Страница:
– Должно быть, вы очень горевали.
– Оттого-то я тут. В Амстердаме я годами проливала слезы, вспоминая, как была счастлива здесь. Я читала и училась сама, используя то немногое время, которое мне оставляли…
Ей не было надобности заканчивать фразу. И без того было ясно, какие испытания выпали на долю несчастной сироты, что в конечном счете и привело ее на чудовищный путь торговли своим телом.
– Однако таким образом мне удалось освободиться, – продолжала она, словно читая мои мыли, – и последовать за предсказанным мне моими числами…
– Вашими числами?
– Ах ну да, ты ведь не знаком с нумерологией, – подчеркнуто вежливо молвила она, отчего мне вдруг стало не по себе. – Тебе следует знать, что дата нашего рождения, как и даты прочих вех нашей жизни заключают в себе все сведения о нас. Греческий философ Пифагор утверждал, что числа могут объяснить все.
– И что же, дата вашего рождения привела вас сюда, в Рим? – недоверчиво спросил я.
– Не только дата рождения. Мы с Римом – одно целое, единое и неделимое. Наши судьбы переплетены.
– Но как это возможно?! – зачарованно вскричал я.
– Числа о многом говорят. Я родилась 1 апреля 1664 года. А год рождения Рима…
– Как, и город может отмечать свой день рождения?
– Разумеется. Знакома ли тебе легенда о Ромуле и Реме, о волчице и птичьем полете[150], о том, как был основан город?
– Ну да.
– Так вот, существует точная дата основания Рима: 21 апреля 753 года до Рождества Христова. Обе даты рождения – Рима и моя – дают один и тот же результат, однако при условии, что будут правильно записаны, как это делается в нумерологии, то есть отсчитывая месяцы от марта, вешнего месяца начала нового года, согласно обычаям древних римлян, и начала астрологического календаря, знака Овна.
Я понял, что она ступает на скользкую дорожку, где границы между ересью и колдовством почти неощутимы.
– Апрель таким образом – второй месяц года, – тут она подвинула себе чернильницу, – и обе даты могут быть записаны следующим образом: 1/2/1664 и 21/2/753. Если сложить числа обеих записей, получается: 1 + 2+1+6 + 6 + 4 = 20 и 2 + 1 + 2 + 7 + 5 + 3 = 20. Видишь? Одно число.
Я, не отвечая, воззрился на цифры, нацарапанные на бумаге. Это и впрямь было поразительно.
– И это еще не все, – все более воодушевляясь, говорила Клоридия, обмакивая перо в чернила и продолжая подсчет. – Если я сложу день, месяц и год, не разделяя цифры между собой, получится: 21 + 2 + 753 = 776. И затем: 7 + 7 + 6 = 20, тоже число. А 1 + 2 + 1664 = 1667, что в сумме также дает 20. А известно ли тебе, что означает число 20? Это двадцатая карта Старшей Арканы под названием «Суд», означающая: возмещение за понесенный ущерб и справедливый суд потомков.
Ну что за умница моя Клоридия… Уж такая искусница, что я почти ничего и не понял в ее подсчетах, не говоря уж о том, отчего она предалась им с таким пылом. Но мало-помалу мое недоверие улетучилось под натиском ее ловкости. Я был очарован: грация Венеры соперничала в ней с умом Минервы.
– Так, значит, вы явились в Рим за получением возмещения в связи с понесенным ущербом?
– Не перебивай, – резко откликнулась она. – Наука о числах утверждает, что возмещение убытков приведет однажды потомков к необходимости пересмотреть свое суждение. Но не спрашивай меня о конкретном значении этого, я еще и сама толком не разобралась.
– А было ли в цифрах, что вы остановитесь в «Оруженосце»? – поинтересовался я, лелея надежду, что наша встреча также предопределена.
– Нет, в цифрах не было. Но по приезде в Рим я выбрала этот постоялый двор, следуя за virga ardentis, волшебной палочкой или блуждающей лозой, ее еще называют прутиком лозоходца и много как еще. Тебе понятно, что я имею в виду? Тут она встала и вытянула руку вперед на уровне своего живота словно речь шла о какой-то длинной палке.
Мне это напомнило нечто непристойное. Я почувствовал себя униженным и смолчал.
– Но об этом в следующий раз, если у тебя будет желание, – заключила она с улыбкой, показавшейся мне двусмысленной.
Выйдя от Клоридии, я с грустью обошел все комнаты, собирая посуду. Что бы значил вульгарный жест куртизанки? Сладострастный призыв или не дай бог корыстолюбивый намек? Я же не полный дурак: учитывая мое низкое положение, нечего и надеяться, что она станет относиться ко мне иначе, чем к любой другой прислуге. Это-то я понимал. Но неужто ей до сих пор не ясно, что мне нечем платить? Может, она надеется, что я стащу для нее денег у своего хозяина? Я поскорее прогнал от себя эту ужасную мысль. Она упомянула о перенесенном оскорблении, с которым был связан ее возврат в Рим. Нет, невозможно, чтобы она имела в виду нечто непристойное, говоря о таких серьезных вещах. Я наверняка ошибся.
Ох и обрадовался же я тому, что постояльцы явно остались довольны обедом. Когда я постучался к Помпео Дульчибени, он наслаждался уже остывшим кремом, прищелкивая от удовольствия языком.
– Ну присядь, любезный. Прошу прощения, аппетит у меня сегодня несколько запоздал.
Я послушно сел и стал дожидаться, когда он поест, разглядывая от нечего делать вещицы на комоде, и тут мое внимание привлекли три томика с золотыми арабесками по алому переплету. «Какие красивые, – подумал я. – Где-то я уже их видел».
Дульчибени закончил есть и протягивал мне посуду, с удивлением взирая на меня и не понимая, что так привлекло мое внимание. Я же с глупейшей улыбкой схватил протянутую мне вазочку и, опустив глаза, ринулся к двери.
Но вместо того чтобы идти в кухню, бросился с руками, полными грязной посуды, на третий этаж и, задыхаясь, забарабанил в дверь Атто.
– Помпео Дульчибени? – изумился аббат, дослушав до конца мой рассказ.
Накануне я растирал Дульчибени спину, как вдруг он выразил желание взять понюшку табаку и выдвинул ящик комода в поисках своей табакерки из вишневого дерева с инкрустацией. Роясь, достал оттуда несколько книжек в красивом, алом с золотыми арабесками переплете, на которые я обратил внимание. Точно такие же были и в кабинете Тиракорды: это было издание трудов Галена в семи томах, причем трех томов недоставало. Книги в комнате Дульчибени как раз и были теми недостающими томами, на корешке можно было прочесть Galeni opera. Сомнений быть не могло, речь шла об opera omnia [151] Галена в семи томах, четыре из которых стояли в книжном шкафу Тиракорды.
