Страница:
Сын. Ах, батюшка! да она крива!
Отец. Тем меньше будет всматриваться в пригожих гостей и хоть одним глазом, но смотреть больше на мужа!
Сын. Ряба, как огурец!
Отец. Меньше смотреться будет в зеркало!
Сын. Хрома и косолапа.
Отец. Меньше будет прыгать.
Сын. Стан и походка медведя!
Отец. Не будет вешаться на шею к другим!
Сын. При всем том, кажется, и зла!
Отец. Вот тут-то ты согрешил, ибо клевета есть великий грех. Шестой десяток доживаю, а ни шести красивых женщин не видал я добрых. Напротив того, не так-то пригожие поневоле стараются, чтобы если которая крива, то сохранить глаза душевные целыми; если ряба, то чтоб сердце было гладко, если хрома, косолапа, то чтоб невинность ее не хромала и не шаталась по сторонам. Возьми красавиц, – все их занятие есть суета. Они очень видят, что за ними гоняются целые десятки проворных подлипал. Если один отстанет, то все останутся девять, следовательно, остается только выбирать.
Сын. Я верю, что вы правы вообще, но о любезной и прекрасной Евдокии, верно, того не скажете?
Отец. Конечно, не скажу! Но что ж делать, когда она, по несчастию, гетманская правнучка!
Сын. Нельзя ли тут употребить некоторый обман?
Отец. И солдата бьют за обманы, что ж надобно сделать с офицером-обманщиком? По крайней мере повесить! Итак, с божиею помощию начнем думать о почтенной Хавронье!
С сим словом отец оставил сына в крайнем недоумении. Он думал, гадал, наконец, по-видимому решившись, вскричал: «Так, непременно так!» Старик начал посещать отца Хавроньи почаще, давать стороною намеки о причине сих посещений; был принимаем время от времени ласковее, дружелюбнее – и невеста с нетерпением ожидала дня, в который увидит жениха своего, без сомнения молодца совершенного. В доме пана Прилуцкого об Евдокии не было упоминаемо ни одного слова.
Но скоро целый околоток поражен был неслыханною в сторонах сих новостию, от которой все было ополоумели. Разнесся достоверный слух, что некоторый заморский владетельный принц, по имени Норд-Вест-Зюд-Ост, прибыл в Украину и пристал в одной недальней деревеньке пана Прилуцкого.
Пан ошалел, как и другие, и улыбался приятно, говоря: «Видно, ныне бесчиновные потомки гетманов вышли из моды, что светлейший принц предпочел мою малую деревню богатому селу Златницкого. Видно, он умеет отдавать преимущество заслугам личным, а не потомственным! Надобно поблагодарить его светлость за такую милость!»
Он приказал уже приготовлять коня своего бранного, чистить мундир с новыми галунами, саблю булатную и прочие снадобья, дабы по-надлежащему явиться пред очи принца, как окаменел на месте, услыша, что этот заморский Норд-Вест-Зюд-Ост с тем и приехал в Украину, чтоб свататься на Евдокии, дочери Златницкого. Кто опишет его изумление? Неподвижными очами глядел он на предстоящих, наконец, сложа накрест руки, произнес унывно: «Видно, и кроме Златницкого есть безумцы на свете! Возможно ли? Нет! Не только не удостою этого принца своим посещением, но сейчас напишу к старосте, чтобы он ни самому ему, ни его свите не отпускал ни цыпленка, пока не заплатит наперед вчетверо противу настоящей цены!» Проговоря сие, он сердито плюнул и пошел в свою комнату.
Теперь в свою очередь надобно представить удивление, радость, восторг пана Златницкого, когда весть сия коснулась и его ушей. Он ходил по своей Коронной палате большими шагами, весело взглядывал на изображения предков и говорил: «Наконец, и на нашей улице праздник! О, как я хорошо сделал, что отказал глупому майоришке в его предложении! То ли дело иметь зятем принца, которого имя так мудрено, что никак вдруг не выговорить; но какая в том и надобность мне? Это пусть знает дочь, а мне боле не надобно, как только, что зять мой – принц заморский!»
Во время сего рассуждения весь дом всполошился, услыша топот коней, звук труб и литавр и увидя довольно великое количество прискакавшего на двор воинства. Сначала почли их разбойниками, но скоро к общей радости узнали, что то прибыл чрезвычайный посол принца и требует от потомка высокоповелительных гетманов благосклонной аудиенции. По приказанию сего последнего посла под руки ввели в гостиную, и чрез несколько минут явился пан из своей Коронной комнаты.
Тогда посол, согнувшись ниже нежели в пояс, сказал: «Величественный потомок гетманов! Мой державный принц Норд-Вест-Зюд-Ост желает вам и дочери вашей мира и здравия! Мне, его высокому советнику, поручено возвестить вам в коротких словах причину его сюда прибытия! Он, наслышась о достоинствах дражайшей дочери вашей, просит от вас соизволения на брак, в чем также дозволил ему и его державный родитель. Но как они ведут теперь войну с окрестными жителями, то присутствие храброго сына необходимо, ибо он командует конницею и флотом; а потому, буде вы, высокопочтенный потомок гетманов, на брак сей соизволите, то дело привести к концу как можно поскорее, дабы родитель от долгого медления не соскучил».
Златницкий. Благодарю за честь, которую изволит делать мне принц Норд-Морд-Бес-Пес.
Посол. Норд-Вест-Зюд-Ост! Из этого примечаете, сколь древние короли были его предки. Он немного на это причудлив, не во гнев ему будь. Сколько предлагали ему невест королевен; но он, рассмотря их происхождения, находил домы их гораздо моложе своего дома.
Златницкий. Откуда принц Норд и прочее мог узнать, что мое происхождение есть древнее, нежели многих королей? Вить королевство его за морем?
Посол. Королевство, правда, за морем, однако ж он имеет обширный флот, на котором разъезжающие как военные, так купецкие люди весьма много могут поразведать и донести повелителю!
Златницкий. Вы говорите, что они ведут войну с соседями?
Посол. Кровопролитную, и каждый почти день бывает стычка!
Златницкий. Кто же такие ваши соседи?
Посол. Пренегодные! Одни свирепы, другие лукавы, третьи трусы и бегут от нас, как только появимся.
Златницкий. Все это очень хорошо, и я даю полное согласие на брак; вы можете объявить то светлейшему вашему принцу. Когда же я увижу его?
Посол. Никак не прежде, как по возвращении его из церкви после венца. Разве забыли вы, – знаменитый потомок гетманов, – что во всей Европе коронованные главы венчаются большею частию чрез своих послов?
