Страница:
Неровная поверхность древней римской дороги, по которой мы теперь неслись, представляла для нас страшную опасность. Мы чудом избежали столкновения с двумя римскими колоннами, лежащими на земле, проехали под аркой Тита и на бешеной скорости пустились под откос. Казалось, ничто уже не в силах остановить нас.
– Каналья, отправляйся в ад, – громко с ненавистью прокричал Дульчибени.
– Гр-бр-мр-фр, – послышалось в ответ.
И в ту самую минуту, когда карета на всех парах влетела на широкую площадь, на которой шестнадцать веков возвышаются великолепные и безразличные к происходящему у их подножия руины Колизея, противник Дульчибени словно куль скатился с передка кареты.
И пока на нас неудержимо надвигалась раскинувшаяся величественным амфитеатром громада, из-под колес донесся хруст. Задняя ось не выдержала долгой гонки, и карета накренилась вправо. Не дожидаясь, когда она окончательно завалится набок, мы с Атто спрыгнули и покатились по земле, вопя от страха и стараясь избежать огромных колес. Лошади заспотыкались, попадали, а карета с двумя ездоками, пролетев еще несколько метров, врезалась в покрытую камнями и заросшую бурьяном землю.
В следующие секунды рассудок мой помрачился, а когда я поднялся с земли, то не сразу пришел в себя, хотя был цел и невредим. Карета лежала на боку, одно ее колесо вращалось в пустоте, факелы погасли и дымились.
Та серая масса, что чуть раньше скатилась на землю, была не чем иным, как Джакконио, сброшенным Дульчибени. Мы ус – пели кинуть на него лишь взгляд, поскольку наше внимание тут же привлекло движение внутри кареты. Атто указал мне на дверцу, открытую в небо. Мы без слов поняли друг друга и, не колеблясь, бросились к ней. Тиракорда стонал и был в полубессознательном состоянии. Я опередил Атто и вырвал у него из рук тяжелый кожаный сундучок с металлическими уголками, в котором что-то позвякивало. Именно его видели мы в руках Джакконио: это была герметичная емкость для перевозки пиявок.
– Он у нас в руках! Бежим!
Но не успел я закончить фразу, как чья-то сильная рука грубо отбросила меня на жесткую землю. И я покатился по ней, что тюк. Судя по всему, Дульчибени опамятовался от удара, подскочил ко мне и попытался вырвать у меня сундук, но я сложился вокруг него, как еж, закрывая свою добычу руками, ногами, грудью. Ему удалось приподнять меня, но не разлучить меня с нею.
И пока старый янсенист давил на меня всем своим тяжелым телом и избивал, аббат Мелани пытался остановить его. Однако не тут-то было: казалось, в Дульчибени вселилась сила сотни человек. Все трое покатились мы по земле, переплетясь в яростный клубок.
– Прочь, Мелани, – вопил Дульчибени. – Ты не ведаешь, что творишь!
– Ты и правда захотел убить папу, чтобы отомстить за дочь? За эту наполовину темнокожую бастардку?
– Не тебе… – задохнувшись, начал было Дульчибени, но Атто удалось заломить ему руку.
Тут Помпео нанес ему удар кулаком по носу, отчего аббат отлетел в сторону и застонал.
Я все еще цеплялся за сундук, когда Дульчибени повернулся ко мне. Ужас сковал меня, я не смел пошевелиться. Он схватил меня за запястья и стал их выворачивать. Я выпустил свою добычу. Он подхватил сундук и бросился к карете.
В свете луны я наблюдал за его действиями. Вскоре он показался снова: спрыгнул на землю с ношей в левой руке.
– Подай мне вон то, с заднего сиденья, – проговорил он, обращаясь к Тиракорде.
Затем протянул правую руку и выхватил протянутый ему пистолет. Вместо того чтобы перезаряжать первый, он предпочел взять с собой второй, заряженный. Атто поднялся с земли и бросился к карете.
– Аббат Мелани, – проговорил Дульчибени с угрозой и насмешкой в голосе, – раз тебе так нравится выслеживать, не стесняйся, – и бросился к Колизею.
– Стой! Отдай сундук! – приказал Атто.
– Господин Атто, Дульчибени… – попытался я предупредить его.
– …вооружен. Знаю, – ответил Атто, из осторожности приседая. – Но это не значит, что мы должны его прошляпить.
Я был поражен решительным тоном, каким Атто произнес эти слова, и мне открылось вдруг, что творилось в его душе и в мыслях и почему он не колеблясь вскочил на задок тиракордо-вой кареты и рисковал жизнью, преследуя Дульчибени.
Естественная склонность Атто вмешиваться во всякого рода темные дела, как и непомерная гордыня, распиравшая его, стоило ему учуять заговорщиков, до сих пор не получили должного удовлетворения. Пойдя по следам Дульчибени, он был вовлечен в водоворот событий и уже не мог и не хотел отступать. Ему позарез нужно было дойти до мельчайших подробностей. Атто шел по следу не ради того, чтобы отобрать у кого-то зараженных пиявок, он преследовал чужие тайны.
И пока все эти догадки и озарения с бешеной скоростью замелькали перед моим мысленным взором, Дульчибени успел уже добежать до Колизея.
– За ним! Пригибайся к земле, – бросил мне Атто.
Не смея воспротивиться, осознавая выпавшую на нашу долю миссию, я перекрестился и бесстрашно устремился вперед.
Мгновение – и Дульчибени исчез под темными арочными пролетами. Атто же кинулся вправо, словно собирался проделать тот же путь, что и Дульчибени, только обогнув Колизей с внешней стороны.
– Мы должны перехватить его, пока он снова не воспользовался своим пистолетом, – шепнул он мне.
Петляя, мы достигли аркад, вскарабкались на одну из мощных несущих колонн, подобно плющу, обвивающему каменные глыбы, и заглянули внутрь: никаких признаков человеческого присутствия.
Мы продолжили путь, не переставая прислушиваться. Второй раз в жизни оказался я в Колизее. Мне было известно, что это обиталище сов, летучих мышей, сутенеров, воров и злодеев всех сортов, прячущихся от правосудия либо замышляющих недоброе. Повсюду, за исключением тех мест, куда попадал лунный свет, тьма была полной.
Мы продвигались вперед крадучись и очень осторожно, стараясь не споткнуться на неровных, ушедших в землю камнях. И все же неизбежный шум, производимый нами при ходьбе, отдавался от сводов арок и стен. Стена, отделяющая амфитеатр от арочных пролетов, была испещрена окошками, позволяющими видеть арену. И вдруг почти полная тишина, царящая в Колизее в этот час, была нарушена словами, произнесенными четким голосом, заставившим нас вздрогнуть.
