Сельма Лагерлеф. Анна Сверд

Такому человеку не надо было готовить проповеди к определенному дню, не надо
вести нудные журналы, не надо сидеть на скучных приходских собраниях.
Возможно, кузен сделал не такой уж скверный выбор, променяв салон усадьбы на
проезжую дорогу.
Карл-Артур сам насмотрелся на проселочные дороги. В годы учения, когда
ему по четыре раза в год приходилось ездить из Карлстада в Упсалу, он и
познакомился с ними близко. Здесь он провел много беспечальных дней. С
радостью вспоминал он потом пестрые полосы цветов, окаймлявшие дорогу,
прекрасные панорамы, открывающиеся с вершины холмов, скромные трапезы в
уютных постоялых дворах, беседы с приветливыми возницами, которые,
познакомившись с ним за эти годы, стали узнавать его и справляться, уж не
собирается ли он учиться в Упсале, покуда не станет мудрым, как царь
Соломон.
Он всегда любил жизнь, близкую к природе, и потому ему нравились
длинные путешествия ради них самих. Когда другие жаловались на них, он
всегда думал про себя: "Не понимаю, на что они сетуют. Дорога всегда была
мне другом. Я люблю крутые холмы, которые так оживляют путешествия.
Однообразные дремучие леса тоже имеют свойство пробуждать воображение.
Скверная дорога мне тоже не так уж ненавистна. Из-за сломанной оси я однажды
подружился с целой деревней. Из-за снежного бурана я был гостем в графском
замке".
Пока он так сидел, погруженный в размышления, вызванные встречей с этим
родственником, случилось нечто неожиданное. Ему вдруг пришла в голову
совершенно новая мысль. Она поразила его, как гром среди ясного неба. Он был
настолько взволнован, что даже привстал с сиденья и издал громкий возглас.
Кучер натянул вожжи и поглядел на него:
- Уж не забыл ли магистр взять рясу?
Карл-Артур вновь опустился на сиденье и успокоил его. Нет, разумеется,
он ничего не забыл. Все в полном порядке. Напротив, он снова нашел то, что
однажды потерял.
После этого он всю дорогу сидел со сложенными руками, и в глазах его
сиял отблеск озарившей его мысли.
Как он и сказал кучеру, в том, что он придумал, не было ничего нового.
Сотню, если не тысячу раз он читал в Евангелии от Матфея слова, которые
говорил Господь, посылая своих учеников нести людям весть о близком приходе
царствия небесного. Однако он прежде не осознавал всей глубины этих слов.
Только теперь он подумал о том, что Христос в самом деле наказал апостолам
отправиться в путь как бедным странникам, без сумы и посоха, и приносить
благую весть во все придорожные дома, в хижины и во дворцы. Они должны были
появляться на ярмарках и собирать вокруг себя народ, заговаривать с
путниками, отдыхающими на постоялых дворах, затевать беседы с другими
странниками, повсюду рассказывая о чудесном приходе царствия небесного.
Как могло случиться, чтобы он ранее не внял этому велению, которое было
выражено столь ясно и отчетливо? Он, как и прочие священнослужители, стоял
на кафедре проповедника, ожидая, что люди сами придут к нему.
Но Иисус желал совсем иного. Он хотел, чтобы ученики его сами ходили бы
по дорогам и тропам и отыскивали путь к сердцу людей.
У него, у Карла-Артура, был свой план, придуманный им самим. Он хотел
создать рай земной, который служил бы людям примером для подражания. В этот
миг он понял, отчего это не удалось ему. Он понял, отчего он встретил на
пути столь много препятствий, отчего лишился красноречия, отчего был виною
столь тяжких несчастий. Господь желал показать ему, что он избрал неверный
путь. Христу не было угодно, чтобы слуга его обитал постоянно в четырех
стенах. Истинный его слуга должен быть перелетною птицею, вольным
странником, человеком неимущим, живущим на лоне природы. Он должен есть и
пить милостью небес, терпеть голод и холод по воле божьей... Он должен спать
в постели, лишь когда это Богу угодно, а если однажды утром его найдут
мертвым в сугробе, то это будет лишь означать, что Господь призвал усталого
странника к себе в чертоги небесные.
