Страница:
- Ага! - изменившимся голосом сказал астрофизик.- Это, похоже, она. Как
у вас, Вэ-Вэ?
- Вижу на всех экранах,- сказал Пец.- Яркость нарастает.
- Давайте помалу, Александр Иванович. Старайтесь больше временем, чем
пространством.
- Сейчас...- Корнев склонился к пульту.- Не ошибиться бы для начала.
Включаю.
Он медленно вводил напряжение на верхних и нижних электродах. Валерьян
Вениаминович почти чувственно представлял, как кабину с ними спрессовываемая
полями неоднородность выталкивает, выносит наверх, в микроквантовое
пространство, в MB. И точно: кольца белых электродов, смутно белевшие над
куполом, стали быстро расширяться - и сгинули в темноте. Они остались,
какими и были, понимал умом Пец, это съежилось пространство-время внутри;
кольца теперь охватывают не десятки метров, а миллиарды километров.
Одновременно вверху Меняющаяся Вселенная, вот только сейчас еще
представлявшая собою обозримую взглядом область волнующегося светлого тумана
с вихревыми вкраплениями, разрасталась во все стороны над куполом,
разрасталась величественно и прекрасно. Туман таял, очистившееся
пространство открыло головокружительные дали: мириады галактик мерцали и
роились там, будто снежинки у фонаря!
Корнев наддал еще - и вихревое "мерцание" в центре неба, на которое
нацелил кабину Любарский, стало стремительно надвигаться и расти. Сначала
это было вьющееся - блестящей воронкой в черной воде - переливчатое
свечение; от него отделился и сносился влево завиток. По мере
нарастания-приближения исчезало впечатление потока с круговертями - образ
вихря становился трехмерным, застывшим. Вот сплошное свечение его
разделилось, начиная от середины, на множество колышущихся и мигающих в
сложном ритме черточек: пошла стадия звездообразования. Теперь сверху
надвигался пульсирующий звездный шар с размытыми краями, который обнимали
три далеко уходящих в черноту, искривленных и нестерпимо блистающих рукава.
- Временем больше, Саша, временем. - приказывал и молил Варфоломей
Дормидонтович.
Тот подбавил поля: черточки наверху из голубых стали белыми,
сократились до ярких точек. Вращение вихря прекратилось. Галактика,
трехрукавная спиральная галактика надвигалась на купол из тьмы несчитанными
миллиардами звезд, необычным, ни с чем не сравнимым светом озаряя обращенные
к ней лица троих.
- Стоп! - сказал Пец (у него сильно билось сердце).- Что на приборах,
Саша?
- Еще не исчерпали и половины возможного: на электродах "Время" по
четыреста пятьдесят киловольт на каскад, на пространственных - по пятьсот
киловольт. Двинула дальше?
- Давайте,- поддерживал Любарский.
- Только помалу, с паузами после каждой сотни киловольт,- дополнил
директор.- И... не более восьмисот на каскад.
Корнев тронул рукоятки, стрелки киловольтметров поползли вправо.
Электрические поля наращивали и напрягали незримый "пространственный шприц",
который теперь прокалывал почти весь барьер неоднородности. Вне "шприца"
физические расстояния от них до башни соизмерялись с галактическими. Кабина
в верхнем кончике электрической "иглы" воткнулась в MB, в Галактику.
Кабина входила в галактику - и та теряла образ цельного вихря,
растекалась во все стороны необозримо. Унеслось влево ее звездное ядро,
отмахнул за купол один рукав. Вошли во второй - и развернулось вверху
звездное небо, на первый взгляд чем-то даже подобное видимому над Землей.
Как и в обычном небе, здесь тьму разделяла наклоненная и размытая полоса из
множества звездных точек: проекция плоскости вихря, здешний млечный путь.
Яркие близкие звезды образовали характерные фигуры, хотелось даже поискать
среди них Орион, Плеяды, Медведиц, Кассиопею - или, не обнаружив, дать
название здешним созвездиям: вот Паук, вон Ожерелье, Ромб, Кленовый Лист,
Профиль... Сходство было и в том, что звезды мерцали, меняли цвета от
красного на зеленый, от голубого на желтый - будто во влажной послегрозовой
атмосфере.
Но так представлялось лишь на первый взгляд. Уже ори втором становилось
заметно собственное движение звезд, скоплений их и целых участков галактики.
Разрушались иллюзорные "созвездия": выворачивался Ромб, рвалось на части
Ожерелье, искажался Профиль; возникали новые характерные группы. Было в этих
движениях миров что-то от половодья, от танца закручивающихся друг около
друга водоворотиков на стремительной речной глади.
В ритме с движениями звезды меняли цвет и блеск, пульсировали. Точнее,
это галактика пульсировала-играла частями своего громадного тела, только и
видимого наблюдателям благодаря вкраплениям звезд,- изменения в них, как и
движения их, распространялись ветровой рябью по темной воде пространства.
Большинство звезд меняли яркость и цвета умеренно, немногие - беспокойно,
резко; время от времени ликующими аккордами световой симфонии взрывались в
рукавах галактики новые и сверхновые звезды.
Александр Иванович не удержался, включил звуковой преобразователь
Бурова. Слышимое из динамиков гармонично дополняло видимое над куполом и на
экранах: ближние звезды вели - каждая свою - скрипичные мелодии с
переливами, мириады далеких создавали - комариными дольками писка -
аккомпанемент; был в звуках MB и смущающий душу ропот пространства, и
отдаленное аханье, и перекаты, контрабасовый рокот, шорох, гул... Не просто
музыка, не оркестр из миллиардов инструментов - проявляла себя звуками
другая сторона Вселенского жизнедействия.
