Страница:
Молчат Бельды, терпят. Подальше от женщин отходят, чтобы не рассердиться: нельзя женщин задевать.
Сидят Заксули в домах: струсили сильно.
Сидят Бельды в кустах, врагов подкарауливают. Не дают рыбу ловить, не дают птицу стрелять.
Пока еда была, вода была, Бельды сильно храбрые были.
Вот вся еда вышла. Сидят Бельды. Терпят.
Говорит Чубак:
– Теперь уж немножко ждать осталось! Умрут от страху Заксули.
Вот у Бельды вся вода вышла. Терпят. Молчат. Говорит Удога:
– Ну, теперь совсем мало ждать осталось!
Вот у Бельды все терпение вышло, сидят, ворчат на такую войну, худеют, копья у них из рук вываливаются.
И Заксули не слаще – дома, взаперти, голодом сидеть.
Сидели, сидели – невтерпеж стало. Старика к Бельды послали. Тот палку с человечьим лицом: взял. Пошел. Идет, от ветра шатается.
И Бельды не лучше – отощали, как медведь весной.
Стал старик мира просить. Стали судиться.
Говорят старики тому почтенному старику:
– Вы перед нами сильно виноваты. За это мы с вас большой байта – штраф – возьмем. Никто еще такого байта никогда не платил!
Испугался тот старик, затрясся: чем Заксули большой байта платить будут? Совсем бедные люди Заксули…
Говорит Чубак:
– Ой, большой байта! Котел, да копье, да платок – стыд с лица утереть.
Вытаращили глаза, Бельды, затряслись – вот так байта!
Стоило из-за этого голод и жажду терпеть!
Стоило из-за этого на войну ходить!
А в голове одна мысль – скорей бы домой, да поесть, да попить всласть!
Обрадовались Заксули. Байта сразу же отдали.
От себя Удоге да Чубаку девушек красивых в жены отдали, чтобы породниться с Бельды и не ссориться никогда.
Взяли Бельды девушек. Домой побежали: откуда сила взялась! Домой прибежали! Спрашивают их женщины: какая война была?
Говорят Бельды:
– Ой, какая война была! Самая страшная война, хуже нету!
Принялись Бельды пить. Три дня пили. Целое озеро выпили. Так выпили, что с тех пор озеро высохло. Принялись Бельды есть. Три дня ели. Все съели, даже сохатиные халаты съели.
С тех пор больше не воевали с сородичами. Все дела миром кончали.
Спасибо Удоге и Чубаку, что уму-разуму научили!
Мальчик Чокчо
Как медведь и бурундук дружить перестали
Глупый богач
Ивушка
Сидят Заксули в домах: струсили сильно.
Сидят Бельды в кустах, врагов подкарауливают. Не дают рыбу ловить, не дают птицу стрелять.
Пока еда была, вода была, Бельды сильно храбрые были.
Вот вся еда вышла. Сидят Бельды. Терпят.
Говорит Чубак:
– Теперь уж немножко ждать осталось! Умрут от страху Заксули.
Вот у Бельды вся вода вышла. Терпят. Молчат. Говорит Удога:
– Ну, теперь совсем мало ждать осталось!
Вот у Бельды все терпение вышло, сидят, ворчат на такую войну, худеют, копья у них из рук вываливаются.
И Заксули не слаще – дома, взаперти, голодом сидеть.
Сидели, сидели – невтерпеж стало. Старика к Бельды послали. Тот палку с человечьим лицом: взял. Пошел. Идет, от ветра шатается.
И Бельды не лучше – отощали, как медведь весной.
Стал старик мира просить. Стали судиться.
Говорят старики тому почтенному старику:
– Вы перед нами сильно виноваты. За это мы с вас большой байта – штраф – возьмем. Никто еще такого байта никогда не платил!
Испугался тот старик, затрясся: чем Заксули большой байта платить будут? Совсем бедные люди Заксули…
Говорит Чубак:
– Ой, большой байта! Котел, да копье, да платок – стыд с лица утереть.
Вытаращили глаза, Бельды, затряслись – вот так байта!
Стоило из-за этого голод и жажду терпеть!
Стоило из-за этого на войну ходить!
А в голове одна мысль – скорей бы домой, да поесть, да попить всласть!
Обрадовались Заксули. Байта сразу же отдали.
От себя Удоге да Чубаку девушек красивых в жены отдали, чтобы породниться с Бельды и не ссориться никогда.
Взяли Бельды девушек. Домой побежали: откуда сила взялась! Домой прибежали! Спрашивают их женщины: какая война была?
Говорят Бельды:
– Ой, какая война была! Самая страшная война, хуже нету!
Принялись Бельды пить. Три дня пили. Целое озеро выпили. Так выпили, что с тех пор озеро высохло. Принялись Бельды есть. Три дня ели. Все съели, даже сохатиные халаты съели.
С тех пор больше не воевали с сородичами. Все дела миром кончали.
Спасибо Удоге и Чубаку, что уму-разуму научили!
Мальчик Чокчо
За себя как не постоять! Как за родича не постоять! Разве обидчику простить можно?
Жил в одной деревне нанаец Бельды. Был у него сынок, по имени Чокчо. Совсем маленький сынок – едва ходить умел. Всю зиму Бельды охотился. Много пушнины – мехов накопил. И соболь у него был, и лисица, и нерпа, и медведь, и колнок, и волк. Смотрит на меха Бельды и радуется:
– Вот поеду в Никанское царство – в город Сан-Син, – меха продам, еды, припасов на целую зиму накуплю! Сетку овую куплю, ружье, порох, патроны, игрушки.
Летом и верно собрался Бельды в Сан-Син ехать. Просит его сынок.
– Возьми меня с собой, отец!
Подумал Бельды – дорога опасная, могут разбойники напасть. Мало ли тчо в дороге случиться может…
– Что ты, сын! – говорит Бельды. – Как это можно, чтобы в доме мужчины не осталось! Кто же будет мать да сестренок защищать? Надо тебе остаться.
Уехал Бельды.
Много времени прошло. Чокчо за это время научился ножом владеть. Сидит стругает: ложку сделал, лодку маленькую сделал, оленя из дерева вырезал, нарты, медведя, собачек… Много разных игрущек сделал… А отца все нет!
Вот уже листья на деревьях пожелтели, трава повяла. А Бельды все не едет домой.
Потом из соседнего стойбища приехали люди.
Сделала мать Чеокчо кушанье – мось, – угостила приезжих юколой.
Сидели, сидели они, курили, курили, юколу ели, ели, потом говорят:
– Мы вместе с Бельды в Сан-Син ездили. Торговали. Обратно вернулись…
– А где отец? – спрашивает Чокчо. Друг на друга поглядели люди.
– Твой отец, – говорят, – торговал с одним человеком по имени Лян. Тот у Бельды всю пушнину купил. Пошел Бельды к этому маньчжу, чтобы рассчитаться, и не вернулся. Не купец, оказалось, Лян, а разбойник. Всю пушнину у Бельды взял и самого его убил.
– Почему же вы за отца не заступились? – спрашивает Чокчо.
Говорят люди:
– У того Ляна-маньчжу большая шайка. А нас мало. Не могли мы за твоего отца заступиться – побоялись: люди Ляна нас догнать могли, все товары отнять и нас убить могли…
– Плохо вы сделали, – говорит Чокчо. Обиделись люди, сели в лодку и уехали.