– Возможно, Дульчибени и Тиракорда в последний раз встречались перед началом карантина, – принялся рассуждать аббат. – Должно быть, тогда-то Тиракорда и одолжил ему эти книги. И все же мы оба свидетели того, что один из лечащих врачей папы глубокой ночью принимал у себя кого-то. Что и говорить, странный час для визитов! И это еще не все. Тиракорда и его посетитель условились о свидании на следующий день в тот же час. Загадочный гость расхаживал по городу именно в то время суток, когда только и мы могли выйти из «Оруженосца». Отсюда следует, что Помпео Дульчибени и гость Тиракорды – одно лицо.
– Но откуда они знают друг друга?
– Ты мне задаешь этот вопрос оттого, что кое-чего не знаешь. Тиракорда – уроженец Марша.
– Как и Дульчибени!
– Скажу тебе больше: Дульчибени родился в Фермо, и, сдается мне, Тиракорда из того же города.
– Так они земляки, – удивленно протянул я.
– Вот именно. В Риме всегда практиковало большое количество прославленных врачей из этого старинного города. Оттуда и личный медик королевы Кристины Шведской – Ромоло Специоли, оттуда и старший врач Джован-Баттиста Бенчи, и если мне не изменяет память, оттуда же Чезаре Макьяти, как и Тиракорда, бывший врачом конклава. Уроженцы Фермо почти все селятся в одном квартале вокруг церкви Сан-Сальваторе-ин-Лауро, там же располагается и их братство.
– Но Тиракорда живет в нескольких каннах от «Оруженосца» – возразил я, – и наверняка знает, что мы закрыты на карантин. Как же он не боится заразиться через Дульчибени?
– Судя по всему, не боится. Видно, Дульчибени рассказал ему, что Кристофано не подтверждает чуму, умолчал о болезни Бедфорда и о странном состоянии, в которое впал после непонятного происшествия твой хозяин.
– В таком случае похититель ключей не кто иной, как Помпео Дульчибени! И это при том, что он так строг!
– Внешность обманчива. Пеллегрино наверняка научил его, как пользоваться подземным ходом.
– А я-то никогда ничего не замечал. Невероятно…
– А при чем здесь Комарек?
– В том-то и дело, что ни при чем, ведь я тебе уже говорил, помнишь? Стечение обстоятельств, которое ввело нас в заблуждение.
– Ах да, – проговорил я, встревоженный тем, что мне уже не удается уследить за калейдоскопом догадок, интуитивных озарений, ложных выводов, словом, всего, что произошло за последние дни. – Но почему бы Пеллегрино было просто не отдать ключи Дульчибени?
– А потому, что, как я тебе уже сказал, твоему хозяину отстегивает всякий, кто желает воспользоваться подземным ходом. И ключи как бы общие.
– Тогда откуда они у Стилоне Приазо?
– Ты забыл, что он останавливался в «Оруженосце» еще во времена госпожи Луиджии, у которой он либо их потребовал либо стащил.
– Но как объяснить, что он еще и мои жемчужины прихватил? Он ведь не бедный.
– Есть кое-что посложнее. Если Дульчибени – тот самый таинственный похититель, которого мы преследуем, как ему удается всякий раз быть во сто крат быстрее нас и заметать следы?
– Видать, он неплохо изучил подземные ходы. Но теперь, я думаю, ему уже не бегать так быстро, как прежде. Вот уже два дня, как он страдает от ломоты в бедрах. Кристофано предупредил его, что приступ продлится несколько дней.
– Все равно непонятно. Ведь Дульчибени уже немолод, довольно грузен и начинает задыхаться, стоит ему поговорить. Как же ему удается всякую ночь подтягиваться на веревке, чтобы из одной галереи попасть в другую? – совсем сник Атто, стоило ему вспомнить об этой веревке, которая его самого доканывала что ни ночь.
Я рассказал Атто и о том, о чем недавно узнал от отца Робледы, – будто немолодой г-н из Марша принадлежит к янсенистам. А также об уничтожающем суждении Дульчибени по поводу шпионской деятельности иезуитов, а заодно и о его вдохновенном монологе против кровосмесительных браков, уже столетие как заключающихся между правящими европейскими династиями. При этом я подчеркнул, что подобная практика заключения браков настолько его задевала, что он даже вслух, во время воображаемого разговора с женщиной, перед зеркалом, пожелал победы турок в Вене: якобы немного свежей и неиспорченной крови не помешает коронованным особым
– Речь, pardon, монолог и впрямь типично янсенистский. Вo всяком случае, частично, – задумавшись и нахмурив лоб, прокомментировал Мелани. – Однако желать Европе турецкого засилья, чтобы отомстить Бурбонам и Габсбургам, – все же это, на мой взгляд, слишком даже для самого фанатичного из последователей Янсения. Как бы то ни было, – добавил Атто, – то, что ты рассказал о книгах Галена, – еще один повод наведаться к Тиракорде. Дульчибени будет там этой ночью.
Шестая ночь С 16 НА 17 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
– Оттого-то я тут. В Амстердаме я годами проливала слезы, вспоминая, как была счастлива здесь. Я читала и училась сама, используя то немногое время, которое мне оставляли…
Ей не было надобности заканчивать фразу. И без того было ясно, какие испытания выпали на долю несчастной сироты, что в конечном счете и привело ее на чудовищный путь торговли своим телом.
– Однако таким образом мне удалось освободиться, – продолжала она, словно читая мои мыли, – и последовать за предсказанным мне моими числами…
– Вашими числами?
– Ах ну да, ты ведь не знаком с нумерологией, – подчеркнуто вежливо молвила она, отчего мне вдруг стало не по себе. – Тебе следует знать, что дата нашего рождения, как и даты прочих вех нашей жизни заключают в себе все сведения о нас. Греческий философ Пифагор утверждал, что числа могут объяснить все.
– И что же, дата вашего рождения привела вас сюда, в Рим? – недоверчиво спросил я.
– Не только дата рождения. Мы с Римом – одно целое, единое и неделимое. Наши судьбы переплетены.
– Но как это возможно?! – зачарованно вскричал я.
– Числа о многом говорят. Я родилась 1 апреля 1664 года. А год рождения Рима…
– Как, и город может отмечать свой день рождения?
