Страница:
-- Бросай, милый, большую широколиственную тень
брось! Да не забудь про порнографию рассказать, про голых
девочек, про Феничку не забудь. Помнишь, как там сказано?
-- Как же, Агафон Васильевич! "Пышная грудь, здоровый
румянец и крепкая линия бедер"...
-- Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то
там линия бедер...
-- Наташка у вас красивенькая получилась... Раз меня уволили,
я вашу книжку каждый день читаю.
-- И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра
все выкладывай. Про меня скажи, что я деморализатор общества,
скажи, что взрослому мужчине после моей книжки прямо
удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка и описаны,
мал, в ней сцены невыразимой половой распущенности.
-- Так и говорить?
-- Так и говори. Роман Агафона Шахова "Бег волны", не
забудешь? Издательство "Васильевские четверги", тираж
10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в
папке 2 рубля 25 копеек. Скажи, что, мол, во всех магазинах,
киосках и на станциях железных дорог продается.
-- Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то
забуду.
Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь
растратчика. Тут были, главным образом, бедра, несколько
раз указывалась цена книги, несомненно, невысокая для такого
большого количества страниц, размер тиража и адрес
склада изд-ва "Васильевские четверги" -- Кошков пер., дом
21, кв. 17/а.
Обнадеженный кассир выпросил на прощание новую книгу
Шахова под названием "Повесть о потерянной невинности или
в борьбе с халатностью".
-- Так ты иди, братец, -- сказал Шахов, -- и не греши
больше. Нечистоплотно это.
-- Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете,
дадут условно?
-- Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда
и выкрутишься.
Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько
танцевальных движений и промурлыкал:
-- Бейте в бубны, пусть звенят гитары*...
Потом он позвонил в издательство "Васильевские четверги".
-- Печатайте четвертое издание "Бега волны", печатайте,
печатайте, не бойтесь!.. Это говорит вам Агафон Шахов!
Надпись эту Остап прочел вслух.
-- А где же бриллианты? -- спросил Ипполит Матвеевич.
-- Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками,
бриллиантов, как видите, нет.
-- Я не могу больше! -- воскликнул Воробьянинов в отчаянии.
-- Это выше моих сил!
На него было жалко смотреть. Отросшие слегка усы
двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в
отчаянии он бьет себя ушами по щекам.
-- Чего вы не можете? -- спросил Остап.
Холодный, рассудительный голос великого комбинатора
оказал свое обычное магическое действие. Воробьянинов
вытянул руки по вытертым швам и замолчал.
-- Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы посмеемся
над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась
глупая дощечка. Держитесь. Тут есть еще три стула -- девяносто
девять шансов из ста!..
За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита
Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все страдания,
все неудачи, вся мука погони за бриллиантами -- все
это, казалось, ушло в прыщ и отливало теперь перламутром,
закатной вишней и синькой.
-- Это вы нарочно? -- спросил Остап.
Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, высокий,
чуть согнутый, как удочка, пошел за красками. Началось
изготовление транспаранта. Концессионеры трудились
на верхней палубе.
И начался третий день плаванья. Начался он короткой
стычкой духового оркестра со звуковым оформлением из-за
места для репетиций.
После завтрака к корме, одновременно с двух сторон,
направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари
эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел
усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового
оркестра.
-- Место занято, -- хмуро сказал Галкин.
-- Кем занято? -- зловеще спросил кларнет.
-- Мною, Галкиным.
-- А еще кем?
-- Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
-- А Елкина у вас нет? Это наше место.
С обеих сторон приблизились подкрепления. Справа
сверкала медь и высились рослые духовики. Трижды опоясанный
медным змеем-горынычем, стоял геликон -- самая
мощная машина в оркестре. Покачивалась, похожая на
ухо, валторна. Тромбоны стояли в полной боевой готовности.
Солнце тысячу раз отразилось в боевых доспехах.
Темно и мелко выглядело звуковое оформление. Там
мигало бутылочное стекло, бледно светились клистирные
кружки, и саксофон -- возмутительная пародия на духовой
инструмент, семенная вытяжка из настоящей духовой трубы
-- был жалок и походил на носогрейку.
-- Клистирный батальон, -- сказал задира-кларнет, --
претендует на место.
-- Сифончатые молодые люди*, -- презрительно заметил
первый бас.
-- Вы, -- сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее
обидное выражение, -- вы, консерваторы от музыки!..
-- Не мешайте нам репетировать!
-- Это вы нам мешаете.
-- Вам помешаешь! На ваших ночных посудинах чем
меньше репетируешь, тем красивше выходит.
-- А на ваших самоварах репетируй не репетируй, ни
черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались
на месте и упрямо заиграли -- каждая свое. Вниз по
реке понеслись звуки, какие мог бы издать только трамвай,
медленно проползающий по стеклу. Духовики исполняли
военный марш Кексгольмского лейб-гвардии полка, а звуковое
оформление -- негрскую пляску "Антилопа у истоков
Замбези". Скандал был прекращен личным вмешательством
председателя тиражной комиссии.
В этот день пароход останавливался два раза. У Козьмодемьянска
простояли до сумерек. Обычные операции были произведены:
вступительный митинг, тираж выигрышей, выступление
театра Колумба, балалаечник и танцы на берегу.
Все это время концессионеры работали в поте лица. Несколько
раз прибегал завхоз и, получая заверения в том, что к вечеру
все будет готово, успокоенно возвращался к исполнению
прямых своих обязанностей.
В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь
задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к
капитанскому мостику. Перед ними, воздев руки к звездам,
бежал толстячок -- заведующий хозяйством. Общими
усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился
над пассажирской палубой, как экран. В полчаса
электротехник подвел к спине транспаранта провода и приладил
внутри его три лампочки. Оставалось повернуть выключатель.
Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города
Васюки.
На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством
созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич
и великий комбинатор смотрели на собравшихся
сверху, стоя по бокам темной еще скрижали.
Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением
близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные
работники, колумбовцы и пароходная команда
столпились, задрав головы, на пассажирской палубе.
-- Свет! -- скомандовал толстячок.
Транспарант осветился.
Остап посмотрел вниз на толпу. Розоватый свет лег на
лица. Зрители смеялись. Потом наступило молчание.
И суровый голос снизу сказал:
-- Где завхоз?
Голос был настолько ответственный, что завхоз, не
считая ступенек, кинулся вниз.
-- Посмотрите, -- сказал голос, -- полюбуйтесь на
вашу работу!
-- Сейчас вытурят! -- шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.
Остап, как и всегда, был прав. На верхнюю палубу, как
ястреб, вылетел толстячок.
-- Ну, как транспарантик? -- нахально спросил Остап.
-- Доходит?
-- Собирайте вещи! -- закричал завхоз.
-- К чему такая спешка?
-- Со-би-рай-те вещи! Чтоб духу вашего здесь не было!
-- И как это у вас, толстячок, хорошо выходит.
-- Вон!
-- Что? А выходное пособие?
-- Вы под суд пойдете! Наш начальник не любит шутить!
-- Гоните его! -- донесся снизу ответственный голос.
-- Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это в
самом деле неважный транспарант?
Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже
пристал к Васюкам, и с парохода можно было видеть
ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на
пристани. В деньгах категорически было отказано. На
сборы было дано пять минут. Две из них отравил только
теперь спохватившийся Ник. Сестрин. Он искал пропавший
стул.
-- Сучья лапа! -- сказал Симбиевич-Синдиевич, когда
компаньоны сходили на пристань. -- Поручили бы оформление
транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой
Мейерхольд за мной бы не угнался.
На пристани концессионеры остановились и посмотрели
вверх. В черных небесах сиял транспарант.
-- М-да, -- сказал Остап, -- транспарантик довольно
дикий. Мизерное исполнение!
Искусство сумасшедших, пещерная живопись или рисунок,
сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению
с транспарантом Остапа казались музейными ценностями.
Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая
рука Остапа изобразила некий обрубок с сахарной головой
и тонкими плетьми вместо рук.
Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой
пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной
полночи, собачий лай и далекая гармошка.
-- Резюмирую положение, -- сказал Остап жизнерадостно,
-- пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по
реке, ночевать негде и ни одного значка деткомиссии*. Актив:
путеводитель по Волге, издания 1926 года*, пришлось
позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте. Бездефицитный
баланс подвести очень трудно. Ночевать придется на
пристани.
Концессионеры устроились на пристанских лавках. При
свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя:
"На правом высоком берегу город Васюки*. Отсюда отправляются
лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а
сюда привозятся предметы широкого потребления для
края, отстоящего на 50 километров от железной дороги.
В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика
с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный
и кожевенный заводы. Из учебных заведений,
кроме общеобразовательных, лесной техникум".
-- Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал, --
сказал Остап. -- Выколотить из васюковцев деньги представляется
мне пока что неразрешимой задачей. А денег
нам нужно не менее тридцати рублей. Во-первых, нам
нужно питаться, и, во-вторых -- нам нужно обогнать тиражную
лоханку и встретиться с колумбовцами на суше --
в Сталинграде.
Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот
после стычки с молодым соперником -- кипучим владетелем
крыш, чердаков и слуховых окон.
Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя.
К. часу ночи великолепный план был готов. Бендер
улегся рядом с компаньоном и заснул.
Сам гроссмейстер тоже не терял времени. Заарендовав
клуб за три рубля, он перебросился в шахсекцию, которая
почему-то помещалась в коридоре управления коннозаводством.
В шахсекции сидел одноглазый человек и читал роман
Шпильгагена в пантелеевском издании*.
-- Гроссмейстер О. Бендер! -- заявил Остап, присаживаясь
на стол. -- Устраиваю у вас сеанс одновременной
игры.
Единственный глаз васюкинского шахматиста раскрылся
до пределов, дозволенных природой.
-- Сию минуточку, товарищ гроссмейстер! -- крикнул
одноглазый. -- Присядьте, пожалуйста. Я сейчас.
И одноглазый убежал. Остап осмотрел помещение шахматной
секции. На стенах висели фотографии беговых лошадей,
а на столе лежала запыленная конторская книга с
заголовком: "Достижения Васюкинской шахсекции за 1925
год".
Одноглазый вернулся с дюжиной граждан разного возраста.
Все они по очереди подходили знакомиться, называли
фамилии и почтительно жали руку гроссмейстера.
-- Проездом в Казань, -- говорил Остап отрывисто, --
да, да, сеанс сегодня вечером, приходите. А сейчас, простите,
не в форме, устал после Карлсбадского турнира*.
Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сыновьей
любовью. Остапа несло. Он почувствовал прилив новых
сил и шахматных идей.
-- Вы не поверите, -- говорил он, -- как далеко двинулась
шахматная мысль. Вы знаете, Ласкер* дошел до пошлых
вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает
своих противников сигарами. И нарочно курит дешевые,
чтобы дым противней был. Шахматный мир в беспокойстве.
Гроссмейстер перешел на местные темы.
-- Почему в провинции нет никакой игры мысли! Например,
вот ваша шахсекция. Так она и называется --
шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом
деле, не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному.
Это вовлекло бы в секцию союзную массу. Назвали
бы, например, вашу секцию -- "Шахматный клуб
четырех коней", или "Красный эндшпиль", или "Потеря
качества при выигрыше темпа". Хорошо было бы! Звучно!
Идея имела успех.
-- И в самом деле, -- сказали васюкинцы, -- почему бы
не переименовать нашу секцию в клуб четырех коней?
Так как бюро шахсекции было тут же, Остап организовал
под своим почетным председательством минутное заседание,
на котором секцию единогласно переименовали в
шахклуб четырех коней. Гроссмейстер собственноручно,
пользуясь уроками "Скрябина", художественно выполнил
на листе картона вывеску с четырьмя конями и соответствующей
надписью.
