Прошкин Евгений Александрович. Война мертвых

   — А зачем двое? — с детской непосредственностью спросил Тихон.
   — Чтоб было с кем потрепаться, — смеясь, ответил Игорь. — Управлять машиной и одновременно вести прицельный огонь трудно. Так уж устроен человек: если возьмется сразу за два дела, то оба провалит.
   — А вот я... На полигоне мне...
   — Померещилось, — утешил лейтенант. — Буксовать на месте и при этом палить во все стороны — много ума не надо. Представь, что ты мчишься по оврагам, уклоняешься от конкурских ракет, попутно обрабатываешь данные минной разведки, отслеживаешь два десятка целей, наиболее удобные поражаешь, сам при этом стараешься не подставиться... — Игорю надоело перечислять, и он на секунду замолчал. — Естественно, тебе помогает компьютер, но ведь он — часть танка, а танк — это ты сам. Про “Т-12” пока хватит, с дополнительным оборудованием познакомишься во время тренировок. Поехали дальше. Утяжеленный танк “УТ-9”, попросту — “утюг”.
   Тихон увидел черепаху, утыканную разнокалиберными стволами. Впечатление “утюг” производил донельзя угнетающее. Высота — семь метров, длина — двадцать. На его пологих склонах — назвать их бортами было невозможно — располагалось несколько полуметровых террас.
   — Каждый уступ — независимо вращающаяся секция. Тот же “Т-12”, только страдающий манией величия. Субъективный экипаж — шесть человек: командир, водитель и четыре стрелка. Скорость до ста. Двенадцать траков. Два реактора. Орудия четырех классов общим числом восемьдесят шесть. Торчат, заметь, во все стороны, так что целиться почти не надо Площадь в радиусе километра выжигает за полторы минуты. В бою держись от “утюга” подальше: во-первых, может зацепить, во-вторых, энергия самоликвидации у него под три гигаватта. А вот тебе еще одно пугало.
   Черепаху сменила хищная птица с опущенным клювом и четырьмя скошенными вперед крыльями.
   — Перехватчик-истребитель, или “перист”. Аппарат малоэффективный и крайне ненадежный. Горит, как бумага. Средняя жизнь в бою — около сорока секунд. Специальная модель для поэтов и самоубийц. Управляется одним оператором. Реактор упрощенный, дохленький. Шесть лазерных орудий, все их положительные стороны исчерпываются экономией и компактностью. Перист — машина беспосадочная. Если по случайности не бывает сбит, то через полчаса ресурс реактора заканчивается, и перист идет на таран.
   — А что с операторами? — насторожился Тихон.
   — То же, что и с тобой. Сейчас я тебя отключу, и пойдешь обедать.
   В подтверждение своих слов Игорь откинул крышку капсулы и подал Тихону руку.
   — Оператор в отличие от конкура никогда не умирает. Ну, разве что от старости. Как голова? Не кружится?
   — Ничего, терпимо. — Он осмотрелся и, убедившись, что Анастасии нет, тихо спросил:
   — А вот эта бабулька, она... тоже?
   — Возраст и сила роли не играют. Ты ведь и сам боец не ахти. — Тихон смутился, но лейтенант этого демонстративно не заметил. — Чтобы лежать в кабине и воображать себя танком, физического здоровья не требуется. В каком-то смысле даже наоборот. Обычный человек на это не способен. Капитан, например. То, что ты пережил, когда влип в КБ, ему не выдержать.
   — Выходит, мы какие-то особенные?
   — Точно, — с грустной улыбкой кивнул Игорь. — Особенные. Те, кому среди нормальных людей делать нечего. Отправляйся, курсант, на обед. Не заблудишься? Поешь и можешь вздремнуть немного, отдых тебе не помешает.
   — Немного — это сколько?
   — Я тебя разбужу, — пообещал лейтенант. — И вот что. Читал твою психокарту. Понравилось. На должность оператора ты годишься, даже слишком годишься. Поэтому не делай глупостей.