– Разумеется. Знакома ли тебе легенда о Ромуле и Реме, о волчице и птичьем полете[150], о том, как был основан город?
– Ну да.
– Так вот, существует точная дата основания Рима: 21 апреля 753 года до Рождества Христова. Обе даты рождения – Рима и моя – дают один и тот же результат, однако при условии, что будут правильно записаны, как это делается в нумерологии, то есть отсчитывая месяцы от марта, вешнего месяца начала нового года, согласно обычаям древних римлян, и начала астрологического календаря, знака Овна.
Я понял, что она ступает на скользкую дорожку, где границы между ересью и колдовством почти неощутимы.
– Апрель таким образом – второй месяц года, – тут она подвинула себе чернильницу, – и обе даты могут быть записаны следующим образом: 1/2/1664 и 21/2/753. Если сложить числа обеих записей, получается: 1 + 2+1+6 + 6 + 4 = 20 и 2 + 1 + 2 + 7 + 5 + 3 = 20. Видишь? Одно число.
Я, не отвечая, воззрился на цифры, нацарапанные на бумаге. Это и впрямь было поразительно.
– И это еще не все, – все более воодушевляясь, говорила Клоридия, обмакивая перо в чернила и продолжая подсчет. – Если я сложу день, месяц и год, не разделяя цифры между собой, получится: 21 + 2 + 753 = 776. И затем: 7 + 7 + 6 = 20, тоже число. А 1 + 2 + 1664 = 1667, что в сумме также дает 20. А известно ли тебе, что означает число 20? Это двадцатая карта Старшей Арканы под названием «Суд», означающая: возмещение за понесенный ущерб и справедливый суд потомков.
Ну что за умница моя Клоридия… Уж такая искусница, что я почти ничего и не понял в ее подсчетах, не говоря уж о том, отчего она предалась им с таким пылом. Но мало-помалу мое недоверие улетучилось под натиском ее ловкости. Я был очарован: грация Венеры соперничала в ней с умом Минервы.
– Так, значит, вы явились в Рим за получением возмещения в связи с понесенным ущербом?
– Не перебивай, – резко откликнулась она. – Наука о числах утверждает, что возмещение убытков приведет однажды потомков к необходимости пересмотреть свое суждение. Но не спрашивай меня о конкретном значении этого, я еще и сама толком не разобралась.
– А было ли в цифрах, что вы остановитесь в «Оруженосце»? – поинтересовался я, лелея надежду, что наша встреча также предопределена.
– Нет, в цифрах не было. Но по приезде в Рим я выбрала этот постоялый двор, следуя за virga ardentis, волшебной палочкой или блуждающей лозой, ее еще называют прутиком лозоходца и много как еще. Тебе понятно, что я имею в виду? Тут она встала и вытянула руку вперед на уровне своего живота словно речь шла о какой-то длинной палке.
Мне это напомнило нечто непристойное. Я почувствовал себя униженным и смолчал.
– Но об этом в следующий раз, если у тебя будет желание, – заключила она с улыбкой, показавшейся мне двусмысленной.
Выйдя от Клоридии, я с грустью обошел все комнаты, собирая посуду. Что бы значил вульгарный жест куртизанки? Сладострастный призыв или не дай бог корыстолюбивый намек? Я же не полный дурак: учитывая мое низкое положение, нечего и надеяться, что она станет относиться ко мне иначе, чем к любой другой прислуге. Это-то я понимал. Но неужто ей до сих пор не ясно, что мне нечем платить? Может, она надеется, что я стащу для нее денег у своего хозяина? Я поскорее прогнал от себя эту ужасную мысль. Она упомянула о перенесенном оскорблении, с которым был связан ее возврат в Рим. Нет, невозможно, чтобы она имела в виду нечто непристойное, говоря о таких серьезных вещах. Я наверняка ошибся.
Ох и обрадовался же я тому, что постояльцы явно остались довольны обедом. Когда я постучался к Помпео Дульчибени, он наслаждался уже остывшим кремом, прищелкивая от удовольствия языком.
– Ну присядь, любезный. Прошу прощения, аппетит у меня сегодня несколько запоздал.
Я послушно сел и стал дожидаться, когда он поест, разглядывая от нечего делать вещицы на комоде, и тут мое внимание привлекли три томика с золотыми арабесками по алому переплету. «Какие красивые, – подумал я. – Где-то я уже их видел».
Дульчибени закончил есть и протягивал мне посуду, с удивлением взирая на меня и не понимая, что так привлекло мое внимание. Я же с глупейшей улыбкой схватил протянутую мне вазочку и, опустив глаза, ринулся к двери.
Но вместо того чтобы идти в кухню, бросился с руками, полными грязной посуды, на третий этаж и, задыхаясь, забарабанил в дверь Атто.
– Помпео Дульчибени? – изумился аббат, дослушав до конца мой рассказ.
Накануне я растирал Дульчибени спину, как вдруг он выразил желание взять понюшку табаку и выдвинул ящик комода в поисках своей табакерки из вишневого дерева с инкрустацией. Роясь, достал оттуда несколько книжек в красивом, алом с золотыми арабесками переплете, на которые я обратил внимание. Точно такие же были и в кабинете Тиракорды: это было издание трудов Галена в семи томах, причем трех томов недоставало. Книги в комнате Дульчибени как раз и были теми недостающими томами, на корешке можно было прочесть Galeni opera. Сомнений быть не могло, речь шла об opera omnia [151] Галена в семи томах, четыре из которых стояли в книжном шкафу Тиракорды.
– Возможно, Дульчибени и Тиракорда в последний раз встречались перед началом карантина, – принялся рассуждать аббат. – Должно быть, тогда-то Тиракорда и одолжил ему эти книги. И все же мы оба свидетели того, что один из лечащих врачей папы глубокой ночью принимал у себя кого-то. Что и говорить, странный час для визитов! И это еще не все. Тиракорда и его посетитель условились о свидании на следующий день в тот же час. Загадочный гость расхаживал по городу именно в то время суток, когда только и мы могли выйти из «Оруженосца». Отсюда следует, что Помпео Дульчибени и гость Тиракорды – одно лицо.
– Но откуда они знают друг друга?
– Ты мне задаешь этот вопрос оттого, что кое-чего не знаешь. Тиракорда – уроженец Марша.
– Как и Дульчибени!
– Скажу тебе больше: Дульчибени родился в Фермо, и, сдается мне, Тиракорда из того же города.
– Так они земляки, – удивленно протянул я.