"Это и есть путь совершенной свободы, - думал он в сладостном восторге.
- Благодарю тебя, боже, за то, что ты наставил меня на этот путь, покуда еще
не поздно".
- Когда я приеду домой, - пробормотал он про себя, - напишу епископу.
Попрошу его освободить меня от должности в Корсчюрке и выйду из шведской
государственной церкви. Пастором я, разумеется, останусь по-прежнему и не
стану проповедовать какое-либо новое учение. Но я не могу более подчиняться
церковному уставу, епископу и консистории. Я хочу проповедовать учение
Христово так, как он мне сам повелел, я хочу быть бродягою во имя господа
Бога нашего, пастором-нищим, скитальцем господним.
Совершенно очарованный, погрузился он в эти мечты. Жизнь, казалось,
обрела для него новый смысл. Она вновь стала прекрасной и удивительной.
"Ведь жена моя может остаться в моем доме, - думал он. - Ей будет там
хорошо, если она не станет видеться со мной. Она позовет назад детей. За нее
мне нет надобности тревожиться. Все, что ей нужно, она раздобудет своим
трудом".
Он почувствовал, что разом освободился от всех трудностей. Сердце его
отбивало легкий, танцующий ритм, наполнявший его бесконечным блаженством.

III

Карл-Артур не поспел домой к шести часам. Стрелка часов приближалась к
восьми, когда он вылез из телеги возле своего жилища. Когда он спустя
несколько мгновений отворил дверь в кухню - ах, как давно он не открывал эту
дверь в столь радостном расположении духа! - то замер на пороге, так сильно
он был поражен зрелищем, представившимся его глазам.
Жена покинула свое место на печи. Она перебралась к окну и, сидя за
столом, играла в карты с двумя незнакомыми мужчинами. Как раз когда он
вошел, она ударила картой по столу и воскликнула громко и весело:
- По пикам! Что, взяли?
- А не надо ли тебе, Анна, моего короля, вот и весь фокус! - сказал
один из ее партнеров и тоже выбросил карту.
Тут игра прервалась. Они увидели Карла-Артура, который стоял,
ошеломленный, в открытых дверях.
- Это два дружка моих с той поры, как я коробейничала. Проведать
пришли, - сказала жена, не поднимаясь с места. - Вот мы и забавляемся, как
прежде, бывало, когда встречались на постоялых дворах в ярмарочные дни.
Карл-Артур подошел ближе, и мужчины поднялись. На одном из них был
черный плюшевый жилет, застегнутый на все пуговицы, а поверх него сюртук из
черного драпа. Это был румяный, плешивый, добродушный здоровяк. Карл-Артур
узнал в нем того самого купца, который вывесил на ларьке красивую розовую
шляпку. Другой был далекарлиец в долгополой овчине, красивый парень с
правильными чертами лица; волосы на лбу у него были коротко острижены, а по
бокам довольно длинные.
- Это Август Бунандер из Марка, - сказала Анна. - Из тех богатеев, что
торгуют на ярмарке под навесом да возят товары на лошадях. Диво, что он не
гнушается водиться с такой голью из Далекарлии, как я да Ларс Ворон, которым
приходилось месить грязь по дорогам да надрываться с коробом на горбу.
Вестерйетландец сделал вежливый жест, словно отклонял чересчур нелепое
предложение сбавить цену. Он начал было говорить, что всегда почитал для
себя честью водить компанию с Анной Сверд, с самой что ни на есть красавицей
изо всех коробейниц. Но Карл-Артур прервал его.
