двадцать пять, филе -- два двадцать пять, водка -- пять
рублей.
-- За пять рублей большой графин-с, -- сообщил официант,
нетерпеливо оглядываясь.
"Что со мной? -- ужасался Ипполит Матвеевич. --
Я становлюсь смешон".
-- Вот, пожалуйста, -- сказал он Лизе с запоздалой
вежливостью, -- не угодно ли выбрать? Что вы будете есть?
Лизе было совестно. Она видела, как гордо смотрел
официант на ее спутника, и понимала, что он делает чтото
не то.
-- Я совсем не хочу есть, -- сказала она дрогнувшим
голосом, -- или вот что... Скажите, товарищ, нет ли у вас
чего-нибудь вегетарианского?
Официант стал топтаться, как конь.
-- Вегетарианского не держим-с. Разве омлет с ветчиной?
-- Тогда вот что, -- сказал Ипполит Матвеевич, решившись.
-- Дайте нам сосисок. Вы ведь будете есть сосиски,
Елизавета Петровна?
-- Буду.
-- Так вот. Сосиски. Вот эти, по рублю двадцать
пять. И бутылку водки.
-- В графинчике будет.
-- Тогда большой графин.
Работник нарпита посмотрел на беззащитную Лизу
прозрачными глазами.
-- Водку чем будете закусывать? Икры свежей? Семги?
Расстегайчиков?
В Ипполите Матвеевиче продолжал бушевать делопроизводитель
загса.
-- Не надо, -- с неприятной грубостью сказал он. --
Почем у вас огурцы соленые? Ну, хорошо, дайте два.
Официант убежал, и за столиком снова водворилось
молчание. Первой заговорила Лиза:
-- Я здесь никогда не была. Здесь очень мило.
-- Да-а, -- протянул Ипполит Матвеевич, высчитывая
стоимость заказанного,
"Ничего, -- думал он, -- выпью водки -- разойдусь.
А то, в самом деле, неловко как-то".
Но когда выпил водки и закусил огурцом, то не разошелся,
а помрачнел еще больше. Лиза не пила. Натянутость
не исчезала. А тут еще к столику подошел усатый
человек и, ласкательно глядя на Лизу, предложил купить
цветы.
Ипполит Матвеевич притворился, что не замечает усатого
цветочника, но тот не уходил. Говорить при нем любезности
было совершенно невозможно,
На время выручила концертная программа. На эстраду.
вышел сдобный мужчина в визитке и лаковых туфлях.
-- Ну, вот мы снова увиделись с вами, -- развязно сказал
он в публику. -- Следующим номером нашей консертной
программы* выступит мировая исполнительница русских
народных песен, хорошо известная в Марьиной Роще*, Варвара
Ивановна Годлевская. Варвара Ивановна! Пожалуйте!
Ипполит Матвеевич пил водку и молчал. Так как Лиза
не пила и все время порывалась уйти домой, надо было
спешить, чтобы успеть выпить весь графин.
Когда на сцену вышел куплетист в рубчатой бархатной
толстовке, сменивший певицу, известную в Марьиной
Роще, и запел:
Ходите,
Вы всюду бродите,
Как будто ваш аппендицит
От хожденья будет сыт,
Ходите,
Та-ра-ра-ра, --
Ипполит Матвеевич уже порядочно захмелел и, вместе со
всеми посетителями образцовой столовой, которых он еще
полчаса тому назад считал грубиянами и скаредными советскими
бандитами, захлопал в такт ладошами и стал
подпевать:
Ходите,
Та-ра-ра-ра.
Он часто вскакивал и, не извинившись, уходил в
уборную. Соседние столики его уже называли дядей и
приваживали к себе на бокал пива. Но он не шел. Он
стал вдруг гордым и подозрительным. Лиза решительно
встала из-за стола.
-- Я пойду. А вы оставайтесь. Я сама дойду.
-- Нет, зачем же? Как дворянин, не могу допустить!
Сеньор! Счет! Ха-мы!..
На счет Ипполит Матвеевич смотрел долго, раскачиваясь
на стуле.
-- Девять рублей двадцать копеек? -- бормотал он. --
Может быть, вам еще дать ключ от квартиры, где деньги
лежат?
