Прошкин Евгений Александрович. Война мертвых

   — Стоп, — сказал он. — Где там наши инвалиды? Откликнулись три машины с поврежденными пушками. На “инвалидов” никто не обиделся.
   — Есть предположение, что дорогу конкуры тоже заминировали. Ну, не любят они нас. Операторы дружно и зло рассмеялись.
   — Из всех способов борьбы с этой заразой вижу только один: на живца.
   — А что такое “живец”?
   — Понятия не имею, из энциклопедии выудил. Короче, самый раненый — сюда! Заезжаешь на колею и дуешь с максимальной скоростью. Собери их на себя как можно больше.
   — А если на первой же сгорю?
   — Сорок девять секунд. Километра три отмахать успеешь. А мы за тобой.
   Машины выстроились в колонну по одному, при этом увечные расположились во фронте, а Тихон встал предпоследним. За собственную шкуру он не трясся, просто неведомые инстинкты — или как их там, навыки? — подсказывали: без него дело не пойдет. Без него они сборище разрушителей, а с ним — отряд.
   Первый танк взревел и, откинув назад комья глины, начал разгоняться. Остальные катили за ним, не сильно отставая, но держа приличную дистанцию.
   — Что у тебя? — спросил Тихон первого миноискателя.
   — Одна уже есть, — гордо отозвался оператор. — Нет, две... четыре!
   — Скажи водителю, пусть выжимает все, что может.
   — И так на пределе.
   Вторая машина без понуканий притормозила, и колонна пошла чуть тише. Живец-миноискатель оторвался от группы и скоро растаял в красноватых сумерках.
   — Двенадцать штук, командир!
   Взрыва было почти не слышно. По аллее пронеслась тугая волна воздуха, и ветви тревожно загуляли, а на радаре исчезла одна из меток.
   Километра через полтора они достигли того места, где миноискатель прекратил свое существование. Растительность вдоль дороги испарилась, образовав круглую поляну. За пределами пепелища деревья легли от эпицентра и обуглились, но дыма не было. Воронка оказалась неглубокой и довольно пологой, преодолеть ее не составило труда. Дальше путь был неисследован.
   — Следующий пошел, — распорядился Тихон.
   — Двенадцать — хорошее число, — с неохотой отозвался оператор. — Может, мины кончились?
   — Хорошее, только не для конкуров. Не ломайся, двести семьдесят седьмой.
   Второй танк промчался около пяти километров, но ловушек и правда не попадалось.
   — Что я говорил? — повеселел он.
   — Уверен?
   — Но ведь я жив! Ах, ты!.. — Он осекся и после длинной паузы пробормотал. — Словил я эту сволочь. Кажется, больше нету. — И, когда время истекло, добавил. — Да, точно, это последняя. Только одна штука была. Жалко-то как! Если б он до нее добрался, тогда я...
   Мина оборвала его на полуслове, но все и так поняли, что он хотел сказать. Впереди, за никчемным лесом, лежала неизвестность. Станция внепространственного переноса и глуховатый городишко с чудным названием Табанум. Город, конечно, раздолбили, а население извели, да и станция вряд ли в рабочем состоянии, но все же там, за болезненно-красными деревьями, находилось то, чему они себя посвятили. Бой и смерть. И не дожить до этой цели, не дотянуть какой-то пары километров было досадно.
   Откуда?! Откуда это все, ужаснулся Тихон. “Табанум”. Никогда раньше не слышал, а теперь вытащил из черного омута походя, не задумываясь. А ведь у Филиппа тоже был провал. Интересно, с ним таких озарений не случалось? Или он, кроме как о своем несчастном шланге, ни о чем не печется?
   Похоже, эту мысль Тихон спрятал не слишком надежно — до него донесся острый приступ тоски, и стрелок спешно отгородился ярким зрительным образом: он и Марта в какой-то умопомрачительной позе.