Это важное мероприятие сулило расцвет шахматной
мысли в Васюках.
-- Шахматы! -- говорил Остап. -- Знаете ли вы, что
такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру,
но и экономику! Знаете ли вы, что шахматный клуб четырех
коней при правильной постановке дела сможет совершенно
преобразить город Васюки?
Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому
красноречие его было необыкновенно.
-- Да! -- кричал он. -- Шахматы обогащают страну!
Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться из города
на пристань вы будете по мраморным лестницам! Васюки
станут центром десяти губерний! Что вы раньше слышали о
городе Земмеринге*? Ничего! А теперь этот городишко богат
и знаменит только потому, что там был организован международный
турнир. Поэтому я говорю: в Васюках надо устроить
международный шахматный турнир!
-- Как? -- закричали все.
-- Вполне реальная вещь, -- ответил гроссмейстер, --
мои личные связи и ваша самодеятельность -- вот все необходимое
и достаточное для организации международного
Васюкинского турнира. Подумайте над тем, как красиво будет
звучать -- "Международный Васюкинский турнир 1927
года". Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера,
Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароци,
Тарраша, Видмара и доктора Григорьева* -- обеспечен.
Кроме того, обеспечено и мое участие!
-- Но деньги! -- застонали васюкинцы. -- Им же всем
деньги нужно платить! Много тысяч денег! Где же их взять?
-- Все учтено могучим ураганом*! -- сказал О. Бендер.
-- Деньги дадут сборы!
-- Кто же у нас будет платить такие бешеные деньги?
Васюкинцы...
-- Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не
будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно
просто. Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров
съедутся любители шахмат всего мира. Сотни
тысяч людей, богато обеспеченных людей, будут стремиться
в Васюки. Во-первых, речной транспорт такого количества
людей поднять не сможет. Следовательно, НКПС построит
железнодорожную магистраль Москва -- Васюки.
Это -- раз. Два -- это гостиницы и небоскребы для размещения
гостей. Три -- это поднятие сельского хозяйства в
радиусе на тысячу километров: гостей нужно снабжать --
овощи, фрукты, икра, шоколадные конфекты. Дворец, в
котором будет происходить турнир, -- четыре. Пять --
постройка гаражей для гостевого автотранспорта. Для
передачи всему миру сенсационных результатов турнира
придется построить сверхмощную радиостанцию. Это --
в-шестых. Теперь относительно железнодорожной магистрали
Москва -- Васюки. Несомненно, таковая не будет
обладать такой пропускной способностью, чтобы перевезти
в Васюки всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт
"Большие Васюки" -- регулярное отправление почтовых самолетов
и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анжелос
и Мельбурн.
Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими
любителями. Пределы комнаты расширились.
Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо
них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный
дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой
комнате и даже в проносящихся пулей лифтах сидели вдумчивые
люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом
досках. Мраморные лестницы действительно ниспадали
в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы.
По фуникулерам подымались в город мордатые иностранцы,
шахматные леди, австралийские поклонники индийской
защиты, индусы в белых тюрбанах -- приверженцы
испанской партии, немцы, французы, новозеландцы,
жители бассейна реки Амазонки и, завидующие васюкинцам,
-- москвичи, ленинградцы, киевляне, сибиряки и
одесситы. Автомобили конвейером двигались среди мраморных
отелей. Но вот -- все остановилось. Из фешенебельной
гостиницы "Проходная пешка" вышел чемпион
мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера. Его окружали
дамы. Милиционер, одетый в специальную шахматную
форму (галифе в клетку и слоны на петлицах), вежливо откозырял.
К чемпиону с достоинством подошел одноглазый
председатель васюкинского клуба четырех коней. Беседа
двух светил, ведшаяся на английском языке, была прервана
прилетом доктора Григорьева и будущего чемпиона
мира Алехина. Приветственные клики потрясли город.
Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера поморщился. По мановению
руки одноглазого к аэроплану была подана мраморная
лестница. Доктор Григорьев сбежал по ней, приветственно
размахивая новой шляпой и комментируя на ходу
возможную ошибку Капабланки в предстоящем матче с
Алехиным.
Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка. Она
быстро приближалась и росла, превратившись в большой
изумрудный парашют. Как большая редька, висел на парашютном
кольце человек с чемоданчиком.
-- Это он! -- закричал одноглазый. -- Ура! Ура! Ура!
Я узнаю великого философа-шахматиста, старичину Ласкера.
Только он один во всем мире носит такие зеленые носочки.
Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера снова поморщился.
Ласкеру проворно подставили мраморную лестницу, и
бодрый экс-чемпион, сдувая с левого рукава пылинку,
севшую на него во время полета над Силезией, упал в
объятия одноглазого. Одноглазый взял Ласкера за талию,
подвел его к чемпиону и сказал:
-- Помиритесь! Прошу вас об этом от имени широких
васюкинских масс! Помиритесь!
Хозе-Рауль шумно вздохнул и, потрясая руку старого
ветерана, сказал:
-- Я всегда преклонялся перед вашей идеей перевода
слона в испанской партии с b5 на c4!
-- Ура! -- воскликнул одноглазый. -- Просто и убедительно,
в стиле чемпиона!
И вся необозримая толпа подхватила:
-- Ура! Виват! Банзай! Просто и убедительно, в стиле
чемпиона!!!
Энтузиазм дошел до апогея. Завидя маэстро Дуза-Хотимирского*
и маэстро Перекатова*, плывших над городом в яйцевидном
оранжевом дирижабле, одноглазый взмахнул рукой.
Два с половиной миллиона человек в одном воодушевленном порыве
запели:
Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским
вокзалам, высаживая все новые и новые толпы шахматных
любителей.
К одноглазому подбежал скороход.
