Страница:
Противоположностью Мехмеду может служить неаполитанский король Владислав
[6]. Достойно внимания то, что сообщают о нем: прекрасный полководец, смелый
и честолюбивый, он ставил, однако, превыше всего свое сластолюбие и
обладание какой-нибудь редкой красавицей. Его смерть была под стать этому.
Доведя длительной осадой город Флоренцию до такой крайности, что жители ее
уже готовы были признать себя побежденными, он согласился снять осаду при
условии, чтобы они выдали ему девушку необыкновенной красоты, о которой до
него дошли слухи. Пришлось пойти на это и ценою попрания чести одной семьи
избежать общественного бедствия. Красавица эта была дочерью славившегося в
те времена врача, который, очутившись в таком тяжелом положении, решился на
крайность. Так как все наряжали его дочь и дарили ей украшения и
драгоценности, которые должны были сделать ее еще более привлекательной для
ее будущего возлюбленного, то и отец со своей стороны подарил ей платок
замечательной работы и надушенный необыкновенными духами; этим платком,
который является у них обычной принадлежностью туалета, она должна была
воспользоваться при первом же сближении с ним. Но, применив свое врачебное
искусство, отец напитал этот платок ядом, который, быстро проникнув в
открытые поры разгоряченных тел обоих возлюбленных, внезапно превратил их
жаркие объятия в ледяные, и они скончались в объятиях друг у друга. Вернусь,
однако, к Цезарю.
Он не жертвовал ради своих любовных похождений ни одной минутой, ни
одним случаем, которые могли бы содействовать его возвеличению. Честолюбие
властвовало так безраздельно над всеми другими его страстями и до того
заполняло его душу, что способно было увлечь его куда угодно. Меня
охватывает досада при мысли о величии этого человека и замечательных
задатках, которые таились в нем, о его обширнейших и разнообразных
познаниях, благодаря которым не было почти ни одной науки, о которой бы он
не писал. Он был такой несравненный оратор, что многие ставили его
красноречие выше цицероновского, и сам Цезарь, по-моему, был убежден, что
ненамного уступает в этом Цицерону; оба антикатоновских памфлета были
написаны Цезарем главным образом с целью парировать ораторское красноречие,
обнаруженное Цицероном в его "Катоне". Кто мог сравняться с Цезарем в
бдительности, неустанной деятельности и трудолюбии? Он несомненно обладал,
кроме этого, еще многими другими исключительными и незаурядными задатками.
Он был очень воздержан и поразительно непривередлив в еде: Оппий сообщает,
что однажды, когда Цезарю было подано за столом в виде приправы
консервированное оливковое масло вместо свежего, он ел его большими
порциями, не желая ставить в неловкое положение хозяина дома [7]. В другой
раз Цезарь велел наказать плетьми своего пекаря, подавшего ему другой хлеб,
нежели всем остальным [8]. Сам Катон говаривал о Цезаре, что он единственный
из всех трезвым приступил к разрушению своего отечества [9]. Правда, был
случай, когда тот же Катон назвал Цезаря пьянчугой. Произошло это вот как.
Когда оба они находились в сенате, где обсуждалось дело о заговоре Катилины
[10], причастным к которому многие считали Цезаря, Цезарю подали принесенную
откуда-то секретную записку. Катон, решив, что этой запиской остальные
заговорщики о чем-то предупреждают Цезаря, потребовал, чтобы Цезарь дал ему
ее прочесть, на что Цезарь вынужден был согласиться, чтобы не быть
заподозренным в худшем. Это была любовная записка сестры Катона Сервилии к
Цезарю. Прочтя записку, Катон швырнул ее Цезарю со словами: "На, пьянчуга!"
Но ведь этим бранным словом Катон хотел выразить Цезарю свой гнев и
презрение, а вовсе не обвинить его всерьез в этом пороке, - совсем так, как
мы часто ругаем тех, на кого сердимся, первыми же сорвавшимися с языка
словами, совершенно неуместными по отношению к тем, к кому мы их применяем.
К тому же порок, который Катон приписал в данном случае Цезарю, необычайно
сродни той слабости, в которой Катон изобличил Цезаря, ибо, как гласит
пословица, Венеру и Вакха водой не разольешь.
Но для меня лично Венера в союзе с трезвостью гораздо сладостнее.
Существует бесчисленное количество примеров снисхождения и великодушия
Цезаря по отношению к своим противникам. Я имею в виду далеко не одни лишь
случаи из времен гражданских войн: об относящихся к ним случаях Цезарь сам
дает понять в своих писаниях, что проявлял мягкость с целью успокоить своих
врагов и побудить их меньше опасаться его будущего владычества и победы. По
поводу этих примеров надо признать, что если они не могут убедить нас в его
природной мягкости, то они во всяком случае свидетельствуют о его
поразительном мужестве и доверчивости. Ему не раз случалось после победы над
врагами отпускать целые армии, не требуя от них даже клятвенного обещания,
что они будут - не говоря уже о какой бы то ни было помощи ему - просто
воздерживаться от войны с ним. Ему приходилось по три-четыре раза
захватывать в плен некоторых полководцев Помпея и каждый раз отпускать их на
свободу. Помпей объявлял врагами всех тех, кто не явится воевать вместе с
ним, Цезарь же приказал объявить, что будет считать друзьями всех тех, кто
не примкнет ни к той, ни к другой из борющихся сторон и фактически не
выступит против него [11]. Тем из своих военачальников, которым случалось
уходить от него ради более выгодных условий, он отсылал еще их оружие,
лошадей и снаряжение [12]. Захватив тот или иной город, Цезарь предоставлял
ему право примкнуть к какой угодно партии и оставлял в качестве гарнизона
только память о своем милосердии и человечности. В решающий для него день
Фарсальской битвы он приказал щадить римских граждан, за исключением только
самых крайних случаев [13].
Таковы рискованные, на мой взгляд, приемы Цезаря, и неудивительно
поэтому, что во время нынешних гражданских войн те, кто, подобно ему,
борются против старых порядков, не следуют его примеру, ибо это средства
чрезвычайные, которые мог себе позволить только Цезарь с его необыкновенным
счастьем и изумительной проницательностью. Когда я думаю о подавляющем
величии этого человека, я оправдываю богиню победы, которая ни разу не
пожелала разлучиться с ним, даже в названном мною весьма несправедливом и
беззаконном деле [14].