Златницкий. Правда! Я что-то такое слыхивал!
Посол. Родитель принца моего так и хотел было послать меня для исполнения обряда бракосочетания, но он никак не склонился и хотел иметь удовольствие и честь видеть вас лично, когда он с честию то сделать может. Посему он убедительно представляет, чтобы и вы, с своей стороны, не медлили, когда уже дали свое благородное слово.
Златницкий. Чрез три дни свадьба!
Посол удалился с прежнею церемониею; а пан Златницкий, упоенный восторгом тщеславной радости, призвал к себе дочь, обнял и сказал: «Благодари богу и мне, что ты будешь принцессою!» Евдокия казала вид довольный, что отец причел чрезмерной ее покорности воле его; а прочие домашние, а особливо мамки и няньки, не могли надивиться, что она так охотно идет за какого-то заморского басурмана, любя с детства Алексея, что им было известнее, нежели кому другому.
Начались пышные приготовления к свадьбе. Златницкий ничего не щадил. Накануне разослал нарочных ко всему дворянству звать на свадебный пир, и чтоб больше кольнуть пана Прилуцкого, то приглашал и сего. Пан сначала было и руками и ногами прочь, но убеждения Алексея, наконец, его склонили. Он говорил: «Если вы не будете, то никто не подумает, что вы отказались, а всякий, – что вас не пригласили! Да и почему не помириться? А сверх того, увидим заморского принца. Это ведь диковинка!» Старик дал слово.
Едва настал день свадебный, как дом и дворы Златницкого запружены были гостями, гостьями, с их чадами и домочадцами. Невеста, разряженная как можно великолепнее, принимала поздравления, как будущая принцесса. Вскоре увидели посла принцева с обширною свитою. Когда невеста села в карету, чтобы ехать в церковь, то многие любопытные хотели провожать ее. Посол крепко воспротивился, представляя, что преждевременное любопытство крайне вредно и принц будет гневаться, а сверх того, сам он– ближний его советник и посол – достаточно имеет прав к соблюдению чести принцевой. Златницкий, улыбнувшись, сказал: «Надобно уважать обычаи каждой земли, а особливо когда имеешь дело с коронованными особами!» Он дал знак, карета с невестою двинулась, посол с командою окружили ее, поскакали, а гости, воротясь в покои, забавлялись кто чем заблагорассудил.
Церковь была на другом конце села, около версты от дома господского; а потому недолго дожидались возвращения новобрачных. Они показались, и Златницкий приказал дворовым людям стрелять из ружей в честь их; со стороны конвоя принцева тем же ответствовано. Когда они входили в покои, хозяин поставил гостей в два ряда по сторонам, а сам стал у дверей в свою Коронную палату, дабы иметь удовольствие самому ввести в нее принца и рекомендовать ему своих предков.
Естественно, что взоры большого и малого стремительно обращены были на их светлости, но поражение многих было неописанно. Равномерно и Златницкий, протянув руки для обнятия зятя, с приметным ужасом отступил назад, и, одною рукою стирая пот с лица, а другою прочищая полузакрытые глаза, сказал со вздохом: «Конечно, злой дух потешается надо мной, что я ополоумел! Но ему даром не пройдет! И дьяволу не дозволю шутить над потомком гетманов малороссийских! Сейчас заказывается сто обеден для прогнания нечистой силы! Или, может быть, я от излишнего чувствования радости и без беса помешался, что мне совсем другое мерещится».
Тут, оборотясь к зятю, спросил:
– Скажите мне: отец ваш знатный заморский владетель?
Зять. Хотя не владетель, однако владелец в стороне своей почтенный!
Златницкий. В вашем владении есть море?
Зять. Небольшое, правда! Его сходнее назвать озером!
Златницкий. Однако ж по нем разъезжают военные и купеческие корабли?
Зять. Разъезжают, – хотя, правда, не корабли, но порядочные суда!
Златницкий. И у вас есть сильная гвардия?
Зять. Не очень, правда, сильна, но редко неприятель от нас здрав уходит!
Златницкий. Я слышал от вашего посла, что неприятели ваши свирепы, лукавы и отчасти трусливы?
Зять. Сущая правда! В наших сторонах и не водится неприятелей свирепее волков, лукавее лисицы и трусливее зайца.
Златницкий(с скрываемою свирепостию). Понимаю! не такого ли же разбора и флот ваш?
Зять. Он состоит из полдюжины хорошо оснащенных лодок, на коих, разъезжая по нашему небольшому морю, берем в полон щук, судаков, карасей, а иногда и вельможные сомы попадают.
Златницкий(задыхаясь). Итак, заморский принц Норд-Бес…
Зять. При венце переменил свое имя, и теперь зять ваш есть преданнейший ваш слуга и сын прежнего друга вашего пана Прилуцкого!
– Нет, – загремел Златницкий, – не черт виноват в обмане, а виноватого наказать должно! – С сими словами бросился он в свою оружейную палату, а гости, не зная – смеяться ли или бежать, решились скоро на первое; почему, ударясь к дверям оружейной, приперли и общими силами решились не дозволить неприятелю сделать вылазки до времени. Тогда пан Прилуцкий, быстро подошед к новобрачным, схватил их за руки, вывел, бросил, так сказать, в карету, велел стремглав скакать в свою деревню, а сам, вскоча на своего коня, пустился вслед вместе с великим советником принца и его командою. Когда они выпустили из виду деревню, то все поехали тише и пан спросил у советника:
– Скажите бога ради, что все это значит? Хотя я старый, заслуженный майор, хотя бывал бог знает где и видал много черт знает чего, однако теперешней комедии не могу растолковать.
– Я вам ее растолкую, – сказал великий советник, – извольте выслушать. Вам известно, что полк, в котором служит сын ваш, стоит здесь не далее десяти верст. Я также служу в нем, и в том же чине. Мы добрые друзья и товарищи; а вы знаете, что военные люди в любовных затеях охотнее пособляют друг другу, чем гражданские. Сын ваш открыл мне старую любовь свою к Евдокии, а вместе неудачу в сватовстве, происшедшую от глупого предрассудка ее родителя. Тотчас составлен план. Алексей наречен заморским принцем, я послом, а свиту нашу составляли отчасти роты моей казаки, а отчасти дворовые люди. Оттого-то мы столицею себе выбрали дальнюю вашу деревню. Вы сами свидетель, что успех увенчал наше предприятие! Надеюсь за посольские труды попировать на свадьбе моего друга, да и казаки не должны быть забыты.