-- Смятение на сверхмощной радиостанции. Требуется
ваша помощь.
На радиостанции инженеры встретили одноглазого криками:
-- Сигналы о бедствии! Сигналы о бедствии!
Одноглазый нахлобучил радионаушники и прислушался.
-- Уау! Уау, уау! -- неслись отчаянные крики в эфире. --
SOS! SOS! SOS! Спасите наши души!
-- Кто ты, умоляющий о спасении? -- сурово крикнул в
эфир одноглазый.
-- Я молодой мексиканец! -- сообщили воздушные волны.
-- Спасите мою душу!
-- Что вы имеете к шахматному клубу четырех коней?
-- Нижайшая просьба!..
-- А в чем дело?
-- Я молодой мексиканец Торре! Я только что выписался
из сумасшедшего дома. Пустите меня на турнир! Пустите
меня!
-- Ах! Мне так некогда! -- ответил одноглазый.
-- SOS! SOS! SOS! -- заверещал эфир.
-- Ну хорошо! Прилетайте уже!
-- У меня нет де-е-нег! -- донеслось с берегов Мексиканского
залива.
-- Ох! Уж эти мне молодые шахматисты! -- вздохнул одноглазый.
-- Пошлите за ним уже мотовоздушную дрезину*.
Пусть едет!
Уже небо запылало от светящихся реклам, когда по
улицам города провели белую лошадь. Это была единственная
лошадь, уцелевшая после механизации васюкинского
транспорта. Особым постановлением она была переименована
в коня, хотя и считалась всю жизнь кобылой. Почитатели
шахмат приветствовали ее, размахивая пальмовыми
ветвями и шахматными досками...
-- Не беспокойтесь, -- сказал Остап, -- мой проект гарантирует
вашему городу неслыханный расцвет производительных
сил. Подумайте, что будет, когда турнир окончится
и когда уедут все гости. Жители Москвы, стесненные
жилищным кризисом, бросятся в ваш великолепный город.
Столица автоматически переходит в Васюки. Сюда
переезжает правительство. Васюки переименовываются в
Нью-Москву, а Москва -- в Старые Васюки. Ленинградцы
и харьковчане скрежещут зубами, но ничего не могут поделать.
Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы,
а скоро и всего мира.
-- Всего мира!!! -- застонали оглушенные васюкинцы.
-- Да! А впоследствии и вселенной. Шахматная мысль,
превратившая уездный город в столицу земного шара, превратится
в прикладную науку и изобретет способы междупланетного
сообщения. Из Васюков полетят сигналы на
Марс, Юпитер и Нептун. Сообщение с Венерой сделается
таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль.
А там, как знать, может быть, лет через восемь в Васюках
состоится первый в истории мироздания междупланетный
шахматный турнир!
Остап вытер свой благородный лоб. Ему хотелось есть
до такой степени, что он охотно съел бы зажаренного шахматного
коня.
-- Да-а, -- выдавил из себя одноглазый, обводя пыльное
помещение сумасшедшим взором, -- но как же практически
провести мероприятие в жизнь, подвести, так сказать,
базу?..
Присутствующие напряженно смотрели на гроссмейстера.
-- Повторяю, что практически дело зависит только от
вашей самодеятельности. Всю организацию, повторяю, я
беру на себя. Материальных затрат никаких, если не считать
расходов на телеграммы.
Одноглазый подталкивал своих соратников.
-- Ну? -- спрашивал он. -- Что вы скажете?
-- Устроим! Устроим! -- галдели васюкинцы
-- Сколько же нужно денег на... это... телеграммы?
-- Смешная цифра, -- сказал Остап, -- сто рублей.
-- У нас в кассе только двадцать один рубль шестнадцать
копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко не достаточно...
Но гроссмейстер оказался покладистым организатором.
-- Ладно, -- сказал он, -- давайте ваши двадцать рублей.
-- А хватит? -- спросил одноглазый.
-- На первичные телеграммы хватит. А потом начнется
приток пожертвований, и денег некуда будет девать!..
Упрятав деньги в зеленый походный пиджак, гроссмейстер
напомнил собравшимся о своей лекции и сеансе одновременной
игры на 160 досках, любезно распрощался до
вечера и отправился в клуб "Картонажник" на свидание с
Ипполитом Матвеевичем.
-- Я голодаю! -- сказал Воробьянинов трескучим голосом.
Он уже сидел за кассовым окошечком, но не собрал
еще ни одной копейки и не мог купить даже фунта хлеба.
Перед ним лежала проволочная зеленая корзиночка, предназначенная
для сбора. В такие корзиночки в домах средней
руки кладут ножи и вилки.
-- Слушайте, Воробьянинов, -- закричал Остап, --
прекратите часа на полтора кассовые операции. Идем обедать
в Нарпит. По дороге обрисую ситуацию. Кстати, вам
брось! Да не забудь про порнографию рассказать, про голых
девочек, про Феничку не забудь. Помнишь, как там сказано?
-- Как же, Агафон Васильевич! "Пышная грудь, здоровый
румянец и крепкая линия бедер"...
-- Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то
там линия бедер...
-- Наташка у вас красивенькая получилась... Раз меня уволили,
я вашу книжку каждый день читаю.
-- И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра
все выкладывай. Про меня скажи, что я деморализатор общества,
скажи, что взрослому мужчине после моей книжки прямо
удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка и описаны,
мал, в ней сцены невыразимой половой распущенности.
-- Так и говорить?
-- Так и говори. Роман Агафона Шахова "Бег волны", не
забудешь? Издательство "Васильевские четверги", тираж
10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в
папке 2 рубля 25 копеек. Скажи, что, мол, во всех магазинах,
киосках и на станциях железных дорог продается.
-- Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то
забуду.
Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь
растратчика. Тут были, главным образом, бедра, несколько
раз указывалась цена книги, несомненно, невысокая для такого
большого количества страниц, размер тиража и адрес
склада изд-ва "Васильевские четверги" -- Кошков пер., дом
21, кв. 17/а.