- Друзья моей жены для меня всегда желанные гости, - сказал он. -
Однако я должен сразу же сказать, что картежничать в моем доме не позволено.
Он сказал это дружелюбно, но с большим достоинством. Гости слегка
смешались и стали нерешительно оглядываться по сторонам, но Анна не медлила
с ответом.
- Еще чего! - воскликнула она. - Приходишь только да портишь людям все
веселье. Ступай к себе. Я принесла тебе вечерять в комнату. Оставь-ка нас в
покое!
Прежде жена никогда не разговаривала с ним в таком тоне, и Карлу-Артуру
стало невыносимо больно, однако он овладел собой и сказал столь же вежливо и
спокойно:
- Неужто нельзя просто посидеть и побеседовать? Ведь старым друзьям
всегда есть что вспомнить.
- Ходи давай, Август! - сказала Анна. - Твой черед. Он ведь такой, что
не уймется, покуда не отберет у человека все, что ему любо.
- Анна! - резко крикнул Карл-Артур.
- А что, или ты не отнял у меня свадьбу с гуляньем на три дня? Или ты
не отнял у меня пасторскую усадьбу, которую мне бы должно иметь? Может, не
отнял ты у меня ребятишек и пятьдесят риксдалеров? А теперь и карты отнять
хочешь? Ходи, Август!
Вестерйетландец не послушал ее уговоров. Оба они - и он и далекарлиец -
сидели не двигаясь и ждали, когда муж с женой перестанут ссориться. Ни один
из них не был пьян, и весьма вероятно, что если бы Карл-Артур сумел
сохранить спокойствие, ему удалось бы уговорить их отказаться от игры в
карты. Но его раздосадовало, что жена осмелилась перечить ему, да еще в
присутствии чужих людей. Он протянул руку, чтобы взять карты.
Тут Ларс Ворон, привыкший бродить по дорогам с огромным мешком, битком
набитым скобяными товарами, повел рукой. Движение это было слабое, едва
заметное, но Карл-Артур перелетел через всю кухню, как муха, от которой
отмахнулись, и упал бы, но на пути ему подвернулся стул, стоявший у стены.
Он посидел с минуту, чтобы отдышаться после внезапного нападения, но,
поскольку он уже много недель рубил дрова по два-три часа в день, силы у
него хватало. Он собрался было ринуться на противника, но тот крепко схватил
его, прижав ему руки к телу, потом поднял и понес в комнату. Все было
сделано так осторожно и медленно, что это вряд ли даже можно было назвать
насилием. Дверь распахнулась от удара ногою, Карла-Артура бережно положили
на кровать и оставили лежать, не говоря ни слова.
Он лежал там, скрипя зубами от гнева и унижения. Однако он с самого
начала понял, что тут ничего не поделаешь. Человек этот был намного сильнее
его. Бежать за ленсманом да созывать людей, чтобы они выдворили незнакомцев,
ему не хотелось, а более ему предпринять было нечего.
Так он лежал несколько часов и ждал. Сквозь тонкие стены к нему
доносились смех, болтовня и шлепанье карт по столу. В нем проснулась
безумная ненависть к жене, он строил немыслимые планы мести, которые
собирался осуществить, как только эти люди уберутся восвояси.
Наконец они ушли, и жена направилась в спальню. Наступила тишина.
Тогда он поднялся, прокрался по коридорчику к двери жены, но увидел,
что ключ вынут из замочной скважины.
Он несколько раз громко постучал в дверь, но ответа не было. Он пошел
назад в свою комнату, взял свечу и поспешил в кухню, в надежде найти
какой-нибудь инструмент, чтобы взломать дверь.
Первое, что бросилось ему в глаза, была колода карт, забытая на столе.
Ему пришло на ум воспользоваться случаем и уничтожить этого врага.
"Анной я еще займусь, - подумал он. - Она никуда не денется".