Возвращаясь к милосердию Цезаря, заметим, что есть много убедительных
примеров его, относящихся ко времени господства Цезаря, когда он обладал
всей полнотой власти и ему незачем было притворяться. Гай Меммий [15]
выступил против Цезаря с весьма острыми обличениями, на которые Цезарь
отвечал с не меньшей запальчивостью, но это не помешало Цезарю вскоре после
того поддержать кандидатуру Меммия в консулы. Когда Гай Кальв [16],
сочинивший против Цезаря множество оскорбительных эпиграмм, изъявил через
друзей желание примириться с ним, Цезарь с готовностью согласился первым
написать ему. А когда наш славный Катулл, который так отделал его под именем
Мамурры, явился к нему с повинной, он в тот же день пригласил его к обеду.
Узнав, что кое-кто злословит о нем, он ограничился заявлением в одной из
своих публичных речей, что ему это известно. Как ни мало он ненавидел своих
врагов, он еще меньше боялся их. Когда его предупредили о некоторых
замышлявшихся покушениях на его жизнь, он удовольствовался опубликованием
указа, в котором сообщал, что знает о них, и не применил к виновным никаких
других мер. Достойна внимания заботливость Цезаря по отношению к друзьям:
однажды, когда разъезжавший вместе с ним Гай Оппий плохо себя почувствовал,
Цезарь уступил ему единственное имевшееся пристанище, а сам провел ночь на
голой земле и под открытым небом. Что касается его правосудия, то однажды он
приговорил к казни своего любимого слугу за прелюбодеяние с женой одного
римского всадника, хотя никто не принес ему на это жалобы. Ни один человек
не проявлял большей умеренности после победы и большей стойкости в
превратностях судьбы.
Но все эти отличные качества были омрачены и изуродованы его неистовым
честолюбием, которое увлекло его так далеко, что - как это нетрудно доказать
- все его поступки и действия целиком определялись этой страстью.
Обуреваемый ею, он для того, чтобы иметь возможность раздавать щедрые дары,
превратился в расхитителя государственной собственности; ослепленный ею, он
не постеснялся такой гнусности, как заявить, что самых отпетых и мерзких
негодяев, помогавших ему возвыситься, он будет ценить и всячески поощрять
ничуть не меньше, нежели самых достойных людей. Опьяненный безмерным
тщеславием, он не постеснялся хвастаться перед своими согражданами тем, что
ему удалось превратить великую римскую республику в пустой звук, а также
заявить, что слова его должны считаться законом; он дошел до того, что сидя
принимал весь состав сената и допускал, чтобы ему поклонялись и оказывали
божеские почести. Словом, на мой взгляд, одни этот порок загубил в нем самые
блестящие и необыкновенные дарования, которыми наделила его природа; этот
порок сделал его имя ненавистным для всех порядочных людей тем, что он
стремился утвердить свою славу на обломках своего отечества, на разрушении
самой цветущей и мощной державы в мире.
Можно было бы, наоборот, привести немало случаев, когда выдающиеся люди
жертвовали делами государства ради своего сластолюбия: взять, к примеру,
Марка Антония и других; но я не сомневаюсь, что там, где любовь и честолюбие
одинаково сильны и приходят в противоборство между собой, честолюбие
неминуемо возобладает.
Возвращаясь к прерванной нити изложения, скажу, что великое дело -
уметь обуздать свои страсти доводами разума или сдержать неистовые порывы
своего тела. Однако, чтобы кто-нибудь подвергал себя бичеванию ради другого
или чтобы кто-нибудь не только пожелал лишиться сладкой радости нравиться
другому, вызывать к себе влечение, нежную страсть в этом другом, но и -
больше того - возненавидел бы свою привлекательность, повинную в этом,
осудил бы свою красоту за то, что она воспламеняет другого, - примеров тому
я не наблюдал. А между тем примеры тому бывали. Молодой тосканец Спурина -
Qualis gemma micat, fulvum quae dividit aurum,
Aut collo decus aut capiti; vel quale, per artem
Inclusum buxo aut Oricia terebintho,
Lucet ebur -
{Сверкает, как драгоценный перл в желтом обрамлении золота, украшающий
шею или голову, или как слоновая кость в искусной оправе букса или
орикийского терпентинного дерева [17] (лат. ).}
наделен был такой редкостной и неописуемой красотой, что самые
сдержанные люди не могли устоять против нее. Однако жар и пламя, все пуще
разгоравшиеся от его чар, не только оставляли его холодным, но возбудили в
нем лютую ярость против самого себя, против щедрых даров, отпущенных ему
природой, как если бы он ответственен был за то, что другие оказались
обделенными в этом отношении. Он дошел до того, что изуродовал свое лицо,
нанеся себе множество ран и шрамов и полностью обезобразив ту гармонию и
благообразие, которые природа так заботливо запечатлела в его чертах [18].
Сказать по чистой совести, подобные поступки больше изумляют меня, чем
восхищают: такие крайности противны моим правилам. Цель этого поступка
прекрасна и высоконравственна, и, однако, он кажется мне безрассудным. А что
если бы его безобразие ввело людей в грех презрения или ненависти, или
зависти к такой неслыханной славе, или, наконец, побудило к клевете,
приписав его поступок бешеному честолюбию? Есть ли хоть какая-нибудь форма,
которую порок не пожелал бы использовать, ища возможность проявиться? Было
бы более правильно и честно, если бы он обратил эти дары неба в образец
добродетели, в пример, достойный подражания. Те, кто уклоняются от
исполнения общественного долга и от бесчисленного количества разнообразных
обременительных правил, связывающих в общественной жизни безукоризненно
честного человека, по-моему, сильно облегчают себе жизнь, с какими бы
частными неудобствами для них это ни было связано. Это похоже на то, как
если бы человек решил умереть с целью избавиться от жизненных тягот. Такие
люди могут обладать разными достоинствами, но мне всегда казалось, что они
лишены способности противостоять трудностям и что в беде нет ничего более
высокого, чем стойко держаться среди разбушевавшихся волн, честно выполняя
все то, что требует от нас долг. Иногда легче обходиться вовсе без женщин,
чем вести себя во всех отношениях должным образом со своей женой, в бедности
можно жить более беззаботно, чем при хорошо распределяемом достатке. Ведь
разумное пользование доставляет больше хлопот, нежели воздержание.
Умеренность - добродетель более требовательная, чем нужда. Доблестная жизнь
Сципиона Младшего имеет тысячу разных проявлений, доблестная жизнь Диогена -
только одно.
