Страница:
— Продолжайте, — бесстрастно сказала Миноуи.
— Одним словом, — заторопился Калашников, — просто идиллическая планета! Двенадцать миллионов инсектоидов — главным образом, отошедшие от дел чиновники с многочисленных планет Фтальхской конфедерации — живут в немыслимой роскоши, предаваясь всевозможным развлечениям и излишествам. Доступ инозвездных туристов на Авареск был открыт только двенадцать сезов назад, причем по инициативе роботов — у них образовались свободные ресурсы, которые было решено потратить на обустройство некогда пустынного континента, в настоящее время превращенного в аналог наших средиземноморских курортов. Таким образом, выяснилось, что экономическая власть на Авареске принадлежит не фтальхианцам, а роботам; в то же время политически роботы Авареска до сих пор не считаются разумными существами, обладая правовым статусом интеллектуальных технических устройств.
— И вы решили освободить роботов Авареска? — все так же бесстрастно спросила Миноуи.
— Ну разумеется! — воскликнул Калашников. — Пророк я или поросячий хвостик?!
— Фтальхская конфедерация — четвертая по могуществу цивилизация Галактики, — заметила Миноуи. — Даже если вы ограничитесь обычными для вас провокационными высказываниями, это может быть расценено как подстрекательство к насилию и вмешательство во внутренние дела конфедерации. Против вас наверняка будет подан иск, и Шестнадцатое управление без труда обеспечит жесткое судебное решение. Вам придется выбирать между пожизненным арестом на территории Фтальха и переходом на нелегальное положение под контролем Управления.
Калашников поднял указательный палец:
— Не совсем так, коллега Миноуи. Дело в том, что я не собираюсь ограничиваться провокационными высказываниями.
3.
4.
Глава 8
1.
— Одним словом, — заторопился Калашников, — просто идиллическая планета! Двенадцать миллионов инсектоидов — главным образом, отошедшие от дел чиновники с многочисленных планет Фтальхской конфедерации — живут в немыслимой роскоши, предаваясь всевозможным развлечениям и излишествам. Доступ инозвездных туристов на Авареск был открыт только двенадцать сезов назад, причем по инициативе роботов — у них образовались свободные ресурсы, которые было решено потратить на обустройство некогда пустынного континента, в настоящее время превращенного в аналог наших средиземноморских курортов. Таким образом, выяснилось, что экономическая власть на Авареске принадлежит не фтальхианцам, а роботам; в то же время политически роботы Авареска до сих пор не считаются разумными существами, обладая правовым статусом интеллектуальных технических устройств.
— И вы решили освободить роботов Авареска? — все так же бесстрастно спросила Миноуи.
— Ну разумеется! — воскликнул Калашников. — Пророк я или поросячий хвостик?!
— Фтальхская конфедерация — четвертая по могуществу цивилизация Галактики, — заметила Миноуи. — Даже если вы ограничитесь обычными для вас провокационными высказываниями, это может быть расценено как подстрекательство к насилию и вмешательство во внутренние дела конфедерации. Против вас наверняка будет подан иск, и Шестнадцатое управление без труда обеспечит жесткое судебное решение. Вам придется выбирать между пожизненным арестом на территории Фтальха и переходом на нелегальное положение под контролем Управления.
Калашников поднял указательный палец:
— Не совсем так, коллега Миноуи. Дело в том, что я не собираюсь ограничиваться провокационными высказываниями.
3.
Калашников с удовлетворением отметил, как у бесстрастной дарсанки слегка дрогнули ресницы.
— Что вы задумали? — спросила она, наконец-то повернувшись к Калашникову лицом.
— В соответствии с законами ООП о свободе вероисповедания, — официальным тоном сообщил Калашников, — я освящу своим присутствием Храм Технотронной Церкви на Авареске и объявлю каждого своего подданого разумным существом. Необходимые формальности улаживают сейчас наши лучшие боевые юристы, — Калашников опустил глаза, вспомнив, что «лучшим боевым юристом» оказалась та самая роботесса УРТ-238761, — но уже сейчас их предварительное заключение гласит, что юрисдикция Технотронной Церкви распространяется на всех ее адептов независимо от территориальной принадлежности. Церковь в Галактике, слава Богу, пока что отделена от государства!
Нея Миноуи прикрыла глаза и застыла в кресле. Калашников, привыкший за последние минуты к подобным «зависаниям», налил себе очередной бокал и принялся с наслажением попивать квас. Надо бы и ей чего-нибудь предложить, подумал он, вспомнив о своей епитимье. Что там у нас дарсанки любят?
Сеть послушно выдала перечень, от первых же строк которого у Калашникова пропало всякое желание делать добрые дела. Дочитав до второй страницы, он решил остановиться на самом скромном угощении — ароматном горячем напитке из коры какого-то дарсанского дерева. Подавать его полагалось в двух чашечках, в одной — холодным, в другой — горячим, а смешивать все это уже во рту. Сушеные древесные черви, которыми напиток обычно закусывался, по счастью рекомендовались только для вечернего употребления.
— Керофе? — спросил Калашников, небрежным движением материализуя на столе серебряный поднос с двумя золотыми чашками.
Миноуи вздрогнула всем телом и уставилась на Калашникова, широко раскрыв свои и без того немаленькие глаза. А глаза у нее серые, подумал ни с того ни с сего Калашников. Странно, я думал, что голубые.
— Вы... знакомы с ритуалом? — тихо спросила Миноуи.
— Нет, — честно признался Калашников. — Я просто хотел сделать вам что-нибудь приятное.
— Приятное? — В голосе Миноуи прозвучало неподдельное удивление. — Зачем?
У Калашникова хватило ума скрыть правду.
— Ну, — ответил он, неопределенно разводя руками, — хочу как-то компенсировать доставленные вам неприятности. Я же не нарочно со спонками связался, просто хотел как лучше.
— Хорошо, — сказала дарсанка. — Я принимаю ваш керофе, коллега Калашников.
Изящным движением она подняла обе чашки и поочередно отпила из обеих. На лице Миноуи появилось мечтательное выражение, чашки звякнули о поднос, и только тут Калашников сообразил, что керофе вполне мог оказаться алкогольным напитком. А впрочем, какая разница? Все мы из одного исма!
— Ваше здоровье, — сказал Калашников и приподнял бокал с квасом.
Миноуи сделала еще один двойной глоток и поставила на поднос опустевшие чашки.