Он нашел ножницы в ящике стола и принялся резать карты. Он разрезал
каждую карту на маленькие треугольнички, резал старательно, размеренно, но с
неистовым рвением. Однако расправиться с пятьюдесятью картами - работа
немалая, и он закончил ее, лишь когда солнце глянуло в окно.
За это время неистовый гнев в нем утих. Ему было зябко, жутко и ужасно
хотелось спать.
"Отложим до утра, - думал он. - Однако я оставлю ей подарочек на
память".
Он взял всю кучу обрезков, лежащих перед ним, и, смеясь, принялся
рассыпать их по комнате. Он кидал их пригоршнями, как сеятель разбрасывает
зерна, стараясь не оставить свободным ни одного местечка. Когда он закончил,
пол походил на землю после легкого снегопада.
Пол был старый, щербатый, с большими щелями. Жене придется немало
потрудиться, прежде чем она выметет эти колючие снежинки, которые впились в
каждую щелочку.

ВСТРЕЧА

I

Наконец наступил день, когда им суждено было встретиться и
побеседовать, им, которые всего лишь три года назад еще жили в старой
пасторской усадьбе в Корсчюрке и любили друг друга. Она стала теперь
светской дамой, очаровательной женщиной, наделенной к тому же недюжинным
умом, и приносила счастье всем окружающим. Он же был бедным священником,
который вечно стремился идти непроторенными путями и которому, казалось, на
роду было написано нести погибель всем, кто любит его.
И где же они могли встретиться, как не в том же самом пасторском саду,
который был свидетелем не только их любви, но и той злосчастной ссоры,
которая разлучила их? Правда, сад еще не оделся в свое великолепное летнее
убранство; напротив, оттого что он был расположен в тени, весна запоздала
явиться сюда по крайней мере на месяц, кустарник еще не зазеленел, бурые
осенние листья еще не сгребли с дорожек, даже кучки серого от грязи снега
лежали еще кое-где, словно салфеточки, на дерновых скамьях. И все же их
обоих властно манило сюда все, что было пережито и что забыть нельзя.
Шарлотта приехала в пасторскую усадьбу вместе с пасторшей Форсиус в тот
самый день, когда в деревне была весенняя ярмарка и когда Карл-Артур ездил
по приходским делам. Ей очень хотелось бы, чтобы ее милая приемная матушка
осталась на Озерной Даче и на лето, однако было бы слишком жестоко помешать
трудолюбивой старушке поехать домой в пасторскую усадьбу теперь, когда
близилось прекрасное время года со всеми хлопотами и заботами.
Пасторша говорила, что ей хотелось хоть разок войти в комнату Форсиуса,
опуститься на диван и созерцать кипы серой бумаги, кресло у письменного
стола, полочку для трубки, все, что вызывало образ дорогого усопшего. Но
Шарлотту было не так-то легко провести. Она знала, что не только это желание
заставляет ее воротиться домой. Поскольку нового пастора еще не назначали,
она добилась права еще год пожить в пасторской усадьбе, и теперь старушке
нужно было поддержать честь ее дома, присмотреть, чтобы цветы на клумбах
были столь же ухожены, дикий виноград столь же аккуратно подстрижен,
гравиевые дорожки столь же искусно подправлены граблями, газоны столь же
зелены, как и во времена ее мужа.
Шарлотта, собиравшаяся провести в пасторской усадьбе несколько дней,
чтобы пасторша успела привыкнуть к одиночеству, решила доставить себе
удовольствие, поселившись в своей девичьей светелке. Ей хотелось крикнуть
этим старым стенам: "Глядите, вот какой я, Шарлотта, стала нынче. Вы,
разумеется, не узнаете меня. Глядите на мое платье, на мою шляпку, на мои
туфельки, а прежде всего на мое лицо! Вот так выглядит счастливый человек!"
Она подошла к зеркалу, которое висело здесь еще в пору ее девичества, и
стала рассматривать свое отражение.
