Сельма Лагерлеф. Анна Сверд

читала свои письма.
Когда пономарь читал, она старалась думать только о том, что говорилось
в письме, но невольно косилась на ребятишек. Им, ясное дело, это было на
потеху. Они сидели красные, как кумач, надув щеки и давясь от смеха.
После того разговора с ленсманшей Анна потеряла покой. Не было уже в
ней прежней радости и веры в свое счастье. Она не удивлялась, что ребятишки
смеялись. Ведь она не стоила того, чтоб он писал ей такие письма.
Несколько дней она все думала, как ему ответить. Ей хотелось сказать
ему, что она поняла, что вовсе не стоит его, и родители его были правы - ему
не надобно больше о ней думать.
Когда же она мысленно сочинила длинное письмо, то снова пошла к
пономарю Медбергу. На этот раз она была осторожнее и пришла под вечер, когда
ребятишек уже не было. Пономарь тут же уселся за большой стол, чтобы писать
под ее диктовку, и все, казалось, шло как по маслу. Ребятишек не было, никто
не потешался над ней. Она могла без помехи сказать все, что хотела. Пономарь
бойко и усердно водил пером по бумаге, и письмо мигом было готово.
Потом он прочел ей то, что написал, и тут она не могла не подивиться.
Ведь пономарь Медберг написал немало любовных писем на своем веку, ему
доподлинно было известно, как их надо писать, в этом он разбирался получше
какой-то деревенской девчонки, у которой это было всего-навсего первое
письмо в жизни. Он и слушать не стал, что ему говорила несмышленая девчонка.
Начал он письмо словами, что пишущая сии строки счастлива слышать, что жених
ее пребывает в добром здравии, потому как это самое что ни на есть дорогое
для человека. Это он расписал на всей первой странице. Затем он рассказал,
что стосковалась она по жениху так сильно, что день в месяц, а месяц в год
выходит. И об этом он отмахал добрых пол-листа. Под конец он написал
заверение в том, что жених, мол, может не сомневаться в ее верности, и не
велел ему также держать в мыслях измену, потому как тогда будет он горевать
столько ночей, сколько листьев на липе и орехов на орешнике, сколько
песчинок на дне морском и сколько звезд в чистом небе.
Когда она спросила пономаря, почему он не написал, как она ему велела,
он рассердился и спросил, неужто она думает, будто он не знает, как писать
любовные письма. Не станет же он писать несуразицу, которую она сочинила; не
надо забывать, что она пишет не кому-нибудь, а самому пастору.
Этим она и должна была удовольствоваться. В таком виде письмо было
сложено, заклеено и отправлено. А что подумает жених, когда его получит? Она
чувствовала себя еще более ничтожной и недостойной его.
В третий раз отправилась она к пономарю Медбергу и спросила, не может
ли он обучить ее читать и писать. Он ответил напрямик, что она стара, чтобы
одолеть такую премудрость, однако она все же уговорила его позволить ей
попытаться. Ей было велено прийти к нему на другой день поутру вместе с
малыми ребятишками.
Вот так и получилось, что через несколько недель Анна Сверд сидела за
большим столом с гусиным пером в руке и переписывала с прописи: "Кто рано
встает, тому Бог дает".
И тяжкая же была это работа! Анна крепко-накрепко держала тонкое
гусиное перо и нажимала изо всех сил, так что на бумагу сыпались крохотные
кляксы, а вместо букв нацарапывались большие диковинные каракули.
Тяжко ей было еще и потому, что она взялась одолеть эту премудрость
лишь для того, чтобы написать в Корсчюрку, что она недостойна его и чтоб он
о ней и думать забыл.
Хоть и невеселое это было для нее дело, всякий видел, что старалась она
как могла. Она напрягала все свои силы, будто нужно было поднять бочку ржи.
Каждое слово стоило ей такого труда, что приходилось каждый раз откладывать
перо, чтобы отдышаться, прежде чем приниматься за другое слово.
- Перо надобно держать свободно, вытянутыми пальцами, - говорил
пономарь. Однако, чтобы удержать перо, ей приходилось сжимать его так
сильно, что пальцы белели в суставах. Ребятишки то и дело корчили рожи и
ухмылялись. Анне Сверд стало так горько, что она уже хотела было отправиться
восвояси, но тут дверь отворилась, и в классную вошла ленсманша.