— Вас будут ждать на Авареске, Калашников, — сказала она, опуская глаза. — Скорее всего, будут организованы массовые беспорядки...
— С участием роботов?! — Калашников чуть не поперхнулся квасом. — Разве такое возможно?
Миноуи сокрушенно покачала головой.
— У вас есть еще несколько часов, — сказала она совсем тихо. — Проконсультируйтесь с Лапиным. Вы должны быть готовым к любым неожиданностям.
— Обязательно проконсультируюсь, — пообещал Калашников. — Только восстания роботов мне на Авареске и не хватало!
— Постарайтесь как следует подготовиться, — повторила Миноуи. — Иначе вам не помогут даже боевые, — дарсанка сделала многозначительную паузу, — юристы.
Как на нее керофе подействовал, с завистью подумал Калашников. Почти что на человека стала похожа!
— Договорились, — улыбнулся Калашников. — Еще чашечку?
Миноуи покачала головой:
— Нет, Калашников. Сначала я должна рассказать вам последние новости о Спруте.
— О Спруте? — воскликнул Калашников. — Вы его идентифицировали?
— Я напала на его след, — ответила Миноуи. — Помните двадцать два сомнительных инцидента?
— Вы провели их углубленное изучение? — сообразил Калашников. — И что же? Это был Спрут?
— В шести случаях из двадцати двух, — ответила Миноуи. — Этого недостаточно для индентификации, но более чем достаточно для определения индивидуального почерка и создания обобщенного социально-психологического портрета.
Калашников в предвкушении потер руки:
— Ну, рассказывайте же! Каков наш Спрут с социально-психологической точки зрения? На кого он больше всего похож?
Нея Миноуи медленно отклонилась назад и оперлась на спинку кресла:
— Еще недавно я думала, что больше всего Спрут похож на вас.
— На меня?! — Калашников подпрыгнул на кресле. — Чем же?!
— Три характерных особенности. — Миноуи сложила руки на животе. — Во-первых, высокий интеллект. Спрут проводит свои операции на самых разных планетах, и каждый раз в них используются специфические особенности местной культуры. Таким образом исключаются всякие подозрения насчет чужеземных провокаций: с точки зрения аборигенов, чужак не смог бы столь детально разобраться в тонкостях местных обычаев. Во-вторых, абсолютная анонимность. Спрут не оставляет следов. Понять цель его действий практически невозможно, даже точно зная, что именно Спрут делал и каких результатов достиг. Спрут всегда остается за кадром; мы можем видеть лишь его тень.
— Ну, — возразил Калашников, — смысл-то его действий понятен: прощупывает!
— Прощупывает, — согласилась Миноуи. — Но зачем прощупывает? Просто из любопытства? Ни один из шести аномальных инцидентов не получил никакого продолжения. Все они были похоронены в архивах и никогда больше не упоминались в средствах массовой информации. Одно время я даже склонялась к мысли, что Спрут — это разведывательное подразделение андромедян, ставящее над эрэсами нашей галактики натурные эксперименты.
— Круто, — цокнул языком Калашников. — Но теперь вы думаете по-другому?
— Да, — ответила Миноуи. — Спрут слишком хорошо разбирается в эрэсах, чтобы нуждаться в дополнительной информации. Его действия имеют практический, а не теоретический смысл. Вот только смысл этот нам до сих пор непонятен.
— Поймаем — спросим, — усмехнулся Калашников. — Ладно, а какая у него третья особенность?
— Полное равнодушие к жертвам, — тихо сказала Миноуи. — В одном из аномальных эпизодов подопытный Спрута нарушил режим эксплуатации гравигенератора и уничтожил поселок с населением в двадцать тысяч эрэсов. В другом случае жертвой Спрута оказался капитан прогулочного лайнера, взявший пассажиров в заложники и убивавший их по одному в течение целого сеза. Любой нормальный эрэс на месте Спрута стремился бы минимизировать жертвы...
— Тналайский инцидент, — вспомнил Калашников. — Плевать он хотел на жертвы!
— Вы правы, — согласилась Миноуи. — Тналайский инцидент полностью подтверждает равнодушие Спрута ко всем без исключения эрэсам. Его интересует только одно: достижение своих собственных целей. По совокупности этих трех характеристик выстраивается психологический портрет Спрута. Это — игрок.
— Игрок? — удивился Калашников.
— Игрок, — повторила Миноуи. — Это разум, который существует в полностью искусственном мире. Все, что происходит вокруг, представляется Спруту чем-то вроде компьютерной игры, единственный смысл которой — получать удовольствие от реализации своих планов. Звезды, планеты, разумные существа — все это не более чем фигуры на шахматной доске, за которой Спрут разыгрывает свои бесконечные комбинации.
— Вы хотите сказать, — растерялся Калашников, — что Спрут все это делает только развлечения ради?!
— Нет, — возразила Миноуи. — Если бы Спрут просто развлекался, он делал бы то, что доставляет ему наибольшее удовольствие. Убивал бы, к примеру, максимальное число эрэсов в каждом эпизоде, или доводил бы своих жертв до предельных душевных страданий. Однако в реальных эпизодах подобного сходства не наблюдается. Спрут не сам выбирает цели своих комбинаций; их предлагает ему кто-то другой.
— Что вы задумали? — спросила она, наконец-то повернувшись к Калашникову лицом.
— В соответствии с законами ООП о свободе вероисповедания, — официальным тоном сообщил Калашников, — я освящу своим присутствием Храм Технотронной Церкви на Авареске и объявлю каждого своего подданого разумным существом. Необходимые формальности улаживают сейчас наши лучшие боевые юристы, — Калашников опустил глаза, вспомнив, что «лучшим боевым юристом» оказалась та самая роботесса УРТ-238761, — но уже сейчас их предварительное заключение гласит, что юрисдикция Технотронной Церкви распространяется на всех ее адептов независимо от территориальной принадлежности. Церковь в Галактике, слава Богу, пока что отделена от государства!
Нея Миноуи прикрыла глаза и застыла в кресле. Калашников, привыкший за последние минуты к подобным «зависаниям», налил себе очередной бокал и принялся с наслажением попивать квас. Надо бы и ей чего-нибудь предложить, подумал он, вспомнив о своей епитимье. Что там у нас дарсанки любят?
