидемии чумы опасно дотрагиваться до крыс.
– Знаю. Я тоже подумал об этом прошлой ночью, когда мы наткнулись на издыхающих крыс, харкающих кровью. Очевидно, наш Дульчибени не подвержен таким страхам.
– А островок-то не из добрых, не из хороших, так себе, – протянул Угонио каким-то особенно серьезным тоном.
– Да уж, хорошего мало. Задерживаться не стоит. Мог бы по крайней мере просветить нас, где мы, раз уж мы по твоей милости оказались здесь.
– И то верно, если б ты выбрал другой рукав, тот, что пошире, мы бы здесь теперь не торчали, – подлил я масла в огонь.
– Сам островок с ноготок, да алтарек на нем с теремок, а вам и невдомек, – выдал вдруг Угонио.
– Ах вот как, сударь, – закатил глаза к небу Мелани, – новое дело, все слова у нас теперь уменьшительные, – и вдруг как заорет: – Кто-нибудь мне скажет, где находится этот островок с ноготок, будь он неладен!
По всему гроту прокатилось эхо. Когда оно стихло, Угонио повлек меня за собой и показал заднюю часть каменной глыбы, служившей основанием для одного из столов, при этом довольно хмыкнул, видимо, в ответ на вызов Мелани.
К нам присоединился и Атто. На камне был ясно различим горельеф, представляющий собой сценки с участием людей и животных. Мелани нетерпеливо ощупал его, словно для того чтобы найти подтверждение тому, что он видел.
– Невероятно! Храм Митры[174], – прошептал он. – Смотри, смотри. Здесь есть все, что описывается в учебниках: жертвоприношение быка, скорпион…
Там, где мы находились, некогда возвышался подземный храм, в котором древние римляне поклонялись божеству, пришедшему в Рим с Востока и соперничавшему с Аполлоном, поскольку оба они символизируют Солнце. Скульптурная сценка на одной из двух каменных глыб не оставляла ни малейшего сомнения: бог был представлен в момент заклания быка, чьи яйца терзал скорпион. Так обычно изображали Митру. Поклонники его культа предпочитали возводить ему храмы под землей, видимо, это был один из них.
– Мы нашли лишь два больших камня, которые Дульчибени приспособил под свою, так сказать, лабораторию, остальная часть храма наверняка поглощена водами озера. – Как это могло случиться?
– Из-за всех этих подземных вод в земле происходят подвижки. Да ты сам тому свидетель – сколько тут помимо галерей всяких гротов, пещер, полых пространств, римских дворцов, послуживших основой для более поздних построек. Вода рек и клоак на ощупь прокладывает себе путь: один грот обрушивается, другой заполняется водой и т. д. Все меняется. Такова природа Urbs subterranea[175].
Я тут же подумал о трещине в стене «Оруженосца», образовавшейся несколько дней тому назад после гула, донесшегося из земной утробы.
Угонио вновь овладело беспокойство. Мы решили спустить челн на воду и попытаться вернуться. Предстояло еще встретиться с Джакконио и разузнать, удалось ли ему проникнуть в дом Тиракорды. К счастью, челн не был поврежден. Как-то пройдет наше возвращение по узкому каналу, приведшему нас к храму Митры, – одному Богу известно.
Угонио все мрачнел, и когда мы уже отчалили, вдруг выпрыгнул из лодки и, подняв кучу брызг, вернулся на остров.
– Угонио! – окликнул я его.
– Спокойно, это не займет много времени, – проговорил Атто, уже догадавшись, в чем дело.
Вскоре Угонио и впрямь вскочил в лодку, на лице его было написано умиротворение.
Только я открыл рот, чтобы задать ему вопрос, как вдруг все сам понял.
– Алтарек-то с теремок, да теремок не тюремок, – скаламбурил Угонио и хмыкнул с довольным видом.
Он вызволил из неволи последнего узника острова – маленькую мышку.
Возвращение по узкому душному каналу прошло хоть и менее драматично, но не менее утомительно. Продвижение вперед затруднялось навалившейся на нас усталостью, а также тем что приходилось плыть против течения, пусть и слабого. В лодке царило полное молчание. Атто с Угонио, стоя на корме, с помощью шестов отталкивались ото дна, я, сидя на носу, служил противовесом и держал фонарь.
