Страница:
Зискинд, загорелый и худой.
- Я к вам. Валерьян Вениаминович,- сказал он грустно.- Только час, как
вернулся в Катагань...
- Рад вас видеть, Юра! - возбужденно (сам не понимая, почему его так
будоражит встреча с уволившимся полгода назад - страшно давно! -
архитектором) сказал Пец, пожал ему руку.
- ...и узнал об Александре Ивановиче, о Саше...- Голос архитектора
дрогнул.
- Ну-ну...- Валерьян Вениаминович похлопал его по плечу.- Не надо слов,
Юра, не надо лишних эмоций. Он жил красиво и умер красиво. Садитесь с нами,
едем в город.
В его словах и жестах была избыточная суетливость. Они сели в "Волгу":
Буров впереди, Пец и Зискинд сзади.
- В моем Киеве говорят: умрите вы сегодня, а я завтра,- так же невесело
молвил Юрий Акимович.- Полагаю, это относится и к умирающим красиво. Я ему
говорил, что это занятие не для него.
Валерьян Вениаминович скосил на архитектора глаза: оказывается,
понимает. Ну да, он еще тогда понял, поэтому и дал ходу. Оно было не для
него, это Большое Знание о мире. И не для Александра Ивановича, он прав. И
не для него, Пеца. Они вообще не для людей, эти беспощадные истины Вечной
Бесконечности о подлинных причинах нашего бытия, о напоре порождающего и
сжигающего нас времени. Надо подняться над всем человеческим, чтобы
согласиться с первичным смыслом наших чувств и возникающих от них дел:
простые преобразования пены веществ в растекании потока времени. Мы не над
этим, мы одно с этим: с планетой своей, с деревьями и животными, с воздухом
и водой... И наши полу животные (или на три четверти животные, или на 99% -
а то и на все сто) представления нам дороги. Отнять их - отнять все, что у
нас есть. "А посему,- Пец оглянулся: темная громада Шара с серой копной
башни удалялась в рамке заднего стекла,- захлопнись, Книга Бытия! Может, ты
и не вся там - но все равно в гораздо большем объеме, чем человеку надо
прочесть для счастья. Ныне отпущаеши..."
- Да. Это занятие теперь для другого,- сказал" он, чтобы поддержать
разговор,- вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на должность
главного. Прошу любить и жаловать.
- Что ж, дай бог...- отозвался Зискинд.
- ...нашему теляти волка съесть,- задорно повернулся к нему Буров,- как
говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?
- Нет, почему же? Поздравляю.
Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор,
Бурова - многие дни; вот и разница настроений.
- Знаете, Юрий Акимович,- продолжал Буров,- я не раз поминал вас вот в
каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно
спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат, перекрытия
держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть под снос... да
строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче, перспективнее. Не
запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?
- Не-ет! - архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.
- Жаль. Иной раз думаешь даже,- Виктор Федорович смотрел на Пеца с
каким-то ожиданием,- а хорошо бы с ней что-то случилось?..
Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: "Понял - или
так спросил?.."
Машина ехала окраинными кварталами города.
- Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович,- сказал Зискинд.- Из Вити
будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.
- Да-да,- рассеянно сказал Пец,- да-да...
Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с
Зискиндом. Зискинд - это было напоминание об ошибке. Даже не так, нет...
отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь, когда больше
прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг увидел, что мог
быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и путь этот начинался
- и сейчас мог начаться! - с Шаргорода.
...Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре
"НПВ-людей" - внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений,
накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и
исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию. Хоть
идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только согласился с ней,
но инстинктивно все - и он, Пец - отнеслись к ней с отвращением, как к
предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же, ублюдки, раз будут
отличаться от замечательных нас!
"Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так:
преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить все
проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А самая-то
проблема оказалась по эту сторону окуляров, кнопок и клавиш автомата ГиМ - в
нас самих, людях из однородного мира... да если уж совсем прямо,
только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей эволюции (штаны - и те
носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся Вселенной - тьфу, полторы
минуты в режиме "кадр-год". И - резкий мучительный скачок знаний. В таком
как не сломить себе шею!.. А вот если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре
приблизились люди третьего или четвертого поколения Шаргорода, для которых
мир НПВ был родным, а люди седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ,
которую только к десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в
наблюдениях - то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более
толково и полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро
меняющееся небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому
что по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс
познания мира, а - интеллектуально-социальный. Когда множество людей
понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.
...Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и
испугала: как с ними быть?.. А почему бы не доверить им самим их будущее?
Что мы за умники такие - за всех наперед решать?
...И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один
можно отдать под проект Зискинда,- в полной уверенности, что второго не
будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши Пакратова,
которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий, и десятый - в
объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?.. То есть, выходит,
этот путь не упущен?!"
От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое,
волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько
перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более удачными,
настигло его и вне Шара.
"...да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!"
"...да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих
Большому Знанию!"
"...да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы
Института, которого через полчаса не станет!"
"...а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями,
решениями, сомнениями? А? Уф-ф..."
- Так что, Юра, - насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор
к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено,- как
живете-можете? Где обретаетесь?