   — Ты о чем?
   Сам знаешь. Иди. Курсант! — окликнул лейтенант, когда Тихон уже вышел за створку. — Соберешься вешаться — позови меня, я тебя лично пришибу. Ясно?
   — Да вроде не...
   — Это я так, на будущее.
   Цифры на полу привели Тихона к кубрику, идти по стрелкам оказалось совсем несложно. Пообедал он лужей морковного пюре и стаканом уже знакомой белой воды — добиться от печки чего-либо другого ему не удалось. Впрочем, как Тихон понял, на голодном пайке его держали неспроста: в кабине он забывает о собственном теле и, возможно, в чем-то перестает его контролировать.
   Глотая приторную массу, он невольно водил глазами по стенам — жизнь без часов выглядела неестественной. Отсутствие в кубрике привычного циферблата смущало Тихона сильнее, чем недавнее превращение в танк. Поймав себя на этом, он крепко задумался, но так ни к чему и не пришел. Кажется, он действительно особенный. И Марта особенная, и Зоя, а уж про Анастасию и говорить нечего. А Филипп... черт его знает. Филипп, наверно, недостаточно... Чего недостаточно? Недостаточно особенный, что ли...
   Тарелка выскользнула из его рук и прокатилась по полу, оставляя розовую морковную дорожку. Тихон пару раз клюнул носом и медленно завалился набок. Это был первый случай, когда он заснул сидя.
   Проснулся он сам. Полежал, тупо глядя в потолок, и, не дождавшись вызова, поплелся умываться. Дневной сон — хотя само понятие “день” в Школе было довольно условно — выбил Тихона из колеи и окончательно расстроил ориентацию во времени.
   Приняв душ, он вернулся в кубрик и с недоумением уставился на экраны. Если в ближайшие полчаса его не вызовут, то останется... снова лечь? А досуг? Сидя в четырех стенах, недолго и свихнуться. Не это ли имел в виду Игорь, когда говорил про повешение?
   Тихон бестолково побродил по комнате и улегся на кровать. То, что он так ценил в Лагере — одиночество, — вдруг начало его тяготить. Теперь, когда за одиночество не нужно было бороться, оно утратило всякую ценность.
   — Новости, — потребовал он, и на экране высветился активный каталог. Тихон просмотрел разделы и сказал. — Школа.
   — Школа. Нет допуска, — любезно отозвался экран.
   — Война, — попросил Тихон.
   — Война. Нет допуска.
   — Земля.
   Одна из ячеек каталога выросла и рассыпалась новым меню: Наука. Культура. Воспитание. Граждане. Спорт.
   — Граждане, — выбрал Тихон.
   Ему вдруг пришло в голову то, о чем он раньше никогда не думал, да и остальных воспитанников Лагеря эта странная идея также не посещала. Тихону захотелось найти своих родителей.
   О родителях он знал только одно: это были мужчина и женщина. Тихон не имел ни малейшего представления о том, являлись ли они супругами, любовниками или, как часто бывает, матери пришлось зачать его от анонимного донора. Тихон слышал, что даже самым ярым мужененавистницам в конце репродуктивного возраста приходилось рожать — в этом вопросе государство поблажек не давало. Однако Тихон предпочел бы появиться на свет в результате обоюдоприятного занятия, а не от механического оплодотворения. Впрочем, особой разницы нет. Главное, чтобы женщина выполнила свой долг перед обществом — родила двоих детей, а что за способ она выберет, никого не касается. Так же как и ее мало волнует дальнейшая судьба ребенка — для этого существует институт Лагерей.
   Ходили слухи, что на Земле еще осталось несколько стариков, воспитанных индивидуально, то есть в семье, но этот факт был скорее из области исторических казусов. В отряде данная тема не поднималась. Сверстники предпочитали смотреть не в прошлое, а в будущее — все ждали двадцатилетнего рубежа, когда срок обучения закончится и начнется самостоятельная жизнь.