В какую-то минуту мне стало невмоготу и захотелось нарушить гнетущую тишину, в которой слышался лишь плеск воды.
– Господин Атто, кстати по поводу того, на что способны подземные реки. Со мной случилось нечто странное. Астрологическая книжонка, которую мы похитили у Стилоне Приазо, предсказывала на сентябрь разные природные катаклизмы типа землетрясения. Так вот, несколькими днями ранее в «Оруженосце» раздался страшный грохот, будто разверзлись недра земли, после чего на лестнице обнаружилась трещина. Что это? Удачное пророчество? Либо автор прогноза знал, что явления подобного рода чаще всего случаются в сентябре?
– Могу тебе сказать, что не верю в подобные глупости, – заявил аббат с презрительным смешком, – не то я б уже давно разузнал у астролога все о себе самом. Я положительно не верю, что тот факт, что я родился 31 марта…
– Ариес[176], – буркнул тут Угонио. Мы с Атто ошалело переглянулись.
– Ах да, я и забыл, что ты… ну в общем, дока в этих делах, – сдерживая смех, проговорил Атто.
Но Угонио и не думал смущаться.
– Согласно великому астрологу Аркандаму, – невозмутимым голосом заговорил он, – рожденный под знаком Ариеса отличается пылким темпераментом, крепок духом, на протяжении всей своей жизни одолеваем гневом. Рыжеволос либо светловолос, с меткой на левой ноге или на кисти, с телом, покрытым густой растительностью, бородат, белозуб, светлоок, челюсть правильного строения, нос красивой формы, большие веки.
– Отличается немалой любознательностью и желанием побольше разузнать о других, выведать их секреты. Смел умом, прилежен, воспитан, подвижен и силен физически. Общителен, окружен друзьями, добронравен. Более подвержен болезням головы, нежели иным. Красноречив, одинок по жизни, расточителен. Способен на мошенничества, часто попадает в засады и опасные переделки. Его действия в военных обстоятельствах и на переговорах увенчаются успехом.
Смолоду весьма сварлив, раздражителен и стыдлив. Впадает в ярость, но не показывает этого. Лжив, держит любезные и приторно-вежливые речи, за которыми таится нечто совсем иное, говорит одно, а делает другое, суля горы златые и не держа своих посулов. Часть отпущенного ему срока будет повелевать. Корыстолюбив, покупает и продает в целях наживы. Легко впадает в гнев, завистлив, другие станут ему завидовать больше, чем он им, отчего обзаведется врагами и злокозненным окружением. Что до несчастий, то претерпит клеветнические нападки, так что его ждут и лишения, и потеря собственности. Достояние его переменчиво, будут внезапные потери и столь же неожиданные возвраты утраченного.
– Разумеется, нет.
– Так что вполне по-человечески понятной выглядит мысль хоть слегка отыграться перед тем, как отправиться на тот свет так ведь?
– Положим.
– Вот и представь себе: кто-то очень могущественный вырывает у тебя тайну заражения чумой. Она нужна ему любой ценой, поскольку он мечтает стать еще могущественнее. Но ему невдомек, что ты владеешь также секретом противоядия чуме: secretum vitae. Если тебе самому это ни к чему, как ты поступишь?
– Отдам кому-нибудь… ну, как водится, врагу моего врага.
– Браво. Таковых, готовых отомстить королю-Солнце было немало в распоряжении Фуке. И первый среди них Лозен.
– А почему Людовик не догадался о существовании противоядия?
– Это лишь мое предположение. Как ты, конечно, помнишь, в письме Кирхера написано: secretum vitae arcanae obices celant, то есть секрет жизни таится за неведомыми преградами в отличие от секрета заражения чумой. На мой взгляд, Фуке был вынужден сознаться, что владеет secretum morbi, но секрет противоядия сохранил для себя и, воспользовавшись этой фразой, заявил, что Кирхер утаил второй секрет и от него. Суперинтенданту это не составило труда, ибо, зная короля, могу тебя заверить – Его Величество заинтересован в том, чтобы распространять чуму, а не лечить от нее.
– Просто галиматья какая-то.