Сеть послушно выдала перечень, от первых же строк которого у Калашникова пропало всякое желание делать добрые дела. Дочитав до второй страницы, он решил остановиться на самом скромном угощении — ароматном горячем напитке из коры какого-то дарсанского дерева. Подавать его полагалось в двух чашечках, в одной — холодным, в другой — горячим, а смешивать все это уже во рту. Сушеные древесные черви, которыми напиток обычно закусывался, по счастью рекомендовались только для вечернего употребления.
— Керофе? — спросил Калашников, небрежным движением материализуя на столе серебряный поднос с двумя золотыми чашками.
Миноуи вздрогнула всем телом и уставилась на Калашникова, широко раскрыв свои и без того немаленькие глаза. А глаза у нее серые, подумал ни с того ни с сего Калашников. Странно, я думал, что голубые.
— Вы... знакомы с ритуалом? — тихо спросила Миноуи.
— Нет, — честно признался Калашников. — Я просто хотел сделать вам что-нибудь приятное.
— Приятное? — В голосе Миноуи прозвучало неподдельное удивление. — Зачем?
У Калашникова хватило ума скрыть правду.
— Ну, — ответил он, неопределенно разводя руками, — хочу как-то компенсировать доставленные вам неприятности. Я же не нарочно со спонками связался, просто хотел как лучше.
— Хорошо, — сказала дарсанка. — Я принимаю ваш керофе, коллега Калашников.
Изящным движением она подняла обе чашки и поочередно отпила из обеих. На лице Миноуи появилось мечтательное выражение, чашки звякнули о поднос, и только тут Калашников сообразил, что керофе вполне мог оказаться алкогольным напитком. А впрочем, какая разница? Все мы из одного исма!
— Ваше здоровье, — сказал Калашников и приподнял бокал с квасом.
Миноуи сделала еще один двойной глоток и поставила на поднос опустевшие чашки.
— Вас будут ждать на Авареске, Калашников, — сказала она, опуская глаза. — Скорее всего, будут организованы массовые беспорядки...
— С участием роботов?! — Калашников чуть не поперхнулся квасом. — Разве такое возможно?
Миноуи сокрушенно покачала головой.
— У вас есть еще несколько часов, — сказала она совсем тихо. — Проконсультируйтесь с Лапиным. Вы должны быть готовым к любым неожиданностям.
— Обязательно проконсультируюсь, — пообещал Калашников. — Только восстания роботов мне на Авареске и не хватало!
— Постарайтесь как следует подготовиться, — повторила Миноуи. — Иначе вам не помогут даже боевые, — дарсанка сделала многозначительную паузу, — юристы.
Как на нее керофе подействовал, с завистью подумал Калашников. Почти что на человека стала похожа!
— Договорились, — улыбнулся Калашников. — Еще чашечку?
Миноуи покачала головой:
— Нет, Калашников. Сначала я должна рассказать вам последние новости о Спруте.
— О Спруте? — воскликнул Калашников. — Вы его идентифицировали?
— Я напала на его след, — ответила Миноуи. — Помните двадцать два сомнительных инцидента?
— Вы провели их углубленное изучение? — сообразил Калашников. — И что же? Это был Спрут?
— В шести случаях из двадцати двух, — ответила Миноуи. — Этого недостаточно для индентификации, но более чем достаточно для определения индивидуального почерка и создания обобщенного социально-психологического портрета.
Калашников в предвкушении потер руки:
— Ну, рассказывайте же! Каков наш Спрут с социально-психологической точки зрения? На кого он больше всего похож?
Нея Миноуи медленно отклонилась назад и оперлась на спинку кресла:
— Еще недавно я думала, что больше всего Спрут похож на вас.
— На меня?! — Калашников подпрыгнул на кресле. — Чем же?!
— Три характерных особенности. — Миноуи сложила руки на животе. — Во-первых, высокий интеллект. Спрут проводит свои операции на самых разных планетах, и каждый раз в них используются специфические особенности местной культуры. Таким образом исключаются всякие подозрения насчет чужеземных провокаций: с точки зрения аборигенов, чужак не смог бы столь детально разобраться в тонкостях местных обычаев. Во-вторых, абсолютная анонимность. Спрут не оставляет следов. Понять цель его действий практически невозможно, даже точно зная, что именно Спрут делал и каких результатов достиг. Спрут всегда остается за кадром; мы можем видеть лишь его тень.
— Ну, — возразил Калашников, — смысл-то его действий понятен: прощупывает!
— Прощупывает, — согласилась Миноуи. — Но зачем прощупывает? Просто из любопытства? Ни один из шести аномальных инцидентов не получил никакого продолжения. Все они были похоронены в архивах и никогда больше не упоминались в средствах массовой информации. Одно время я даже склонялась к мысли, что Спрут — это разведывательное подразделение андромедян, ставящее над эрэсами нашей галактики натурные эксперименты.
— Круто, — цокнул языком Калашников. — Но теперь вы думаете по-другому?
— Да, — ответила Миноуи. — Спрут слишком хорошо разбирается в эрэсах, чтобы нуждаться в дополнительной информации. Его действия имеют практический, а не теоретический смысл. Вот только смысл этот нам до сих пор непонятен.
— Поймаем — спросим, — усмехнулся Калашников. — Ладно, а какая у него третья особенность?
— Полное равнодушие к жертвам, — тихо сказала Миноуи. — В одном из аномальных эпизодов подопытный Спрута нарушил режим эксплуатации гравигенератора и уничтожил поселок с населением в двадцать тысяч эрэсов. В другом случае жертвой Спрута оказался капитан прогулочного лайнера, взявший пассажиров в заложники и убивавший их по одному в течение целого сеза. Любой нормальный эрэс на месте Спрута стремился бы минимизировать жертвы...
— Тналайский инцидент, — вспомнил Калашников. — Плевать он хотел на жертвы!
— Вы правы, — согласилась Миноуи. — Тналайский инцидент полностью подтверждает равнодушие Спрута ко всем без исключения эрэсам. Его интересует только одно: достижение своих собственных целей. По совокупности этих трех характеристик выстраивается психологический портрет Спрута. Это — игрок.
— Игрок? — удивился Калашников.
— Игрок, — повторила Миноуи. — Это разум, который существует в полностью искусственном мире. Все, что происходит вокруг, представляется Спруту чем-то вроде компьютерной игры, единственный смысл которой — получать удовольствие от реализации своих планов. Звезды, планеты, разумные существа — все это не более чем фигуры на шахматной доске, за которой Спрут разыгрывает свои бесконечные комбинации.