Жизнь Диогена настолько же превосходит своей чистотой обычную жизнь,
насколько жизнь, заполненная выдающимися делами и подвигами, превосходит ее
силой и большей пользой.
Глава XXXIV
О многих полководцах рассказывают, что у них были свои настольные
книги; так, например, у Александра Великого - Гомер, у Сципиона Африканского
- Ксенофонт, у Марка Брута - Полибий, у Карла V - Филипп де Коммин; говорят,
что в наше время таким же успехом пользуется у многих Маккиавелли. Однако
несомненно наилучший выбор в этом отношении сделал покойный маршал Строцци
[1], избравший "Записки" Юлия Цезаря, ибо это сочинение, являясь подлинным и
высшим образцом военного искусства, поистине должно быть молитвенником
всякого воина. К тому же Цезарь сумел облечь свой богатейший сюжет в столь
изящную и прекрасную литературную форму и довести ее до такой ясности и
совершенства, что, на мой взгляд, нет сочинения, которое могло бы с ним в
этом отношении сравниться.
Я хочу отметить здесь некоторые примечательные особенности Цезаря в
деле ведения войны, которые врезались мне в память.
Когда на солдат Цезаря напал страх из-за распространившихся в его
войске слухов об огромной армии, которую Юба ведет против Цезаря, последний,
вместо того чтобы опровергнуть составившееся у его солдат представление и
преуменьшить силы врага, собрал их на сходку с целью ободрить их и придать
им мужества. Но он выбрал для этого совсем другой способ, противоположный
обычно применяемому, а именно: он посоветовал солдатам прекратить расспросы
о численности направляющихся против них неприятельских войск, ибо он имеет
на этот счет весьма точные сведения, и тут он назвал им цифру, намного
превосходившую ту, о которой шли слухи среди его солдат. Цезарь последовал в
данном случае совету, который у Ксенофонта дает Кир; ибо обман не так
страшен, когда враг оказывается на деле более слабым, чем ожидали, нежели
тогда, когда враг оказывается более сильным, чем по слухам предполагали [2].
Цезарь прежде всего приучал своих солдат к беспрекословному
повиновению, требуя, чтобы они не интересовались планами своего полководца и
не обсуждали их; для этого он сообщал им свои планы лишь в момент их
выполнения. Ему доставляло удовольствие в тех случаях, когда солдаты
угадывали его планы, сразу же менять их с целью обмануть солдат; он нередко
так и делал: например, наметив стоянку в определенном месте он, достигнув
ее, продолжал идти вперед, удлиняя переход; такие вещи он особенно любил
проделывать в ненастную погоду [3].
Когда гельветы, в самом начале его похода в Галлию, отправили к Цезарю
послов, прося у него разрешения пройти через римские владения, то, хотя он и
решил им помешать в этом силой, однако притворился сговорчивым и попросил у
них несколько дней якобы для размышлений, в действительности же чтобы
выиграть время и собрать свою армию [4]. Несчастные гельветы и не
подозревали, как искусно он умел использовать время. Цезарь неоднократно
повторял, что умение вовремя воспользоваться случаем - одно из важнейших
качеств полководца; быстрота, характерная для его военных действий, поистине
неслыханна и невероятна.
Беззастенчиво используя преимущество, которое он получал над врагом,
заключая с ним временное соглашение, Цезарь был беззастенчив и в том
отношении, что от своих солдат не требовал никаких других качеств, кроме
доблести, и налагал наказания только за неповиновение и бунт [5]. Нередко
после одержанной победы он давал солдатам полную волю, предоставляя им
делать что угодно и освобождая их на некоторое время от правил воинской
дисциплины; при этом он говорил, что солдаты его так хорошо вышколены, что,
даже надушенные и напомаженные, они яростно кидаются в бой [6]. Цезарь
действительно любил, чтобы солдаты его имели богатое вооружение; он давал им
позолоченные, посеребренные и разукрашенные латы, считая, что боязнь
потерять в сражении свои роскошные доспехи заставит их биться с еще большим
ожесточением. Обращаясь к солдатам, он называл их "друзья мои", как это
делаем мы еще до сих пор; однако преемник Цезаря Август, отменил этот
обычай, считая, что Цезарь ввел его лишь по необходимости, находясь в
трудном положении, чтобы польстить солдатам, которые шли за ним по
собственной доброй воле;
Rheni mihi Caesar in undis
Dux erat, hic socius: facinus quos inquinat, aequat.
{Полководцем был Цезарь для меня при переправе через Рейн, здесь он
товарищ; злодейство равняет тех, кто им запятнан [7](лат. )}
Считая, что это несовместимо с достоинством императора и вождя армии,
Август восстановил прежний обычай называть их просто воинами [8].
Однако наряду с этим вниманием к солдатам Цезарь проявлял большую
суровость при наказании их. Взбунтовавшийся у Плаценции девятый легион
Цезарь без всякого колебания распустил с позором, несмотря на то что Помпей
еще не был побежден, и принял этих солдат обратно лишь после их долгих и
усиленных просьб [9]. Он приводил их к повиновению не мягкостью, а скорее
своим авторитетом и храбростью.
Говоря о его решении переправиться через Рейн в Германию, Цезарь
заявляет [10], что считал несовместимым с достоинством римского народа,
чтобы переправа его армии происходила на судах, и потому приказал построить
мост, по которому должны были пройти его войска. Именно при таких
обстоятельствах был воздвигнут этот великолепный мост, устройство которого
он столь подробно рисует; нигде при изложении своих предприятий Цезарь не
обнаруживает такой словоохотливости, как при описании своих изобретательных
выдумок, осуществление которых требовало умелого применения рук.
Я обратил также внимание на то, что Цезарь придавал большое значение
своим речам к солдатам перед боем, ибо в тех случаях, когда он хочет
показать, что спешил или был застигнут врасплох, он всегда указывает на то,
что не имел даже возможности обратиться со словами ободрения к своим
солдатам. Так было, например, перед крупным сражением с жителями Турне.
Отдав необходимые распоряжения, сообщает Цезарь [11], он поспешил со словами
ободрения к солдатам, там, где их заставал; попав к десятому легиону, он
успел только кратко сказать воинам, чтобы они твердо помнили о своей прежней
доблести, не падали духом и смело отражали натиск неприятельской армии. Так
как враги подошли уже на расстояние полета стрелы, Цезарь дал сигнал к бою.
