Страница:
огненно переливающиеся вихревые воронки, искрящиеся эллиптические кольца с
зыбкими сферами внутри, древовидно растекающиеся или наоборот, стекающиеся -
с турбулентным кипением внутри - многоцветно светящиеся потоки.
- Виктор Федорович Буров был прав,- сказал Любарский,- видимые глазу
клубы и волны ничто, волнение почти пустого пространства, разреженного газа
- чуть теплее абсолютного нуля. Вещественные скопления светят нам в жестком
ультрафиолете, а то и в рентгене.
- Уже есть что-то? - спросил Пец. Астрофизик приложился к окуляру
телескопа, повертел ручками поиска. Но нет, в рефлекторе все забивал голубой
туман.
- Рано еще, Валерьян Вениаминович.
Корнев тем временем запустил свето-звуковой преобразователь Бурова. Из
четырех динамиков, расположенных с расчетом на стереоэффект, на них сверху
хлынула "музыка сфер": плеск и рокот, перекатывающиеся над головами вместе с
волнами яркости, неровное шипение, гулы, какие-то короткие трески... Теперь
полностью, для глаз и ушей, бушевал в Меняющейся Вселенной творящий миры
Шторм.
Фаза "мерцаний" и в этом цикле близилась к максимуму выразительности:
пространство очистилось от тумана, вихри и комковатые всплески разделились
большими полями' темноты; сами стали компактнее и ярче. Некоторые вихрики
Дыхание Ядра вышвыривало к нижнему краю, сюда, к ним: они стремительно
нарастали в размерах, в динамиках все покрывал звук, похожий на вой
пикирующего самолета. Когда же в галактической круговерти возникали слепящие
яркие игольчатые штрихи, то в динамиках от них слышались множественные
"пи-у!.. пи-у!.." скрипичных тонов. Так звучали звезды. - "
И чем ближе подступал 'Цикл миропроявления к своей выразительной
кульминации, тем явственнее в динамиках хаотические шумы и рокот-грохот
оттесняла - даже вытесняла - какая-то немыслимо сложная, для тысяч
симфонических оркестров сразу, тонкая и прекрасная музыка.
Опять у Варфоломея Дормидонтовича немели щеки, гуляли по коже мурашки,
а губы сами шептали:
- "...Моих ушей коснулся он - и их наполнил шум и звон. И внял я неба
содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней
лозы прозябанье..." Вот оно-- неба-то содроганье! Ай да Пушкин, ай сукин
сын, молодец - еще в те времена проник!.. Потому что нет во Вселенной ни
радиогалактик, ни зримых, ни звезд, ни планет - то есть наличествуют и они,
но как детали, мелкие подробности. А главное - движения-действия Единого. В
нем гармония - и познание ее, когда удается прикоснуться. Чаще это дается
поэтам и композиторам - но вот и я "внял неба содроганье". Хорошо!
Первым не выдержал Пец.
- Э, нет,- сказал он,-,так работать нельзя. Александр Иванович,
выключите, пожалуйста.
Корнев щелкнул тумблером преобразователя Бурова. Мир онемел - и будто
несколько отдалился от кабины.
- Все это эффектно и впечатляет,- сухо продолжал директор,- но
двигаться в эту сторону, полагаю, не стоит. И без "музыки сфер" обстановка
располагает к самогипнозу и обалдению. Мы академические исследователи,
давайте помнить об этом. Наука под ритмы и завывания не делается. Давайте
выполнять намеченную программу наблюдений. Пункт первый - поиск объектов для
съемки. Приступайте, пожалуйста.
У Любарского нашлось бы что возразить Пецу в защиту эмоций, познания
мира посредством их - поэтического, художественного, музыкального. Да и
Корневу не понравилось распоряжение директора. Но было не до споров:
обстановка близка к боевой, Пец - командир.
- Есть, капитан! - только и выразил свое отношение Александр Иванович,
включил систему слежения.
Варфоломей же Дормидонтович и вовсе без слов влип в окуляр телескопа:
теперь он был глаз высшей квалификации. Работа пошла. Главный инженер по
экранам рентгеновского диапазона обнаруживал перспективные "мерцания",
подгонял к ним перекрестие искателя; моторчики привода, завывая на
повышенных оборотах, поворачивали белый ствол телескопа с пришпиленным к
нему астрофизиком, пока тот не произносил: "Нет, не то. Далеко,
неразборчиво. Ищите еще!" Кабину слегка покачивало. Корнев нашаривал в ядре
новое ближнее "мерцание".
- Вас не укачало, доцент? - сердито спросил он минут через двадцать.
Наконец Любарский сказал сдавленным голосом: "Ага, есть. Вроде годится.
Веду!" Александр Иванович запустил видеокамеру.
Эту запись потом просматривали много раз - краткую, на девятьсот
кадров, историю о том, как в глубине ядра рождаются, живут и умирают миры.
Без телескопа это выглядело малым световым вихриком, рассеченным
перекрестием на четыре дольки: Объектив выделил центральную часть его:
бурлящий ком, в котором клубились, меняли формы, делаясь все четче и
выразительней, светлые струи. Из самых ярких (остальные расплылись в ничто)
свились волокна около колышущихся сгустков. В некоторых выделился сияющий
овал-центр. Прочие волокна завились вокруг него рукавами. Так образовалось
дозвездное тело Галактики. И - в какой-то трудноуловимый миг размытое
туманное свечение в ядре ее и в серединах рукавов начало свертываться в
яркие игольчатые штрихи, разделенные тьмой. Это образовались и набирали
накал звезды!
"Миг творения! - упивался зрелищем Любарский; сейчас и без динамиков в
его душе звучал орган, какие-то хоры вели мелодии без слов.- Поток и
турбуленция, звезды - турбулентные ядра в струях материи-действия.
Творенция-турбуленция, ха!.. Как просто. Но нет, не так все просто: эта
искрящаяся гармоничная четкость, избыточная первичная живость - ведь в
потоках жидкости картины турбуленции слабее, размытее, хаотичнее. Да,
первичная избыточность - вот слово. От избытка действия возникают миры!"
" Звезды-штрихи высасывают туманное свечение окрест. Теперь весь быстро
вращающийся вихрь состоит из них. Ядро Галактики набухает голубым
вибрирующим светом. Рукава загибаются около него все более полого,
касательно - и вот сомкнулись в сверкающий эллипс. Звездные штрихи меняют
оттенки и яркость - эти переливы распространяются по эллиптической Галактике
согласованной дрожью. Видно: она целое, главный образ Вселенной.