– Бедный Мелани, до конца своих дней раб своего короля. Атто встрепенулся.
– Дульчибени, где ты?
– Возношусь на небо, хочу разглядеть Бога поближе, – прозвучало в ответ после минутной паузы из какого-то непонятного места, казавшегося одновременно и близким, и далеким.
Напрасно мы озирались и таращили глаза.
– Погоди, поговорим, – предложил Атто. – Если ты меня послушаешь, я тебя не выдам.
– Знаешь, аббат, а я вовсе не против. Но сперва отыщи меня. Голос стал удаляться. Он шел не от арок и не снаружи.
– Он внутри, – сделал вывод Атто.
Гораздо позже, много времени спустя, я узнаю, что стене, отделяющей амфитеатр от аркад и позволяющей видеть арену, постоянно наносился ущерб. Попасть на арену законным образом можно было лишь через проходы, расположенные с двух сторон здания, ночью забранные деревянными опускными решетками. Всякие дурные люди, превращавшие руины в свое пристанище, проделывали в этой стене бреши, а властям было недосуг их вновь заделывать.
Дульчибени наверняка воспользовался такой брешью для проникновения внутрь.
– Сюда, Мелани, сюда. – Голос Дульчибени не переставал удаляться.
– Проклятие, я не… Вот она! – воскликнул вдруг Атто. Это была даже не брешь, а просто увеличенная в размерах амбразура в стене на высоте половины человеческого роста. Мы полезли в нее, помогая друг другу. Пробираясь на арену, я испытал страх, когда чья-то рука схватила меня за плечо. При мысли, что это один из преступников, которыми кишели руины, я чуть было не завопил, но привычное «гр-бр-мр-фр» успокоило меня.
Убедившись, что это Джакконио, я облегченно вздохнул и сообщил Атто, что в нашем полку прибыло.
Аббат отправился на разведку, мы за ним, по одному из многочисленных коридоров, протянувшихся между стенами Колизея и ареной, чей песок несколькими веками ранее впитывал в себя кровь гладиаторов, львов и мучеников, приносимых в жертву безумию языческих толп.
Мы шли гуськом вдоль высоких каменных стен, спускающихся к центру Колизея, на которых когда-то располагались места для публики. Ночной час, влажность, зловоние, шедшее от полуразрушенных стен, арочных пролетов и пешеходных мостиков, вместе со свистом снующих над нами летучих мышей придавали Колизею угрожающий и неспокойный вид. Запахи плесени и тлена мешали Джакконио – это при его-то феноменальных способностях – определить, где находился Дульчибени. Я видел, как Джакконио раз за разом поднимал свой сверхчувствительный орган и с животным шумом втягивал в себя воздух. Лишь лунный свет, заливавший самые верхние белокаменные ступени, хоть немного успокаивал и позволял продвигаться вперед, не угождая в то и дело попадающиеся на пути провалы.
Поиски ни к чему не приводили.
– Дульчибени, где ты? – крикнул, остановившись, Атто. Ответом ему было тревожное молчание руин.
– А что, если нам разделиться? – предложил я.
– Не может быть и речи. Кстати, что сталось с твоими друзьями? – обратился Атто к Джакконио.
– Гр-бр-мр-фр, – отвечал тот, жестикулируя и давая понять, что скоро подойдет вся шайка.
– Что ж, подкрепление не помешает…
– Эй ты, раб коронованных особ, отчего ты меня никак не поймаешь?
Дульчибени подстрекал нас к активным действиям. На сей раз он явно находился над нами.
– Янсенист, тупица, – чуть слышно произнес Атто, раздраженный провокационным обращением к нему Дульчибени, и добавил громче: – Помпео, иди сюда, я хочу всего лишь поговорить с тобой.
Зычный хохот раздался сверху.
– Хорошо, я приду сам, – отвечал Атто.
Заявить об этом было проще, чем сделать. Внутренность Колизея, включая арену, представляла собой лабиринт из развалившихся стен, попорченных архитравов и полуобрушенных колонн, имевших вид какого-то фантастического леса, в котором было трудно сориентироваться еще и оттого, что свет луны едва пробивался сквозь затянутое облаками небо.
Веками Колизей был брошен на произвол судьбы, затем превращен в карьер по добыче мрамора и камня для многочисленных церквей, возводимых понтификами. Как я уже сказал, остались лишь стены, на которых прежде были расположены ступени с местами для зрителей, они веером поднимались от арены к верхушке внешней стены. Вкупе с узкими проходами, связующими круговые и концентрические коридоры, все это являло собой в нынешнем виде хаотическое нагромождение камней.
Мы бодро передвигались по одному из круговых коридоров, пытаясь определить, откуда доносился голос. Все было напрасно. Тогда Атто снова бросил вопросительный взгляд на Джакконио, но попытка того на нюх распознать местонахождение господина из Марша и на этот раз не увенчалась успехом.
Дульчибени словно бы догадался о возникших у нас затруднениях, потому как вновь подал голос:
– Аббат Мелани, я теряю терпение.
Против всякого ожидания, голос раздался совсем близко, но эхо мешало установить, откуда именно он шел. Любопытное дело, стоило смолкнуть эху, как послышался другой звук, хорошо мне знакомый – будто бы кто-то втягивал в себя носом табак. Этот звук повторился несколько раз.
– Вы слышали? – одними губами спросил я у Атто. – Как будто… он нюхает табак.
– Вот странно, в такую минуту, – удивился Мелани.
– Сегодня вечером он делал то же самое, когда отказался спуститься к ужину.
– То бишь накануне того, как приступить к приведению в исполнение своего плана, – отметил аббат.
– Вот именно. Я и раньше заставал его за этим занятием – перед тем как держать речь о браках между коронованными особами, об утративших стыд и совесть монархах, и еще не раз. Я обратил внимание, что после понюшки этого порошка он оживляется, словно бы становится сильнее. Как будто это помогает ему прочистить мозги или… снять усталость, снова обрести силы.
– Кажется, я все понял, – прошептал Атто, но не успел ничего объяснить.
Джакконио вцепился в нас и потащил за собой на середину арены, рассчитав, что там ему будет легче принюхаться. И впрямь, оказавшись на открытом месте, он потянул носом и вздрогнул.
– Гр-бр-мр-фр, – ткнул он в сторону величавых стен.
– Ты уверен? – в один голос спросили мы, испуганно озирая опасные и труднодоступные руины.
Джакконио кивнул головой, и мы тут же направились к указанному им месту.
Амфитеатр имеет четыре яруса, три нижних представляют собой идущие по всему эллипсу арочные пролеты, разделенные пилястрами и полуколоннами. Джакконио указал нам на средний ярус, по высоте намного превосходящий наш постоялый двор.