Кончилось тем, что Ипполита Матвеевича свели вниз,
бережно держа под руки. Лиза не могла убежать, потому
что номерок от гардероба был у великосветского льва.
В первом же переулке Ипполит Матвеевич навалился
на Лизу плечом и стал хватать ее руками. Лиза молча отдиралась.
-- Слушайте! -- говорила она. -- Слушайте! Слушайте!
-- Поедем в номера! -- убеждал Воробьянинов.
Лиза с силой высвободилась и, не примериваясь, ударила
покорителя женщин кулачком в нос. Сейчас же свалилось
пенсне с золотой дужкой и, попав под квадратный
носок баронских сапог, с хрустом раскрошилось.
Ночной зефир струил эфир*.
Лиза, захлебываясь слезами, побежала по Серебряному
переулку к себе домой.
Шумел, бежал Гвадалквивир.
Ослепленный Ипполит Матвеевич мелко затрусил в
противоположную сторону, крича:
-- Держи вора!
Потом он долго плакал и, еще плача, купил у старушки
все ее баранки, вместе с корзиной. Он вышел на Смоленский
рынок, пустой и темный, и долго расхаживал там
взад и вперед, разбрасывая баранки, как сеятель бросает
семена. При этом он немузыкально кричал:
Ходите,
Вы всюду бродите,
Та-ра-ра-ра.
Затем Ипполит Матвеевич подружился с лихачом,
раскрыл ему всю душу и сбивчиво рассказал про бриллианты.
-- Веселый барин! -- воскликнул извозчик.
Ипполит Матвеевич действительно развеселился. Как
видно, его веселье носило несколько предосудительный
характер, потому что часам к одиннадцати утра он проснулся
в отделении милиции. Из двухсот рублей, которыми
он так позорно начал ночь наслаждений и утех, при
нем оставалось только двенадцать*.
Ему казалось, что он умирает. Болел позвоночник,
ныла печень, а на голову, он чувствовал, ему надели
свинцовый котелок. Но ужаснее всего было то, что он решительно
не помнил, где и как он мог истратить такие
большие деньги.
Остап долго и с удивлением рассматривал измочаленную
фигуру Ипполита Матвеевича, но ничего не сказал.
Он был холоден и готов к борьбе.
Аукционный торг открывался в пять часов. Доступ
граждан для обозрения вещей начинался с четырех. Друзья
явились в три и целый час рассматривали машиностроительную
выставку, помещавшуюся тут же рядом.
-- Похоже на то, -- сказал Остап, -- что завтра мы
сможем уже при наличии доброй воли купить этот паровозик.
Жалко, что цена не проставлена. Приятно все-таки
иметь собственный паровоз.
Ипполит Матвеевич маялся. Только стулья могли его
утешить. От них он отошел лишь в ту минуту, когда на кафедру
взобрался аукционист в клетчатых брюках "столетье"
и бороде, ниспадавшей на толстовку русского коверкота*.
Концессионеры заняли места в четвертом ряду справа.
Ипполит Матвеевич начал сильно волноваться. Ему казалось,
что стулья будут продаваться сейчас же. Но они стояли
сорок третьим номером, и в продажу поступала сначала
обычная аукционная гиль и дичь: разрозненные гербовые
сервизы, соусник, серебряный подстаканник, пейзаж
художника Петунина, бисерный ридикюль, совершенно
новая горелка от примуса, бюстик Наполеона, полотняные
бюстгальтеры, гобелен "Охотник, стреляющий диких
уток" и прочая галиматья.
Приходилось терпеть и ждать. Ждать было очень трудно:
все стулья были налицо, цель была близка, ее можно
было достать рукой.
"А большой бы здесь начался шухер, -- подумал Остап,
оглядывая аукционную публику, -- если бы они узнали,
какой огурчик будет сегодня продаваться под видом этих
стульев".
-- Фигура, изображающая правосудие! -- провозгласил
аукционист. -- Бронзовая. В полном порядке. Пять рублей.
Кто больше? Шесть с полтиной справа, в конце --
семь. Восемь рублей в первом ряду прямо. Второй раз восемь
рублей прямо. Третий раз. В первом ряду прямо.
