Сельма Лагерлеф. Анна Сверд

вдоль полоски, то вниз. Но тут она вставила:
- Да как же он мог поверить, что это полковница ему явилась, раз она
еще не померла?
- Именно это я и сказала ему. Я уверила его, что он ошибся, что дорогая
тетушка Экенстедт, как нам известно, жива и здорова и не могла ему явиться.
Но он настаивал, что это была матушка, и никто иной. Он узнал ее, она сидела
там и кивала ему головой. Вы, верно, понимаете, фру Экенстедт, что он был в
полном отчаянии. Он сказал, что если и далее так будет продолжаться, ему
придется отрешиться от сана, ибо каждый раз, когда он видит ее, ему
становится страшно и он в замешательстве не помнит, что говорит. Он считал,
что матушка является ему из мести. Он вспомнил, как его бывшая невеста
сказала ему, что он никогда более не сможет хорошо читать проповеди, покуда
не помирится с матушкой. И, видно, пророчество это теперь исполняется.
Надо сказать, что молодая жена слушала этот рассказ с величайшим
вниманием. Неглупая от природы, она сперва не верила этому, боялась, что ее
хотят обмануть, заставить ее поверить тому, чего не было. Но фру Сундлер все
рассказывала и рассказывала, она словно усыпила Анну. Не то чтобы ей
захотелось спать, просто она стала менее подозрительной, менее обидчивой.
"Видно, правда это, - сказала она себе. - Не может же она такое
выдумать".
- Да, фру Экенстедт, - сказала фру Сундлер, - что я могу на это
сказать, что могу посоветовать? Я совершенно уверена в том, что это всего
лишь плод его воображения или обман чувств. Ничего другого и быть не может.
Как могла тетушка Экенстедт появиться в церкви, и прежде всего: как он мог
поверить тому, что его матушка явилась, чтобы причинить ему вред? И таким
манером я сумела его немного успокоить. К счастью, мой муж совершал в это
время прогулку, и мы успели потолковать о таком сложном и деликатном вопросе
до его возвращения. Когда Сундлер вернулся, Карл-Артур послушал прекрасную
музыку, а это всегда действует на него благоприятно. Не забудьте об этом,
фру Экенстедт. На следующей неделе он несколько раз заходил ко мне - ему все
хотелось, чтобы я уверила его в том, что видение в церкви не что иное, как
плод его воображения. Я думала, что он уверился в этом, когда мы расстались
утром в воскресенье, но я ошиблась, потому что в то утро он увидел свою
матушку в третий раз. И тут, фру Экенстедт, я начала не на шутку
волноваться. Люди стали говорить, что Карл-Артур проповедует теперь куда
хуже, нежели прошлым летом. Винили его не только за то, что он был уж
слишком осторожным, но и за то, что проповеди его стали сумбурными и
пустословными. Ах, фру Экенстедт, это было ужасное время. Подумайте, какое
несчастье для такого талантливого оратора! Желающих послушать его стало
гораздо меньше, чем прошлым летом, и он сам мучился от перемены, происшедшей
с ним. Как человек образованный и просвещенный, он никак не мог поверить,
что в этом замешаны сверхъестественные силы, но, с другой стороны, он не мог
не верить тому, что видел собственными глазами. Он начал было опасаться, что
теряет рассудок.
Фру Сундлер говорила с большим чувством. На глазах у нее показались
слезы. Она была, без сомнения, глубоко опечалена. Анна Сверд слушала ее все
внимательнее и внимательнее. Слова опутывали ее тонкими, невидимыми сетями.
Теперь она уже смотрела на это дело глазами рассказчицы. Теперь она уже не
могла противиться ей и быть неучтивой, как в начале их разговора. Нет,
теперь что-то удерживало ее.
- А что ж это было, по-твоему?
- Скажу вам истинную правду, фру Экенстедт: я сама не знаю. Быть может,
это произошло от угрызений совести, а быть может, мысли матери каким-то
образом вызвали это наваждение. Но для него это так унизительно, так ужасно.