Обнадеженный кассир выпросил на прощание новую книгу
Шахова под названием "Повесть о потерянной невинности или
в борьбе с халатностью".
-- Так ты иди, братец, -- сказал Шахов, -- и не греши
больше. Нечистоплотно это.
-- Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете,
дадут условно?
-- Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда
и выкрутишься.
Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько
танцевальных движений и промурлыкал:
-- Бейте в бубны, пусть звенят гитары*...
Потом он позвонил в издательство "Васильевские четверги".
-- Печатайте четвертое издание "Бега волны", печатайте,
печатайте, не бойтесь!.. Это говорит вам Агафон Шахов!
-- Есть! -- повторил Остап сорвавшимся голосом. --
Держите!
Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки
плоский деревянный ящичек. Остап в темноте продолжал
рыться в стуле. Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой
столбик и поплыл за пароходом.
-- Что за черт, -- сказал Остап. -- Больше ничего нет!
-- Н-н-не может быть! -- пролепетал Ипполит Матвеевич.
-- Ну, вы тоже посмотрите!
Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть
всунул руку под сиденье. Между пальцами он ощутил основание
пружины. Больше ничего твердого не было. От
стула шел сухой мерзкий запах потревоженной пыли.
-- Нету? -- спросил Остап.
-- Нет.
Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за
борт. Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной
сырости, концессионеры в сомнении вернулись к себе в
каюту.
-- Так, -- сказал Бендер. -- Что-то мы во всяком случае
нашли.
Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек. Воробьянинов
осовело посмотрел на него.
-- Давайте, давайте! Чего глаза пялите?
Ящичек открыли. На дне его лежала медная позеленевшая
пластинка с надписью:
Мастеръ Гамбсъ этимъ полукресломъ
начинаетъ новую партiю мебели.
1865 г.
Санктъ-Петербургъ.
Надпись эту Остап прочел вслух.
-- А где же бриллианты? -- спросил Ипполит Матвеевич.
-- Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками,
бриллиантов, как видите, нет.
-- Я не могу больше! -- воскликнул Воробьянинов в отчаянии.
-- Это выше моих сил!
На него было жалко смотреть. Отросшие слегка усы
двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в
отчаянии он бьет себя ушами по щекам.
-- Чего вы не можете? -- спросил Остап.
Холодный, рассудительный голос великого комбинатора
оказал свое обычное магическое действие. Воробьянинов
вытянул руки по вытертым швам и замолчал.
-- Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы посмеемся
над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась
глупая дощечка. Держитесь. Тут есть еще три стула -- девяносто
девять шансов из ста!..
За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита
Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все страдания,
все неудачи, вся мука погони за бриллиантами -- все
это, казалось, ушло в прыщ и отливало теперь перламутром,
закатной вишней и синькой.
-- Это вы нарочно? -- спросил Остап.
Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, высокий,
чуть согнутый, как удочка, пошел за красками. Началось
изготовление транспаранта. Концессионеры трудились
на верхней палубе.
И начался третий день плаванья. Начался он короткой
стычкой духового оркестра со звуковым оформлением из-за
места для репетиций.
После завтрака к корме, одновременно с двух сторон,
направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари
эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел
усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового
оркестра.
-- Место занято, -- хмуро сказал Галкин.
-- Кем занято? -- зловеще спросил кларнет.
-- Мною, Галкиным.
-- А еще кем?
-- Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
-- А Елкина у вас нет? Это наше место.
С обеих сторон приблизились подкрепления. Справа
сверкала медь и высились рослые духовики. Трижды опоясанный
медным змеем-горынычем, стоял геликон -- самая
мощная машина в оркестре. Покачивалась, похожая на
ухо, валторна. Тромбоны стояли в полной боевой готовности.
Солнце тысячу раз отразилось в боевых доспехах.
Темно и мелко выглядело звуковое оформление. Там
мигало бутылочное стекло, бледно светились клистирные
кружки, и саксофон -- возмутительная пародия на духовой
инструмент, семенная вытяжка из настоящей духовой трубы
-- был жалок и походил на носогрейку.
-- Клистирный батальон, -- сказал задира-кларнет, --
претендует на место.
-- Сифончатые молодые люди*, -- презрительно заметил
первый бас.
-- Вы, -- сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее
обидное выражение, -- вы, консерваторы от музыки!..
-- Не мешайте нам репетировать!
-- Это вы нам мешаете.
-- Вам помешаешь! На ваших ночных посудинах чем
меньше репетируешь, тем красивше выходит.
-- А на ваших самоварах репетируй не репетируй, ни
черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались
на месте и упрямо заиграли -- каждая свое. Вниз по
реке понеслись звуки, какие мог бы издать только трамвай,
медленно проползающий по стеклу. Духовики исполняли
военный марш Кексгольмского лейб-гвардии полка, а звуковое
оформление -- негрскую пляску "Антилопа у истоков
Замбези". Скандал был прекращен личным вмешательством
председателя тиражной комиссии.
В этот день пароход останавливался два раза. У Козьмодемьянска
простояли до сумерек. Обычные операции были произведены:
вступительный митинг, тираж выигрышей, выступление
театра Колумба, балалаечник и танцы на берегу.
Все это время концессионеры работали в поте лица. Несколько
раз прибегал завхоз и, получая заверения в том, что к вечеру
все будет готово, успокоенно возвращался к исполнению
прямых своих обязанностей.
В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь
задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к
капитанскому мостику. Перед ними, воздев руки к звездам,
бежал толстячок -- заведующий хозяйством. Общими
усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился
над пассажирской палубой, как экран. В полчаса
электротехник подвел к спине транспаранта провода и приладил
внутри его три лампочки. Оставалось повернуть выключатель.
Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города
Васюки.