Она пришла, как всегда, живая и юркая. Зашла она к пономарю Медбергу
потолковать о каком-то деле общины. Увидев, что Анна сидит рядом с малыми
ребятишками и пишет с таким усердием, что из-под кончика пера брызги летят,
она заинтересовалась.
- Вот оно что, так ты, я вижу, не выбросила из головы затею стать
пасторшей.
Анна промолчала, а пономарь пробормотал что-то вроде того, что ежели ей
для этого непременно надо выучиться писать, вряд ли она удостоится такой
чести.
Ребятишки снова принялись хихикать, но ленсманша строго глянула на них,
и они сразу присмирели. Потом она наклонилась над Анной и увидела, что буквы
на ее листочке покосились во все стороны, как колья повалившейся изгороди.
- Что это ты пишешь? - спросила она. - Дай-ка взглянуть. "Кто рано
встает, тому Бог дает". Погоди-ка! А ну-ка, дай мне перо!
Она засмеялась, наклонилась над столом, приложила гусиное перо к губам
и задумалась.
- Как звать твоего жениха? Ах вот как, Карл-Артур. Ну-ка взгляни! - Она
отчетливо вывела два слова большими круглыми буквами.
- Можешь прочитать, что я написала? Здесь написано: Карл-Артур.
Попробуй написать это имя. Коли ты его любишь, так непременно напишешь.
И она вложила перо в руку Анне. Потом она увела пономаря в кухню, чтобы
поговорить с ним с глазу на глаз.
Анна сидела и смотрела на это чудесное имя, так красиво написанное фру
Рюен. Ей очень хотелось написать так же. Да где уж ей. Она бросила перо.
Через час ленсманша и пономарь вернулись в классную. Здесь царило
гробовое молчание. Мальчишки больше не хихикали, однако и не читали по
букварю. Они сгрудились возле парты Анны и глядели на то, что она делает. А
делала она, видно, что-то удивительное.
Она сидела сияющая и счастливая, ее пальцы так и сновали взад и вперед.
Когда вошли ленсманша и пономарь, она спрятала свое рукоделие под стол.
- А ну-ка покажи! Сию минуту покажи! - строго приказала ленсманша.
И тут они увидели чудо. Вместо чернил и гусиного пера Анна Сверд вынула
из кармана и положила на стол иглу, нитки и белый лоскуток, на котором она
вышила буквы. Они были аккуратные, не хуже, чем у ленсманши. Радуясь, что
сумела вышить имя желанного, Анна украсила его рамкой из цветов.
Фру Рюен глядела на рукоделие, приложив палец к кончику носа, так она
делала всегда, когда размышляла о чем-нибудь важном.
- Вы только посмотрите! Стало быть, он тебе и в самом деле мил? Не
знала я этого. А я-то думала, тебе только пасторскую усадьбу подавай, да
чтобы барыней звали. Коли так, переезжай завтра утром ко мне, попробую
вывести тебя в люди.

СВАДЬБА

В субботу, в три часа пополудни, Анна Сверд стояла на крыльце дома
ленсманши и глядела на сани, которые медленно двигались к дому по аллее.
Стояла зима, был трескучий мороз, но она не чувствовала холода. Сердце ее
колотилось, щеки горели. Она знала, что в санях сидит тот, кому она посылала
приветы с перелетными птицами.
Анна Сверд прожила в усадьбе ленсмана на воспитании четыре месяца и
прошла настоящую школу. Фру Рюен учила ее, как надо ходить и стоять, как
есть и пить, как спрашивать и как отвечать, как здороваться и прощаться, как
смеяться и как кашлять, как чихать, как зевать и тысяче других вещей. Нельзя
было требовать, чтобы из Анны Сверд сделали настоящую барышню за такое
короткое время, но она научилась понимать свои недостатки и промахи, и
теперь, завидев сани, в которых ехал ее милый, она испытывала не только
радость. Ведь могло статься, что она разонравится ему, как только он увидит
ее среди господ. У ленсмана были две дочки, обе курносые, белобрысые, но
зато какое у них было обхождение, какая легкая походка, как складно они
умели говорить! А какие у них были наряды! Если б только у нее достало денег
купить себе господское платье! Она-то носила деревенское, и это ее очень
печалило. Не может ведь жена вермландского пастора в пестрой одежде ходить,
как какая-нибудь деревенская девчонка.
Тревожилась она еще и оттого, что не знала толком, зачем к ней едет
жених. Может, только для того, чтобы порушить обручение. Сразу после святок
он прислал письмо и бумагу для оглашения в церкви. Теперь их обручение уже
огласили; стало быть, как люди говорят, они теперь все равно что муж и жена.