Он не в силах ничего с собой поделать. Он столько раз просил Господа
избавить его от этого видения, но оно является ему вновь. Он видел свою
матушку и в четвертое воскресенье.
Молодая жена не на шутку перепугалась. Ей казалось, что она сама сейчас
увидит полковницу в темном углу комнаты.
- После обеда он пришел ко мне, - продолжала фру Сундлер, - и сказал,
что собирается написать епископу и отказаться от сана. Он не мог более
позориться перед прихожанами, как было четыре воскресенья сряду. Я хорошо
понимала его чувства, и все-таки мне удалось тогда предостеречь его от этого
шага. Я дала ему совет сочинять проповеди, как прежде, а не полагаться на
свое вдохновение, что он делал в последнее время. И он послушался моего
совета. С тех пор он ни разу не говорил проповеди без подготовки. Но вы не
поверите, фру Экенстедт, как много его проповеди от этого потеряли. Просто
трудно поверить, что их читает Карл-Артур. И все же это помогло, видение
перестало ему являться, может быть оттого, что он стал чувствовать себя
спокойнее. Я просто ума не приложу...
Тут Анна Сверд спросила:
- А что же, по-твоему, это так и будет ему все время видеться?
- Я как раз и хочу, чтобы вы помогли ему в этом. В прошлое Рождество
Карл-Артур зашел ко мне и рассказал, что ему досталось небольшое наследство
от тетки, пасторши Шеборг. Она умерла прошлой осенью, когда вы, фру
Экенстедт, были в Карлстаде. Он получил всего лишь тысячу риксдалеров да
мебели на одну комнату, однако решил, что ему этого хватит на жизнь, и
вздумал решительно отказаться от сана. Но я, услыхав о наследстве,
посоветовала ему поступить, как он прежде желал, - вести жизнь простого
труженика. И еще я дала ему совет соединиться со своей богоданной невестой,
раз такой случай вышел. Видите ли, фру Экенстедт, я полагала, что ему должно
свершить нечто большое, поучительное, чтобы избавиться от угрызений совести.
Он должен был стать примером для всех нас. Должен был указать нам путь к
добродетельной и праведной жизни. Свершить нечто удивительное, дабы царство
божье наступило уже в этой жизни, и тогда Господь, может быть, смилостивился
бы над ним, избавил бы его от этих видений, которые грозили погубить его.
Сперва он слушал меня недоверчиво, но скоро сам увлекся этой мыслью не
меньше моего. Помнится, он в тот же вечер пошел к Бергу, старому солдату, и
попросил продать ему дом. И с той поры мысль о том, что он станет жить по
Христову завету, придавала ему силы. Он много раз говорил мне, что как
только вы поженитесь, как только он переедет в свой небогатый дом, он снова
сможет читать проповеди свободно. Он был уверен, что тогда видение
перестанет преследовать его. Но, дорогая фру Экенстедт, я должна вам сказать
нечто, мне нелегко это объяснить, но, быть может, вы и сами понимаете, что
Карла-Артура нельзя вовлекать в наши земные дела. Я знаю, как счастлив он
был при мысли о том, что будет жить с вами здесь, в этом маленьком домике.
Для него вы - ангел-хранитель, который оградит его от всяческого зла. Он
горько скорбел о том, что не мог написать вам обо всем этом - ведь письмо
должен был прочесть вам чужой человек. Лишь мне одной он мог довериться,
рассказать, какие нежные чувства наполняют его грудь при мысли о молодой
невесте с далекого севера, которая будет идти с ним рука об руку и помогать
ему наставлять людей на путь истинный.
Голос фру Сундлер звучал таинственно и властно, и Анна Сверд сидела
молча, как зачарованная.