Стала мать Чокчо плакать, сестренки тоже заплакали.
До того плакали, что у них совсем глаза запухли– Что теперь будет с нами?
Но делать нечего – слезами Бельды не вернешь! А жить надо. Поплакали, поплакали они да за дело взялись. Старшая сестра копье взяла, в тайгу пошла – охотиться. Младшая в лодку – оморочку – села, по Амуру поехала – рыбу ловить. Мать дома осталась – за очагом следить, еду варить.
А Чокчо говорит матери:
– Сшей мне унты, испеки лепешку. Пойду я Ляна искать. Найду – За отца отомщу, пушнину верну!
Говорит мать:
– Что ты, Чокчо! Куда ты пойдешь? Ты маленький еще.
Посмотрел на нее Чокчо:
– Отец сказал, что я мужчина. А мужчины должны род защищать, врагу мстить должны.
Видит мать – Чокчо на своем крепко стоит, не отговорить его. Испекла ему лепешку, сшила ему унты.
Взял Чокчо свой нож, охотничью повязку на голову надел, юколы в мешок пложил, унты на ноги надел, простился с сестрами, с матерью и пошел.
Шел, шел Чокчо, видит – на пути большой лес стоит. Деревья высокие-высокие. Сосны, дубы шумят в том лесу, вершинами качают. Конца-краю тому лесу нет. Не побоялся Чокчо. Идет по лесу, лепешку жует, ножом играет, песню поет, вдруг слышит голос:
– Куда идешь ты, маленький нанаец? Оглянулся Чокчо. Никого вокруг нет. А голосопять зовет его. Отвечает Чокчо:
– Иду за отца мстить!
– Помоги мне, и я тебе помогу! Другом буду, – говорит тот же голос.
Увидал Чокчо: лежит на камне желудь. Падал с дерева на землю, да попал на камень. Лежит и высыхает.
– Возьми меня с собой, – говорит желудь. – Я тебе пригожусь…
Взял Чокчо желудь, дальше пошел.
Повстречал старое кострище. Остановился отдохнуть. Снял унты, ноги повыше положил. Лепешку откусил. Вдруг слышит скрипучий-скрипучий голос:
– Куда ты идешь, мужчина?
– За отца мстить иду! – говорит Чокчо. – А ты кто? Где ты.
– А я около тебя лежу.
Посмотрел Чокчо – у самого очага, в золе, вертел лежит, на котором охотники мясо жарят. Кто-то бросил вертел в огонь. Погнулся вертел, чуть не сгорел, окалиной покрылся. И ему Чокчо помог: окалину песком отчистил, направил его. Совсем вертел как новый стал.
– Спасибо, Чокчо! Ты мне помог, и я тебе помогу. Возьми меня с собой! – говорит, мальчику вертел.
Взял Чокчо вертел с собой и пошел дальше. Мимо покинутой рыбалки проходил – опять голос услышал. Спрашивают его, куда идет. Ответил Чокчо. Увидал, что это мялка да колотушка, которыми рыбью кожу выделывают. Кто-то в мялку гвоздь вбил, а у колотушки черенок сломал. Вытащил Чокчо из мялки гвоздь, колотушке новый черенок сделал.
– Вот спасибо тебе, Чокчо! – говорят ему опять. – Ты нам помог, и мы тее поможем. Возьми нас с собой!
Взял Чокчо мялку с колотушкой. Дальше пошел. Шел, шел, до ручья дошел. Разлился ручей – дальше дороги нет. Как быть?
Тут слышит Чокчо – опять его зовут:
– Эй, сосед, помоги мне, и я тебе помогу! Другом буду!
Глядит Чокчо – вода березу подмыла, упала береза, щуку, придавила. Лежит щука под березой – ни взад, ни вперед, хвостом виляет, а ходу нет. Совсем задыхается щука. Отвалил березу Чокчо, щуке волю дал. Говорит ему щука:
– Как ручей перейдешь? Садись, перевезу.
Сел Чокчо на щуку. Вмиг на другом берегу оказался.
Говорит ему щука.
– Возьми меня с собой – пригожусь! Положил ее Чокчо в мешок. Дальше пошел. Вот уже Амур видно… Вдруг видит Чокчо – в траве одна лыжа. Вот жалко, – думает Чокчо, – хорошая лыжа, а одна! А в это время и другую увидал. Далеко лежит вторая, кто-то ее в валежник бросил. Не поленился Чокчо, принес вторую лыжу. Вместе сложил. А те и говорят ему:
– Ты нам помог, и мы тебе поможем! Куда ты идешь, маленький нанаец?
– За отца мстить иду! – гооврит Чекчо. – Только мало сил у меня, не знаю – дойду ли… Путь далекий! Как через Амур перейду?
Говорят ему лыжи:
– Это все ничего. Становись, покатим тебя '– скорее дело пойдет.
Рассмеялся Чокчо:
– Кто же по траве на лыжах ходит?
Однако на лыжи все-таки стал. Выросли тут крылья у лыж. Поднялись они в воздух и полетели. Да быстро-бытсро! Ветром чуть повязку с головы. Чокчо не сорвало. Над Амуром полетели – точно голубая лента, вьется река.
А лыжи летят и летят, только ветер свистит в ушах. Мелькают внизу реки, стойбища, леса… У Чокчо дыхание захватывает.
Примчали лыди в Сан-Син.
Посмотрел Чкочо и испугался.
Стойбище большое-большое, домов много. Никогда Чокчо не думал, что в одном месте столько домов может быть: рядами стоят, один на другой поставлены; столько их, что и конца не видно. И народу тут множество великое. Шум от голосов такой стоит, будто буря деревья валит. Толкаются люди, кричат. Покупают, меняют, продают. Людей много, а знакомых нет. Стал Чокчо спрашивать, как к дому Ляна-маньчжу пройти. Смеются прохожие над мальчиком, не понимают. Кто удрит его, кто толкнет, кто за косу дернет, кто накричит. На его счастье, проходил один старик, язык нанайцев знавший. Расспросил он Чокчо. Показал, где Лян-маньчжу живет.
Пошел в ту сторону маленький нанаец.
Видит – красивый дом стоит. У крыши концы вверх загнуты. На концах серебряные колокольчики висят, звенят. В окнах прозрачная бумага вставлена. Вокруг дома деревья разные растут: вишни, яблони… Золотые птички на ветках сидят. Музыка играет повсюду. Ручьи меж деревьев струятся, журчат, будто потихонечку разговаривают.
Вошел Чаокчо в дом, кричит:
– Эй, Лян, выходи на бой! – и палку приготовил, чтобы с Ляном драться не на жизнь, а на смерть.
Не отвечает никто маленькому нанайцу. Видно, дома того человека нет.
Вошел Чкочо в комнату Ляна. В золу очага желудь сунул, чтобы полежал тот на мягком. В умывальный таз Ляна щукупустил. Вертел около печки поставил. Мялку с колотушкой оставил около двери. Сел сам на нары да и уснул.
Вечером вернулся домой Лян, веселый, пьяный.