– Как мы туда заберемся? – спросил его Мелани, забыв понизить голос.
– Попроси своих обормотов помочь тебе, – крикнул Дульчибени.
– Ты прав, неплохая мысль, – бросил он в ответ, а затем примолвил потише, обращаясь к Джакконио: – Ты не ошибся, голос доносится оттуда?
Джакконио, не дожидаясь, двинулся вперед и подвел нас к одной из двух деревянных решеток, которыми забраны оба проема на концах эллипса, открытых только днем. От решетки начиналась широкая и крутая лестница, уходившая куда-то наверх и тонущая в самом чреве Колизея.
– Он поднялся здесь, – согласился Мелани. Лестница вывела нас на второй ярус. Огромный коридор опоясывал весь амфитеатр на довольно-таки приличной высоте. Причем света здесь, в этих удаленных от cavea[185] мест, было гораздо больше. Отсюда открывался величественный вид как на арену, на пологие стены, прежде служившие местом расположения зрительских рядов, так и на стены над ними, которыми был обнесен древний цирк. Зрелище было столь захватывающее, что мы чуть было не забыли во время краткой передышки, что привело нас сюда.
Однако сиплый и резкий голос Дульчибени вернул нас к действительности.
– Ты почти у цели, шпион короля.
И тотчас раздался выстрел. Мы как по команде повалились на камни. Дульчибени стрелял по нам.
Что-то затрещало всего в нескольких шагах от нас, отчего мы снова испуганно встрепенулись. Передвигаясь на четвереньках, я нащупал пистолет Дульчибени, расколовшийся при падении.
– Дважды промахнулся! Жаль. Смелей, Мелани, теперь у нас равные силы.
Я протянул куски пистолета Атто. Тот задумчиво смотрел в сторону Дульчибени, и пока мы приближались к нему, проговорил:
– Чего-то я все же никак не возьму в толк.
Я тоже был озадачен. Сомнения одолели меня, уже когда я поднимался по лестнице. К чему Дульчибени было увлекать нас в это странное преследование при свете луны, теряя драгоценное время и рискуя попасться с поличным? Зачем ему требовалось непременно затащить аббата на высоту, пообещав признаться во всем, что тот ни пожелает?
Пока мы, задыхаясь, преодолевали старинные, разрушенные временем ступени, послышалось эхо дальних криков, что-то вроде воинственного клича многих глоток, словно войска сошлись в условленном месте.
– Я предвидел это, – произнес Мелани. – Сбиры подоспели, бешеная езда Дульчибени не могла остаться незамеченной.
Насмешки со стороны нашей жертвы облегчили нам задачу установить ее местонахождение, однако вместе с тем стало ясно, что будет ой как нелегко до нее добраться. Оказалось, что Дульчибени взгромоздился на стену, служившую основанием для зрительских рядов, от которых теперь ничего не осталось. От коридора, в котором мы находились, она под углом поднималась к самому верху Колизея, где во внешней стене было проделано окошко.
Он сидел, удобно устроившись под окошком, прислонившись спиной к стене, в руках его по-прежнему был сундучок. Я был поражен дерзостью, с какой он туда взобрался: стена, у которой он примостился, нависала над пустотой, страшная смерть ждала того, кто свалился бы оттуда, за окошком была пропасть, по высоте равнявшаяся двум домам. Странно, но Дульчибени, казалось, это не смущало. Три страшные бездны раскинулись у его ног: арена Колизея, внешняя пропасть и небо, обрамлявшее грандиозное место действия происходящего.
Теперь нас отделяло от того, за кем мы гнались, пространство, не превышающее ширину обычной улицы.
– Вот они, спасители ростовщика из Комо в тиаре, дикого и ненасытного зверя! – воскликнул Дульчибени и зашелся в хохоте, показавшемся мне принужденным, словно он был плодом странного союза гнева и радости.
Атто бросил на нас вопросительный взгляд. Дульчибени вновь принялся втягивать в себя порошок.
– Знаешь, я понял, – заявил Атто.
– Ну давай, Мелани, скажи, что ты понял.
– Что этот табак – вовсе не табак.
– Браво! Хочешь, скажу тебе кое-что? Ты прав. Внешность бывает обманчива.
– Ты нюхаешь эти листья, эту…
– Мамакоку! – наконец сообразил я.
– Какая прозорливость! Примите мое восхищение, – язвительно отвечал Дульчибени.
– Вот отчего ты не устаешь ночами, но днем ты раздражителен и потому продолжаешь нюхать ее в толченом виде и днем. Оттого-то тебе случается держать речи перед зеркалом, воображая, что перед тобой твоя дочь. Когда ты заводишь один из своих безумных монологов по поводу монархов и династий, ты воспламеняешься и никто не в силах остановить тебя, поскольку это растение поддерживает физические способности, но… затуманивает рассудок и делает тебя одержимым. Или я ошибаюсь?
– Я вижу, ты получил много удовольствия, обучая своего ученика ремеслу шпиона, вместо того чтобы предоставить его собственной судьбе, наиболее подходящей таким, как он, – быть паяцем при дворе или гаером, – ответил Дульчибени, гнусаво хохоча. Это было сказано в отместку за то, что я подслушивал у него под дверью и обо всем доносил аббату.
Дульчибени легко вскочил на ноги, забыв о бездне, и взобрался, невзирая на мешавший ему сундучок, на гребень внешней стены в три метра шириной. Выпрямившись, он стоял высоко над нами, а неподалеку от него, справа, высился деревянный крест в человеческий рост, установленный на Колизее в знак того, что памятник освящен в честь христианских мучеников.
Дульчибени бросил взгляд вниз, по другую сторону стены. – Смелее, Мелани, скоро подоспеет твоя помощь. Сбиры уже тут как тут.
– Ну а пока они не сбежались, не скажешь ли, почему ты желаешь смерти Иннокентия XI?
– А ты поломай себе голову, – отходя от края, предложил Дульчибени.
Атто за это время удалось взобраться повыше и приблизиться к Дульчибени.
– Что он тебе сделал, черт побери? – задушенным голосом спросил он. – Посрамил христианскую веру, покрыл ее стыдом? Ты ведь так думаешь, не правда ли? Скажи, Помпео, одержимый, как и все янсенисты. Ты ненавидишь весь свет, поскольку тебе не удается возненавидеть самого себя.
Дульчибени хранил молчание. Цепляясь за камни, Атто с трудом карабкался на стену, где находился его противник.