- Да, фру Экенстедт, - снова начала фру Сундлер, - когда Карл-Артур
отправился в Медстубюн, он принял твердое решение, что вы будете соединены
священными узами, как брат и сестра. Он боялся, что если обыденное, земное
счастье войдет в вашу жизнь, видение вернется к нему. Вы можете понять это,
фру Экенстедт? Можете ли вы понять, что ваш муж не обыкновенный земной
человек, а один из избранников божьих? И сможете ли вы понять теперь меня и
мои поступки? Ведь я не знала, что Карл-Артур переменил свои намерения. Я
устроила все в этих комнатах, как он велел.
Голос рассказчицы уже больше не был вкрадчивым и заискивающим. Теперь
он звучал властно, будто она обвиняла ее. Анна подумала о свадебной ночи, и
ее на самом деле стали мучить угрызения совести.
- Откуда мне знать про все это. Мне сказывали только, что он бедный.
- Это тоже правда, дорогая фру Экенстедт. Но главное-то здесь в другом:
Карл-Артур так мало знал вас! Быть может, ему не представилось случая
поговорить с вами по душам в чужом доме. Потому-то он и решил сказать вам,
что виной всему бедность. Я-то хорошо это понимаю. Но теперь, я думаю, фру
Экенстедт будет смотреть на это по-иному и поймет, как важно спасти
Карла-Артура. Видение не должно являться ему снова.
Молодая жена была так опутана и обвита тонкими, мягкими силками, что
готова была сделать все, что хотела фру Сундлер. Она уже открыла было рот,
чтобы дать обещание, которое та требовала от нее.
- А уж коли за мной дело, так я обещаю...
Но тут она смолкла.
Фру Сундлер поспешно поднялась и подошла к окну. Ее некрасивое лицо
вдруг озарилось таким сиянием счастья, что в это мгновение оно казалось
почти прекрасным.
Анна Сверд тоже поднялась, чтобы посмотреть, кого же фру Сундлер
увидела в окне. То был Карл-Артур.
И вдруг ей пришло в голову, что, быть может, вовсе не господу Богу, а
фру Сундлер было угодно, чтобы она дала это обещание, и она так и не дала
его.

ВОСКРЕСНАЯ ШЛЯПКА

I

Да кто она такая, чтобы думать, будто она умнее Карла-Артура, такого
ученого человека? Ведь сама она и грамоте-то не разумеет, целую осень была в
учении у пономаря Медберга, а даже не выучилась писать: "Кто рано встает,
тому Бог дает".
Кто она такая, чтобы осмелиться говорить, будто ничего худого с
Карлом-Артуром не приключилось? Дескать, и совесть тут ни при чем, и вовсе
это не наказание за грехи, а так, пустое.
Видно, покуда она сидела и слушала фру Сундлер, та околдовала своими
речами и вовсе с толку сбила, а как только ушла гостья, тут-то она уразумела
все как есть.
Да куда уж там! Где ей, темной деревенщине, про то судить, она и слова
мужу не сказала про свои домыслы. Чего там говорить! Как на то осмелиться
бедной коробейнице!
После полудня Карл-Артур пошел к себе обдумать проповедь, которую он
собирался говорить в церкви на другой день, и она осталась одна. Тут она
достала из кладовки, в которой благодаря Tee Сундлер было полно всякой
всячины, корзинку с крышкой для вязанья, выбрала несколько старых брыжей
мужа и отправилась к дому органиста.
Фру Сундлер она тоже не сказала про свои догадки. Уж ей-то она никак не
стала бы поверять свои думы. Анна Сверд питала по меньшей мере столь же
большое уважение к ее учености, как и к познаниям собственного мужа. Она
всего лишь попросила фру Сундлер помочь ей разгладить брыжи. Муж велел ей
накрахмалить и погладить несколько воротничков, а она донельзя оконфузилась
- провозилась с ними битый час, один загладила косо, а другой и вовсе
сморщенный вышел. Не изволит ли фру Сундлер поучить ее этому делу?