- Как могу, так и живу,- ответил тот.- Обретаюсь в крайисполкоме
заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до
ухода на пенсию, фактически уже главный.
- Да-да,- сказал Пец,- вы будете великолепным главным архитектором.
Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся:
- Вас домой, Валерьян Вениаминович?
- Нет... нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем,
поговорим.
Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в
противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по
которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч, Васюк,
Ястребов - смеялись, горланили песни. С тех пор минуло три месяца Земли,
годы усредненного времени башни - жизнь.
Выходя, Валерьян Вениаминович взглянул на часы: 16.40 - и подосадовал
медленному течению времени.
- Мне в гараж. Валерьян Вениаминович? - спросил шофер.
- М-м... (Отпустить машину значило оборвать последнюю ниточку.
Любоваться Шаром отсюда, чтобы там ни случилось. "Но... может, кого-то
придется спасать? Потружусь последний денек. А там само НПВ меня уволит. И
буду чувствовать себя легко и свободно... даже в тюрьме. Ныне отпущаеши...")
Нет, вы подождите нас, пожалуйста, здесь. Мы погуляем, побеседуем, потом вы
развезете нас по домам.
Сказав это, Пец почувствовал на себе удивленные взгляды всех троих - и
сам понял, насколько измельчал, сничтожился за этот час вранья. "Нет,
ждите",- говорил обычно он, уверенный в своей правоте и власти руководитель.
Они не спеша двинулись по аллее. Отсюда открывался вид на три стороны:
на жилмассив Заречный - нагромождение одинаково освещаемых солнцем, но
по-разному поставленных параллепипедов с матричной сыпью окон, на поселок
Ширму с белыми домиками среди садов и на волнистую степь за ними; и на Шар с
башней на ровном поле, вольно ограниченном излучиной реки. Солнце склонялось
к закату - и странен, противоестественен был среди всех освещенных им
предметов и пейзажей этот висящий в ясном небе сгусток голубоватой тьмы, не
отражающий света. Лишь ограду зоны и низ башни золотили солнечные лучи.
В парке было людно. С набережной любовались видами гуляющие. Служилый
люд и командировочные шагали к административным зданиям от остановок
троллейбусов и обратно. Домохозяйки перли сумки с продуктами от рынка и
магазинов; некоторые катили их на роликах. Мамаши прогуливали деток на
свежем речном воздухе.
"Живите, плодитесь и размножайтесь,- смирял себя мыслями Пец.- Вон
голуби клюют рассыпанные старухой перед скамейкой зерна и крошки -
напористо, жадно, стремясь каждый склевать больше других, даже если и сыт. И
мы одно с ними, ничего из себя строить...
...Вот у куста воробей и воробьиха распустили крылья, распушили перья,
наскакивают друг на друга, отчаянно чирикая,- выясняют сложные воробьиные
отношения. И мы - одно с тем, и для нас отношения к жене, к близким, к
начальству куда важнее отношения ко Вселенной. Надо любить, заботиться,
враждовать, зарабатывать на жизнь, покупать вещи, соперничать... Пусть гонит
нас по жизни постоянная неудовлетворенность нынешним положением - и незачем
знать ее первичный смысл.
...Конкурентов по разумности у нас нет: что решим считать истиной, то
так и будет. Плодитесь, и размножайтесь, и населяйте Землю. Вначале существа
не проявляются, они проявляются в середине... Какая в этом печаль!"
Зискинд что-то говорил. Валерьян Вениаминович вслушался.
- ...плакался мне, что не нашел себя в НПВ, думает уходить. ("А,
Гутенмахер!" - догадался Пец). Если есть нужда и ваше желание, я готов
вернуться к делам в Шаре. Могу по совместительству, могу в полном объеме.
- Намек понят! - воскликнул Буров.- Лично я за!
- Это благородно с вашей стороны, Юра. Или...- Пец испытующе взглянул
на архитектора.- Это не только благородство?
- Не только. Валерьян Вениаминович.- Тот выдержал взгляд.
"Вот ведь. Оказывается, и он отравлен неоднородным миром - как
Ястребов, как Васюк, как многие. Ему пресно, скучно в обычном, несмотря на
комфорт и преуспевание. Но - удрал ведь тогда, почуяв неладное, не только от
обиды; хотя не видел и сотой доли того, что Корнев. Снова дрогнет?.. Человек
и сам не знает, чего он хочет, страсти и любопытство швыряют его от
обыденного к диковинному, от рутины к новизне; а когда пресытится или
обожжется жаром первичного - обратно к рутине, к уютным заблуждениям. Людям
не нужна вся истина, лишь малость - поиграться, потешиться. Психически
вздрогнуть. Ну и играйтесь. А я пас.
...Но ведь шатания - все-таки к истине, а не от одного заблуждения к
другому?
...И чего я напряжен так? Дрейфлю? Что будет-то?.. Может, ничего, вся
паника зря? Я буду разочарован. Вот! Выходит, и ты такой, не лучше: важно
потешить любопытство, психически вздрогнуть. Ядерная война - это, конечно,
ужасно... но ведь и интересно. А экологическая катастрофа тем более, сколько
всего произойдет, сколько будет сенсаций, леденящих кровь телерепортажей...