Захотел он в очаге огонь развести. Нагнулся над ним, угли стал раздувать. А тут желудь как подскочит да как хватит Ляна в глаз! Взвыл от боли Лян, кинулся к тазу с водой, чтобы глаза промыть. А щука из таза высунулась и цапнула Ляна за нос. Отскочил Лян от таза. А тут вертел ему в спину воткнулся. Совсем перепугался Лян. Кинулся к двери, чтобы убежать… А тут мялка с колотушкой за Ляна взялись, принялись они колотить его, мять, оюжимать так, что Лян и света невзвидел! И так мялка с колотушкой работали, пока из Ляна тонкую шкурку не сделали.
Проснулся Чокчо, спрашивает:
– Не пришел Лян? Отвечают ему друзья:
– Пришел на свою голову! Вот смотри, какой он стал.
Посмотрел Чокчо. Видит – лежит белая мягкая шкурка, совсем на ровдугу похожая. Сказал спасибо своим друзьям Чокчо, пожалел только, что не сам с Ляном расправился.
Разыскал Чокчо в доме Ляна пушнину Бельды. Охотничий припас забрал, товары всякие, что обманом Лян у людей отобрал, – сложил все в шкуру Ляна. Собрал своих друзей: мялку с колотушкой, желудь, щуку да вертел. Стал на свои лыжи.
Поднялись лыжи опять, полетели как стрела. Под самым носом у Ляновых слуг пролетели.
Долетели лыжи до того места, где их Чокчо нашел. Оставил их мальчик: Спасибо за помощь. Чу-жого мне не нужно.
Щуку в самую глубину ручья пустил. Колотушку и мялку у покинутой рыбалки оставил: пригодятся хозяину, коли вернется. Вертел на старое место у костра положил. Желудь в мягкую землю бросил, чтобы пророс тот и новое дерево из него выросло.
И пошел Чокчо своей дорогой.
Домой вернулся богатый. Развернул он шкуру Ляна – удивились все в стойбище: как много в ту шкуру влезло!
Обрадовалась мать, сестры обрадовались, что вернулся Чокчо. Целуют, обнимают его, от себя ни на шаг не пускают.
А Чокчо говорит, как мужчина и охотник:
– Мои унты совсем износились. Сшейте мне новые. Завтра я в тайгу пойду.
Сшили ему сестры унты из шкуры Ляна.
Долго носились те унты, потому что нет на свете кожи, крепче кожи обманщика и грабителя, которого жалость не проймет и слезы обиженных им не тронут.
Жил в одной деревне нанаец Бельды. Был у него сынок, по имени Чокчо. Совсем маленький сынок – едва ходить умел. Всю зиму Бельды охотился. Много пушнины – мехов накопил. И соболь у него был, и лисица, и нерпа, и медведь, и колнок, и волк. Смотрит на меха Бельды и радуется:
– Вот поеду в Никанское царство – в город Сан-Син, – меха продам, еды, припасов на целую зиму накуплю! Сетку овую куплю, ружье, порох, патроны, игрушки.
Летом и верно собрался Бельды в Сан-Син ехать. Просит его сынок.
– Возьми меня с собой, отец!
Подумал Бельды – дорога опасная, могут разбойники напасть. Мало ли тчо в дороге случиться может…
– Что ты, сын! – говорит Бельды. – Как это можно, чтобы в доме мужчины не осталось! Кто же будет мать да сестренок защищать? Надо тебе остаться.
Уехал Бельды.
Много времени прошло. Чокчо за это время научился ножом владеть. Сидит стругает: ложку сделал, лодку маленькую сделал, оленя из дерева вырезал, нарты, медведя, собачек… Много разных игрущек сделал… А отца все нет!
Вот уже листья на деревьях пожелтели, трава повяла. А Бельды все не едет домой.
Потом из соседнего стойбища приехали люди.
Сделала мать Чеокчо кушанье – мось, – угостила приезжих юколой.
Сидели, сидели они, курили, курили, юколу ели, ели, потом говорят:
– Мы вместе с Бельды в Сан-Син ездили. Торговали. Обратно вернулись…
– А где отец? – спрашивает Чокчо. Друг на друга поглядели люди.
– Твой отец, – говорят, – торговал с одним человеком по имени Лян. Тот у Бельды всю пушнину купил. Пошел Бельды к этому маньчжу, чтобы рассчитаться, и не вернулся. Не купец, оказалось, Лян, а разбойник. Всю пушнину у Бельды взял и самого его убил.
– Почему же вы за отца не заступились? – спрашивает Чокчо.
Говорят люди:
– У того Ляна-маньчжу большая шайка. А нас мало. Не могли мы за твоего отца заступиться – побоялись: люди Ляна нас догнать могли, все товары отнять и нас убить могли…
– Плохо вы сделали, – говорит Чокчо. Обиделись люди, сели в лодку и уехали.
Стала мать Чокчо плакать, сестренки тоже заплакали.
До того плакали, что у них совсем глаза запухли– Что теперь будет с нами?
Но делать нечего – слезами Бельды не вернешь! А жить надо. Поплакали, поплакали они да за дело взялись. Старшая сестра копье взяла, в тайгу пошла – охотиться. Младшая в лодку – оморочку – села, по Амуру поехала – рыбу ловить. Мать дома осталась – за очагом следить, еду варить.
А Чокчо говорит матери:
– Сшей мне унты, испеки лепешку. Пойду я Ляна искать. Найду – За отца отомщу, пушнину верну!
Говорит мать:
– Что ты, Чокчо! Куда ты пойдешь? Ты маленький еще.
Посмотрел на нее Чокчо:
– Отец сказал, что я мужчина. А мужчины должны род защищать, врагу мстить должны.
Видит мать – Чокчо на своем крепко стоит, не отговорить его. Испекла ему лепешку, сшила ему унты.
Взял Чокчо свой нож, охотничью повязку на голову надел, юколы в мешок пложил, унты на ноги надел, простился с сестрами, с матерью и пошел.
Шел, шел Чокчо, видит – на пути большой лес стоит. Деревья высокие-высокие. Сосны, дубы шумят в том лесу, вершинами качают. Конца-краю тому лесу нет. Не побоялся Чокчо. Идет по лесу, лепешку жует, ножом играет, песню поет, вдруг слышит голос:
– Куда идешь ты, маленький нанаец? Оглянулся Чокчо. Никого вокруг нет. А голосопять зовет его. Отвечает Чокчо:
– Иду за отца мстить!
– Помоги мне, и я тебе помогу! Другом буду, – говорит тот же голос.
Увидал Чокчо: лежит на камне желудь. Падал с дерева на землю, да попал на камень. Лежит и высыхает.
– Возьми меня с собой, – говорит желудь. – Я тебе пригожусь…
Взял Чокчо желудь, дальше пошел.
Повстречал старое кострище. Остановился отдохнуть. Снял унты, ноги повыше положил. Лепешку откусил. Вдруг слышит скрипучий-скрипучий голос:
– Куда ты идешь, мужчина?
– За отца мстить иду! – говорит Чокчо. – А ты кто? Где ты.
– А я около тебя лежу.
Посмотрел Чокчо – у самого очага, в золе, вертел лежит, на котором охотники мясо жарят. Кто-то бросил вертел в огонь. Погнулся вертел, чуть не сгорел, окалиной покрылся. И ему Чокчо помог: окалину песком отчистил, направил его. Совсем вертел как новый стал.