– Вот именно. В Риме всегда практиковало большое количество прославленных врачей из этого старинного города. Оттуда и личный медик королевы Кристины Шведской – Ромоло Специоли, оттуда и старший врач Джован-Баттиста Бенчи, и если мне не изменяет память, оттуда же Чезаре Макьяти, как и Тиракорда, бывший врачом конклава. Уроженцы Фермо почти все селятся в одном квартале вокруг церкви Сан-Сальваторе-ин-Лауро, там же располагается и их братство.
– Но Тиракорда живет в нескольких каннах от «Оруженосца» – возразил я, – и наверняка знает, что мы закрыты на карантин. Как же он не боится заразиться через Дульчибени?
– Судя по всему, не боится. Видно, Дульчибени рассказал ему, что Кристофано не подтверждает чуму, умолчал о болезни Бедфорда и о странном состоянии, в которое впал после непонятного происшествия твой хозяин.
– В таком случае похититель ключей не кто иной, как Помпео Дульчибени! И это при том, что он так строг!
– Внешность обманчива. Пеллегрино наверняка научил его, как пользоваться подземным ходом.
– А я-то никогда ничего не замечал. Невероятно…
– пропел Атто жеманным голоском, явно подтрунивая надо мной. – Очнись, мой мальчик! И помни: тайны для того и существуют, чтобы их продавать. Пеллегрино наверняка ввел его в суть дела в обмен на кругленькую сумму. А затем в самом начале карантина слег. Дульчибени позаимствовал у него связку ключей, чтобы заказать дубликат ключа от чулана у мастерового с улицы Кьявари, где, по выражению Угонио, попечатывает Комарек.
Мы три барышни-простушки,
Простушки-хохотушки,
Ах, ах, без изъяна мы…
– А при чем здесь Комарек?
– В том-то и дело, что ни при чем, ведь я тебе уже говорил, помнишь? Стечение обстоятельств, которое ввело нас в заблуждение.
– Ах да, – проговорил я, встревоженный тем, что мне уже не удается уследить за калейдоскопом догадок, интуитивных озарений, ложных выводов, словом, всего, что произошло за последние дни. – Но почему бы Пеллегрино было просто не отдать ключи Дульчибени?
– А потому, что, как я тебе уже сказал, твоему хозяину отстегивает всякий, кто желает воспользоваться подземным ходом. И ключи как бы общие.
– Тогда откуда они у Стилоне Приазо?
– Ты забыл, что он останавливался в «Оруженосце» еще во времена госпожи Луиджии, у которой он либо их потребовал либо стащил.
– Но как объяснить, что он еще и мои жемчужины прихватил? Он ведь не бедный.
– Есть кое-что посложнее. Если Дульчибени – тот самый таинственный похититель, которого мы преследуем, как ему удается всякий раз быть во сто крат быстрее нас и заметать следы?
– Видать, он неплохо изучил подземные ходы. Но теперь, я думаю, ему уже не бегать так быстро, как прежде. Вот уже два дня, как он страдает от ломоты в бедрах. Кристофано предупредил его, что приступ продлится несколько дней.
– Все равно непонятно. Ведь Дульчибени уже немолод, довольно грузен и начинает задыхаться, стоит ему поговорить. Как же ему удается всякую ночь подтягиваться на веревке, чтобы из одной галереи попасть в другую? – совсем сник Атто, стоило ему вспомнить об этой веревке, которая его самого доканывала что ни ночь.
Я рассказал Атто и о том, о чем недавно узнал от отца Робледы, – будто немолодой г-н из Марша принадлежит к янсенистам. А также об уничтожающем суждении Дульчибени по поводу шпионской деятельности иезуитов, а заодно и о его вдохновенном монологе против кровосмесительных браков, уже столетие как заключающихся между правящими европейскими династиями. При этом я подчеркнул, что подобная практика заключения браков настолько его задевала, что он даже вслух, во время воображаемого разговора с женщиной, перед зеркалом, пожелал победы турок в Вене: якобы немного свежей и неиспорченной крови не помешает коронованным особым
– Речь, pardon, монолог и впрямь типично янсенистский. Вo всяком случае, частично, – задумавшись и нахмурив лоб, прокомментировал Мелани. – Однако желать Европе турецкого засилья, чтобы отомстить Бурбонам и Габсбургам, – все же это, на мой взгляд, слишком даже для самого фанатичного из последователей Янсения. Как бы то ни было, – добавил Атто, – то, что ты рассказал о книгах Галена, – еще один повод наведаться к Тиракорде. Дульчибени будет там этой ночью.
Шестая ночь С 16 НА 17 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
Как обычно, мы дождались, пока все постояльцы, включая Кристофано, окончательно затихли в своих комнатах ввиду наступления ночи, и спустились в подземные меандры[152]. Путь до площади Навона, где у нас было назначено свидание с двумя компаньонами, искателями нетленных сокровищ, прошел без сучка без задоринки. Однако стоило нам приблизиться к ним, как на Атто посыпался град упреков и требований, не обошлось и без оживленной дискуссии.
Наши новые знакомцы жаловались, что из-за всех этих историй, в которые мы их втянули, они не смогли уделить должного внимания своим привычным занятиям. К тому же по моей вине испорчена часть ценнейшего материала, который они старательно накапливали, а я обрушил на себя в первую нашу встречу. Верилось в это с трудом, и потому для пущей убедительности Джакконио размахивал перед носом аббата огромной зловонной костью, которая якобы попортилась именно в тот раз. Возможно, лишь для того, чтобы не видеть более этого страшного фетиша, аббат почел за лучшее уступить:
– Будь по-вашему. Но больше не желаю ничего слышать о ваших затруднениях.
С этими словами он выгреб из кармана горсть монет и протянул Джакконио. Тот жадно завладел ими, ободрав руку дающего.
– Не выношу этих двоих, – с миной гадливости потирая саднящую ладонь, прошептал Мелани.
– Гр-бр-мр-фр, – принялся вслух подсчитывать добычу Джакконио, перекладывая монеты из одной руки в другую.
– Итожит, – подмигнул мне Угонио. – О, это такой нумизмат!
– Гр-бр-мр-фр, – довольно забурчал Джакконио, ссыпая мелочь в грязную засаленную суму.
Послышался звон, видимо, монет набралось уже немало.
– В конце концов эти два чудовища – ценные помощнику, – поделился со мной Мелани чуть позже, когда Угонио и Джакконио растворились во тьме. – Эта блевотная штука, которую Джакконио совал мне под нос, – просто кость из мясной лавки. А ты говоришь реликвии… Порой не стоит перегибать палку и лучше заплатить. Не то чего доброго наживем себе врагов. Помни: в Риме стоит добиваться победы, но не полной. Этот святой город чтит тех, кто преуспел, одновременно радуясь их неудачам.