И все же неспокойно было у нее на душе.
В Медстубюн все радовались оглашению. Однако Иобс Эрик не верил толком
в это замужество, покуда не услышал, как пастор возвестил о том с церковной
кафедры. А после третьего оглашения дядюшка торжественно объявил, что желает
справить ей свадьбу. Сказал, что гулять станут три дня, что еды и питья
будет вволю, что веселье будет, какого свет не видывал, с музыкантами, с
танцами, и что для всей молодежи постелят на полу постель. Раз уж племянница
выходит за такого хорошего жениха, так и свадьба должна быть под стать. Одна
из дочерей ленсмана написала от ее имени пастору, известив его о том, что
посулил Иобс Эрик, а жених ни с того ни с сего написал в ответ, что
собирается приехать навестить ее. Может, он раскаялся, узнав, что о свадьбе
речь идет, или еще что надумал?
Так она и не успела в том разобраться, потому что сани уже поднялись на
пригорок и въехали во двор. Сейчас она увидит его, радость-то какая. Будь
что будет, все равно для нее счастье превеликое повидать его.
Когда он вылез из саней, на крыльце его встретили не только Анна Сверд,
но и ленсман с женой. Он сперва поздоровался с ними, потом подошел к ней,
обнял ее и хотел поцеловать, но она застыдилась и отвернулась. Как же дать
поцеловать себя, когда кругом люди смотрят! Но тут же она вспомнила, что
господа целуются и на людях, и подосадовала, что так глупо вела себя.
Как только он снял шубу, все отправились в столовую, где уже был накрыт
стол к кофе - на нем стояли лучшие чашки ленсманши и сдобное печенье. Анну
посадили подле жениха. Теперь она каждый день пила кофе с семьей ленсмана и
знала, как ей вести себя за столом. Но тут она вдруг сразу забыла все, чему
была обучена. Не подумав, она налила чашку до краев, и кофе пролился на
блюдце, сахар положила в рот и стала пить вприкуску. Словом, повела себя
так, будто пила кофе с матушкой Сверд и Рис Ингборг. Ленсманша глянула на
нее, и она поперхнулась.
Она снова посетовала на себя, но утешилась тем, что теперь уже все
равно. Она чувствовала, что дело неладно. Жених вел себя с нею совсем не
так, как в первый раз. Видно, он приехал разорвать обручение.
Покуда пили кофе, Анна сидела и слушала, как складно он вел беседу с
ленсманом и его семьей. И так это легко и свободно говорили они друг другу
всякие любезности. Он поблагодарил семью ленсмана за все, что они сделали
для его невесты в эти четыре месяца, а фру Рюен ответила, что ему вовсе не
за что благодарить их. Анна, мол, такая понятливая и так много пользы от нее
в доме, что это они должны быть ей благодарны.
Как только приехал ее жених, ленсманша с дочерьми и сам ленсман стали
обходительными, улыбались ласково и говорили сладким голосом. Они, видно,
никак не ждали увидеть его таким, каков он есть на самом деле. Верно, они
думали, что он урод какой-нибудь, раз женится на бедной далекарлийской
крестьянке.
Ну, да это она могла им простить, она и сама не запомнила, что он такой
красивый, просто всем взял. Ей было любопытно, заметили ли они, что у него
надо лбом будто сияние разливается. Веки у него были тяжелые, опущенные, да
и слава богу, а то она сидела бы и глядела, как зачарованная, в его
глубокие, чудные глаза.
Похоже было на то, что жениху пришлась по душе семья ленсмана. Уже
убрали со стола, а он все сидел и беседовал с ними. Не только жена с мужем
вели с ним разговор, а и дочки их. Анне казалось, что они вовсе отняли его у
нее, и с каждой минутой ей становилось все более горько и обидно.
"Чай, они ему ровня, - думала она, - а про меня он и думать забыл.
Теперь он видит, что я ему не гожусь в жены. Я ведь и слова молвить не умею.
Никто из них и не глядит на меня, будто меня и нету".
Но тут он вдруг быстро повернулся к ней, поднял веки и взглянул на нее.
Ей показалось, что солнце выглянуло из-за тучи. Он сказал, что охотно
навестил бы пастора, если его усадьба неподалеку.
Да, пасторская усадьба отсюда рукой подать. Стоит только пройти в конец
деревни да свернуть налево. Пасторский дом к северу от церкви, там уже
совсем рядом.