   — Да вы с ней спортсмены, — хохотнул Тихон. — А любовница дала “добро” на показ этой сцены? Если да, то можно запустить ее в эфир, пусть все полюбуются.
   Уколы Филиппа уже не действовали, и от этого он испытал такую муку, что Тихону стало не по себе.
   — До конца операции предлагаю перемирие. Вернемся на Пост — будешь ненавидеть меня дальше, а сейчас это вредно.
   Стрелок изобразил что-то вроде внутренней улыбки и согласился. И одновременно — от Тихона это не ускользнуло — принял некое важное решение. В ответе “да” крылось кое-что похуже, чем однозначное “нет”, в нем заключалась вся подлость, на какую только Филипп был способен.
   "Ну что ж, поглядим”, — отрешенно подумал Тихон. Третий танк из команды неполноценных пролетел остаток дороги и, выждав для гарантии с минуту, отрапортовал:
   — Порядок, я еще с вами. Можно двигаться.
   — Что там видно?
   — Город. Наш. Как будто нетронут. Людей нет, конкуров тоже.
   Колонна, чуть замедлив ход на месте гибели двести семьдесят седьмого, прошла по колее и оказалась по другую сторону леса.
   Поселок против всех правил градостроительства был расположен в низине, в петле какой-то убогой речушки. Круглая форма определила его радиальную структуру: от центра с относительно высокими зданиями разбегались три магистрали, переходившие в шоссе. На окраинах стояли разноцветные одноэтажные домики индивидуального назначения. В целом архитектура напоминала нечто старинное и чрезвычайно вымороченное. Тихон бы не удивился, если б заметил в городе автомобиль на дизельном топливе или еще чего похлеще, но Табанум пустовал.
   Дорога вела под уклон и, выныривая из-под холма, вливалась в пригород с юга. Весь путь занял около двадцати минут. Машины спускались строем, с тактической точки зрения это было не правильно, однако чутье Тихону подсказывало, что угрозы здесь нет. Конкуры каким-то образом нашли маяк, оставили рядом засаду и накидали мин. Но из города враги ушли, он им ни к чему. Человеческие жилища конкурам не подходят, они предпочитают строить собственные.
   Покойников на улицах не было, и это вселяло надежду, что люди спаслись. Мостовые застилал толстый слой пыли, вздымавшейся под траками и повисавшей коричневым туманом. Исколесив половину пасмурного города, отряд наконец разыскал станцию. Карта опять врала: металлический бокс с унифицированным обозначением переноса находился вовсе не там, где ему надлежало быть. Это уже выходило за всякие рамки. Платформа изначально координируется в пространстве, и подобные сведения не устаревают.
   Ангар открывался простой кнопкой, на случай же отказа энергооборудования был предусмотрен обыкновенный штурвал, но оба средства выглядели насмешкой. Окажись на месте танков человек, пусть даже ребенок, он справился бы с этой задачей шутя, однако отсутствие рук сделало ее неразрешимой.
   Тихон подал назад и приказал Филиппу стрелять самой малой мощностью. Тот глухо выругался и прожег в воротах широкую дыру, как раз для въезда машины.
   Внутри ангар был пуст, и не просто пуст, а идеально чист, будто все, что в нем хранили, это кубометры воздуха. Ни платформы, ни аппаратуры, ни единого проволочка.
   Только теперь Тихон обратил внимание, что бокс расположен подозрительно неудобно: не на главной улице, а рядом с крошечным прудом, в котором и ноги-то не вымыть. Если эта сточная яма и служила городской зоной отдыха, то зачем здесь станция?
   Тихон отправил один из экипажей к тому месту, где платформа была обозначена на схеме, и вскоре оператор доложил, что видит цветник, а в нем — серый прямоугольник голого фундамента.
   — Взяли и переместили станцию переноса, — сказал Игорь. — Анекдот какой-то.
   — Куда они дели начинку? — вслух подумал Тихон.