Быстро направившись в другое место для осмотра других отрядов, он застал
солдат уже в самом разгаре сражения. Вот все, что сам Цезарь рассказывает об
этом в приводимом месте. И надо признать, что во многих случаях эти речи
Цезаря оказали ему огромные услуги. Речи Цезаря перед солдатами даже в его
время пользовались такой популярностью, что многие его соратники собирали и
хранили их; благодаря этому составились целые тома его речей, надолго его
пережившие. Он говорил всегда так своеобразно, что близко знавшие его люди -
и в том числе Август, - слушая чтение тех речей, которые были собраны, могли
отличить в них отдельные фразы и даже слова, ему явно не принадлежавшие
[12].
Когда Цезарь впервые отправился из Рима с государственным поручением,
он за неделю достиг реки Роны, причем рядом с ним в повозке находились один
или два непрерывно записывавших за ним писца, а сзади воин, который держал
его меч [13]. И правда, мало кто, даже непрерывно двигаясь, мог бы
соперничать с Цезарем в быстроте. Благодаря ей он, всегда победоносный,
оставив Галлию и преследуя Помпея, направился в Бриндизи; за девятнадцать
дней он покорил Италию и вернулся из Бриндизи в Рим. Из Рима он отправился в
самые отдаленные области Испании, где преодолел величайшие трудности в войне
против Афрания и Петрея [14] и во время долгой осады Марселя. Отсюда он
двинулся в Македонию, разбил римскую армию при Фарсале, а затем, преследуя
Помпея, переправился в Египет и покорил его. Из Египта он прибыл в Сирию и
Понтийское царство, где нанес поражение Фарнаку [15]. После этого он
отправился в Африку, где разбил Сципиона и Юбу, и, вернувшись через Италию в
Испанию, одержал победу над сыновьями Помпея [16].
Ocior et caeli flammis et tigrшde foeta.
{Быстрей, чем небесное пламя или тигрица с детенышами [17] (лат. ).}
Ac veluti montis saxum de vertice praeceps
Cum ruit avuisum vento, seu turbidus imber
Proluit, aut annis solvit sublapsa vetustas,
Fertur in abruptum magno mons improbus actu,
Exultatque solo, silvas armenta virosque
Involvens secum.
{Как мчится обломок горы, свергающийся с вершины, оторванный ветром или
смытый бурным ливнем, либо незаметно подточенный временем; неудержимо
несется с кручи гора; она стремительно движется и подпрыгивает, ударяясь о
землю и увлекая за собой леса, стада и людей [18] (лат. ).}
Говоря об осаде Аварика, Цезарь сообщает [19], что он, по своему
обыкновению, день и ночь находился при работавших солдатах. Во всех важных
военных операциях он всегда производил разведку сам и никогда не направлял
своей армии в такое место, которое не было бы предварительно обследовано.
Если верить Светонию, то Цезарь, решив переправиться в Британию, сначала сам
обследовал, где и как лучше высадиться [20].
Он неоднократно повторял, что победу, одержанную с помощью ума, он
предпочитает победе, одержанной мечом. Во время войны против Петрея и
Афрания Цезарь не пожелал воспользоваться одним явно благоприятным для него
обстоятельством, заявив, что надеется доконать своих врагов с несколько
большей затратой времени, но зато с меньшим риском [21].
Во время той же операции Цезарь придумал замечательную штуку, приказав
всему своему войску без всякой к тому необходимости переправиться вплавь
через реку:
rapuitque ruens in proelia miles,
Quod fugiens timuisset, iter; mox uda receptis
Membra fovent armis, gelidosque a gurgite, cursu
Restituunt artus.
{Рвущийся в бой солдат совершает тот путь, который казался ему страшным
в бегстве; весь мокрый, он согревает тело, вновь хватаясь за оружие, и на
бегу разминает застывшие в ледяной воде члены [22] (лат. ).}
Я нахожу, что Цезарь при проведении своих предприятий был более сдержан
и рассудителен, чем Александр Македонский; тот как бы искал опасностей и
бежал им навстречу, подобно бурному потоку, который без разбора крушит и
сметает все на своем пути:
Sic tauriformis volvitur Aufidus,
Qui regna Dauni perfluit Appuli, Dum saevit, horrendamque cultis
Diluviem meditatur agris.
{Как мчится подобный быку Авфид, орошающий царство Давна, и в гневе
замышляет страшным наводнением затопить пашни Апулии [23] (лат. ).}
Дело в том, что Александр начал свое поприще еще будучи очень молод,
находясь в самом пылком возрасте, между тем как Цезарь вступил в игру уже
будучи зрелым и опытным человеком. Кроме того, Александр обладал более
горячим, вспыльчивым и необузданным характером, а пристрастие к вину еще
усугубило его буйный нрав, Цезарь же был необычайно воздержан в употреблении
вина. Однако в случае необходимости, если того требовали обстоятельства, не
было человека, который щадил бы себя меньше, чем Цезарь.
Что касается меня, то во многих его подвигах я усматриваю готовность
лучше погибнуть, чем снести позор поражения. Во время упомянутой битвы
против обитателей Турне Цезарь, видя, что весь головной отряд его армии
дрогнул, спешно пробрался в первые ряды своих солдат, представ перед врагом,
как был, без щита [24]; и такое случалось с ним не раз. Услышав, что солдаты
его осаждены, он, переодетый, пробрался через передовые посты неприятельской
армии, чтобы ободрить их своим присутствием [25]. Переправившись в Диррахий
с очень незначительным войском и видя, что остальная часть его армии,
которую он поручил привести Антонию, замешкалась, он решил переплыть обратно
и еще раз пересечь море, несмотря на неистовую бурю; он тайно направился в
обратный путь с целью привести самому застрявшие войска, не считаясь с тем,
что все тамошние порты и все участки моря контролировались флотом Помпея
[26].
Что же касается подвигов Цезаря, совершенных с оружием в руках, то
многие из них по своей дерзости превосходят все, что предписывается военной
наукой: например, с какими ничтожными силами он двинулся, чтобы покорить
Египет, а вслед за тем напал на армии Сципиона и Юбы, в десять раз
превышавшие численность его войск. Такие люди, как Цезарь, должны были
обладать какой-то сверхчеловеческой верой в свою судьбу.
Говорил же он, что великие дела надо совершать, а не обдумывать
бесконечно.