– Спасибо, Чокчо! Ты мне помог, и я тебе помогу. Возьми меня с собой! – говорит, мальчику вертел.
Взял Чокчо вертел с собой и пошел дальше. Мимо покинутой рыбалки проходил – опять голос услышал. Спрашивают его, куда идет. Ответил Чокчо. Увидал, что это мялка да колотушка, которыми рыбью кожу выделывают. Кто-то в мялку гвоздь вбил, а у колотушки черенок сломал. Вытащил Чокчо из мялки гвоздь, колотушке новый черенок сделал.
– Вот спасибо тебе, Чокчо! – говорят ему опять. – Ты нам помог, и мы тее поможем. Возьми нас с собой!
Взял Чокчо мялку с колотушкой. Дальше пошел. Шел, шел, до ручья дошел. Разлился ручей – дальше дороги нет. Как быть?
Тут слышит Чокчо – опять его зовут:
– Эй, сосед, помоги мне, и я тебе помогу! Другом буду!
Глядит Чокчо – вода березу подмыла, упала береза, щуку, придавила. Лежит щука под березой – ни взад, ни вперед, хвостом виляет, а ходу нет. Совсем задыхается щука. Отвалил березу Чокчо, щуке волю дал. Говорит ему щука:
– Как ручей перейдешь? Садись, перевезу.
Сел Чокчо на щуку. Вмиг на другом берегу оказался.
Говорит ему щука.
– Возьми меня с собой – пригожусь! Положил ее Чокчо в мешок. Дальше пошел. Вот уже Амур видно… Вдруг видит Чокчо – в траве одна лыжа. Вот жалко, – думает Чокчо, – хорошая лыжа, а одна! А в это время и другую увидал. Далеко лежит вторая, кто-то ее в валежник бросил. Не поленился Чокчо, принес вторую лыжу. Вместе сложил. А те и говорят ему:
– Ты нам помог, и мы тебе поможем! Куда ты идешь, маленький нанаец?
– За отца мстить иду! – гооврит Чекчо. – Только мало сил у меня, не знаю – дойду ли… Путь далекий! Как через Амур перейду?
Говорят ему лыжи:
– Это все ничего. Становись, покатим тебя '– скорее дело пойдет.
Рассмеялся Чокчо:
– Кто же по траве на лыжах ходит?
Однако на лыжи все-таки стал. Выросли тут крылья у лыж. Поднялись они в воздух и полетели. Да быстро-бытсро! Ветром чуть повязку с головы. Чокчо не сорвало. Над Амуром полетели – точно голубая лента, вьется река.
А лыжи летят и летят, только ветер свистит в ушах. Мелькают внизу реки, стойбища, леса… У Чокчо дыхание захватывает.
Примчали лыди в Сан-Син.
Посмотрел Чкочо и испугался.
Стойбище большое-большое, домов много. Никогда Чокчо не думал, что в одном месте столько домов может быть: рядами стоят, один на другой поставлены; столько их, что и конца не видно. И народу тут множество великое. Шум от голосов такой стоит, будто буря деревья валит. Толкаются люди, кричат. Покупают, меняют, продают. Людей много, а знакомых нет. Стал Чокчо спрашивать, как к дому Ляна-маньчжу пройти. Смеются прохожие над мальчиком, не понимают. Кто удрит его, кто толкнет, кто за косу дернет, кто накричит. На его счастье, проходил один старик, язык нанайцев знавший. Расспросил он Чокчо. Показал, где Лян-маньчжу живет.
Пошел в ту сторону маленький нанаец.
Видит – красивый дом стоит. У крыши концы вверх загнуты. На концах серебряные колокольчики висят, звенят. В окнах прозрачная бумага вставлена. Вокруг дома деревья разные растут: вишни, яблони… Золотые птички на ветках сидят. Музыка играет повсюду. Ручьи меж деревьев струятся, журчат, будто потихонечку разговаривают.
Вошел Чаокчо в дом, кричит:
– Эй, Лян, выходи на бой! – и палку приготовил, чтобы с Ляном драться не на жизнь, а на смерть.
Не отвечает никто маленькому нанайцу. Видно, дома того человека нет.
Вошел Чкочо в комнату Ляна. В золу очага желудь сунул, чтобы полежал тот на мягком. В умывальный таз Ляна щукупустил. Вертел около печки поставил. Мялку с колотушкой оставил около двери. Сел сам на нары да и уснул.
Вечером вернулся домой Лян, веселый, пьяный.
Захотел он в очаге огонь развести. Нагнулся над ним, угли стал раздувать. А тут желудь как подскочит да как хватит Ляна в глаз! Взвыл от боли Лян, кинулся к тазу с водой, чтобы глаза промыть. А щука из таза высунулась и цапнула Ляна за нос. Отскочил Лян от таза. А тут вертел ему в спину воткнулся. Совсем перепугался Лян. Кинулся к двери, чтобы убежать… А тут мялка с колотушкой за Ляна взялись, принялись они колотить его, мять, оюжимать так, что Лян и света невзвидел! И так мялка с колотушкой работали, пока из Ляна тонкую шкурку не сделали.
Проснулся Чокчо, спрашивает:
– Не пришел Лян? Отвечают ему друзья:
– Пришел на свою голову! Вот смотри, какой он стал.
Посмотрел Чокчо. Видит – лежит белая мягкая шкурка, совсем на ровдугу похожая. Сказал спасибо своим друзьям Чокчо, пожалел только, что не сам с Ляном расправился.
Разыскал Чокчо в доме Ляна пушнину Бельды. Охотничий припас забрал, товары всякие, что обманом Лян у людей отобрал, – сложил все в шкуру Ляна. Собрал своих друзей: мялку с колотушкой, желудь, щуку да вертел. Стал на свои лыжи.
Поднялись лыжи опять, полетели как стрела. Под самым носом у Ляновых слуг пролетели.
Долетели лыжи до того места, где их Чокчо нашел. Оставил их мальчик: Спасибо за помощь. Чу-жого мне не нужно.
Щуку в самую глубину ручья пустил. Колотушку и мялку у покинутой рыбалки оставил: пригодятся хозяину, коли вернется. Вертел на старое место у костра положил. Желудь в мягкую землю бросил, чтобы пророс тот и новое дерево из него выросло.
И пошел Чокчо своей дорогой.
Домой вернулся богатый. Развернул он шкуру Ляна – удивились все в стойбище: как много в ту шкуру влезло!
Обрадовалась мать, сестры обрадовались, что вернулся Чокчо. Целуют, обнимают его, от себя ни на шаг не пускают.
А Чокчо говорит, как мужчина и охотник:
– Мои унты совсем износились. Сшейте мне новые. Завтра я в тайгу пойду.
Сшили ему сестры унты из шкуры Ляна.
Долго носились те унты, потому что нет на свете кожи, крепче кожи обманщика и грабителя, которого жалость не проймет и слезы обиженных им не тронут.
