Страница:
довольно мягко на почву кремнисто-глинистую, но без воды... Сам факт, что от
них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную весомый предмет и там вместе с
планетой сгинул, но перед тем известил, что и в MB справедлива таблица
Менделеева, произвел сильное действие на умы. Идеи, замыслы, проекты у
"эмвэшников" понеслись вскачь:
- измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их
плотности, влажности, температуры, движение ветров;
- изучить магнитные поля, радиационные, электрические... все, какие
обнаружатся;
- обнаружить радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных
стадиях эволюции планет;
- поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору...
...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных
решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат, тоже
потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных иллюстраций,
теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем проверочных зондов и
замеров, новых обработок результатов, уточнения или ниспровержения теорий.
Словом, впереди намечалось нечто необъятное и на всю жизнь. (Миша Панкратов
в далеких закидонах мысли все-таки задумчиво посматривал на Васюка и
Любарского: как их в случае чего возвращать-то? Реле, конечно, всюду
поставим бесконтактные, электронные...)
В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько
овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников
лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все масштабы,
образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой робела душа и
которая в силу наглядности не допускала двух толкований. Забыли, что
исследуют так - копируя обычные космические изыскания - микроскопическую
часть Единого.
Первым опомнился Васюк-Басистов.
- Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы,
похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем
зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций, напряженностей,
влажностей, активностей... и что из этого?
На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других
неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением
Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением:
- Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели
непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики исследуют
фразу "убейте брата моего"?
Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не
поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их
славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину - ровненько.
Буров даже сказал: "Ого!"
И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества,
квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное,
ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе планеты
до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки земной поверхности
фотографируют со спутников и околоземных космических кораблей.
2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что
можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами Меняющейся
Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со
спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют", пилотируемых кораблей
"Союз". Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные водоемы -
темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и массивы; даже
рельефно ветвистые очертания ледников на их спинах невозможно было спутать с
облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые
лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах
долины рек - а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись темными
тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились.
Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки
цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом
различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну, хорошо:
Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала - относительно дикие
места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто на сто
километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом 5 км/см - тот
именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический Севастополь,
и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах отдыха,
портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и миллионы
жиреющих на них местных жителей... и ничего! Севастопольская бухта есть -
Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни
Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от
него, напротив, хорошо заметны.
Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми
прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на снимках
Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов русских
незаметен).
Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и
промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых
мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в
крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов, коих
полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством.
- Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я
инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я
же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы
отрапортовать, а потом забыли убрать...
- А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша
Панкратов.
- Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не
победить колхозный строй?!
- На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или
проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они
разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы
государств. Как тогда опознать их цивилизацию?
- Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину
ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих
себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от
таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с двухсот
километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация?
Существуем ли мы?!
- Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и
вбок,- просто - не выделяется.
...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными
обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли
различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее, тем
более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие -
становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как
известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на
задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ и
системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от
мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты ручек и
касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки и миллиарды
лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и интервалы, а содержащие
все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и распад миров,- двойственность
эта равняла и смешивала то, что равнять и смешивать нельзя: обычных людей -
и вселенные, рассчитанный на тысячелетия путь познания с одним актом
наблюдения. Да, они наловчились мять неоднородное пространство-время, как
пластилин, как глину. Но и Меняющаяся Вселенная силой своих впечатлений
давила на их психику и интеллект, деформировала, испытывала, как
ответственные узлы и детали ракет.
Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими
глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У одних
повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в отрешенность, в
транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в автоматическом поиске и
прокручиваемых потом в просмотровом зале, были не столь сокрушительны
(спасибо вам, кино и телевидение!), но и после них требовалось время и
покой, чтобы прийти в себя.
И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели
они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли
горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может
возмутиться в любой момент.
И неправдоподобно выглядело ночное небо над Катаганью - скупое
звездами, к тому же в большинстве тусклыми, в рисунках созвездий, не
сверкающее радиозвездами, новыми и сверхновыми.
А поверни рукоятку - и все оживет, заходит ходуном, заблистает,
проявятся держащие наш мир мощные силы. А потом рукоятку обратно - и все
застынет в новой обычной реальности.