   — И кто именно “они”, — уточнил Игорь. — Это поважнее будет.
   — Пост, как себя чувствуете? Связь восстановлена? Мне бы командующего.
   — Ну, говори.
   — Мы вошли в Табанум, нас девять машин. Только чего нам здесь делать, если платформу эвакуировали?
   — Что ты мелешь?
   Тихон уже собирался охаять командование за вечную неразбериху, но осекся. Подвинуть станцию — значит сбить всю настройку. Платформа превращается в бесполезную металлическую плиту. Кому это нужно? Никому. Никому из людей, по крайней мере.
   — Она у конкуров! — взволнованно крикнул Тихон. — Ты меня слышишь? Они ее захватили.
   — Тебя это не касается, лейтенант.
   — Ладно, высылайте транзитку.
   — Транзитной камеры не будет, планы изменились. В принципе вы на Шадане больше не нужны, можете отлипать.
   — Да ты!.. — Он запнулся, сортируя лексику на искреннюю и дозволенную, последней попадалось намного меньше. — Мы здесь... А ты там...
   — Ну, разболтался! — рявкнул командующий. — Под кару лезешь? Кому ты указываешь, клубника? У нас семь транспортов погибло. Тысяча “УТ-9” — вся! Вся сгорела. Хочешь воевать — воюй, недалеко от вас звено “перистов” сшивается. Давайте, молотите, пока есть возможность, — закончил он уже спокойней.
   — Будем возвращаться? — обратился Тихон к отряду.
   — Ты что, сто семнадцатый?! — возмутился Игорь. — Зачем мы сюда тащились?
   — Правильно. Сколько-нисколько прикончим — все впрок, — поддержал его миноискатель.
   — Командующий, обеспечь связь с летунами и скоро нас не жди.
   — Но предупреждаю: конкурских войск на территории вашего района практически нет. В основном — простые колонисты.
   — Это же совсем другое! — возразил Филипп, но в эфир его реплика не попала.
   — Не страшно, — ответил Тихон. — Вот и мой стрелок говорит, что ему все равно. Конкур — он и есть конкур.
   — Ты что, сволочь?! — взбесился Филипп. — Ты что себе позволяешь?!
   Тихон ощутил, как напарник вводит себя в транс, намереваясь задействовать механизм самоликвидации. Тема была все та же, сугубо анатомическая. Незаметно подобравшись к сознанию Филиппа, он доказал беспочвенность его страданий. Изобретать аргументы нужды не было, они хранились в собственной памяти стрелка, на почетной полочке.
   Филипп получил назад свои сладкие воспоминания о Марте. Все то, что он с такой бравадой демонстрировал Тихону, теперь вернулось к нему. Тихон преподнес это не как утешение, а как черную зависть, и напарник поддался.
   Простенькая конструкция его ненависти к жизни, основанная на комплексе неполноценности, затрещала и рассыпалась. В душе у Филиппа по-прежнему копошились сомнения, но, лишившись базы, они не тянули даже на легкую грусть. Это был самый короткий и самый эффективный сеанс за всю историю психоанализа, однако терапевтическая сторона Тихона не интересовала. Еще до того, как покинуть личность стрелка, он понял, что погубил неплохого оператора. Способность влипать в КБ Филипп сохранил, но о самоликвидации речи уже не шло. Для этого он был недостаточно несчастлив.
   — Я отказываюсь убивать колонистов.
   — Траками подавим, — безмятежно молвил Тихон. — Эй, насекомые! Вы нас слышите?
   — Ползучим от окрыленных — большой воздушный привет! — отозвался Влад.
   Как ни странно, Тихон узнал его сразу. На Глори они едва перекинулись парой фраз, гораздо больше он общался с сержантами, но те давно из памяти выветрились, а Влад почему-то удержался.
   — Есть возможность поразмяться, — сказал он. — Мы тут развод очку провели, кой-чего обнаружили.
   — Конкретнее, пожалуйста.