вкуснятина. А полный разнос планеты - объядение! Так какого черта ты строишь
из себя радетеля за человечество, сволочь старая, благостно причитаешь в
душе? Чего ты хочешь-то - -по-настоящему?..
...Эти двое ждут, когда же я начну обсуждать с ними новые задачи и
перспективы. Главный инженер и главный архитектор. Не было ни гроша, да
вдруг алтын. Для них Шар еще долго есть.
...16.55. Там, в ядре, то и дело вспухают Метапульсации, беременные
галактиками. Те рождаются, разрешаются в свою очередь звездами и
планетами... Все сникает, возникает снова и на новом месте... И место это
неотвратимо приближается к краю Шара. К тому, что хорошо виден отсюда. Еще
шажок, еще, еще... И - ныне отпускаеши".
Не отпускало. Голова горела от клокотавших в ней противоречивых мыслей.
В душе вызрело что-то, подобное тем переживаниям в последнем разговоре с
Корневым и потом еще на его похоронах; подобное по силе, не по смыслу.
"Не про Шар надо... а про что? Что-то упускаю; Принял - от усталости и
страха - простое решение за истинное. А если пойму это истинное потом?
...А хорошо бы сейчас умереть. Тем йоговским способом: волевое
кровоизлияние в область мозжечка. В плену один таджик-лейтенант объяснил мне
этот способ; он так и покончил с собой, когда отобрали в группу подлежащих
ликвидации: стоял и вдруг упал, глаза закатились - готов. Я тоже мысленно
репетировал, очень вдумчиво ощупывал сосредоточением, что у меня где в
мозгу,- и на случай, если будут измываться, пытать. После побега поймали,
били, издевались в свое удовольствие - не воспользовался; была злость,
хотелось жить и додраться... А сейчас не хочу, нету сил. Ну вас всех. И
состояние подходящее, кровь прилила к голове. Как там в шастрах? "В
межбровье направить всю силу жизни..." И сразу никаких проблем.
...А эти двое все ждут разговора о делах. Не исключено, что через
четверть часа они будут хлестать меня по физиономии".
Последняя мысль - точнее, сам переход от вселенских категорий к
трусовато-мелкому - поразил Валерьяна Вениаминовича до головокружения.
Начать с великолепно задуманного злодейства - и так сникнуть: морду набьют.
И похоже есть за что! И это мышиное нетерпение, чтобы все поскорее осталось
позади... Значит, неправ?
- А скажите мне, Юра, - как-то горячо обратился он к Зискинду, не
замечая, что тот и Буров с удивлением смотрят на его красное лицо,
лихорадочно блестящие глаза, резкие жесты,- не было ли вам досадно, что ни
вы и никто не видел по-настоящему вашего произведения? - Пец всей рукой
указал на башню.- Ведь действительно видим бог знает что: не то муравьиною
кучу, не то ту самую клизму с наконечником... Неужели не хотелось вам, чтобы
исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в полный рост, до облаков,
заблистала бы огнями этажей, а?
"Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!"
- Досадовал и хотелось,- вдумчиво ответил архитектор.- Только мне
странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть общий
и естественный случай существования материи. А раз так, то башня сейчас и
выглядит нормально, разве нет?
- Да-да...- Пец снова не слушал, ушел в себя.- Да-да...
"Был мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому
же поэт - хоть с небольшой, но ухватистой силою... Вот и я прохожу через
это, Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту
сторону, что и ты, или останусь по эту - неважно.
...Был такой ученый - я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он
превзошел ступеней познания - но на каждую взбирался кряхтя, с натугой,
каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной - с нее можно обозреть
все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с переменным
квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все законы физики
обобщаются! - пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной
познания и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь
ступенька, поднимающаяся к галактикам и звездам MB. Вскарабкался - вслед за
другими! - и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины
бурлящих потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются
призрачные миры, цивилизации, существа... а их снова смазывают поток,
порождающий новые миры и цивилизации,- казались безусловной вершиной, ибо
никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и
они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути
нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий
ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы. карабкаться
другим... Но похоже, что и оно - ступень к еще более главному знанию. Я не
знаю, какое оно, только чувствую, что есть.
Но хватит ли сил?.."
- Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? - наперебой
спрашивали встревоженные спутники.- Может, в машину, отвезти вас домой?
- А, да будь я проклят! - Пец повернул обратно, пошел быстро.- Конечно,
в машину. Быстрей!
Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в
сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый
человек.
- К Шару! - приказал он водителю.- И гоните вовсю, сигнальте!
- Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! -
кажется, это спросил Буров.
"...Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша,
меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он
физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять,
что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять
свое место в мировых процессах - значит, он не слепой ингредиент этих
процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный
фермент... Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться,
овладеть ею.
Ведь как просто!
И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи,
но знания - точно не горят".
И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего
не изменилось - и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило - не
в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта - свое личное
положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое,
понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры,
которой важно не поработиться и вести - пусть даже к гибели дела и себя)...
пока им интуитивно руководило это свое, все было скверно; он был угнетен,
подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный
враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха
жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот
нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым
роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел
привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое
единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был,- все
изменилось: он сам стал - весь мир!
Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного
"трещинами"-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и
кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя
сопричастным к этому мелкому движению - и к возникновению галактик,
пробуждению жизни на планетах. Это он - не Пец, не ученый, не директор, а
он, который одно с Тем,- силой своего понимания-проникновения собирал в
великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в
огромных просторах. Он был этими сгустками - и сам нес их в потоках времени,
завивал вихрями галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами,
выделял планеты... жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек
сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!
И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей
от Большого Знания Меняющегося Мира - ради того, чтобы они остались такими,
как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение!
Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть людям кажется, что
для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть
мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели,- а
Понимание останется.
"...мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их,
усилием, трудами, любовью и усталостью - всем познает человек мир, всеми
переживаниями. Только боязнью он не познает ничего - и поэтому не вправе
уклоняться от знания!"
- Скажите мне вот что, Юра,- игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к
Зискинду,- вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться
относительно башни, ерзать?
- Таращанск будет,- без раздумий ответил тот.- Чем выше, тем страшнее.
Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.
- Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? -
отчаянно вскричал Буров.- Эвакуация и все?.. Значит, вы Волкова не на пушку
брали? Метапульсации выпятятся, да?
- Да. И будет... шаротрясение,- Пец коротко усмехнулся:
нашлось слово.- Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.
- Сейчас?! А что же вы раньше-то!..- так и взвился Буров.
- Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше,- остановил его Зискинд,
который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.- В конце концов,
вы и сами этого хотели.
- Что я хотел? Разве я так хотел! - не унимался тот. Повернул
искаженное лицо к директору: - Валерьян Вениаминович, так это мое назначение
- скоропалительное, с бухты-барахты... тоже туфта? Чтобы энергичней выгонял,
да?
И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось,
что он очень хочет, чтобы ответили "нет", примет любое объяснение.
Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости - потому что не он
решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная
незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии - от
арестанта до президента - в сравнении с основной должностью всех людей, что
он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором.
- Да, Витя,- сердито ответил за него архитектор.- Вы же поняли, что да.
И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что
делать дальше.
- Хорошо! - тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его
щек.- Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо... Что
делать, что?
- Вот! - Пец тронул за плечо шофера.- Сейчас Остановите! Машина
находилась в километре от Шара. Он, башня, зона - были видны громадиной на
половину неба. Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара возникла
ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды, но настолько
ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им здания выглядели
блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились, тревожно глядели на Шар.
Метапульсация вынесла в переходный слой одну из звезд, понял Пец. Как и
вчера, когда Корнев метнулся к ядру - и обжегся.
- Как и вчера, слышите, Юра, как вчера! - Он схватил за руку
архитектора, говорил не заботясь, поймет ли тот.- Таращанск - и котлован под
башню, вспышка-звезда вчера, от Корнева, и сейчас... Ведь то же самое
делается-то! Да и как иначе.
А в Шаре уже все изменилось - с быстротой, обеспечиваемой ускоренным
временем. Ядро и верх башни окутались мутью; там будто что-то взорвалось.
Серая муть ринулась вниз, замедляясь в падении. Затем от земли плавно
поднялось облако пыли.
- Что же вы наделали, папа Пец! - горевал рядом Буров.- Ведь если Шар
оторвется, то конец всему, не только башне - изменению судеб человечества!
- О Витя! Чего стоит человечество, если судьба его зависит от прочности
четырех канатов!
Конец слов Пеца заглушил налетевший со стороны Шара грохот, гром, рев.
- В машину!
Шар уцелел, удержался над башней. Только что-то вибрировало в нем,
распространяя пыль, шум и сотрясения воздуха. Все это нарастало навстречу
несшейся по бетонным плитам "Волге".
- Что делается, сколько добра пропадет! - приговаривал шофер,
наклоняясь к рулю, будто под обстрелом.
- Надо канаты ослабить, вот что! Тогда сеть выдержит.
- А башня?
- Считайте, что ее нет. Есть стройплощадка для Шаргорода.
- Как канаты-то?
- Автоматический регулятор натяжения отключить. Он в координаторе, я
знаю где!
- Ох, что там делается! Сколько еще будет ударов Метапульсаций, Вэ-Вэ?
Вот опять...
- С десяток, сейчас должны кончиться. Но там, похоже, не только это...
Они говорили все разом, кричали, пересиливая нарастающий шум, и
смотрели, думали, примеривались к катастрофе.
И тень Корнева незримо неслась над машиной, именно ему адресовал Пец
свои мысли-чувства сейчас: "...потому что все двояко, Саша. Один по внешним
наблюдениям процесс разноса, разрушения, даже вспышки - различен по сути. Он
- бедствие, катастрофа, горе, если разумные существа там не поняли жизнь, не
поднялись над ее явлениями, не овладели ими. И он же - победа, освобождение,
переход к освоению более обширного мира, если поняли и овладели. Делаться
все равно что-то будет - так лучше пусть по-нашему. Не выделяться энергия -
и психическая, интеллектуальная, от растекания времени - не может, как не
могут не светить звезды.
...У цивилизаций все, как и у людей, Саша. Человеку - настоящему - если
и докажут, что поглотившая его ум большая цель недостижима, многие
пробовали, не добились, только сложили головы, то он, вникнув, все равно
- Я к вам. Валерьян Вениаминович,- сказал он грустно.- Только час, как
вернулся в Катагань...