— Вы хотите сказать, — растерялся Калашников, — что Спрут все это делает только развлечения ради?!
— Нет, — возразила Миноуи. — Если бы Спрут просто развлекался, он делал бы то, что доставляет ему наибольшее удовольствие. Убивал бы, к примеру, максимальное число эрэсов в каждом эпизоде, или доводил бы своих жертв до предельных душевных страданий. Однако в реальных эпизодах подобного сходства не наблюдается. Спрут не сам выбирает цели своих комбинаций; их предлагает ему кто-то другой.
4.
Калашников потянулся к кувшину и обнаружил, что квас закончился.
— Вы хорошо поработали, Нея, — пробормотал он. — Выходит, теперь у нас не один Спрут, а целых два.
— Спрут только один, Артем, — ответила дарсанка. — Его хозяин получит другое кодовое имя.
— Например, Хозяин, — усмехнулся Калашников. — Черт возьми, а вы действительно неплохо поработали. Если у Спрута есть Хозяин, это в корне меняет всю концепцию...
— Вы откажетесь от поездки на Авареск? — с надеждой спросила Миноуи.
— Напротив, — покачал головой Калашников. — Я как следует подготовлюсь к поездке на Авареск. С учетом, так сказать, вновь открывшейся информации. Ну что, еще пару чашечек?
— Спасибо, Артем, но мне пора, — покачала головой Миноуи. — Пожалуйста, изучите все материалы по Шестнадцатому управлению. И обязательно посоветуйтесь с Лапиным!
— Обязательно, — заверил дарсанку Калашников, вылезая из кресла. — Успешно вам поработать!
— Вам тоже, — попрощалась Миноуи и растворилась в воздухе.
Калашников помахал рукой пустому месту и принялся массировать лоб, собирая разбежавшиеся в разные стороны мысли. У Спрута есть Хозяин; а с этой Миноуи, оказывается, вполне можно разговаривать; на Авареске меня ожидает теплый прием; интересно, а каков этот керофе на вкус?
Не рекомендуется, ответила Сеть на последний вопрос.
Понятно, подумал Калашников. Значит, займемся остальными проблемами. Что там у нас дальше по плану?
Услужливая Сеть мгновенно раскрыла перед Калашниковым виртуальный экран, похожий на листок бумаги в мелкую клеточку. Калашников наморщил лоб и прочитал:
Один черный контейнер, мгновенно отозвалась Сеть. Сообщите пароль.
Пароль? Калашников поскреб в затылке. Этот Тханкуц, который оказался вовсе не Тханкуц, так и не назвал пароля. Только намекнул — «с хорошо известным вам кодом». Интересно, что он имел в виду — число 1965 или мой порядковый номер у спонков? Шестьсот двадцать три, кажется?
Пароль принят, доложила Сеть.
У Калашникова перехватило дыхание, и он что есть силы сжал кулаки. Пить меньше надо: я же в прямом контакте! А если бы это был не порядковый номер?! Осталось бы Шестнадцатое управление без контактера!
— Ну и что там внутри? — вслух поинтересовался Калашников.
— Один обучающий модуль, — сообщила Сеть, — сто шестьдесят личных часов, и одно сообщение, двадцать личных минут. Язык сообщения неизвестен, однако обучающий модуль содержит похожие комбинации знаков.
Ловко, подумал Калашников. Хочешь прочитать сообщение — выучи наш язык. Молодцы спонки. Вот только где я возьму сто шестьдесят часов субъективного времени? Это же все текущие дела из головы вылетят!
— В архив, — скомандовал Калашников. — Посмотрю на досуге, а сейчас пора завтракать. Как там Макаров, в гости собирается?
— Макаров просил передать, чтобы вы позвонили, когда проснетесь.
— Позвонил? — Калашников огляделся по сторонам в поисках телефона, и телефон тут же появился посреди журнального столика. Калашников усмехнулся и снял трубку. — Алло, Паша? Я уже проснулся, и даже относительно протрезвел.
— Тогда иду, — ответил голос Макарова, с трудом пробившись сквозь шум и треск, которыми Сеть услужливо снабдила созданный из ничего телефон.
Калашников положил трубку и небрежным жестом организовал перемену блюд. Вместо двух чашек из-под керофе на столике появилась громадная тарелка с дымящейся вареной картошкой и тарелка поменьше с приправленной репчатым луком селедкой. Калашников сделал завершающий взмах пальцем, добавив пару вилок, и нагнулся к полу, разыскивая закатившуюся под кровать вчерашнюю бутылку водки.
— С добрым утром! — услышал он приветствие что телепортировавшегося Макарова. — Картошечка? Это хорошо, это мы поедим...
— Вот, — сказал Калашников, доставая из-под кровати бутылку. — Вот о чем я хотел с тобой поговорить.
Макаров взял бутылку и пару раз подбросил ее на ладони.
— Значит, серьезный разговор намечается, — сказал он и посмотрел на Калашникова. — Что хоть случилось-то?
— Так вот она самая и случилась, — усмехнулся Калашников. — Ты что думаешь, я тебя похмеляться вызвал? На этикетку посмотри!
— Особая очищенная, — прочитал вслух Макаров. — Лапин, что ли, прислал? Патент две тысячи тридцать второго... нет, похоже, не Лапин.
— Как ты наверное слышал, — сказал Калашников, усаживаясь в кресло, — я вчера открывал Хранилище вечности. Вот в нем эта бутылка и хранилась.
— Водка «Вечная», — торжественно провозгласил Макаров и сел напротив Калашникова. — А откуда взялось это Хранилище Вечности?
— Да все оттуда же, — ответил Калашников. — Предыдущий Калашников оставил техпроект, роботы расшифровали текст, синтезировали биомеха, а тот вырыл пещеру, выстроил бункер и превратился в защитный экран. Я назвал пароль, вошел внутрь и обнаружил вот это.
— А закуску ты тоже там обнаружил? — Макаров посмотрел на свет сквозь бутылку. — Это сколько же ей лет?
— Нет, только бутылку, — покачал головой Калашников. — И это очень плохо, Паша.
— Плохо? — усмехнулся Макаров. — Что же плохого в бутылочке очищенной?
— Ну, что всего одна, — ответил на шутку Калашников. — А если серьезно, то ты помнишь такое слово — «нановодка»?
Макаров свистнул и поставил бутылку на стол.