На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством
созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич
и великий комбинатор смотрели на собравшихся
сверху, стоя по бокам темной еще скрижали.
Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением
близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные
работники, колумбовцы и пароходная команда
столпились, задрав головы, на пассажирской палубе.
-- Свет! -- скомандовал толстячок.
Транспарант осветился.
Остап посмотрел вниз на толпу. Розоватый свет лег на
лица. Зрители смеялись. Потом наступило молчание.
И суровый голос снизу сказал:
-- Где завхоз?
Голос был настолько ответственный, что завхоз, не
считая ступенек, кинулся вниз.
-- Посмотрите, -- сказал голос, -- полюбуйтесь на
вашу работу!
-- Сейчас вытурят! -- шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.
Остап, как и всегда, был прав. На верхнюю палубу, как
ястреб, вылетел толстячок.
-- Ну, как транспарантик? -- нахально спросил Остап.
-- Доходит?
-- Собирайте вещи! -- закричал завхоз.
-- К чему такая спешка?
-- Со-би-рай-те вещи! Чтоб духу вашего здесь не было!
-- И как это у вас, толстячок, хорошо выходит.
-- Вон!
-- Что? А выходное пособие?
-- Вы под суд пойдете! Наш начальник не любит шутить!
-- Гоните его! -- донесся снизу ответственный голос.
-- Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это в
самом деле неважный транспарант?
Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже
пристал к Васюкам, и с парохода можно было видеть
ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на
пристани. В деньгах категорически было отказано. На
сборы было дано пять минут. Две из них отравил только
теперь спохватившийся Ник. Сестрин. Он искал пропавший
стул.
-- Сучья лапа! -- сказал Симбиевич-Синдиевич, когда
компаньоны сходили на пристань. -- Поручили бы оформление
транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой
Мейерхольд за мной бы не угнался.
На пристани концессионеры остановились и посмотрели
вверх. В черных небесах сиял транспарант.
-- М-да, -- сказал Остап, -- транспарантик довольно
дикий. Мизерное исполнение!
Искусство сумасшедших, пещерная живопись или рисунок,
сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению
с транспарантом Остапа казались музейными ценностями.
Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая
рука Остапа изобразила некий обрубок с сахарной головой
и тонкими плетьми вместо рук.
Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой
пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной
полночи, собачий лай и далекая гармошка.
-- Резюмирую положение, -- сказал Остап жизнерадостно,
-- пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по
реке, ночевать негде и ни одного значка деткомиссии*. Актив:
путеводитель по Волге, издания 1926 года*, пришлось
позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте. Бездефицитный
баланс подвести очень трудно. Ночевать придется на
пристани.
Концессионеры устроились на пристанских лавках. При
свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя:
"На правом высоком берегу город Васюки*. Отсюда отправляются
лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а
сюда привозятся предметы широкого потребления для
края, отстоящего на 50 километров от железной дороги.
В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика
с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный
и кожевенный заводы. Из учебных заведений,
кроме общеобразовательных, лесной техникум".
-- Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал, --
сказал Остап. -- Выколотить из васюковцев деньги представляется
мне пока что неразрешимой задачей. А денег
нам нужно не менее тридцати рублей. Во-первых, нам
нужно питаться, и, во-вторых -- нам нужно обогнать тиражную
лоханку и встретиться с колумбовцами на суше --
в Сталинграде.
Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот
после стычки с молодым соперником -- кипучим владетелем
крыш, чердаков и слуховых окон.
Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя.
К. часу ночи великолепный план был готов. Бендер
улегся рядом с компаньоном и заснул.
С утра по Васюкам ходил высокий худой старик в золотом
пенсне и в коротких, очень грязных, испачканных клеевыми
красками сапогах. Он наклеивал на стены рукописные
афиши:
22 июня 1927 г.
В помещении клуба "Картонажник"
состоится
лекция на тему:
"Плодотворная дебютная идея"
и
Сеанс одновременной игры в шахматы
на 160 досках
гроссмейстера (старший мастер)* О. Бендера.
Все приходят со своими досками.
Плата за игру -- 50 коп. Плата за вход -- 20 коп.
Начало ровно в 6 час. веч.
Администратор К. Михельсон.
Сам гроссмейстер тоже не терял времени. Заарендовав
клуб за три рубля, он перебросился в шахсекцию, которая
почему-то помещалась в коридоре управления коннозаводством.
В шахсекции сидел одноглазый человек и читал роман
Шпильгагена в пантелеевском издании*.
-- Гроссмейстер О. Бендер! -- заявил Остап, присаживаясь
на стол. -- Устраиваю у вас сеанс одновременной
игры.
Единственный глаз васюкинского шахматиста раскрылся
до пределов, дозволенных природой.
-- Сию минуточку, товарищ гроссмейстер! -- крикнул
одноглазый. -- Присядьте, пожалуйста. Я сейчас.
И одноглазый убежал. Остап осмотрел помещение шахматной
секции. На стенах висели фотографии беговых лошадей,
а на столе лежала запыленная конторская книга с
заголовком: "Достижения Васюкинской шахсекции за 1925
год".
Одноглазый вернулся с дюжиной граждан разного возраста.
Все они по очереди подходили знакомиться, называли
фамилии и почтительно жали руку гроссмейстера.
-- Проездом в Казань, -- говорил Остап отрывисто, --
да, да, сеанс сегодня вечером, приходите. А сейчас, простите,
не в форме, устал после Карлсбадского турнира*.
Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сыновьей
любовью. Остапа несло. Он почувствовал прилив новых
сил и шахматных идей.
-- Вы не поверите, -- говорил он, -- как далеко двинулась
шахматная мысль. Вы знаете, Ласкер* дошел до пошлых
вещей, с ним стало невозможно играть. Он обкуривает
своих противников сигарами. И нарочно курит дешевые,
чтобы дым противней был. Шахматный мир в беспокойстве.
Гроссмейстер перешел на местные темы.