– И все же в этом есть логика. Слушай дальше. Кому мог бы причинить вред король, владея секретом заражения чумой?
– Вестимо кому: императору, – отвечал я, припомнив, что поведал мне Бреноцци.
– Превосходно. Как и Испании, веками пребывавшей в состоянии войны с французами. Так?
– Допустим, – осторожно согласился я, понимая, куда клонит Атто.
– Империя в руках Габсбургов, как и Испания. К какому lому принадлежит королева Мария-Терезия?
– К Габсбургам!
– Ну вот мы и добрались до сути. Дабы выстроить все факты по порядку, приходится думать, что Мария-Терезия заполучила secretum vitae и пустила его в ход против короля. Не исключено, что Фуке доверил его Лозену, а тот, в свою очередь, – своей возлюбленной, Мадемуазель, а уж она – королеве.
– Королева втихомолку действует против своего супруга-короля, – принялся я рассуждать вслух. – Неслыханно!
– И снова ты ошибаешься, такое уже бывало.
И аббат пустился рассказывать, как в 1637 году, за год до рождения Людовика XIV, тайные службы короля перехватили письмо испанского посланника в Брюсселе. Оно было адресовано королеве Анне Австрийской, сестре короля Испании Филиппа IV, супруге Людовика XIII. Словом, матери короля-Солнце. Из письма следовало, что Анна Австрийская поддерживает тайную переписку со своими родными. И это в самый разгар распри между Францией и Испанией. Король и кардинал Ришелье приказали учредить негласный надзор за королевой. Выяснилось, что она слишком часто наведывается в один из парижских монастырей: якобы чтобы молиться, а на самом деле чтобы обмениваться письмами с Мадридом и испанскими посланниками в Англии и Фландрии.
Анна отрицала, что поставляла какие-либо сведения испанскому двору. Ришелье имел с ней приватное объяснение. Ей грозила тюрьма, предупредил ее кардинал, и простое признание уже не могло ее спасти. Людовик XIII был способен простить ее при условии, что она выдаст ему сведения, полученные в ходе тайной переписки с испанцами. Она и впрямь в своих посланиях не ограничивалась сетованиями на свое существование в Париже (где была очень несчастна, как позже и Мария-Терезия), оставляла врагам Франции важные сведения политического характера, возможно, думая, что так ей удастся ускорить развязку. Анна во всем созналась.
В 1659 году во время переговоров по подготовке Пиренейского мира на Фазаньем острове Анна встретилась наконец со своим братом, королем Филиппом IV Испанским. Они не виделись в течение сорока пяти лет, с тех пор как юная шестнадцатилетняя принцесса навсегда покинула родину. Анна прильнула к брату и нежно обняла его. Но Филипп отстранился и прямо взглянул ей в глаза. «Простите ли вы меня за то, что я была такой хорошей француженкой?» – спросила она. «Мое уважение к вам неизменно», – отвечал он. С тех пор как Анна вынужденно перестала шпионить в пользу своего брата, он перестал ее любить.
– Но могла ли она, будучи королевой Франции…
– Знаю, знаю, – поспешно ответил Атто. – Я рассказал тебе об этом давнем деле с одной лишь мыслью – показать, как действуют Габсбурги, когда их представитель породнится с другой династией. Они остаются Габсбургами.
– Заскакала речушка, – рек Угонио, начав проявлять признаки недовольства.
После довольно-таки спокойного отрезка река вдруг стала более норовистой. Угонио пришлось приналечь на весла, чтобы удержать нашу лодчонку и не дать ей опрокинуться. Поскольку он греб против течения, одно из весел сломалось, задев за твердое ложе канала. Приближался опасный участок: протока делилась на два рукава, один из которых был вдвое шире другого. Шум нарастал, течение набирало скорость.
– Направо или налево? – спросил я у торговца реликвиями.
– Скрупулом меньше, скрупулом больше во имя скрупулезности, так чтобы принести больше пользы, чем вреда, не разумею и полагаюсь на нелегкую – куда выведет, – отвечал Угонио, в то время как Атто уже успел выбранить его наперед.
– Держись более широкого русла, не лавируй, другой рукав может завести в тупик.
Но несколькими ударами весла Угонио направил челн в узкий канал, где течение тут же замедлилось.