Получив вознаграждение, неустрашимые подземные жители передали Атто то, в чем у нас была нужда: дубликаты ключей от каретного сарая Тиракорды, а также от кухни. Мы легко проникли к папскому лекарю, рассчитывая, что в столь поздний час, кроме него самого, бодрствующего в ожидании гостя, все остальные обитатели дома спят.
Миновали кухню, заброшенную спальню, прихожую, а далее пробирались в потемках, ориентируясь по памяти и благодаря слабому лунному свету, проникающему в окна. Затем ступили на винтовую лестницу, залитую приятным светом больших свечей, которые прошлой ночью Атто пришлось задуть, Дабы можно было беспрепятственно выбраться из дома; далее прошли мимо небольшой гостиной между этажами, где нашим глазам вновь во всем великолепии предстали предметы и произведения искусства, коими мы любовались накануне. И вот уже второй этаж. Тьма и тишина полные, но дверь открыта. Мы с аббатом заговорщически перемигнулись: как же, вот-вот переступим порог… чуть ли не инициации. Я ощутил прилив беззаветной, хоть и глупой отваги. Прошлой ночью нам все сошло с рук, отчего бы и этой ночью не быть тому же?
И тут в сенях раздались три удара в дверь. Кто-то пришел Мы вновь бросились к лестнице и поднялись в небольшую комнату, отведенную под библиотеку между вторым и третьим этажом.
Звук шагов донесся сверху, затем снизу: кто-то шаркающей походкой пошел открывать дверь. Мы снова оказались меж двух огней. Атто собрался было задуть свечу (что было рискованно, поскольку могло пробудить нешуточные подозрения у хозяев дома), когда послышался голос Тиракорды:
– Я открою, Парадиза.
Судя по отзвуку шагов, он спустился по лестнице, пересек сени и открыл входную дверь. Раздался радостный возглас хозяина. Посетитель молчал.
– В тиши пропить, – как-то особенно оживленно заговорил Тиракорда, закрывая дверь, и вдруг закончил совершенно неожиданно: – Пришить типов!
У нас с Атто затряслись поджилки.
– Простите, Джованни, я сегодня не в духе. За мной следили, пришлось идти кружным путем.
– Проходите, дорогой друг, будьте как дома.
Прилепившись, словно две улитки, к стене, мы с Атто боялись пошевелиться. Несмотря на краткость и угрожающий характер диалога, который мы услышали, сомнений не было: голос пришедшего принадлежал Дульчибени.
Тиракорда повел друга на второй этаж. Голоса удалились, стукнула дверь. Слегка опомнившись, мы спустились на второй этаж и оказались в большой комнате. Так о многом хотелось расспросить Атто, но молчание было нашей единственной надеждой на спасение.
Комната, в которой мы затаились, была заставлена мебелью и в числе прочего двумя кроватями под балдахинами. Голоса двух собеседников доходили до нас приглушенные расстоянием. Каким-то чудом мне посчастливилось не налететь на сундук.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я с ужасом увидел прямо перед собой два перекошенных гневом лица. Кто-то подстроил-таки нам засаду! Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что это два бюста – один медный, другой каменный. Они были водружены на пьедесталы высотой с мой рост. Рядом таращили свои пустые глазницы гипсовый Геркулес и гладиатор.
Свернув налево, мы оказались, судя по длинной веренице сдвинутых стульев, в комнате ожидания, затем вступили в следующую, более просторную и совсем темную. Голоса хозяина и его гостя доносились из следующей комнаты. С превеликими предосторожностями приблизились мы к незапертой, лишь прикрытой двери. Сквозь щель проникала узкая полоска света. И вновь мы услышали нечто престранное:
– В тиши пропить, пришить типов, – отчеканил Тиракорда, в точности повторив слова, которыми он встретил Дульчибени.
– Типов пришить, пришить типов, – повторил Дульчибени.
– Вот-вот. Обдумайте на досуге. Не это ли является причиной вашего появления у меня?
Лекарь встал и, шаркая ногами, двинулся куда-то влево, исчезнув из поля нашего зрения. Дульчибени сидел к нам спиной.
Комната освещалась двумя толстыми восковыми свечами, покрытыми золотой краской, стоящими на столе, за которым расположились собеседники. Великолепие обстановки наполнило меня удивлением и восхищением. Рядом со свечой стояла посеребренная затейливая корзиночка с восковыми фруктами. Горели свечи и в двух массивных канделябрах, один из которых был установлен на столике из сандалового дерева, а другой – на верху секретера черного дерева с карнизами и гербами из позолоченной меди. Стены были затянуты дорогим атласом малинового цвета; повсюду развешаны полотна с различными приятными для глаз сюжетами – с животными, цветами, людьми. Я узнал Мадонну с младенцем, оплакивание Христа, благовещение святого Себастьяна и вроде бы Ессе Homo.
Но одно полотно несомненно царило в комнате: в золоченой раме с арабесками, растительным орнаментом и фестонами из граненого стекла оно висело в центре самой длинной стены прямо перед нашими глазами и изображало папу Иннокентия XI. Под ним на высоком подножии лежал ковчежец четырехугольной формы из посеребренной и позолоченной меди. Наверняка с уймой мощей. Налево было установлено ложе, а рядом стул с дыркой, покрытый красной парчой. Я тут же догадался, что это был кабинет, где Тиракорда принимал пациентов.
Вне поля нашего зрения открылась и закрылась дверь, врач вернулся к столу.
– Ах я недотепа, оставил их там.
С этими словами он толкнул стену, на которой висел огромный и угрожающий понтифик, и перед нашими изумленными глазами в этой стене образовался проем, створки двери были обиты той же малиновой тканью, что и стены, и хорошо к ним прилегали, так что были незаметны. За потайной дверью находился чулан для хранения врачебных инструментов. Мне даже удалось разглядеть пинцеты, щипцы, бистуреи, аптекарские горшочки, книги, связки листочков бумаги, возможно, для записи результатов медицинского обследования.
– Они все еще там? – спросил Дульчибени.
– Да, и притом неплохо себя чувствуют, – отозвался Тиракорда, что-то отыскивая. – Я ищу две недурственные штучки, записанные для вас. Ах, вот и они.
Он запер чулан, вернулся в кабинет, победно потрясая смятыми листочками бумаги, и сел за стол.