И соединение пространственного образа звездного вихря со
сложно-ритмичной картиной изменений в нем, видимой и слышимой, давало
впечатление простой, ясной и величественной Цельности. Не мертвый поток нес
и создавал в турбулентном кипении галактики вихри и струи: было во всех
струях, всплесках и колыханиях MB нечто превосходящее любые течения и волны
мертвой субстанции, что-то подчеркнуто резвое, стремящееся выразить себя -
живое. Эти потоки могли течь и в гору, эти вихри сами могли вовлекать,
закручивать в себе окрестную среду.
Да и то сказать: если материя не жизнь, значит она - мертвечина.
Середины нет.
Они смотрели, слушали, чувствовали и думали - каждый свое.
"Мне повезло,- думал Любарский,- мне необыкновенно, свински,
фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой - ученый
средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной
рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а
истинно то, что академики вещают,- я отступлюсь. Ради бога, вещайте... Но
вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в
пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая галактика,
закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они накаляются,
пульсируют, меняют "вечные" рисунки созвездий,- ради этого я дам отрубить
себе руку. Потому что это не просто наука - гораздо большее. Это Истина - не
записанная и не сказанная, существующая вечно и просто: возникновением,
жизнью и распадом миров. Это то первичное Знание, ради достижения которого
возникают цивилизации и живут, сами того не сознавая, люди".
"Я много знаю о материи, о мирах,- думал Пец, чувствуя сразу величие и
ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг,- по этой части я,
пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но - насколько
мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и графиках, воплощенное в
статьи, монографии, учебники, энциклопедии комариное знаньице перед прямым
видением Жизни Вселенной! И - я не смят, не подавлен. Вот когда впервые
понял, что находится в Шаре, был подавлен и унижен,- а сейчас ничего. Потому
что мы - достигли: поняли и сделали, пришли сюда. Понять и посредством этого
сделать - это и есть разумная жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной - и
наше величие.
...Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может
отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина
сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь - часть от части которой
наша,
И нам теперь надо... просто необходимо! - уметь встать над жизнью и над
смертью".
"Пи-у, пи-у!..- думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках.- Какой
простор! Какой необыкновенный простор!.."
Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в
кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения звезд,
сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались далекими
точками.
- Сколько еще в запасе? - спросил Пец.
- По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на
верхних,- Корнев взглянул на него и астрофизика.- Попробуем? Есть что-нибудь
обнадеживающее, доцент?
Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к
какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп.
- М-м... сейчас-сейчас...- Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал
деления.- Вот эта наискось идет к нам, но... ей еще надо двигаться к нашему,
извините за выражение, "перикабинию" тысяч двенадцать лет. В пересчете на
наш уровень поменьше, с тысячу.
- Тоже многовато,- сказал директор.
- Теперь для нас это не проблема,- кинул Александр Иванович.- Отступим
на семь порядков во времени, через минуту вернемся.
- Только не промахнитесь, упустим,- сказал Любарский. Повороты ручек на
пульте - и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя
струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря
приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого, касательно -
и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул реостаты:
Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на звезды и темноту.
- Вот! - торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович.- Первая после
Солнца!
В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик
вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул. На
левом краю возник огненный гейзер-протуберанец.
- Эх... нестабильно все-таки, нечетко,- жадно сказал астрофизик.
Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая
горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла,
подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. "Как Венера после
заката",- подумал он.
Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди.
- Есть запас в сотню киловольт,- сказал Корнев.- Придвинемся еще?
- Не вижу смысла: нечетко, шатко,- покачал головой директор.-
Возвращаемся.
...И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не
включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! "Вот они,
эмоции-то! - Пец недружелюбно покосился на Буровский преобразователь.-
Когда-нибудь я эту штуку сломаю..."
Кабина опустилась на крышу, они, вышли. Первой к Валерьяну
Вениаминовичу подошла жена:
- В чем дело? Что-нибудь испортилось? И он не сразу сообразил, почему
она так решила: по времени крыши они отсутствовали три минуты. Ястребов
приблизился к Корневу:
- Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху?
- Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселенная!
Механик странно посмотрел на него, отошел.
Дело было сделано - самое крупное из дел Института.
- Послушайте, граждане,- Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел
стоявших на площадке,- кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар или Шар
- нас?
- Правильно, Александр Ива, одобряю! - как всегда, с ходу понял идею
Ястребов.- Грех не отметить.
- И расслабиться,- сказал Любарский.
- И вздрогнуть,- уточнил Буров.
И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан
при интуристовской гостинице "Stenka Razin". Только Юлия Алексеевна
уклонилась, ее подбросили домой.
...Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все
улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя под
ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым и
огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное солнце. По
тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины были в легких
платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья деревьев, воду в
реке - ветерок! Они и не думали, что по нему можно так соскучиться.
Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков -
после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные лица. В
ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего великолепия сервизов,
белых скатертей, сюрреалистического мозаичного орнамента вдоль глухой стены,
величественных официанток. "Ну, граждане, одичали мы, надо скорей поддать,-
сказал Корнев.- Шесть бутылок коньяку, девушка, да получше. И все прочее
соответственно". И официантка сразу будто осветилась изнутри от
доброжелательности.
И верно, когда поддали, закусили, еще поддали - захорошели, освоились,
отошли.
Коньяк был отличен, едва вкусна, жизнь великолепна - ибо они создали и
победили!
- "И внял я неба содроганье!.." - возглашал, подняв на вилке ломоть
осетрины, порозовевший Любарский И тут же, сменив тему, напал на Корнева: -
Между прочим, драгоценнейший Александр Ибн-Иванович, тот маневр-отступление
не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу установили отклоняющие
электроды Тогда бы наша "полевая труба" изгибалась и достигала намеченного
объекта сразу!.. А если сверху пристроить еще каскад электродов - на предмет
образования ими "пространственных линз"...- он сделал паузу, поглядел на
всех со значением,- то и видели бы мы все куда четче и крупней!
- Вот народ, вот люди! - весело качал головой главный инженер и
наполнял рюмки.- Не успели одно сделать... и ведь какое одно! - им уже мало,
подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и эти... кхе-гм!