— Думаешь, она? — спросил он, опасливо отодвинувшись от бутылки.
— Понимаешь, — Калашников сцепил руки в замок, — каждый раз, когда я изображаю Звездного Пророка, я несу совершенную отсебятину. И все равно все пароли подходят! Знаешь, какой я в Хранилище Вечности пароль назвал?
— Какой? — спросил Макаров.
— Ну, — сказал Калашников. — Просто «ну». И сработало.
— Похоже, — заметил Макаров, — тут дело не в пароле.
— Вот и я так думаю, — вздохнул Калашников. — Похоже, все это заранее подстроено. Кем? Роботами? Звездной Россией? А может, самим настоящим Калашниковым?
— Скорее всего, — кивнул Макаров. — У него, точнее у тебя, это была просто навязчивая идея — махинации со временем. Ту же «Игру» вспомни...
— Точно, всегда мечтал, — согласился Калашников. — Подговорить потомков сделать машину времени и вытащить меня из мрачного прошлого в светлое будущее. Черт, похоже, он так и сделал!
— Ну, сделал и сделал, — пожал плечами Макаров. — По мне, так какая разница, почему мы здесь. Что нам дальше делать, вот о чем думать надо!
— Кстати, — спохватился Калашников, — у тебя-то как дела? Давай позавтракаем, а заодно и расскажешь.
— Давай, — Макаров насадил на вилку здоровенную картофелину, отправил в рот и принялся один за другим таскать со стола кусочки селедки. — Уг-гмм... вкусно, однако... Да, так вот, как мои дела. Срок я тут отмотал. Пожизненный.
Калашников мрачно кивнул:
— Слышал, слышал. Твою рукопись уже на аукционе в Ллойсби продали. Семьсот тысяч эйков.
— Что ж так дешево? — скривился Макаров. — Столько лет писал!
— А ты бы к ним лично заявился, — посоветовал Калашников. — Взял бы систему под контроль, пострелял бы из какого-нибудь бластера...
Макаров махнул рукой и закинул в рот новую картофелину.
— Ну, — сказал он, прожевавшись, — дальше было куда веселее. Отсидел я, значит, и вышел.
Калашников весело рассмеялся, щелкнул пальцами, и на столе появились две конические рюмки.
— Думаешь, стоит? — Макаров с опаской взглянул на бутылку.
— Нальем пока, а там и решим, — уверенно сказал Калашников и скрутил пробку у «Особой очищенной». — Значит, вышел ты, и?
— И сразу же предъявил, кому следует, — усмехнулся Макаров. — Есть в галактике такая белая крыса, Исиан Джабб, так вот он меня с Магатой Гари и свел. Я, как мы и планировали, с него Тналайские записи попросил, ну а он взамен — мой генетический код. В результате записи я получил даже раньше, чем если бы срок не мотал.
— Ну и что в записях? — подался вперед Калашников.
— Список прибывших-убывших, — ответил Макаров. — Всех эрэсов, которые попадали на Тналай в последние восемнадцать лет, и всех эрэсов, которые его покидали.
— Неплохо, — хмыкнул Калашников. — И кто же из них Спрут?
— Не знаю пока, — развел руками Макаров. — Искинты думают.
— Значит, есть над чем подумать, — кивнул Калашников. — Кто у тебя дальше на очереди?
— Смулпейн, — ответил Макаров. — Ладно, наливай.
— А что так мрачно? — удивился Калашников, разливая водку. — Вроде бы абсолютно выдрессированная публика...
— Вот именно, выдрессированная, — вздохнул Макаров. — Взяток не берут, при подозрительных вопросах сразу сообщают в полицию, официальные запросы обещают рассмотреть в положенные по закону сроки.
— Да брось, — улыбнулся Калашников. — Не бывает такого. Наверняка есть у них какая-нибудь теневая экономика!
— Похоже, что нет, — покачал головой Макаров. — Умиротворили их основательно, камня на камне не осталось. Ну ладно, на месте разберусь; значит, говоришь, нановодка?
— Ага, — Калашников поднял свою рюмку. — За нашу победу!
— Погоди, — остановил его Макаров. — А ты хорошо помнишь, что она должна была с человеком делать?
— Да как раз человека из него и делать, — усмехнулся Калашников. — Физиологические изменения, обратные алкоголизму, коррекция высших мотивационных структур, канализация отрицательных эмоций... Ты главное пей, а там посмотрим.
— А вдруг это не та нановодка? — задал Макаров вполне резонный вопрос. — Мы-то с тобой ее в две тысячи первом придумали, а здесь — две тысячи тридцать второй!
— Та, не та, — махнул рукой Калашников, — проверить-то все равно надо! Думаешь, он нам просто так ее прислал?
— Да нет, — согласился Макаров. — Наверное, чтобы выпили.
— Ну вот, — заключил Калашников, — значит, за нашу победу!
— За нашу победу! — эхом отозвался Макаров и опрокинул в себя рюмку с нановодкой неизвестного назначения. Крякнул, поставил рюмку и тут же потянулся за селедкой.
— А на вкус, — поморщившись, сообщил Калашников, — бодяга бодягой. Ну, теперь с тебя дневник ощущений. Будем выяснять, какие в ней нанороботы плавали.
Макаров прожевал кусок селедки и склонил голову набок.
— Водка как водка, — сообщил он. — Пил я и похуже.
— Это так специально задумано, — предположил Калашников. — Чтобы много не пили.
— Кстати, — вспомнил Макаров. — А как же наши собственные нанороботы?
— Какие еще нанороботы? — удивился Калашников.
— Ну, исм этот, из которого мы сделаны, — пояснил Макаров. — Они там между собой не передерутся?
— А, исм, — усмехнулся Калашников. — Нет, не передерутся. Исм, он на атомарном уровне работает. А эти, — Калашников презрительно ткнул пальцем в бутылку, — только на органический синтез и способны. По крайней мере, по задумке две тысячи первого года.
Он аккуратно закрыл бутылку пробкой и опустил ее под стол. Ковер тихонько чмокнул, перемещая бутылку в хранилище. Макаров задумчиво съел еще одну картофелину и сказал:
— Пока никаких ощущений. Может, выдохлась?
— Подожди, — успокоил его Калашников. — По идее, она не сразу должна действовать. Алкоголизм, он тоже не с первой рюмки начинается.
— Подожду, — пообещал Макаров. — А что у тебя еще новенького?