– Вот послушайте. Если у отца семь дочерей…
И тут с Атто что-то случилось: он вдруг зажал себе рот обеими руками, закрыл глаза, приподнялся на мысочках и стал на глазах раздуваться. Затем сложился вдвое, сунув лицо под мышку. Меня охватила паника, я не знал, что и думать: плохо ли ему, гневается ли он?
Когда же он вынул голову из-под мышки и уставился на меня, по его полным ужаса и бессилия что-либо изменить глазам я понял: он собирается чихнуть.
На Мелани периодически нападали приступы краткого, но неудержимого чиха, я, кажется, уже упоминал об этом. К счастью, на сей раз ему удалось сдержать позыв. В какое-то мгновение я испугался, что он не устоит на ногах и рухнет на приоткрытую дверь. Но он прислонился к стене, и опасность миновала.
И все же это происшествие на несколько мгновений отвлекло наше внимание от разговора, который мы подслушивали. Удостоверившись, что Атто совладал с собой, я весь обратился в слух. Фразы, которыми обменивались собеседники, были сплошь непонятными.
– Четырнадцать? – устало спросил Дульчибени.
– А вот и нет! Восемь. И знаете почему? Один брат – брат всем дочерям. Ха-ха-ха!
Тиракорда зашелся в астматическом смехе, Дульчибени хранил молчание, а стоило тому успокоиться, попытался перевести разговор на другую тему.
– Ну, как он сегодня?
– Да так себе. Если он не перестанет упрямиться и изматывать себя, улучшения не наступит и он это знает. Возможно, придется отказаться от пиявок и прописать что-нибудь другое, – сопя и вытирая платком слезы, выступившие у него на глазах от смеха, отвечал Тиракорда.
– Вот как? Я думал…
– Я и дальше собирался применять привычные методы, – кивнул врач на потайную дверь, – но теперь вовсе в этом не уверен…
– Позвольте мне заметить, Джованни, – перебил его Дульчибени, – хотя я не врач, но все же думаю – нужно время, чтобы лечение подействовало.
– Знаю, знаю, посмотрим, как пойдет… – каким-то унылым тоном отвечал Тиракорда. – Увы, Сантуччи сам в прескверном состоянии и не может обеспечить больному уход, как в добрые старые времена. Мне предложили заменить его, но я слишком стар. К счастью, вскоре мы получим подспорье: грядет новая смена. Возможно, молодой Ланчизи, которому я помогал и буду помогать всеми возможными способами, займет это место.
– Он тоже ведь, кажется, из Марша?
– Нет, он римлянин. Но я его, так сказать, усыновил. Он посещал наш коллеж в Марше, затем стал моим ассистентом в богадельне Сан-Спирито-ин-Сассия.
– Так будете вы назначать другое лечение или нет?
– Поглядим. Немного деревенского воздуха, возможно, приведет к улучшению состояния больного. А кстати, – вспомнив о записи на листочке, проговорил он. – На одной ферме…
– Послушайте, Джованни, – вдруг взвился Дульчибени. – . Вам прекрасно известно, как ценю я наши встречи, однако…
– Вам снова приснилась ваша дочь? – с обеспокоенной миной на лице поинтересовался Тиракорда. – Я вам много раз говорил, это не ваша вина.
– Да вовсе нет. Видите ли…
– Я понимаю: карантин и все такое. Но я вам уже сказал, это глупость. Если все было так, как вы мне описали, вы не рискуете заразиться, а еще меньше очутиться в лазарете. Нужно верить вашему, как бишь его, Кристожено… он прав.
– Его зовут Кристофано. Но я не об этом. Мне кажется, за мной кто-то следил, когда я шел к вам сюда.
– Ах вон оно что! Будьте спокойны, дружище. Может, вас преследовала речная крыса? Ха-ха-ха! Кстати, я нашел одну у себя в сарае намедни. Вот такую здоровенную. – Он развел в стороны свои руки-коротышки.
Дульчибени ничего не отвечал. Не видя его лица, я все же почувствовал, что он готов взорваться.
– Я понимаю, вы все переживаете ту историю. И все же: мучить себя по прошествии стольких лет. Может, тут есть ваша вина? Так нет же. Однако вы все равно думаете: если бы я служил тогда другому человеку! Ах, если б мне быть тогда художником, стольником, поэтом, кузнецом, стремянным! Все что угодно, только не торговцем.
– Да, бывает, что я думаю именно так, – подтвердил Дульчибени.
– Вот что я вам скажу в таком случае. Будь это так, вам бы никогда не встретить мать вашей дочери, Марии.
– И то верно. И меньшего бы хватило: чтобы на моем пути не повстречался Франческо Ферони.
– Снова-здорово! Да уверены ли вы, что это был он?
– Уверен, это он поддержал мерзкие намерения этой свиньи Хьюгенса.
– Но вы могли бы попытаться вывести их на чистую воду, потребовать расследования…
– Расследования? Да я же вам объяснял: ну кто будет искать дочь рабыни-турчанки? О нет, в сложных делах прибегать к помощи Барджелло не стоит, лучше уж обратиться за помощью к какой-нибудь сволочи.
– И эта сволочь заверила вас, что ничего уже не поделаешь?
– Вот именно, ничего. Ферони и Хьюгенс отвели ее к этому нечестивцу. Я искал, но впустую. Видите этот черный старый сюртук? Я ношу его, купив в портовой лавке, с тех пор как иссякли силы и надежда… И теперь уж не расстанусь с ним. Я искал, долго-долго, платил шпионам и осведомителям по всему миру. Два лучших из них заверили меня, что не осталось ни одной зацепки, что она была продана или же – боюсь, что это так – умерла.
Несколько мгновений оба молчали. Мы с Атто переглянулись, и я прочел в его глазах то же удивление и те же вопросы, которые возникли у меня самого.
Наши новые знакомцы жаловались, что из-за всех этих историй, в которые мы их втянули, они не смогли уделить должного внимания своим привычным занятиям. К тому же по моей вине испорчена часть ценнейшего материала, который они старательно накапливали, а я обрушил на себя в первую нашу встречу. Верилось в это с трудом, и потому для пущей убедительности Джакконио размахивал перед носом аббата огромной зловонной костью, которая якобы попортилась именно в тот раз. Возможно, лишь для того, чтобы не видеть более этого страшного фетиша, аббат почел за лучшее уступить:
– Будь по-вашему. Но больше не желаю ничего слышать о ваших затруднениях.
С этими словами он выгреб из кармана горсть монет и протянул Джакконио. Тот жадно завладел ими, ободрав руку дающего.