В продолжение сего рассказа карета и телохранители въехали на двор панский; витязи спешились, и господин посол принцев, высаживая из кареты счастливых супругов, сказал Евдокии:
– Я уверен, сударыня, что вы не жалеете о потере своего светлейшего титула!
Когда собрались в покои, пан Прилуцкий, обняв свою невестку с нежностию отца, обратился к сыну и сказал:
– Господин капитан! Ты совершенный повеса, ибо пристыдил отца своего, старого заслуженного майора. Так ли думалось ему праздновать свадьбу своего единственного сына – капитана? Здесь не то, что в Москве и Петербурге, где нередко женятся и умирают скоропостижно и никто о том не думает. Здесь во всем любят порядок! Но скажи теперь сам, что буду я делать? Как приму любезную мою невестку? Кто проводит ее в брачную комнату? Кто будет подымать ее с постели на следующее утро? Кроме горничных девок, никого нет в доме! Разве ты хочешь и их перекрестить в статс-дамы и фрейлины? Ну сказывай, а я ничего не придумаю; стыд да и только!
– Батюшка! – сказал сын, – мы этому горю легко пособить можем, и скоро. Любезная моя жена пусть пойдет в спальню покойной моей матери, а проводить ее туда и поднять с постели – моя забота. Конница моя отправится в поле, где довольно найдет трусливых неприятелей, которых и возьмет в плен; пехота – в ближайший лес, где есть рябчики и тетеревы, дрофы и бекасы и всякого рода воздушные жители, флот выступит в море и, верно, не возвратится без довольной добычи. Друг мой и посол с своею гвардиею отправится на проезжую дорогу, к дому моего тестя, и волею или неволею будет командировать на наш двор всех свадебных гостей, которые не замедлят оставить великого моего тестя и, верно, упрямы не будут. Вы, батюшка, по любви ко мне, верно, займетесь командою надзирательниц кур, простых и индейских, уток, гусей и прочего, а особливо приведением в порядок погреба, которым вы пощеголять можете! Я вижу, что вы все согласны на мое предложение! Теперь еще полдень, и к вечеру много кое-чего наделать можно. А чтобы не медлить, то я покажу пример деятельности.
Он взял за руку смущенную свою супругу и повел ее в комнату своей матери.
Пан Прилуцкий, потеряв его из виду, всплеснул радостно руками и сказал с видом восхищения:
– Не правда ли, господин посол, что сын мой со временем может быть хорошим полковником? Добро! Обеспечим прежде наш аппетит и жажду, а там примемся всяк за свое дело.
Как сказано, так и сделано. Между тем, как конница, пехота и флот принца заморского, равно и посол его заняты были ревностно своими делами, обратимся в дом высокоименитого потомка гетманов. Мы оставили его в оружейной комнате, которую держали назаперти устрашенные гости.
Когда он догадался, – ибо он во всю жизнь догадывался, а не мыслил, – что достаточно снабжен и гневом и оружием для отмщения нареченному принцу заморскому и своей дочери, которую также подозревал участницею в гибельном заговоре, равно как и пана Прилуцкого, – то со всего размаху толкнулся в двери. Видя же, что они заперты, пришел в большое бешенство и с страшным проклятием начал прорубать саблею себе выход. Гости увидели, что дело на шутку не походит, и – давай бог ноги. Суета ужасная! Шум, крик и аханья женщин неописанны! Однако кое-как все уселись в свои экипажи и пустились куда кому было надобно. Златницкий, наконец, прорубился, вышел и, никого не взвидя, от изнеможения сил телесных пал без чувств на пол. Тогда только служители осмелились к нему приближиться; сперва припрятали как можно дальше его вооружение и после, подняв на руки, уложили на постель.
Посол и друг принца заморского стоял на большой дороге с своею командою. Кто из свадебных гостей ни равнялся с ним, он объявлял желание Прилуцкого, и все с великим удовольствием поворачивали к его деревне; ибо никто не опасался найти там столько ужасов, как в доме славного потомка гетманов. К вечеру Прилуцкий увидел себя окруженным великим собранием, он был весел, и все были веселы. Несколько дней прошло в шумном веселии, и первая Евдокия приступила с просьбами к мужу и свекру, чтобы они попытались, нельзя ли помириться с отцом ее. К сему присоединились многие соседи, и отправлено к пану торжественное посольство. Напрасно трудились! Он лежал на одре смерти, обкладенный изображениями своих предков. Едва усмотрел он прежнего посла от принца заморского, то опомнился, застонал, проворчал невнятно какое-то проклятие и скончался. Услыша о сем, Евдокия зарыдала, муж ее вздохнул от глубины сердца, а старый заслуженный майор произнес громко:
– Вечная память! Но если бы он несколькими годами умер раньше, то мы все несколькими годами раньше были бы счастливы!
Мы от чистого сердца благодарили дворянина за его чтение. Он простился с нами и поехал в свое поместье; а мы вознамерились, пробыв еще дня два, отправиться в дальнейший путь. Оставшись одни, мы распорядили время свое философски!
Обыкновенно поутру я уводил Ликорису из деревни, показывал ей лучшие картинные места, вокруг разбросанные природою, и объяснял мудрые ходы и законы сей любимицы существа великого и премудрого. Мне и на ум не всходило, что я понес много горестей от излишнего рвения просвещать. Я просветил княгиню Феклу – и она меня покинула, просветил Ястребова – и с бесчестием вытолкан из его дома; просветил Куроумова – и чуть не попался в крайнюю беду. Но Ликориса ни на кого из них не похожа, думал я и успокаивался; притом же я не князь уже фалалеевский и не буду никогда занимать кого-либо таким безумным просвещением, каковое преподавал прежде. Нередко подходили мы к лесному дому, – так крестьяне называли загородный дом господский, – обходили его кругом, но не видали ни одного существа живого; не слышно было ни малейшего шороху. Сквозь расселины ограды виден был обширный двор, поросший крапивою и репейником. Из щелей в стенах дома росла дикая ромашка, а на крышке кусты ракитника. Везде глухо, пусто!
– Видно, – сказал я своей спутнице, – дом этот давно необитаем! Жаль! – он на таком прекрасном месте!
Казалось, счастие мое постоянно и судьба перестала играть мною, как ветр полевою былинкою. Подле меня прелестная подруга, полная любви и нежности; мы наслаждаемся цветущим здоровьем, денег хотя и не так-то много, зато надеждам нет числа. Стоит только появиться в Варшаву, а там греби золото лопатою! По-видимому, чего мне недоставало? Но, ах! весьма многого. Именно? Послушайте!