- Весь свет говорит, что я по крайней мере в три раза красивее
прежнего, и мне кажется, что он прав.
И вдруг позади блистательной фру Шагерстрем она увидела бледное девичье
лицо, освещенное глазами, горящими мрачным огнем. Она тотчас же стала
совершенно серьезною.
- Ну, конечно, - сказала она, - я знала, что мы встретимся. Бедная
девочка, как несчастлива ты была в ту пору! Ах, эта любовь, эта любовь!
Она поспешила отойти прочь от зеркала. Она приехала сюда вовсе не для
того, чтобы погружаться в воспоминания о том ужасном времени, когда была
расторгнута ее помолвка с Карлом-Артуром.
Впрочем, кто знает, считала ли она все, что ей довелось пережить в то
лето, несчастьем. Богатая фру Шагерстрем отлично знала, что наибольшую
прелесть ей придавала именно печать неудовлетворенной тоски, говорившая о
том, что жизнь обошла ее, раздавая самые щедрые дары свои, эта поэтическая
грусть, заставлявшая каждого мужчину думать, уж не он ли призван даровать ей
счастье, так и не познанное ею, - то, что она унаследовала от бедной
отвергнутой Шарлотты Левеншельд.
Но это томление, эта грусть, отражавшиеся на лице ее, когда она была
спокойна, могли ли они что-нибудь значить? Разве не была счастлива она -
ослепительная, всегда веселая, всегда отважная, всегда жадная до развлечений
Шарлотта Левеншельд? Сохранила ли она любовь к возлюбленному своей юности?
Ах, сказать по правде, она и сама не могла ответить на эти вопросы. Она была
счастлива со своим мужем, однако после трех лет замужества могла сказать
себе, что никогда не испытывала к нему той сильной, всепобеждающей страсти,
которая сжигала ее душу, когда она любила Карла-Артура Экенстедта.
С тех пор как она вышла в свет, она часто замечала, что требования ее к
людям и ко многому другому стали строже. Она потеряла уважение и к красному
пасторскому дому и к чопорному салону пасторши. Может быть, она также
утратила интерес и к нищему деревенскому пастору, который женился на
коробейнице и поселился в лачуге из двух комнатушек.
Только один-единственный раз попыталась она вновь увидеться с ним после
его возвращения в Корсчюрку. И, когда это не удалось, она была даже скорее
довольна. Ей не хотелось, чтобы эта встреча принесла разочарование, а если
бы она не была разочарованием, тем менее Шарлотта желала, чтобы эта встреча
состоялась.
Но, не желая встретиться с Карлом-Артуром, она не могла не следить за
ним с истинно материнскою заботой. От пасторши она узнавала о внешней
стороне его жизни - о его женитьбе и доме, об опасном влиянии Теи и о
добродетелях его жены. Никто не радовался более, чем она, тому, что он за
последнюю зиму, казалось бы, вернул уважение и преданность прихожан, и
полагали даже, что он имеет немало заслуг и прослужил достаточно долго,
чтобы занять в Корсчюрке место достопочтенного Форсиуса.
Шарлотта, у которой после замужества появилась дурная привычка поздно
вставать, на следующий день вышла только к завтраку. Пасторша к тому времени
была на ногах уже несколько часов. Она обошла усадьбу, постояла у калитки,
созерцая любимый ею вид на озеро и церковь, потолковала с прохожими и
разузнала все новости.
- Ты только подумай, Шарлотта, - сказала она, - что натворил этот
Карл-Артур! Я люблю его, ничего не поделаешь, однако он, как всегда, верен
себе!
Затем она рассказала, что Карл-Артур совершил ужасную глупость,
позволив десяти ребятишкам уехать от него.
Шарлотта сидела, как громом пораженная. Она уже не раз убеждалась в
том, что помогать Карлу-Артуру бесполезно. Какая-то сила неумолимо вела его
к погибели.