- на предмет "пространственных". Толюнчик, а? Буров? Сделаем?
Те поднимали рюмки, обещали. "А что...- мечтательно щурился Буров,- раз
там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и цивилизации,
а?" - "За контакт с братьями и сестрами по разуму!" - возглашал быстро
хмелеющий Любарский. "Нет, но как же вы запись не включили?! - возмущался,
отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич.- Сами поглядели - и все. Эгоисты!" -
"Забыли,- горячо говорил Корнев,- просто затмение нашло. Да не огорчайся,
Толюнчик, нашел из-за чего! Еще наглядишься и наснимаешь, сколько
захочешь".- "Нет, но самое-то первое... это же история!" Выпили и за
историю.
"Валерьян Вениами...- склонился на другом краю стола к директору
раскрасневшийся Ястребов,- а помните, как вы меня с кабелем завернули? Как
мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не тронул".-
"Что ж, это хорошо",- похвалил его раскрасневшийся Пец. "Валерьян
Вениами...- наклонился еще ближе механик.- Хоть вы мне скажите: что там
такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он какую-то, я извиняюсь,
несуразицу сплел: звезды, говорит, Галатики..." - "Отчего несуразицу? Он
правильно сказал". Ястребов отодвинулся и очень выразительно обиделся: "Нет,
ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо и скажите: секретно, мол. Я человек
меленький, делаю, что велят. А зачем насмешки строить!?" Валерьян
Вениаминович принялся доходчиво объяснять, что в ядре Шара именно Галактики
и звезды - как в обычном небе. Герман Иванович выслушал с недоверчивой
улыбкой, спросил: "Ну, а это зачем?" - "То есть как зачем?" - опешил Пец.
"Ну, ускорение времени и большие пространства в малых объемах - это я
понимаю: работы всякие можно быстро делать, много площадей, места... А
звезды и галактики - их-то зачем?.." Из дальнейшего разговора выяснилось,
что славный механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное
явление, а дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта
версия популярна, расходились только в месте и характере предприятия,
выпускающего Шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане,
другие - что СКБ в Мытищах под Москвой.
А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали
песни. Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными (как
казалось) голосами "Гей, у поли там женци жнуть...". Ревели, заглушая
оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую вольницу, про гетмана
Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного Сагайдачного, "що проминяв
жинку на тютюн та люльку - необачный!"
"Мэ-ни з жинкой нэ возыться",- вел баритоном Корнев.
- "...мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа!" - ревели все.
И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные
холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь,
загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды - звезды, которые
из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор, дико
извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. "А то интуристы
нервничают".
- А, мать их, ваших интуристов,- поднялся первым Корнев.- Пошли,
ребята, на воздух.
...Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя
Буров (молодой сексуальный бас) посередине, Любарский со сбитым набок
галстуком и Васюк возле них, Пец и Ястребов по краям. На воздухе всех
почему-то потянуло на студенческие песни: "Если б был я турецкий султан...",
"Четыре зуба", о том, "что весной студенту не положено о глазах любимой
вспоминать". А был как раз конец мая, время любви и экзаменов; под деревьями
смутно маячили пары. И они чувствовали себя студентами, сдавшими экзамен.
Ах, вы, грусть моя, студенческие песни! Давно я вас не пел, давно я вас
не слышал. Видимо, вытеснили, задавили вас шлягеры развлекательной
индустрии. Наверное, и вправду вы не дотягивали в сравнении с ними до
мировых стандартов - ни в ритмах, ни в оркестровке, ни в мелодиях: вас
сочиняли наспех перед зачетами и исполняли натощак перед стипендией. Но
все-таки - ведь было что-то в вас, песни мои, было, раз память о вас до сих
пор томит сердце! Где ты, лефортовское общежитие, шестой этаж, бутылка
наидешевейшего вина на фанерном столе, влажная ночь и вопли из корпуса
напротив: "Да угомонитесь же вы, наконец, черти!.." Где ты, молодость?
Вот и Валерьяна Вениаминовича сейчас размягчили воспоминания о его
студенческой поре. Жаль только, песни тогда пели иные, эти, поздние, их и не
знают - ни "Гаудеамус игитур", ни "Сергей-поп"... А те, что они поют, не
знал он. ("У меня для этой самой штуки-штуки-штуки,- залихватски выводил
Корнев,- есть своя законная жена".) Васюк, Буров и даже старый хрен
Дормидонтыч - все подхватывали, бойко вторили... А Пец, не зная ни слов, ни
мотива, маялся. Он подмугыкивал, подхватывал обрывки припева - но это было
не то. Душа томилась, душа рвалась в песню, душа хотела молодости!
Отелло, мавр венецианский, один домишко посещал,-
завел новую Корнев. ("Ага,- воспрянул Валерьян Вениаминович,- эту я
слышал, помню. Про папашу там...")
Шекспир узнал про это дело и водевильчик написал. Девчонку звали
Дездемона, лицом - как полная луна. На генеральские погоны, знать,
загляделася она...
- голосили все, и Пец начал неуверенно подтягивать.
Папаша, дож венецианский,-
вел дальше Александр Иванович ("Вот оно, ага, вот!" - радостно
затрепетало в душе Пеца.)
любил папаша...
И тут Валерьян Вениаминович хватил в полную силу медвежьим голосом:
...г'эх - пожрать!!!
И несмотря на то, что дальше шли замечательные, свидетельствующие об
интернациональных чувствах безымянного автора песни слова "любил папаша сыр
голландский "Московской" водкой запивать",- дальше уже не пели.
Васюк-Басистов и Ястребов, отвернувшись (все-таки директор, неудобно),
держались друг за друга, содрогались и только что не рыдали от хохота.
Любарский аплодировал, кричал: "Браво, фора, бис!" Корнев висел на Бурове,
глядел на Валерьяна Вениаминовича счастливыми глазами, просил, стонал:
- Папа Пец, еще... еще разок, а?