   — Пожалуйста. Поселение конкуров, выглядит как временное, особей на пятьсот-семьсот. Нас всего пятеро, да и ресурс у “периста” не бесконечный, а вот вам раздолье.
   — Лабиринт они случайно не строят?
   Нет там никакого лабиринта. Просто живут.
   Тихон запросил координаты и пометил на карте место в центре голой равнины, вдали от дорог, лесов и водоемов. Чем на этой пустоши конкуры собирались заниматься, для людей было загадкой, впрочем, разгадывать ее они не имели ни малейшего желания. Врага следовало уничтожать, и не исключено, что карательный рейд был более оправдан, чем столкновение с боевой техникой. Если конкуров убедить, что спокойной жизни в захваченных колониях не предвидится, то, возможно, охота воевать у них пропадет.
   Теория о пользе геноцида не выдерживала никакой критики, однако Тихона это не смутило. Пожелай он найти глубинный смысл предстоящей операции — непременно нашел бы.
   Конкурские дома и впрямь казались чем-то вспомогательным и непостоянным. От бесформенного города они отличались, как шалаш от небоскреба. Иметь отличную строительную технику и прозябать в хибарах, состряпанных из подручного материала, было по меньшей мере странно. Жилища напоминали глинобитные хижины, известные Тихону по курсу социальной истории. Он не сомневался, что поселок выполняет какую-то вспомогательную роль и скоро его либо бросят, либо возведут на этом месте что-нибудь более достойное. Например, транспортную систему. Очередной лабиринт.
   Приблизиться к поселку незамеченными было невозможно, да и “перисты” уже пошуровали на славу. Тихон еще издали заметил стайку черных птиц с опущенными клювами, кружащую над поселком. Конкуры беспорядочно метались по кривым улочкам, забегали в дома, тут же выскакивали, неся в руках какие-то предметы, и, распоротые пополам, валились на землю.
   Сопротивления колонисты не оказывали, возможно, они прибыли совсем без оружия. Будто несколько засад и мины-ловушки способны оградить их от всех неприятностей. Или уже расслабились, почувствовали Шадан своим? Рано, ребятки, рано! С началом войны такое понятие, как безопасность, ушло в прошлое. Достаточно одного маяка, чтобы на планете появились гости, и не обязательно с цветами. Один передатчик размером с яблоко, и колония уже не может спать спокойно: когда-нибудь вас навестят, сожгут дома, выпустят соседям кишки, растопчут весь уклад жизни.
   "Перисты” полосовали городок вдоль и поперек, однако количество конкуров не убывало. Тихон раздал задания экипажам и переключил радар на инфракрасный спектр — примерно четыреста теплокровных особей. Работы хватит всем.
   Безволосый конкур в фиолетовой накидке несся так быстро, что Тихон ему позавидовал. Прошло уже больше пяти минут, а трехногий до сих пор не выдохся, лишь оглядываться стал все чаще и чаще. Он крепко Прижимал к груди два каких-то свертка, и, хотя они мешали бежать, избавиться от них он не торопился.
   — Что там — деньги или продукты? — спросил Тихон у Филиппа. — Какие предположения?
   — Не знаю, — буркнул тот. Операция против мирного населения по-прежнему вызывала в нем протест.
   — Для того чтоб эти мирные здесь расположились, другие, не очень мирные, истребили целую колонию наших, — назидательно проговорил Тихон, но Филипп вступать в дискуссию не пожелал.
   Колонист еще раз обернулся и, напоровшись на спутанные стебли травы, выронил один из мешков. На морде конкура отразился неподдельный ужас, и Тихон всерьез заинтересовался его ношей. Чтобы так огорчиться, нужно потерять нечто особенное. Конкур неожиданно остановился и бросился назад, к свертку.