К гражданину из первого ряда сейчас же понеслась девица
с квитанцией для получения денег.
Стучал молоточек аукциониста. Продавались пепельницы
из дворца, стекло баккара, пудреница фарфоровая.
Время тянулось мучительно.
-- Бронзовый бюстик Александра Третьего. Может
служить пресс-папье. Больше, кажется, ни на что не годен.
Идет с предложенной цены бюстик Александра Третьего.
Публика заржала.
-- Купите, предводитель, -- съязвил Остап, -- вы, кажется,
любите!
Ипполит Матвеевич не отводил глаз от стульев и молчал.
-- Нет желающих? Снимается с торга бронзовый бюстик
Александра Третьего. Фигура, изображающая правосудие.
Кажется, парная к только что купленной. Василий,
покажите публике "Правосудие". Пять рублей. Кто
больше?
В первом ряду прямо послышалось сопенье. Как видно,
гражданину хотелось иметь правосудие в полном составе.
-- Пять рублей -- бронзовое "Правосудие"!
-- Шесть! -- четко сказал гражданин.
-- Шесть рублей прямо. Семь. Девять рублей в конце
справа.
-- Девять с полтиной, -- тихо сказал любитель правосудия,
подымая руку.
-- С полтиной прямо. Второй раз, с полтиной прямо.
Третий раз, с полтиной.
Молоточек опустился. На гражданина из первого ряда
налетела барышня.
Он уплатил и поплелся в другую комнату получить свои
правосудия.
-- Десять стульев из дворца! -- сказал вдруг аукционист.
-- Почему из дворца? -- тихо ахнул Ипполит Матвеевич.
Остап рассердился:
-- Да идите вы к черту! Слушайте и не рыпайтесь!
-- Десять стульев из дворца. Ореховые. Эпохи Александра
Второго. В полном порядке. Работы мебельной
мастерской Гамбса. Василий, подайте один стул под рефлектор.
Василий так грубо потащил стул, что Ипполит Матвеевич
привскочил.
-- Да сядьте вы, идиот проклятый, навязался на мою
голову! -- зашипел Остап. -- Сядьте, я вам говорю!
У Ипполита Матвеевича заходила нижняя челюсть. Остап
сделал стойку. Глаза его посветлели.
-- Десять стульев ореховых. Восемьдесят рублей.
Зал оживился. Продавалась вещь, нужная в хозяйстве.
Одна за другой выскакивали руки. Остап был спокоен.
-- Чего же вы не торгуетесь? -- набросился на него Воробьянинов.
-- Пошел вон, -- ответил Остап, стиснув зубы.
-- Сто двадцать рублей позади. Сто тридцать пять там
же. Сто сорок.
Остап спокойно повернулся спиной к кафедре и с усмешкой
стал рассматривать своих конкурентов.
Был разгар аукциона. Свободных мест уже не было.
Как раз позади Остапа дама, переговорив с мужем,
польстилась на стулья (Чудные полукресла! Дивная работа!
Саня! Из дворца же!) и подняла руку.
-- Сто сорок пять в пятом ряду справа, раз.
Зал потух. Слишком дорого.
-- Сто сорок пять, два.
Остап равнодушно рассматривал лепной карниз. Ипполит
Матвеевич сидел, опустив голову, и вздрагивал.
-- Сто сорок пять, три...
Но, прежде чем черный лакированный молоточек ударился
о фанерную кафедру, Остап повернулся, выбросил
вверх руку и негромко сказал:
-- Двести!
Все головы повернулись в сторону концессионеров. Фуражки,
кепки, картузы и шляпы пришли в движение. Аукционист
поднял скучающее лицо и посмотрел на Остапа.
-- Двести, раз, -- сказал он, -- двести -- в четвертом
ряду справа, два. Нет больше желающих торговаться? Двести
рублей гарнитур ореховый дворцовый из десяти предметов.
Двести рублей, три -- в четвертом раду справа.
Рука с молоточком повисла над кафедрой.
-- Мама! -- сказал Ипполит Матвеевич громко.
Остап, розовый и спокойный, улыбался. Молоточек
упал, издавая небесный звук.
-- Продано, -- сказал аукционист. -- Барышня! В четвертом
раду справа.