Что-то ослабело, спало в пространстве - галактический эллипс опять
раскручивается в вихрь. Рукава его расходятся, раскидываю г во вращении
своем звездные ошметья - в них по краям тела галактики звездные пунктиры
накаляются, вспыхивают сверхновыми. а те расплываются в туманные блики. Они
сливаются в волокна и струи теряющей выразительные формы субстанции. Процесс
захватывает центральные области - все прощально вспыхивает, тает,
растворяется во тьме.
Галактика жила восемнадцать секунд. Звезды в ней - от четырех до
четырнадцати секунд.
А в двух соседних с ней вихрях звезды так и не возникли: эти вселенские
образы прожили свой многомиллиарднолетний век круговертями сверкающего
тумана.
Вверху воцарилась Ночь. Кабина возвращалась вниз.
- Все, как у нас,- задумчиво молвил Любарский, отстегиваясь от
кресла-люльки.
Пец вопросительно глянул на него.
- Я о тех двух соседних,- пояснил доцент.- В обычном небе из многих
миллионов наблюдаемых галактических туманностей только десятка два на
снимках расщепляются на звезды. Мы объясняем это так, что те, в которых
звезд не различаем, слишком далеки. Но после увиденного здесь я склонен
подозревать, что и в тех галактиках - если не во всех, то во многих - звезд
нет. Мы полагаем звезды главными образами Вселенной потому, что считаем
главным проявлением материи вещество. Но теперь мы видим, что это не так.
- Крамольный вы, однако, человек, Бармалеич! - молвил Корнев.
- Здесь станешь...
Кабина, колыхая аэростатами, ползла вниз. Вселенная в ядре Шара
съеживалась, тускнела. Говорить не хотелось. Под стать увиденному были бы
слова и фразы, доступные гениям, их испепеляющие сердца глаголы. Откуда
взять такие им - обыкновенным, поистрепавшим речь в быту, на лекциях и
совещаниях? Но и отмалчиваться не стоило: заниматься-то этим делом им, уж
какие есть.
- Смешение и разделение,- задумчиво сказал Пец,- разделение и смешение.
Два акта в вечной драме материи-действия. Разделение - выделение образов из
однородного... то есть для нас пустого - пространства. Выделившееся
усиливает выразительность свою: четкость границ, яркость, плотность... Так
до максимума, за которым начинается спад, смешение, распад, растворение в
однородной среде. Возвращение в небытие - если нашу жизнь считать бытием...
У этих процессов много подробностей, маскирующих суть, но она всюду одна:
разделение - смешение. Все, что имеет начало, имеет и конец. Одно без
другого не бывает. Снова замолчали. Корнев хмыкнул, подоил нос:
- Бармалеич, прокамлайте теперь вы что-нибудь. - Если позволите, Саша,
я продолжу вместо него,- мягко и в то же время как-то величественно произнес
директор.- Варфоломей Дормидонтович уже "прокамлал": сказал слова, которые,
хоть их и было всего три, перевешивают все, что мы с вами сказали и скажем:
"Поток и турбуленция в нем". Вы, безусловно, герой дня сегодня, Варфоломей
Дормидонтович, поздравляю вас. Это многообещающая идея, и даю вам задание
исследовать ее. Там есть четкий критерий Рейнольдса для начала бурления -
выжмите из него все. Доклад через пять дней. Но пока вы не погрузились в
гидродинамику, подкину вам еще информацию. В стихах. Вот первая:
При наступлении Дня из непроявленного все проявленное возникает, При
наступлении Ночи оно исчезает в том, что непроявленным именуют.
Имеется в виду День Брамы и Ночь Брамы, стадии в цикле миропроявления.
Вторая:
Вначале существа не проявляются. Они проявляются в середине. И
растворяются они в исходе...
Обе цитаты из "Бхагаватгиты", "Божественной песни" в древнеиндийском
эпосе "Махабхарата". Ему более трех тысяч лет. "Существа" - в смысле "все
сущее".
- Вы хотите сказать,- оживился астрофизик,- что этими словами описано
миропроявление как вскипание турбуленции в потоке материи-времени?
-.И даже в соответствии с критерием Рейнольдса, Варфоломей
Дормидонтович! Ведь и по нему турбуленция возникает в потоках не сразу, а
когда они наберут напор и скорость. В какой-то из предшествующих цивилизаций
это понимали.
- Занятно.
Корнев только переводил глаза с одного на другого. Наконец не выдержал:
- Ну, наговорили!.. Нет, граждане, как хотите, но я с вами сюда больше
подниматься не буду. Это ж потом не уснешь. И вещества - то есть тела, то
есть мы с вами! - ничего во вселенских процессах не значат, и вообще
существует только мировое пространство да смешение-разделение в виде
турбуленции... Ну и ну!
Варфоломей Дормидонтович поглядел на главного инженера - кажется,
первый и последний раз в жизни - с сожалением и превосходством:
- А слабенек, оказывается, наш главный на философскую мысль, жидковат.
Чем вы, собственно, огорчены и недовольны?
- Послушайте! - В глазах Александра Ивановича действительно были
возмущение и растерянность.- Но если все так страшно просто... ведь это же и
просто страшно!
Для зевак (коих всегда много толпилось около зоны) многочасовое
путешествие троих исследователей к ядру. выглядело так: колечко
голубовато-белых баллонов с рафинадно блестящей пирамидкой внутри скакнуло к
темной сердцевине Шара, ринулось вниз, повисло на миг между тьмой и башней,
опять рванулось вверх - и почти сразу шлепнулось на "наконечник", на крышу
башни. "Ух, черт! - подумал не один.- Авария! Никто, поди, и не уцелел..."
Для Васюка-Басистова и Германа Ивановича, дежуривших на крыше,
впечатление было не столь сильным, хотя первый откат кабины и зависание ее
посредине их обеспокоили. Тем приятней им было увидеть выпрыгнувшего из
пирамидки, едва она коснулась крыши, Корнева и затем приставить лесенку для
директора и Любарского.
- Ну,- сказал главный инженер, беря сигарету из протянутой Толюней
пачки и прикуривая ее от протянутой механиком зажигалки, - вот ты, Ястреб
точной механики, технический Кондор, Орел смекалки, работающий от идеи...-
Тот от комплиментов скалил стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Давай
как обычно: не надо чертежей, скажите, что эта хреновина должна делать.
Сообщаю: она должна приближаться к ядру и входить в него. Желательно, не
отрываясь от башни.
- Так вот же кабина и аэростаты, Александр Ива...- указал на сооружение
механик.- Вместе строили. Вы же только оттуда, что вам еще?
- Мы не оттуда, мы с высоты два километра, на какой еще держат баллоны.
А далее - пустота, космос, звезды, галактики. Вот к ним бы и надо!