   Расстояние между танком и упавшим кульком стремительно сокращалось, но трехногий все же предпринял отчаянную попытку спасти свое добро. Подыгрывая, Тихон затормозил, и конкур успел выхватить мешок из-под самого трака. При этом в его глазах блеснуло что-то вроде благодарности, так, во всяком случае, Тихону показалось.
   — Эй, стрелок, не спи!
   — Я же сказал: не буду, — упрямо заявил Филипп.
   — Обуза, вот ты кто, — укорил Тихон, чуть прибавляя скорости.
   На такую прыть конкур был не способен. Заостренный край брони неумолимо приближался и наконец стал подталкивать его в спину. Тварь с опозданием сообразила, что можно было попробовать свернуть, но теперь этот шанс остался позади — Тихон вел ее ровно посередине, и на лишний шаг в сторону требовалась далеко не лишняя секунда.
   — Ладно, побаловались, — сказал он и, дав волю рвущемуся двигателю, отправил трехногого под днище.
   Снизу раздался короткий крик, окрашенный обертонами, похожими на писки котят, но машина была уже далеко. Тихон заметил несущуюся толпу и нацелился в самый центр.
   — По-моему, ты не одного прикончил, — сдавленно проговорил Филипп.
   — Как это?
   — Их там несколько было.
   Тихон мельком взглянул на красную кашу, размазанную по траве, — подробностей было не разглядеть.
   — Я пока еще в своем уме. Откуда остальные могли взяться?
   Филипп опять промолчал, возразить ему было нечего. Тихон захотел еще раз слазить ему в душу, но передумал. То, что в ней творилось, он представлял и так. Сознание стрелка утратило ядро, вокруг которого вертелась его вселенная, — любимую занозу. Теперь оно в срочном порядке подыскивало альтернативу. Нечистая совесть — такой же действенный мотиватор, как и маленький пенис. Для деструктивной личности все едино, был бы только повод. Такие люди рождаются с установкой на страдание, а всякие там случаи из жизни — это лишь мишура.
   Тихон поразился своим познаниям из области психологии, но скоро обнаружил, что копается в закрытом разделе энциклопедии. Там было еще много такого, что на досуге могло бы развлечь, но сейчас его волновали совсем другие вопросы.
   — Приказываю открыть огонь, — жестко произнес он.
   — На каком основании? — спросил Филипп, борясь с желанием подчиниться.
   — На таком, что я здесь главный.
   — Главный по чему? По убийствам?
   "Капризничает, — умиротворенно подумал Тихон. — Воспитывает в себе новую боль, взамен старой. Это хорошо. Пусть воспитывает. Может, из Филиппа что-нибудь и получится”.
   Отряд медленно продвигался от окраин к центру. Семь машин раскидывали вокруг голубой огонь, и только Тихон да танк с поврежденными орудиями вынуждены были довольствоваться ролью катков.
   Колонисты не успели разбежаться, и Тихон влетел в самую гущу. К отрывистым крикам добавились скрежет и хруст. На траки намоталось что-то эластичное, и ему пришлось повертеться, счищая какую-то скользкую гадость.
   Уцелевшие конкуры ринулись в один проулок. Дома там стояли тесно, и на всех места не хватало. Возникла свалка, наиболее хилые оказались на земле, и сородичи затоптали их не хуже, чем танки.
   Сейчас они особенно напоминали стадо. Многие тащили по одному, а то и по два свертка, в которых угадывалось слабое шевеление. Домашние животные? Странное единство вкусов, да еще и редкостная сентиментальность. Тихон не видел, чтобы кто-нибудь оставил кулек в покое и занялся спасением собственной персоны, хотя простая логика подсказывала именно это.
   Он свернул вслед за толпой и, снеся броней половину хижины, воткнулся в первые ряды. Пробуксовав, танк двинулся дальше, но улица сузилась настолько, что он начал цеплять постройки по обе стороны. Дома, слепленные из глины и высохших стеблей, осыпались, но скорость все же гасили. Колонистам удалось немного оторваться, и, перейдя на панический галоп, они понеслись к тупику с овальным отверстием на уровне земли.
