Савченко Виктор. Должность во вселенной

решит: "Да, их попытки неудачны. А попробую-ка я вот так..." И пойдет, и
станет делать. Возможно, добьется своего; скорее - нет, может и погибнуть.
Но - найдутся другие, новые, которые скажут: а попробуем-ка мы,- и тоже
пойдут.
Миллионы трусов останутся при здоровье, миллионы благоразумных скажут:
"Мы же говорили ему (им), что он (они) напрасно прет(-ут) на рожон!" Но не
ими жив народ, не ими живо человечество. Народы и человечество живы, пока
являются в них люди, стремящиеся за предел достижимого!
...Любарский давеча показал мне, что шлейф космических аппаратов,
выводимых с планеты MB, неотличим от протопланетного шлейфа, выбрасываемого
звездой,- как и сама планета при определенном ускорении времени неотличима
от звезды. Так ведь естественно, что все это одной природы: какой же еще
может быть природы труд и творчество в любом месте Вселенной, как не той же
самой - звездной!
...И может быть, самой большой твоей ошибкой, сынок, было, что принял
ты за конец начало неизведанного, за смертную муку - муку нового рождения,
рождения в понимании".
Виктор Федорович прислушивался к этому полубезумному бормотанию,
выхватывал отдельные фразы - сопоставлял, додумывал, постигал. И снова
шептали, шелестели, шипели в ушах его пенные потоки Вселенского моря,
рокотали и пели, переплетаясь голосами, созвездия, светила, планеты,
симфоническими аккордами завершали их бытие вспышки сверхновых. И отходило
прочь так перекореживавшее его мечтание: закрепиться на посту главного - это
да, а прочее все чепуха. Он снова был на высоте - на той самой, звездной.

IV

Когда Шар выдал вспышку, Герман Иванович Ястребов находился в гараже и
ничего не заметил. Сын, вернувшись, сказал, что затвор багажника опять не
держит, на ухабах открывается: "ехал обратно, как Анна Каренина в карете - с
поднятым задом",- и после обеда механик решил починить. Был он сейчас
сердит: на горьковчан (такие деньги дерете за "Волгу", так сделайте все
путем!..), на сына, у которого он теперь, получается, за обслугу (мог бы сам
поглядеть, раз катаешься, за бензин не платишь! Но зачем, если отец все
умеет?..), и вообще на жизнь.
Он не обратил внимания и на последовавший гром; но в гараж влетел сын:
- Батя! Гляди, что это там у вас? Герман Иванович вышел из гаража,
взглянул на Шар - пыльно трепещущий, грохочущий - сказал растерянно:
- и-ма... что ж там такое случилось?
- Таращанск сейчас будет, вот что случилось! - вскрикнул сын.-
Сматываться надо отсюда, батя! Брать, что поценнее - и драпать!
Они жили вдвоем, жену Ястребов схоронил два года назад. Хороших вещей у
механика было немало. Сын завел и выкатил из гаража поближе к крыльцу
"Волгу", потом они вдвоем - сын бегом, отец прихрамывая - выносили и
укладывали в багажник и на заднее сиденье дубленки, и шапки, кожаные куртки,
японскую магнитолу, цветной телевизор, столовое серебро. Герман Иванович не
забыл и припрятанные сберкнижки, деньги, ювелирные вещицы. Набили все
полностью; свою дубленку и норковую шапку сын, невзирая на жару, надел на
себя.
Оглядываться было некогда, но краем глаз Ястребов заметил суматоху и в
соседних дворах: справа тоже вывели из гаража и набивали добром "Жигули",
слева - мотоцикл с коляской; там и в доме напротив уже голосили женщины.
- Давай скорей, батя! - подгонял сын, выруливая машину за ворота.-
Медлить себе дороже, драпать надо!
Запыхавшийся Герман Иванович все-таки запер дом, ворота и калитку,
плюхнулся на сиденье. Сын дал газ.

Директорская "Волга" подлетела к проходной, когда в ядре Шара как раз
выпятилась последняя Метапульсация. Ее сине-лиловое зарево на миг просветило
висевшую в зоне пыль. Верх башни вблизи выглядел уступчатыми крепостными
развалинами: не было более лаборатории MB, профилактория, экспериментальных
мастерских вверху; рваными проемами, разлинованными арматурой, зияли бока
кольца-лифта. На этот раз не выскочила к барьеру НПВ голубая точечная
молния-звезда; только воздушный удар перекачки, грохот рвущегося бетона,
треск падающих обломков.