- Ну, чего вы, чего? - озадаченно бормотал тот.
- Теперь я понял, почему он так взъелся на буровский преобразователь! -
радостно орал астрофизик.- Вам же медведь на ухо наступил. Валерьян
Вениаминыч, милый!
- Прямо уж и медведь --
Потом они спорили, пререкались. "Нет, но зачем это, зачем?;" - кричал
Герман Иванович. "А эти - зачем?" - возглашал в ответ Любарский, указывая на
звезды над головой. "Эти понятно, природа. А вот в Шаре зачем?.."
- Валерьян Вениаминович,- доказывал Пецу Буров,- а этот способ стоит
применить и к обычной вселенной. Ведь если в ней есть области с НПВ...
- О, нет, майн либер Витя,- ответствовал тот,- мало областей с НПВ,
надо иметь сильный барьер, где возникает электрическое поле от этого... от
знаменателя. В нашей маленькой Галактике Млечный Путь... ин унзере кляйнхен
Мильквеггалактик диезе нихт геен... это не пойдет,- Валерьян Вениаминович
неожиданно для себя перешел на плохой немецкий и обращался не к Бурову, а к
шедшему слева Корневу.- Диезе нихт геен!..
- Папа Пец,- отозвался тот,- ты меня уважаешь? Дай я тебя поцелую!
- Нет, но зачем!?.
- "Кому повем печаль свою?.."
Тянуло холодом от реки. Светили звезды. Где-то содрогалась в родовых
схватках материя, мелькали эпохи и миры. Они шагали, смеялись, пели, спорили
- люди, сделавшие дело,- и Вселенная салютовала им галактиками.
Жил долго. Одной посуды пересдавал - страшное дело. Если бы всю сразу,
то хватило бы на машину и дачу. Но поскольку сдавал малыми порциями. то
всякий раз едва хватало на опохмелку. К. Прутков-инженер. Опыт
биографической прозы
Хроника шара. 1) На место Зискинда (и по его рекомендации) был принят
заслуженный строитель, действительный член Академии строительства и
архитектуры, автор проектов многих административных зданий, лауреат и
прочая-прочая Адольф Карлович Гутенмахер. Деятельность свою он начал с того,
что отселил из смежных с кабинетами директора и главного инженера комнат
наладчиков радиоаппаратуры из команды Терещенко, а на освободившейся площади
создал роскошные туалетные комнаты с ваннами. За одну земную ночь, в порядке
сюрприза. Когда же озадаченные руководители, явившись на следующее утро,
заметили ему, что это он, пожалуй, перебрал, Адольф Карлович лирически
склонил к правому плечу красивую седую, с усами и бородой "а ля Ришелье",
голову:
- Ах, Валерьян Вениаминович и Александр Иванович! Вы по малости своего
руководящего стажа и не представляете, насколько выигрывает авторитет
руководителя от того, что подчиненные не видят его у писсуара или, боже
упаси, со спущенными ниже коленей штанами. Даже не говоря о быдловатых
номенклатурниках, от земли, от гущи, кои без этого и без персональных машин,
в принципе, неотличимы от дворника Васи,- но и людям высокого полета:
академикам, научным руководителям - тоже надо немного корчить из себя
небожителей...
Житейский и строительный опыт Адольфа Карловича равнялся его
словоохотливости; чувствовалось, что он многое мог бы порассказать на эту
тему. На Пеца же и Корнева со всех сторон напирали дела - они без лишних
слов смирились. Впрочем, поскольку в течение земных суток в кабинетах
обретались (с правом главнокомандования) не только они, но и Люся Малюта,
Любарский, Бугаев, Б. Б. Мендельзон и сам Гутенмахер - все командиры,
новшество не приобрело оттенок советской ясновельможности; к тому же твердо
постановили, чтобы каждый убирал за собой. А практичный Корнев, поняв
склонность нового архитектора, заказал ему соорудить при
гостинице-профилактории "Под крышей" финскую сауну и римскую терму - с
номенклатурным шиком, но и с хорошей пропускной способностью; за что тот с
удовольствием и взялся.
2) ...Тем более что ушедший Зискинд предвидел правильно: строительные
дела в Шаре начали затихать, его преемнику оставалось превращать
"незавершенку" в "завершенку". Разворачивались дела ремонтные: годы и
десятилетия, мелькавшие наверху за месяцы, неумолимо брали свое - от
арматуры в стенах, от покрытий, от труб, от лифтов... от всего. Поскольку же
самый "ведьминский шабаш" (определение Люси Малюты) творился на уровнях выше
тридцатого: испытания, эксперименты, моделирования,- то работники "низа"
(Бугаев, Приятель, Документгура, главэнергетик Оглоблин) с грустью
убеждались, что обеспечение ремонта выстроенной башни требует не меньше
усилий, чем ее возведение.
3) Отдел кадров готовился к торжественным проводам в августе на
заслуженный отдых первых своих ветеранов. Кандидатами были бригадир Никонов,
очень уж вошедший во вкус работы наверху, и Герман Иванович Ястребов,
который, поступив прошлой осенью на работу в Институт пятидесятипятилетним,
намотал к июлю пятьдесят девять с половиной зарегистрированных посредством
ЧЛВ лет; реально же ему было наверняка за шестьдесят.
4) Варфоломей Дормидонтович, поддержанный Буровым, пробил обе свои
идеи: о боковых смещениях "электрической трубы" в системе ГиМ и о
"пространственных линзах". По их проекту мастерские изготовили
дополнительные электроды, кои команда "ястребов" привесила к новым
аэростатам, подсоединила к кабелям и изоляторным распоркам генераторов;
теперь предстояло все это испытать.
5) Пец ввел - для теоретических обобщений наблюдаемого в MB - понятие
объема события, или "событийного объема". Оно охватывало как
пространственные размеры наблюдаемых событий и явлений во Вселенной, так и
их длительность. Это простое понятие было удобно, потому что события в
Меняющейся Вселенной вкладывались друг в друга, как матрешки: турбулентное
у вас, Вэ-Вэ?