- Какие звезды, ну что вы такое говорите! - Герман Иванович обиделся,
не понимая, чего это главный вздумал над ними шутить.- Светлячки, мерцания -
разве ж звезды такие! Что я, звезд не видел!
Х - Ну вот, не верит...- Александр Иванович повернулся к Васюку.- А ты,
Толюнчик, веришь?
- Верю,- флегматично отозвался тот.
- Так ну?..
- Идею надо.
Корнев махнул рукой и направился к люку, размышляя, что вот есть в его
распоряжении и разнообразнейшая техника, и средства, и умелые работники, и
неограниченное время, которое тоже деньги... а без идеи все это выглядит
так, что лучше бы ничего не было! Он испытывал сейчас что-то подобное мукам
неразделенной любви.
И Валерьян Вениаминович спустился вниз, в прозу. В приемной Нина
Николаевна вручила ему стопку листов с типографским текстом:
- Верстка вашей статьи для сборника, просят скорее вычитать и вернуть.
- Это уж как водится,- буркнул директор, забирая бумаги. В кабинете он
разложил листы на столе, вооружился ручкой, начал читать. Это был его доклад
на конференции, состоявшейся страшно давно, будто в другую геологическую эру
- еще до открытия MB. "Что ж, кое-что придется исправить",- подумал Пец. И -
глаза его зацепились за последний абзац на последнем листе, за свои
заключительные слова, произнесенные неделю назад перед большой аудиторией:
"Неоднородное пространство-время в Шаре изучено нами еще не до конца. Не
совсем ясен, например, закон уменьшения кванта h в глубинной области;
соответственно шатки оценки ширины промежуточного слоя. Не в полном объеме
исследовано еще и наблюдаемое в ядре Шара явление (по-видимому,
атмосферно-ионизационной природы) "мерцаний" - быстро меняющихся
короткоживущих свечений вихревой и штриховой конфигураций. Познание
вышеуказанных явлений и их закономерностей несомненно усилит наше понимание
физики неоднородных пространств и обогатит практику".
Сначала у Валерьяна Вениаминовича запылали щеки. По мере чтения жар от
них перекинулся на лоб, уши, подбородок, даже на шею. Скоро вся неприкрытая
сединами часть головы приобрела отменный багрово-свекольный оттенок. Лишь
один раз в жизни ему было так стыдно, как сейчас: в Самарканде, когда
встретил Юлю в сквере - после развода... Со страниц собственной статьи на
Пеца глянула самодовольная физиономия ученого-мещанина, физиономия, которую
он так ненавидел и которой боялся у других: с лоском фальшивой эрудиции и
снисходительного разумения всего. Положитесь, мол, на мой авторитет,
граждане, я все знаю-понимаю... Ну, правда, некоторые незначительные вещи
"не в полном объеме", "не до конца", "не совсем". Вот пока еще не разобрался
с такой малостью, как "мерцания"... Но это все пустяки, граждане,
третьестепенные детали в картине мира, которую я разумею и преподаю другим;
будучи разгаданы, они займут надлежащее место в ней. Волноваться не из-за
чего, граждане, ваше дело меня обеспечивать, возвышать и хорошо оплачивать.
Неприятно было обнаружить в себе самодовольную ограниченность человека,
который, зная лишь чуть больше других, уверен и убеждает прочих, что
постигнул все. "А ведь конспектировали многие..." - сатанея, подумал Пец.
Он собрал оттиски и, бормоча с яростью: "Подпустить! Подпустить!?" -
разорвал их пополам, потом еще и еще.
Наша дружба переросла в любовь, как социализм сейчас перерастает в
коммунизм.
Из заявления о разводе.
...Более трети века, с самого начала работы в фантастике, автора
упрекают, что он излишне научен. Слишком обстоятельно излагает нужные для
понимания проблемы сведения. Излишне добросовестен в обосновании идей. И так
далее.
Само то, что добросовестным можно быть излишне, определенным образом
характеризует нашу фантастику. Упреки участились в последние годы, когда
жанр этот, как мухи зеркало, засидели гуманитарии. Вот уж у них-то ничего не
бывает слишком, за исключением разве одного: вторичности.
Автор не однажды объяснялся на этот счет с редакторами и рецензентами.
Сейчас считает нужным объясниться публично.
Представим себе дерево, скажем - клен. После созревания на нем семян,
соткнутых семядольками двух лопастей, и при малейшем дуновении ветра
рассеивает их; и летят, красиво вращаясь, тысячи, десятки тысяч
пропеллерчиков - чем дальше, тем лучше. Подавляющая часть их падает на
асфальт, на мусор, на камни - пропадает без толку. Несколько попадает и на
благоприятную почву. Но чтобы здесь проросло деревцо, мало почвы - надо,
чтобы и семя было хорошим, плодотворным.
А поскольку неясно, какой пропеллерчик куда упадет, надо, чтобы, все
семена были плодотворны, несли заряд будущей жизни.
Заменим дерево автором (в компании с издателями, разумеется), многие
тысячи семян тиражом его книги, почвы - равно и благоприятные, и
неблагоприятные - читателями... Дальше должно быть ясно.
Да, увы, в большинстве случаев мы сеем на камень. Читатели ждут от книг
развлекухи, в крайнем случае - ответа на злободневные вопросы (т. н.
"жизненной правды"), а иное не приемлют. Поэтому, если отвлечься от
коммерции (а от нее надо отвлечься), книги выпускают большими .тиражами
-ради того единственного экземпляра, который попадет к читателю - почве; он
примет новую идею, совпадающую с тем, что сам чувствовал и думал. Тогда она
прорастет.
Для этого и бывают в книгах идеи-семена. Чем больше - тем лучше, чем
обоснованней - тем лучше. Обоснование суть удобрение. Х
Знать бы того читателя, прямо ему и послал бы, а остальное можно и не
издавать. Но как угадаешь? Вот и переводим леса на бумагу.
По одному читателю-почве на идею - и цивилизация будет продолжаться. Не
станет таких читателей или не станет авторов с идеями - все под откос. Ни
кино, ни телевидение, ни иные игры в гляделки книжный интимный механизм
оплодотворения идеями не заменят.
...Автор это к тому, что излагаемые ниже размышления Варфоломея
Дормидонтовича Любарского, на заданную Пецем тему, смесь гидродинамики и
богоискательства, в сюжетную канву романа, в общем-то, не очень вплетаются.
Их можно было бы и не давать. Даже, пожалуй, ловчее не давать, выигрышнее.
Ну, подумаешь: объяснение тайн мироздания - сложно-простых недетективных
тайн... что они супротив трупа в запертой изнутри комнате!