– Отчего ж не послушал меня? – пристал к нему Атто.
– Да этот каналишко посноснее, в смысле запаха, к тому, что побольше, я принюхался, слава Богу, да и то сказать, тщательным выполнением своего долга приумножаешь радость всей общины.
Потирая веки, словно у него начался приступ сильной мигрени Атто отказался понимать смысл услышанного и погрузился в мрачное раздумье.
Вскоре, однако, аббату представился случай излить свою ярость. Не прошло и нескольких минут, как свод галереи, по которой мы плыли, стал делаться все ниже.
– Это побочное ответвление сточного канала, остолоп несчастный, черт бы тебя побрал с твоими куриными мозгами! – взорвался Мелани.
– Дак ведь здесь воняет меньше, не в пример тому, как в том большом каналетто, – ничуть не смущаясь, ответил Угонио.
– О чем это он? – встрял я в их содержательный разговор, все более пугаясь сужения.
– Тут тебе нет вони, не гляди, что тесновато.
Мы окончательно отказались перетолковывать словесные иероглифы Угонио, к тому же было уже не до того – свод галереи вынуждал нас прижаться друг к другу. Грести было неудобно, лодка двигалась туго, Атто взялся отталкиваться шестом от дна. Спертый воздух и неудобное положение, которое мы вынуждены были принять, способствовали тому, что стало сильнее ощущаться зловоние, исходящее от черных вод, становясь с каждой минутой все нестерпимее. На меня накатила волна невообразимого сожаления о прекрасной Клоридии, бранчливом Пеллегрино, о солнечных днях, о мягкой постели.
Как вдруг послышался какой-то новый звук – словно вокруг нашего челна кто-то барахтался в воде. Я вгляделся. Ба!
Да вокруг нас все кишело живыми существами неизвестной породы.
– Крысомыши, – объявил Угонио.
– Кошмар! – вырвалось у Атто.
Еще ниже стал свод, и Угонио ничего не оставалось, как сушить весла. Мы продвигались вперед лишь благодаря усилиям Атто, который, перейдя на нос, продолжал отталкиваться шестом от дна. Стоячие воды, в которых мы оказались, были, как ни странно, лишены присущего им покоя – целая погибель тварей копошилась в воде и дико пищала.
– Не знай я, что все еще нахожусь на этом свете, я бы сказал, что это Стикс, – заявил Атто, силы которого были на исходе. – Конечно, допуская, что я не ошибся в первом пункте, – добавил он.
Вытянувшись на спине на дне челна и тесно прижавшись друг к другу, мы отдались на волю случая, как вдруг слуховые ощущения подсказали нам, что акустика окружающего нас пространства улучшилась, а это означало, что канал мало-помалу расширяется. И тут на наших глазах от свода отделился потрескивающий огненный круг, желтые и багровые языки которого, казалось, пытались добраться до нас и поглотить.
В круге веером расположились три неподвижные фигуры. Закутанные в малиновые плащи, они молча взирали на нас своими леденящими душу, недобрыми и всеведущими очами через прорезы в островерхих длинных капюшонах. У одного в руке был череп. Завеяло чем-то неотвратимым. «Волхвы», – со спокойствием, обычно возникающим, когда ты бессилен что-либо изменить, подумал я.
И тут нас, опешивших от изумления, тряхнуло, да так, что лодку развернуло и поставило поперек течения, отчего она носом и кормой уперлась в стены галереи, поместившись точно под огненным кругом.
Один из трех волхвов (хотя, может, то были стражи у врат Ада?) медленно нагнул голову, разглядывая нас, и потряс факелом, чтобы получше осветить наши лица. Двое других о чем-то тихо переговаривались.
– И все же я, видимо, допустил ошибку в первом пункте, – пробормотал Атто.
Тут и второй волхв с большой белой свечой в руках последовал примеру собрата и склонился над нами. И в эту минуту Угонио испустил такой вопль и так дернулся, что, сам того не желая, угодил ногой мне в живот и заехал аббату кулаком по носу. От ужасa мы, до того забившиеся на самом дне лодки, стали брыкаться, отбиваться, лодка качнулась, вновь встала по течению и… Дальше произошло что-то, чего я не понял, лишь услышал глухой удар, вернее, удары по воде.