Фру Сундлер сказала, что она весьма рада тому, что фру Экенстедт
обратилась к ней за помощью, и готова помочь ей в таком пустяке. Гладить
брыжи - искусство немалое. Она сама в том не бог весть какая мастерица,
однако постарается приложить все свое умение. Они прошли в уютную кухоньку
фру Сундлер и принялись стирать и гладить брыжи. Трудились они до тех пор,
покуда Анна не обучилась этому искусству.
Когда они управились, фру Сундлер хотела было налить Анне чашечку кофе,
но та отказалась, сославшись на то, что ей надобно спешить домой. Тогда фру
Сундлер предложила выпить стаканчик соку. Сок у нее был отменный, даже сама
фру Шагерстрем хвалить изволила. Недурно будет освежиться после такой
усердной работы. Анна Сверд не стала отказываться, и супруга органиста
спустилась в погреб, чтобы принести соку. Покуда хозяйка была в погребе,
гостья проскользнула украдкой в прихожую, сняла с крючка нарядную шляпку фру
Сундлер, отнесла ее в кухню и сунула в большущий котел, стоящий на полке так
высоко, что никто не мог увидеть, что в нем лежит.
Когда Анна собралась уходить, фру Сундлер провела ее через прихожую до
дверей, однако ей и в голову не пришло поглядеть, на месте ли ее нарядная
шляпка. Люди в тех краях жили такие честные, что не было нужды даже двери
запирать, когда из дому уходишь, ни у кого и в мыслях не было, что могут
украсть что-нибудь или хотя бы спрятать.
Анна Сверд шла домой, весьма довольная своей выдумкой. Теперь фру
Сундлер придется немало поискать, покуда она найдет свою воскресную шляпку.
Она думала о том, что как примерная жена сделала все, что могла, чтоб на
другой день мужу ее никто не мешал говорить проповедь и не пугал бы его.
Когда она на следующее утро шла с мужем в церковь, сердце ее было
спокойно. Угрызения совести мучили ее не более, чем мучают охотника за то,
что он устроил западню волку.
Да и кто она такая? Она ведь не здешняя, не из Корсчюрки, где все люди
ученые, грамоте разумеют. Она, Анна Сверд из Медстубюн, привыкла верить
тому, чему верили и что за правду почитали в сереньких домишках у нее в
деревне, эту мудрость она впитала с молоком матери и жила в согласии с ней.
Она была всем довольна в это утро. Муж провел ее в церковь через
ризницу - так ходят одни только священники, там ее встретила старая пасторша
и усадила рядом с собой на хорах. Хотелось бы ей, чтобы кто-нибудь из ее
деревни поглядел сейчас на нее: ведь она знала, что ни ленсманшу, ни Рис
Ингборг никто такой чести не удостаивал.
Она огляделась вокруг - нет ли в церкви фру Сундлер, но не увидела ее.
Убедившись в том, что ее нет, она склонила голову и стала молиться, как
пасторша и все прочие в церкви. Она молила Бога о том, чтобы он помог ей, не
дал бы фру Сундлер найти шляпку в большом медном котле. Анна знала, что если
та не найдет шляпки, то ни за что не придет в церковь. Ведь у жены бедного
органиста, верно, только одна парадная шляпка, и раз она потерялась, ей
придется остаться дома.
Потом она принялась разглядывать прихожан, медленно входивших в
церковь, и осталась недовольна тем, что народу собралось не так уж много.
Пустые места были на всех скамьях. Но тут же она посмеялась над собой.
"Ну, Анна, ты уже ведешь себя как настоящая пасторша".
И она стала думать обо всех тех пасторшах, которые до нее сидели на
этой скамье и ожидали, когда их мужья поднимутся на церковную кафедру. О чем
они могли думать? Может, и дрожь и страх пробирали их оттого, что мужья их
стояли на кафедре и проповедовали слово божье? Пусть она много хуже их, а
все же она осмелилась вздохнуть украдкой об участи прежних пасторш.