Обычная реальность была теперь для них не только одной из многих - но и
неглавной. Она не могла казаться им главной.
У Валерьяна Вениаминовича, бывалого человека, в те редкие минуты, когда
удавалось смотреть на все отстраненно, их положение в этой стадии
исследования MB ассоциировалось с июнем 41 года, с началом войны, которое
для многих сразу и начисто отсекло проблемы обычной жизни, попятило
неповторимые индивидуальности, объединило в одной цели: воевать и победить.
Только здесь было серьезней, чем на войне. Там люди противостоят людям
- они столкнулись со сверхчеловеческим, беспощадным к иллюзиям Знанием. На
войне ясно, как добиться успеха:
числом, уменьем, техникой, умом, отвагой, выносливостью, трудами,
наконец; здесь же неясно было, в чем окончательный успех их исследований, не
к поражению ли ведет каждый новый результат, вывод и факт? На войне
известно, что может потерять сражающийся: кровь, здоровье, жизнь,- здесь не
было известно что, но уже ясно становилось, что гораздо больше.
Укрепи свой дух, читатель! Ты будешь сражаться вместе с ними.
Мы готовы согласиться с существованием во Вселенной разумных ящеров,
рыб, гадов, пауков, если они занимаются тем, чем и мы: зарабатывают на
жизнь, делают карьеру, борются за успех и блага... Это куда легче, нежели,
признать разумным человека, который раздает свое имущество или жертвует
собой ради истины.
К. Прутков-инженер. Мысль No 175.
Многоствольные деревья с не то сросшимися, не то сплетшимися ветвями и
извитыми, будто пиявки в судорогах, листьями сиреневого цвета. Слева сизый
полумрак зарослей, справа - опушка, за ней одинаковой формы холмы уходят в
перспективу.
Перемена плана, вид сверху:
- деревья слились в массив с черной полоской тени. Далее волнистая
сизая степь, длинное озеро, по берегу какие-то предметы размытых очертаний.
Приближение, наводка на резкость:
- грубо сделанная (но несомненно сделанная) изгородь из жердей и
суковатых столбов; она охватывает изрядный пятиугольник степи между озером и
лесом. В нем пятна сооружений - их равно можно принять и за оранжереи с
двускатными крышами, и за погреба. Расположены они не без намека на
планировку.
От крайнего "погреба" удалялось в глубину кадра существо.
Возврат, замедленная прокрутка: существо шествовало на двух толстых
тумбообразных ногах с впивающимися в почву темными когтями, волочило мощный,
сходящийся на клин серый хвост; бочонкообразное туловище с острым хребтом
наклонено чуть вперед и без плеч переходит в длинную шею, которую венчает
приплюснутая голова.
Существо удалилось не обернувшись.
Пауза за время которой порыв ветра там, провел вмятину по сплетшимся
кронам их деревьев.
Из леса появились трое существ, похожих на первое: двое крупных, до
половины роста деревьев, третье поменьше и поюрчее. Они, плавно шагая на
когтистых лапах-тумбах, направились к изгороди. Меньшее опередило, возле
ограды огляделось, вытягивая жирафью шею и поводя сплюснутой головой с
выпуклыми глазами и вытянутыми вперед треугольными челюстями...
- Ящер! - сказал Любарский.
...Затем обернулось, коротко и изящно мотнуло головой.
У смотревших сильнее забились сердца: в изяществе этого движения
чувствовалась высокая организация, не как у животных. Это был явный жест,
сигнал тем двоим.
Двое других существ ускорили шаги, выступили из длинной тени деревьев.
Небольшими верхними конечностями они тащили нечто похожее на волокушу с
двумя оглоблями: одно за правую, другое за левую.
Эти двое направились за левый угол изгороди. Там одно существо, ловко
оттолкнувшись ногами и хвостом, прыгнуло через жерди и, пригнувшись так, что
шея оказалась на уровне длинных крыш, двинулось к ближнему сооружению,
исчезло в нем - и тотчас вернулось, прижимая к чешуистой груди что-то
светлое, похожее и на большую каплю, и на мешок...