Но ради того единственного читателя - дадим. Прочие же все, если им
этот раздел покажется скучным и трудным, могут пропустить его без ущерба для
своего пищеварения.
(Но, кстати, о пищеварении и о других процессах нашего организма, кои
идут когда хорошо, когда худо; да и не только о биологических.
Чтение и обдумывание некоторых мест "Оды турбуленции" - автор убедился
в этом на опыте - помогает самоисцелению от недугов. Уравновешивает.
Улучшает житейскую стратегию и тактику, сиречь поведение. Так что смотрите.)
Заметки В. Д. Любарского к докладу "Наблюдаемый мир как
многоступенчатая турбуленция в потоках времени". (Назначение заметок
научное, но от одиночества и неуюта Варфоломей Дормидонтович заносил на эти
листки и посторонние мысли, свое житейское.)
"Почему издревле любят слушать журчанье ручья? Какой смысл в этих
меняющихся звуках, веселых и печальных, звонких и глухих, сложных и простых,
повторяющихся и новых?.. Наверное, тот, что ручей сообщает нам - полнее всех
слов - главную истину о мире и о жизни. Имя этой истины - турбуленция.
...Кипенье струй, их сердцевин. Бурленье в "ядре потока", как это
именуют в гидродинамике. Множество струй и потоков во Вселенском океане
материи-действия, кои сами порождены крупномасштабной турбуленцией и которые
без кипения-бурления-вихрения в них и обнаружить невозможно".
Академические сведения о турбуленции (только сведения, наукой это не
назовешь). Слово "turbulentia" по-латыни означает "бурный", "вихревой"
(отсюда "турбина"), "беспорядочный". Большинство реальных потоков жидкости и
газа, включая атмосферу, несут в себе турбулентную сердцевину; бывают
турбулентны и целиком.
Переход ламинарного (плавного) потока субстанции, имеющей определенную
вязкость "мю", в турбулентный происходит при увеличении его скорости v или
возрастании сечения S - то есть так или иначе при возрастании явления
потока. Характеризуют переход знаменитым, уважаемым даже В. В. Пецем (а на
мой взгляд все-таки изрядно дутым) критерием Рейнольдса, или числом
Рейнольдса:
Re=vS/(мю)= const.
Дутость его в том, что даже в экспериментальных потоках, текущих в
трубах или каналах заданного сечения, эта величина далеко не "const", она
меняется от двух до семидесяти тысяч. Было бы интересно, если бы моим
коллегам-гидродинамикам с такой определенностью отвешивали и отмеривали то,
что они покупают в магазинах!.. А для вольных потоков типа струй в реке,
ветров в атмосфере или там Гольфстрима, Куросиво Re и вовсе неизвестно. Да и
попробуй определи у таких потоков сечение или усредни их скорость.
Так что это не формула, а скорее образ: в потоке при некотором напоре и
размерах возникает неустойчивость - бурление-волнение-вихрение. А когда
поток ослабевает, все постепенно успокаивается, возвращается к
плавности-однородности - в ламинар.
Еще не все. Для начала турбуленции (и для образа ее) важна инициирующая
флюктуация - какое-то случайное событие-возмущение. Например, если кинуть в
гладкий поток камешек, турбуленция начнется при Re=2300; если не кинуть -
оттянется до Re= 60 000. Если тот же камешек не кинуть, а осторожно внести,
тоже затянется. Если камень крупный - за ним пойдут крупные волны, если
маленький - мелкие, и т. п.
...Это можно наблюдать на водосливных плотинах: переваливает через
бетонную стенку во всю ее ширь тугая, насквозь прозрачная зеленая полоса - а
ударившись о поддон, сразу делается пенистой, шумной, серой, в зыби и
водоворотах; совсем другая вода.
Или на берегу моря: идет красивая гладкая волна, а как коснулась
галечного дна - запенилась, забурлила...
"Не образумлюсь, виноват". А виноват я в том же, что и Чацкий, смысле:
горе от ума... Прибыло решение ВАКа о лишении меня по ходатайству СГУ звания
доцента. И как быстро-то! Бумаги о присвоении мне такого звания лежали в
комиссии целый год. А здесь в неполные две недели - чик! - и готово. А еще
говорят, что в ВАКе сидят бюрократы.
Теперь я сам подскажу Александру Ивановичу, который любит именовать
меня доцентом (подозреваю, что более под влиянием фильма "Джентльмены
удачи"), уточнение: доцент-расстрига.
Но продолжим о турбуленции. Что существенного удается выжать-обобщить
из всех источников? Какую квинтэссенцию?
...что полного математического описания турбулентных процессов нет и не
предвидится: все они сложны, как... как сама природа. Теории описывают
простенькие частные проявления турбуленции: гармонические волнения -
нарастающие, убывающие, интерферирующие - и вихри.
О последних стоит подробнее:
- центральная часть, "ядро" вихря, вращается по закону твердого тела,
как целое;
- за пределами ядра скорость вихря убывает пропорционально квадрату
расстояния;
- вихревые трубки во взаимодействии завиваются друг около друга;
тонкие, естественно, обвивают те, что толще, мощнее.
(Все это так и просится на аналогию с... но не спеши.)
...что при всем богатстве образов турбуленция не есть хаос - сложные,
но устойчиво повторяющиеся картины пульсаций, колебаний, вихрений.
При этом опять выпирают замечательные свойства турбулентного "ядра" в
потоке:
- во-первых, при нарастании скорости потока "ядро" стягивается,
уплотняется; картина бурлений в нем становится более упорядоченной,
периодической; а при уменьшении напора наоборот - "ядро" разбухает, рыхлеет,
расплывается;
- во-вторых, запас турбулентной энергии в "ядре" пропорционален
квадрату скорости потока.
Это опять ассоциируется с... но молчание, молчание! ...что - и это,
пожалуй, самое важное - крупномасштабная турбуленция многоступенчата, и
энергия в ней распределяется также многоступенчато:
- наиболее крупные пульсации (волны-струи) получают энергию от несущего
потока; когда напор и сечения в них достигают критерия Рейнольдса, то в этих
струях возникают свои зоны турбуленции - то есть первичные струи-волны сами
оказываются для них несущими ламинарными потоками, питают вторичные ядра и
вихри бурления своей энергией;
- самые выразительные и крупные пульсации в этом волнении оказываются
несущими гладкими потоками для еще меньших зон турбулентного кипения
третьего порядка... и так далее;
- и все это древовидно ветвится во времени и пространстве, дробится на
заметные образы в "однородной" среде - до некоего предела. До какого?!