"Помогите мне, ведь вы знаете, каково сидеть здесь и тревожиться,
сделайте так, чтобы она не смогла прийти в церковь в нынешнее воскресенье!"
Она тревожилась все больше и больше, служба подходила к концу, и
приближалось время проповеди. Она вздрагивала каждый раз, когда дверь в
церкви отворялась и входил запоздалый прихожанин. "Это уж, поди, жену
органиста принесло", - думала она.
Однако фру Сундлер не показывалась. Богослужение окончилось, пропели
предпроповедный псалом, и Карл-Артур поднялся по лесенке на кафедру. Фру
Сундлер не появлялась.
Стоял великий пост, и в послании, которое читали в этот день, она
услышала прекрасные слова о любви, которые фру Рюен читала ей в свадебную
ночь. Это, уж верно, было доброе предзнаменование, и когда Карл-Артур после
красивого вступления принялся толковать именно этот псалом, она твердо
уверилась в том, что господь бог и прежние пасторши услышали ее молитвы.
Фру Сундлер не придет в церковь, а сама она будет сидеть на пасторской
скамье и слушать, как человек, которого она любит, воздает хвалу любви.
Да кто она, в самом деле, такая? Откуда ей знать, хороша проповедь или
плоха. Однако она могла побожиться, что ничего прекраснее в жизни своей не
слыхивала. Да и не ей одной эта проповедь доставляла радость. Она видела,
что люди повернули головы к пастору и не спускали с него глаз. Иные
подвигались к соседу и подталкивали его, дабы привлечь его внимание.
- Послушай-ка лучше! Вот это проповедь так проповедь!
И то правда. Чтоб ей пусто было, если она слышала, чтобы кто другой
говорил так складно. Она сидела на хорах и видела, что лица у людей стали
кроткими и торжественными. У иных молоденьких девчонок глаза загорелись и
сияли, словно звезды. И вдруг на самом интересном месте люди в церкви
зашевелились. Вошла крадучись фру Сундлер. Ей, видно, было неловко оттого,
что она опоздала. Она шла на цыпочках, как бы прижимаясь к дверцам между
рядами скамеек, чтобы не привлекать внимания прихожан. Однако все в церкви
ее заметили и глядели на нее удивленно и неодобрительно. Вместо шляпы на
голове у нее был чепец, который она обыкновенно носила в будние дни. Чепец
был старый и истрепанный, и она решила подновить его, прицепив спереди
большой бант.
Минуту спустя фру Сундлер была забыта, прихожане снова повернулись к
кафедре и принялись слушать прекрасные слова, которые лились из уст пастора.
"Он так разошелся, - думала Анна Сверд, - что, поди, и не заметил, как
она вошла. Может, она и не сумеет сейчас взять над ним власть".
Но не пробыла фру Сундлер в церкви и пяти минут, как Карл-Артур вдруг
умолк, не досказав начатой фразы. Он наклонился вперед над кафедрой и
уставился в темный угол церкви. То, что он там увидел, так сильно испугало
его, что он побелел как полотно.
Казалось, он сейчас упадет в обморок, и Анна Сверд приподнялась, чтобы
поспешить к нему на помощь и увести его с кафедры. Однако этого не
потребовалось. Он тут же выпрямился и начал говорить снова.
Но теперь уже людям не доставляло радости слушать его. Молодой пастор,
видно, совершенно забыл то, о чем только что говорил. Он произнес несколько
слов, которые вовсе не вязались со сказанным ранее, замолчал, потом принялся
говорить о другом, в чем тоже не было никакого смысла. Прихожане нетерпеливо
заерзали на скамьях. У многих на лицах были испуг и огорчение, от чего
проповедник пришел в еще большее замешательство. Он вытер пот со лба большим
носовым платком и воздел руки к небу, словно в отчаянии молил о помощи.
За всю жизнь Анне Сверд не было никого так жаль.