- Рад вас видеть, Юра! - возбужденно (сам не понимая, почему его так
будоражит встреча с уволившимся полгода назад - страшно давно! -
архитектором) сказал Пец, пожал ему руку.
- ...и узнал об Александре Ивановиче, о Саше...- Голос архитектора
дрогнул.
- Ну-ну...- Валерьян Вениаминович похлопал его по плечу.- Не надо слов,
Юра, не надо лишних эмоций. Он жил красиво и умер красиво. Садитесь с нами,
едем в город.
В его словах и жестах была избыточная суетливость. Они сели в "Волгу":
Буров впереди, Пец и Зискинд сзади.
- В моем Киеве говорят: умрите вы сегодня, а я завтра,- так же невесело
молвил Юрий Акимович.- Полагаю, это относится и к умирающим красиво. Я ему
говорил, что это занятие не для него.
Валерьян Вениаминович скосил на архитектора глаза: оказывается,
понимает. Ну да, он еще тогда понял, поэтому и дал ходу. Оно было не для
него, это Большое Знание о мире. И не для Александра Ивановича, он прав. И
не для него, Пеца. Они вообще не для людей, эти беспощадные истины Вечной
Бесконечности о подлинных причинах нашего бытия, о напоре порождающего и
сжигающего нас времени. Надо подняться над всем человеческим, чтобы
согласиться с первичным смыслом наших чувств и возникающих от них дел:
простые преобразования пены веществ в растекании потока времени. Мы не над
этим, мы одно с этим: с планетой своей, с деревьями и животными, с воздухом
и водой... И наши полу животные (или на три четверти животные, или на 99% -
а то и на все сто) представления нам дороги. Отнять их - отнять все, что у
нас есть. "А посему,- Пец оглянулся: темная громада Шара с серой копной
башни удалялась в рамке заднего стекла,- захлопнись, Книга Бытия! Может, ты
и не вся там - но все равно в гораздо большем объеме, чем человеку надо
прочесть для счастья. Ныне отпущаеши..."
- Да. Это занятие теперь для другого,- сказал" он, чтобы поддержать
разговор,- вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на должность
главного. Прошу любить и жаловать.
- Что ж, дай бог...- отозвался Зискинд.
- ...нашему теляти волка съесть,- задорно повернулся к нему Буров,- как
говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?
- Нет, почему же? Поздравляю.
Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор,
Бурова - многие дни; вот и разница настроений.
- Знаете, Юрий Акимович,- продолжал Буров,- я не раз поминал вас вот в
каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно
спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат, перекрытия
держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть под снос... да
строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче, перспективнее. Не
запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?
- Не-ет! - архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.
- Жаль. Иной раз думаешь даже,- Виктор Федорович смотрел на Пеца с
каким-то ожиданием,- а хорошо бы с ней что-то случилось?..
Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: "Понял - или
так спросил?.."
Машина ехала окраинными кварталами города.
- Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович,- сказал Зискинд.- Из Вити
будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.
- Да-да,- рассеянно сказал Пец,- да-да...
Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с
Зискиндом. Зискинд - это было напоминание об ошибке. Даже не так, нет...
отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь, когда больше
прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг увидел, что мог
быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и путь этот начинался
- и сейчас мог начаться! - с Шаргорода.
...Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре
"НПВ-людей" - внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений,
накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и
исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию. Хоть
идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только согласился с ней,
но инстинктивно все - и он, Пец - отнеслись к ней с отвращением, как к
предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же, ублюдки, раз будут
отличаться от замечательных нас!
"Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так:
преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить все
проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А самая-то
проблема оказалась по эту сторону окуляров, кнопок и клавиш автомата ГиМ - в
нас самих, людях из однородного мира... да если уж совсем прямо,
только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей эволюции (штаны - и те
носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся Вселенной - тьфу, полторы
минуты в режиме "кадр-год". И - резкий мучительный скачок знаний. В таком
как не сломить себе шею!.. А вот если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре
приблизились люди третьего или четвертого поколения Шаргорода, для которых
мир НПВ был родным, а люди седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ,
которую только к десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в
наблюдениях - то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более
толково и полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро
меняющееся небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому
что по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс
познания мира, а - интеллектуально-социальный. Когда множество людей
понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.
...Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и
испугала: как с ними быть?.. А почему бы не доверить им самим их будущее?
Что мы за умники такие - за всех наперед решать?
...И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один
можно отдать под проект Зискинда,- в полной уверенности, что второго не
будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши Пакратова,
которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий, и десятый - в
объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?.. То есть, выходит,
этот путь не упущен?!"
От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое,
волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько
перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более удачными,
настигло его и вне Шара.
"...да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!"
"...да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих
Большому Знанию!"
"...да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы
Института, которого через полчаса не станет!"
"...а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями,
решениями, сомнениями? А? Уф-ф..."
- Так что, Юра, - насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор
к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено,- как
живете-можете? Где обретаетесь?