– Опыты на острове, посещения Тиракорды, ночи, проведенные под землей. И все это ради маленькой беспородной сучки, к тому же еще и не христианки, бедный сумасшедший! Тебе бы благодарить Хьюгенса и старого слюнтяя Ферони, которые оказали ей честь, лишив девственности, прежде чем выбросить в море.
Я был потрясен грубостью аббата, но скоро понял: Атто провоцировал Дульчибени с целью заставить раскрыться, и достиг-таки цели.
– Молчал бы уж, кастрат, стыд Божий, вообще ни на что не годный, – взревел вдруг Дульчибени. – Я давно знал, что ты питаешься дерьмом, но что ты так им переполнен…
– Твоя дочь, Помпео, – прервал его Атто, – ее хотел купить старик Ферони, не так ли?
От удивления Дульчибени застонал.
– Продолжай. Ты на верном пути, – только и выдавил он из себя.
– Так вот, – продолжал Атто, задыхаясь, – Хьюгенс занимался делами Ферони и по этой причине часто общался с Одескальки, а значит, и с тобой. Однажды он заприметил твою дочку и влюбился. Как обычно, это дурак Ферони пожелал исполнить его прихоть любой ценой. Он попросил Одескальки продать ее, чтобы потом, когда Хьюгенс ею насытится, избавиться от нее. Возможно, он получил ее из рук самого Иннокентия XI, тогда еще кардинала.
– Из его рук и рук его племянника Ливио, будь они прокляты, – поправил его Дульчибени.
– Воспротивиться этому на законных основаниях ты не мог, поскольку не женился на матери девчонки, несчастной турецкой рабыне, вот почему твоя дочь тебе не принадлежала, а была собственностью Одескальки. Но ты нашел способ воздействия на это семейство: затеять скандал, запятнать честь Одескальки. Словом, ты их шантажировал.
Дульчибени молчал, что выглядело как подтверждение правильности сказанного.
– Мне не хватает одной детали. Когда была похищена твоя дочь?
– В тысяча шестьсот семьдесят шестом, – ледяным тоном отвечал Дульчибени. – Ей было двенадцать лет.
– Накануне конклава, так ведь? – Атто продолжал шаг за шагом приближаться к своему противнику.
– Верно.
– Готовились к выборам нового папы, и кардинал Бенедетто Одескальки, не добравший всего ничего на предыдущем конклаве, чтобы стать папой, настроился на победу во что бы то ни стало. И был у тебя в руках: если бы новость о неблаговидном поступке достигла ушей других кардиналов, разгорелась бы такая свара, что ему вообще пришлось бы расстаться с мыслью быть избранным. Так ли?
– Так-то оно так, – не скрывая удивления, подтвердил Дульчибени.
– Но о каком деле шла речь, Помпео? В чем провинились Одескальки?
– Сначала закончи свою историю, – мрачно процедил Дульчибени.
Ночной ветер ощущался на высоте гораздо сильнее, чем внизу. Я уж и не знал, дрожу ли я от страха или от холода.
– С большим удовольствием, Помпео; ты думал, тебе удастся воспрепятствовать продаже твоей дочери, но не тут-то было. Ферони при пособничестве Одескальки похитил ее и надолго закрыл тебе рот, дав время Бенедетто избраться на папский престол. Ты пытался найти дочь, но был очень нерасторопен.
– Я объездил всю Голландию вдоль и поперек. Одному Богу известно: большего я сделать не мог, – взревел Дульчибени.
– Ты стал жертвой страшного случая: кто-то вышвырнул тебя из окна. Но ты выжил.
– Фортуна была на моей стороне: меня спасла живая изгородь под окном. Продолжай, Мелани.
После этого уточнения Атто заколебался, видимо, почувствовал, что зашел слишком далеко. Я, в свою очередь, тоже задался вопросом, почему Дульчибени терпит все это.
– Ты бежал из Рима, тебя преследовали, тебе угрожали, – продолжал между тем Атто. – Остальное было мне уже известно. Ты сделался янсенистом, в Неаполе повстречался с Фуке. Но кое-что мне все же непонятно: зачем мстить теперь, когда прошло столько лет? Может, потому, что… Ах, я понял. – Аббат поднес руку ко лбу, что означало крайнее удивление. Расстояние между ним и Дульчибени постепенно сокращалось. – Конечно же, в Вене идут бои. Если убить папу сейчас, союз христиан распадется, турки победят и опустошат Европу, не так ли? – изменившимся от возмущения голосом закончил он.
– Европа и без того уже опустошена, своими же государями.
– О безумец! Ты хотел… ты хочешь…
И тут на Мелани напал чих, какого еще не бывало. Его так корежило, что недолго было и сверзиться с огромной высоты.
– Проклятие! – обиженно проговорил он. – Прежде только одно могло заставить меня чихать: голландское полотно. Теперь понятно, отчего я так часто чихаю с тех пор, как оказался в этом проклятом постоялом дворе.
Я тоже понял, что он имел в виду: виной тому было старое голландское полотно, из которого изготовили платье Дульчибени. Однако мне тут же припомнилось, как Атто чихал и при мне. Видно, это случалось тогда, когда я навещал его после общения с янсенистом. Если только не…
Однако умозаключения пришлось отложить до лучших времен. Дульчибени отчего-то не спускал глаз с кареты Тиракорды.
– Ты еще не во всем мне сознался, Помпео, – обретя равновесие и усевшись на стене, вновь заговорил Атто. – Как именно шантажировал ты Одескальки? С помощью чего держал кардинала Бенедетто в руках?
– Мне больше нечего добавить, – вновь бросив взгляд вниз, отвечал Дульчибени.
– Э нет, так просто тебе не отделаться! Да к тому же история с твоей дочерью тоже не слишком складная. Этого мало, чтобы покуситься на жизнь понтифика. Посуди сам. Ты отказываешься сперва жениться на матери своего ребенка, а потом идешь на любые безумства, чтобы отомстить за дочь? Нет, что-то тут не то. И потом наш папа – не враг янсенистам. Ну же, говори, Помпео!
– Тебя это не касается…
– Ты не можешь…
– Мне больше не о чем разговаривать с прихвостнем короля.
– Но ведь ты, кажется, хотел оказать немалую услугу этому королю, пустив в ход пиявки. Одним ударом освободить его от папы и от Вены.
– Неужто ты и впрямь думаешь, что Людовик XIV выиграет от этого всего? – взревел Дульчибени. – Да османская волна смоет и французского короля. Никакой пощады предателям – вот правило победителя.
– Ах, так, значит, в этом заключается твой план возрождения подлинной христианской веры! Да ты и впрямь закоренелый янсенист. Что ж, давай сметем с лица земли Римскую Католическую Церковь и христианских государей, сожжем алтари, вернемся ко временам мучеников: пусть турки перережут всех, зато вера укрепится! И ты в это веруешь? Кто же из нас двоих более заблуждается?