Пец, Буров и Зискинд выскочили, стояли, задрав головы, ждали, что после
удара все успокоится. Но нет, колыхания неоднородного пространства
продолжались; волнисто изгибались контуры башни, расстояния между рядами
окон (и размеры их) то уменьшались, то росли. Частично это были оптические
искажения пространства - но новые трещины в стенах башни, выпадающие оттуда
квадраты облицовки, стекла и целые рамы свидетельствовали, что НПВ
по-прежнему корежит ее. Ревел тот же, что они слышали, подъезжая, орган
перекачки, к нему добавлялся оглушительный басовый звук вибрирующих от
предельного натяжения канатов сети: они то удлинялись, то сокращались.
Ураганы и смерчи метались по зоне и около, раздували пыль и мусор, шатали и
валили автокраны. А с высот покрывал все это вьюжный множественный вой
сетей.
Шар бился в сетях огромной рыбиной, сотрясениями и ревом напоминал о
своем умении крушить города и горы.
Шар снова давал концерт!
А получилось так. Автоматический регулятор, датчики которого управляли
лебедками, как и всякая система с обратными связями, был хорош в
определенных границах - не сильнее шквальных порывов смещающего сеть ветра.
С ними он легко справлялся, вовремя перетягивая канаты, удерживал Шар строго
над башней. Но когда возмущение - да еще страшной силы - пришло не извне, а
изнутри, регулятор загенерировал; иначе сказать, с ним сделалось нечто
близкое к паническим метаниям животного от боли и испуга. Он рывком дал
обороты нужным лебедкам, чтобы выпустить одни канаты, подтянуть другие, тем
компенсировать смещение сети,- по инерции барабаны прокрутились дальше, чем
следует - для выравнивания регулятор послал сильные противоположные импульсы
- лебедки сработали с перетягом в другую сторону - снова исправляющий сигнал
- снова перебор - и пошло! Две стихии, обычно противостоящие друг другу,-
естественная и техническая,- сейчас работали вместе, работали на разрушение.
...Они перешагнули защелкнутые турникеты на проходной - на этот раз
некому было их открыть. Комендант Петренко что-то сбивчиво объяснял в
телефон; увидев Пеца, протянул трубку ему:
- Это из крайкома, Страшнов. Ух... ну, дела! У него ходуном ходили усы
на посеревшем лице.
- Ну... ну-ну! - Директор положил трубку на столик, тряхнул коменданта
за плечи.- Вы же были на фронте.
- Так... так то ж на фронте! - Но подтянулся, доложил.- Заплаты готовы,
на площадке все в сборе. Три вертолета можем задействовать, а с
четвертого... вертолетчик сбежал. Умчал на мотоцикле.
- Ясно. Поднимайте тремя, навешивайте по известной вам схеме. Работайте
осторожно, но без паники: вверху, над сетью, спокойнее, чем здесь.
Действуйте.
Петренко скорым шагом удалился в муть и грохот, к вертодрому.
Пец взял трубку:
- Виктор Пантелеймонович? Пец... Здесь шаротрясение.
Ша-ро-тря-се-ние!.. Городу не угрожает, но все очень серьезно. Прошу
употребить всю вашу власть и поднять с аэродромов два самолета легкой
авиации и один средний, типа Ан-28, например. С полной заправкой. Что?..
Сюда, к нам! Задача: слежение за Шаром, если сорвется и уйдет. Что?.
Извините, остальное не сейчас.
"Возможности... да вокруг нас океан возможностей!"
Все трое вышли в зону, смотрели из-под бетонного козырька над выходом.
Башню трясло, как дерево; спелыми плодами осыпались с нее, появляясь вверху
из сумрака и пыли, обломки, целые плиты, балки. На внешней стене, примерно
на третьем уровне, искрил, трещал, сыпал сварочными огнями перебитый кабель.
Слева из зоны несло маслянистым дымом, там что-то горело.
Даже под густым крымским загаром было заметно, как у Зискинда
побледнело лицо.