По некотором времени пребывания нашего в деревне к великому моему недоумению и вместе печали заметил я, что нежная моя Ликориса становилась час от часу задумчивее, печальнее, невнимательнее к моим ласкам. Таковое состояние предмета любимого не могло не тронуть моего сердца. Сидя подле меня, склоня печальную голову к груди, она не слыхала слов моих, не внимала моим опасениям и жалобам, и нередко, когда уж я чересчур задорно приступал к ней с вопросами, она отнимала у меня руку свою и уходила; я также уходил в другую сторону с растерзанным сердцем. «Что бы это значило?» – думал я и терялся в догадках.
Между двумя сердцами, которые не созданы величаться своею жестокостию, таковая принужденность не могла продолжаться долго. В одно утро, вскоре по всходе солнечном, сидели мы в прелестном перелеске, на берегу светлого ручейка. В некотором отдалении в небольшом пруде крестьянин удил рыбу, по другую сторону пастух дудил в рог, собирая коров, овец и коз. Резвые ласточки кружились над нами с громким щебетаньем и дразнили деревенского мальчишку, который, обольстясь их смелостию, оставил собирать улитки и гонялся за ними. Томная Ликориса не могла не тронуться красами сельской природы в часы безоблачного утра. Картины сии совершенно были новы для девушки, воспитанной в великолепной столице, а по мере новизны сей умножалась ее чувствительность, а с нею вместе – мрачное уныние. Машинально нарвала она в передник несколько полевых цветов и также машинально начала составлять букет, беспрестанно переменяя прежнее расположение. Если бы не видал я движение нежных ее пальчиков, колебания груди, то сказал бы: «Это образ горести, воздвигнутый из мрамора над могилою предмета обожаемого».
Чтобы сколько-нибудь развеселить ее или по крайней мере рассеять, я вынул из кармана флейту, которую во время прогулок всегда таскал с собою, дабы более уподобиться аркадскому пастушку, который поет похвалы прелестям своей любезной; я засвистал какую-то арию; Ликориса взглянула на меня, слеза пала на букет, она с негодованием кинула его в ручей и отворотилась, закрыв глаза передником.
– Что за бесовщина, – сказал я, положив флейту на траву и бросясь к Ликорисе. – Скажи, пожалуй, отчего в тебе такая скорая и сильная перемена? Разве ты более не любишь и я тебе в тягость? Разве сомневаешься во взаимной любви моей? Так напрасно, моя любезная! я все тот же! Сердце мое полно любовию; мысли всегда заняты прелестями моей подруги!
Она(вздохнув). Подруги? Видно, я навсегда должна отчаиваться быть чем-нибудь для тебя более!
Я. Совсем не понимаю! Чем же можно быть еще более?
Она. Было несчастное время, о котором вспоминая, прихожу я в ужас; время злополучное, в которое, не чувствуя ни к кому ни малейшего влечения, многих делала я довольными. Я простирала к обожателям хладные, преступные свои объятия, была порочна и покойна! Теперь отверзты пламенные мои объятия, я так же порочна, как и прежде, – но где прежнее мое спокойствие или по крайней мере прежняя нечувствительность к своему положению? Увы! сердце мое раздирается! Чувствую, что нить жизни моей скоро истлеет и я увяну, как увянет к полудню эта свежая незабудочка, сорванная сего утра моею рукою!
Я(про себя). Тут что-нибудь да кроется! или она сошла с ума, или меня свести хочет. Ничего придумать не умею! (Вслух.) Прекрасная Ликориса! Тебе известно, что у велемудрого Бибариуса учился я всяким хитростям, а после у высокопросвещенного Доброславова оказывал искусство свое на опыте. Но что касается до отгадывания загадок, то это в состав нашего просвещения нимало не входило, и я в сем настоящий профан. Прошу усердно объясниться попроще!
Она. Несчастная я, когда вы меня не понимаете. Очень ясно вижу, что сердце мое и до сих пор было вам незнакомо, чуждо, и оттого еще я несчастнее!
Я. Яснее, – прошу покорно, яснее!
Она. Если лед так глубоко положен в погреб, что лучи солнечные никак туда проникать не могут, то может ли растопить его слабый свет лучины.
Я. Сравнение прекрасно, но все не больше понятно, а потому прошу…
Она(стремительно). И я исполню просьбу, чего бы мне ни стоило! Друг мой! Так! я теперь более нежели счастлива; я благополучна, ибо засыпаю и пробуждаюсь в твоих объятиях, но кто, какой небесный житель уверит меня, что объятия твои не сделаются со временем ледяными? Кто успокоит бедное страждущее сердце Ликорисы, что друг ее, единственный друг и путеводитель на земле сей, всегда останется другом ее; что другие красоты не изгладят из сердца его образа нежной, пламенной, слезящей Ликорисы?
Я(с жаром). Моя вечная, торжественная клятва! Тобою, величественное небо, освещаемое златистыми лучами светила великого, тобою, прекрасная земля, увенчанная цветами и древами ветвистыми, тобою, мудрая природа, и ты, великий вседержитель всего сущего во вселенной, клянусь я любить вечно, постоянно мою нежную, добрую, несравненную Ликорису!
Она(кидаясь ко мне в объятия). Так произнеси сию же самую клятву пред олтарем и священнослужителем оного и вместо подруги дай мне название твоей супруги!
Я(в некотором онемении). Как, Ликориса?
Она. Чему ж ты удивляешься? Если и подлинно любовь твоя ко мне так постоянна, как ты меня уверяешь, если сердца наши должны быть расторгнуты одною только смертию, если ты во мне, а я в тебе находим единственный предмет, привязывающий нас к жизни, то почему тебе не осчастливить меня священным именем твоей супруги, дабы я, не краснеясь, пред всяким могла сказать: он мой! небо мне ниспослало его, церковь утвердила выбор моего сердца и благословила союз мой! Но пусть так! Пусть я, несчастная, осуждена оплакивать поносную участь свою; пусть буду предметом презрения для всякого пола и возраста, пусть будут сверстницы мои стыдиться моего сообщества, пусть матери показывают меня дочерям своим, как пример порока и предмет нарекания народного и гнева божия! Пусть так, я на все согласна! Но, друг мой милый, чем виноваты будущие дети наши, что когда еще они не видали света дневного, ни разу не вздохнули воздухом, чем виноваты они, что жестокосердый отец тогда уже назначил им жизнь презренную, полную бедствий, угнетений, всякого злополучия?