После битвы при Фарсале, отправив свои войска вперед в Азию и
переправляясь на единственном судне через Геллеспонт, он встретил Луция
[6]. Достойно внимания то, что сообщают о нем: прекрасный полководец, смелый
и честолюбивый, он ставил, однако, превыше всего свое сластолюбие и
обладание какой-нибудь редкой красавицей. Его смерть была под стать этому.
Доведя длительной осадой город Флоренцию до такой крайности, что жители ее
уже готовы были признать себя побежденными, он согласился снять осаду при
условии, чтобы они выдали ему девушку необыкновенной красоты, о которой до
него дошли слухи. Пришлось пойти на это и ценою попрания чести одной семьи
избежать общественного бедствия. Красавица эта была дочерью славившегося в
те времена врача, который, очутившись в таком тяжелом положении, решился на
крайность. Так как все наряжали его дочь и дарили ей украшения и
драгоценности, которые должны были сделать ее еще более привлекательной для
ее будущего возлюбленного, то и отец со своей стороны подарил ей платок
замечательной работы и надушенный необыкновенными духами; этим платком,
который является у них обычной принадлежностью туалета, она должна была
воспользоваться при первом же сближении с ним. Но, применив свое врачебное
искусство, отец напитал этот платок ядом, который, быстро проникнув в
открытые поры разгоряченных тел обоих возлюбленных, внезапно превратил их
жаркие объятия в ледяные, и они скончались в объятиях друг у друга. Вернусь,
однако, к Цезарю.
Он не жертвовал ради своих любовных похождений ни одной минутой, ни
одним случаем, которые могли бы содействовать его возвеличению. Честолюбие
властвовало так безраздельно над всеми другими его страстями и до того
заполняло его душу, что способно было увлечь его куда угодно. Меня
охватывает досада при мысли о величии этого человека и замечательных
задатках, которые таились в нем, о его обширнейших и разнообразных
познаниях, благодаря которым не было почти ни одной науки, о которой бы он
не писал. Он был такой несравненный оратор, что многие ставили его
красноречие выше цицероновского, и сам Цезарь, по-моему, был убежден, что
ненамного уступает в этом Цицерону; оба антикатоновских памфлета были
написаны Цезарем главным образом с целью парировать ораторское красноречие,
обнаруженное Цицероном в его "Катоне". Кто мог сравняться с Цезарем в
бдительности, неустанной деятельности и трудолюбии? Он несомненно обладал,
кроме этого, еще многими другими исключительными и незаурядными задатками.
Он был очень воздержан и поразительно непривередлив в еде: Оппий сообщает,
что однажды, когда Цезарю было подано за столом в виде приправы
консервированное оливковое масло вместо свежего, он ел его большими
порциями, не желая ставить в неловкое положение хозяина дома [7]. В другой
раз Цезарь велел наказать плетьми своего пекаря, подавшего ему другой хлеб,
нежели всем остальным [8]. Сам Катон говаривал о Цезаре, что он единственный
из всех трезвым приступил к разрушению своего отечества [9]. Правда, был
случай, когда тот же Катон назвал Цезаря пьянчугой. Произошло это вот как.
Когда оба они находились в сенате, где обсуждалось дело о заговоре Катилины
[10], причастным к которому многие считали Цезаря, Цезарю подали принесенную
откуда-то секретную записку. Катон, решив, что этой запиской остальные
заговорщики о чем-то предупреждают Цезаря, потребовал, чтобы Цезарь дал ему
ее прочесть, на что Цезарь вынужден был согласиться, чтобы не быть
заподозренным в худшем. Это была любовная записка сестры Катона Сервилии к
Цезарю. Прочтя записку, Катон швырнул ее Цезарю со словами: "На, пьянчуга!"
Но ведь этим бранным словом Катон хотел выразить Цезарю свой гнев и
презрение, а вовсе не обвинить его всерьез в этом пороке, - совсем так, как
мы часто ругаем тех, на кого сердимся, первыми же сорвавшимися с языка
словами, совершенно неуместными по отношению к тем, к кому мы их применяем.
К тому же порок, который Катон приписал в данном случае Цезарю, необычайно
сродни той слабости, в которой Катон изобличил Цезаря, ибо, как гласит
пословица, Венеру и Вакха водой не разольешь.
Но для меня лично Венера в союзе с трезвостью гораздо сладостнее.
Существует бесчисленное количество примеров снисхождения и великодушия
Цезаря по отношению к своим противникам. Я имею в виду далеко не одни лишь
случаи из времен гражданских войн: об относящихся к ним случаях Цезарь сам
дает понять в своих писаниях, что проявлял мягкость с целью успокоить своих
врагов и побудить их меньше опасаться его будущего владычества и победы. По
поводу этих примеров надо признать, что если они не могут убедить нас в его
природной мягкости, то они во всяком случае свидетельствуют о его
поразительном мужестве и доверчивости. Ему не раз случалось после победы над
врагами отпускать целые армии, не требуя от них даже клятвенного обещания,
что они будут - не говоря уже о какой бы то ни было помощи ему - просто
воздерживаться от войны с ним. Ему приходилось по три-четыре раза
захватывать в плен некоторых полководцев Помпея и каждый раз отпускать их на
свободу. Помпей объявлял врагами всех тех, кто не явится воевать вместе с
ним, Цезарь же приказал объявить, что будет считать друзьями всех тех, кто
не примкнет ни к той, ни к другой из борющихся сторон и фактически не
выступит против него [11]. Тем из своих военачальников, которым случалось
уходить от него ради более выгодных условий, он отсылал еще их оружие,
лошадей и снаряжение [12]. Захватив тот или иной город, Цезарь предоставлял
ему право примкнуть к какой угодно партии и оставлял в качестве гарнизона
только память о своем милосердии и человечности. В решающий для него день
Фарсальской битвы он приказал щадить римских граждан, за исключением только
самых крайних случаев [13].
Таковы рискованные, на мой взгляд, приемы Цезаря, и неудивительно
поэтому, что во время нынешних гражданских войн те, кто, подобно ему,
борются против старых порядков, не следуют его примеру, ибо это средства
чрезвычайные, которые мог себе позволить только Цезарь с его необыкновенным
счастьем и изумительной проницательностью. Когда я думаю о подавляющем
величии этого человека, я оправдываю богиню победы, которая ни разу не
пожелала разлучиться с ним, даже в названном мною весьма несправедливом и
беззаконном деле [14].