– Каналья, отправляйся в ад, – громко с ненавистью прокричал Дульчибени.
– Гр-бр-мр-фр, – послышалось в ответ.
И в ту самую минуту, когда карета на всех парах влетела на широкую площадь, на которой шестнадцать веков возвышаются великолепные и безразличные к происходящему у их подножия руины Колизея, противник Дульчибени словно куль скатился с передка кареты.
И пока на нас неудержимо надвигалась раскинувшаяся величественным амфитеатром громада, из-под колес донесся хруст. Задняя ось не выдержала долгой гонки, и карета накренилась вправо. Не дожидаясь, когда она окончательно завалится набок, мы с Атто спрыгнули и покатились по земле, вопя от страха и стараясь избежать огромных колес. Лошади заспотыкались, попадали, а карета с двумя ездоками, пролетев еще несколько метров, врезалась в покрытую камнями и заросшую бурьяном землю.
В следующие секунды рассудок мой помрачился, а когда я поднялся с земли, то не сразу пришел в себя, хотя был цел и невредим. Карета лежала на боку, одно ее колесо вращалось в пустоте, факелы погасли и дымились.
Та серая масса, что чуть раньше скатилась на землю, была не чем иным, как Джакконио, сброшенным Дульчибени. Мы ус – пели кинуть на него лишь взгляд, поскольку наше внимание тут же привлекло движение внутри кареты. Атто указал мне на дверцу, открытую в небо. Мы без слов поняли друг друга и, не колеблясь, бросились к ней. Тиракорда стонал и был в полубессознательном состоянии. Я опередил Атто и вырвал у него из рук тяжелый кожаный сундучок с металлическими уголками, в котором что-то позвякивало. Именно его видели мы в руках Джакконио: это была герметичная емкость для перевозки пиявок.
– Он у нас в руках! Бежим!
Но не успел я закончить фразу, как чья-то сильная рука грубо отбросила меня на жесткую землю. И я покатился по ней, что тюк. Судя по всему, Дульчибени опамятовался от удара, подскочил ко мне и попытался вырвать у меня сундук, но я сложился вокруг него, как еж, закрывая свою добычу руками, ногами, грудью. Ему удалось приподнять меня, но не разлучить меня с нею.
И пока старый янсенист давил на меня всем своим тяжелым телом и избивал, аббат Мелани пытался остановить его. Однако не тут-то было: казалось, в Дульчибени вселилась сила сотни человек. Все трое покатились мы по земле, переплетясь в яростный клубок.
– Прочь, Мелани, – вопил Дульчибени. – Ты не ведаешь, что творишь!
– Ты и правда захотел убить папу, чтобы отомстить за дочь? За эту наполовину темнокожую бастардку?
– Не тебе… – задохнувшись, начал было Дульчибени, но Атто удалось заломить ему руку.
Тут Помпео нанес ему удар кулаком по носу, отчего аббат отлетел в сторону и застонал.
Я все еще цеплялся за сундук, когда Дульчибени повернулся ко мне. Ужас сковал меня, я не смел пошевелиться. Он схватил меня за запястья и стал их выворачивать. Я выпустил свою добычу. Он подхватил сундук и бросился к карете.
В свете луны я наблюдал за его действиями. Вскоре он показался снова: спрыгнул на землю с ношей в левой руке.
– Подай мне вон то, с заднего сиденья, – проговорил он, обращаясь к Тиракорде.
Затем протянул правую руку и выхватил протянутый ему пистолет. Вместо того чтобы перезаряжать первый, он предпочел взять с собой второй, заряженный. Атто поднялся с земли и бросился к карете.
– Аббат Мелани, – проговорил Дульчибени с угрозой и насмешкой в голосе, – раз тебе так нравится выслеживать, не стесняйся, – и бросился к Колизею.
– Стой! Отдай сундук! – приказал Атто.
– Господин Атто, Дульчибени… – попытался я предупредить его.
– …вооружен. Знаю, – ответил Атто, из осторожности приседая. – Но это не значит, что мы должны его прошляпить.
Я был поражен решительным тоном, каким Атто произнес эти слова, и мне открылось вдруг, что творилось в его душе и в мыслях и почему он не колеблясь вскочил на задок тиракордо-вой кареты и рисковал жизнью, преследуя Дульчибени.
Естественная склонность Атто вмешиваться во всякого рода темные дела, как и непомерная гордыня, распиравшая его, стоило ему учуять заговорщиков, до сих пор не получили должного удовлетворения. Пойдя по следам Дульчибени, он был вовлечен в водоворот событий и уже не мог и не хотел отступать. Ему позарез нужно было дойти до мельчайших подробностей. Атто шел по следу не ради того, чтобы отобрать у кого-то зараженных пиявок, он преследовал чужие тайны.
И пока все эти догадки и озарения с бешеной скоростью замелькали перед моим мысленным взором, Дульчибени успел уже добежать до Колизея.
– За ним! Пригибайся к земле, – бросил мне Атто.
Не смея воспротивиться, осознавая выпавшую на нашу долю миссию, я перекрестился и бесстрашно устремился вперед.
Мгновение – и Дульчибени исчез под темными арочными пролетами. Атто же кинулся вправо, словно собирался проделать тот же путь, что и Дульчибени, только обогнув Колизей с внешней стороны.
– Мы должны перехватить его, пока он снова не воспользовался своим пистолетом, – шепнул он мне.
Петляя, мы достигли аркад, вскарабкались на одну из мощных несущих колонн, подобно плющу, обвивающему каменные глыбы, и заглянули внутрь: никаких признаков человеческого присутствия.
Мы продолжили путь, не переставая прислушиваться. Второй раз в жизни оказался я в Колизее. Мне было известно, что это обиталище сов, летучих мышей, сутенеров, воров и злодеев всех сортов, прячущихся от правосудия либо замышляющих недоброе. Повсюду, за исключением тех мест, куда попадал лунный свет, тьма была полной.
Мы продвигались вперед крадучись и очень осторожно, стараясь не споткнуться на неровных, ушедших в землю камнях. И все же неизбежный шум, производимый нами при ходьбе, отдавался от сводов арок и стен. Стена, отделяющая амфитеатр от арочных пролетов, была испещрена окошками, позволяющими видеть арену. И вдруг почти полная тишина, царящая в Колизее в этот час, была нарушена словами, произнесенными четким голосом, заставившим нас вздрогнуть.
– Бедный Мелани, до конца своих дней раб своего короля. Атто встрепенулся.
– Дульчибени, где ты?