– Не выношу этих двоих, – с миной гадливости потирая саднящую ладонь, прошептал Мелани.
– Гр-бр-мр-фр, – принялся вслух подсчитывать добычу Джакконио, перекладывая монеты из одной руки в другую.
– Итожит, – подмигнул мне Угонио. – О, это такой нумизмат!
– Гр-бр-мр-фр, – довольно забурчал Джакконио, ссыпая мелочь в грязную засаленную суму.
Послышался звон, видимо, монет набралось уже немало.
– В конце концов эти два чудовища – ценные помощнику, – поделился со мной Мелани чуть позже, когда Угонио и Джакконио растворились во тьме. – Эта блевотная штука, которую Джакконио совал мне под нос, – просто кость из мясной лавки. А ты говоришь реликвии… Порой не стоит перегибать палку и лучше заплатить. Не то чего доброго наживем себе врагов. Помни: в Риме стоит добиваться победы, но не полной. Этот святой город чтит тех, кто преуспел, одновременно радуясь их неудачам.
Получив вознаграждение, неустрашимые подземные жители передали Атто то, в чем у нас была нужда: дубликаты ключей от каретного сарая Тиракорды, а также от кухни. Мы легко проникли к папскому лекарю, рассчитывая, что в столь поздний час, кроме него самого, бодрствующего в ожидании гостя, все остальные обитатели дома спят.
Миновали кухню, заброшенную спальню, прихожую, а далее пробирались в потемках, ориентируясь по памяти и благодаря слабому лунному свету, проникающему в окна. Затем ступили на винтовую лестницу, залитую приятным светом больших свечей, которые прошлой ночью Атто пришлось задуть, Дабы можно было беспрепятственно выбраться из дома; далее прошли мимо небольшой гостиной между этажами, где нашим глазам вновь во всем великолепии предстали предметы и произведения искусства, коими мы любовались накануне. И вот уже второй этаж. Тьма и тишина полные, но дверь открыта. Мы с аббатом заговорщически перемигнулись: как же, вот-вот переступим порог… чуть ли не инициации. Я ощутил прилив беззаветной, хоть и глупой отваги. Прошлой ночью нам все сошло с рук, отчего бы и этой ночью не быть тому же?
И тут в сенях раздались три удара в дверь. Кто-то пришел Мы вновь бросились к лестнице и поднялись в небольшую комнату, отведенную под библиотеку между вторым и третьим этажом.
Звук шагов донесся сверху, затем снизу: кто-то шаркающей походкой пошел открывать дверь. Мы снова оказались меж двух огней. Атто собрался было задуть свечу (что было рискованно, поскольку могло пробудить нешуточные подозрения у хозяев дома), когда послышался голос Тиракорды:
– Я открою, Парадиза.
Судя по отзвуку шагов, он спустился по лестнице, пересек сени и открыл входную дверь. Раздался радостный возглас хозяина. Посетитель молчал.
– В тиши пропить, – как-то особенно оживленно заговорил Тиракорда, закрывая дверь, и вдруг закончил совершенно неожиданно: – Пришить типов!
У нас с Атто затряслись поджилки.
– Простите, Джованни, я сегодня не в духе. За мной следили, пришлось идти кружным путем.
– Проходите, дорогой друг, будьте как дома.
Прилепившись, словно две улитки, к стене, мы с Атто боялись пошевелиться. Несмотря на краткость и угрожающий характер диалога, который мы услышали, сомнений не было: голос пришедшего принадлежал Дульчибени.
Тиракорда повел друга на второй этаж. Голоса удалились, стукнула дверь. Слегка опомнившись, мы спустились на второй этаж и оказались в большой комнате. Так о многом хотелось расспросить Атто, но молчание было нашей единственной надеждой на спасение.
Комната, в которой мы затаились, была заставлена мебелью и в числе прочего двумя кроватями под балдахинами. Голоса двух собеседников доходили до нас приглушенные расстоянием. Каким-то чудом мне посчастливилось не налететь на сундук.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я с ужасом увидел прямо перед собой два перекошенных гневом лица. Кто-то подстроил-таки нам засаду! Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что это два бюста – один медный, другой каменный. Они были водружены на пьедесталы высотой с мой рост. Рядом таращили свои пустые глазницы гипсовый Геркулес и гладиатор.
Свернув налево, мы оказались, судя по длинной веренице сдвинутых стульев, в комнате ожидания, затем вступили в следующую, более просторную и совсем темную. Голоса хозяина и его гостя доносились из следующей комнаты. С превеликими предосторожностями приблизились мы к незапертой, лишь прикрытой двери. Сквозь щель проникала узкая полоска света. И вновь мы услышали нечто престранное:
– В тиши пропить, пришить типов, – отчеканил Тиракорда, в точности повторив слова, которыми он встретил Дульчибени.
– Типов пришить, пришить типов, – повторил Дульчибени.
– Вот-вот. Обдумайте на досуге. Не это ли является причиной вашего появления у меня?
Лекарь встал и, шаркая ногами, двинулся куда-то влево, исчезнув из поля нашего зрения. Дульчибени сидел к нам спиной.
Комната освещалась двумя толстыми восковыми свечами, покрытыми золотой краской, стоящими на столе, за которым расположились собеседники. Великолепие обстановки наполнило меня удивлением и восхищением. Рядом со свечой стояла посеребренная затейливая корзиночка с восковыми фруктами. Горели свечи и в двух массивных канделябрах, один из которых был установлен на столике из сандалового дерева, а другой – на верху секретера черного дерева с карнизами и гербами из позолоченной меди. Стены были затянуты дорогим атласом малинового цвета; повсюду развешаны полотна с различными приятными для глаз сюжетами – с животными, цветами, людьми. Я узнал Мадонну с младенцем, оплакивание Христа, благовещение святого Себастьяна и вроде бы Ессе Homo.
Но одно полотно несомненно царило в комнате: в золоченой раме с арабесками, растительным орнаментом и фестонами из граненого стекла оно висело в центре самой длинной стены прямо перед нашими глазами и изображало папу Иннокентия XI. Под ним на высоком подножии лежал ковчежец четырехугольной формы из посеребренной и позолоченной меди. Наверняка с уймой мощей. Налево было установлено ложе, а рядом стул с дыркой, покрытый красной парчой. Я тут же догадался, что это был кабинет, где Тиракорда принимал пациентов.
Вне поля нашего зрения открылась и закрылась дверь, врач вернулся к столу.
– Ах я недотепа, оставил их там.