Шел сеанс в просмотровом зале. Присутствовали Корнев, Любарский,
Васюк-Басистов, Миша Панкратов, Буров - и даже Герман Иванович Ястребов,
который наконец уверовал, что светящие из глубин Шара живчики - настоящие
галактики и звезды, хотя так и не понял: зачем?.. Поскольку почти все
помногу раз внедрялись в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную, то для них все
происходило как бы в натуре, на висящей над куполом, головокружительно
приблизившейся пятой планете белого карлика в рукаве галактики типа Рыб No 89
562 на спаде ее второй пульсации. И казалось, что застыла Меняющаяся
Вселенная, затаила порождающее звезды и сдвигающее материки дыхание, пока у
леса, у изгороди эти существа совершали исполненные особого значения
действия.
Смотрели пленку, снятую в замедлении почти один к одному (и от этого
"почти" не было уверенности, что синее там действительно синее, а сиреневое
- сиреневое), редкую по отчетливости картины. В натуре, из кабины, следует
оговорить сразу, такое никто не наблюдал: для съемок в режиме максимального
сближения кабину ГиМ запускали без людей, в автоматический персептронный
поиск. Потому что режим этот, придуманный суперэлектриками Корневым и
Буровым, сильно отдавал - это еще если оценивать деликатно - техническим
авантюризмом: поля, импульсами выносившие кабину в MB, к звезде, к планете,
к намеченной области ее и к намеченному малому участку этой области,- были
запредельными для материалов системы ГиМ. От них во всех изоляторах и
воздушных промежутках мог развиться электрический пробой - с грозовыми
сокрушительными последствиями. Такие же поля подавали на "пространственные
линзы", гладко и круто выгибая их в максимальном увеличении. Единственное,
что не давало развиться необратимому электропробою,- это краткость импульсов
внизу, в устройствах на крыше и генераторной галерее; чем короче они, тем
дальше за миллион вольт в каждом каскаде можно перехлестнуть. Вверху же,
вблизи MB, они оказывались достаточно долгими для синхронизованного с
движением светил и миров поиска автомата, даже для прямых натуральных
съемок.
С учетом опасности этого дела Валерьян Вениаминович отобрал у всех
причастных к исследованию MB подписку: не подниматься в таком режиме в
кабине и не разрешать делать это другим. Только автомат мог искать в MB
размыто заданные на экране его дисплея образы. "Пойди туда - не знаю куда,
найди то - не знаю что",- определял эту программу Любарский.
"Автоматизированная рыбная ловля",-высказывался о данном методе Буров; Миша
Панкратов уточнял: "... и не всех рыб, а только пескарей от пяти до шести
сантиметров, и только самцов". Аналогия с уженьем рыбы действительно
позволяла понять изъяны способа: можно обучить автомат насаживать червяка на
крючок, забрасывать удочку, следить за поплавком и даже дергать, когда
клюет, но чтобы бездушная машина могла угадать место, где стоит забрасывать,
или уловить момент, когда рыба повела, и подсечь ее... это уж извините!
Человеческая интуиция неавтоматизируема, у кибернетиков на этот счет никаких
идей нет и не предвидится.
Трудность была еще и в том, что в максимальном сближении не только поля
- все управляющие схемы работали на пределе возможного, на том пределе,
когда сказываются (и, что хуже, складываются) их погрешности: неточности
частот и потенциалов, даже "шум электронов". Поэтому близкие съемки, как
правило, оказывались размытыми. Между тем, даже при полной отчетливости
угадать в чуждом мире что есть что - задача непростая; а уж коли |
нечетко... Человек в кабине смог бы, руководствуясь чутьем, точнее,
ювелирной, прецезионней все подстроить - уловить миг отчетливой ясности. А
автомат - хоть и самый сложный, обучаемый, универсальный - электронная
скотина, не умнее лошади.
И наконец, где - в пространстве и во времени - стоило на
планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки,
перспективные насчет того самого... ну, эдакого. Нашенского. То есть,
конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не
фантасты, слава богу),- но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с
конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если
высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими
разумность. Так - где?
В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях "эмвэшники" пришли к
тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии
конца жизни планеты. Либо - для планет, кои многими волнами-ступеньками
набирают свой наиболее красивый и устойчивый (т. н. экстремальный) облик и
так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают,- на стадиях
смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима
"кадр-век" переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее
перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей.