- Ну, разве это не несчастье? - продолжала пасторша. - Что до меня, так
я титулов не имею и даже самого жалкого экзамена на звание пастора не
держала, однако понимаю, что я-то уж скорее бы в тюрьму села, чем позволила
бы отобрать от меня детей.
- Он, верно, не вынес всего этого, - сказала Шарлотта, которая внезапно
вспомнила свой визит в кухню Карла-Артура. - Тяжелый воздух, шум, сваленный
в кучу инструмент, кровати и люди.
- Не вынес! - сказала пасторша с презрительной гримасой. - Будто люди
не привыкают и к худшему! Каких бы глупостей он ни натворил, было похоже на
то, что господь Бог хотел помочь ему. Истинно говорю тебе, если бы он не
отдал детей, доживать бы ему дни свои пастором в Корсчюрке.
- А что его жена? - с живостью спросила Шарлотта. - Она тоже была
согласна отослать детей?
- Разумеется, нет, - сказала пасторша. - Она всей душой желала оставить
их у себя. Я повстречала у калитки матушку Пер-Эр. Она совершенно уверена в
том, что это дело рук Теи.
- Теи! Так ведь ты же запретила...
- Легко сказать - запретила... Да, может, они и не встречаются ни у
него дома, ни у нее, однако в таком крошечном захолустье им ведь трудно
избежать встречи. Однажды матушка Пер-Эр сидела с Теей в приемной у доктора.
Не прошло и пяти минут, как туда явился Карл-Артур. И тут она сразу же
начала говорить с ним о том, чтобы он отослал детей.
Дамы взглянули друг на друга, испуганные и нерешительные. Всесторонне
обдуманный ими план трещал по всем швам.
Было условлено, что несколько наиболее влиятельных в приходе лиц в это
утро должны были созвать совещание на постоялом дворе. Дело касалось важных
предложений. В Корсчюрке, где всегда пеклись о том, чтобы не отставать от
века, начали поговаривать, что пора открыть народную школу. Однако и этого
было мало. Число жителей прихода настолько увеличилось, что сочли
невозможным, чтобы вся паства была на попечении у одного-единственного
человека. Надумали учредить должность второго пастора, положить ему
жалованье и дать казенное жилище. А чтобы все это было не слишком
обременительно для прихода, имелось в виду, чтобы одно и то же лицо занимало
должность второго пастора и место школьного учителя. И полагали, что им
будет не кто иной, как Карл-Артур.
Конечно, дело это должно было решить приходское собрание, однако коль
скоро это повлекло бы за собою большие расходы, созвали предварительное
совещание, дабы выяснить, пожелают ли люди, от которых зависит многое,
оказать вспомоществование.
Разумеется, никто и не подозревал, что весь этот план зародился в умной
головке Шарлотты. Она сумела ловко воспользоваться тем, что простой народ
очень любил Карла-Артура, и привела дело в исполнение, сама оставаясь в
тени. Каждому было ясно, что, будучи еще столь молодым, он не мог занять
место главного пастора в таком большом пасторате, и потому нашли самым
подходящим учредить эти две должности, дабы удержать его у себя в приходе.
Можно ли удивляться тому, что Шарлотта была совершенно вне себя,
услыхав от пасторши эти новости? Ей на этот раз почти удалось выхлопотать
ему постоянную должность с хорошим жалованьем, и тут Тея должна непременно
чинить препятствия. Раз она любит его, то должна была бы понять, что он
теперь завоевал расположение людей только из-за того, что все дивились этому
чуду: бедный священник взял на себя заботу опекать целую ораву детей.
Она взглянула на высокие часы из Муры, что стояли в столовой, и слегка
вздохнула.
- Сейчас без трех минут десять, - сказала она. - Скоро начнется
собрание.
Только она одна знала, каких усилий ей стоило устроить это собрание, к
каким хитростям приходилось прибегать. Не менее трудно было также заставить
Шагерстрема дать обещание быть на этом собрании и поддерживать ее далеко
идущие планы.