-- Почему в провинции нет никакой игры мысли! Например,
вот ваша шахсекция. Так она и называется --
шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом
деле, не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному.
Это вовлекло бы в секцию союзную массу. Назвали
бы, например, вашу секцию -- "Шахматный клуб
четырех коней", или "Красный эндшпиль", или "Потеря
качества при выигрыше темпа". Хорошо было бы! Звучно!
Идея имела успех.
-- И в самом деле, -- сказали васюкинцы, -- почему бы
не переименовать нашу секцию в клуб четырех коней?
Так как бюро шахсекции было тут же, Остап организовал
под своим почетным председательством минутное заседание,
на котором секцию единогласно переименовали в
шахклуб четырех коней. Гроссмейстер собственноручно,
пользуясь уроками "Скрябина", художественно выполнил
на листе картона вывеску с четырьмя конями и соответствующей
надписью.
Это важное мероприятие сулило расцвет шахматной
мысли в Васюках.
-- Шахматы! -- говорил Остап. -- Знаете ли вы, что
такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру,
но и экономику! Знаете ли вы, что шахматный клуб четырех
коней при правильной постановке дела сможет совершенно
преобразить город Васюки?
Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому
красноречие его было необыкновенно.
-- Да! -- кричал он. -- Шахматы обогащают страну!
Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться из города
на пристань вы будете по мраморным лестницам! Васюки
станут центром десяти губерний! Что вы раньше слышали о
городе Земмеринге*? Ничего! А теперь этот городишко богат
и знаменит только потому, что там был организован международный
турнир. Поэтому я говорю: в Васюках надо устроить
международный шахматный турнир!
-- Как? -- закричали все.
-- Вполне реальная вещь, -- ответил гроссмейстер, --
мои личные связи и ваша самодеятельность -- вот все необходимое
и достаточное для организации международного
Васюкинского турнира. Подумайте над тем, как красиво будет
звучать -- "Международный Васюкинский турнир 1927
года". Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера,
Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароци,
Тарраша, Видмара и доктора Григорьева* -- обеспечен.
Кроме того, обеспечено и мое участие!
-- Но деньги! -- застонали васюкинцы. -- Им же всем
деньги нужно платить! Много тысяч денег! Где же их взять?
-- Все учтено могучим ураганом*! -- сказал О. Бендер.
-- Деньги дадут сборы!
-- Кто же у нас будет платить такие бешеные деньги?
Васюкинцы...
-- Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не
будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно
просто. Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров
съедутся любители шахмат всего мира. Сотни
тысяч людей, богато обеспеченных людей, будут стремиться
в Васюки. Во-первых, речной транспорт такого количества
людей поднять не сможет. Следовательно, НКПС построит
железнодорожную магистраль Москва -- Васюки.
Это -- раз. Два -- это гостиницы и небоскребы для размещения
гостей. Три -- это поднятие сельского хозяйства в
радиусе на тысячу километров: гостей нужно снабжать --
овощи, фрукты, икра, шоколадные конфекты. Дворец, в
котором будет происходить турнир, -- четыре. Пять --
постройка гаражей для гостевого автотранспорта. Для
передачи всему миру сенсационных результатов турнира
придется построить сверхмощную радиостанцию. Это --
в-шестых. Теперь относительно железнодорожной магистрали
Москва -- Васюки. Несомненно, таковая не будет
обладать такой пропускной способностью, чтобы перевезти
в Васюки всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт
"Большие Васюки" -- регулярное отправление почтовых самолетов
и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анжелос
и Мельбурн.
Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими
любителями. Пределы комнаты расширились.
Гнилые стены коннозаводского гнезда рухнули, и вместо
них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный
дворец шахматной мысли. В каждом его зале, в каждой
комнате и даже в проносящихся пулей лифтах сидели вдумчивые
люди и играли в шахматы на инкрустированных малахитом
досках. Мраморные лестницы действительно ниспадали
в синюю Волгу. На реке стояли океанские пароходы.
По фуникулерам подымались в город мордатые иностранцы,
шахматные леди, австралийские поклонники индийской
защиты, индусы в белых тюрбанах -- приверженцы
испанской партии, немцы, французы, новозеландцы,
жители бассейна реки Амазонки и, завидующие васюкинцам,
-- москвичи, ленинградцы, киевляне, сибиряки и
одесситы. Автомобили конвейером двигались среди мраморных
отелей. Но вот -- все остановилось. Из фешенебельной
гостиницы "Проходная пешка" вышел чемпион
мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера. Его окружали
дамы. Милиционер, одетый в специальную шахматную
форму (галифе в клетку и слоны на петлицах), вежливо откозырял.
К чемпиону с достоинством подошел одноглазый
председатель васюкинского клуба четырех коней. Беседа
двух светил, ведшаяся на английском языке, была прервана
прилетом доктора Григорьева и будущего чемпиона
мира Алехина. Приветственные клики потрясли город.
Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера поморщился. По мановению
руки одноглазого к аэроплану была подана мраморная
лестница. Доктор Григорьев сбежал по ней, приветственно
размахивая новой шляпой и комментируя на ходу
возможную ошибку Капабланки в предстоящем матче с
Алехиным.
Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка. Она
быстро приближалась и росла, превратившись в большой
изумрудный парашют. Как большая редька, висел на парашютном
кольце человек с чемоданчиком.
-- Это он! -- закричал одноглазый. -- Ура! Ура! Ура!
Я узнаю великого философа-шахматиста, старичину Ласкера.
Только он один во всем мире носит такие зеленые носочки.
Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера снова поморщился.
Ласкеру проворно подставили мраморную лестницу, и
бодрый экс-чемпион, сдувая с левого рукава пылинку,
севшую на него во время полета над Силезией, упал в
объятия одноглазого. Одноглазый взял Ласкера за талию,
подвел его к чемпиону и сказал:
-- Помиритесь! Прошу вас об этом от имени широких
васюкинских масс! Помиритесь!