"Вы еще чирьями их назовите!" - брезгливо поморщился Пец, когда услышал
впервые на семинаре это название. "На чирьи, уважаемый Валерьян
Вениаминович, более всего похожи вулканы,- парировал Любарский.- В
частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках - Камчатки
нашей, например. А их извержения с истечением лавы - на то, как чирей
прорывается. Свищи же подобны немного им, немного пузырям... И то, и другое
- ни то, ни другое".
Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на
стадиях формирования тверди; даже еще точнее - сразу после этого: когда
очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных
местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется... и наконец опадает,
застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все
мельчали и редели, сходили на нет - на конечной же они, возникнув, росли
числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной
активности), пока все не завершалось общим смешением.
Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку
и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и
планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный
укол, под наш масштаб "здесь-сейчас"?
...Материк, контурами похожий на спящую кошку,- зафиксированный вблизи
перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме
"кадр-десятилетие", изменение цветов, тепловые излучения) свищ.
Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных
линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от
серебристо-голубого до серо-зеленого,- настройка на перспективу: поверхность
и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные
закатные (восходные?) тени от холмов - но сориентироваться можно.
И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые
смерчи - внизу пошире, вверху поуже - в форме гиперболоидов вращения. Одни
вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры,
уносятся вдаль между холмов... Что это: существа? Атмосферное явление? Сами
ли они размыты - или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково
сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считанные
секунды видении.
В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи "не
то", что искать их не надо.
...Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой:
блуждают по накрененной серой равнине огни - большей частью локальные,
подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни
вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме - и так же согласно меняют цвет
от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще
огни ли это - может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно
определить размеры их, темп движений - потому что ничто на равнине не
годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам,
охватывали их, ярко разгорались - так, что освещали черный извилистый след
за собой - неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение
огненных мошек.
- Строго говоря,- сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту
пленку,- горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и
там важны калории.
- А мышление тоже окислительный процесс?! - раздраженно повернулся к
нему Корнев.
- М-м... не знаю,- астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с
таким сердцем,- не думаю...
- Конечно, Александр Иванович,- подал голос Миша Панкратов.- Творческое
горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.
- А, да поди ты, трепач! - с досадой пробормотал главный. Персептрону
откорректировали, что и это - "не то".
...и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая
сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько
тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью
и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление
во времени - и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то.
Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то
продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка
изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало
оно боками расплывчатые сизые заросли... Тем не менее это было свое,
понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей
очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем
более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных
режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки,
горные хребты, моря... но у них это было просто так. А у расплывчатого не то
кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось,
что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по
сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало
невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение.
Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный
резонанс.
Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это "то". Улов стал
попадаться чаще:
- Центральное скопление галактик в шторме, звезда с единственной
планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из
всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на
четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с
ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока - похоже, шел
водопой (впрочем, может, и не "водо-"). И по другому берегу потока змеились,
не пересекаясь, узкие желтые полосы - "коровьи тропы". Это, хоть и сильно
дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к
чему-то (к ручью) склониться, чтобы "попить", и затем двигаться с целью
дальше, "пастись".
- Окраина скопления галактик в иной Метапульсации, ядро
"Андромеды-187", Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли
сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер...
...И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в
сечении, ребристое (или гофрированное?) - полосы играют в такт изгибам.
Сдвиг в тепловой спектр - светится долгое, светится, зараза: впереди по
движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды -
существо! За ним среди пятен-валунов остается гладкий след-желоб. Вот
приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось
туда целиком. Может быть, не змея это, не гигантский червь - транспорт?!
...А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви
за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И
продолговатые юркие комочки возле. Их что-то испугало - спрятались меж
корней. По движениям ясно было, что от страха прятались.
- Как просто все, как глупо...- задумчиво прокомментировал Толюня эти
кадры, когда зажгли свет.- Даже пошло.
- О чем ты? - спросил Корнев.