Как медведь и бурундук дружить перестали
Когда Хинганские горы еще маленькие были, когда мджно было выстрелить из лука и услышать, как стрела по ту сторону Хингана упадет, – вот тогда медведь и бурундук дружили. Жили они вместе в одной берлоге. Вместе на охоту ходили. Делили все пополам: что медведь добудет, то бурундук ест; что бурундук добудет, то медведь ест. Так дружили они очень долго. Да известно – завистникам чужая дружба всегда глаза колет. Пока друзей не поссорят, не успокоятся…
Вот вышел как-то бурундук из берлоги, захотелось ему орехов пощелкать. Повстречалась ему лиса. Рыжим хвостом завертела, поздоровалась, спрашивает:
– Как поживаешь, сосед? Рассказал ей все бурундук.
Выслушала его лиса, и завидно ей стало, что два зверя вместе живут и не ссорятся. А сама она ни с кем не дружила, потому что всегда хитрила да всех обмануть норовила.
Притворилась лиса, что жалеет бурундука, лапки на животе сложила, слезу пустила: известно, что обманщику заплакать ничего не стоит. Говорит:
– Бедный ты, бедный! Жалко мне тебя! Испугался бурундук:
– Почему ты жалеешь меня, соседка?
– Глупый ты! – отвечает лиса. – Медведь тебя обижает, а ты и не догадываешься об этом.
– Как так – обижает? – спрашивает бурундук.
– А вот так. Когда медведь добычу берет, кто первый ее зубами рвет?
– Брат-медведь, – отвечает бурундук.
– Вот видишь, самый сладкий кусок ему и достается! Ты, поди уж, давно хорошего куска не видал, все медвежьими объедками питаешься! Оттого и ростом ты маленький.
Завиляла лиса хвостом, слезы утерла, покачала головой.
– Ну, прощай, – говорит она напоследок. – Вижу, нравится тебе такая жизнь. Только я на твоем месте первая бы в добычу зубы запускала!
И побежала лиса, будто по делу. Бежит, хвостом следы заметает.
Посмотрел ей вслед бурундук, задумался: А ведь соседка-то, пожалуй, правильно рассудила!
Так бурундук задумался, что и про орехи забыл. Вот, – думает, – медведь-то какой обманщик оказался! А я ему верил, за старшего брата считал.
…Вот пошли медведь и бурундук на охоту.
Зашли по пути в малинник. Сгреб медведь в лапы куст малины, присосался сам и брата приглашает. А тот смотрит – лиса-то правду сказала!
Поймал медведь еврашку – суслика, – зовет бурундука. А тот глядит – медведь-то первым в еврашку когти вонзил! Выходит, правду лиса говорила!
Пошли братья мимо пчелиного дубка. Медведь тот дубок своротил, лапой придержал, нос в улей всунул, ноздри раздул, губами зашлепал. Брата зовет – мед испробовать. А тот видит: опять медведь первый пробует, – значит, опять лиса права!
Рассердился тут бурундук. Ну, – думает, – проучу я тебя!
Пошли они на охоту в другой раз.
Сел бурундук брату на загривок – ему за медведем на своих маленьких лапках не поспеть.
Учуял медведь добычу – косулю словил. Только хотел он ее зубами схватить, а тут бурундук как прыгнет у него меж ушей! Это – чтобы прежде брата в добычу зубы вонзить, сладкий кусок себе взять да немножко подрасти. Испугался медведь, выпустил косулю, и ушла она.
Остались оба брата голодными.
Пошли они дальше.
Увидел медведь еврашку, подкрался, а бурундук опять тут как тут! Опять перепугал медведя до полусмерти. Опять охота пропала. Рассердился медведь, а брату ничего не говорит.
Повстречались они с молодым кабаном. В другое время медведь и задираться бы не стал, а тут от голодухи у него живот к ребрам прилип. Озлился медведь и попер на кабана! Заревел так, что попятился кабан от медведя. Пятился, пятился, уткнулся хвостом в дерево – дальше некуда. Тут на него медведь и насел. Пасть раскрыл, зубами щелкает – вот сейчас целиком сглотнет!
Только приступил медведь к кабану, а бурундук опять с его загривка меж ушей – на кабана прыг! Хочет первым кабана попробовать. Тут медведь совсем разозлился. Как хватит бурундука лапой по спице, так все пять когтей и вонзил ему в спину, чтобы под лапу не попадался.
Рванулся бурундук – всю шкуру себе от головы до хвоста распорол. Взвыл от боли. Прыгнул на дерево, да на другое, да на третье… Как пошел с ветки на ветку перепрыгивать, только медведь его и видел!
Позвал медведь брата, когда кабана заломал:
– Эй, брат! Иди свеженину есть!
Нет бурундука. Будто и не было никогда.
Пошел медведь домой. Ждал, ждал брата, да так и не дождался.
Убежал бурундук. На деревьях долго жил, пока раны на спине не зажили. Ну, раны-то зажили, а пять черных полос от когтей медведя на всю жизнь у него остались.
Теперь бурундук к медведю и не подходит и мяса не ест. А случится ему от медведя неподалеку оказаться, он со злости в медведя кедровыми шишками кидает. А как медведь голову поднимет, бурундук бежать – только его и видели!
Вот вышел как-то бурундук из берлоги, захотелось ему орехов пощелкать. Повстречалась ему лиса. Рыжим хвостом завертела, поздоровалась, спрашивает:
– Как поживаешь, сосед? Рассказал ей все бурундук.
Выслушала его лиса, и завидно ей стало, что два зверя вместе живут и не ссорятся. А сама она ни с кем не дружила, потому что всегда хитрила да всех обмануть норовила.
Притворилась лиса, что жалеет бурундука, лапки на животе сложила, слезу пустила: известно, что обманщику заплакать ничего не стоит. Говорит:
– Бедный ты, бедный! Жалко мне тебя! Испугался бурундук:
– Почему ты жалеешь меня, соседка?
– Глупый ты! – отвечает лиса. – Медведь тебя обижает, а ты и не догадываешься об этом.
– Как так – обижает? – спрашивает бурундук.
– А вот так. Когда медведь добычу берет, кто первый ее зубами рвет?
– Брат-медведь, – отвечает бурундук.
– Вот видишь, самый сладкий кусок ему и достается! Ты, поди уж, давно хорошего куска не видал, все медвежьими объедками питаешься! Оттого и ростом ты маленький.
Завиляла лиса хвостом, слезы утерла, покачала головой.
– Ну, прощай, – говорит она напоследок. – Вижу, нравится тебе такая жизнь. Только я на твоем месте первая бы в добычу зубы запускала!
И побежала лиса, будто по делу. Бежит, хвостом следы заметает.
Посмотрел ей вслед бурундук, задумался: А ведь соседка-то, пожалуй, правильно рассудила!
Так бурундук задумался, что и про орехи забыл. Вот, – думает, – медведь-то какой обманщик оказался! А я ему верил, за старшего брата считал.
…Вот пошли медведь и бурундук на охоту.
Зашли по пути в малинник. Сгреб медведь в лапы куст малины, присосался сам и брата приглашает. А тот смотрит – лиса-то правду сказала!
Поймал медведь еврашку – суслика, – зовет бурундука. А тот глядит – медведь-то первым в еврашку когти вонзил! Выходит, правду лиса говорила!
Пошли братья мимо пчелиного дубка. Медведь тот дубок своротил, лапой придержал, нос в улей всунул, ноздри раздул, губами зашлепал. Брата зовет – мед испробовать. А тот видит: опять медведь первый пробует, – значит, опять лиса права!