   Почему Тихону захотелось выяснить свое происхождение, он не знал и сам. Ему было скучно.
   — Требуется установить дату и место рождения, — он назвал свой личный код.
   — Обратитесь в архивную базу, — немедленно ответил экран.
   — Почему в архив?
   — Разыскиваемый погиб, — сказал голос и, будто спохватившись, добавил. — Сожалею.
   Тихон закусил губу и с минуту сидел, вяло теребя подушку. Ему вдруг подумалось уж совсем невероятное: а что, если родители, или хотя бы мать, вот так же захотят его найти и получат такой же ответ? Ну и что, одернул он себя. Вот глупость! Шестнадцать лет не вспоминали, а теперь...
   — Архивная база, — против воли выговорил Тихон. Он не заметил, как створ поднялся и впустил двоих военных. Он даже не успел разглядеть их знаки отличия — тот, что допрыгнул до кровати первым, нанес ему прямой удар открытой ладонью, и Тихона отнесло к санблоку. Второй перевернул его на живот и, прижав шею коленом, завел ему руки за спину.
   За ними вошел Игорь. Прежде чем обратиться к Тихону, он снял допуск со всех программ, включая спортивные новости.
   — Без интервидения поживешь. Да, талантливые дети — это беда. А я ведь тебя предупреждал. Зачем ты полез в базу?
   — Хотел найти.
   — Кого? У тебя, кроме Школы, ничего нет. И никого, ясно?
   — Себя хотел найти.
   — Себя?! Это красиво.
   — И родителей.
   — Родителей? — изумился Игорь. — На черта они тебе?
   — Так просто.
   — Молодец. Достойный ответ для солдата. Закрыли все, что могли: и платформу, и каналы связи, так нет, нашелся умник, начал посылать какие-то подозрительные запросы. Может, ты шпион?
   — Что, не похож? — разозлился Тихон. — Вон, посмотри на заднице — третья нога растет.
   — Ценю чувство юмора. Кару получишь со скидкой: всего четыре балла. Это мало, в следующий раз будет больше.
   Молчаливые парни с сержантскими шевронами подняли Тихона за локти и вынесли из кубрика. Его поволокли по стрелкам в сторону восемьдесят девятого прохода. В коридорах оказалось неожиданно много народа — у каждого был желтый штамп курсанта, и все, как один, смотрели на Тихона. Он пытался разглядеть в их лицах поддержку или хотя бы сочувствие, но их глаза не выражали ничего, кроме любопытства.
   На восемьдесят седьмой стрелке Игорь свернул вправо, и конвоиры последовали за ним. Курсанты неторопливо шли сзади, из боковых проходов к ним присоединялись все новые и новые люди, и вскоре из них образовалась целая толпа. Если б не униформа, их можно было принять за обычных граждан, среди которых попадались и девушки, и дряхлые старики.
   Где-то в самом углу, у последних четных коридоров, лейтенант остановился и приложил ладонь К гладкой панели. Широкие ворота раздвинулись, и Тихона втащили в большую комнату, залитую ярким светом. Помещение было пустым, лишь в центре, на круглом возвышении, стояла плоская койка с четырьмя вертикальными мартами по углам.
   Курсанты вошли и расположились амфитеатром, оставив узкий проход от ворот к несимпатичному ложу. Тихоном овладела смутная тревога. Несомненно, кровать предназначалась для него, однако едва ли наказание сводилось к прилюдному сну или чему-то в этом роде, да и металлические столбы выглядели жутковато.
   — Я ни в чем не виноват, — запротестовал он, заранее зная, что это бесполезно.