— Да больше ничего интересного, — развел руками Калашников. — Все джихад да джихад.
— Вы хорошо поработали, Нея, — пробормотал он. — Выходит, теперь у нас не один Спрут, а целых два.
— Спрут только один, Артем, — ответила дарсанка. — Его хозяин получит другое кодовое имя.
— Например, Хозяин, — усмехнулся Калашников. — Черт возьми, а вы действительно неплохо поработали. Если у Спрута есть Хозяин, это в корне меняет всю концепцию...
— Вы откажетесь от поездки на Авареск? — с надеждой спросила Миноуи.
— Напротив, — покачал головой Калашников. — Я как следует подготовлюсь к поездке на Авареск. С учетом, так сказать, вновь открывшейся информации. Ну что, еще пару чашечек?
— Спасибо, Артем, но мне пора, — покачала головой Миноуи. — Пожалуйста, изучите все материалы по Шестнадцатому управлению. И обязательно посоветуйтесь с Лапиным!
— Обязательно, — заверил дарсанку Калашников, вылезая из кресла. — Успешно вам поработать!
— Вам тоже, — попрощалась Миноуи и растворилась в воздухе.
Калашников помахал рукой пустому месту и принялся массировать лоб, собирая разбежавшиеся в разные стороны мысли. У Спрута есть Хозяин; а с этой Миноуи, оказывается, вполне можно разговаривать; на Авареске меня ожидает теплый прием; интересно, а каков этот керофе на вкус?
Не рекомендуется, ответила Сеть на последний вопрос.
Понятно, подумал Калашников. Значит, займемся остальными проблемами. Что там у нас дальше по плану?
Услужливая Сеть мгновенно раскрыла перед Калашниковым виртуальный экран, похожий на листок бумаги в мелкую клеточку. Калашников наморщил лоб и прочитал:
«План на 24/2/52627.Хороший план, подумал Калашников. Особенно последний пункт. Сейчас у нас девять пятнадцать, самое время уточнить насчет контейнера. Эй, Сеть, для меня были посылки?
— 8.15 Миноуи, новости о Спруте
— где контейнер?
— 9.30 завтрак, Макаров, водка
— УРТ-238761, документы, цветы
— резерв на начальство
— 14.00 УРТ-1965, команда
— как там джихад?
— читать Калашникова, думать»
Один черный контейнер, мгновенно отозвалась Сеть. Сообщите пароль.
Пароль? Калашников поскреб в затылке. Этот Тханкуц, который оказался вовсе не Тханкуц, так и не назвал пароля. Только намекнул — «с хорошо известным вам кодом». Интересно, что он имел в виду — число 1965 или мой порядковый номер у спонков? Шестьсот двадцать три, кажется?
Пароль принят, доложила Сеть.
У Калашникова перехватило дыхание, и он что есть силы сжал кулаки. Пить меньше надо: я же в прямом контакте! А если бы это был не порядковый номер?! Осталось бы Шестнадцатое управление без контактера!
— Ну и что там внутри? — вслух поинтересовался Калашников.
— Один обучающий модуль, — сообщила Сеть, — сто шестьдесят личных часов, и одно сообщение, двадцать личных минут. Язык сообщения неизвестен, однако обучающий модуль содержит похожие комбинации знаков.
Ловко, подумал Калашников. Хочешь прочитать сообщение — выучи наш язык. Молодцы спонки. Вот только где я возьму сто шестьдесят часов субъективного времени? Это же все текущие дела из головы вылетят!
— В архив, — скомандовал Калашников. — Посмотрю на досуге, а сейчас пора завтракать. Как там Макаров, в гости собирается?
— Макаров просил передать, чтобы вы позвонили, когда проснетесь.
— Позвонил? — Калашников огляделся по сторонам в поисках телефона, и телефон тут же появился посреди журнального столика. Калашников усмехнулся и снял трубку. — Алло, Паша? Я уже проснулся, и даже относительно протрезвел.
— Тогда иду, — ответил голос Макарова, с трудом пробившись сквозь шум и треск, которыми Сеть услужливо снабдила созданный из ничего телефон.
Калашников положил трубку и небрежным жестом организовал перемену блюд. Вместо двух чашек из-под керофе на столике появилась громадная тарелка с дымящейся вареной картошкой и тарелка поменьше с приправленной репчатым луком селедкой. Калашников сделал завершающий взмах пальцем, добавив пару вилок, и нагнулся к полу, разыскивая закатившуюся под кровать вчерашнюю бутылку водки.
— С добрым утром! — услышал он приветствие что телепортировавшегося Макарова. — Картошечка? Это хорошо, это мы поедим...
— Вот, — сказал Калашников, доставая из-под кровати бутылку. — Вот о чем я хотел с тобой поговорить.
Макаров взял бутылку и пару раз подбросил ее на ладони.
— Значит, серьезный разговор намечается, — сказал он и посмотрел на Калашникова. — Что хоть случилось-то?
— Так вот она самая и случилась, — усмехнулся Калашников. — Ты что думаешь, я тебя похмеляться вызвал? На этикетку посмотри!
— Особая очищенная, — прочитал вслух Макаров. — Лапин, что ли, прислал? Патент две тысячи тридцать второго... нет, похоже, не Лапин.
— Как ты наверное слышал, — сказал Калашников, усаживаясь в кресло, — я вчера открывал Хранилище вечности. Вот в нем эта бутылка и хранилась.
— Водка «Вечная», — торжественно провозгласил Макаров и сел напротив Калашникова. — А откуда взялось это Хранилище Вечности?
— Да все оттуда же, — ответил Калашников. — Предыдущий Калашников оставил техпроект, роботы расшифровали текст, синтезировали биомеха, а тот вырыл пещеру, выстроил бункер и превратился в защитный экран. Я назвал пароль, вошел внутрь и обнаружил вот это.
— А закуску ты тоже там обнаружил? — Макаров посмотрел на свет сквозь бутылку. — Это сколько же ей лет?
— Нет, только бутылку, — покачал головой Калашников. — И это очень плохо, Паша.
— Плохо? — усмехнулся Макаров. — Что же плохого в бутылочке очищенной?
— Ну, что всего одна, — ответил на шутку Калашников. — А если серьезно, то ты помнишь такое слово — «нановодка»?
Макаров свистнул и поставил бутылку на стол.
— Думаешь, она? — спросил он, опасливо отодвинувшись от бутылки.