Рассердился тут бурундук. Ну, – думает, – проучу я тебя!
Пошли они на охоту в другой раз.
Сел бурундук брату на загривок – ему за медведем на своих маленьких лапках не поспеть.
Учуял медведь добычу – косулю словил. Только хотел он ее зубами схватить, а тут бурундук как прыгнет у него меж ушей! Это – чтобы прежде брата в добычу зубы вонзить, сладкий кусок себе взять да немножко подрасти. Испугался медведь, выпустил косулю, и ушла она.
Остались оба брата голодными.
Пошли они дальше.
Увидел медведь еврашку, подкрался, а бурундук опять тут как тут! Опять перепугал медведя до полусмерти. Опять охота пропала. Рассердился медведь, а брату ничего не говорит.
Повстречались они с молодым кабаном. В другое время медведь и задираться бы не стал, а тут от голодухи у него живот к ребрам прилип. Озлился медведь и попер на кабана! Заревел так, что попятился кабан от медведя. Пятился, пятился, уткнулся хвостом в дерево – дальше некуда. Тут на него медведь и насел. Пасть раскрыл, зубами щелкает – вот сейчас целиком сглотнет!
Только приступил медведь к кабану, а бурундук опять с его загривка меж ушей – на кабана прыг! Хочет первым кабана попробовать. Тут медведь совсем разозлился. Как хватит бурундука лапой по спице, так все пять когтей и вонзил ему в спину, чтобы под лапу не попадался.
Рванулся бурундук – всю шкуру себе от головы до хвоста распорол. Взвыл от боли. Прыгнул на дерево, да на другое, да на третье… Как пошел с ветки на ветку перепрыгивать, только медведь его и видел!
Позвал медведь брата, когда кабана заломал:
– Эй, брат! Иди свеженину есть!
Нет бурундука. Будто и не было никогда.
Пошел медведь домой. Ждал, ждал брата, да так и не дождался.
Убежал бурундук. На деревьях долго жил, пока раны на спине не зажили. Ну, раны-то зажили, а пять черных полос от когтей медведя на всю жизнь у него остались.
Теперь бурундук к медведю и не подходит и мяса не ест. А случится ему от медведя неподалеку оказаться, он со злости в медведя кедровыми шишками кидает. А как медведь голову поднимет, бурундук бежать – только его и видели!
Глупый богач
Богатство ума не приносит. А жадность последнего ума лишает…
Жили на Амуре два человека: никанский купец Ли-Фу да нанайский охотник Актанка. Разные они люди были.
Актанка рыбу ловил, зверя бил, всю жизнь работал, а все бедно жил. Ли-Фу стрелу на лук наложить не умел, сойку от рябчика отличить не умел, в своей жизни ни одной рыбы не поймал, что такое невод – не знал, только, деньги считал да, в лавке сидя, торговал, а жил богато. Актанка всю свою добычу отдавал ему за крупу да муку.
Ли-Фу был жадный и нечестный человек. Он у Актанки пушнину брал. В свою толстую книгу записывал – что брал, что давал. Но записывал он неправильно. А Актанка был неграмотный, и сам не мог сосчитать, сколько он должен Ли-Фу.
И получалось, что чем удачливее охотился Актанка, тем дороже становились товары у Ли-Фу. Не может Актанка долг уплатить! А Ли-Фу каждый день прибегает и кричит: – Эй, ты, не лежи! Иди на охоту! Долг за тобой!
Как-то отобрал Ли-Фу у Актанки сетки за долг. Совсем поглупел купец от жадности, не понимает, что без снасти ничего Актанка не поймает.
Подумал, подумал Актанка. Долго думал. Сделал силки из жил сохатого, самострел насторожил на тропинке, по которой кабан на водопой ходил. Кабан пошел воду пить – самострел свалил его. Опять у Актанки добыча есть. Стал Актанка мясо варить. Ли-Фу услыхал, что мясом пахнет, прибежал. На охотника кричит, ногами топает, в свою толстую книгу пальцем тычет:
– Эй, ты, долг отдавай!
Отдал ему Актанка все мясо. А Ли-Фу и того мало: и самострел забрал, и силки! Вот как…
Говорит жена Актанки Аинка:
– Что мы делать будем, господин Ли-Фу? Без снасти нельзя добычу взять, нельзя мяса добыть, шкуру добыть.
Не слушает ее Ли-Фу, сгреб все в охапку и ушел. Заплакала Аинка. Говорит ей Актанка:
– Ничего, жена, как-нибудь проживем. Подумал, подумал. Долго думал. Потом из веткитиса сделал маленький лучок и пошел в тайгу.
Глаз у Актанки острый, рука у него твердая. Как пустит стрелу – так и убьет птицу. Много дичи добыл. Принес домой. Стала Аинка птицу жарить на вертеле.
Услыхал жадный Ли-Фу, что у Актанки жареным пахнет, опять прибежал:
– Отдавай долг!
Не может Актанка долг отдать. Забрал у него Лифу и лучок, и стрелы, и птицу. Ушел. Плачет Аинка:
– Ой-ей-ей! Как теперь жить станем? Говорит ей Актанка:
– Не плачь, жена, давай лучше думать.
Вот стал Актанка думать. Всю ночь думал. Чуть весь табак не искурил, пока думал. Утром говорит жене:
– Поди приготовь смолы.
Пошла Аинка в лес. Набрала смолы с пихты, елки. Много набрала. Растопила, смешала.
Взял Актанка чумашку со смолой. Пошел на утес, где высокая ель росла.
Залез он на это дерево, на самую вершину. Вокруг посмотрел. Видит – птицы летят. Стал Актанка с того дерева слезать, стал смолой ветки и ствол мазать. Спускается и мажет, спускается и мажет… Все дерево вымазал, потом домой, пошел спать.
Утром жену разбудил:
– Эй, жена, иди добычу собирать!
Пошла жена Актанки к тому дереву. Видит – все дерево птицами усеяно. Ночью птицы на дерево отдыхать сели да и прилипли. Как крыльями не хлопали – оторваться не могли. Собрала Аинка дичь, понесла домой. Стала птицу жарить.
Ли-Фу спал да во сне барыши считал. Вдруг запах мяса услыхал из фанзы Актанки. Вскочил, побежал. От жадности трясется весь, руки дрожат, коса по спине прыгает, туфли с ног сваливаются, халат выше колен задирается.
Прибежал Ли-Фу к Актанке, в свою толстую книгу пальцем тычет.
– Эй, – кричит, – долг не отдаешь, а мясо ешь! Отдавай долг!
– Не могу, – говорит Актанка. – Не могу, господин богатый.
– Тогда снасть отдавай!
– А снасти у меня нету, – Актанка говорит. – Сам же ты у меня всю снасть забрал.
Ли-Фу в котел Актанки руку запустил, утку вытащил. Как птицу увидал – глаза вытаращил, ногами затопал, покраснел от злости, кричит не своим голосом:
– А эта сама к тебе в котел прилетела?
– Без снасти поймал, – отвечает Актанка. – Надо только дерево смолой намазать. Сядут на то дерево птицы и прилипнут, а тут их голыми руками собирай да в котел бросай.
Обрадовался Ли-Фу. Вот, – думает, – хорошо! Теперь я всех гусей,, всех уток переловлю! Хорошая торговля пойдет! А Актанке теперь ни муки, ни крупы, ни сала не дам!