   — Курсант Тихон, кубрик сорок три — семьдесят четыре, в Школе с две тысячи двести девятнадцатого года, — представил его лейтенант. — Совершил действие, противоречащее здравому смыслу. С учетом глубокого раскаяния... — Игорь вопросительно взглянул на Тихона и вновь поднял голову к потолку. — ...раскаяния и обязательства не повторять подобных поступков назначается кара в четыре балла.
   Сержанты подвели Тихона к возвышению и, силой уложив на кровать, тут же отскочили в стороны. Мачты издали угрожающее гудение, и он осознал, что не может подняться. Невидимая сила прижала его к холодной поверхности и прошла вдоль тела упругой волной. За ней прокатилась другая, быстрее и плотнее, потом третья и четвертая — волны превратились в свинцовую рябь, сдирающую кожу и дробящую кости.
   Тот, кто придумал слово “боль”, вряд ли хорошо представлял, что это такое, иначе он выбрал бы другое созвучие, длинное и мучительное, как завывание издыхающего зверя. Тихон не мог кричать, судорога стиснула ему горло, но то, что он испытывал, то, что творилось в его каменеющем мозгу, было самым настоящим ревом.
   Тихона трясло всего несколько минут, но за это время он пережил куда больше, чем за все шестнадцать лет жизни. Он увидел, как белый потолок мутнеет и завязывается в узел, как четыре согнувшиеся мачты пьют его кровь, но самым страшным казалось то, что он был не в силах ни увернуться, ни закрыть глаза. Тихон так и не понял, за что его наказывают.
   Он перекатил зрачки вбок — курсанты стояли по периметру, отрешенно наблюдая за его страданиями. Примерно сто человек, явившихся для того, чтобы полюбоваться на чью-то смерть.
   Внезапно он заметил Анастасию. Сжав острые кулачки, она слегка раскачивалась из стороны в сторону и что-то неслышно напевала. Тихон никогда не пробовал читать по губам, но сейчас у него получилось. Анастасия повторяла одно и то же:
   — Терпи, мальчик, мы все прошли через это.
   Фраза была нескладной и острой, точно кривая иголка, и никак не хотела укладываться в голове. Все прошли... Зачем? И кто — все? Сотня курсантов? Сотня, осенило Тихона. То, что коридоры пустуют, ни о чем не говорит. Когда надо, люди покидают свои кельи и собираются вместе. Школа существует. Курсанты учатся. Значит, у Конфедерации есть еще какая-то армия, и они еще кому-то нужны.
   Но почему они так равнодушны? Люди, живущие внутри мертвой планеты, должны быть как братья. Братья по оружию ближе, чем биологические родственники. Которых он никогда. Никогда! Никогда не будет искать.
   Перед тем, как глаза затянуло черным студнем, Тихон увидел хмурого лейтенанта. Тот, как и Анастасия, что-то беззвучно нашептывал. Тихон сконцентрировался и за секунду до обморока успел расшифровать:
   — Школа держится на дисциплине, дисциплина держится на страхе. Помни, курсант.
   Это была не месть, мстить ему не за что. Это был урок.
   — Сорок три — семьдесят четыре! — гаркнули сверху. — Через двадцать две минуты прибыть в класс тридцать девять — восемнадцать.
   Печка была уже открыта — на подносе Тихон обнаружил пяток мутно-прозрачных сухарей, орехи и обезжиренное молоко. Поспешно проглотив еду, он метнулся в санблок.
   Как он ни старался, восстановить в памяти недавние события ему не удалось. Когда закончилась пытка, кто принес его в кубрик — все это осталось где-то позади, за толстой броней шокового порога. Для тела экзекуция прошла бесследно, даже наоборот, ощущался небывалый прилив сил и какая-то бесшабашная радость, схожая с реакцией на психоактиваторы. Что касается души, то Тихон предпочел затолкать эту болячку подальше, привалив ее тряпьем сиюминутных забот.