Она говорила так неприветливо, что все заметили это. И поглядели на нее
удивленно и неодобрительно.
- А я думал, - сказал он, - что ты покажешь мне дорогу.
- Отчего ж не показать, покажу.
Она не хотела ему отказывать, думая, что он хочет поговорить с ней
наедине, чтобы положить всему конец. Но прикидываться счастливой и веселой
она не могла. Сердце застыло тяжелым, мертвым комком у нее в груди. Да, его
было просто не узнать. Другие-то его раньше не видели и не могли понять, как
он переменился.
Когда они с женихом вышли на проселочную дорогу, она старалась
держаться от него как можно дальше. Был конец февраля, солнце еще не успело
растопить сугробы по краям дороги, и они лежали нетронутые. Дорога была
довольно узкая, и Анне волей-неволей приходилось идти почти рядом с ним.
Дни уже стали длиннее, и было еще совсем светло. Узкий лунный серп
проступал на бледном небосклоне. Ей он казался таким острым и страшным.
"Видно, этот серп и порежет мое счастье на кусочки", - подумала она.
Она привыкла к холоду и никогда не спрашивала, холодно ли на дворе. Но
такой лютой стужи, как в этот вечер, она еще не видывала. Снег будто
вскрикивал каждый раз, как она ступала по нему. "Не диво, что снег жалуется:
горе давит меня к земле, ступаю я тяжело, вот и больно снегу".
Наконец они дошли до пасторской усадьбы, и тут только он нарушил
молчание:
- Я надеюсь, Анна, ты не станешь противиться тому, о чем я собираюсь
просить пастора. Пойми, я хочу сделать, как будет лучше для нас обоих.
Нет, она не станет перечить, ему нечего тревожиться. Пусть все будет
так, как он хочет.
- Спасибо за обещание! - сказал он.
После этого они вошли в кабинет, где пастор сидел за столом и писал.
Был субботний вечер, и он, видно, сочинял проповедь. Пастор глянул на них
недовольно - они помешали ему.
Жених рассказал ему, кто он такой, и пастор, узнав, что к нему пришел
собрат, сразу же переменился.
Анна осталась стоять у дверей и не проронила ни слова, покуда
священники толковали о своих делах. Потом жених подошел к ней, взял ее за
руку и подвел к пастору.
- Господин пастор, - сказал он, - я вижу, что вам недосуг, и хочу сразу
же изложить дело, по которому пришел. Вам, господин пастор, разумеется,
нетрудно представить себе, как может любить и тосковать молодой человек.
Всего лишь за день до отъезда я подумал о том, какое счастье было бы, ежели
б я возвратился в Корсчюрку не один. Эта идея привела меня в восторг. Но
возможно ли осуществить ее? Скромный домик, который я приобрел для жены
моей, уже почти готов. Мои добрые друзья обещали поторопить маляра и
плотника, чтобы в конце следующей недели можно было бы переехать туда.
Анна видела по лицу пастора, что он не согласен. Он хотел возразить, но
жених не дал ему сказать ни слова.
- Я выехал из дому во вторник на прошлой неделе и должен был наверняка
прибыть в Медстубюн в четверг или пятницу, однако неожиданные обстоятельства
опрокинули все мои расчеты. Загнанные лошади, пьяные кучера, ледоход на
реках - из-за всего этого я смог приехать только сегодня днем. Но, господин
пастор, неужто это в самом деле может обмануть все мои ожидания, столь милые
для меня? Важнейшим препятствием могло бы явиться то обстоятельство, что
невеста моя с большой радостью ожидала предстоящую свадьбу, которую ее дядя
обещал отпраздновать по случаю нашего бракосочетания. Я могу понять ее
радость, однако нимало не сомневаюсь в том, что она готова отказаться от
свадебного пира и не мешкая уехать со мной. И потому я прошу вас, господин
пастор, оказать нам такую милость, обвенчать нас завтра утром в церкви после
богослужения.
Пастор помедлил с ответом. Он знал своих прихожан, знал, что многие уже
с нетерпением ожидали трехдневной свадьбы, собираясь пировать три дня, и
боялся, что его осудят, если он одобрит такое решение.
- Мои дорогие молодые друзья, - сказал он, - послушайтесь совета
старика, откажитесь от этой затеи. Вы же понимаете, магистр Экенстедт, как
много толковали у нас об этой женитьбе. Никто не ожидает, что она пройдет
так вот незаметно, на скорую руку. Все надеются, что будет пышная свадьба.