– Возношусь на небо, хочу разглядеть Бога поближе, – прозвучало в ответ после минутной паузы из какого-то непонятного места, казавшегося одновременно и близким, и далеким.
Напрасно мы озирались и таращили глаза.
– Погоди, поговорим, – предложил Атто. – Если ты меня послушаешь, я тебя не выдам.
– Знаешь, аббат, а я вовсе не против. Но сперва отыщи меня. Голос стал удаляться. Он шел не от арок и не снаружи.
– Он внутри, – сделал вывод Атто.
Гораздо позже, много времени спустя, я узнаю, что стене, отделяющей амфитеатр от аркад и позволяющей видеть арену, постоянно наносился ущерб. Попасть на арену законным образом можно было лишь через проходы, расположенные с двух сторон здания, ночью забранные деревянными опускными решетками. Всякие дурные люди, превращавшие руины в свое пристанище, проделывали в этой стене бреши, а властям было недосуг их вновь заделывать.
Дульчибени наверняка воспользовался такой брешью для проникновения внутрь.
– Сюда, Мелани, сюда. – Голос Дульчибени не переставал удаляться.
– Проклятие, я не… Вот она! – воскликнул вдруг Атто. Это была даже не брешь, а просто увеличенная в размерах амбразура в стене на высоте половины человеческого роста. Мы полезли в нее, помогая друг другу. Пробираясь на арену, я испытал страх, когда чья-то рука схватила меня за плечо. При мысли, что это один из преступников, которыми кишели руины, я чуть было не завопил, но привычное «гр-бр-мр-фр» успокоило меня.
Убедившись, что это Джакконио, я облегченно вздохнул и сообщил Атто, что в нашем полку прибыло.
Аббат отправился на разведку, мы за ним, по одному из многочисленных коридоров, протянувшихся между стенами Колизея и ареной, чей песок несколькими веками ранее впитывал в себя кровь гладиаторов, львов и мучеников, приносимых в жертву безумию языческих толп.
Мы шли гуськом вдоль высоких каменных стен, спускающихся к центру Колизея, на которых когда-то располагались места для публики. Ночной час, влажность, зловоние, шедшее от полуразрушенных стен, арочных пролетов и пешеходных мостиков, вместе со свистом снующих над нами летучих мышей придавали Колизею угрожающий и неспокойный вид. Запахи плесени и тлена мешали Джакконио – это при его-то феноменальных способностях – определить, где находился Дульчибени. Я видел, как Джакконио раз за разом поднимал свой сверхчувствительный орган и с животным шумом втягивал в себя воздух. Лишь лунный свет, заливавший самые верхние белокаменные ступени, хоть немного успокаивал и позволял продвигаться вперед, не угождая в то и дело попадающиеся на пути провалы.
Поиски ни к чему не приводили.
– Дульчибени, где ты? – крикнул, остановившись, Атто. Ответом ему было тревожное молчание руин.
– А что, если нам разделиться? – предложил я.
– Не может быть и речи. Кстати, что сталось с твоими друзьями? – обратился Атто к Джакконио.
– Гр-бр-мр-фр, – отвечал тот, жестикулируя и давая понять, что скоро подойдет вся шайка.
– Что ж, подкрепление не помешает…
– Эй ты, раб коронованных особ, отчего ты меня никак не поймаешь?
Дульчибени подстрекал нас к активным действиям. На сей раз он явно находился над нами.
– Янсенист, тупица, – чуть слышно произнес Атто, раздраженный провокационным обращением к нему Дульчибени, и добавил громче: – Помпео, иди сюда, я хочу всего лишь поговорить с тобой.
Зычный хохот раздался сверху.
– Хорошо, я приду сам, – отвечал Атто.
Заявить об этом было проще, чем сделать. Внутренность Колизея, включая арену, представляла собой лабиринт из развалившихся стен, попорченных архитравов и полуобрушенных колонн, имевших вид какого-то фантастического леса, в котором было трудно сориентироваться еще и оттого, что свет луны едва пробивался сквозь затянутое облаками небо.
Веками Колизей был брошен на произвол судьбы, затем превращен в карьер по добыче мрамора и камня для многочисленных церквей, возводимых понтификами. Как я уже сказал, остались лишь стены, на которых прежде были расположены ступени с местами для зрителей, они веером поднимались от арены к верхушке внешней стены. Вкупе с узкими проходами, связующими круговые и концентрические коридоры, все это являло собой в нынешнем виде хаотическое нагромождение камней.
Мы бодро передвигались по одному из круговых коридоров, пытаясь определить, откуда доносился голос. Все было напрасно. Тогда Атто снова бросил вопросительный взгляд на Джакконио, но попытка того на нюх распознать местонахождение господина из Марша и на этот раз не увенчалась успехом.
Дульчибени словно бы догадался о возникших у нас затруднениях, потому как вновь подал голос:
– Аббат Мелани, я теряю терпение.
Против всякого ожидания, голос раздался совсем близко, но эхо мешало установить, откуда именно он шел. Любопытное дело, стоило смолкнуть эху, как послышался другой звук, хорошо мне знакомый – будто бы кто-то втягивал в себя носом табак. Этот звук повторился несколько раз.
– Вы слышали? – одними губами спросил я у Атто. – Как будто… он нюхает табак.
– Вот странно, в такую минуту, – удивился Мелани.
– Сегодня вечером он делал то же самое, когда отказался спуститься к ужину.
– То бишь накануне того, как приступить к приведению в исполнение своего плана, – отметил аббат.
– Вот именно. Я и раньше заставал его за этим занятием – перед тем как держать речь о браках между коронованными особами, об утративших стыд и совесть монархах, и еще не раз. Я обратил внимание, что после понюшки этого порошка он оживляется, словно бы становится сильнее. Как будто это помогает ему прочистить мозги или… снять усталость, снова обрести силы.
– Кажется, я все понял, – прошептал Атто, но не успел ничего объяснить.
Джакконио вцепился в нас и потащил за собой на середину арены, рассчитав, что там ему будет легче принюхаться. И впрямь, оказавшись на открытом месте, он потянул носом и вздрогнул.
– Гр-бр-мр-фр, – ткнул он в сторону величавых стен.
– Ты уверен? – в один голос спросили мы, испуганно озирая опасные и труднодоступные руины.
Джакконио кивнул головой, и мы тут же направились к указанному им месту.
Амфитеатр имеет четыре яруса, три нижних представляют собой идущие по всему эллипсу арочные пролеты, разделенные пилястрами и полуколоннами. Джакконио указал нам на средний ярус, по высоте намного превосходящий наш постоялый двор.
– Как мы туда заберемся? – спросил его Мелани, забыв понизить голос.