- Вижу на всех экранах,- сказал Пец.- Яркость нарастает.
- Давайте помалу, Александр Иванович. Старайтесь больше временем, чем
пространством.
- Сейчас...- Корнев склонился к пульту.- Не ошибиться бы для начала.
Включаю.
Он медленно вводил напряжение на верхних и нижних электродах. Валерьян
Вениаминович почти чувственно представлял, как кабину с ними спрессовываемая
полями неоднородность выталкивает, выносит наверх, в микроквантовое
пространство, в MB. И точно: кольца белых электродов, смутно белевшие над
куполом, стали быстро расширяться - и сгинули в темноте. Они остались,
какими и были, понимал умом Пец, это съежилось пространство-время внутри;
кольца теперь охватывают не десятки метров, а миллиарды километров.
Одновременно вверху Меняющаяся Вселенная, вот только сейчас еще
представлявшая собою обозримую взглядом область волнующегося светлого тумана
с вихревыми вкраплениями, разрасталась во все стороны над куполом,
разрасталась величественно и прекрасно. Туман таял, очистившееся
пространство открыло головокружительные дали: мириады галактик мерцали и
роились там, будто снежинки у фонаря!
Корнев наддал еще - и вихревое "мерцание" в центре неба, на которое
нацелил кабину Любарский, стало стремительно надвигаться и расти. Сначала
это было вьющееся - блестящей воронкой в черной воде - переливчатое
свечение; от него отделился и сносился влево завиток. По мере
нарастания-приближения исчезало впечатление потока с круговертями - образ
вихря становился трехмерным, застывшим. Вот сплошное свечение его
разделилось, начиная от середины, на множество колышущихся и мигающих в
сложном ритме черточек: пошла стадия звездообразования. Теперь сверху
надвигался пульсирующий звездный шар с размытыми краями, который обнимали
три далеко уходящих в черноту, искривленных и нестерпимо блистающих рукава.
- Временем больше, Саша, временем. - приказывал и молил Варфоломей
Дормидонтович.
Тот подбавил поля: черточки наверху из голубых стали белыми,
сократились до ярких точек. Вращение вихря прекратилось. Галактика,
трехрукавная спиральная галактика надвигалась на купол из тьмы несчитанными
миллиардами звезд, необычным, ни с чем не сравнимым светом озаряя обращенные
к ней лица троих.
- Стоп! - сказал Пец (у него сильно билось сердце).- Что на приборах,
Саша?
- Еще не исчерпали и половины возможного: на электродах "Время" по
четыреста пятьдесят киловольт на каскад, на пространственных - по пятьсот
киловольт. Двинула дальше?
- Давайте,- поддерживал Любарский.
- Только помалу, с паузами после каждой сотни киловольт,- дополнил
директор.- И... не более восьмисот на каскад.
Корнев тронул рукоятки, стрелки киловольтметров поползли вправо.
Электрические поля наращивали и напрягали незримый "пространственный шприц",
который теперь прокалывал почти весь барьер неоднородности. Вне "шприца"
физические расстояния от них до башни соизмерялись с галактическими. Кабина
в верхнем кончике электрической "иглы" воткнулась в MB, в Галактику.
Кабина входила в галактику - и та теряла образ цельного вихря,
растекалась во все стороны необозримо. Унеслось влево ее звездное ядро,
отмахнул за купол один рукав. Вошли во второй - и развернулось вверху
звездное небо, на первый взгляд чем-то даже подобное видимому над Землей.
Как и в обычном небе, здесь тьму разделяла наклоненная и размытая полоса из
множества звездных точек: проекция плоскости вихря, здешний млечный путь.
Яркие близкие звезды образовали характерные фигуры, хотелось даже поискать
среди них Орион, Плеяды, Медведиц, Кассиопею - или, не обнаружив, дать
название здешним созвездиям: вот Паук, вон Ожерелье, Ромб, Кленовый Лист,
Профиль... Сходство было и в том, что звезды мерцали, меняли цвета от
красного на зеленый, от голубого на желтый - будто во влажной послегрозовой
атмосфере.
Но так представлялось лишь на первый взгляд. Уже ори втором становилось
заметно собственное движение звезд, скоплений их и целых участков галактики.
Разрушались иллюзорные "созвездия": выворачивался Ромб, рвалось на части
Ожерелье, искажался Профиль; возникали новые характерные группы. Было в этих
движениях миров что-то от половодья, от танца закручивающихся друг около
друга водоворотиков на стремительной речной глади.
В ритме с движениями звезды меняли цвет и блеск, пульсировали. Точнее,
это галактика пульсировала-играла частями своего громадного тела, только и
видимого наблюдателям благодаря вкраплениям звезд,- изменения в них, как и
движения их, распространялись ветровой рябью по темной воде пространства.
Большинство звезд меняли яркость и цвета умеренно, немногие - беспокойно,
резко; время от времени ликующими аккордами световой симфонии взрывались в
рукавах галактики новые и сверхновые звезды.
Александр Иванович не удержался, включил звуковой преобразователь
Бурова. Слышимое из динамиков гармонично дополняло видимое над куполом и на
экранах: ближние звезды вели - каждая свою - скрипичные мелодии с
переливами, мириады далеких создавали - комариными дольками писка -
аккомпанемент; был в звуках MB и смущающий душу ропот пространства, и
отдаленное аханье, и перекаты, контрабасовый рокот, шорох, гул... Не просто
музыка, не оркестр из миллиардов инструментов - проявляла себя звуками
другая сторона Вселенского жизнедействия.
И соединение пространственного образа звездного вихря со
сложно-ритмичной картиной изменений в нем, видимой и слышимой, давало
впечатление простой, ясной и величественной Цельности. Не мертвый поток нес
и создавал в турбулентном кипении галактики вихри и струи: было во всех
струях, всплесках и колыханиях MB нечто превосходящее любые течения и волны
мертвой субстанции, что-то подчеркнуто резвое, стремящееся выразить себя -
живое. Эти потоки могли течь и в гору, эти вихри сами могли вовлекать,
закручивать в себе окрестную среду.