- О жизни нашей. И об ассимиляции-диссимиляции как ее основе. Знаете,
почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда
стремится и чего боится? - Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех.-
них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную весомый предмет и там вместе с
планетой сгинул, но перед тем известил, что и в MB справедлива таблица
Менделеева, произвел сильное действие на умы. Идеи, замыслы, проекты у
"эмвэшников" понеслись вскачь:
- измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их
плотности, влажности, температуры, движение ветров;
- изучить магнитные поля, радиационные, электрические... все, какие
обнаружатся;
- обнаружить радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных
стадиях эволюции планет;
- поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору...
...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных
решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат, тоже
потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных иллюстраций,
теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем проверочных зондов и
замеров, новых обработок результатов, уточнения или ниспровержения теорий.
Словом, впереди намечалось нечто необъятное и на всю жизнь. (Миша Панкратов
в далеких закидонах мысли все-таки задумчиво посматривал на Васюка и
Любарского: как их в случае чего возвращать-то? Реле, конечно, всюду
поставим бесконтактные, электронные...)
В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько
овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников
лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все масштабы,
образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой робела душа и
которая в силу наглядности не допускала двух толкований. Забыли, что
исследуют так - копируя обычные космические изыскания - микроскопическую
часть Единого.
Первым опомнился Васюк-Басистов.
- Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы,
похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем
зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций, напряженностей,
влажностей, активностей... и что из этого?
На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других
неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением
Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением:
- Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели
непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики исследуют
фразу "убейте брата моего"?
Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не
поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их
славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину - ровненько.
Буров даже сказал: "Ого!"
И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества,
квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное,
ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе планеты
до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки земной поверхности
фотографируют со спутников и околоземных космических кораблей.
2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что
можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами Меняющейся
Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со
спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют", пилотируемых кораблей
"Союз". Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные водоемы -
темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и массивы; даже
рельефно ветвистые очертания ледников на их спинах невозможно было спутать с
облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые
лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах
долины рек - а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись темными
тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились.
Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки
цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом
различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну, хорошо:
Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала - относительно дикие
места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто на сто
километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом 5 км/см - тот
именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический Севастополь,
и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах отдыха,
портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и миллионы
жиреющих на них местных жителей... и ничего! Севастопольская бухта есть -
Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни
Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от
него, напротив, хорошо заметны.
Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми
прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на снимках
Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов русских
незаметен).
Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и
промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых
мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в
крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов, коих
полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством.
- Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я
инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я
же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы
отрапортовать, а потом забыли убрать...
- А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша
Панкратов.
- Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не
победить колхозный строй?!
- На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или
проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они
разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы
государств. Как тогда опознать их цивилизацию?
- Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину
ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих
себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от
таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с двухсот
километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация?
Существуем ли мы?!
- Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и
вбок,- просто - не выделяется.
...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными
обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли
различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее, тем
более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие -
становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как
известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на
задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ и
системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от
мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты ручек и
касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки и миллиарды
лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и интервалы, а содержащие
все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и распад миров,- двойственность
эта равняла и смешивала то, что равнять и смешивать нельзя: обычных людей -
и вселенные, рассчитанный на тысячелетия путь познания с одним актом
наблюдения. Да, они наловчились мять неоднородное пространство-время, как
пластилин, как глину. Но и Меняющаяся Вселенная силой своих впечатлений
давила на их психику и интеллект, деформировала, испытывала, как
ответственные узлы и детали ракет.
Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими
глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У одних
повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в отрешенность, в
транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в автоматическом поиске и
прокручиваемых потом в просмотровом зале, были не столь сокрушительны
(спасибо вам, кино и телевидение!), но и после них требовалось время и
покой, чтобы прийти в себя.
И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели
они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли
горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может
возмутиться в любой момент.
И неправдоподобно выглядело ночное небо над Катаганью - скупое
звездами, к тому же в большинстве тусклыми, в рисунках созвездий, не
сверкающее радиозвездами, новыми и сверхновыми.
А поверни рукоятку - и все оживет, заходит ходуном, заблистает,
проявятся держащие наш мир мощные силы. А потом рукоятку обратно - и все
застынет в новой обычной реальности.