Хозе-Рауль шумно вздохнул и, потрясая руку старого
ветерана, сказал:
-- Я всегда преклонялся перед вашей идеей перевода
слона в испанской партии с b5 на c4!
-- Ура! -- воскликнул одноглазый. -- Просто и убедительно,
в стиле чемпиона!
И вся необозримая толпа подхватила:
-- Ура! Виват! Банзай! Просто и убедительно, в стиле
чемпиона!!!
Энтузиазм дошел до апогея. Завидя маэстро Дуза-Хотимирского*
и маэстро Перекатова*, плывших над городом в яйцевидном
оранжевом дирижабле, одноглазый взмахнул рукой.
Два с половиной миллиона человек в одном воодушевленном порыве
запели:
Чудесен шахматный закон и непреложен:
Кто перевес хотя б ничтожный получил
В пространстве, массе, времени, напоре сил
Лишь для того прямой к победе путь возможен.
Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским
вокзалам, высаживая все новые и новые толпы шахматных
любителей.
К одноглазому подбежал скороход.
-- Смятение на сверхмощной радиостанции. Требуется
ваша помощь.
На радиостанции инженеры встретили одноглазого криками:
-- Сигналы о бедствии! Сигналы о бедствии!
Одноглазый нахлобучил радионаушники и прислушался.
-- Уау! Уау, уау! -- неслись отчаянные крики в эфире. --
SOS! SOS! SOS! Спасите наши души!
-- Кто ты, умоляющий о спасении? -- сурово крикнул в
эфир одноглазый.
-- Я молодой мексиканец! -- сообщили воздушные волны.
-- Спасите мою душу!
-- Что вы имеете к шахматному клубу четырех коней?
-- Нижайшая просьба!..
-- А в чем дело?
-- Я молодой мексиканец Торре! Я только что выписался
из сумасшедшего дома. Пустите меня на турнир! Пустите
меня!
-- Ах! Мне так некогда! -- ответил одноглазый.
-- SOS! SOS! SOS! -- заверещал эфир.
-- Ну хорошо! Прилетайте уже!
-- У меня нет де-е-нег! -- донеслось с берегов Мексиканского
залива.
-- Ох! Уж эти мне молодые шахматисты! -- вздохнул одноглазый.
-- Пошлите за ним уже мотовоздушную дрезину*.
Пусть едет!
Уже небо запылало от светящихся реклам, когда по
улицам города провели белую лошадь. Это была единственная
лошадь, уцелевшая после механизации васюкинского
транспорта. Особым постановлением она была переименована
в коня, хотя и считалась всю жизнь кобылой. Почитатели
шахмат приветствовали ее, размахивая пальмовыми
ветвями и шахматными досками...
-- Не беспокойтесь, -- сказал Остап, -- мой проект гарантирует
вашему городу неслыханный расцвет производительных
сил. Подумайте, что будет, когда турнир окончится
и когда уедут все гости. Жители Москвы, стесненные
жилищным кризисом, бросятся в ваш великолепный город.
Столица автоматически переходит в Васюки. Сюда
переезжает правительство. Васюки переименовываются в
Нью-Москву, а Москва -- в Старые Васюки. Ленинградцы
и харьковчане скрежещут зубами, но ничего не могут поделать.
Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы,
а скоро и всего мира.
-- Всего мира!!! -- застонали оглушенные васюкинцы.
-- Да! А впоследствии и вселенной. Шахматная мысль,
превратившая уездный город в столицу земного шара, превратится
в прикладную науку и изобретет способы междупланетного
сообщения. Из Васюков полетят сигналы на
Марс, Юпитер и Нептун. Сообщение с Венерой сделается
таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль.
А там, как знать, может быть, лет через восемь в Васюках
состоится первый в истории мироздания междупланетный
шахматный турнир!
Остап вытер свой благородный лоб. Ему хотелось есть
до такой степени, что он охотно съел бы зажаренного шахматного
коня.
-- Да-а, -- выдавил из себя одноглазый, обводя пыльное
помещение сумасшедшим взором, -- но как же практически
провести мероприятие в жизнь, подвести, так сказать,
базу?..
Присутствующие напряженно смотрели на гроссмейстера.
-- Повторяю, что практически дело зависит только от
вашей самодеятельности. Всю организацию, повторяю, я
беру на себя. Материальных затрат никаких, если не считать
расходов на телеграммы.
Одноглазый подталкивал своих соратников.
-- Ну? -- спрашивал он. -- Что вы скажете?
-- Устроим! Устроим! -- галдели васюкинцы
-- Сколько же нужно денег на... это... телеграммы?
-- Смешная цифра, -- сказал Остап, -- сто рублей.
-- У нас в кассе только двадцать один рубль шестнадцать
копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко не достаточно...
Но гроссмейстер оказался покладистым организатором.
-- Ладно, -- сказал он, -- давайте ваши двадцать рублей.
-- А хватит? -- спросил одноглазый.
-- На первичные телеграммы хватит. А потом начнется
приток пожертвований, и денег некуда будет девать!..
Упрятав деньги в зеленый походный пиджак, гроссмейстер
напомнил собравшимся о своей лекции и сеансе одновременной
игры на 160 досках, любезно распрощался до
вечера и отправился в клуб "Картонажник" на свидание с
Ипполитом Матвеевичем.
-- Я голодаю! -- сказал Воробьянинов трескучим голосом.
Он уже сидел за кассовым окошечком, но не собрал
еще ни одной копейки и не мог купить даже фунта хлеба.
Перед ним лежала проволочная зеленая корзиночка, предназначенная
для сбора. В такие корзиночки в домах средней
руки кладут ножи и вилки.
-- Слушайте, Воробьянинов, -- закричал Остап, --
прекратите часа на полтора кассовые операции. Идем обедать
в Нарпит. По дороге обрисую ситуацию. Кстати, вам