...что, наконец, в информационном смысле взаимоотношения между потоком
и турбуленцией таковы, как, например, между магнитной лентой памяти и
записанной на ней информацией. А содержание информации, как я отмечал,
зыбкими сферами внутри, древовидно растекающиеся или наоборот, стекающиеся -
с турбулентным кипением внутри - многоцветно светящиеся потоки.
- Виктор Федорович Буров был прав,- сказал Любарский,- видимые глазу
клубы и волны ничто, волнение почти пустого пространства, разреженного газа
- чуть теплее абсолютного нуля. Вещественные скопления светят нам в жестком
ультрафиолете, а то и в рентгене.
- Уже есть что-то? - спросил Пец. Астрофизик приложился к окуляру
телескопа, повертел ручками поиска. Но нет, в рефлекторе все забивал голубой
туман.
- Рано еще, Валерьян Вениаминович.
Корнев тем временем запустил свето-звуковой преобразователь Бурова. Из
четырех динамиков, расположенных с расчетом на стереоэффект, на них сверху
хлынула "музыка сфер": плеск и рокот, перекатывающиеся над головами вместе с
волнами яркости, неровное шипение, гулы, какие-то короткие трески... Теперь
полностью, для глаз и ушей, бушевал в Меняющейся Вселенной творящий миры
Шторм.
Фаза "мерцаний" и в этом цикле близилась к максимуму выразительности:
пространство очистилось от тумана, вихри и комковатые всплески разделились
большими полями' темноты; сами стали компактнее и ярче. Некоторые вихрики
Дыхание Ядра вышвыривало к нижнему краю, сюда, к ним: они стремительно
нарастали в размерах, в динамиках все покрывал звук, похожий на вой
пикирующего самолета. Когда же в галактической круговерти возникали слепящие
яркие игольчатые штрихи, то в динамиках от них слышались множественные
"пи-у!.. пи-у!.." скрипичных тонов. Так звучали звезды. - "
И чем ближе подступал 'Цикл миропроявления к своей выразительной
кульминации, тем явственнее в динамиках хаотические шумы и рокот-грохот
оттесняла - даже вытесняла - какая-то немыслимо сложная, для тысяч
симфонических оркестров сразу, тонкая и прекрасная музыка.
Опять у Варфоломея Дормидонтовича немели щеки, гуляли по коже мурашки,
а губы сами шептали:
- "...Моих ушей коснулся он - и их наполнил шум и звон. И внял я неба
содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней
лозы прозябанье..." Вот оно-- неба-то содроганье! Ай да Пушкин, ай сукин
сын, молодец - еще в те времена проник!.. Потому что нет во Вселенной ни
радиогалактик, ни зримых, ни звезд, ни планет - то есть наличествуют и они,
но как детали, мелкие подробности. А главное - движения-действия Единого. В
нем гармония - и познание ее, когда удается прикоснуться. Чаще это дается
поэтам и композиторам - но вот и я "внял неба содроганье". Хорошо!
Первым не выдержал Пец.
- Э, нет,- сказал он,-,так работать нельзя. Александр Иванович,
выключите, пожалуйста.
Корнев щелкнул тумблером преобразователя Бурова. Мир онемел - и будто
несколько отдалился от кабины.
- Все это эффектно и впечатляет,- сухо продолжал директор,- но
двигаться в эту сторону, полагаю, не стоит. И без "музыки сфер" обстановка
располагает к самогипнозу и обалдению. Мы академические исследователи,
давайте помнить об этом. Наука под ритмы и завывания не делается. Давайте
выполнять намеченную программу наблюдений. Пункт первый - поиск объектов для
съемки. Приступайте, пожалуйста.
У Любарского нашлось бы что возразить Пецу в защиту эмоций, познания
мира посредством их - поэтического, художественного, музыкального. Да и
Корневу не понравилось распоряжение директора. Но было не до споров:
обстановка близка к боевой, Пец - командир.
- Есть, капитан! - только и выразил свое отношение Александр Иванович,
включил систему слежения.
Варфоломей же Дормидонтович и вовсе без слов влип в окуляр телескопа:
теперь он был глаз высшей квалификации. Работа пошла. Главный инженер по
экранам рентгеновского диапазона обнаруживал перспективные "мерцания",
подгонял к ним перекрестие искателя; моторчики привода, завывая на
повышенных оборотах, поворачивали белый ствол телескопа с пришпиленным к
нему астрофизиком, пока тот не произносил: "Нет, не то. Далеко,
неразборчиво. Ищите еще!" Кабину слегка покачивало. Корнев нашаривал в ядре
новое ближнее "мерцание".
- Вас не укачало, доцент? - сердито спросил он минут через двадцать.
Наконец Любарский сказал сдавленным голосом: "Ага, есть. Вроде годится.
Веду!" Александр Иванович запустил видеокамеру.
Эту запись потом просматривали много раз - краткую, на девятьсот
кадров, историю о том, как в глубине ядра рождаются, живут и умирают миры.
Без телескопа это выглядело малым световым вихриком, рассеченным
перекрестием на четыре дольки: Объектив выделил центральную часть его:
бурлящий ком, в котором клубились, меняли формы, делаясь все четче и
выразительней, светлые струи. Из самых ярких (остальные расплылись в ничто)
свились волокна около колышущихся сгустков. В некоторых выделился сияющий
овал-центр. Прочие волокна завились вокруг него рукавами. Так образовалось
дозвездное тело Галактики. И - в какой-то трудноуловимый миг размытое
туманное свечение в ядре ее и в серединах рукавов начало свертываться в
яркие игольчатые штрихи, разделенные тьмой. Это образовались и набирали
накал звезды!
"Миг творения! - упивался зрелищем Любарский; сейчас и без динамиков в
его душе звучал орган, какие-то хоры вели мелодии без слов.- Поток и
турбуленция, звезды - турбулентные ядра в струях материи-действия.
Творенция-турбуленция, ха!.. Как просто. Но нет, не так все просто: эта
искрящаяся гармоничная четкость, избыточная первичная живость - ведь в
потоках жидкости картины турбуленции слабее, размытее, хаотичнее. Да,
первичная избыточность - вот слово. От избытка действия возникают миры!"
" Звезды-штрихи высасывают туманное свечение окрест. Теперь весь быстро
вращающийся вихрь состоит из них. Ядро Галактики набухает голубым
вибрирующим светом. Рукава загибаются около него все более полого,
касательно - и вот сомкнулись в сверкающий эллипс. Звездные штрихи меняют
оттенки и яркость - эти переливы распространяются по эллиптической Галактике
согласованной дрожью. Видно: она целое, главный образ Вселенной.