— Понимаешь, — Калашников сцепил руки в замок, — каждый раз, когда я изображаю Звездного Пророка, я несу совершенную отсебятину. И все равно все пароли подходят! Знаешь, какой я в Хранилище Вечности пароль назвал?
— Какой? — спросил Макаров.
— Ну, — сказал Калашников. — Просто «ну». И сработало.
— Похоже, — заметил Макаров, — тут дело не в пароле.
— Вот и я так думаю, — вздохнул Калашников. — Похоже, все это заранее подстроено. Кем? Роботами? Звездной Россией? А может, самим настоящим Калашниковым?
— Скорее всего, — кивнул Макаров. — У него, точнее у тебя, это была просто навязчивая идея — махинации со временем. Ту же «Игру» вспомни...
— Точно, всегда мечтал, — согласился Калашников. — Подговорить потомков сделать машину времени и вытащить меня из мрачного прошлого в светлое будущее. Черт, похоже, он так и сделал!
— Ну, сделал и сделал, — пожал плечами Макаров. — По мне, так какая разница, почему мы здесь. Что нам дальше делать, вот о чем думать надо!
— Кстати, — спохватился Калашников, — у тебя-то как дела? Давай позавтракаем, а заодно и расскажешь.
— Давай, — Макаров насадил на вилку здоровенную картофелину, отправил в рот и принялся один за другим таскать со стола кусочки селедки. — Уг-гмм... вкусно, однако... Да, так вот, как мои дела. Срок я тут отмотал. Пожизненный.
Калашников мрачно кивнул:
— Слышал, слышал. Твою рукопись уже на аукционе в Ллойсби продали. Семьсот тысяч эйков.
— Что ж так дешево? — скривился Макаров. — Столько лет писал!
— А ты бы к ним лично заявился, — посоветовал Калашников. — Взял бы систему под контроль, пострелял бы из какого-нибудь бластера...
Макаров махнул рукой и закинул в рот новую картофелину.
— Ну, — сказал он, прожевавшись, — дальше было куда веселее. Отсидел я, значит, и вышел.
Калашников весело рассмеялся, щелкнул пальцами, и на столе появились две конические рюмки.
— Думаешь, стоит? — Макаров с опаской взглянул на бутылку.
— Нальем пока, а там и решим, — уверенно сказал Калашников и скрутил пробку у «Особой очищенной». — Значит, вышел ты, и?
— И сразу же предъявил, кому следует, — усмехнулся Макаров. — Есть в галактике такая белая крыса, Исиан Джабб, так вот он меня с Магатой Гари и свел. Я, как мы и планировали, с него Тналайские записи попросил, ну а он взамен — мой генетический код. В результате записи я получил даже раньше, чем если бы срок не мотал.
— Ну и что в записях? — подался вперед Калашников.
— Список прибывших-убывших, — ответил Макаров. — Всех эрэсов, которые попадали на Тналай в последние восемнадцать лет, и всех эрэсов, которые его покидали.
— Неплохо, — хмыкнул Калашников. — И кто же из них Спрут?
— Не знаю пока, — развел руками Макаров. — Искинты думают.
— Значит, есть над чем подумать, — кивнул Калашников. — Кто у тебя дальше на очереди?
— Смулпейн, — ответил Макаров. — Ладно, наливай.
— А что так мрачно? — удивился Калашников, разливая водку. — Вроде бы абсолютно выдрессированная публика...
— Вот именно, выдрессированная, — вздохнул Макаров. — Взяток не берут, при подозрительных вопросах сразу сообщают в полицию, официальные запросы обещают рассмотреть в положенные по закону сроки.
— Да брось, — улыбнулся Калашников. — Не бывает такого. Наверняка есть у них какая-нибудь теневая экономика!
— Похоже, что нет, — покачал головой Макаров. — Умиротворили их основательно, камня на камне не осталось. Ну ладно, на месте разберусь; значит, говоришь, нановодка?
— Ага, — Калашников поднял свою рюмку. — За нашу победу!
— Погоди, — остановил его Макаров. — А ты хорошо помнишь, что она должна была с человеком делать?
— Да как раз человека из него и делать, — усмехнулся Калашников. — Физиологические изменения, обратные алкоголизму, коррекция высших мотивационных структур, канализация отрицательных эмоций... Ты главное пей, а там посмотрим.
— А вдруг это не та нановодка? — задал Макаров вполне резонный вопрос. — Мы-то с тобой ее в две тысячи первом придумали, а здесь — две тысячи тридцать второй!
— Та, не та, — махнул рукой Калашников, — проверить-то все равно надо! Думаешь, он нам просто так ее прислал?
— Да нет, — согласился Макаров. — Наверное, чтобы выпили.
— Ну вот, — заключил Калашников, — значит, за нашу победу!
— За нашу победу! — эхом отозвался Макаров и опрокинул в себя рюмку с нановодкой неизвестного назначения. Крякнул, поставил рюмку и тут же потянулся за селедкой.
— А на вкус, — поморщившись, сообщил Калашников, — бодяга бодягой. Ну, теперь с тебя дневник ощущений. Будем выяснять, какие в ней нанороботы плавали.
Макаров прожевал кусок селедки и склонил голову набок.
— Водка как водка, — сообщил он. — Пил я и похуже.
— Это так специально задумано, — предположил Калашников. — Чтобы много не пили.
— Кстати, — вспомнил Макаров. — А как же наши собственные нанороботы?
— Какие еще нанороботы? — удивился Калашников.
— Ну, исм этот, из которого мы сделаны, — пояснил Макаров. — Они там между собой не передерутся?
— А, исм, — усмехнулся Калашников. — Нет, не передерутся. Исм, он на атомарном уровне работает. А эти, — Калашников презрительно ткнул пальцем в бутылку, — только на органический синтез и способны. По крайней мере, по задумке две тысячи первого года.
Он аккуратно закрыл бутылку пробкой и опустил ее под стол. Ковер тихонько чмокнул, перемещая бутылку в хранилище. Макаров задумчиво съел еще одну картофелину и сказал:
— Пока никаких ощущений. Может, выдохлась?
— Подожди, — успокоил его Калашников. — По идее, она не сразу должна действовать. Алкоголизм, он тоже не с первой рюмки начинается.
— Подожду, — пообещал Макаров. — А что у тебя еще новенького?
— Да больше ничего интересного, — развел руками Калашников. — Все джихад да джихад.