- Вот тебе и собрание! - сказала пасторша. - Я не удивлюсь, если все
лопнет, как мыльный пузырь. Люди, что побывали в доме у Карла-Артура,
уверяют, будто жена его сидит на печи целыми днями и не говорит ни слова.
Ревнует его к Tee, понимаешь? В таких делах люди никак не могут совладать с
собой. Между прочим, говорят, будто они назначают свидания в моем саду и
будто я в том виновата.
- Эта матушка Пер-Эр всегда была сплетницей, - мрачно сказала Шарлотта.
И в то же время ее поразило, как былые чувства могут овладевать
человеком. Она снова ощутила ненависть к Tee столь же сильную, как в тот
день, когда она остригла ее красивые локоны.
За этой болтовней завтрак закончился, и Шарлотта, взволнованная и
огорченная, набросила на плечи шаль и отправилась в сад.
Она шла, опустив глаза, словно хотела отыскать следы тех двоих, что
якобы приходили сюда на любовные свидания. Место они и в самом деле выбрали
удачное. Карл-Артур еще с давних пор знал все укромные уголки в зарослях
кустарника и боскетах.
"Прежде-то он ее не любил, - думала она. - Да, видно, к тому дело
пришло. Эта бедная далекарлийка наскучила ему. Он стал искать утешения у
Теи, а коль скоро и органист ревнует, они могут встречаться только под
открытым небом".
И все же, хотя это казалось ей вполне естественным, она принимала как
неслыханное оскорбление то, что влюбленные избрали это место, чтобы
встречаться здесь тайком.
"И как только они не боятся! - думала она. - Листья на кустах еще не
распустились. Любой, кто проходит по дороге, может заметить их".
Она остановилась, чтобы поразмыслить над этим. За бурою листвою густого
кустарника она разглядела очертания маленькой беседки.
"Именно здесь они и прятались, ну конечно же, здесь", - подумала она и
поспешила к незатейливому обветшавшему строению, словно думала застать там
обоих преступников.
Беседка была заперта, но Шарлотта без труда сорвала старый, заржавевший
замок. Когда она вошла внутрь, ее окружила та неуютная обстановка, какая
всегда царит раннею весной в подобных летних домиках; затхлый воздух,
разбитые стекла в окнах, отставшие обои. В куче сухих листьев, которую сюда
намело во время осенней бури, поблескивало что-то гладкое, серо-черное. Это
добрый дух сада, огромный уж, устроился здесь на зимнюю спячку.
"Нет, здесь-то по крайней мере они не были, - думала Шарлотта. - Наша
старая змея заставила бы Тею упасть в обморок".
Сама она не обратила ни малейшего внимания на обессиленную тварь. Она
подошла к одному из разбитых окон, распахнула его и села на подоконник.
Отсюда открывался прекрасный вид на лабиринт кустарника, сейчас ветви
его были полны сока и пестрели красками нежнейших оттенков. На земле между
кустами зеленела трава, а из нее выглядывали островки одуванчиков,
маргариток и желтых нарциссов.
Шарлотта, любившая это место, пробормотала:
- Право же, я не в первый раз сижу здесь и жду понапрасну.
Едва она успела вымолвить эти слова, как увидела человека, бредущего
меж кустов. Он направлялся к беседке и скоро подошел так близко, что она
смогла узнать его. Это был Карл-Артур.
Шарлотта сидела неподвижно. "Уж, конечно, он не один, - думала она. -
Сейчас, верно, покажется и Тея".
Но вдруг Карл-Артур остановился. Он заметил Шарлотту и невольно провел
рукою по глазам, как человек, которому кажется, что перед ним видение.
Теперь он стоял всего в нескольких шагах от Шарлотты, и она видела, что
он очень бледен, но что кожа на его лице все такая же нежная, мальчишеская.