Что-то ослабело, спало в пространстве - галактический эллипс опять
раскручивается в вихрь. Рукава его расходятся, раскидываю г во вращении
своем звездные ошметья - в них по краям тела галактики звездные пунктиры
накаляются, вспыхивают сверхновыми. а те расплываются в туманные блики. Они
сливаются в волокна и струи теряющей выразительные формы субстанции. Процесс
захватывает центральные области - все прощально вспыхивает, тает,
растворяется во тьме.
Галактика жила восемнадцать секунд. Звезды в ней - от четырех до
четырнадцати секунд.
А в двух соседних с ней вихрях звезды так и не возникли: эти вселенские
образы прожили свой многомиллиарднолетний век круговертями сверкающего
тумана.
Вверху воцарилась Ночь. Кабина возвращалась вниз.
- Все, как у нас,- задумчиво молвил Любарский, отстегиваясь от
кресла-люльки.
Пец вопросительно глянул на него.
- Я о тех двух соседних,- пояснил доцент.- В обычном небе из многих
миллионов наблюдаемых галактических туманностей только десятка два на
снимках расщепляются на звезды. Мы объясняем это так, что те, в которых
звезд не различаем, слишком далеки. Но после увиденного здесь я склонен
подозревать, что и в тех галактиках - если не во всех, то во многих - звезд
нет. Мы полагаем звезды главными образами Вселенной потому, что считаем
главным проявлением материи вещество. Но теперь мы видим, что это не так.
- Крамольный вы, однако, человек, Бармалеич! - молвил Корнев.
- Здесь станешь...
Кабина, колыхая аэростатами, ползла вниз. Вселенная в ядре Шара
съеживалась, тускнела. Говорить не хотелось. Под стать увиденному были бы
слова и фразы, доступные гениям, их испепеляющие сердца глаголы. Откуда
взять такие им - обыкновенным, поистрепавшим речь в быту, на лекциях и
совещаниях? Но и отмалчиваться не стоило: заниматься-то этим делом им, уж
какие есть.
- Смешение и разделение,- задумчиво сказал Пец,- разделение и смешение.
Два акта в вечной драме материи-действия. Разделение - выделение образов из
однородного... то есть для нас пустого - пространства. Выделившееся
усиливает выразительность свою: четкость границ, яркость, плотность... Так
до максимума, за которым начинается спад, смешение, распад, растворение в
однородной среде. Возвращение в небытие - если нашу жизнь считать бытием...
У этих процессов много подробностей, маскирующих суть, но она всюду одна:
разделение - смешение. Все, что имеет начало, имеет и конец. Одно без
другого не бывает. Снова замолчали. Корнев хмыкнул, подоил нос:
- Бармалеич, прокамлайте теперь вы что-нибудь. - Если позволите, Саша,
я продолжу вместо него,- мягко и в то же время как-то величественно произнес
директор.- Варфоломей Дормидонтович уже "прокамлал": сказал слова, которые,
хоть их и было всего три, перевешивают все, что мы с вами сказали и скажем:
"Поток и турбуленция в нем". Вы, безусловно, герой дня сегодня, Варфоломей
Дормидонтович, поздравляю вас. Это многообещающая идея, и даю вам задание
исследовать ее. Там есть четкий критерий Рейнольдса для начала бурления -
выжмите из него все. Доклад через пять дней. Но пока вы не погрузились в
гидродинамику, подкину вам еще информацию. В стихах. Вот первая:
При наступлении Дня из непроявленного все проявленное возникает, При
наступлении Ночи оно исчезает в том, что непроявленным именуют.
Имеется в виду День Брамы и Ночь Брамы, стадии в цикле миропроявления.
Вторая:
Вначале существа не проявляются. Они проявляются в середине. И
растворяются они в исходе...
Обе цитаты из "Бхагаватгиты", "Божественной песни" в древнеиндийском
эпосе "Махабхарата". Ему более трех тысяч лет. "Существа" - в смысле "все
сущее".
- Вы хотите сказать,- оживился астрофизик,- что этими словами описано
миропроявление как вскипание турбуленции в потоке материи-времени?
-.И даже в соответствии с критерием Рейнольдса, Варфоломей
Дормидонтович! Ведь и по нему турбуленция возникает в потоках не сразу, а
когда они наберут напор и скорость. В какой-то из предшествующих цивилизаций
это понимали.
- Занятно.
Корнев только переводил глаза с одного на другого. Наконец не выдержал:
- Ну, наговорили!.. Нет, граждане, как хотите, но я с вами сюда больше
подниматься не буду. Это ж потом не уснешь. И вещества - то есть тела, то
есть мы с вами! - ничего во вселенских процессах не значат, и вообще
существует только мировое пространство да смешение-разделение в виде
турбуленции... Ну и ну!
Варфоломей Дормидонтович поглядел на главного инженера - кажется,
первый и последний раз в жизни - с сожалением и превосходством:
- А слабенек, оказывается, наш главный на философскую мысль, жидковат.
Чем вы, собственно, огорчены и недовольны?
- Послушайте! - В глазах Александра Ивановича действительно были
возмущение и растерянность.- Но если все так страшно просто... ведь это же и
просто страшно!
Для зевак (коих всегда много толпилось около зоны) многочасовое
путешествие троих исследователей к ядру. выглядело так: колечко
голубовато-белых баллонов с рафинадно блестящей пирамидкой внутри скакнуло к
темной сердцевине Шара, ринулось вниз, повисло на миг между тьмой и башней,
опять рванулось вверх - и почти сразу шлепнулось на "наконечник", на крышу
башни. "Ух, черт! - подумал не один.- Авария! Никто, поди, и не уцелел..."
Для Васюка-Басистова и Германа Ивановича, дежуривших на крыше,
впечатление было не столь сильным, хотя первый откат кабины и зависание ее
посредине их обеспокоили. Тем приятней им было увидеть выпрыгнувшего из
пирамидки, едва она коснулась крыши, Корнева и затем приставить лесенку для
директора и Любарского.
- Ну,- сказал главный инженер, беря сигарету из протянутой Толюней
пачки и прикуривая ее от протянутой механиком зажигалки, - вот ты, Ястреб
точной механики, технический Кондор, Орел смекалки, работающий от идеи...-
Тот от комплиментов скалил стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Давай
как обычно: не надо чертежей, скажите, что эта хреновина должна делать.
Сообщаю: она должна приближаться к ядру и входить в него. Желательно, не
отрываясь от башни.
- Так вот же кабина и аэростаты, Александр Ива...- указал на сооружение
механик.- Вместе строили. Вы же только оттуда, что вам еще?
- Мы не оттуда, мы с высоты два километра, на какой еще держат баллоны.
А далее - пустота, космос, звезды, галактики. Вот к ним бы и надо!