Обычная реальность была теперь для них не только одной из многих - но и
неглавной. Она не могла казаться им главной.
У Валерьяна Вениаминовича, бывалого человека, в те редкие минуты, когда
удавалось смотреть на все отстраненно, их положение в этой стадии
исследования MB ассоциировалось с июнем 41 года, с началом войны, которое
для многих сразу и начисто отсекло проблемы обычной жизни, попятило
неповторимые индивидуальности, объединило в одной цели: воевать и победить.
Только здесь было серьезней, чем на войне. Там люди противостоят людям
- они столкнулись со сверхчеловеческим, беспощадным к иллюзиям Знанием. На
войне ясно, как добиться успеха:
числом, уменьем, техникой, умом, отвагой, выносливостью, трудами,
наконец; здесь же неясно было, в чем окончательный успех их исследований, не
к поражению ли ведет каждый новый результат, вывод и факт? На войне
известно, что может потерять сражающийся: кровь, здоровье, жизнь,- здесь не
было известно что, но уже ясно становилось, что гораздо больше.
Укрепи свой дух, читатель! Ты будешь сражаться вместе с ними.
Мы готовы согласиться с существованием во Вселенной разумных ящеров,
рыб, гадов, пауков, если они занимаются тем, чем и мы: зарабатывают на
жизнь, делают карьеру, борются за успех и блага... Это куда легче, нежели,
признать разумным человека, который раздает свое имущество или жертвует
собой ради истины.
К. Прутков-инженер. Мысль No 175.
Многоствольные деревья с не то сросшимися, не то сплетшимися ветвями и
извитыми, будто пиявки в судорогах, листьями сиреневого цвета. Слева сизый
полумрак зарослей, справа - опушка, за ней одинаковой формы холмы уходят в
перспективу.
Перемена плана, вид сверху:
- деревья слились в массив с черной полоской тени. Далее волнистая
сизая степь, длинное озеро, по берегу какие-то предметы размытых очертаний.
Приближение, наводка на резкость:
- грубо сделанная (но несомненно сделанная) изгородь из жердей и
суковатых столбов; она охватывает изрядный пятиугольник степи между озером и
лесом. В нем пятна сооружений - их равно можно принять и за оранжереи с
двускатными крышами, и за погреба. Расположены они не без намека на
планировку.
От крайнего "погреба" удалялось в глубину кадра существо.
Возврат, замедленная прокрутка: существо шествовало на двух толстых
тумбообразных ногах с впивающимися в почву темными когтями, волочило мощный,
сходящийся на клин серый хвост; бочонкообразное туловище с острым хребтом
наклонено чуть вперед и без плеч переходит в длинную шею, которую венчает
приплюснутая голова.
Существо удалилось не обернувшись.
Пауза за время которой порыв ветра там, провел вмятину по сплетшимся
кронам их деревьев.
Из леса появились трое существ, похожих на первое: двое крупных, до
половины роста деревьев, третье поменьше и поюрчее. Они, плавно шагая на
когтистых лапах-тумбах, направились к изгороди. Меньшее опередило, возле
ограды огляделось, вытягивая жирафью шею и поводя сплюснутой головой с
выпуклыми глазами и вытянутыми вперед треугольными челюстями...
- Ящер! - сказал Любарский.
...Затем обернулось, коротко и изящно мотнуло головой.
У смотревших сильнее забились сердца: в изяществе этого движения
чувствовалась высокая организация, не как у животных. Это был явный жест,
сигнал тем двоим.
Двое других существ ускорили шаги, выступили из длинной тени деревьев.
Небольшими верхними конечностями они тащили нечто похожее на волокушу с
двумя оглоблями: одно за правую, другое за левую.
Эти двое направились за левый угол изгороди. Там одно существо, ловко
оттолкнувшись ногами и хвостом, прыгнуло через жерди и, пригнувшись так, что
шея оказалась на уровне длинных крыш, двинулось к ближнему сооружению,
исчезло в нем - и тотчас вернулось, прижимая к чешуистой груди что-то
светлое, похожее и на большую каплю, и на мешок...