Отец. Тем меньше будет всматриваться в пригожих гостей и хоть одним глазом, но смотреть больше на мужа!
Сын. Ряба, как огурец!
Отец. Меньше смотреться будет в зеркало!
Сын. Хрома и косолапа.
Отец. Меньше будет прыгать.
Сын. Стан и походка медведя!
Отец. Не будет вешаться на шею к другим!
Сын. При всем том, кажется, и зла!
Отец. Вот тут-то ты согрешил, ибо клевета есть великий грех. Шестой десяток доживаю, а ни шести красивых женщин не видал я добрых. Напротив того, не так-то пригожие поневоле стараются, чтобы если которая крива, то сохранить глаза душевные целыми; если ряба, то чтоб сердце было гладко, если хрома, косолапа, то чтоб невинность ее не хромала и не шаталась по сторонам. Возьми красавиц, – все их занятие есть суета. Они очень видят, что за ними гоняются целые десятки проворных подлипал. Если один отстанет, то все останутся девять, следовательно, остается только выбирать.
Сын. Я верю, что вы правы вообще, но о любезной и прекрасной Евдокии, верно, того не скажете?
Отец. Конечно, не скажу! Но что ж делать, когда она, по несчастию, гетманская правнучка!
Сын. Нельзя ли тут употребить некоторый обман?
Отец. И солдата бьют за обманы, что ж надобно сделать с офицером-обманщиком? По крайней мере повесить! Итак, с божиею помощию начнем думать о почтенной Хавронье!
С сим словом отец оставил сына в крайнем недоумении. Он думал, гадал, наконец, по-видимому решившись, вскричал: «Так, непременно так!» Старик начал посещать отца Хавроньи почаще, давать стороною намеки о причине сих посещений; был принимаем время от времени ласковее, дружелюбнее – и невеста с нетерпением ожидала дня, в который увидит жениха своего, без сомнения молодца совершенного. В доме пана Прилуцкого об Евдокии не было упоминаемо ни одного слова.
Но скоро целый околоток поражен был неслыханною в сторонах сих новостию, от которой все было ополоумели. Разнесся достоверный слух, что некоторый заморский владетельный принц, по имени Норд-Вест-Зюд-Ост, прибыл в Украину и пристал в одной недальней деревеньке пана Прилуцкого.
Пан ошалел, как и другие, и улыбался приятно, говоря: «Видно, ныне бесчиновные потомки гетманов вышли из моды, что светлейший принц предпочел мою малую деревню богатому селу Златницкого. Видно, он умеет отдавать преимущество заслугам личным, а не потомственным! Надобно поблагодарить его светлость за такую милость!»
Он приказал уже приготовлять коня своего бранного, чистить мундир с новыми галунами, саблю булатную и прочие снадобья, дабы по-надлежащему явиться пред очи принца, как окаменел на месте, услыша, что этот заморский Норд-Вест-Зюд-Ост с тем и приехал в Украину, чтоб свататься на Евдокии, дочери Златницкого. Кто опишет его изумление? Неподвижными очами глядел он на предстоящих, наконец, сложа накрест руки, произнес унывно: «Видно, и кроме Златницкого есть безумцы на свете! Возможно ли? Нет! Не только не удостою этого принца своим посещением, но сейчас напишу к старосте, чтобы он ни самому ему, ни его свите не отпускал ни цыпленка, пока не заплатит наперед вчетверо противу настоящей цены!» Проговоря сие, он сердито плюнул и пошел в свою комнату.
Теперь в свою очередь надобно представить удивление, радость, восторг пана Златницкого, когда весть сия коснулась и его ушей. Он ходил по своей Коронной палате большими шагами, весело взглядывал на изображения предков и говорил: «Наконец, и на нашей улице праздник! О, как я хорошо сделал, что отказал глупому майоришке в его предложении! То ли дело иметь зятем принца, которого имя так мудрено, что никак вдруг не выговорить; но какая в том и надобность мне? Это пусть знает дочь, а мне боле не надобно, как только, что зять мой – принц заморский!»
Во время сего рассуждения весь дом всполошился, услыша топот коней, звук труб и литавр и увидя довольно великое количество прискакавшего на двор воинства. Сначала почли их разбойниками, но скоро к общей радости узнали, что то прибыл чрезвычайный посол принца и требует от потомка высокоповелительных гетманов благосклонной аудиенции. По приказанию сего последнего посла под руки ввели в гостиную, и чрез несколько минут явился пан из своей Коронной комнаты.
Тогда посол, согнувшись ниже нежели в пояс, сказал: «Величественный потомок гетманов! Мой державный принц Норд-Вест-Зюд-Ост желает вам и дочери вашей мира и здравия! Мне, его высокому советнику, поручено возвестить вам в коротких словах причину его сюда прибытия! Он, наслышась о достоинствах дражайшей дочери вашей, просит от вас соизволения на брак, в чем также дозволил ему и его державный родитель. Но как они ведут теперь войну с окрестными жителями, то присутствие храброго сына необходимо, ибо он командует конницею и флотом; а потому, буде вы, высокопочтенный потомок гетманов, на брак сей соизволите, то дело привести к концу как можно поскорее, дабы родитель от долгого медления не соскучил».
Златницкий. Благодарю за честь, которую изволит делать мне принц Норд-Морд-Бес-Пес.
Посол. Норд-Вест-Зюд-Ост! Из этого примечаете, сколь древние короли были его предки. Он немного на это причудлив, не во гнев ему будь. Сколько предлагали ему невест королевен; но он, рассмотря их происхождения, находил домы их гораздо моложе своего дома.
Златницкий. Откуда принц Норд и прочее мог узнать, что мое происхождение есть древнее, нежели многих королей? Вить королевство его за морем?
Посол. Королевство, правда, за морем, однако ж он имеет обширный флот, на котором разъезжающие как военные, так купецкие люди весьма много могут поразведать и донести повелителю!
Златницкий. Вы говорите, что они ведут войну с соседями?
Посол. Кровопролитную, и каждый почти день бывает стычка!
Златницкий. Кто же такие ваши соседи?
Посол. Пренегодные! Одни свирепы, другие лукавы, третьи трусы и бегут от нас, как только появимся.
Златницкий. Все это очень хорошо, и я даю полное согласие на брак; вы можете объявить то светлейшему вашему принцу. Когда же я увижу его?
Посол. Никак не прежде, как по возвращении его из церкви после венца. Разве забыли вы, – знаменитый потомок гетманов, – что во всей Европе коронованные главы венчаются большею частию чрез своих послов?