-- Ну, председатель, эффектно? -- спросил Остап.
Что бы, интересно знать, вы делали без технического руководителя?
Ипполит Матвеевич счастливо ухнул. К ним рысью
приближалась барышня.
-- Вы купили стулья?
-- Мы! -- воскликнул долго сдерживавшийся Ипполит
Матвеевич. -- Мы, мы. Когда их можно будет взять?
-- А когда хотите. Хоть сейчас!
Мотив "Ходите, вы всюду бродите" бешено запрыгал в
голове Ипполита Матвеевича. Наши стулья, наши, наши,
наши! Об этом кричал весь его организм. "Наши!" -- кричала
печень. "Наши!" -- подтверждала слепая кишка.
Он так обрадовался, что у него в самых неожиданных
местах объявились пульсы. Все это вибрировало, раскачивалось
и трещало под напором неслыханного счастья. Стал
виден поезд, приближающийся к Сен-Готарду. На открытой
площадке последнего вагона стоял Ипполит Матвеевич
Воробьянинов в белых брюках и курил сигару. Эдельвейсы
тихо падали на его голову, снова украшенную блестящей
алюминиевой сединой. Ипполит Матвеевич катил в Эдем.
-- А почему же двести тридцать, а не двести? -- услышал
Ипполит Матвеевич.
Это говорил Остап, вертя в руках квитанцию.
-- Это включается пятнадцать процентов комиссионного
сбора, -- ответила барышня.
-- Ну, что же делать. Берите.
Остап вытащил бумажник, отсчитал двести рублей и
повернулся к главному директору предприятия.
-- Гоните тридцать рублей, дражайший, да поживее,
не видите -- дамочка ждет. Ну?
Ипполит Матвеевич не сделал ни малейшей попытки
достать деньги.
-- Ну? Что же вы на меня смотрите, как солдат на
вошь? Обалдели от счастья?
-- У меня нет денег, -- пробормотал наконец Ипполит
Матвеевич.
-- У кого нет? -- спросил Остап очень тихо.
-- У меня.
-- А двести рублей
-- Я... м-м-м... п-потерял.
Остап посмотрел на Воробьянинова, быстро оценил
помятость его лица, зелень щек и раздувшиеся мешки под
глазами.
-- Дайте деньги! -- прошептал он с ненавистью. --
Старая сволочь.
-- Так вы будете платить? -- спросила барышня.
-- Одну минуточку, -- сказал Остап, чарующе улыбаясь,
-- маленькая заминка.
-- Тут очнувшийся Ипполит Матвеевич*, разбрызгивая
слюну, ворвался в разговор.
-- Позвольте! -- завопил он. -- Почему комиссионный
сбор? Мы ничего не знаем о таком сборе! Надо предупреждать.
Я отказываюсь платить эти тридцать рублей!
-- Хорошо, -- сказала барышня кротко, -- я сейчас все
устрою.
Взяв квитанцию, она унеслась к аукционисту и сказала
ему несколько слов. Аукционист сейчас же поднялся. Борода
его сверкала под светом сильных электрических ламп.
-- По правилам аукционного торга, -- звонко заявил
он, -- лицо, отказывающееся уплатить полную сумму за
купленный им предмет, должно покинуть зал! Торг на стулья
отменяется.
Изумленные друзья сидели недвижимо.
-- Папрашу вас! -- сказал аукционист.
Эффект был велик. В публике злобно смеялись. Остап
все-таки не вставал. Таких ударов он не испытывал давно.
-- Па-апра-ашу вас!
Аукционист пел голосом, не допускающим возражения.
Смех в зале усилился.
И они ушли. Мало кто уходил из аукционного зала с
таким горьким чувством. Первым шел Воробьянинов. Согнув
прямые костистые плечи, в укоротившемся пиджачке
и глупых баронских сапогах, он шел, как журавль, чувствуя
за собой теплый дружественный взгляд великого
комбинатора.
Концессионеры остановились в комнате, соседней с
аукционным залом. Теперь они могли смотреть на торжище
только через стеклянную дверь. Путь тут был уже прегражден.
Остап дружественно молчал.