- Как могу, так и живу,- ответил тот.- Обретаюсь в крайисполкоме
заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до
ухода на пенсию, фактически уже главный.
- Да-да,- сказал Пец,- вы будете великолепным главным архитектором.
Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся:
- Вас домой, Валерьян Вениаминович?
- Нет... нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем,
поговорим.
Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в
противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по
которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч, Васюк,
Ястребов - смеялись, горланили песни. С тех пор минуло три месяца Земли,
годы усредненного времени башни - жизнь.
Выходя, Валерьян Вениаминович взглянул на часы: 16.40 - и подосадовал
медленному течению времени.
- Мне в гараж. Валерьян Вениаминович? - спросил шофер.
- М-м... (Отпустить машину значило оборвать последнюю ниточку.
Любоваться Шаром отсюда, чтобы там ни случилось. "Но... может, кого-то
придется спасать? Потружусь последний денек. А там само НПВ меня уволит. И
буду чувствовать себя легко и свободно... даже в тюрьме. Ныне отпущаеши...")
Нет, вы подождите нас, пожалуйста, здесь. Мы погуляем, побеседуем, потом вы
развезете нас по домам.
Сказав это, Пец почувствовал на себе удивленные взгляды всех троих - и
сам понял, насколько измельчал, сничтожился за этот час вранья. "Нет,
ждите",- говорил обычно он, уверенный в своей правоте и власти руководитель.
Они не спеша двинулись по аллее. Отсюда открывался вид на три стороны:
на жилмассив Заречный - нагромождение одинаково освещаемых солнцем, но
по-разному поставленных параллепипедов с матричной сыпью окон, на поселок
Ширму с белыми домиками среди садов и на волнистую степь за ними; и на Шар с
башней на ровном поле, вольно ограниченном излучиной реки. Солнце склонялось
к закату - и странен, противоестественен был среди всех освещенных им
предметов и пейзажей этот висящий в ясном небе сгусток голубоватой тьмы, не
отражающий света. Лишь ограду зоны и низ башни золотили солнечные лучи.
В парке было людно. С набережной любовались видами гуляющие. Служилый
люд и командировочные шагали к административным зданиям от остановок
троллейбусов и обратно. Домохозяйки перли сумки с продуктами от рынка и
магазинов; некоторые катили их на роликах. Мамаши прогуливали деток на
свежем речном воздухе.
"Живите, плодитесь и размножайтесь,- смирял себя мыслями Пец.- Вон
голуби клюют рассыпанные старухой перед скамейкой зерна и крошки -
напористо, жадно, стремясь каждый склевать больше других, даже если и сыт. И
мы одно с ними, ничего из себя строить...
...Вот у куста воробей и воробьиха распустили крылья, распушили перья,
наскакивают друг на друга, отчаянно чирикая,- выясняют сложные воробьиные
отношения. И мы - одно с тем, и для нас отношения к жене, к близким, к
начальству куда важнее отношения ко Вселенной. Надо любить, заботиться,
враждовать, зарабатывать на жизнь, покупать вещи, соперничать... Пусть гонит
нас по жизни постоянная неудовлетворенность нынешним положением - и незачем
знать ее первичный смысл.
...Конкурентов по разумности у нас нет: что решим считать истиной, то
так и будет. Плодитесь, и размножайтесь, и населяйте Землю. Вначале существа
не проявляются, они проявляются в середине... Какая в этом печаль!"
Зискинд что-то говорил. Валерьян Вениаминович вслушался.
- ...плакался мне, что не нашел себя в НПВ, думает уходить. ("А,
Гутенмахер!" - догадался Пец). Если есть нужда и ваше желание, я готов
вернуться к делам в Шаре. Могу по совместительству, могу в полном объеме.
- Намек понят! - воскликнул Буров.- Лично я за!
- Это благородно с вашей стороны, Юра. Или...- Пец испытующе взглянул
на архитектора.- Это не только благородство?
- Не только. Валерьян Вениаминович.- Тот выдержал взгляд.
"Вот ведь. Оказывается, и он отравлен неоднородным миром - как
Ястребов, как Васюк, как многие. Ему пресно, скучно в обычном, несмотря на
комфорт и преуспевание. Но - удрал ведь тогда, почуяв неладное, не только от
обиды; хотя не видел и сотой доли того, что Корнев. Снова дрогнет?.. Человек
и сам не знает, чего он хочет, страсти и любопытство швыряют его от
обыденного к диковинному, от рутины к новизне; а когда пресытится или
обожжется жаром первичного - обратно к рутине, к уютным заблуждениям. Людям
не нужна вся истина, лишь малость - поиграться, потешиться. Психически
вздрогнуть. Ну и играйтесь. А я пас.
...Но ведь шатания - все-таки к истине, а не от одного заблуждения к
другому?
...И чего я напряжен так? Дрейфлю? Что будет-то?.. Может, ничего, вся
паника зря? Я буду разочарован. Вот! Выходит, и ты такой, не лучше: важно
потешить любопытство, психически вздрогнуть. Ядерная война - это, конечно,
ужасно... но ведь и интересно. А экологическая катастрофа тем более, сколько
всего произойдет, сколько будет сенсаций, леденящих кровь телерепортажей...