Жених сделал нетерпеливый жест.
- Будем же откровенны, господин пастор! Вам так же, как и мне, хорошо
известно, что такое большая свадьба - пьянство, обжорство, драки,
бесчинства. Подобные вещи я никоим образом не могу одобрить. Первоначальная
цель, побудившая меня приехать сюда, была предотвратить устройство подобного
празднества. И потому я полагаю, что самым верным и подходящим для этой цели
будет осуществить план, каковой я имел честь вам изложить.
Пастор взглянул на потолок, потом на пол, словно ему не хотелось
смотреть на своего настойчивого коллегу. Наконец взгляд его остановился на
Анне Сверд. Лицо его просветлело: казалось, он нашел выход.
- Вы, магистр Экенстедт, не изволили сказать мне, каково отношение
вашей невесты к этим, как мне кажется, несколько поспешным планам, - сказал
он.
Карл-Артур, не задумываясь, ответил:
- Прежде чем войти в эту комнату, невеста моя дала обещание, что
согласится со всяким моим предложением.
Анна Сверд невольно слегка подняла брови, и пастор заметил это.
- А ты, Анна, неужто ты в глубине души одобряешь эти планы? - спросил
он, глядя невесте в лицо.
Анна покраснела до корней волос. Из этого разговора она поняла лишь
одно - жених не раздумал на ней жениться. Ей больше нечего бояться. Он не
считает ее темной деревенщиной. Он по-прежнему хочет, чтоб она стала его
женой.
И все же она была раздосадована и обеспокоена. Почему жених дорогой не
спросил ее, захочет ли она завтра же обвенчаться с ним?
"Не любит он меня так, как я его люблю, - думала она. - Кабы любил, так
перво-наперво спросил бы, согласна ли я".
Но хоть она и была обижена и оскорблена, ей не хотелось срамить жениха
перед пастором.
- Так ведь мне, господин пастор, откуда знать. Как он велит, так тому и
быть, - сказала она.
- Ну, раз дело так обстоит, то я, разумеется, к вашим услугам, господин
магистр, - сказал пастор.

II

Ленсманша сидела в гостиной озадаченная, приложив палец к носу. Это
означало, что ей нужно было решить нечто важное.
Она, по правде говоря, успела привязаться к Анне Сверд, и ей было жаль,
что у молодой девушки не будет пышной свадьбы, которой она так ждала. Фру
Рюен еще с вечера в субботу подняла на ноги всех у себя в доме и в
Медстубюн, чтобы помочь делу. Вынули, подгладили и подправили подвенечное
платье, которое хранилось в Рисгордене, и утром в воскресенье Рис Ингборг с
сестрой пришли в усадьбу ленсмана, чтобы одеть невесту, как водилось в
старину. Свадебный поезд на пригорке возле церкви благодаря стараниям
ленсманши был длинный и выглядел как подобает. Впереди шествовали два
музыканта, вслед за женихом с невестой шли ленсман, пономарь Медберг, Иобс
Эрик, двое церковных старост и присяжные заседатели с женами. Шествие
завершали парни и девушки в праздничных уборах. Все было красиво и
торжественно. Даже и готовясь куда дольше, вряд ли можно было сделать лучше.
Свадебного пира в Иобсгордене было нельзя устроить, но ленсманша
собрала у себя в доме гостей на скромный свадебный ужин. К счастью, она еще
раньше собиралась устроить большой стол в честь жениха и его новой родни,
потому она сумела недурно с этим управиться. К тому же гости были люди
разумные и понимали, что о богатом угощении тут не могло быть и речи.
Однако если б она знала, какой скучный будет праздник, то, верно,
оставила бы эту затею. Все приглашенные были словоохотливы, но в этот вечер
им, видно, было нечего сказать. Она сама угощала гостей как могла, муж и
дочери тоже старались изо всех сил. И жених пытался поддерживать беседу. Но,
казалось, в воздухе нависло нечто гнетущее. Может быть, гости сидели и
думали о пышной, веселой свадьбе, на которой им так и не довелось побывать.
Что до невесты, так она и вовсе не изволила слова сказать. Она
просидела весь вечер, нахмурив густые брови, уставясь прямо перед собой. Она
походила на обвиняемую, ожидавшую приговора.
"Вот уж поистине неладно супружество начинается, - думала ленсманша. -
Хотелось бы знать, о чем сейчас задумалась Анна. Может быть, ей горько
оттого, что не справили свадьбу в Иобсгордене?"