Да и то сказать: если материя не жизнь, значит она - мертвечина.
Середины нет.
Они смотрели, слушали, чувствовали и думали - каждый свое.
"Мне повезло,- думал Любарский,- мне необыкновенно, свински,
фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой - ученый
средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной
рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а
истинно то, что академики вещают,- я отступлюсь. Ради бога, вещайте... Но
вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в
пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая галактика,
закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они накаляются,
пульсируют, меняют "вечные" рисунки созвездий,- ради этого я дам отрубить
себе руку. Потому что это не просто наука - гораздо большее. Это Истина - не
записанная и не сказанная, существующая вечно и просто: возникновением,
жизнью и распадом миров. Это то первичное Знание, ради достижения которого
возникают цивилизации и живут, сами того не сознавая, люди".
"Я много знаю о материи, о мирах,- думал Пец, чувствуя сразу величие и
ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг,- по этой части я,
пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но - насколько
мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и графиках, воплощенное в
статьи, монографии, учебники, энциклопедии комариное знаньице перед прямым
видением Жизни Вселенной! И - я не смят, не подавлен. Вот когда впервые
понял, что находится в Шаре, был подавлен и унижен,- а сейчас ничего. Потому
что мы - достигли: поняли и сделали, пришли сюда. Понять и посредством этого
сделать - это и есть разумная жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной - и
наше величие.
...Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может
отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина
сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь - часть от части которой
наша,
И нам теперь надо... просто необходимо! - уметь встать над жизнью и над
смертью".
"Пи-у, пи-у!..- думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках.- Какой
простор! Какой необыкновенный простор!.."
Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в
кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения звезд,
сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались далекими
точками.
- Сколько еще в запасе? - спросил Пец.
- По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на
верхних,- Корнев взглянул на него и астрофизика.- Попробуем? Есть что-нибудь
обнадеживающее, доцент?
Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к
какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп.
- М-м... сейчас-сейчас...- Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал
деления.- Вот эта наискось идет к нам, но... ей еще надо двигаться к нашему,
извините за выражение, "перикабинию" тысяч двенадцать лет. В пересчете на
наш уровень поменьше, с тысячу.
- Тоже многовато,- сказал директор.
- Теперь для нас это не проблема,- кинул Александр Иванович.- Отступим
на семь порядков во времени, через минуту вернемся.
- Только не промахнитесь, упустим,- сказал Любарский. Повороты ручек на
пульте - и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя
струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря
приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого, касательно -
и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул реостаты:
Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на звезды и темноту.
- Вот! - торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович.- Первая после
Солнца!
В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик
вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул. На
левом краю возник огненный гейзер-протуберанец.
- Эх... нестабильно все-таки, нечетко,- жадно сказал астрофизик.
Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая
горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла,
подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. "Как Венера после
заката",- подумал он.
Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди.
- Есть запас в сотню киловольт,- сказал Корнев.- Придвинемся еще?
- Не вижу смысла: нечетко, шатко,- покачал головой директор.-
Возвращаемся.
...И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не
включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! "Вот они,
эмоции-то! - Пец недружелюбно покосился на Буровский преобразователь.-
Когда-нибудь я эту штуку сломаю..."
Кабина опустилась на крышу, они, вышли. Первой к Валерьяну
Вениаминовичу подошла жена:
- В чем дело? Что-нибудь испортилось? И он не сразу сообразил, почему
она так решила: по времени крыши они отсутствовали три минуты. Ястребов
приблизился к Корневу:
- Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху?
- Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселенная!
Механик странно посмотрел на него, отошел.
Дело было сделано - самое крупное из дел Института.
- Послушайте, граждане,- Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел
стоявших на площадке,- кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар или Шар
- нас?
- Правильно, Александр Ива, одобряю! - как всегда, с ходу понял идею
Ястребов.- Грех не отметить.
- И расслабиться,- сказал Любарский.
- И вздрогнуть,- уточнил Буров.
И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан
при интуристовской гостинице "Stenka Razin". Только Юлия Алексеевна
уклонилась, ее подбросили домой.
...Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все
улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя под
ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым и
огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное солнце. По
тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины были в легких
платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья деревьев, воду в
реке - ветерок! Они и не думали, что по нему можно так соскучиться.
Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков -
после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные лица. В
ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего великолепия сервизов,
белых скатертей, сюрреалистического мозаичного орнамента вдоль глухой стены,
величественных официанток. "Ну, граждане, одичали мы, надо скорей поддать,-
сказал Корнев.- Шесть бутылок коньяку, девушка, да получше. И все прочее
соответственно". И официантка сразу будто осветилась изнутри от
доброжелательности.
И верно, когда поддали, закусили, еще поддали - захорошели, освоились,
отошли.
Коньяк был отличен, едва вкусна, жизнь великолепна - ибо они создали и
победили!
- "И внял я неба содроганье!.." - возглашал, подняв на вилке ломоть
осетрины, порозовевший Любарский И тут же, сменив тему, напал на Корнева: -
Между прочим, драгоценнейший Александр Ибн-Иванович, тот маневр-отступление
не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу установили отклоняющие
электроды Тогда бы наша "полевая труба" изгибалась и достигала намеченного
объекта сразу!.. А если сверху пристроить еще каскад электродов - на предмет
образования ими "пространственных линз"...- он сделал паузу, поглядел на
всех со значением,- то и видели бы мы все куда четче и крупней!
- Вот народ, вот люди! - весело качал головой главный инженер и
наполнял рюмки.- Не успели одно сделать... и ведь какое одно! - им уже мало,
подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и эти... кхе-гм!
- на предмет "пространственных". Толюнчик, а? Буров? Сделаем?