-- Возмутительные порядки, -- трусливо забормотал
Ипполит Матвеевич, -- форменное безобразие! В милицию
на них нужно жаловаться.
Остап молчал.
-- Нет, действительно, это ч-черт знает что такое! --
продолжал горячиться Воробьянинов. -- Дерут с трудящихся
втридорога. Ей-Богу!.. За какие-то подержанные
десять стульев двести тридцать рублей. С ума сойти...
-- Да, -- деревянно сказал Остап.
-- Правда? -- переспросил Воробьянинов. -- С ума
сойти можно!..
-- Можно.
Остап подошел к Воробьянинову вплотную и, оглянувшись
по сторонам, дал предводителю короткий, сильный
и незаметный для постороннего глаза удар в бок.
-- Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стульев для
трудящихся всех стран! Вот тебе ночные прогулки по девочкам!
Вот тебе седина в бороду! Вот тебе бес в ребро!
Ипполит Матвеевич за все время экзекуции не издал
ни звука.
Со стороны могло показаться, что почтительный сын
разговаривает с отцом, только отец слишком оживленно
трясет головой.
-- Ну, теперь пошел вон!
Остап повернулся спиной к директору предприятия и
стал смотреть в аукционный зал. Через минуту он повернулся.
Ипполит Матвеевич все еще стоял позади, сложив
руки по швам.
-- Ах, вы еще здесь, душа общества? Пошел! Ну?
-- Това-арищ Бендер, -- взмолился Воробьянинов. --
Това-арищ Бендер!
-- Иди! Иди! И к Иванопуло не приходи! Выгоню!
-- Това-арищ Бендер!
Остап больше не оборачивался. В зале произошло нечто,
так сильно заинтересовавшее Бендера, что он приотворил
дверь и стал прислушиваться.
-- Все пропало! -- пробормотал он.
-- Что пропало? -- угодливо спросил Воробьянинов.
-- Стулья отдельно продают, вот что. Может быть,
желаете приобрести? Пожалуйста. Я вас не держу. Только
сомневаюсь, чтобы вас пустили. Да и денег у вас, кажется,
не густо.
В это время в аукционном зале происходило следующее:
аукционист, почувствовавший, что выколотить из
публики двести рублей сразу не удастся (слишком крупная
сумма для мелюзги, оставшейся в зале), решил выколотить
эти двести рублей по кускам. Стулья снова поступили
в торг, но уже по частям.
-- Четыре стула из дворца. Ореховые. Мягкие. Работы
Гамбса. Тридцать рублей. Кто больше?
К Остапу быстро вернулись вся его решительность и
хладнокровие.
-- Ну, вы, дамский любимец, стойте здесь и никуда
не выходите. Я через пять минут приду. А вы тут смотрите,
кто и что. Чтоб ни один стул не ушел.
В голове Бендера созрел план, единственно возможный
при таких тяжелых условиях, в которых они очутились.
Он выбежал на Петровку и направился к ближайшему
асфальтовому чану. Еще саженей за десять он увидел молодого
человека, расставлявшего треногу фотографического аппарата.
В котле сидели беспризорные. Как только они увидели,
что их тесную группу собираются сфотографировать,
они стали защищаться. В фотохроникера полетели куски
смолы. Он отскочил, таща за собой похожую на жертвенник
треногу с клап-камерой*. Переправившись на другой тротуар,
фотограф сделал попытку снять беспризорных издалека. Тогда
юные оборвыши покинули котел и набросились на врага.
Испуганный за целость своего аппарата, фотограф спасся
Петровскими линиями.
Из гущи собравшейся толпы лениво вышел фотокорреспондент
конкурирующего журнала. Беспризорные смотрели на
него безо всякой приязни, но толпа волновала фотографа,
как тореадора волнуют взгляды красавиц. К тому же он был
тонкий психолог. Он подошел к детям, дал на всю компанию
полтинник, и уже через минуту беспризорные чинно сидели в
котле, а фотограф общелкивал их со всех сторон.
-- Мерси, -- сказал он по привычке, -- готово.
Его проводил одобрительный смех расходившейся публики.
Тогда в деловой разговор с беспризорными вступил Остап.
Он, как и обещал, вернулся к Ипполиту Матвеевичу
через пять минут. Беспризорные стояли наготове у входа в
аукцион.