Возвращаясь к милосердию Цезаря, заметим, что есть много убедительных
примеров его, относящихся ко времени господства Цезаря, когда он обладал
всей полнотой власти и ему незачем было притворяться. Гай Меммий [15]
выступил против Цезаря с весьма острыми обличениями, на которые Цезарь
отвечал с не меньшей запальчивостью, но это не помешало Цезарю вскоре после
того поддержать кандидатуру Меммия в консулы. Когда Гай Кальв [16],
сочинивший против Цезаря множество оскорбительных эпиграмм, изъявил через
друзей желание примириться с ним, Цезарь с готовностью согласился первым
написать ему. А когда наш славный Катулл, который так отделал его под именем
Мамурры, явился к нему с повинной, он в тот же день пригласил его к обеду.
Узнав, что кое-кто злословит о нем, он ограничился заявлением в одной из
своих публичных речей, что ему это известно. Как ни мало он ненавидел своих
врагов, он еще меньше боялся их. Когда его предупредили о некоторых
замышлявшихся покушениях на его жизнь, он удовольствовался опубликованием
указа, в котором сообщал, что знает о них, и не применил к виновным никаких
других мер. Достойна внимания заботливость Цезаря по отношению к друзьям:
однажды, когда разъезжавший вместе с ним Гай Оппий плохо себя почувствовал,
Цезарь уступил ему единственное имевшееся пристанище, а сам провел ночь на
голой земле и под открытым небом. Что касается его правосудия, то однажды он
приговорил к казни своего любимого слугу за прелюбодеяние с женой одного
римского всадника, хотя никто не принес ему на это жалобы. Ни один человек
не проявлял большей умеренности после победы и большей стойкости в
превратностях судьбы.
Но все эти отличные качества были омрачены и изуродованы его неистовым
честолюбием, которое увлекло его так далеко, что - как это нетрудно доказать
- все его поступки и действия целиком определялись этой страстью.
Обуреваемый ею, он для того, чтобы иметь возможность раздавать щедрые дары,
превратился в расхитителя государственной собственности; ослепленный ею, он
не постеснялся такой гнусности, как заявить, что самых отпетых и мерзких
негодяев, помогавших ему возвыситься, он будет ценить и всячески поощрять
ничуть не меньше, нежели самых достойных людей. Опьяненный безмерным
тщеславием, он не постеснялся хвастаться перед своими согражданами тем, что
ему удалось превратить великую римскую республику в пустой звук, а также
заявить, что слова его должны считаться законом; он дошел до того, что сидя
принимал весь состав сената и допускал, чтобы ему поклонялись и оказывали
божеские почести. Словом, на мой взгляд, одни этот порок загубил в нем самые
блестящие и необыкновенные дарования, которыми наделила его природа; этот
порок сделал его имя ненавистным для всех порядочных людей тем, что он
стремился утвердить свою славу на обломках своего отечества, на разрушении
самой цветущей и мощной державы в мире.
Можно было бы, наоборот, привести немало случаев, когда выдающиеся люди
жертвовали делами государства ради своего сластолюбия: взять, к примеру,
Марка Антония и других; но я не сомневаюсь, что там, где любовь и честолюбие
одинаково сильны и приходят в противоборство между собой, честолюбие
неминуемо возобладает.
Возвращаясь к прерванной нити изложения, скажу, что великое дело -
уметь обуздать свои страсти доводами разума или сдержать неистовые порывы
своего тела. Однако, чтобы кто-нибудь подвергал себя бичеванию ради другого
или чтобы кто-нибудь не только пожелал лишиться сладкой радости нравиться
другому, вызывать к себе влечение, нежную страсть в этом другом, но и -
больше того - возненавидел бы свою привлекательность, повинную в этом,
осудил бы свою красоту за то, что она воспламеняет другого, - примеров тому
я не наблюдал. А между тем примеры тому бывали. Молодой тосканец Спурина -
Qualis gemma micat, fulvum quae dividit aurum,
Aut collo decus aut capiti; vel quale, per artem
Inclusum buxo aut Oricia terebintho,
Lucet ebur -
{Сверкает, как драгоценный перл в желтом обрамлении золота, украшающий
шею или голову, или как слоновая кость в искусной оправе букса или
орикийского терпентинного дерева [17] (лат. ).}
наделен был такой редкостной и неописуемой красотой, что самые
сдержанные люди не могли устоять против нее. Однако жар и пламя, все пуще
разгоравшиеся от его чар, не только оставляли его холодным, но возбудили в
нем лютую ярость против самого себя, против щедрых даров, отпущенных ему
природой, как если бы он ответственен был за то, что другие оказались
обделенными в этом отношении. Он дошел до того, что изуродовал свое лицо,
нанеся себе множество ран и шрамов и полностью обезобразив ту гармонию и
благообразие, которые природа так заботливо запечатлела в его чертах [18].
Сказать по чистой совести, подобные поступки больше изумляют меня, чем
восхищают: такие крайности противны моим правилам. Цель этого поступка
прекрасна и высоконравственна, и, однако, он кажется мне безрассудным. А что
если бы его безобразие ввело людей в грех презрения или ненависти, или
зависти к такой неслыханной славе, или, наконец, побудило к клевете,
приписав его поступок бешеному честолюбию? Есть ли хоть какая-нибудь форма,
которую порок не пожелал бы использовать, ища возможность проявиться? Было
бы более правильно и честно, если бы он обратил эти дары неба в образец
добродетели, в пример, достойный подражания. Те, кто уклоняются от
исполнения общественного долга и от бесчисленного количества разнообразных
обременительных правил, связывающих в общественной жизни безукоризненно
честного человека, по-моему, сильно облегчают себе жизнь, с какими бы
частными неудобствами для них это ни было связано. Это похоже на то, как
если бы человек решил умереть с целью избавиться от жизненных тягот. Такие
люди могут обладать разными достоинствами, но мне всегда казалось, что они
лишены способности противостоять трудностям и что в беде нет ничего более
высокого, чем стойко держаться среди разбушевавшихся волн, честно выполняя
все то, что требует от нас долг. Иногда легче обходиться вовсе без женщин,
чем вести себя во всех отношениях должным образом со своей женой, в бедности
можно жить более беззаботно, чем при хорошо распределяемом достатке. Ведь
разумное пользование доставляет больше хлопот, нежели воздержание.
Умеренность - добродетель более требовательная, чем нужда. Доблестная жизнь
Сципиона Младшего имеет тысячу разных проявлений, доблестная жизнь Диогена -
только одно.