Те поднимали рюмки, обещали. "А что...- мечтательно щурился Буров,- раз
там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и цивилизации,
а?" - "За контакт с братьями и сестрами по разуму!" - возглашал быстро
хмелеющий Любарский. "Нет, но как же вы запись не включили?! - возмущался,
отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич.- Сами поглядели - и все. Эгоисты!" -
"Забыли,- горячо говорил Корнев,- просто затмение нашло. Да не огорчайся,
Толюнчик, нашел из-за чего! Еще наглядишься и наснимаешь, сколько
захочешь".- "Нет, но самое-то первое... это же история!" Выпили и за
историю.
"Валерьян Вениами...- склонился на другом краю стола к директору
раскрасневшийся Ястребов,- а помните, как вы меня с кабелем завернули? Как
мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не тронул".-
"Что ж, это хорошо",- похвалил его раскрасневшийся Пец. "Валерьян
Вениами...- наклонился еще ближе механик.- Хоть вы мне скажите: что там
такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он какую-то, я извиняюсь,
несуразицу сплел: звезды, говорит, Галатики..." - "Отчего несуразицу? Он
правильно сказал". Ястребов отодвинулся и очень выразительно обиделся: "Нет,
ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо и скажите: секретно, мол. Я человек
меленький, делаю, что велят. А зачем насмешки строить!?" Валерьян
Вениаминович принялся доходчиво объяснять, что в ядре Шара именно Галактики
и звезды - как в обычном небе. Герман Иванович выслушал с недоверчивой
улыбкой, спросил: "Ну, а это зачем?" - "То есть как зачем?" - опешил Пец.
"Ну, ускорение времени и большие пространства в малых объемах - это я
понимаю: работы всякие можно быстро делать, много площадей, места... А
звезды и галактики - их-то зачем?.." Из дальнейшего разговора выяснилось,
что славный механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное
явление, а дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта
версия популярна, расходились только в месте и характере предприятия,
выпускающего Шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане,
другие - что СКБ в Мытищах под Москвой.
А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали
песни. Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными (как
казалось) голосами "Гей, у поли там женци жнуть...". Ревели, заглушая
оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую вольницу, про гетмана
Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного Сагайдачного, "що проминяв
жинку на тютюн та люльку - необачный!"
"Мэ-ни з жинкой нэ возыться",- вел баритоном Корнев.
- "...мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа!" - ревели все.
И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные
холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь,
загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды - звезды, которые
из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор, дико
извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. "А то интуристы
нервничают".
- А, мать их, ваших интуристов,- поднялся первым Корнев.- Пошли,
ребята, на воздух.
...Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя
Буров (молодой сексуальный бас) посередине, Любарский со сбитым набок
галстуком и Васюк возле них, Пец и Ястребов по краям. На воздухе всех
почему-то потянуло на студенческие песни: "Если б был я турецкий султан...",
"Четыре зуба", о том, "что весной студенту не положено о глазах любимой
вспоминать". А был как раз конец мая, время любви и экзаменов; под деревьями
смутно маячили пары. И они чувствовали себя студентами, сдавшими экзамен.
Ах, вы, грусть моя, студенческие песни! Давно я вас не пел, давно я вас
не слышал. Видимо, вытеснили, задавили вас шлягеры развлекательной
индустрии. Наверное, и вправду вы не дотягивали в сравнении с ними до
мировых стандартов - ни в ритмах, ни в оркестровке, ни в мелодиях: вас
сочиняли наспех перед зачетами и исполняли натощак перед стипендией. Но
все-таки - ведь было что-то в вас, песни мои, было, раз память о вас до сих
пор томит сердце! Где ты, лефортовское общежитие, шестой этаж, бутылка
наидешевейшего вина на фанерном столе, влажная ночь и вопли из корпуса
напротив: "Да угомонитесь же вы, наконец, черти!.." Где ты, молодость?
Вот и Валерьяна Вениаминовича сейчас размягчили воспоминания о его
студенческой поре. Жаль только, песни тогда пели иные, эти, поздние, их и не
знают - ни "Гаудеамус игитур", ни "Сергей-поп"... А те, что они поют, не
знал он. ("У меня для этой самой штуки-штуки-штуки,- залихватски выводил
Корнев,- есть своя законная жена".) Васюк, Буров и даже старый хрен
Дормидонтыч - все подхватывали, бойко вторили... А Пец, не зная ни слов, ни
мотива, маялся. Он подмугыкивал, подхватывал обрывки припева - но это было
не то. Душа томилась, душа рвалась в песню, душа хотела молодости!
Отелло, мавр венецианский, один домишко посещал,-
завел новую Корнев. ("Ага,- воспрянул Валерьян Вениаминович,- эту я
слышал, помню. Про папашу там...")
Шекспир узнал про это дело и водевильчик написал. Девчонку звали
Дездемона, лицом - как полная луна. На генеральские погоны, знать,
загляделася она...
- голосили все, и Пец начал неуверенно подтягивать.
Папаша, дож венецианский,-
вел дальше Александр Иванович ("Вот оно, ага, вот!" - радостно
затрепетало в душе Пеца.)
любил папаша...
И тут Валерьян Вениаминович хватил в полную силу медвежьим голосом:
...г'эх - пожрать!!!
И несмотря на то, что дальше шли замечательные, свидетельствующие об
интернациональных чувствах безымянного автора песни слова "любил папаша сыр
голландский "Московской" водкой запивать",- дальше уже не пели.
Васюк-Басистов и Ястребов, отвернувшись (все-таки директор, неудобно),
держались друг за друга, содрогались и только что не рыдали от хохота.
Любарский аплодировал, кричал: "Браво, фора, бис!" Корнев висел на Бурове,
глядел на Валерьяна Вениаминовича счастливыми глазами, просил, стонал:
- Папа Пец, еще... еще разок, а?
- Ну, чего вы, чего? - озадаченно бормотал тот.