Казалось, весь мир полетел в тартарары, все стало хлад и мрак, а по моему лицу забегали мерзкие существа, покрывая его чем-то липким. Я завопил, но голос мой пресекся, подобно полету Икара.
Не скажу, сколько времени (секунды или часы?) длился этот кошмар. Знаю только одно: спас меня Угонио, с силой выхватив из воды и с размаху швырнув на жесткие доски, от чего у меня чуть не переломилась спина.
Страх лишил меня памяти. Видимо, я свалился в воду, но не утонул, поскольку было неглубоко и я доставал ногами до дна, худо-бедно держась на воде наряду со всем остальным, что там плавало, покуда на помощь не подоспел Угонио.
Спину ломило, холод пронял меня до костей, страх подирал по коже, я задыхался, казалось, глаза и те отказываются служить мне.
– Можете благодарить аббата Мелани, – проговорил Атто. – Выпусти я фонарь при падении в воду, мы бы уже стали кормом для крыс.
Наш фонарь стоически освещал небольшое пространство, предлагая нам самое неожиданное из зрелищ. Мы были в центре обширного подземного озера. Судя по эху, над нашими головами находился большой величественный грот. Повсюду была угрожающая чернота. Но сами мы были живы и невредимы, а посреди озера имелся островок.
– Радея более о пользе и предосудительно относясь к вреду, будучи сам в большей степени отцом, чем отцеубийцей, я просто вовне себя от ужаса – породителя этой подлянки иначе как ненавистником рода человеческого и не назовешь.
– Твоя правда. И впрямь чудовище какое-то.
Впервые на моей памяти мнения Атто и Угонио совпали. Исследовать островок посреди озера, куда нелегкая, которую помянул Угонио (а скорее всего отсутствие в нас страха перед Всевышним), занесла нас, не составило труда. Клочок земли по размерам примерно равный тому, что занимает приходская церковь Санта-Мария-ин-Постерула, можно было обойти в считанные минуты.
Атто с Угонио уже обсуждали то, что обнаружили в самом центре островка, я же пока только приходил в себя и осматривался.
Промокший до нитки, дрожащий, я пытался согреться изнутри, и потому, чтобы подвигаться, недоверчиво ступил на илистую землю. Атто и Угонио с задумчивыми и гадливыми выражениями лиц что-то разглядывали и щупали.
– Должен заметить, мой мальчик, по части обмороков тебе просто нет равных, – заметив мое приближение, произнес Атто. – Ты бледен. Они так тебя напугали.
– Кто это были? Иисус милостивый, уж не…
– Полно! То не стражи у врат Ада, а просто похоронная команда – из членов братства «Отходная молитва и Смерть».
– Того, что погребает ничейные трупы?
– Вот-вот. Именно представители этой похоронной компании забирали тело несчастного Фуке, помнишь? Я и забыл, что им полагаются балахоны, капюшоны, факелы, черепа и всякие другие атрибуты. Впечатляет, ничего не скажешь.
– Угонио и того перепугали.
– Я спросил у него почему, но он отказался отвечать. Видать, эта компания – из числа того немного на свете, что способно навести страх на наших старателей. А повстречались мы с ними оттого, что их путь пролег по подземной галерее, и они очутились в том месте, где открывается вид на канал, как раз тогда, когда там проплывали мы. Они нас услышали и нагнулись, чтобы разглядеть, кто там, страх же проделал с нами злую шутку. А знаешь, что было дальше?
– Я… что-то запамятовал, – признался я.
Атто вкратце поведал мне, как они с Угонио упали в воду, перевернув челн, которым меня накрыло. Тело мое погрузилось в воду, а голова оставалась на поверхности, словно внутри колокола, оттого крики были заглушены. Испуганные крысы, которыми кишел канал, стали карабкаться по мне, покрывая меня своими испражнениями.
Я дотронулся до своего лица, убедился в правоте Атто и принялся оттирать его рукавом, при этом меня чуть не вытошнило.
– Однако провидение было к нам благосклонно, и нам с Угонио удалось разогнать эту дрянь, – не прекращая деятельно исследовать остров, продолжал рассказ Атто.