Шел сеанс в просмотровом зале. Присутствовали Корнев, Любарский,
Васюк-Басистов, Миша Панкратов, Буров - и даже Герман Иванович Ястребов,
который наконец уверовал, что светящие из глубин Шара живчики - настоящие
галактики и звезды, хотя так и не понял: зачем?.. Поскольку почти все
помногу раз внедрялись в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную, то для них все
происходило как бы в натуре, на висящей над куполом, головокружительно
приблизившейся пятой планете белого карлика в рукаве галактики типа Рыб No 89
562 на спаде ее второй пульсации. И казалось, что застыла Меняющаяся
Вселенная, затаила порождающее звезды и сдвигающее материки дыхание, пока у
леса, у изгороди эти существа совершали исполненные особого значения
действия.
Смотрели пленку, снятую в замедлении почти один к одному (и от этого
"почти" не было уверенности, что синее там действительно синее, а сиреневое
- сиреневое), редкую по отчетливости картины. В натуре, из кабины, следует
оговорить сразу, такое никто не наблюдал: для съемок в режиме максимального
сближения кабину ГиМ запускали без людей, в автоматический персептронный
поиск. Потому что режим этот, придуманный суперэлектриками Корневым и
Буровым, сильно отдавал - это еще если оценивать деликатно - техническим
авантюризмом: поля, импульсами выносившие кабину в MB, к звезде, к планете,
к намеченной области ее и к намеченному малому участку этой области,- были
запредельными для материалов системы ГиМ. От них во всех изоляторах и
воздушных промежутках мог развиться электрический пробой - с грозовыми
сокрушительными последствиями. Такие же поля подавали на "пространственные
линзы", гладко и круто выгибая их в максимальном увеличении. Единственное,
что не давало развиться необратимому электропробою,- это краткость импульсов
внизу, в устройствах на крыше и генераторной галерее; чем короче они, тем
дальше за миллион вольт в каждом каскаде можно перехлестнуть. Вверху же,
вблизи MB, они оказывались достаточно долгими для синхронизованного с
движением светил и миров поиска автомата, даже для прямых натуральных
съемок.
С учетом опасности этого дела Валерьян Вениаминович отобрал у всех
причастных к исследованию MB подписку: не подниматься в таком режиме в
кабине и не разрешать делать это другим. Только автомат мог искать в MB
размыто заданные на экране его дисплея образы. "Пойди туда - не знаю куда,
найди то - не знаю что",- определял эту программу Любарский.
"Автоматизированная рыбная ловля",-высказывался о данном методе Буров; Миша
Панкратов уточнял: "... и не всех рыб, а только пескарей от пяти до шести
сантиметров, и только самцов". Аналогия с уженьем рыбы действительно
позволяла понять изъяны способа: можно обучить автомат насаживать червяка на
крючок, забрасывать удочку, следить за поплавком и даже дергать, когда
клюет, но чтобы бездушная машина могла угадать место, где стоит забрасывать,
или уловить момент, когда рыба повела, и подсечь ее... это уж извините!
Человеческая интуиция неавтоматизируема, у кибернетиков на этот счет никаких
идей нет и не предвидится.
Трудность была еще и в том, что в максимальном сближении не только поля
- все управляющие схемы работали на пределе возможного, на том пределе,
когда сказываются (и, что хуже, складываются) их погрешности: неточности
частот и потенциалов, даже "шум электронов". Поэтому близкие съемки, как
правило, оказывались размытыми. Между тем, даже при полной отчетливости
угадать в чуждом мире что есть что - задача непростая; а уж коли |
нечетко... Человек в кабине смог бы, руководствуясь чутьем, точнее,
ювелирной, прецезионней все подстроить - уловить миг отчетливой ясности. А
автомат - хоть и самый сложный, обучаемый, универсальный - электронная
скотина, не умнее лошади.
И наконец, где - в пространстве и во времени - стоило на
планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки,
перспективные насчет того самого... ну, эдакого. Нашенского. То есть,
конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не
фантасты, слава богу),- но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с
конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если
высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими
разумность. Так - где?
В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях "эмвэшники" пришли к
тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии
конца жизни планеты. Либо - для планет, кои многими волнами-ступеньками
набирают свой наиболее красивый и устойчивый (т. н. экстремальный) облик и
так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают,- на стадиях
смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима
"кадр-век" переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее
перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей.