- Что, Юра, каково вам после отпуска у нас здесь? - приблизясь к его
уху и напрягая голос, спросил Пец.
- И не говорите! - прокричал тот,- Но внутренние слои будут держаться.
И каркас, он же металлический.
- Энергетик, поди, удрал! - проорал им Буров.- Надо вырубить ток!
- Не выйдет, главный щит на кодовом замке! Код только Оглоблин знает!
- Значит, надо добраться в координатор, к регулятору! А может, просто
разобьем датчики на лебедках, а, Вэ-Вэ?! И застопорится!
- Нельзя, это надо на всех четырех одновременно, иначе хуже выйдет!
Несколько человек - смутные фигурки в пылевом облаке - выбежали из
арочного проема внешнего слоя башни, метнулись, петляя среди машин и
обломков, к ограде, перескочили ее и исчезли. Последний из них, прикрываясь
перевернутым стулом, выбежал к проходной, прямо на них.
- Ба, полковник! - узнал Пец.- Вы очень кстати! Волков был без кителя,
в разорванной рубашке, весь усыпан серой дрянью. Он остановился, тяжело
дыша.
- Вы?! - яростно выдохнул. Один момент казалось, что он трахнет
директора поднятым стулом.- Вы знали - и... да вас за это!
- Сейчас не об этом, Петр Максимович,- Пец вспомнил, наконец, имя этого
человека.- Прежде всего: как в башне, можно ли проникнуть наверх? Есть там
еще кто-то?
- Из моих никого,- полковник опустился на свой стул.- Установки
только... такие машины! Да за одно это вас расстрелять!..- перевел дух,
добавил понуро: - В башню сейчас только за смертью идти. В осевой еще
ничего, хоть и штормит, а во внешних слоях все трещит и сыплется, не пройти.
- Но вот вы и ваши герои - проскользнули,- не без яда заметил Буров.
- Так! - Валерьян Вениаминович хлопнул в ладони.- Две минуты на
выработку плана - и действовать!
Это был прежний Пец, даже помолодевший - с блеском расширившихся глаз,
подтянутым одухотворенным лицом, уверенной речью и жестами. Зискинд подумал,
что таким не видел его. Никто не видел его таким (разве что Корнев один раз,
когда он ворвался к нему с идеей ГиМ) - потому что это был человек,
достигший высшей ступени понимания. Валерьяна Вениаминовича не пугали сейчас
ни грохот катастрофы, ни опасность, ни ответственность.
План выработали быстро: Бурову, который знал, где находится регулятор и
как 'с ним управиться, подняться туда, отключить или усмирить; Волкову -
собрать своих разбежавшихся помощников, сформировать четыре группы, которые
одновременно, по сигналу - выстрелом из пистолета, разобьют датчики на
лебедках.
Две возможности удержать Шар.
- А мы с Юрием Акимовичем здесь, в резерве. Все было решено под грохот
и водянистые колыхания пространства. Волков убежал собирать своих.
- Теперь вы, Витя. Возьмите вот стул, прикройтесь. Секунду Буров и Пец
смотрели в глаза друг другу. Виктору Федоровичу было что крепко сказать
директору напоследок ("Тоже мне король Лир - папа Пец, Хрыч, куда к черту!"
- мелькнуло в уме). Но вместо этого он вдруг шагнул к Валерьяну
Вениаминовичу, обнял его - и они расцеловались, как друзья, которым больше
не увидеться. Потом Буров через бомбардируемое обломками пространство пошел
к арке.
Возможно, ему лучше было бежать - только он не мог бежать. Душа была
охвачена восторгом и ужасом; но ужас этот не имел ничего общего с животным
страхом боли и смерти, от него не смешивались мысли и не дрожали колени.
Осколки бетона барабанили по днищу стула над головой, задевали бока, падали
около ног. Вокруг творилось такое, что юлить не имело смысла:
разбушевавшееся НПВ каждым своим шевелением могло скомкать его, порвать,
стереть в пыль. И сознание того, что не имеет смысла предугадывать
опасности, а надо просто идти и делать, что намерился,- придавало Виктору
Федоровичу спокойствие и силу.
И он дошел - сначала до арки, а там и до входа в средний слой. Скрылся
в нем.