   Он вышел из душа и оделся. Черная форма уже не казалась чем-то самодостаточным. Сто курсантов, которых он видел вчера — или не вчера? — носили точно такую же, но все они были разные в том смысле, что представляли неодинаковую ценность для Конфедерации. Все сто — уникумы, способные отождествить себя с машиной. Травмированные личности, не нашедшие себя в нормальном обществе. Изгои человечества и его защитники. Тихон собирался стать среди них первым.
   — Двадцать две с половиной, — вместо приветствия сказал лейтенант. — Опоздал на тридцать секунд. Ладно, для новичка терпимо. Проходи.
   Три женщины уже стояли у кабин, капитан восседал за своим пультом — все было как и в прошлый раз, только без Филиппа. Никто не подал вида, что знает о перенесенном Тихоном испытании. Будто ничего выходящего за рамки обычного не случилось. Игорь раздал задания и, когда дамы улеглись в капсулы, повернулся к Тихону.
   — Живой?
   — Еще пара таких сеансов...
   — А ты не нарывайся, — доброжелательно сказал он. — Марш в кабину, порулишь немножко.
   Второе превращение в танк Тихон перенес спокойно. Плавно пошевелил ступнями — теперь машина не носилась, как бешеная, а точно выполняла его... указания?.. пожелания? Тихон не управлял двигателем так же, как и человек не управляет ногами во время ходьбы. Человек просто ходит — и Тихон просто-напросто передвигался по степи. Никто, если он специально на этом не сосредоточивается, не ощущает в отдельности колени, бедра и пятки. Тихон понятия не имел, где находится реактор и как устроены траки. Ему нужно было подойти к кочке с голым, засохшим кустом, и он к ней ехал — с той скоростью, которая его в данный момент устраивала.
   — Повернись, — приказал Игорь, все это время присутствовавший где-то за затылком.
   Тихон оглянулся, с удовлетворением заметив, что отныне движения его головы не ограничены гибкостью шеи.
   — Нет, ты вращаешь башней, а я хочу, чтобы ты повернулся сам, всем корпусом.
   Тихон замер в растерянности. Команды вперед — назад дались ему сравнительно легко, но ничего другого он пока не пробовал.
   Берегись! — внезапно раздалось в левом ухе, и
   Тихон рефлекторно отскочил вправо, заняв боевую позицию.
   — Вот видишь, все получается, надо только расслабиться. Забудь о том, что ты танк. Личность может классифицировать все, что угодно, только не саму себя. Никто из людей не считает себя разумным млекопитающим. Вот ты. Кто ты такой?
   — Я? — Тихон задумался. — Не знаю. Я — это я.
   — Правильно. Не человек, не танк, не шестнадцатилетний парень с тонкими ручками и сутулой спиной. Не вонючий засранец, который за первые двадцать часов службы умудрился...
   — Хватит!
   — Ты — это ты, — согласился Игорь. — Повернись еще.
   На этот раз у него получилось легко и естественно. Стоило Тихону отвлечься от мысли, что он чего-то не умеет, как выяснилось, что он умеет все.
   — Отлично. Теперь побегай. Не бойся, это детская площадка, ям и ловушек здесь нет.
   "Кто боится-то”, — про себя огрызнулся Тихон, запоздало вспомнив, что лейтенант находится не где-нибудь, а прямо у него в мозгу.
   Он наметил ровную дорожку и ринулся вперед, стремительно набирая обороты. Никаких приборов перед глазами не было, как, впрочем, не было и самих глаз, тем не менее Тихон остро чувствовал темп и в любой момент мог сказать, с какой скоростью движется. Гладкая поверхность осталась позади, и он все чаще наскакивал на трамплины кочек, подбрасывавшие его высоко вверх. Пролетая по несколько метров, он грузно врывался траками в сырую почву и, раскидывая мягкий лишайник, мчался дальше.