– Никакая не дрянь, а крысомышки, – с печалью в голосе поправил его Угонио, не сводя взгляда с чего-то, очень напоминающего клетку.
– Крысы, мыши, согласен! Если коротко, мы вытащили лодку и тебя из треклятого канала и доплыли до этого озера. Хорошо еще, той троице в капюшонах не пришло в голову нас преследовать, – закончил аббат. – Держись, мой мальчик. Не одного тебя пронизывает холод. Взгляни на меня – я тоже весь вымок и покрылся грязью и нечистотами. Ну кто бы мог подумать, что я так изгваздаюсь в твоем чертовом «Оруженосце»… ну да ладно, следуй за мной. – Он махнул рукой в сторону необычного сооружения, устроенного посреди острова.
Две большие белые каменные глыбы служили опорой для гнилых темных досок, образуя нечто вроде двух столов. На одном из них обнаружилось множество различных инструментов: щипцы, ножички с острыми концами, большие мясницкие резаки, ножницы, а также лезвия без рукояток всех сортов. Поднеся к ним фонарь, я увидел, что они все в запекшийся крови, как застарелой, так и свежей. От стола разило мертвечиной. Тут же были и две наполовину использованные свечи. Аббат Мелани зажег их.
Второй стол был заставлен более загадочными предметами: керамический горшок с крышкой и отверстиями на изукрашенных стенках, показавшийся мне знакомым; склянка из прозрачного стекла, также уже где-то виденная мною; лохань из оранжевой глины с щербатыми краями с локоть в диаметре. Мое внимание привлекло стоявшее в этой лохани причудли-вое металлическое приспособление вроде крошечной гаротты, не выше ендовы: вертикальная штанга была закреплена на треноге и оканчивалась рычагами, которые по желанию можно было закрутить как угодно сильно с помощью винта. Казалось это приспособление предназначалось для того, чтобы удушать неких маленьких существ. Лохань была наполовину заполнена водой, так что гаротта была по самую макушку затоплена.
На земле стояло нечто еще более необычное: железная клетка высотой с ребенка, которая, судя по ее тонким прутьям, предназначалась для содержания летающих насекомых или канареек.
Я наклонился, чтобы разглядеть, что делается внутри: маленькое серое существо, насмерть перепуганное и готовое в любую минуту зарыться в ящичек, набитый соломой, смотрело на меня.
Атто поднес к клетке фонарь, чтобы я мог различить то, что он сам и Угонио уже рассмотрели: мышку, единственного пленника этого острова.
С отвращением изучили мы и то, что валялось вокруг клетки. Чего там только не было: и горшки, наполненные желтоватым прахом, чьими-то останками, испражнениями, желчью, слюной, грязью, и кувшины с животным (а может, и человеческим?) жиром, лоскутами кожи и многим другим. Были там также и реторты, и перегонные кубы, и стеклянные сосуды, и ведро с костями, вызвавшими особый интерес Угонио, и шматок гнилого мяса, и заплесневелые корки, и ореховая скорлупа, и керамический горшок с прядями волос, и еще один с заспиртованными змейками, и рыболовная сеть, и жаровня с мехами, и запасец дров к ней, и полусгнившие листья, и уголь, и камни, и наконец, пара покрытых застарелой грязью перчаток, гора тряпья, замаранного чем-то жирным, и другие подозрительные предметы.
– Это логово некроманта, – в замешательстве произнес я.
– Хуже, – отозвался Атто, – пристанище Дульчибени, твоего постояльца.
– Но чем он здесь занимается? – искренне подивился я.
– Трудно сказать. Но одно несомненно: производит над крысами и мышами некие опыты, которые весьма не по душе Угонио.
Тот все еще разглядывал стол мясника, ничуть не обеспокоенный исходившим от него убийственным запахом. – Словит, придушит, прирежет… непонятно только, на кой ему это, – заявил он.
– Вот спасибо, разъяснил, – съязвил Атто. – Ловит крыс рыболовной сетью, сажает их в клетку, затем совершает над ними ритуальное таинство и удушает с помощью гаротты. После расчленяет и как-то употребляет их, – с горькой улыбкой закончил он. – Видать, выполняет некие предписания янсенистов из Пор-Рояля. А экземпляр, томящийся в клетке, единственный, кто избежал подобной участи.