-- Продают, продают, -- зашептал Ипполит Матвеевич,
-- четыре и два уже продали.
-- Это вы удружили, -- сказал Остап, -- радуйтесь.
В руках все было, понимаете, в руках. Можете вы это понять?
В зале раздавался скрипучий голос, дарованный природой
одним только аукционистам, крупье и стекольщикам.
-- С полтиной, налево. Три. Еще один стул из дворца.
Ореховый. В полной исправности... С полтиной --
прямо. Раз -- с полтиной прямо.
Три стула были проданы поодиночке. Аукционист
объявил к продаже последний стул. Злость душила Остапа.
Он снова набросился на Воробьянинова. Оскорбительные
замечания его были полны горечи. Кто знает, до чего
дошел бы Остап в своих сатирических упражнениях, если
б его не прервал быстро подошедший мужчина в костюме
лодзинских коричневатых цветов*. Он размахивал пухлыми
руками, наклонялся, прыгал и отскакивал, словно играл
в теннис.
-- А скажите, -- поспешно спросил он Остапа, -- здесь
в самом деле аукцион? Да? Аукцион? И здесь в самом деле
продаются вещи? Замечательно!
Незнакомец отпрыгнул, и лицо его озарилось множеством
улыбок.
-- Вот здесь действительно продают вещи? И в самом
деле можно дешево купить? Высокий класс! Очень, очень!
Ах!..
Незнакомец, виляя толстенькими бедрами, пронесся в
зал мимо ошеломленных концессионеров и так быстро купил
последний стул, что Воробьянинов только крякнул.
Незнакомец с квитанцией в руках подбежал к прилавку
выдачи.
-- А скажите, стул можно сейчас взять? Замечательно!..
Ах!.. Ах!..
Беспрерывно блея и все время находясь в движении,
незнакомец погрузил стул на извозчика и укатил. По его
следам бежал беспризорный.
Мало-помалу разошлись и разъехались все новые собственники
стульев. За ними мчались несовершеннолетние
агенты Остапа. Ушел и он сам. Ипполит Матвеевич боязливо
следовал позади. Сегодняшний день казался ему
сном. Все произошло быстро и совсем не так, как ожидалось.
На Сивцевом Вражке рояли, мандолины и гармоники
праздновали весну. Окна были распахнуты. Цветники в
глиняных горшочках заполняли подоконники. Толстый
человек с раскрытой волосатой грудью в подтяжках стоял
у окна и страстно пел. Вдоль стены медленно пробирался
кот. В продуктовых палатках пылали керосиновые
лампы.
У розового домика прогуливался Коля. Увидев Остапа,
шедшего впереди, он вежливо с ним раскланялся и подошел
к Воробьянинову. Ипполит Матвеевич сердечно его
приветствовал. Коля, однако, не стал терять времени.
-- Добрый вечер, -- решительно сказал он и, не в силах
сдержаться, ударил Ипполита Матвеевича в ухо.
Одновременно с этим Коля произнес довольно пошлую,
по мнению наблюдавшего за этой сценой Остапа,
фразу:
-- Так будет со всеми, -- сказал Коля детским голоском,
-- кто покусится...
На что именно покусится, Коля не договорил. Он поднялся
на носках и, закрыв глаза, хлопнул Воробьянинова
по щеке.
Ипполит Матвеевич приподнял локоть, но не посмел
даже пикнуть.
-- Правильно, -- приговаривал Остап, -- а теперь по
шее и два раза. Так. Ничего не поделаешь. Иногда яйцам
приходится учить зарвавшуюся курицу... Еще разок... Так.
Не стесняйтесь. По голове больше не бейте. Это его самое
слабое место.
Если бы старгородские заговорщики видели гиганта
мысли и отца русской демократии в эту критическую для
него минуту, то, надо думать, тайный союз "Меча и орала"
прекратил бы свое существование.
-- Ну, кажется, хватит, -- сказал Коля, пряча руку в
карман.
-- Еще один разик, -- умолял Остап.
-- Ну его к черту. Будет знать другой раз!