   Тихон уже решил, что конкуры уйдут через лаз, но в этот момент торцевая стена рухнула лавиной пыли, и из-за нее показалась другая машина. Бешено заверещав, трехногие принялись карабкаться в боковые окна. Чтобы скоординировать действия, танкам даже не пришлось выходить на связь: оба приняли правее и поехали навстречу прямо по хибарам. Крыши из дерна и еще какой-то дряни с треском обваливались внутрь, если под обломками кому-то и удавалось спастись, то лишь до тех пор, пока сверху на них не наезжали тяжелые траки.
   Разворотив последний дом в переулке, Тихон обнаружил, что города уже нет. За пробитой стеной разворачивалась панорама из серых руин. Кое-где торчали одинокие углы с косыми навесами крыш, местами сохранились даже целые дома, выдержавшие сквозной проезд танка, но жизни в этих развалинах не было.
   Некоторые колонисты все-таки сумели выбраться за пределы поселения и, обессилев от гонки, вяло плелись в разные стороны. Такими занимался специально назначенный Владом “перист”. Птица с обманчивой неторопливостью перелетала от одной букашки к другой и педантично их склевывала. При двадцатикратном увеличении было хорошо видно, как после каждого виража в бурьян падают извивающиеся обрубки. Еще два “периста” азартно дожигали пустые жилища, остальные двое куда-то сгинули.
   — Молодцы, тараны!
   — Кто говорит?
   — Башни вверх, земноводные! Совсем в небо смотреть разучились!
   Низко над головой пронесся одинокий перехватчик-истребитель. Влад.
   — Это было красиво, — похвалил он. — Впервые жалею, что я не танк.
   — Ты где был?
   — О! Ты и меня, начальник, решил в оборот взять? А был я неподалеку. А что там нашел, словами не передать. В общем, такой же населенный пункт, только раза в три больше.
   — Это же прекрасно!
   — Для кого как. Наш ресурс заканчивается, еще минут пять, и баста.
   — Тогда не тяни, — потребовал Тихон. Он принял координаты и на всякий случай раздал их экипажам. Сорок километров на северо-запад, в глубь равнины. И какого дьявола конкуры привязались к этой степи? Трава и глина, больше ничего.
   Тихон уже собирался попрощаться с “перистами”, как вдруг почувствовал, что упустил из виду нечто существенное. Он несколько секунд промучился невозможностью вспомнить какую-то важную мысль, пока Филипп, сжалившись, не подсказал:
   — Карла разыскать.
   — Точно! Влад, ты еще здесь? — Он ощупал радаром небо и с облегчением заметил пять мелких точек. — Влад, ответь!
   — Вещай, но быстро.
   — Наш общий знакомый, двести второй... как на него выйти? Ты это можешь?
   — Вы с ним одной породы, вам состыковаться легче. А мы только между собой общаемся.
   — Да не легче, не легче! — Тихон поразмыслил и, решив, что ничего ему за это не будет, сказал:
   — Нас с Карлом разводят. Не знаю, как объяснить, времени мало. Если коротко, то не поймешь...
   — Почему? Очень даже понятно. Только выкинь это из головы, слышишь? Такой треп в эфире не нужен... Черт, и меня заодно подставляешь! То, что разводят, это для вашего же блага. Не старайся с ним встретиться, все равно не дадут. И вообще, забудь...
   — Да я уже...
   — Я о другом, — нетерпеливо перебил Влад. Он определенно знал, что имел в виду Тихон. — Не ройся в этом дерьме, завязнешь. Думай о чем-нибудь позитивном, о бабах, к примеру. Или забудешь по-настоящему.
   — Ты... ты говоришь про сброс памяти?
   — Молчи, дубина! — испуганно крикнул Влад. — Все, прощай. Удачно подраться.