– Сударь, а нет ли у вас ощущения, что кое-что мы с вами уже где-то видели? – с подступившей к горлу тошнотой от всей этой скверны спросил я и указал на склянку рядом с миниатюрной гароттой.
Вместо ответа Атто вынул из кармана предмет, о существовании которого я начисто забыл: склянку с кровью, подобранную нами в галерее D, и стал сравнивать ее с той, что была перед нами.
– Да их просто не отличить! – изумился я.
Они и впрямь походили друг на друга и цветом, и формой.
– А этот горшок с крышкой. Если не ошибаюсь… – продолжал я, – мы его видели…
– В чулане у Тиракорды? – подсказал Атто.
– Точно!
– Э нет, брат. Ты о той вазе, вокруг которой суетился Дульчибени, пока его друг спал? Но этот больше, да и рисунок на нем другой. Правда, узор и дырочки почти такие же, согласен. Возможно, они изготовлены одним мастером.
Горшок, обнаруженный нами на острове, тоже был с дырочками, которые предназначались для доступа воздуха внутрь, и также был расписан головастиками, плавающими между водорослей в пруду. Открыв крышку, я заглянул туда и даже сунул палец: грязная вода, в которой плавала какая-то белая шелуха. На дне песок.
– Господин Атто, Кристофано сказал мне, что во время эпидемии чумы опасно дотрагиваться до крыс.
– Знаю. Я тоже подумал об этом прошлой ночью, когда мы наткнулись на издыхающих крыс, харкающих кровью. Очевидно, наш Дульчибени не подвержен таким страхам.
– А островок-то не из добрых, не из хороших, так себе, – протянул Угонио каким-то особенно серьезным тоном.
– Да уж, хорошего мало. Задерживаться не стоит. Мог бы по крайней мере просветить нас, где мы, раз уж мы по твоей милости оказались здесь.
– И то верно, если б ты выбрал другой рукав, тот, что пошире, мы бы здесь теперь не торчали, – подлил я масла в огонь.
– Сам островок с ноготок, да алтарек на нем с теремок, а вам и невдомек, – выдал вдруг Угонио.
– Ах вот как, сударь, – закатил глаза к небу Мелани, – новое дело, все слова у нас теперь уменьшительные, – и вдруг как заорет: – Кто-нибудь мне скажет, где находится этот островок с ноготок, будь он неладен!
По всему гроту прокатилось эхо. Когда оно стихло, Угонио повлек меня за собой и показал заднюю часть каменной глыбы, служившей основанием для одного из столов, при этом довольно хмыкнул, видимо, в ответ на вызов Мелани.
К нам присоединился и Атто. На камне был ясно различим горельеф, представляющий собой сценки с участием людей и животных. Мелани нетерпеливо ощупал его, словно для того чтобы найти подтверждение тому, что он видел.
– Невероятно! Храм Митры[174], – прошептал он. – Смотри, смотри. Здесь есть все, что описывается в учебниках: жертвоприношение быка, скорпион…
Там, где мы находились, некогда возвышался подземный храм, в котором древние римляне поклонялись божеству, пришедшему в Рим с Востока и соперничавшему с Аполлоном, поскольку оба они символизируют Солнце. Скульптурная сценка на одной из двух каменных глыб не оставляла ни малейшего сомнения: бог был представлен в момент заклания быка, чьи яйца терзал скорпион. Так обычно изображали Митру. Поклонники его культа предпочитали возводить ему храмы под землей, видимо, это был один из них.
– Мы нашли лишь два больших камня, которые Дульчибени приспособил под свою, так сказать, лабораторию, остальная часть храма наверняка поглощена водами озера. – Как это могло случиться?
– Из-за всех этих подземных вод в земле происходят подвижки. Да ты сам тому свидетель – сколько тут помимо галерей всяких гротов, пещер, полых пространств, римских дворцов, послуживших основой для более поздних построек. Вода рек и клоак на ощупь прокладывает себе путь: один грот обрушивается, другой заполняется водой и т. д. Все меняется. Такова природа Urbs subterranea[175].