- Теперь я понял, почему он так взъелся на буровский преобразователь! -
радостно орал астрофизик.- Вам же медведь на ухо наступил. Валерьян
Вениаминыч, милый!
- Прямо уж и медведь --
Потом они спорили, пререкались. "Нет, но зачем это, зачем?;" - кричал
Герман Иванович. "А эти - зачем?" - возглашал в ответ Любарский, указывая на
звезды над головой. "Эти понятно, природа. А вот в Шаре зачем?.."
- Валерьян Вениаминович,- доказывал Пецу Буров,- а этот способ стоит
применить и к обычной вселенной. Ведь если в ней есть области с НПВ...
- О, нет, майн либер Витя,- ответствовал тот,- мало областей с НПВ,
надо иметь сильный барьер, где возникает электрическое поле от этого... от
знаменателя. В нашей маленькой Галактике Млечный Путь... ин унзере кляйнхен
Мильквеггалактик диезе нихт геен... это не пойдет,- Валерьян Вениаминович
неожиданно для себя перешел на плохой немецкий и обращался не к Бурову, а к
шедшему слева Корневу.- Диезе нихт геен!..
- Папа Пец,- отозвался тот,- ты меня уважаешь? Дай я тебя поцелую!
- Нет, но зачем!?.
- "Кому повем печаль свою?.."
Тянуло холодом от реки. Светили звезды. Где-то содрогалась в родовых
схватках материя, мелькали эпохи и миры. Они шагали, смеялись, пели, спорили
- люди, сделавшие дело,- и Вселенная салютовала им галактиками.
Жил долго. Одной посуды пересдавал - страшное дело. Если бы всю сразу,
то хватило бы на машину и дачу. Но поскольку сдавал малыми порциями. то
всякий раз едва хватало на опохмелку. К. Прутков-инженер. Опыт
биографической прозы
Хроника шара. 1) На место Зискинда (и по его рекомендации) был принят
заслуженный строитель, действительный член Академии строительства и
архитектуры, автор проектов многих административных зданий, лауреат и
прочая-прочая Адольф Карлович Гутенмахер. Деятельность свою он начал с того,
что отселил из смежных с кабинетами директора и главного инженера комнат
наладчиков радиоаппаратуры из команды Терещенко, а на освободившейся площади
создал роскошные туалетные комнаты с ваннами. За одну земную ночь, в порядке
сюрприза. Когда же озадаченные руководители, явившись на следующее утро,
заметили ему, что это он, пожалуй, перебрал, Адольф Карлович лирически
склонил к правому плечу красивую седую, с усами и бородой "а ля Ришелье",
голову:
- Ах, Валерьян Вениаминович и Александр Иванович! Вы по малости своего
руководящего стажа и не представляете, насколько выигрывает авторитет
руководителя от того, что подчиненные не видят его у писсуара или, боже
упаси, со спущенными ниже коленей штанами. Даже не говоря о быдловатых
номенклатурниках, от земли, от гущи, кои без этого и без персональных машин,
в принципе, неотличимы от дворника Васи,- но и людям высокого полета:
академикам, научным руководителям - тоже надо немного корчить из себя
небожителей...
Житейский и строительный опыт Адольфа Карловича равнялся его
словоохотливости; чувствовалось, что он многое мог бы порассказать на эту
тему. На Пеца же и Корнева со всех сторон напирали дела - они без лишних
слов смирились. Впрочем, поскольку в течение земных суток в кабинетах
обретались (с правом главнокомандования) не только они, но и Люся Малюта,
Любарский, Бугаев, Б. Б. Мендельзон и сам Гутенмахер - все командиры,
новшество не приобрело оттенок советской ясновельможности; к тому же твердо
постановили, чтобы каждый убирал за собой. А практичный Корнев, поняв
склонность нового архитектора, заказал ему соорудить при
гостинице-профилактории "Под крышей" финскую сауну и римскую терму - с
номенклатурным шиком, но и с хорошей пропускной способностью; за что тот с
удовольствием и взялся.
2) ...Тем более что ушедший Зискинд предвидел правильно: строительные
дела в Шаре начали затихать, его преемнику оставалось превращать
"незавершенку" в "завершенку". Разворачивались дела ремонтные: годы и
десятилетия, мелькавшие наверху за месяцы, неумолимо брали свое - от
арматуры в стенах, от покрытий, от труб, от лифтов... от всего. Поскольку же
самый "ведьминский шабаш" (определение Люси Малюты) творился на уровнях выше
тридцатого: испытания, эксперименты, моделирования,- то работники "низа"
(Бугаев, Приятель, Документгура, главэнергетик Оглоблин) с грустью
убеждались, что обеспечение ремонта выстроенной башни требует не меньше
усилий, чем ее возведение.
3) Отдел кадров готовился к торжественным проводам в августе на
заслуженный отдых первых своих ветеранов. Кандидатами были бригадир Никонов,
очень уж вошедший во вкус работы наверху, и Герман Иванович Ястребов,
который, поступив прошлой осенью на работу в Институт пятидесятипятилетним,
намотал к июлю пятьдесят девять с половиной зарегистрированных посредством
ЧЛВ лет; реально же ему было наверняка за шестьдесят.
4) Варфоломей Дормидонтович, поддержанный Буровым, пробил обе свои
идеи: о боковых смещениях "электрической трубы" в системе ГиМ и о
"пространственных линзах". По их проекту мастерские изготовили
дополнительные электроды, кои команда "ястребов" привесила к новым
аэростатам, подсоединила к кабелям и изоляторным распоркам генераторов;
теперь предстояло все это испытать.
5) Пец ввел - для теоретических обобщений наблюдаемого в MB - понятие
объема события, или "событийного объема". Оно охватывало как
пространственные размеры наблюдаемых событий и явлений во Вселенной, так и
их длительность. Это простое понятие было удобно, потому что события в
Меняющейся Вселенной вкладывались друг в друга, как матрешки: турбулентное