вкуснятина. А полный разнос планеты - объядение! Так какого черта ты строишь
из себя радетеля за человечество, сволочь старая, благостно причитаешь в
душе? Чего ты хочешь-то - -по-настоящему?..
...Эти двое ждут, когда же я начну обсуждать с ними новые задачи и
перспективы. Главный инженер и главный архитектор. Не было ни гроша, да
вдруг алтын. Для них Шар еще долго есть.
...16.55. Там, в ядре, то и дело вспухают Метапульсации, беременные
галактиками. Те рождаются, разрешаются в свою очередь звездами и
планетами... Все сникает, возникает снова и на новом месте... И место это
неотвратимо приближается к краю Шара. К тому, что хорошо виден отсюда. Еще
шажок, еще, еще... И - ныне отпускаеши".
Не отпускало. Голова горела от клокотавших в ней противоречивых мыслей.
В душе вызрело что-то, подобное тем переживаниям в последнем разговоре с
Корневым и потом еще на его похоронах; подобное по силе, не по смыслу.
"Не про Шар надо... а про что? Что-то упускаю; Принял - от усталости и
страха - простое решение за истинное. А если пойму это истинное потом?
...А хорошо бы сейчас умереть. Тем йоговским способом: волевое
кровоизлияние в область мозжечка. В плену один таджик-лейтенант объяснил мне
этот способ; он так и покончил с собой, когда отобрали в группу подлежащих
ликвидации: стоял и вдруг упал, глаза закатились - готов. Я тоже мысленно
репетировал, очень вдумчиво ощупывал сосредоточением, что у меня где в
мозгу,- и на случай, если будут измываться, пытать. После побега поймали,
били, издевались в свое удовольствие - не воспользовался; была злость,
хотелось жить и додраться... А сейчас не хочу, нету сил. Ну вас всех. И
состояние подходящее, кровь прилила к голове. Как там в шастрах? "В
межбровье направить всю силу жизни..." И сразу никаких проблем.
...А эти двое все ждут разговора о делах. Не исключено, что через
четверть часа они будут хлестать меня по физиономии".
Последняя мысль - точнее, сам переход от вселенских категорий к
трусовато-мелкому - поразил Валерьяна Вениаминовича до головокружения.
Начать с великолепно задуманного злодейства - и так сникнуть: морду набьют.
И похоже есть за что! И это мышиное нетерпение, чтобы все поскорее осталось
позади... Значит, неправ?
- А скажите мне, Юра, - как-то горячо обратился он к Зискинду, не
замечая, что тот и Буров с удивлением смотрят на его красное лицо,
лихорадочно блестящие глаза, резкие жесты,- не было ли вам досадно, что ни
вы и никто не видел по-настоящему вашего произведения? - Пец всей рукой
указал на башню.- Ведь действительно видим бог знает что: не то муравьиною
кучу, не то ту самую клизму с наконечником... Неужели не хотелось вам, чтобы
исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в полный рост, до облаков,
заблистала бы огнями этажей, а?
"Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!"
- Досадовал и хотелось,- вдумчиво ответил архитектор.- Только мне
странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть общий
и естественный случай существования материи. А раз так, то башня сейчас и
выглядит нормально, разве нет?
- Да-да...- Пец снова не слушал, ушел в себя.- Да-да...
"Был мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому
же поэт - хоть с небольшой, но ухватистой силою... Вот и я прохожу через
это, Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту
сторону, что и ты, или останусь по эту - неважно.
...Был такой ученый - я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он
превзошел ступеней познания - но на каждую взбирался кряхтя, с натугой,
каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной - с нее можно обозреть
все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с переменным
квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все законы физики
обобщаются! - пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной
познания и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь
ступенька, поднимающаяся к галактикам и звездам MB. Вскарабкался - вслед за
другими! - и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины
бурлящих потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются
призрачные миры, цивилизации, существа... а их снова смазывают поток,
порождающий новые миры и цивилизации,- казались безусловной вершиной, ибо
никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и
они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути
нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий
ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы. карабкаться
другим... Но похоже, что и оно - ступень к еще более главному знанию. Я не
знаю, какое оно, только чувствую, что есть.
Но хватит ли сил?.."
- Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? - наперебой
спрашивали встревоженные спутники.- Может, в машину, отвезти вас домой?
- А, да будь я проклят! - Пец повернул обратно, пошел быстро.- Конечно,
в машину. Быстрей!
Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в
сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый
человек.
- К Шару! - приказал он водителю.- И гоните вовсю, сигнальте!
- Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! -
кажется, это спросил Буров.
"...Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша,
меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он
физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять,
что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять
свое место в мировых процессах - значит, он не слепой ингредиент этих
процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный
фермент... Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться,
овладеть ею.
Ведь как просто!
И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи,
но знания - точно не горят".
И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего
не изменилось - и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило - не
в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта - свое личное
положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое,
понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры,
которой важно не поработиться и вести - пусть даже к гибели дела и себя)...
пока им интуитивно руководило это свое, все было скверно; он был угнетен,
подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный
враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха
жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот
нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым
роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел
привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое
единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был,- все
изменилось: он сам стал - весь мир!
Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного
"трещинами"-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и
кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя
сопричастным к этому мелкому движению - и к возникновению галактик,
пробуждению жизни на планетах. Это он - не Пец, не ученый, не директор, а
он, который одно с Тем,- силой своего понимания-проникновения собирал в
великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в
огромных просторах. Он был этими сгустками - и сам нес их в потоках времени,
завивал вихрями галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами,
выделял планеты... жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек
сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!
И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей
от Большого Знания Меняющегося Мира - ради того, чтобы они остались такими,
как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение!
Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть людям кажется, что
для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть
мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели,- а
Понимание останется.
"...мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их,
усилием, трудами, любовью и усталостью - всем познает человек мир, всеми
переживаниями. Только боязнью он не познает ничего - и поэтому не вправе
уклоняться от знания!"
- Скажите мне вот что, Юра,- игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к
Зискинду,- вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться
относительно башни, ерзать?
- Таращанск будет,- без раздумий ответил тот.- Чем выше, тем страшнее.
Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.
- Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? -
отчаянно вскричал Буров.- Эвакуация и все?.. Значит, вы Волкова не на пушку
брали? Метапульсации выпятятся, да?
- Да. И будет... шаротрясение,- Пец коротко усмехнулся:
нашлось слово.- Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.
- Сейчас?! А что же вы раньше-то!..- так и взвился Буров.
- Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше,- остановил его Зискинд,
который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.- В конце концов,
вы и сами этого хотели.
- Что я хотел? Разве я так хотел! - не унимался тот. Повернул
искаженное лицо к директору: - Валерьян Вениаминович, так это мое назначение
- скоропалительное, с бухты-барахты... тоже туфта? Чтобы энергичней выгонял,
да?
И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось,
что он очень хочет, чтобы ответили "нет", примет любое объяснение.
Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости - потому что не он
решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная
незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии - от
арестанта до президента - в сравнении с основной должностью всех людей, что
он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором.
- Да, Витя,- сердито ответил за него архитектор.- Вы же поняли, что да.
И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что
делать дальше.
- Хорошо! - тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его
щек.- Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо... Что
делать, что?
- Вот! - Пец тронул за плечо шофера.- Сейчас Остановите! Машина
находилась в километре от Шара. Он, башня, зона - были видны громадиной на
половину неба. Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара возникла
ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды, но настолько
ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им здания выглядели
блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились, тревожно глядели на Шар.
Метапульсация вынесла в переходный слой одну из звезд, понял Пец. Как и
вчера, когда Корнев метнулся к ядру - и обжегся.
- Как и вчера, слышите, Юра, как вчера! - Он схватил за руку
архитектора, говорил не заботясь, поймет ли тот.- Таращанск - и котлован под
башню, вспышка-звезда вчера, от Корнева, и сейчас... Ведь то же самое
делается-то! Да и как иначе.
А в Шаре уже все изменилось - с быстротой, обеспечиваемой ускоренным
временем. Ядро и верх башни окутались мутью; там будто что-то взорвалось.
Серая муть ринулась вниз, замедляясь в падении. Затем от земли плавно
поднялось облако пыли.
- Что же вы наделали, папа Пец! - горевал рядом Буров.- Ведь если Шар
оторвется, то конец всему, не только башне - изменению судеб человечества!
- О Витя! Чего стоит человечество, если судьба его зависит от прочности
четырех канатов!
Конец слов Пеца заглушил налетевший со стороны Шара грохот, гром, рев.
- В машину!
Шар уцелел, удержался над башней. Только что-то вибрировало в нем,
распространяя пыль, шум и сотрясения воздуха. Все это нарастало навстречу
несшейся по бетонным плитам "Волге".
- Что делается, сколько добра пропадет! - приговаривал шофер,
наклоняясь к рулю, будто под обстрелом.
- Надо канаты ослабить, вот что! Тогда сеть выдержит.
- А башня?
- Считайте, что ее нет. Есть стройплощадка для Шаргорода.
- Как канаты-то?
- Автоматический регулятор натяжения отключить. Он в координаторе, я
знаю где!
- Ох, что там делается! Сколько еще будет ударов Метапульсаций, Вэ-Вэ?
Вот опять...
- С десяток, сейчас должны кончиться. Но там, похоже, не только это...
Они говорили все разом, кричали, пересиливая нарастающий шум, и
смотрели, думали, примеривались к катастрофе.
И тень Корнева незримо неслась над машиной, именно ему адресовал Пец
свои мысли-чувства сейчас: "...потому что все двояко, Саша. Один по внешним
наблюдениям процесс разноса, разрушения, даже вспышки - различен по сути. Он
- бедствие, катастрофа, горе, если разумные существа там не поняли жизнь, не
поднялись над ее явлениями, не овладели ими. И он же - победа, освобождение,
переход к освоению более обширного мира, если поняли и овладели. Делаться
все равно что-то будет - так лучше пусть по-нашему. Не выделяться энергия -
и психическая, интеллектуальная, от растекания времени - не может, как не
могут не светить звезды.
...У цивилизаций все, как и у людей, Саша. Человеку - настоящему - если
и докажут, что поглотившая его ум большая цель недостижима, многие
пробовали, не добились, только сложили головы, то он, вникнув, все равно