Я тут же подумал о трещине в стене «Оруженосца», образовавшейся несколько дней тому назад после гула, донесшегося из земной утробы.
Угонио вновь овладело беспокойство. Мы решили спустить челн на воду и попытаться вернуться. Предстояло еще встретиться с Джакконио и разузнать, удалось ли ему проникнуть в дом Тиракорды. К счастью, челн не был поврежден. Как-то пройдет наше возвращение по узкому каналу, приведшему нас к храму Митры, – одному Богу известно.
Угонио все мрачнел, и когда мы уже отчалили, вдруг выпрыгнул из лодки и, подняв кучу брызг, вернулся на остров.
– Угонио! – окликнул я его.
– Спокойно, это не займет много времени, – проговорил Атто, уже догадавшись, в чем дело.
Вскоре Угонио и впрямь вскочил в лодку, на лице его было написано умиротворение.
Только я открыл рот, чтобы задать ему вопрос, как вдруг все сам понял.
– Алтарек-то с теремок, да теремок не тюремок, – скаламбурил Угонио и хмыкнул с довольным видом.
Он вызволил из неволи последнего узника острова – маленькую мышку.
Возвращение по узкому душному каналу прошло хоть и менее драматично, но не менее утомительно. Продвижение вперед затруднялось навалившейся на нас усталостью, а также тем что приходилось плыть против течения, пусть и слабого. В лодке царило полное молчание. Атто с Угонио, стоя на корме, с помощью шестов отталкивались ото дна, я, сидя на носу, служил противовесом и держал фонарь.
В какую-то минуту мне стало невмоготу и захотелось нарушить гнетущую тишину, в которой слышался лишь плеск воды.
– Господин Атто, кстати по поводу того, на что способны подземные реки. Со мной случилось нечто странное. Астрологическая книжонка, которую мы похитили у Стилоне Приазо, предсказывала на сентябрь разные природные катаклизмы типа землетрясения. Так вот, несколькими днями ранее в «Оруженосце» раздался страшный грохот, будто разверзлись недра земли, после чего на лестнице обнаружилась трещина. Что это? Удачное пророчество? Либо автор прогноза знал, что явления подобного рода чаще всего случаются в сентябре?
– Могу тебе сказать, что не верю в подобные глупости, – заявил аббат с презрительным смешком, – не то я б уже давно разузнал у астролога все о себе самом. Я положительно не верю, что тот факт, что я родился 31 марта…
– Ариес[176], – буркнул тут Угонио. Мы с Атто ошалело переглянулись.
– Ах да, я и забыл, что ты… ну в общем, дока в этих делах, – сдерживая смех, проговорил Атто.
Но Угонио и не думал смущаться.
– Согласно великому астрологу Аркандаму, – невозмутимым голосом заговорил он, – рожденный под знаком Ариеса отличается пылким темпераментом, крепок духом, на протяжении всей своей жизни одолеваем гневом. Рыжеволос либо светловолос, с меткой на левой ноге или на кисти, с телом, покрытым густой растительностью, бородат, белозуб, светлоок, челюсть правильного строения, нос красивой формы, большие веки.
– Отличается немалой любознательностью и желанием побольше разузнать о других, выведать их секреты. Смел умом, прилежен, воспитан, подвижен и силен физически. Общителен, окружен друзьями, добронравен. Более подвержен болезням головы, нежели иным. Красноречив, одинок по жизни, расточителен. Способен на мошенничества, часто попадает в засады и опасные переделки. Его действия в военных обстоятельствах и на переговорах увенчаются успехом.
Смолоду весьма сварлив, раздражителен и стыдлив. Впадает в ярость, но не показывает этого. Лжив, держит любезные и приторно-вежливые речи, за которыми таится нечто совсем иное, говорит одно, а делает другое, суля горы златые и не держа своих посулов. Часть отпущенного ему срока будет повелевать. Корыстолюбив, покупает и продает в целях наживы. Легко впадает в гнев, завистлив, другие станут ему завидовать больше, чем он им, отчего обзаведется врагами и злокозненным окружением. Что до несчастий, то претерпит клеветнические нападки, так что его ждут и лишения, и потеря собственности. Достояние его переменчиво, будут внезапные потери и столь же неожиданные возвраты утраченного.