Коля ушел. Остап поднялся к Иванопуло и посмотрел
вниз. Ипполит Матвеевич стоял наискось от дома, прислонясь
к чугунной посольской ограде.
-- Гражданин Михельсон! -- крикнул Остап. -- Конрад
Карлович! Войдите в помещение! Я разрешаю!
В комнату Ипполит Матвеевич вошел уже слегка
оживший.
-- Неслыханная наглость! -- сказал он гневно. --
Я еле сдержал себя!
-- Ай-яй-яй, -- посочувствовал Остап, -- какая теперь
молодежь пошла. Ужасная молодежь! Преследует чужих
жен! Растрачивает чужие деньги... Полная упадочность! --
И, вспомнив блеющего незнакомца, спросил: -- А скажите,
когда бьют по голове, в самом деле больно?
-- Я его вызову на дуэль.
-- Чудно! Могу вам отрекомендовать моего хорошего
знакомого. Знает дуэльный кодекс наизусть и обладает
двумя вениками, вполне пригодными для борьбы не на
жизнь, а на смерть. В секунданты можно взять Иванопуло
и соседа справа. Он бывший почетный гражданин города
Кологрива* и до сих пор кичится этим титулом. А то можно
устроить дуэль на мясорубках -- это элегантнее. Каждое
ранение безусловно смертельно. Пораженный противник
механически превращается в котлету. Вас это устраивает,
предводитель?
В это время с улицы донесся свист, и Остап отправился
получать агентурные сведения от беспризорных.
Беспризорные отлично справились с возложенным на
них поручением. Четыре стула попали в театр Колумба.
Беспризорный подробно рассказал, как эти стулья везли
на тачке, как их выгрузили и втащили в здание через
артистический ход. Местоположение театра Остапу было хорошо
известно.
Два стула увезла на извозчике, как сказал другой юный
следопыт, "шикарная чмара". Мальчишка, как видно,
большими способностями не отличался. Переулок, в который
привезли стулья -- Варсонофьевский, -- он знал,
помнил даже, что номер квартиры семнадцатый, но номер
дома никак не мог вспомнить.
-- Очень шибко бежал, -- сказал беспризорный, -- из
головы выскочило.
-- Не получишь денег, -- заявил наниматель.
-- Дя-адя!.. Да я тебе покажу.
-- Хорошо. Оставайся. Пойдем вместе.
Блеющий гражданин жил, оказывается, на Садовой-Спасской.
Точный адрес его Остап записал в блокнот.
Восьмой стул поехал в Дом Народов. Мальчишка, преследовавший
этот стул, оказался пронырой.
Преодолев заграждения в виде комендатуры и многочисленных
курьеров, он проник в Дом и убедился, что стул
был куплен завхозом редакции "Станка".
Двух мальчишек еще не было. Они прибежали почти
одновременно, запыхавшиеся и утомленные.
-- Казарменный переулок, у Чистых прудов.
-- Номер?
-- Девять. И квартира девять. Там татары рядом живут.
Во дворе. Я ему и стул донес. Пешком шли.
Последний гонец принес печальные вести. Сперва все
было хорошо, но потом все стало плохо. Покупатель вошел
со стулом в товарный двор Октябрьского вокзала, и
пролезть за ним было никак невозможно -- у ворот стояли
стрелки ОВО НКПС*.
-- Наверно, уехал, -- закончил беспризорный свой
доклад.
Это очень встревожило Остапа. Наградив беспризорных
по-царски -- рубль на гонца, не считая вестника с Варсонофьевского
переулка, забывшего номер дома (ему было велено
явиться на другой день пораньше), -- технический директор
вернулся домой и, не отвечая на расспросы осрамившегося
председателя правления, принялся комбинировать.
Ничего еще не потеряно. Адреса есть, а для того, чтобы
добыть стулья, существует много старых испытанных
приемов: 1) простое знакомство, 2) любовная интрига,
3) знакомство со взломом, 4) обмен, 5) деньги и 6) деньги*.
Последнее -- самое верное. Но денег мало. Остап
иронически посмотрел на Ипполита Матвеевича. К великому
комбинатору вернулись обычная свежесть мысли и душевное
равновесие. Деньги, конечно, можно будет достать.
В запасе еще имелись картина "Большевики пишут