Жизнь Диогена настолько же превосходит своей чистотой обычную жизнь,
насколько жизнь, заполненная выдающимися делами и подвигами, превосходит ее
силой и большей пользой.
Глава XXXIV
О многих полководцах рассказывают, что у них были свои настольные
книги; так, например, у Александра Великого - Гомер, у Сципиона Африканского
- Ксенофонт, у Марка Брута - Полибий, у Карла V - Филипп де Коммин; говорят,
что в наше время таким же успехом пользуется у многих Маккиавелли. Однако
несомненно наилучший выбор в этом отношении сделал покойный маршал Строцци
[1], избравший "Записки" Юлия Цезаря, ибо это сочинение, являясь подлинным и
высшим образцом военного искусства, поистине должно быть молитвенником
всякого воина. К тому же Цезарь сумел облечь свой богатейший сюжет в столь
изящную и прекрасную литературную форму и довести ее до такой ясности и
совершенства, что, на мой взгляд, нет сочинения, которое могло бы с ним в
этом отношении сравниться.
Я хочу отметить здесь некоторые примечательные особенности Цезаря в
деле ведения войны, которые врезались мне в память.
Когда на солдат Цезаря напал страх из-за распространившихся в его
войске слухов об огромной армии, которую Юба ведет против Цезаря, последний,
вместо того чтобы опровергнуть составившееся у его солдат представление и
преуменьшить силы врага, собрал их на сходку с целью ободрить их и придать
им мужества. Но он выбрал для этого совсем другой способ, противоположный
обычно применяемому, а именно: он посоветовал солдатам прекратить расспросы
о численности направляющихся против них неприятельских войск, ибо он имеет
на этот счет весьма точные сведения, и тут он назвал им цифру, намного
превосходившую ту, о которой шли слухи среди его солдат. Цезарь последовал в
данном случае совету, который у Ксенофонта дает Кир; ибо обман не так
страшен, когда враг оказывается на деле более слабым, чем ожидали, нежели
тогда, когда враг оказывается более сильным, чем по слухам предполагали [2].
Цезарь прежде всего приучал своих солдат к беспрекословному
повиновению, требуя, чтобы они не интересовались планами своего полководца и
не обсуждали их; для этого он сообщал им свои планы лишь в момент их
выполнения. Ему доставляло удовольствие в тех случаях, когда солдаты
угадывали его планы, сразу же менять их с целью обмануть солдат; он нередко
так и делал: например, наметив стоянку в определенном месте он, достигнув
ее, продолжал идти вперед, удлиняя переход; такие вещи он особенно любил
проделывать в ненастную погоду [3].
Когда гельветы, в самом начале его похода в Галлию, отправили к Цезарю
послов, прося у него разрешения пройти через римские владения, то, хотя он и
решил им помешать в этом силой, однако притворился сговорчивым и попросил у
них несколько дней якобы для размышлений, в действительности же чтобы
выиграть время и собрать свою армию [4]. Несчастные гельветы и не
подозревали, как искусно он умел использовать время. Цезарь неоднократно
повторял, что умение вовремя воспользоваться случаем - одно из важнейших
качеств полководца; быстрота, характерная для его военных действий, поистине
неслыханна и невероятна.
Беззастенчиво используя преимущество, которое он получал над врагом,
заключая с ним временное соглашение, Цезарь был беззастенчив и в том
отношении, что от своих солдат не требовал никаких других качеств, кроме
доблести, и налагал наказания только за неповиновение и бунт [5]. Нередко
после одержанной победы он давал солдатам полную волю, предоставляя им
делать что угодно и освобождая их на некоторое время от правил воинской
дисциплины; при этом он говорил, что солдаты его так хорошо вышколены, что,
даже надушенные и напомаженные, они яростно кидаются в бой [6]. Цезарь
действительно любил, чтобы солдаты его имели богатое вооружение; он давал им
позолоченные, посеребренные и разукрашенные латы, считая, что боязнь
потерять в сражении свои роскошные доспехи заставит их биться с еще большим
ожесточением. Обращаясь к солдатам, он называл их "друзья мои", как это
делаем мы еще до сих пор; однако преемник Цезаря Август, отменил этот
обычай, считая, что Цезарь ввел его лишь по необходимости, находясь в
трудном положении, чтобы польстить солдатам, которые шли за ним по
собственной доброй воле;
Rheni mihi Caesar in undis
Dux erat, hic socius: facinus quos inquinat, aequat.
{Полководцем был Цезарь для меня при переправе через Рейн, здесь он
товарищ; злодейство равняет тех, кто им запятнан [7](лат. )}
Считая, что это несовместимо с достоинством императора и вождя армии,
Август восстановил прежний обычай называть их просто воинами [8].
Однако наряду с этим вниманием к солдатам Цезарь проявлял большую
суровость при наказании их. Взбунтовавшийся у Плаценции девятый легион
Цезарь без всякого колебания распустил с позором, несмотря на то что Помпей
еще не был побежден, и принял этих солдат обратно лишь после их долгих и
усиленных просьб [9]. Он приводил их к повиновению не мягкостью, а скорее
своим авторитетом и храбростью.
Говоря о его решении переправиться через Рейн в Германию, Цезарь
заявляет [10], что считал несовместимым с достоинством римского народа,
чтобы переправа его армии происходила на судах, и потому приказал построить
мост, по которому должны были пройти его войска. Именно при таких
обстоятельствах был воздвигнут этот великолепный мост, устройство которого
он столь подробно рисует; нигде при изложении своих предприятий Цезарь не
обнаруживает такой словоохотливости, как при описании своих изобретательных
выдумок, осуществление которых требовало умелого применения рук.
Я обратил также внимание на то, что Цезарь придавал большое значение
своим речам к солдатам перед боем, ибо в тех случаях, когда он хочет
показать, что спешил или был застигнут врасплох, он всегда указывает на то,
что не имел даже возможности обратиться со словами ободрения к своим
солдатам. Так было, например, перед крупным сражением с жителями Турне.
Отдав необходимые распоряжения, сообщает Цезарь [11], он поспешил со словами
ободрения к солдатам, там, где их заставал; попав к десятому легиону, он
успел только кратко сказать воинам, чтобы они твердо помнили о своей прежней
доблести, не падали духом и смело отражали натиск неприятельской армии. Так
как враги подошли уже на расстояние полета стрелы, Цезарь дал сигнал к бою.