Уж лучше ей уйти. Зачем ей сидеть и смотреть, как мучается ее муж? Но
прежде чем подняться, она бросила взгляд в сторону, на старую пасторшу
Форсиус. Старушка сидела неподвижно, молитвенно сложив руки, лицо ее было
исполнено благоговения. Глядя на нее, нельзя было подумать, что в церкви
случилось что-то неладное.
Вот так должна вести себя жена пастора. Не бежать вон из церкви, а
сидеть недвижимо, сложив руки, погрузившись в молитву, что бы ни случилось.
Анна Сверд осталась на своем месте и сидела неподвижно, исполненная
торжественности, покуда не пропели последний псалом и пасторша не поднялась,
чтобы выйти из церкви.
За это время она успела успокоиться и понять, что она всего лишь бедная
далекарлийская девушка, которая ничего не разумеет.
Дома, в деревне Медстубюн, каждая девка и парень верили, что на свете
полным-полно злых троллей, которые умеют заворожить людей так, что им
видится то, чего нет. Здесь же, в Корсчюрке, может, о таком и не слыхивали.
У нее на родине ходили рассказы про финку Лотту, мерзкую чертовку,
которую собирались сжечь на костре. Ее привели на место казни с завязанными
глазами, но, прежде чем ее привязали к столбу, она попросила, чтоб ей дали в
последний раз взглянуть на землю и небо. Палач снял с ее глаз повязку, и в
тот же миг все увидели, что загорелась судебная палата. Тут все бросились
пожар тушить да людей спасать, забыв про финку Лотту, а старуха
высвободилась да улизнула. А палата-то и не думала гореть, это ведьма отвела
им глаза.
На родине у Анны рассказывали истории и почище того. Говорили, что
однажды, когда Иобс Эрик стоял на ярмарке за прилавком с товарами, ему
ничего не удалось продать, потому что рядом стоял тролль из тех, что умеют
глотать паклю и изрыгать огонь. Он так отвел людям глаза, что им казалось,
будто товар Иобса Эрика - блестящие ножи, острые пилы и распрекрасные, остро
отточенные косы - всего-навсего ржавый хлам. Ее дядюшке не удалось продать и
трехдюймового гвоздя, покуда он не смекнул, какую шутку сыграл с ним этот
тролль, и не прогнал его с ярмарки.
У них в деревне и девушки и парни сразу бы догадались, что это жена
органиста заворожила Карла-Артура, и оттого ему видится в церкви матушка.
Кабы кто-нибудь из Медстубюн был нынче в церкви и видел, что там творилось,
он бы живо уверился в том, как и она сама.
Но Корсчюрка совсем не то что Медстубюн. Анне Сверд вольно было думать
про себя что угодно - что за человек ее муж, кто такая фру Сундлер и кто
такая она сама, но надо было помалкивать о том, что она знает и что ей
думается.
Ей приходилось мириться с тем, что муж не сказал ей ни слова по дороге
из церкви домой, а шел рядом с ней, делая вид, будто ее и вовсе нет. Она
думала о том, сколько глаз смотрят сейчас на нее, и старалась держаться, как
подобает настоящей пасторше, однако не знала, удается ли это ей.
Когда они пришли домой, муж тотчас же заперся в своей комнате. Не стал
помогать ей ни обед готовить, ни на стол накрывать. А ведь он любил помогать
ей по малости - в шутку, разумеется.
За обедом он сидел напротив нее и не вымолвил ни слова. Она же
чувствовала себя великой грешницей. Теперь он, наверно, думает, что с
проповедью так вышло оттого, что они не послушались совета фру Сундлер. Ей
хотелось закричать во всю мочь. Может, он теперь и вовсе знать ее не
захочет.
Ленсманша дала ей совет зажарить рябчиков и другую дичь, которой в их
краях водилось немало, чтобы в первые дни у нее было что на стол подать. Но
здесь, видно, рябчиков не почитали за особое лакомство. Муж ее проглотил
несколько кусочков и отложил вилку с ножом.