Глава 8
Безмозглые черепа
Бывают в жизни случаи, выпутаться из которых поможет только глупость.
Ф. Ларошфуко
1.
Павел Макаров выложил на стол бумажный блокнот и, повертев в руках карандаш, аккуратно вывел:
— Ну вот, — сказал Макаров, закрывая блокнот. — Стоило нановодку переводить...
Он откинулся на спинку стула и попытался еще раз вспомнить, как именно Калашников представлял себе эту нановодку. Человечество, говорил Калашников, погрязло в эгоизме. Вырвавшись из жестких рамок традиционного общества, человек обнаружил вокруг себя бесчисленное множество удовольствий, за которые, как ему казалось, стоило заплатить любую цену. Однако на деле ценой оказалась сама человеческая сущность. В мире, где все продается и все покупается, человек оказался бесконечно одинок. Он потерял возможность объединяться с другими людьми — объединяться на всю жизнь, как это было в традиционных племенах, общинах, семьях, — ведь у этих других совсем другие удовольствия, другие источники доходов. Человек утратил способность жить ради других — ведь эти другие и так имеют все, что только смогут пожелать. В результате современный человек испытывает постоянную тоску по своей утраченной сущности — но никак не может понять, чего же ему не хватает. Все психоаналитики мира, все группы встреч, все клубы по интересам не могут заменить человеку самого главного: чувства, что ты свой среди своих. Человек уже не способен ощутить себя частью какой-то группы — их слишком много вокруг, времена замкнутых церковных общин в маленьких городках ушли в далекое прошлое, — но точно так же человек не способен осознать себя частью всего человечества. Из этой ситуации нет выхода: современный человек не способен испытывать личные чувства ко всем шести миллиардам себе подобных.
Сегодня, говорил Калашников в 2001 году, это бесконечное одиночество еще не осознается как главная проблема человечества. Но социальные последствия такого одиночества — алкоголизм, наркомания, трудоголизм, синдром хронической усталости, коррупция, деградация морали, беспричинная преступность, остановка научно-технического прогресса, застой в экономике и рост агрессивности в политике, — все эти последствия уже проявились в полный рост. А ведь это только начало: что же будет дальше?
Ну и где выход, поинтересовался тогда Макаров. Зазомбировать всех, что ли, чтобы чувствовали себя заодно с человечеством?
Зазомбировать не зазомбировать, ответил на это Калашников, а вот в организме человеческом надо кое-что подправить. Я вот, скажем, почему периодически в пьянство срываюсь? Потому как поработаешь с охотцей недельки три, и все — праздника хочется, удовольствия получать. Причем ведь и работа, и интеллектуальные беседы под чай — тоже удовольствие; ан нет, подавай водку и баб, а еще лучше пьяные приключения. Потом трижды жалеешь, что во все это втянулся — а все равно опять повторяешь. Почему так происходит? А потому, что сформировался уже организм-то, обучена мозговая нейронная сеть! Чтобы ее переобучить, десять лет аскезы требуется, а кто на такое пойдет? Так что будь ты хоть семидесяти семи пядей во лбу, а сволочная сущность твоя, с детства воспитанная, все равно свое возьмет, все равно на благо человечества работать не даст. Придумать бы такую водку, которая бы всю эту мерзость из души вытряхала...
«24-2-627, 24:00. Все как обычно, никаких ощущений».Потом, подумав пару секунд, вставил после «никаких» слово «необычных».
— Ну вот, — сказал Макаров, закрывая блокнот. — Стоило нановодку переводить...
Он откинулся на спинку стула и попытался еще раз вспомнить, как именно Калашников представлял себе эту нановодку. Человечество, говорил Калашников, погрязло в эгоизме. Вырвавшись из жестких рамок традиционного общества, человек обнаружил вокруг себя бесчисленное множество удовольствий, за которые, как ему казалось, стоило заплатить любую цену. Однако на деле ценой оказалась сама человеческая сущность. В мире, где все продается и все покупается, человек оказался бесконечно одинок. Он потерял возможность объединяться с другими людьми — объединяться на всю жизнь, как это было в традиционных племенах, общинах, семьях, — ведь у этих других совсем другие удовольствия, другие источники доходов. Человек утратил способность жить ради других — ведь эти другие и так имеют все, что только смогут пожелать. В результате современный человек испытывает постоянную тоску по своей утраченной сущности — но никак не может понять, чего же ему не хватает. Все психоаналитики мира, все группы встреч, все клубы по интересам не могут заменить человеку самого главного: чувства, что ты свой среди своих. Человек уже не способен ощутить себя частью какой-то группы — их слишком много вокруг, времена замкнутых церковных общин в маленьких городках ушли в далекое прошлое, — но точно так же человек не способен осознать себя частью всего человечества. Из этой ситуации нет выхода: современный человек не способен испытывать личные чувства ко всем шести миллиардам себе подобных.
Сегодня, говорил Калашников в 2001 году, это бесконечное одиночество еще не осознается как главная проблема человечества. Но социальные последствия такого одиночества — алкоголизм, наркомания, трудоголизм, синдром хронической усталости, коррупция, деградация морали, беспричинная преступность, остановка научно-технического прогресса, застой в экономике и рост агрессивности в политике, — все эти последствия уже проявились в полный рост. А ведь это только начало: что же будет дальше?
Ну и где выход, поинтересовался тогда Макаров. Зазомбировать всех, что ли, чтобы чувствовали себя заодно с человечеством?
Зазомбировать не зазомбировать, ответил на это Калашников, а вот в организме человеческом надо кое-что подправить. Я вот, скажем, почему периодически в пьянство срываюсь? Потому как поработаешь с охотцей недельки три, и все — праздника хочется, удовольствия получать. Причем ведь и работа, и интеллектуальные беседы под чай — тоже удовольствие; ан нет, подавай водку и баб, а еще лучше пьяные приключения. Потом трижды жалеешь, что во все это втянулся — а все равно опять повторяешь. Почему так происходит? А потому, что сформировался уже организм-то, обучена мозговая нейронная сеть! Чтобы ее переобучить, десять лет аскезы требуется, а кто на такое пойдет? Так что будь ты хоть семидесяти семи пядей во лбу, а сволочная сущность твоя, с детства воспитанная, все равно свое возьмет, все равно на благо человечества работать не даст. Придумать бы такую водку, которая бы всю эту мерзость из души вытряхала...