   Этот бег напоминал что-то из глупого и счастливого детства, возрождал в памяти ощущение полной свободы и был особо приятен тем, что ни капли не утомлял. Скорость уже перевалила за сто пятьдесят; серая растительность неслась навстречу, сливаясь в пунктирные полосы. Тихон выбрал крупный пригорок и сделал мощный рывок, намереваясь от души насладиться полетом. Он на выдохе преодолел крутой склон и уже оторвался от земли, когда увидел, что внизу ничего нет. За гребнем начиналась пустота.
   Если б Тихон был человеком, он бы обязательно закричал, ведь это самая логичная реакция на смертельную опасность. Логичная для людей. Тихон сжался в комок, вытащил себя из механических членов танка, сгруппировался в сверхплотную материальную точку и... вновь очутился на серой равнине.
   — Где я? — ошалело спросил он.
   — Все там же, на полигоне. Ты надеялся, что он бесконечный? Слишком большая роскошь.
   — Так это был обман?
   — Симулятор. Кто тебе позволит гробить настоящую технику? Над пропастью не испугался?
   — Немножко, особенно в последнюю секунду. Там было что-то такое...
   — Инстинкты. В командный блок заложено несколько базовых законов, в том числе — самосохранения и самоликвидации. Оказываясь в безвыходном положении, ты уничтожаешь себя и, по возможности, противника. Это трудно. Суицид мучителен даже для танка.
   — И как часто приходится это делать?
   — Каждый раз, когда нас побеждают. Всегда.
   — Поэтому в Школу и набирают одних...
   — Заболтались мы, — недовольно произнес Игорь. — Двигаешься нормально, теперь попробуй поохотиться. Переключаю на субъект стрелка, расслабься.
   После такого совета Тихон невольно пошевелился, но машина осталась на месте. Это было похоже на паралич: Тихон бился изо всех сил, чтобы хоть чуть-чуть сдвинуться, однако ноги не слушались, их как будто и не было.
   — В паре со вторым оператором легче, — проговорил лейтенант. — Каждая психоматрица занимает свою нишу, и роли четко распределяются. А сейчас ты не только стрелок, но и немножко водитель, вернее, тебе так кажется. Да не дергайся ты! Работай руками.
   Тихон сжал кулаки, и в пасмурное небо полетели четыре редких светящихся очереди.
   — Здесь все намного сложнее, с бегом не сравнить. Научишься хорошо стрелять — станешь оператором, не научишься...
   — А как научиться-то?
   — Пробуй, — коротко отозвался лейтенант.
   Энергии, которую сжег Тихон, хватило бы на годовое освещение среднего города. Незримо присутствовавший Игорь упорно молчал — то ли не хотел мешать, то ли не знал, как помочь.
   Тихон барахтался сам: сгибал и разгибал локти, водил плечами, складывал из пальцев какие-то фигуры. Машина откликалась, но все время по-разному. Через несколько часов вокруг не осталось ни одного куста, ни единой травинки, а Тихон так и не уяснил, каким образом пушки связаны с руками.
   Он в сердцах впечатал бесплотный кулак в воображаемую ладонь, и все шесть орудий разразились непрерывными залпами. Шквальный огонь продолжался до тех пор, пока не иссяк накопитель. Тихон испытал тревожное чувство сродни кислородному голоданию и нетерпеливо прислушался к организму: реактор учащенно пульсировал, наполняя батареи жизнью.
   — Они никак не связаны, — сжалился наконец Игорь. — Руки и пушки — что у них общего?
   — Но ходьба и ноги...
   — То же самое. Не ногами ты ходишь, а головой, ясно? Ты ведь не думаешь о том, как оторвать пятку от земли, перенести ее вперед и так далее.
   — Движение — это что-то понятное, но стрельба... У человека нет такого органа.
   — А у танка есть. Видишь вон ту канаву? Разозлись на нее, обзови, ударь!
   — Ругаться с ямой? — недоверчиво переспросил Тихон.