Быстро направившись в другое место для осмотра других отрядов, он застал
солдат уже в самом разгаре сражения. Вот все, что сам Цезарь рассказывает об
этом в приводимом месте. И надо признать, что во многих случаях эти речи
Цезаря оказали ему огромные услуги. Речи Цезаря перед солдатами даже в его
время пользовались такой популярностью, что многие его соратники собирали и
хранили их; благодаря этому составились целые тома его речей, надолго его
пережившие. Он говорил всегда так своеобразно, что близко знавшие его люди -
и в том числе Август, - слушая чтение тех речей, которые были собраны, могли
отличить в них отдельные фразы и даже слова, ему явно не принадлежавшие
[12].
Когда Цезарь впервые отправился из Рима с государственным поручением,
он за неделю достиг реки Роны, причем рядом с ним в повозке находились один
или два непрерывно записывавших за ним писца, а сзади воин, который держал
его меч [13]. И правда, мало кто, даже непрерывно двигаясь, мог бы
соперничать с Цезарем в быстроте. Благодаря ей он, всегда победоносный,
оставив Галлию и преследуя Помпея, направился в Бриндизи; за девятнадцать
дней он покорил Италию и вернулся из Бриндизи в Рим. Из Рима он отправился в
самые отдаленные области Испании, где преодолел величайшие трудности в войне
против Афрания и Петрея [14] и во время долгой осады Марселя. Отсюда он
двинулся в Македонию, разбил римскую армию при Фарсале, а затем, преследуя
Помпея, переправился в Египет и покорил его. Из Египта он прибыл в Сирию и
Понтийское царство, где нанес поражение Фарнаку [15]. После этого он
отправился в Африку, где разбил Сципиона и Юбу, и, вернувшись через Италию в
Испанию, одержал победу над сыновьями Помпея [16].
Ocior et caeli flammis et tigrшde foeta.
{Быстрей, чем небесное пламя или тигрица с детенышами [17] (лат. ).}
Ac veluti montis saxum de vertice praeceps
Cum ruit avuisum vento, seu turbidus imber
Proluit, aut annis solvit sublapsa vetustas,
Fertur in abruptum magno mons improbus actu,
Exultatque solo, silvas armenta virosque
Involvens secum.
{Как мчится обломок горы, свергающийся с вершины, оторванный ветром или
смытый бурным ливнем, либо незаметно подточенный временем; неудержимо
несется с кручи гора; она стремительно движется и подпрыгивает, ударяясь о
землю и увлекая за собой леса, стада и людей [18] (лат. ).}
Говоря об осаде Аварика, Цезарь сообщает [19], что он, по своему
обыкновению, день и ночь находился при работавших солдатах. Во всех важных
военных операциях он всегда производил разведку сам и никогда не направлял
своей армии в такое место, которое не было бы предварительно обследовано.
Если верить Светонию, то Цезарь, решив переправиться в Британию, сначала сам
обследовал, где и как лучше высадиться [20].
Он неоднократно повторял, что победу, одержанную с помощью ума, он
предпочитает победе, одержанной мечом. Во время войны против Петрея и
Афрания Цезарь не пожелал воспользоваться одним явно благоприятным для него
обстоятельством, заявив, что надеется доконать своих врагов с несколько
большей затратой времени, но зато с меньшим риском [21].
Во время той же операции Цезарь придумал замечательную штуку, приказав
всему своему войску без всякой к тому необходимости переправиться вплавь
через реку:
rapuitque ruens in proelia miles,
Quod fugiens timuisset, iter; mox uda receptis
Membra fovent armis, gelidosque a gurgite, cursu
Restituunt artus.
{Рвущийся в бой солдат совершает тот путь, который казался ему страшным
в бегстве; весь мокрый, он согревает тело, вновь хватаясь за оружие, и на
бегу разминает застывшие в ледяной воде члены [22] (лат. ).}
Я нахожу, что Цезарь при проведении своих предприятий был более сдержан
и рассудителен, чем Александр Македонский; тот как бы искал опасностей и
бежал им навстречу, подобно бурному потоку, который без разбора крушит и
сметает все на своем пути:
Sic tauriformis volvitur Aufidus,
Qui regna Dauni perfluit Appuli, Dum saevit, horrendamque cultis
Diluviem meditatur agris.
{Как мчится подобный быку Авфид, орошающий царство Давна, и в гневе
замышляет страшным наводнением затопить пашни Апулии [23] (лат. ).}
Дело в том, что Александр начал свое поприще еще будучи очень молод,
находясь в самом пылком возрасте, между тем как Цезарь вступил в игру уже
будучи зрелым и опытным человеком. Кроме того, Александр обладал более
горячим, вспыльчивым и необузданным характером, а пристрастие к вину еще
усугубило его буйный нрав, Цезарь же был необычайно воздержан в употреблении
вина. Однако в случае необходимости, если того требовали обстоятельства, не
было человека, который щадил бы себя меньше, чем Цезарь.
Что касается меня, то во многих его подвигах я усматриваю готовность
лучше погибнуть, чем снести позор поражения. Во время упомянутой битвы
против обитателей Турне Цезарь, видя, что весь головной отряд его армии
дрогнул, спешно пробрался в первые ряды своих солдат, представ перед врагом,
как был, без щита [24]; и такое случалось с ним не раз. Услышав, что солдаты
его осаждены, он, переодетый, пробрался через передовые посты неприятельской
армии, чтобы ободрить их своим присутствием [25]. Переправившись в Диррахий
с очень незначительным войском и видя, что остальная часть его армии,
которую он поручил привести Антонию, замешкалась, он решил переплыть обратно
и еще раз пересечь море, несмотря на неистовую бурю; он тайно направился в
обратный путь с целью привести самому застрявшие войска, не считаясь с тем,
что все тамошние порты и все участки моря контролировались флотом Помпея
[26].
Что же касается подвигов Цезаря, совершенных с оружием в руках, то
многие из них по своей дерзости превосходят все, что предписывается военной
наукой: например, с какими ничтожными силами он двинулся, чтобы покорить
Египет, а вслед за тем напал на армии Сципиона и Юбы, в десять раз
превышавшие численность его войск. Такие люди, как Цезарь, должны были
обладать какой-то сверхчеловеческой верой в свою судьбу.
Говорил же он, что великие дела надо совершать, а не обдумывать
бесконечно.
После битвы при Фарсале, отправив свои войска вперед в Азию и
переправляясь на единственном судне через Геллеспонт, он встретил Луция