– Попроси своих обормотов помочь тебе, – крикнул Дульчибени.
– Ты прав, неплохая мысль, – бросил он в ответ, а затем примолвил потише, обращаясь к Джакконио: – Ты не ошибся, голос доносится оттуда?
Джакконио, не дожидаясь, двинулся вперед и подвел нас к одной из двух деревянных решеток, которыми забраны оба проема на концах эллипса, открытых только днем. От решетки начиналась широкая и крутая лестница, уходившая куда-то наверх и тонущая в самом чреве Колизея.
– Он поднялся здесь, – согласился Мелани. Лестница вывела нас на второй ярус. Огромный коридор опоясывал весь амфитеатр на довольно-таки приличной высоте. Причем света здесь, в этих удаленных от cavea[185] мест, было гораздо больше. Отсюда открывался величественный вид как на арену, на пологие стены, прежде служившие местом расположения зрительских рядов, так и на стены над ними, которыми был обнесен древний цирк. Зрелище было столь захватывающее, что мы чуть было не забыли во время краткой передышки, что привело нас сюда.
Однако сиплый и резкий голос Дульчибени вернул нас к действительности.
– Ты почти у цели, шпион короля.
И тотчас раздался выстрел. Мы как по команде повалились на камни. Дульчибени стрелял по нам.
Что-то затрещало всего в нескольких шагах от нас, отчего мы снова испуганно встрепенулись. Передвигаясь на четвереньках, я нащупал пистолет Дульчибени, расколовшийся при падении.
– Дважды промахнулся! Жаль. Смелей, Мелани, теперь у нас равные силы.
Я протянул куски пистолета Атто. Тот задумчиво смотрел в сторону Дульчибени, и пока мы приближались к нему, проговорил:
– Чего-то я все же никак не возьму в толк.
Я тоже был озадачен. Сомнения одолели меня, уже когда я поднимался по лестнице. К чему Дульчибени было увлекать нас в это странное преследование при свете луны, теряя драгоценное время и рискуя попасться с поличным? Зачем ему требовалось непременно затащить аббата на высоту, пообещав признаться во всем, что тот ни пожелает?
Пока мы, задыхаясь, преодолевали старинные, разрушенные временем ступени, послышалось эхо дальних криков, что-то вроде воинственного клича многих глоток, словно войска сошлись в условленном месте.
– Я предвидел это, – произнес Мелани. – Сбиры подоспели, бешеная езда Дульчибени не могла остаться незамеченной.
Насмешки со стороны нашей жертвы облегчили нам задачу установить ее местонахождение, однако вместе с тем стало ясно, что будет ой как нелегко до нее добраться. Оказалось, что Дульчибени взгромоздился на стену, служившую основанием для зрительских рядов, от которых теперь ничего не осталось. От коридора, в котором мы находились, она под углом поднималась к самому верху Колизея, где во внешней стене было проделано окошко.
Он сидел, удобно устроившись под окошком, прислонившись спиной к стене, в руках его по-прежнему был сундучок. Я был поражен дерзостью, с какой он туда взобрался: стена, у которой он примостился, нависала над пустотой, страшная смерть ждала того, кто свалился бы оттуда, за окошком была пропасть, по высоте равнявшаяся двум домам. Странно, но Дульчибени, казалось, это не смущало. Три страшные бездны раскинулись у его ног: арена Колизея, внешняя пропасть и небо, обрамлявшее грандиозное место действия происходящего.
Теперь нас отделяло от того, за кем мы гнались, пространство, не превышающее ширину обычной улицы.
– Вот они, спасители ростовщика из Комо в тиаре, дикого и ненасытного зверя! – воскликнул Дульчибени и зашелся в хохоте, показавшемся мне принужденным, словно он был плодом странного союза гнева и радости.
Атто бросил на нас вопросительный взгляд. Дульчибени вновь принялся втягивать в себя порошок.
– Знаешь, я понял, – заявил Атто.
– Ну давай, Мелани, скажи, что ты понял.
– Что этот табак – вовсе не табак.
– Браво! Хочешь, скажу тебе кое-что? Ты прав. Внешность бывает обманчива.
– Ты нюхаешь эти листья, эту…
– Мамакоку! – наконец сообразил я.
– Какая прозорливость! Примите мое восхищение, – язвительно отвечал Дульчибени.
– Вот отчего ты не устаешь ночами, но днем ты раздражителен и потому продолжаешь нюхать ее в толченом виде и днем. Оттого-то тебе случается держать речи перед зеркалом, воображая, что перед тобой твоя дочь. Когда ты заводишь один из своих безумных монологов по поводу монархов и династий, ты воспламеняешься и никто не в силах остановить тебя, поскольку это растение поддерживает физические способности, но… затуманивает рассудок и делает тебя одержимым. Или я ошибаюсь?
– Я вижу, ты получил много удовольствия, обучая своего ученика ремеслу шпиона, вместо того чтобы предоставить его собственной судьбе, наиболее подходящей таким, как он, – быть паяцем при дворе или гаером, – ответил Дульчибени, гнусаво хохоча. Это было сказано в отместку за то, что я подслушивал у него под дверью и обо всем доносил аббату.
Дульчибени легко вскочил на ноги, забыв о бездне, и взобрался, невзирая на мешавший ему сундучок, на гребень внешней стены в три метра шириной. Выпрямившись, он стоял высоко над нами, а неподалеку от него, справа, высился деревянный крест в человеческий рост, установленный на Колизее в знак того, что памятник освящен в честь христианских мучеников.
Дульчибени бросил взгляд вниз, по другую сторону стены. – Смелее, Мелани, скоро подоспеет твоя помощь. Сбиры уже тут как тут.
– Ну а пока они не сбежались, не скажешь ли, почему ты желаешь смерти Иннокентия XI?
– А ты поломай себе голову, – отходя от края, предложил Дульчибени.
Атто за это время удалось взобраться повыше и приблизиться к Дульчибени.
– Что он тебе сделал, черт побери? – задушенным голосом спросил он. – Посрамил христианскую веру, покрыл ее стыдом? Ты ведь так думаешь, не правда ли? Скажи, Помпео, одержимый, как и все янсенисты. Ты ненавидишь весь свет, поскольку тебе не удается возненавидеть самого себя.
Дульчибени хранил молчание. Цепляясь за камни, Атто с трудом карабкался на стену, где находился его противник.
– Опыты на острове, посещения Тиракорды, ночи, проведенные под землей. И все это ради маленькой беспородной сучки, к тому же еще и не христианки, бедный сумасшедший! Тебе бы благодарить Хьюгенса и старого слюнтяя Ферони, которые оказали ей честь, лишив девственности, прежде чем выбросить в море.