   Несмотря на абсурдность этой затеи, он впился взглядом в маленький овраг и принялся аккумулировать злость. Долго ждать не пришлось — многочасовая попытка приручить голубой огонь смерти высосала из него все соки и залила вместо них жгучую ненависть. Спустя секунду его уже переполнял настоящий гнев. Нет, Тихон не потерял рассудок, он знал, что канава — всего лишь углубление в земле, но вместе с тем он понимал: эта самая канава является тем барьером, который отделяет его от Школы. Он не мог позволить себе в чем-то усомниться, слишком свежа была память об отчислении Филиппа.
   Тихон упустил тот миг, когда накал достиг предела. Возможно, он шевельнулся, или что-то шепнул, или только подумал — одно из орудий исторгло мохнатую струю пламени, похожую на ветвистую молнию, и овраг захлебнулся белым сиянием. Рыхлая почва зашипела, обращаясь в пар, в дым, в ничто, и вознеслась к небу медленным грязно-серым столбом. ,
   — И, заметь, без рук, — удовлетворенно произнес Игорь. — Стреляют не руками, а чем?..
   — Головой.
   — Потренируйся еще, это не так утомительно, как кажется.
   Тихон и не устал. Накопитель был полон, реактор мерно дышал в штатном режиме, словно заверяя: я всегда буду рядом, я не подведу.
   Следующие два часа ушли на отработку достигнутого. Тихон переехал на свежий участок с тщедушными кустиками и планомерно его обуглил. Выстрелы ложились не абы как, а в намеченные цели — сначала в расход отправилась вся торчащая растительность, потом мелкие пригорки, и, когда он уже замахнулся на целый холм, Игорь без всякого предупреждения вытащил его в. класс.
   Тихону и раньше не нравилось присутствие лейтенанта в танке, это смахивало на вторжение в частную жизнь, теперь же, насильно выдернутый из машины, он едва сдержался, чтоб не высказать своих претензий.
   — Орел, — бесцветно молвил капитан, разглядывая Тихона.
   — Не порть мне юношу, — хмуро сказал Игорь. — Зазнается — опять под кару полезет. Ну, птица, проголодался? Обедать пора.
   Он обошел первые три капсулы и пооткрывал крышки. Марта и Зоя бодро соскочили на пол, Анастасия чинно перешагнула через борт только после того, как Игорь подал ей руку. Тихон спохватился, что мог бы помочь старушке и сам, ведь она тоже поддержала его во время экзекуции, но его остановила мысль о том, что этот ритуал выполнял Филипп, который теперь обретается дома, и не просто так, а со сброшенной памятью. Тихон никогда раньше не думал о приметах, он вообще о многом не думал, например, о том, как он ходит: оторвать пятку от земли, перенести вперед...
   — Эй, проснись!
   Его подтолкнули в спину, и он, споткнувшись, чуть не упал.
   — Не выспался? — спросила Марта, как-то по-особенному шкодливо улыбаясь. — Мешает кто?
   — Я один сплю, — буркнул Тихон.
   — Мы здесь все поодиночке. Не всегда, конечно, — тихо добавила она, взяв его под руку.
   Такое внимание ему оказывали впервые. Щипки и взаимные хватания, крайне популярные в Лагере, не в счет — там было не влечение, а сплошное ребячество, да и не очень-то Тихон этим увлекался. Весть о том, что в некоторых отрядах собираются ввести новый практический предмет — сексуальную этику, вызвала в нем двойственные чувства: с одной стороны, он вместе со сверстниками испытывал к этой теме повышенный интерес, с другой — не представлял, как сможет переступить через себя. Уж очень отвратительным казалось ему то, чем занимается Алена со старшими воспитанниками.
   Зоя и Анастасия отстали, а на очередном перекрестке вовсе исчезли — может, их кубрики находились где-то в другом углу, а может, они попросту не хотели мешать. Марта была на полголовы выше и в стрелках на полу ориентировалась куда лучше, но держалась так, будто не она ведет Тихона, а он ее.