- Может, и я пойду, подстрахую? - неуверенно предложил Зискинд.- Мало
ли что...
- Не следует проявлять отвагу через силу,- спокойно и без желания
обидеть сказал Пец.- Ничто не следует делать через силу. Вам ведь не хочется
идти. И не нужно, он дойдет.
"А вы?" - вопросительно взглянул на директора Зискинд - но не сказал,
поняв, что Валерьян Вениаминович снова отключился, думает о своем, глядит
туда, куда ушел Буров.
"Когда люди многое делают через силу, стихии воздают им тем же. Мы
живем в прекрасном и яростном мире, Платонов прав. Но, пожалуй, все-таки в
куда более яростном, чем прекрасном. Не людям увеличивать его ярость - в
этом они ничто перед вселенской мощью. Мир, природа ждут от них вклада
другим - прекрасным. Тонким, возвышенным, продуманным, умным. Энергия и
вещества коими, как нам кажется, мы владеем, у нас не свои, а это - свое.
Этого, красоты-тонкости, без нас не будет - ни в местных процессах, ни в
мировых. А объекты, даже и планеты - лишь мгновенные состояния процессов.
Образы событий.
Я немало ошибался, да ошибались и мы все, сомневались, искали, меняли
мнения и решения, разочаровывались, переделывали. Вероятно, я нахомутал, и
сейчас, Витя. Прости... Мог бы ошибиться, поступив по-иному. Что поделаешь,
нельзя нам ждать, пока в Совершенное Знание проникает Совершенный Человек.
Не дождемся. Надо самим, какие ни есть. Пытаться, искать, стре... ох! Что
это?!"
Вспышка света в глазах, но вместо грохота - боль в черепе. Это было не
внешнее: удар, как и в Шаре, пришел изнутри. Все сверхчеловеческое
напряжение последних часов, все прожитое и пережитое вложилось в этот удар в
мозгу, в кровоизлияние. Пец слепо нашаривал, за что бы ухватиться, но руки
не слушались. Тело само отшатнулось к стене проходной, оползало на
подгибающихся ногах. Зискинд едва успел его подхватить:
- Валерьян Вениаминович, что с вами?
"Ох... а!.. вот оно что... вот что - чего сам хотел. Все как у Корнева,
с точностью до плюс-минус желаний. Ооо! Ну и боль!.. Ничего, теперь можно...
отпущаеши... ничего. Оох!"

Малиновая "Волга" Ястребовых катила по проселку, поднимая глинистую
пыль. Сын выбрал направление, которое прямо уводило от Шара, и гнал, не
жалея рессор. Герман Иванович все оглядывался. В башне народу... ой-ой!
"Драпать надо, драпать!" - бился в уме энергически произнесенный сыном
глагол.
...Герман Иванович отведал войны только в последний ее год,
девятнадцатилетним младшим сержантом, технарем на аэродроме. Тогда драпали
немцы. Впрочем, и в предыдущие годы этот глагол применяли исключительно к
ним; наши - отступали.
- Да не гони ты так! - не выдержал он последнего толчка на ухабе.-
Гляди, багажник опять распахнулся, зараза!
Сын оглянулся, затормозил, выругался. Он впервые при отце ругнулся
по-черному; тот удивился: гляди-ка осмелел.
- Говорил же тебе сколько раз!..- выскочил закрыть багажник. Дальнейшее
произошло как-то неожиданно для самого механика: он переместился на сиденье
сына, для пробы давнул правой, плохо слушающейся ногой педаль тормоза: будет
работать! - включая сцепление, дал газ. "Волга" рванула с места. Отъехав
метров сто, Герман Иванович свернул на сжатое поле, двинул по стерне
обратно. Сын бежал наперерез, махал сорванной с головы норковой шапкой,
что-то кричал. Но не успел, стал. Механик, проезжая, только покосился на
рыжего, родного, похожего: вид у того - в дубленке посреди пыльного жаркого
поля - был довольно дурацкий;
пробормотал: "Ничего!.." - прибавил еще газу, вывел машину на проселок,
обратно к Шару.