Златницкий. Правда! Я что-то такое слыхивал!
Посол. Родитель принца моего так и хотел было послать меня для исполнения обряда бракосочетания, но он никак не склонился и хотел иметь удовольствие и честь видеть вас лично, когда он с честию то сделать может. Посему он убедительно представляет, чтобы и вы, с своей стороны, не медлили, когда уже дали свое благородное слово.
Златницкий. Чрез три дни свадьба!
Посол удалился с прежнею церемониею; а пан Златницкий, упоенный восторгом тщеславной радости, призвал к себе дочь, обнял и сказал: «Благодари богу и мне, что ты будешь принцессою!» Евдокия казала вид довольный, что отец причел чрезмерной ее покорности воле его; а прочие домашние, а особливо мамки и няньки, не могли надивиться, что она так охотно идет за какого-то заморского басурмана, любя с детства Алексея, что им было известнее, нежели кому другому.
Начались пышные приготовления к свадьбе. Златницкий ничего не щадил. Накануне разослал нарочных ко всему дворянству звать на свадебный пир, и чтоб больше кольнуть пана Прилуцкого, то приглашал и сего. Пан сначала было и руками и ногами прочь, но убеждения Алексея, наконец, его склонили. Он говорил: «Если вы не будете, то никто не подумает, что вы отказались, а всякий, – что вас не пригласили! Да и почему не помириться? А сверх того, увидим заморского принца. Это ведь диковинка!» Старик дал слово.
Едва настал день свадебный, как дом и дворы Златницкого запружены были гостями, гостьями, с их чадами и домочадцами. Невеста, разряженная как можно великолепнее, принимала поздравления, как будущая принцесса. Вскоре увидели посла принцева с обширною свитою. Когда невеста села в карету, чтобы ехать в церковь, то многие любопытные хотели провожать ее. Посол крепко воспротивился, представляя, что преждевременное любопытство крайне вредно и принц будет гневаться, а сверх того, сам он– ближний его советник и посол – достаточно имеет прав к соблюдению чести принцевой. Златницкий, улыбнувшись, сказал: «Надобно уважать обычаи каждой земли, а особливо когда имеешь дело с коронованными особами!» Он дал знак, карета с невестою двинулась, посол с командою окружили ее, поскакали, а гости, воротясь в покои, забавлялись кто чем заблагорассудил.
Церковь была на другом конце села, около версты от дома господского; а потому недолго дожидались возвращения новобрачных. Они показались, и Златницкий приказал дворовым людям стрелять из ружей в честь их; со стороны конвоя принцева тем же ответствовано. Когда они входили в покои, хозяин поставил гостей в два ряда по сторонам, а сам стал у дверей в свою Коронную палату, дабы иметь удовольствие самому ввести в нее принца и рекомендовать ему своих предков.
Естественно, что взоры большого и малого стремительно обращены были на их светлости, но поражение многих было неописанно. Равномерно и Златницкий, протянув руки для обнятия зятя, с приметным ужасом отступил назад, и, одною рукою стирая пот с лица, а другою прочищая полузакрытые глаза, сказал со вздохом: «Конечно, злой дух потешается надо мной, что я ополоумел! Но ему даром не пройдет! И дьяволу не дозволю шутить над потомком гетманов малороссийских! Сейчас заказывается сто обеден для прогнания нечистой силы! Или, может быть, я от излишнего чувствования радости и без беса помешался, что мне совсем другое мерещится».
Тут, оборотясь к зятю, спросил:
– Скажите мне: отец ваш знатный заморский владетель?
Зять. Хотя не владетель, однако владелец в стороне своей почтенный!
Златницкий. В вашем владении есть море?
Зять. Небольшое, правда! Его сходнее назвать озером!
Златницкий. Однако ж по нем разъезжают военные и купеческие корабли?
Зять. Разъезжают, – хотя, правда, не корабли, но порядочные суда!
Златницкий. И у вас есть сильная гвардия?
Зять. Не очень, правда, сильна, но редко неприятель от нас здрав уходит!
Златницкий. Я слышал от вашего посла, что неприятели ваши свирепы, лукавы и отчасти трусливы?
Зять. Сущая правда! В наших сторонах и не водится неприятелей свирепее волков, лукавее лисицы и трусливее зайца.
Златницкий(с скрываемою свирепостию). Понимаю! не такого ли же разбора и флот ваш?
Зять. Он состоит из полдюжины хорошо оснащенных лодок, на коих, разъезжая по нашему небольшому морю, берем в полон щук, судаков, карасей, а иногда и вельможные сомы попадают.
Златницкий(задыхаясь). Итак, заморский принц Норд-Бес…
Зять. При венце переменил свое имя, и теперь зять ваш есть преданнейший ваш слуга и сын прежнего друга вашего пана Прилуцкого!
– Нет, – загремел Златницкий, – не черт виноват в обмане, а виноватого наказать должно! – С сими словами бросился он в свою оружейную палату, а гости, не зная – смеяться ли или бежать, решились скоро на первое; почему, ударясь к дверям оружейной, приперли и общими силами решились не дозволить неприятелю сделать вылазки до времени. Тогда пан Прилуцкий, быстро подошед к новобрачным, схватил их за руки, вывел, бросил, так сказать, в карету, велел стремглав скакать в свою деревню, а сам, вскоча на своего коня, пустился вслед вместе с великим советником принца и его командою. Когда они выпустили из виду деревню, то все поехали тише и пан спросил у советника:
– Скажите бога ради, что все это значит? Хотя я старый, заслуженный майор, хотя бывал бог знает где и видал много черт знает чего, однако теперешней комедии не могу растолковать.
– Я вам ее растолкую, – сказал великий советник, – извольте выслушать. Вам известно, что полк, в котором служит сын ваш, стоит здесь не далее десяти верст. Я также служу в нем, и в том же чине. Мы добрые друзья и товарищи; а вы знаете, что военные люди в любовных затеях охотнее пособляют друг другу, чем гражданские. Сын ваш открыл мне старую любовь свою к Евдокии, а вместе неудачу в сватовстве, происшедшую от глупого предрассудка ее родителя. Тотчас составлен план. Алексей наречен заморским принцем, я послом, а свиту нашу составляли отчасти роты моей казаки, а отчасти дворовые люди. Оттого-то мы столицею себе выбрали дальнюю вашу деревню. Вы сами свидетель, что успех увенчал наше предприятие! Надеюсь за посольские труды попировать на свадьбе моего друга, да и казаки не должны быть забыты.