Я был потрясен грубостью аббата, но скоро понял: Атто провоцировал Дульчибени с целью заставить раскрыться, и достиг-таки цели.
– Молчал бы уж, кастрат, стыд Божий, вообще ни на что не годный, – взревел вдруг Дульчибени. – Я давно знал, что ты питаешься дерьмом, но что ты так им переполнен…
– Твоя дочь, Помпео, – прервал его Атто, – ее хотел купить старик Ферони, не так ли?
От удивления Дульчибени застонал.
– Продолжай. Ты на верном пути, – только и выдавил он из себя.
– Так вот, – продолжал Атто, задыхаясь, – Хьюгенс занимался делами Ферони и по этой причине часто общался с Одескальки, а значит, и с тобой. Однажды он заприметил твою дочку и влюбился. Как обычно, это дурак Ферони пожелал исполнить его прихоть любой ценой. Он попросил Одескальки продать ее, чтобы потом, когда Хьюгенс ею насытится, избавиться от нее. Возможно, он получил ее из рук самого Иннокентия XI, тогда еще кардинала.
– Из его рук и рук его племянника Ливио, будь они прокляты, – поправил его Дульчибени.
– Воспротивиться этому на законных основаниях ты не мог, поскольку не женился на матери девчонки, несчастной турецкой рабыне, вот почему твоя дочь тебе не принадлежала, а была собственностью Одескальки. Но ты нашел способ воздействия на это семейство: затеять скандал, запятнать честь Одескальки. Словом, ты их шантажировал.
Дульчибени молчал, что выглядело как подтверждение правильности сказанного.
– Мне не хватает одной детали. Когда была похищена твоя дочь?
– В тысяча шестьсот семьдесят шестом, – ледяным тоном отвечал Дульчибени. – Ей было двенадцать лет.
– Накануне конклава, так ведь? – Атто продолжал шаг за шагом приближаться к своему противнику.
– Верно.
– Готовились к выборам нового папы, и кардинал Бенедетто Одескальки, не добравший всего ничего на предыдущем конклаве, чтобы стать папой, настроился на победу во что бы то ни стало. И был у тебя в руках: если бы новость о неблаговидном поступке достигла ушей других кардиналов, разгорелась бы такая свара, что ему вообще пришлось бы расстаться с мыслью быть избранным. Так ли?
– Так-то оно так, – не скрывая удивления, подтвердил Дульчибени.
– Но о каком деле шла речь, Помпео? В чем провинились Одескальки?
– Сначала закончи свою историю, – мрачно процедил Дульчибени.
Ночной ветер ощущался на высоте гораздо сильнее, чем внизу. Я уж и не знал, дрожу ли я от страха или от холода.
– С большим удовольствием, Помпео; ты думал, тебе удастся воспрепятствовать продаже твоей дочери, но не тут-то было. Ферони при пособничестве Одескальки похитил ее и надолго закрыл тебе рот, дав время Бенедетто избраться на папский престол. Ты пытался найти дочь, но был очень нерасторопен.
– Я объездил всю Голландию вдоль и поперек. Одному Богу известно: большего я сделать не мог, – взревел Дульчибени.
– Ты стал жертвой страшного случая: кто-то вышвырнул тебя из окна. Но ты выжил.
– Фортуна была на моей стороне: меня спасла живая изгородь под окном. Продолжай, Мелани.
После этого уточнения Атто заколебался, видимо, почувствовал, что зашел слишком далеко. Я, в свою очередь, тоже задался вопросом, почему Дульчибени терпит все это.
– Ты бежал из Рима, тебя преследовали, тебе угрожали, – продолжал между тем Атто. – Остальное было мне уже известно. Ты сделался янсенистом, в Неаполе повстречался с Фуке. Но кое-что мне все же непонятно: зачем мстить теперь, когда прошло столько лет? Может, потому, что… Ах, я понял. – Аббат поднес руку ко лбу, что означало крайнее удивление. Расстояние между ним и Дульчибени постепенно сокращалось. – Конечно же, в Вене идут бои. Если убить папу сейчас, союз христиан распадется, турки победят и опустошат Европу, не так ли? – изменившимся от возмущения голосом закончил он.
– Европа и без того уже опустошена, своими же государями.
– О безумец! Ты хотел… ты хочешь…
И тут на Мелани напал чих, какого еще не бывало. Его так корежило, что недолго было и сверзиться с огромной высоты.
– Проклятие! – обиженно проговорил он. – Прежде только одно могло заставить меня чихать: голландское полотно. Теперь понятно, отчего я так часто чихаю с тех пор, как оказался в этом проклятом постоялом дворе.
Я тоже понял, что он имел в виду: виной тому было старое голландское полотно, из которого изготовили платье Дульчибени. Однако мне тут же припомнилось, как Атто чихал и при мне. Видно, это случалось тогда, когда я навещал его после общения с янсенистом. Если только не…
Однако умозаключения пришлось отложить до лучших времен. Дульчибени отчего-то не спускал глаз с кареты Тиракорды.
– Ты еще не во всем мне сознался, Помпео, – обретя равновесие и усевшись на стене, вновь заговорил Атто. – Как именно шантажировал ты Одескальки? С помощью чего держал кардинала Бенедетто в руках?
– Мне больше нечего добавить, – вновь бросив взгляд вниз, отвечал Дульчибени.
– Э нет, так просто тебе не отделаться! Да к тому же история с твоей дочерью тоже не слишком складная. Этого мало, чтобы покуситься на жизнь понтифика. Посуди сам. Ты отказываешься сперва жениться на матери своего ребенка, а потом идешь на любые безумства, чтобы отомстить за дочь? Нет, что-то тут не то. И потом наш папа – не враг янсенистам. Ну же, говори, Помпео!
– Тебя это не касается…
– Ты не можешь…
– Мне больше не о чем разговаривать с прихвостнем короля.
– Но ведь ты, кажется, хотел оказать немалую услугу этому королю, пустив в ход пиявки. Одним ударом освободить его от папы и от Вены.
– Неужто ты и впрямь думаешь, что Людовик XIV выиграет от этого всего? – взревел Дульчибени. – Да османская волна смоет и французского короля. Никакой пощады предателям – вот правило победителя.
– Ах, так, значит, в этом заключается твой план возрождения подлинной христианской веры! Да ты и впрямь закоренелый янсенист. Что ж, давай сметем с лица земли Римскую Католическую Церковь и христианских государей, сожжем алтари, вернемся ко временам мучеников: пусть турки перережут всех, зато вера укрепится! И ты в это веруешь? Кто же из нас двоих более заблуждается?