Удар. Боль. Вспышка в мозгу. Болевой шквал будто дробил тело Валерьяна
Вениаминовича, он не слышал ничего, не видел клубов пыли и дыма, сверкания
искр наверху. Но какие-то участки его мозга еще сохраняли ясность - и нельзя
было поддаваться, надо что-то еще успеть додумать и понять.
"...о чем я перед этим?.. Ага, пытаться и стремиться. Ну, конечно, в
этом общий смысл:
- из всех движений материи лишь немногие, самые мощные, порождают
галактики, а из них лишь редкие в напоре своем разделяются на звезды - но
без прочих действий не было бы и их...
- и среди обилия живых существ лишь немногие выйдут за круг обменного
существования, начнут мыслить - но не было бы всех, не появились бы и эти...
- и так во всем... ооо!"
Удар, боль, вспышка. Юрий Акимович суетился, не зная, что делать:
положил Пеца вдоль стены на спину, решил было перетащить его в
комендантскую, кинулся туда - там явно не было места;
принялся звонить в "Скорую". Умом он понимал, что директор кончается,
ничем ему не поможешь (даже с Буровым так простился, ему сказал, что
необходимо кому-то остаться здесь...), но в таких случаях предполагается
что-то предпринимать, бороться за жизнь.
На лебедке слева туго натянулся канат, распространяя контрабасовый гул;
там лопнул кабель-заземлитель. В высоте с новой силой 'завыл ураган
перекачки. Колыхался сумрак, извивались контуры башни: НПВ воочию
доказывало, что именно оно, а не суетящиеся комочки, завитки материи -
первичная реальность!
"Оох, боль! Бей, не жалей... Только врешь: я еще существую. Я
существую! И так во всем, говорю я, во всех проявлениях бытия:
...из тысяч рассеянных ветром семян только одно достигнет плодородной
почвы - но не будь тысяч, не продолжилась бы жизнь растения. Так и идеи,
попытки разума продлить себя...
...и неправ был Любарский, что пена веществ суть нашей телесности. Пена
эта, турбулентное кипение жизни, возникает только в самых мощных струях
времени - вот они-то и есть суть наша.
...потому что все едино в Книге Бытия, волнующейся материи: вся она
состоит из волн-попыток, струй-попыток, миров-попыток. Из них большая часть
ниспадает втуне - но без всех не было бы и крайне выразительных,
выплескивающих избыток действия-жизни к новому развитию. Пытаться и
стремиться!.."
Удар-боль-вспышка. И вверху мгновенным сиянием выплеснулся из Шара
метагалактический свет - знак того, что там состоялась еще одна
вселенная-попытка, а в ней галактики-попытки, звезды и планеты-попытки. Свет
озарил лицо Валерьяна Вениаминовича.
"Удар - свет... какой свет! Куда ты течешь, Вселенная? Что поют твои
звезды, какую мелодию выводят: Реквием или Гимн?.. Ты сама не знаешь этого,
Вселенная, только желаешь узнать. Для того и порождаешь мириады существ,
которые воспринимают, изучают, постигают другое и других, а все вместе -
себя. Тебя. Принимай же среди них и меня, мою жизнь-попытку. Стремиться..."
И смерть была как русло: ручеек жизни человека впал в спокойно-мощный,
неразличимо-ясный и стремительный поток Времени, растворился в нем и помчал
далее в Едином - в вечность.

Гремел гневался, грозил апокалиптическими бедами Шар. За оградой зоны
Волков расставлял офицеров - ждать сигнала, выстрела. Мелово-бледный от боли
в перебитой ключице, брел вверх с этажа на этаж Буров. Взлетели над пылью,
сумраком и грохотом вертолеты со сваренными многометровыми лоскутами сети.
Спешно поднятые по приказу Страшнова в воздух две "Пчелки" и Ан-28
разворачивались и ложились на курс к Шару. Механик Ястребов, то выжимая газ,
то притормаживая немеющей правой ногой, мчал по бетонке на своей "Волге" к
башне. Анатолий Андреевич Васюк-Басистов, помогая ногами дохлому моторчику
мопеда, давил на педали, подскакивал на ухабах. Катил в такси, ободряя
перетрусившего водителя, Любарский.
По дорогам и прямиком через степи шли, бежали, ехали, летели к Шару -
люди.

1970-90, Киев - Полтава - Подмосковье - Причерноморье - Прибалтика.