В продолжение сего рассказа карета и телохранители въехали на двор панский; витязи спешились, и господин посол принцев, высаживая из кареты счастливых супругов, сказал Евдокии:
– Я уверен, сударыня, что вы не жалеете о потере своего светлейшего титула!
Когда собрались в покои, пан Прилуцкий, обняв свою невестку с нежностию отца, обратился к сыну и сказал:
– Господин капитан! Ты совершенный повеса, ибо пристыдил отца своего, старого заслуженного майора. Так ли думалось ему праздновать свадьбу своего единственного сына – капитана? Здесь не то, что в Москве и Петербурге, где нередко женятся и умирают скоропостижно и никто о том не думает. Здесь во всем любят порядок! Но скажи теперь сам, что буду я делать? Как приму любезную мою невестку? Кто проводит ее в брачную комнату? Кто будет подымать ее с постели на следующее утро? Кроме горничных девок, никого нет в доме! Разве ты хочешь и их перекрестить в статс-дамы и фрейлины? Ну сказывай, а я ничего не придумаю; стыд да и только!
– Батюшка! – сказал сын, – мы этому горю легко пособить можем, и скоро. Любезная моя жена пусть пойдет в спальню покойной моей матери, а проводить ее туда и поднять с постели – моя забота. Конница моя отправится в поле, где довольно найдет трусливых неприятелей, которых и возьмет в плен; пехота – в ближайший лес, где есть рябчики и тетеревы, дрофы и бекасы и всякого рода воздушные жители, флот выступит в море и, верно, не возвратится без довольной добычи. Друг мой и посол с своею гвардиею отправится на проезжую дорогу, к дому моего тестя, и волею или неволею будет командировать на наш двор всех свадебных гостей, которые не замедлят оставить великого моего тестя и, верно, упрямы не будут. Вы, батюшка, по любви ко мне, верно, займетесь командою надзирательниц кур, простых и индейских, уток, гусей и прочего, а особливо приведением в порядок погреба, которым вы пощеголять можете! Я вижу, что вы все согласны на мое предложение! Теперь еще полдень, и к вечеру много кое-чего наделать можно. А чтобы не медлить, то я покажу пример деятельности.
Он взял за руку смущенную свою супругу и повел ее в комнату своей матери.
Пан Прилуцкий, потеряв его из виду, всплеснул радостно руками и сказал с видом восхищения:
– Не правда ли, господин посол, что сын мой со временем может быть хорошим полковником? Добро! Обеспечим прежде наш аппетит и жажду, а там примемся всяк за свое дело.
Как сказано, так и сделано. Между тем, как конница, пехота и флот принца заморского, равно и посол его заняты были ревностно своими делами, обратимся в дом высокоименитого потомка гетманов. Мы оставили его в оружейной комнате, которую держали назаперти устрашенные гости.
Когда он догадался, – ибо он во всю жизнь догадывался, а не мыслил, – что достаточно снабжен и гневом и оружием для отмщения нареченному принцу заморскому и своей дочери, которую также подозревал участницею в гибельном заговоре, равно как и пана Прилуцкого, – то со всего размаху толкнулся в двери. Видя же, что они заперты, пришел в большое бешенство и с страшным проклятием начал прорубать саблею себе выход. Гости увидели, что дело на шутку не походит, и – давай бог ноги. Суета ужасная! Шум, крик и аханья женщин неописанны! Однако кое-как все уселись в свои экипажи и пустились куда кому было надобно. Златницкий, наконец, прорубился, вышел и, никого не взвидя, от изнеможения сил телесных пал без чувств на пол. Тогда только служители осмелились к нему приближиться; сперва припрятали как можно дальше его вооружение и после, подняв на руки, уложили на постель.
Посол и друг принца заморского стоял на большой дороге с своею командою. Кто из свадебных гостей ни равнялся с ним, он объявлял желание Прилуцкого, и все с великим удовольствием поворачивали к его деревне; ибо никто не опасался найти там столько ужасов, как в доме славного потомка гетманов. К вечеру Прилуцкий увидел себя окруженным великим собранием, он был весел, и все были веселы. Несколько дней прошло в шумном веселии, и первая Евдокия приступила с просьбами к мужу и свекру, чтобы они попытались, нельзя ли помириться с отцом ее. К сему присоединились многие соседи, и отправлено к пану торжественное посольство. Напрасно трудились! Он лежал на одре смерти, обкладенный изображениями своих предков. Едва усмотрел он прежнего посла от принца заморского, то опомнился, застонал, проворчал невнятно какое-то проклятие и скончался. Услыша о сем, Евдокия зарыдала, муж ее вздохнул от глубины сердца, а старый заслуженный майор произнес громко:
– Вечная память! Но если бы он несколькими годами умер раньше, то мы все несколькими годами раньше были бы счастливы!
Мы от чистого сердца благодарили дворянина за его чтение. Он простился с нами и поехал в свое поместье; а мы вознамерились, пробыв еще дня два, отправиться в дальнейший путь. Оставшись одни, мы распорядили время свое философски!
Обыкновенно поутру я уводил Ликорису из деревни, показывал ей лучшие картинные места, вокруг разбросанные природою, и объяснял мудрые ходы и законы сей любимицы существа великого и премудрого. Мне и на ум не всходило, что я понес много горестей от излишнего рвения просвещать. Я просветил княгиню Феклу – и она меня покинула, просветил Ястребова – и с бесчестием вытолкан из его дома; просветил Куроумова – и чуть не попался в крайнюю беду. Но Ликориса ни на кого из них не похожа, думал я и успокаивался; притом же я не князь уже фалалеевский и не буду никогда занимать кого-либо таким безумным просвещением, каковое преподавал прежде. Нередко подходили мы к лесному дому, – так крестьяне называли загородный дом господский, – обходили его кругом, но не видали ни одного существа живого; не слышно было ни малейшего шороху. Сквозь расселины ограды виден был обширный двор, поросший крапивою и репейником. Из щелей в стенах дома росла дикая ромашка, а на крышке кусты ракитника. Везде глухо, пусто!
– Видно, – сказал я своей спутнице, – дом этот давно необитаем! Жаль! – он на таком прекрасном месте!
Казалось, счастие мое постоянно и судьба перестала играть мною, как ветр полевою былинкою. Подле меня прелестная подруга, полная любви и нежности; мы наслаждаемся цветущим здоровьем, денег хотя и не так-то много, зато надеждам нет числа. Стоит только появиться в Варшаву, а там греби золото лопатою! По-видимому, чего мне недоставало? Но, ах! весьма многого. Именно? Послушайте!