Побежал богач домой. Жену в лес погнал, велел смолу собирать. Целую бочку смолы набрала жена богача. Еле-еле ту бочку вдвоем до горы дотащили, где высокие деревья росли.
– Ли-Фу смолы в медный котел набрал, на дерево полез. Лезет и мажет… Лезет и мажет…
Пока до вершины добрался, все дерево обмазал.
Густо-густо обмазал, чтобы птиц побольше прилипло.
Жена кричит ему снизу:
– Эй, слезай, Ли-Фу! А то всех птиц перепугаешь. Видишь – целый косяк гусей летит! Да жирные-прежирные, сало с них в реку капает!
Стал купец слезать. А дерево липкое. Чем ниже, тем смола крепче…
Прилип Ли-Фу к дереву. И руки, и ноги, и халат его расшитый прилипли.
Торопит его жена:
– Слезай, Ли-Фу! Уже близко те гуси…
А Ли-Фу не может двинуться ни вверх, ни вниз, Говорит жене:
– Не могу слезть! Руби дерево! Птицы и на поваленное сядут.
Схватила жена богача топор, принялась рубить дерево. Машет что есть силы – только щепки в разные стороны летят.
А Ли-Фу кричит:
– Скорей, скорей! А то гуси мимо пролетят. Подрубила жена дерево. Упало оно. Ударилось оземлю. Убился жадный Ли-Фу. Отскочил один – сучок, ударил жену богача в лоб. Упала она в бочку со смолой.
Опрокинулась бочка, покатилась и упала в реку вместе с женой глупого и жадного Ли-Фу. А нам не жалко ее – она тоже не лучше своего жадного мужа была!
А Актанка пошел в фанзу Ли-Фу, забрал все свои снасти: и лучок, и самострел, и силки. Стал жить – охотиться стал, рыбу ловил.
И никто у него добычу больше не отбирал.
Жили на Амуре два человека: никанский купец Ли-Фу да нанайский охотник Актанка. Разные они люди были.
Актанка рыбу ловил, зверя бил, всю жизнь работал, а все бедно жил. Ли-Фу стрелу на лук наложить не умел, сойку от рябчика отличить не умел, в своей жизни ни одной рыбы не поймал, что такое невод – не знал, только, деньги считал да, в лавке сидя, торговал, а жил богато. Актанка всю свою добычу отдавал ему за крупу да муку.
Ли-Фу был жадный и нечестный человек. Он у Актанки пушнину брал. В свою толстую книгу записывал – что брал, что давал. Но записывал он неправильно. А Актанка был неграмотный, и сам не мог сосчитать, сколько он должен Ли-Фу.
И получалось, что чем удачливее охотился Актанка, тем дороже становились товары у Ли-Фу. Не может Актанка долг уплатить! А Ли-Фу каждый день прибегает и кричит: – Эй, ты, не лежи! Иди на охоту! Долг за тобой!
Как-то отобрал Ли-Фу у Актанки сетки за долг. Совсем поглупел купец от жадности, не понимает, что без снасти ничего Актанка не поймает.
Подумал, подумал Актанка. Долго думал. Сделал силки из жил сохатого, самострел насторожил на тропинке, по которой кабан на водопой ходил. Кабан пошел воду пить – самострел свалил его. Опять у Актанки добыча есть. Стал Актанка мясо варить. Ли-Фу услыхал, что мясом пахнет, прибежал. На охотника кричит, ногами топает, в свою толстую книгу пальцем тычет:
– Эй, ты, долг отдавай!
Отдал ему Актанка все мясо. А Ли-Фу и того мало: и самострел забрал, и силки! Вот как…
Говорит жена Актанки Аинка:
– Что мы делать будем, господин Ли-Фу? Без снасти нельзя добычу взять, нельзя мяса добыть, шкуру добыть.
Не слушает ее Ли-Фу, сгреб все в охапку и ушел. Заплакала Аинка. Говорит ей Актанка:
– Ничего, жена, как-нибудь проживем. Подумал, подумал. Долго думал. Потом из веткитиса сделал маленький лучок и пошел в тайгу.
Глаз у Актанки острый, рука у него твердая. Как пустит стрелу – так и убьет птицу. Много дичи добыл. Принес домой. Стала Аинка птицу жарить на вертеле.
Услыхал жадный Ли-Фу, что у Актанки жареным пахнет, опять прибежал:
– Отдавай долг!
Не может Актанка долг отдать. Забрал у него Лифу и лучок, и стрелы, и птицу. Ушел. Плачет Аинка:
– Ой-ей-ей! Как теперь жить станем? Говорит ей Актанка:
– Не плачь, жена, давай лучше думать.
Вот стал Актанка думать. Всю ночь думал. Чуть весь табак не искурил, пока думал. Утром говорит жене:
– Поди приготовь смолы.
Пошла Аинка в лес. Набрала смолы с пихты, елки. Много набрала. Растопила, смешала.
Взял Актанка чумашку со смолой. Пошел на утес, где высокая ель росла.
Залез он на это дерево, на самую вершину. Вокруг посмотрел. Видит – птицы летят. Стал Актанка с того дерева слезать, стал смолой ветки и ствол мазать. Спускается и мажет, спускается и мажет… Все дерево вымазал, потом домой, пошел спать.
Утром жену разбудил:
– Эй, жена, иди добычу собирать!
Пошла жена Актанки к тому дереву. Видит – все дерево птицами усеяно. Ночью птицы на дерево отдыхать сели да и прилипли. Как крыльями не хлопали – оторваться не могли. Собрала Аинка дичь, понесла домой. Стала птицу жарить.
Ли-Фу спал да во сне барыши считал. Вдруг запах мяса услыхал из фанзы Актанки. Вскочил, побежал. От жадности трясется весь, руки дрожат, коса по спине прыгает, туфли с ног сваливаются, халат выше колен задирается.
Прибежал Ли-Фу к Актанке, в свою толстую книгу пальцем тычет.
– Эй, – кричит, – долг не отдаешь, а мясо ешь! Отдавай долг!
– Не могу, – говорит Актанка. – Не могу, господин богатый.
– Тогда снасть отдавай!
– А снасти у меня нету, – Актанка говорит. – Сам же ты у меня всю снасть забрал.
Ли-Фу в котел Актанки руку запустил, утку вытащил. Как птицу увидал – глаза вытаращил, ногами затопал, покраснел от злости, кричит не своим голосом:
– А эта сама к тебе в котел прилетела?
– Без снасти поймал, – отвечает Актанка. – Надо только дерево смолой намазать. Сядут на то дерево птицы и прилипнут, а тут их голыми руками собирай да в котел бросай.
Обрадовался Ли-Фу. Вот, – думает, – хорошо! Теперь я всех гусей,, всех уток переловлю! Хорошая торговля пойдет! А Актанке теперь ни муки, ни крупы, ни сала не дам!
Побежал богач домой. Жену в лес погнал, велел смолу собирать. Целую бочку смолы набрала жена богача. Еле-еле ту бочку вдвоем до горы дотащили, где высокие деревья росли.
– Ли-Фу смолы в медный котел набрал, на дерево полез. Лезет и мажет… Лезет и мажет…
Пока до вершины добрался, все дерево обмазал.