С этими словами он толкнул стену, на которой висел огромный и угрожающий понтифик, и перед нашими изумленными глазами в этой стене образовался проем, створки двери были обиты той же малиновой тканью, что и стены, и хорошо к ним прилегали, так что были незаметны. За потайной дверью находился чулан для хранения врачебных инструментов. Мне даже удалось разглядеть пинцеты, щипцы, бистуреи, аптекарские горшочки, книги, связки листочков бумаги, возможно, для записи результатов медицинского обследования.
– Они все еще там? – спросил Дульчибени.
– Да, и притом неплохо себя чувствуют, – отозвался Тиракорда, что-то отыскивая. – Я ищу две недурственные штучки, записанные для вас. Ах, вот и они.
Он запер чулан, вернулся в кабинет, победно потрясая смятыми листочками бумаги, и сел за стол.
– Вот послушайте. Если у отца семь дочерей…
И тут с Атто что-то случилось: он вдруг зажал себе рот обеими руками, закрыл глаза, приподнялся на мысочках и стал на глазах раздуваться. Затем сложился вдвое, сунув лицо под мышку. Меня охватила паника, я не знал, что и думать: плохо ли ему, гневается ли он?
Когда же он вынул голову из-под мышки и уставился на меня, по его полным ужаса и бессилия что-либо изменить глазам я понял: он собирается чихнуть.
На Мелани периодически нападали приступы краткого, но неудержимого чиха, я, кажется, уже упоминал об этом. К счастью, на сей раз ему удалось сдержать позыв. В какое-то мгновение я испугался, что он не устоит на ногах и рухнет на приоткрытую дверь. Но он прислонился к стене, и опасность миновала.
И все же это происшествие на несколько мгновений отвлекло наше внимание от разговора, который мы подслушивали. Удостоверившись, что Атто совладал с собой, я весь обратился в слух. Фразы, которыми обменивались собеседники, были сплошь непонятными.
– Четырнадцать? – устало спросил Дульчибени.
– А вот и нет! Восемь. И знаете почему? Один брат – брат всем дочерям. Ха-ха-ха!
Тиракорда зашелся в астматическом смехе, Дульчибени хранил молчание, а стоило тому успокоиться, попытался перевести разговор на другую тему.
– Ну, как он сегодня?
– Да так себе. Если он не перестанет упрямиться и изматывать себя, улучшения не наступит и он это знает. Возможно, придется отказаться от пиявок и прописать что-нибудь другое, – сопя и вытирая платком слезы, выступившие у него на глазах от смеха, отвечал Тиракорда.
– Вот как? Я думал…
– Я и дальше собирался применять привычные методы, – кивнул врач на потайную дверь, – но теперь вовсе в этом не уверен…
– Позвольте мне заметить, Джованни, – перебил его Дульчибени, – хотя я не врач, но все же думаю – нужно время, чтобы лечение подействовало.
– Знаю, знаю, посмотрим, как пойдет… – каким-то унылым тоном отвечал Тиракорда. – Увы, Сантуччи сам в прескверном состоянии и не может обеспечить больному уход, как в добрые старые времена. Мне предложили заменить его, но я слишком стар. К счастью, вскоре мы получим подспорье: грядет новая смена. Возможно, молодой Ланчизи, которому я помогал и буду помогать всеми возможными способами, займет это место.
– Он тоже ведь, кажется, из Марша?
– Нет, он римлянин. Но я его, так сказать, усыновил. Он посещал наш коллеж в Марше, затем стал моим ассистентом в богадельне Сан-Спирито-ин-Сассия.
– Так будете вы назначать другое лечение или нет?
– Поглядим. Немного деревенского воздуха, возможно, приведет к улучшению состояния больного. А кстати, – вспомнив о записи на листочке, проговорил он. – На одной ферме…
– Послушайте, Джованни, – вдруг взвился Дульчибени. – . Вам прекрасно известно, как ценю я наши встречи, однако…
– Вам снова приснилась ваша дочь? – с обеспокоенной миной на лице поинтересовался Тиракорда. – Я вам много раз говорил, это не ваша вина.
– Да вовсе нет. Видите ли…
– Я понимаю: карантин и все такое. Но я вам уже сказал, это глупость. Если все было так, как вы мне описали, вы не рискуете заразиться, а еще меньше очутиться в лазарете. Нужно верить вашему, как бишь его, Кристожено… он прав.
– Его зовут Кристофано. Но я не об этом. Мне кажется, за мной кто-то следил, когда я шел к вам сюда.
– Ах вон оно что! Будьте спокойны, дружище. Может, вас преследовала речная крыса? Ха-ха-ха! Кстати, я нашел одну у себя в сарае намедни. Вот такую здоровенную. – Он развел в стороны свои руки-коротышки.
Дульчибени ничего не отвечал. Не видя его лица, я все же почувствовал, что он готов взорваться.
– Я понимаю, вы все переживаете ту историю. И все же: мучить себя по прошествии стольких лет. Может, тут есть ваша вина? Так нет же. Однако вы все равно думаете: если бы я служил тогда другому человеку! Ах, если б мне быть тогда художником, стольником, поэтом, кузнецом, стремянным! Все что угодно, только не торговцем.
– Да, бывает, что я думаю именно так, – подтвердил Дульчибени.
– Вот что я вам скажу в таком случае. Будь это так, вам бы никогда не встретить мать вашей дочери, Марии.
– И то верно. И меньшего бы хватило: чтобы на моем пути не повстречался Франческо Ферони.
– Снова-здорово! Да уверены ли вы, что это был он?
– Уверен, это он поддержал мерзкие намерения этой свиньи Хьюгенса.
– Но вы могли бы попытаться вывести их на чистую воду, потребовать расследования…
– Расследования? Да я же вам объяснял: ну кто будет искать дочь рабыни-турчанки? О нет, в сложных делах прибегать к помощи Барджелло не стоит, лучше уж обратиться за помощью к какой-нибудь сволочи.
– И эта сволочь заверила вас, что ничего уже не поделаешь?
– Вот именно, ничего. Ферони и Хьюгенс отвели ее к этому нечестивцу. Я искал, но впустую. Видите этот черный старый сюртук? Я ношу его, купив в портовой лавке, с тех пор как иссякли силы и надежда… И теперь уж не расстанусь с ним. Я искал, долго-долго, платил шпионам и осведомителям по всему миру. Два лучших из них заверили меня, что не осталось ни одной зацепки, что она была продана или же – боюсь, что это так – умерла.
Несколько мгновений оба молчали. Мы с Атто переглянулись, и я прочел в его глазах то же удивление и те же вопросы, которые возникли у меня самого.