За обедом она не осмелилась ни о чем спросить его. Когда они поднялись
из-за стола, Карл-Артур пробормотал, что у него болит голова и ему надобно
прогуляться, и оставил ее наедине с печальными думами.

II

Разве не удивительно, что так трудно добиться того, чего желаешь?
Если желаешь чего-нибудь неладного, тогда еще понятно, но когда не
помышляешь ни о чем ином, как о том, чтобы человек, который тебе мил,
приходил бы к тебе в гости вечерком раз-другой в неделю посидеть,
побеседовать или послушать музыку в маленькой гостиной, так неужто
невозможно, чтобы твое желание исполнилось? Если хотеть непременно быть с
ним наедине - это совсем иное дело, но этого и не требуется. Пусть себе
Сундлер при сем присутствует. Им нечего скрывать. Ни ей, ни Карлу-Артуру.
Если бы ты избавилась от Шарлотты Левеншельд грубо и бессердечно и ей
пришлось бы стать бедной учительницей либо экономкой, тогда можно было бы
ожидать, что тебя постигнет наказание или разочарование. Но когда она
благодаря тебе сделала лучшую партию во всем королевстве, получила
богатство, положение в обществе, прекрасного мужа, неужто нельзя тебе самой
насладиться скромным, маленьким счастьем, о котором ты так мечтаешь? Неужто
из-за этого пасторша Форсиус должна стать твоим врагом? Ведь тебе-то все
понятно. Хотя Карл-Артур и ссылается на то, что экзаменует детей по Закону
Божьему и прочими делами занят, но ты-то знаешь, что пасторша, уж конечно,
нашептала ему, что люди принялись судачить об их сердечной дружбе. Без
сомнения, это из-за пересудов он и не бывал у нее по неделям прошлой осенью.
Когда бы она хоть самую малость была виновата в том, что Карлу-Артуру
является в церкви милая тетушка Экенстедт, если бы она нарочно напугала его,
надеясь, что это послужит возобновлению их сердечной дружбы, то ей можно
было бы ожидать всяческих напастей. Но раз она только пыталась утешить его и
успокоить, не вправе ли она рассчитывать на то, чтоб ее оставили в покое и
не мешали помочь ему в беде? Неужто она заслужила, чтобы муж именно теперь
принялся ревновать ее и устраивать сцены, так что стало почти невозможно
принимать Карла-Артура у себя в доме? Карлу-Артуру теперь, как никогда,
нужен близкий друг и наперсник. Да и ты не желаешь ничего иного на свете,
кроме как помочь ему.
И если для того, чтобы успокоить ревнивого мужа, ты предложила
Карлу-Артуру жениться, что ж в том грешного и предосудительного? Разумеется,
тебе невозможно было открыть Карлу-Артуру истинную причину: ведь он человек
не от мира сего, и дел такого рода ему не понять, однако что же дурного в
том, что ты помогла ему осуществить заветную мечту его юности? А эта простая
девка из глухомани разве не должна она радоваться, что живет у него в доме,
стирает и стряпает? Кто бы мог подумать, что он может увлечься этой мужичкой
и вернется из свадебной поездки таким влюбленным, что не сможет думать ни о
ком, кроме жены?
Как было отрадно помогать ему устраивать этот домик, вместе с ним
покупать домашнюю утварь, следить за ремонтом! Какие сладостные мечтания
наполняли твою душу в то время! И неужели в наказание за это тебе суждено
было почувствовать себя здесь лишней в тот самый миг, когда его законная
жена переступила порог этого дома? Кто сделал эту дурочку женой пастора? Кто
даровал ей в мужья благороднейшего, талантливейшего, одухотвореннейшего
человека? И какова же была ее благодарность? Когда она вошла в этот домик,
где ты все устроила своими руками, то ты сразу почувствовала, что те, кто
поселился в нем, только и ждут, как бы от тебя избавиться.
И хотя ты ничуть не желала этого, ты не могла не почувствовать
некоторого злорадства, когда видение снова явилось ему. Да ему и следовало