Густо-густо обмазал, чтобы птиц побольше прилипло.
Жена кричит ему снизу:
– Эй, слезай, Ли-Фу! А то всех птиц перепугаешь. Видишь – целый косяк гусей летит! Да жирные-прежирные, сало с них в реку капает!
Стал купец слезать. А дерево липкое. Чем ниже, тем смола крепче…
Прилип Ли-Фу к дереву. И руки, и ноги, и халат его расшитый прилипли.
Торопит его жена:
– Слезай, Ли-Фу! Уже близко те гуси…
А Ли-Фу не может двинуться ни вверх, ни вниз, Говорит жене:
– Не могу слезть! Руби дерево! Птицы и на поваленное сядут.
Схватила жена богача топор, принялась рубить дерево. Машет что есть силы – только щепки в разные стороны летят.
А Ли-Фу кричит:
– Скорей, скорей! А то гуси мимо пролетят. Подрубила жена дерево. Упало оно. Ударилось оземлю. Убился жадный Ли-Фу. Отскочил один – сучок, ударил жену богача в лоб. Упала она в бочку со смолой.
Опрокинулась бочка, покатилась и упала в реку вместе с женой глупого и жадного Ли-Фу. А нам не жалко ее – она тоже не лучше своего жадного мужа была!
А Актанка пошел в фанзу Ли-Фу, забрал все свои снасти: и лучок, и самострел, и силки. Стал жить – охотиться стал, рыбу ловил.
И никто у него добычу больше не отбирал.
Ивушка
Когда-то где-то жил один Мэр-гэн с женой, далеко-далеко от людей. Кругом непроходимый лес был. Очень хотели иметь детей эти муж и жена. Уже стали стареть, беспокоятся: После нашей смерти неужели и следа от нас не останется?
Вот жена почувствовала: под сердцем шевельнулось. Сама не поверила, долго не говориламужу. Сильнее стало дитя шевелиться. Жена думает:
Это Бог нас услышал.
Муж вернулся с охоты сердитый, мрачный. Жена, как всегда обед собирает. Он ест нехотя.
– Ты поешь, отдохни, я тебе чего-то расскажу, – говорит жена.
Что женщина знает? – думает муж, удивляется:
– Чего жена радуется? Детей нету в доме – и радости нет. Солнце и то как будто меньше светит.
Муж поел, лег. Женщина села в изголовье.
– Знаешь, у нас радостный день будет. Муж сразу догадался, о чем она говорит.
Вот живут они теперь весело. Муж все время на охоту ходит. Без него родила жена ему девочку, такую светлую, такую красивую. Мать девочки лицом хоть и не больно пригожая была, зато ласковая, работящая и мастерица. Сколько муж пушнины принесет, она и кусочка кожи зря не бросит. Из маленьких кусочков делает большой. ' Не знаю, когда у них в доме появилась служанка– кэкэчэн. Откуда взялась – никому не известно. Все в доме делает, пищу готовит, от младенца ни на шаг не отходит. Все качает, песни поет. Девочка слушает да уснет, слушает да уснет, во сне улыбается. А мать уже приданое дочери готовит, несколько амбаров-такто красивой одеждой заполнила.
Однажды ни с того, ни с сего заболела мать девочки. Сильно заболела. Ждет: скорей бы муж с охоты вернулся.
Вечером пришел Мэргэн.
Она только и успела сказать: Мэргэн, береги нашу дочь, – и умерла.
Мэргэн не понимает, что за напасть такая: утром ни на что не жаловалась, а вечером умерла.
Похоронил он жену, и кэкэчэн, как нарочно, исчезла. Девочка совсем осиротела. Сколько жила кэкэчэн – Мэргэн ни разу ее лица не видел, не помнит, какая она была. Дочке лет пять-шесть было, маленькая. Что делать? Нельзя ведь на охоту не ходить. Отец ее одну оставляет. Вернется – дочка причесана, умыта и дома все так чисто, будто кто прибирает. Увидит, отец девочку – и все свое горе забывает. Уйдет на охоту – о жене тоскует. Так время шло, и не заметил Мэргэн, когда выросла его Фудикэн.
Недалеко от их дома было озеро. Фудикэн любила к нему ходить. Вот сядет возле озера, опустит в воду косу. А озеро, хоть какой сильный ветер бушует, гладкое и чистое стоит, как маслом налитое. Опустит девочка косу в воду, тихое течение откуда-то появляется, волосы ее как будто расчесывает, гладит моет. Хорошо у озера Фудикэн, сидит, песни поет.
Вот жена почувствовала: под сердцем шевельнулось. Сама не поверила, долго не говориламужу. Сильнее стало дитя шевелиться. Жена думает:
Это Бог нас услышал.
Муж вернулся с охоты сердитый, мрачный. Жена, как всегда обед собирает. Он ест нехотя.
– Ты поешь, отдохни, я тебе чего-то расскажу, – говорит жена.
Что женщина знает? – думает муж, удивляется:
– Чего жена радуется? Детей нету в доме – и радости нет. Солнце и то как будто меньше светит.
Муж поел, лег. Женщина села в изголовье.
– Знаешь, у нас радостный день будет. Муж сразу догадался, о чем она говорит.
Вот живут они теперь весело. Муж все время на охоту ходит. Без него родила жена ему девочку, такую светлую, такую красивую. Мать девочки лицом хоть и не больно пригожая была, зато ласковая, работящая и мастерица. Сколько муж пушнины принесет, она и кусочка кожи зря не бросит. Из маленьких кусочков делает большой. ' Не знаю, когда у них в доме появилась служанка– кэкэчэн. Откуда взялась – никому не известно. Все в доме делает, пищу готовит, от младенца ни на шаг не отходит. Все качает, песни поет. Девочка слушает да уснет, слушает да уснет, во сне улыбается. А мать уже приданое дочери готовит, несколько амбаров-такто красивой одеждой заполнила.
Однажды ни с того, ни с сего заболела мать девочки. Сильно заболела. Ждет: скорей бы муж с охоты вернулся.
Вечером пришел Мэргэн.
Она только и успела сказать: Мэргэн, береги нашу дочь, – и умерла.
Мэргэн не понимает, что за напасть такая: утром ни на что не жаловалась, а вечером умерла.
Похоронил он жену, и кэкэчэн, как нарочно, исчезла. Девочка совсем осиротела. Сколько жила кэкэчэн – Мэргэн ни разу ее лица не видел, не помнит, какая она была. Дочке лет пять-шесть было, маленькая. Что делать? Нельзя ведь на охоту не ходить. Отец ее одну оставляет. Вернется – дочка причесана, умыта и дома все так чисто, будто кто прибирает. Увидит, отец девочку – и все свое горе забывает. Уйдет на охоту – о жене тоскует. Так время шло, и не заметил Мэргэн, когда выросла его Фудикэн.
Недалеко от их дома было озеро. Фудикэн любила к нему ходить. Вот сядет возле озера, опустит в воду косу. А озеро, хоть какой сильный ветер бушует, гладкое и чистое стоит, как маслом налитое. Опустит девочка косу в воду, тихое течение откуда-то появляется, волосы ее как будто расчесывает, гладит моет. Хорошо у озера Фудикэн, сидит, песни поет.