- Какие звезды, ну что вы такое говорите! - Герман Иванович обиделся,
не понимая, чего это главный вздумал над ними шутить.- Светлячки, мерцания -
разве ж звезды такие! Что я, звезд не видел!
Х - Ну вот, не верит...- Александр Иванович повернулся к Васюку.- А ты,
Толюнчик, веришь?
- Верю,- флегматично отозвался тот.
- Так ну?..
- Идею надо.
Корнев махнул рукой и направился к люку, размышляя, что вот есть в его
распоряжении и разнообразнейшая техника, и средства, и умелые работники, и
неограниченное время, которое тоже деньги... а без идеи все это выглядит
так, что лучше бы ничего не было! Он испытывал сейчас что-то подобное мукам
неразделенной любви.
И Валерьян Вениаминович спустился вниз, в прозу. В приемной Нина
Николаевна вручила ему стопку листов с типографским текстом:
- Верстка вашей статьи для сборника, просят скорее вычитать и вернуть.
- Это уж как водится,- буркнул директор, забирая бумаги. В кабинете он
разложил листы на столе, вооружился ручкой, начал читать. Это был его доклад
на конференции, состоявшейся страшно давно, будто в другую геологическую эру
- еще до открытия MB. "Что ж, кое-что придется исправить",- подумал Пец. И -
глаза его зацепились за последний абзац на последнем листе, за свои
заключительные слова, произнесенные неделю назад перед большой аудиторией:
"Неоднородное пространство-время в Шаре изучено нами еще не до конца. Не
совсем ясен, например, закон уменьшения кванта h в глубинной области;
соответственно шатки оценки ширины промежуточного слоя. Не в полном объеме
исследовано еще и наблюдаемое в ядре Шара явление (по-видимому,
атмосферно-ионизационной природы) "мерцаний" - быстро меняющихся
короткоживущих свечений вихревой и штриховой конфигураций. Познание
вышеуказанных явлений и их закономерностей несомненно усилит наше понимание
физики неоднородных пространств и обогатит практику".
Сначала у Валерьяна Вениаминовича запылали щеки. По мере чтения жар от
них перекинулся на лоб, уши, подбородок, даже на шею. Скоро вся неприкрытая
сединами часть головы приобрела отменный багрово-свекольный оттенок. Лишь
один раз в жизни ему было так стыдно, как сейчас: в Самарканде, когда
встретил Юлю в сквере - после развода... Со страниц собственной статьи на
Пеца глянула самодовольная физиономия ученого-мещанина, физиономия, которую
он так ненавидел и которой боялся у других: с лоском фальшивой эрудиции и
снисходительного разумения всего. Положитесь, мол, на мой авторитет,
граждане, я все знаю-понимаю... Ну, правда, некоторые незначительные вещи
"не в полном объеме", "не до конца", "не совсем". Вот пока еще не разобрался
с такой малостью, как "мерцания"... Но это все пустяки, граждане,
третьестепенные детали в картине мира, которую я разумею и преподаю другим;
будучи разгаданы, они займут надлежащее место в ней. Волноваться не из-за
чего, граждане, ваше дело меня обеспечивать, возвышать и хорошо оплачивать.
Неприятно было обнаружить в себе самодовольную ограниченность человека,
который, зная лишь чуть больше других, уверен и убеждает прочих, что
постигнул все. "А ведь конспектировали многие..." - сатанея, подумал Пец.
Он собрал оттиски и, бормоча с яростью: "Подпустить! Подпустить!?" -
разорвал их пополам, потом еще и еще.
Наша дружба переросла в любовь, как социализм сейчас перерастает в
коммунизм.
Из заявления о разводе.
...Более трети века, с самого начала работы в фантастике, автора
упрекают, что он излишне научен. Слишком обстоятельно излагает нужные для
понимания проблемы сведения. Излишне добросовестен в обосновании идей. И так
далее.
Само то, что добросовестным можно быть излишне, определенным образом
характеризует нашу фантастику. Упреки участились в последние годы, когда
жанр этот, как мухи зеркало, засидели гуманитарии. Вот уж у них-то ничего не
бывает слишком, за исключением разве одного: вторичности.
Автор не однажды объяснялся на этот счет с редакторами и рецензентами.
Сейчас считает нужным объясниться публично.
Представим себе дерево, скажем - клен. После созревания на нем семян,
соткнутых семядольками двух лопастей, и при малейшем дуновении ветра
рассеивает их; и летят, красиво вращаясь, тысячи, десятки тысяч
пропеллерчиков - чем дальше, тем лучше. Подавляющая часть их падает на
асфальт, на мусор, на камни - пропадает без толку. Несколько попадает и на
благоприятную почву. Но чтобы здесь проросло деревцо, мало почвы - надо,
чтобы и семя было хорошим, плодотворным.
А поскольку неясно, какой пропеллерчик куда упадет, надо, чтобы, все
семена были плодотворны, несли заряд будущей жизни.
Заменим дерево автором (в компании с издателями, разумеется), многие
тысячи семян тиражом его книги, почвы - равно и благоприятные, и
неблагоприятные - читателями... Дальше должно быть ясно.
Да, увы, в большинстве случаев мы сеем на камень. Читатели ждут от книг
развлекухи, в крайнем случае - ответа на злободневные вопросы (т. н.
"жизненной правды"), а иное не приемлют. Поэтому, если отвлечься от
коммерции (а от нее надо отвлечься), книги выпускают большими .тиражами
-ради того единственного экземпляра, который попадет к читателю - почве; он
примет новую идею, совпадающую с тем, что сам чувствовал и думал. Тогда она
прорастет.
Для этого и бывают в книгах идеи-семена. Чем больше - тем лучше, чем
обоснованней - тем лучше. Обоснование суть удобрение. Х
Знать бы того читателя, прямо ему и послал бы, а остальное можно и не
издавать. Но как угадаешь? Вот и переводим леса на бумагу.
По одному читателю-почве на идею - и цивилизация будет продолжаться. Не
станет таких читателей или не станет авторов с идеями - все под откос. Ни
кино, ни телевидение, ни иные игры в гляделки книжный интимный механизм
оплодотворения идеями не заменят.
...Автор это к тому, что излагаемые ниже размышления Варфоломея
Дормидонтовича Любарского, на заданную Пецем тему, смесь гидродинамики и
богоискательства, в сюжетную канву романа, в общем-то, не очень вплетаются.
Их можно было бы и не давать. Даже, пожалуй, ловчее не давать, выигрышнее.
Ну, подумаешь: объяснение тайн мироздания - сложно-простых недетективных
тайн... что они супротив трупа в запертой изнутри комнате!
Но ради того единственного читателя - дадим. Прочие же все, если им
этот раздел покажется скучным и трудным, могут пропустить его без ущерба для
своего пищеварения.