По некотором времени пребывания нашего в деревне к великому моему недоумению и вместе печали заметил я, что нежная моя Ликориса становилась час от часу задумчивее, печальнее, невнимательнее к моим ласкам. Таковое состояние предмета любимого не могло не тронуть моего сердца. Сидя подле меня, склоня печальную голову к груди, она не слыхала слов моих, не внимала моим опасениям и жалобам, и нередко, когда уж я чересчур задорно приступал к ней с вопросами, она отнимала у меня руку свою и уходила; я также уходил в другую сторону с растерзанным сердцем. «Что бы это значило?» – думал я и терялся в догадках.
Между двумя сердцами, которые не созданы величаться своею жестокостию, таковая принужденность не могла продолжаться долго. В одно утро, вскоре по всходе солнечном, сидели мы в прелестном перелеске, на берегу светлого ручейка. В некотором отдалении в небольшом пруде крестьянин удил рыбу, по другую сторону пастух дудил в рог, собирая коров, овец и коз. Резвые ласточки кружились над нами с громким щебетаньем и дразнили деревенского мальчишку, который, обольстясь их смелостию, оставил собирать улитки и гонялся за ними. Томная Ликориса не могла не тронуться красами сельской природы в часы безоблачного утра. Картины сии совершенно были новы для девушки, воспитанной в великолепной столице, а по мере новизны сей умножалась ее чувствительность, а с нею вместе – мрачное уныние. Машинально нарвала она в передник несколько полевых цветов и также машинально начала составлять букет, беспрестанно переменяя прежнее расположение. Если бы не видал я движение нежных ее пальчиков, колебания груди, то сказал бы: «Это образ горести, воздвигнутый из мрамора над могилою предмета обожаемого».
Чтобы сколько-нибудь развеселить ее или по крайней мере рассеять, я вынул из кармана флейту, которую во время прогулок всегда таскал с собою, дабы более уподобиться аркадскому пастушку, который поет похвалы прелестям своей любезной; я засвистал какую-то арию; Ликориса взглянула на меня, слеза пала на букет, она с негодованием кинула его в ручей и отворотилась, закрыв глаза передником.
– Что за бесовщина, – сказал я, положив флейту на траву и бросясь к Ликорисе. – Скажи, пожалуй, отчего в тебе такая скорая и сильная перемена? Разве ты более не любишь и я тебе в тягость? Разве сомневаешься во взаимной любви моей? Так напрасно, моя любезная! я все тот же! Сердце мое полно любовию; мысли всегда заняты прелестями моей подруги!
Она(вздохнув). Подруги? Видно, я навсегда должна отчаиваться быть чем-нибудь для тебя более!
Я. Совсем не понимаю! Чем же можно быть еще более?
Она. Было несчастное время, о котором вспоминая, прихожу я в ужас; время злополучное, в которое, не чувствуя ни к кому ни малейшего влечения, многих делала я довольными. Я простирала к обожателям хладные, преступные свои объятия, была порочна и покойна! Теперь отверзты пламенные мои объятия, я так же порочна, как и прежде, – но где прежнее мое спокойствие или по крайней мере прежняя нечувствительность к своему положению? Увы! сердце мое раздирается! Чувствую, что нить жизни моей скоро истлеет и я увяну, как увянет к полудню эта свежая незабудочка, сорванная сего утра моею рукою!
Я(про себя). Тут что-нибудь да кроется! или она сошла с ума, или меня свести хочет. Ничего придумать не умею! (Вслух.) Прекрасная Ликориса! Тебе известно, что у велемудрого Бибариуса учился я всяким хитростям, а после у высокопросвещенного Доброславова оказывал искусство свое на опыте. Но что касается до отгадывания загадок, то это в состав нашего просвещения нимало не входило, и я в сем настоящий профан. Прошу усердно объясниться попроще!
Она. Несчастная я, когда вы меня не понимаете. Очень ясно вижу, что сердце мое и до сих пор было вам незнакомо, чуждо, и оттого еще я несчастнее!
Я. Яснее, – прошу покорно, яснее!
Она. Если лед так глубоко положен в погреб, что лучи солнечные никак туда проникать не могут, то может ли растопить его слабый свет лучины.
Я. Сравнение прекрасно, но все не больше понятно, а потому прошу…
Она(стремительно). И я исполню просьбу, чего бы мне ни стоило! Друг мой! Так! я теперь более нежели счастлива; я благополучна, ибо засыпаю и пробуждаюсь в твоих объятиях, но кто, какой небесный житель уверит меня, что объятия твои не сделаются со временем ледяными? Кто успокоит бедное страждущее сердце Ликорисы, что друг ее, единственный друг и путеводитель на земле сей, всегда останется другом ее; что другие красоты не изгладят из сердца его образа нежной, пламенной, слезящей Ликорисы?
Я(с жаром). Моя вечная, торжественная клятва! Тобою, величественное небо, освещаемое златистыми лучами светила великого, тобою, прекрасная земля, увенчанная цветами и древами ветвистыми, тобою, мудрая природа, и ты, великий вседержитель всего сущего во вселенной, клянусь я любить вечно, постоянно мою нежную, добрую, несравненную Ликорису!
Она(кидаясь ко мне в объятия). Так произнеси сию же самую клятву пред олтарем и священнослужителем оного и вместо подруги дай мне название твоей супруги!
Я(в некотором онемении). Как, Ликориса?
Она. Чему ж ты удивляешься? Если и подлинно любовь твоя ко мне так постоянна, как ты меня уверяешь, если сердца наши должны быть расторгнуты одною только смертию, если ты во мне, а я в тебе находим единственный предмет, привязывающий нас к жизни, то почему тебе не осчастливить меня священным именем твоей супруги, дабы я, не краснеясь, пред всяким могла сказать: он мой! небо мне ниспослало его, церковь утвердила выбор моего сердца и благословила союз мой! Но пусть так! Пусть я, несчастная, осуждена оплакивать поносную участь свою; пусть буду предметом презрения для всякого пола и возраста, пусть будут сверстницы мои стыдиться моего сообщества, пусть матери показывают меня дочерям своим, как пример порока и предмет нарекания народного и гнева божия! Пусть так, я на все согласна! Но, друг мой милый, чем виноваты будущие дети наши, что когда еще они не видали света дневного, ни разу не вздохнули воздухом, чем виноваты они, что жестокосердый отец тогда уже назначил им жизнь презренную, полную бедствий, угнетений, всякого злополучия?