   Вот так номер! Влад, оказывается, тоже из “склеротиков”. И если б действительно болезнь какая, так ведь сброс! Он страшен даже не тем, что необратим, а тем, что происходит по чьей-то воле.
   Тихона тогда развеселило, как представился в Лагере вербовщик. Он сказал: “Я склероз”. И сбросил воспитателю память на семь минут. Совпадение просто фантастическое. Впрочем, теперь уже ясно, что никакое это не совпадение. Их сбрасывают в массовом порядке. Не “до жопы”, конечно, как курсантов-недоучек, мягенько — от тридцати до пятидесяти часов, чтоб все необходимые навыки остались. Что же из них вымарывают? Что они такое могли узнать — и неуловимый Карл, и зоолог-гуманист Зенон, и он, Тихон? Находиться на разных Постах и узнать почти одновременно!
   — Сто семнадцатый, дельные советы игнорировать не следует, ясно? — спокойно сказал Игорь, и Тихон спохватился, что думает в открытую, на весь эфир.
   Экипажи подавленно молчали — либо сочли его сумасшедшим, либо еще что.
   Операторы “перистов” уже отлипли, и за чертой города крестом темнели пять кострищ. Крылатые любили, чтоб все было аккуратно и симпатично. Даже смерть.
   — Чего приуныли? — с показной бодростью спросил Тихон. — Возражения против второго рейда имеются? Нет? Тогда пошли!
   — Имеются, — нерешительно вякнул Филипп.
   — А ты права голоса лишен, — заявил он, и стрелок покорно согласился. — И чтоб обязанности свои выполнял!
   Филипп не издал ни звука, лишь мысленно кивнул и совсем поник.
   Танки привычно построились в колонну, и дефективный, встав на случай обнаружения мин во главе, тронулся с места. Вторая машина выждала, пока он не отъедет на безопасное расстояние, и отправилась следом.
   В спешке нужды не было, поэтому отряд набрал среднюю маршевую скорость и, поделив диапазоны, раскинул по окрестностям сеть интенсивного внимания. Всех смущало одно и то же: полтысячи трупов — и никакого возмездия. Если конкуры так легко относятся к жизни своих сограждан, то ради чего они воюют?
   — Ноль девяносто девятый, — позвал Тихон. — Игорь, ответь.
   — Я надеюсь, ты хорошо подумал, что можно и чего нельзя говорить в эфире?
   — Не напрягай. Меня же не выгонят. Такие операторы, как я, на вес золота. В худшем случае подвергнут каре. Кстати, я до сих пор не понял, за что ты меня тогда наказал.
   — Да ни за что, — благодушно отозвался Игорь. — Традиция такая: каждый должен через это пройти, иначе не будет страха. Сейчас тебя легко удержать в рамках, ты привязан к машине. А раньше, когда еще только учился, нужен был бич. Слишком много внутренней свободы — это нехорошо. Это разъедает дисциплину, ясно?
   — Так мои поиски родственников ни при чем?
   — Повод. Кто у тебя напарник — сто тринадцатый?
   Спроси, чем заслужил кару он.
   — Смешал морковную пасту с яблочной, — буркнул
   Филипп. — Все равно дерьмо, но так хотя бы есть можно.
   — Забавно. Одинаковые наказания и за кулинарные эксперименты, и за выход в интервидение.
   — Филипп получил на балл меньше, — возразил ради справедливости Игорь. — Но я же говорю: под кару попадали абсолютно все.
   — И ты?
   — И я.
   — Интересно, как ты мог провиниться.
   — Так же, как и ты. Молодой был, глупый. Озарило про сестер-братьев, вот и сунулся в общую сеть.
   — Ну и?.. Нашел?
   — Нашел, — сказал он с усмешкой. — Четыре балла на нейровибраторе. А, ты про это? Не знаю, больше желания не возникало. Мне мой лейтенант тогда мозги запудрил, я и поверил. И сейчас верю. Так удобней.