(Но, кстати, о пищеварении и о других процессах нашего организма, кои
идут когда хорошо, когда худо; да и не только о биологических.
Чтение и обдумывание некоторых мест "Оды турбуленции" - автор убедился
в этом на опыте - помогает самоисцелению от недугов. Уравновешивает.
Улучшает житейскую стратегию и тактику, сиречь поведение. Так что смотрите.)
Заметки В. Д. Любарского к докладу "Наблюдаемый мир как
многоступенчатая турбуленция в потоках времени". (Назначение заметок
научное, но от одиночества и неуюта Варфоломей Дормидонтович заносил на эти
листки и посторонние мысли, свое житейское.)
"Почему издревле любят слушать журчанье ручья? Какой смысл в этих
меняющихся звуках, веселых и печальных, звонких и глухих, сложных и простых,
повторяющихся и новых?.. Наверное, тот, что ручей сообщает нам - полнее всех
слов - главную истину о мире и о жизни. Имя этой истины - турбуленция.
...Кипенье струй, их сердцевин. Бурленье в "ядре потока", как это
именуют в гидродинамике. Множество струй и потоков во Вселенском океане
материи-действия, кои сами порождены крупномасштабной турбуленцией и которые
без кипения-бурления-вихрения в них и обнаружить невозможно".
Академические сведения о турбуленции (только сведения, наукой это не
назовешь). Слово "turbulentia" по-латыни означает "бурный", "вихревой"
(отсюда "турбина"), "беспорядочный". Большинство реальных потоков жидкости и
газа, включая атмосферу, несут в себе турбулентную сердцевину; бывают
турбулентны и целиком.
Переход ламинарного (плавного) потока субстанции, имеющей определенную
вязкость "мю", в турбулентный происходит при увеличении его скорости v или
возрастании сечения S - то есть так или иначе при возрастании явления
потока. Характеризуют переход знаменитым, уважаемым даже В. В. Пецем (а на
мой взгляд все-таки изрядно дутым) критерием Рейнольдса, или числом
Рейнольдса:
Re=vS/(мю)= const.
Дутость его в том, что даже в экспериментальных потоках, текущих в
трубах или каналах заданного сечения, эта величина далеко не "const", она
меняется от двух до семидесяти тысяч. Было бы интересно, если бы моим
коллегам-гидродинамикам с такой определенностью отвешивали и отмеривали то,
что они покупают в магазинах!.. А для вольных потоков типа струй в реке,
ветров в атмосфере или там Гольфстрима, Куросиво Re и вовсе неизвестно. Да и
попробуй определи у таких потоков сечение или усредни их скорость.
Так что это не формула, а скорее образ: в потоке при некотором напоре и
размерах возникает неустойчивость - бурление-волнение-вихрение. А когда
поток ослабевает, все постепенно успокаивается, возвращается к
плавности-однородности - в ламинар.
Еще не все. Для начала турбуленции (и для образа ее) важна инициирующая
флюктуация - какое-то случайное событие-возмущение. Например, если кинуть в
гладкий поток камешек, турбуленция начнется при Re=2300; если не кинуть -
оттянется до Re= 60 000. Если тот же камешек не кинуть, а осторожно внести,
тоже затянется. Если камень крупный - за ним пойдут крупные волны, если
маленький - мелкие, и т. п.
...Это можно наблюдать на водосливных плотинах: переваливает через
бетонную стенку во всю ее ширь тугая, насквозь прозрачная зеленая полоса - а
ударившись о поддон, сразу делается пенистой, шумной, серой, в зыби и
водоворотах; совсем другая вода.
Или на берегу моря: идет красивая гладкая волна, а как коснулась
галечного дна - запенилась, забурлила...
"Не образумлюсь, виноват". А виноват я в том же, что и Чацкий, смысле:
горе от ума... Прибыло решение ВАКа о лишении меня по ходатайству СГУ звания
доцента. И как быстро-то! Бумаги о присвоении мне такого звания лежали в
комиссии целый год. А здесь в неполные две недели - чик! - и готово. А еще
говорят, что в ВАКе сидят бюрократы.
Теперь я сам подскажу Александру Ивановичу, который любит именовать
меня доцентом (подозреваю, что более под влиянием фильма "Джентльмены
удачи"), уточнение: доцент-расстрига.
Но продолжим о турбуленции. Что существенного удается выжать-обобщить
из всех источников? Какую квинтэссенцию?
...что полного математического описания турбулентных процессов нет и не
предвидится: все они сложны, как... как сама природа. Теории описывают
простенькие частные проявления турбуленции: гармонические волнения -
нарастающие, убывающие, интерферирующие - и вихри.
О последних стоит подробнее:
- центральная часть, "ядро" вихря, вращается по закону твердого тела,
как целое;
- за пределами ядра скорость вихря убывает пропорционально квадрату
расстояния;
- вихревые трубки во взаимодействии завиваются друг около друга;
тонкие, естественно, обвивают те, что толще, мощнее.
(Все это так и просится на аналогию с... но не спеши.)
...что при всем богатстве образов турбуленция не есть хаос - сложные,
но устойчиво повторяющиеся картины пульсаций, колебаний, вихрений.
При этом опять выпирают замечательные свойства турбулентного "ядра" в
потоке:
- во-первых, при нарастании скорости потока "ядро" стягивается,
уплотняется; картина бурлений в нем становится более упорядоченной,
периодической; а при уменьшении напора наоборот - "ядро" разбухает, рыхлеет,
расплывается;
- во-вторых, запас турбулентной энергии в "ядре" пропорционален
квадрату скорости потока.
Это опять ассоциируется с... но молчание, молчание! ...что - и это,
пожалуй, самое важное - крупномасштабная турбуленция многоступенчата, и
энергия в ней распределяется также многоступенчато:
- наиболее крупные пульсации (волны-струи) получают энергию от несущего
потока; когда напор и сечения в них достигают критерия Рейнольдса, то в этих
струях возникают свои зоны турбуленции - то есть первичные струи-волны сами
оказываются для них несущими ламинарными потоками, питают вторичные ядра и
вихри бурления своей энергией;
- самые выразительные и крупные пульсации в этом волнении оказываются
несущими гладкими потоками для еще меньших зон турбулентного кипения
третьего порядка... и так далее;
- и все это древовидно ветвится во времени и пространстве, дробится на
заметные образы в "однородной" среде - до некоего предела. До какого?!
...что, наконец, в информационном смысле взаимоотношения между потоком
и турбуленцией таковы, как, например, между магнитной лентой памяти и
записанной на ней информацией. А содержание информации, как я отмечал,