"Вы еще чирьями их назовите!" - брезгливо поморщился Пец, когда услышал
впервые на семинаре это название. "На чирьи, уважаемый Валерьян
Вениаминович, более всего похожи вулканы,- парировал Любарский.- В
частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках - Камчатки
нашей, например. А их извержения с истечением лавы - на то, как чирей
прорывается. Свищи же подобны немного им, немного пузырям... И то, и другое
- ни то, ни другое".
Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на
стадиях формирования тверди; даже еще точнее - сразу после этого: когда
очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных
местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется... и наконец опадает,
застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все
мельчали и редели, сходили на нет - на конечной же они, возникнув, росли
числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной
активности), пока все не завершалось общим смешением.
Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку
и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и
планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный
укол, под наш масштаб "здесь-сейчас"?
...Материк, контурами похожий на спящую кошку,- зафиксированный вблизи
перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме
"кадр-десятилетие", изменение цветов, тепловые излучения) свищ.
Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных
линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от
серебристо-голубого до серо-зеленого,- настройка на перспективу: поверхность
и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные
закатные (восходные?) тени от холмов - но сориентироваться можно.
И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые
смерчи - внизу пошире, вверху поуже - в форме гиперболоидов вращения. Одни
вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры,
уносятся вдаль между холмов... Что это: существа? Атмосферное явление? Сами
ли они размыты - или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково
сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считанные
секунды видении.
В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи "не
то", что искать их не надо.
...Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой:
блуждают по накрененной серой равнине огни - большей частью локальные,
подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни
вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме - и так же согласно меняют цвет
от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще
огни ли это - может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно
определить размеры их, темп движений - потому что ничто на равнине не
годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам,
охватывали их, ярко разгорались - так, что освещали черный извилистый след
за собой - неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение
огненных мошек.
- Строго говоря,- сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту
пленку,- горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и
там важны калории.
- А мышление тоже окислительный процесс?! - раздраженно повернулся к
нему Корнев.
- М-м... не знаю,- астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с
таким сердцем,- не думаю...
- Конечно, Александр Иванович,- подал голос Миша Панкратов.- Творческое
горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.
- А, да поди ты, трепач! - с досадой пробормотал главный. Персептрону
откорректировали, что и это - "не то".
...и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая
сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько
тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью
и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление
во времени - и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то.
Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то
продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка
изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало
оно боками расплывчатые сизые заросли... Тем не менее это было свое,
понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей
очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем
более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных
режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки,
горные хребты, моря... но у них это было просто так. А у расплывчатого не то
кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось,
что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по
сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало
невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение.
Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный
резонанс.
Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это "то". Улов стал
попадаться чаще:
- Центральное скопление галактик в шторме, звезда с единственной
планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из
всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на
четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с
ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока - похоже, шел
водопой (впрочем, может, и не "водо-"). И по другому берегу потока змеились,
не пересекаясь, узкие желтые полосы - "коровьи тропы". Это, хоть и сильно
дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к
чему-то (к ручью) склониться, чтобы "попить", и затем двигаться с целью
дальше, "пастись".
- Окраина скопления галактик в иной Метапульсации, ядро
"Андромеды-187", Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли
сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер...
...И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в
сечении, ребристое (или гофрированное?) - полосы играют в такт изгибам.
Сдвиг в тепловой спектр - светится долгое, светится, зараза: впереди по
движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды -
существо! За ним среди пятен-валунов остается гладкий след-желоб. Вот
приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось
туда целиком. Может быть, не змея это, не гигантский червь - транспорт?!
...А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви
за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И
продолговатые юркие комочки возле. Их что-то испугало - спрятались меж
корней. По движениям ясно было, что от страха прятались.
- Как просто все, как глупо...- задумчиво прокомментировал Толюня эти
кадры, когда зажгли свет.- Даже пошло.
- О чем ты? - спросил Корнев.
- О жизни нашей. И об ассимиляции-диссимиляции как ее основе. Знаете,
почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда
стремится и чего боится? - Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех.-