Чтобы как-нибудь убить время, ленсманша обратилась к магистру
Экенстедту и спросила, не изволит ли он сказать им несколько слов. Он сразу
же выполнил ее просьбу, и вот теперь она сидела и слушала его. Говорил он
свободно и складно, однако она не могла не признать, что его слова испугали
ее. "О чем это он говорит? - думала она. - Он собирается идти по льду,
который недостаточно крепок, чтобы выдержать его".
Она все более удивлялась его словам. "Что все это, господи прости,
означает? - говорила она себе. - Он хочет жить в бедности во имя Христово? И
для того он выбрал жену, близкую ему по духу, которая, как и он сам,
презирает богатство, которая, как и он, понимает, что нет иного счастья,
кроме счастья творить ближним добро во имя божье?"
У жены ленсмана, которая уж куда как хорошо знала, что молодая невеста
после обручения только и мечтала о пасторской усадьбе, где будут лошадь и
корова, служанка и работник, просто голова кругом пошла.
"Какое ужасное заблуждение! - думала она. - Анна Сверд ничего о том не
знает. К чему же все это приведет?"
Чем дольше она слушала его, тем яснее представлялось ей, что он за
человек.
"Моей дорогой Анне достался пустой мечтатель, - думала она. - Он выбрал
себе в жены крестьянку, чтоб она была привычна к работе и сама делала все по
дому. Он, верно, из тех молодых людей, что хотят жить по-мужицки. Нынче уже
не в моде быть барином".
Она переводила взгляд с одного гостя на другого. О чем думает сейчас
Иобс Эрик, который никогда копейки даром не потратил? О чем думает старая
Берит, которая не на жизнь, а на смерть боролась с нищетой? О чем думает Рис
Ингборг, которая ни одной ночи не уснет, чтобы о хозяйстве своем не
вспомнить? И что думает об этом сама новобрачная, которая три года ходила с
коробом по дорогам?
"Они, верно, не меньше моего перепугались, однако сидят себе спокойно и
делают вид, что им до того и дела нет".
Она поняла, что эти люди не приняли слова молодого пастора всерьез.
Речи о благословенной бедности полагаются ему по должности. Складно говорит,
поучительно, но никто из них ни на минуту не поверил, что он сам собирается
жить так, как поучает других. Чего же им тревожиться? Они знают, что есть и
бедные священники, никто и не думает, что такому молодому дадут большой
приход, и все же его жене с ним будет куда лучше, чем дома. Он ведь человек
хороших кровей, а такие в Швеции с голоду не умирают.
Ленсманша же понимала, что он говорит правду и что жену его ожидают
тяготы и заботы, и кто знает, смирится ли она с этим. "Молодые ведь еще
вовсе незнакомы, - думала она. - Анна и писать-то не умеет, стало быть, они
даже через письма не могли познакомиться ближе. Они и сейчас так же мало
знают друг друга, как тогда, когда повстречались на проселочной дороге. А не
лучше ли открыть глаза невесте? Она достойная девушка, хотя ей и не хочется
жить в бедности. Могу ли я позволить ей вступить в брак, не сказав, что ее
ожидает?"
И все же она решила не вмешиваться в чужие дела. Не будь они уже мужем
и женой, тогда ее долг был бы предостеречь Анну. А теперь разумнее всего
было предоставить им самим во всем разбираться.
Когда ужин подошел к концу, гости потихоньку разошлись, а дочери
ленсманши отвели невесту наверх, в гостиную, где была постлана брачная
постель, молодой жених сказал хозяйке, что ему надобно поговорить с ней.
После этого разговора, который продолжался не менее получаса, фру Рюен
отправилась к себе в спальню, взяла с ночного столика Библию и, держа ее в
руках, поднялась в гостиную, где дочери ее только что сняли с невесты
подвенечное платье и все украшения и уложили ее в постель.
С первого взгляда она заметила, что густые брови Анны все так же
нахмурены, что темные глаза все так же смотрят в одну точку, словно видят
надвигающуюся беду. Увидев ленсманшу с Библией в руках, она глубокомысленно
кивнула несколько раз, словно хотела сказать: "Так я и знала. Весь вечер я
этого ждала".
Ленсманша не спешила. Она сняла нагар со свечей, отослала дочерей
спать, надела очки и принялась перелистывать Библию. Найдя нужное место, она
сказала Анне, что хочет прочесть ей несколько строк из Писания перед ее
вступлением в брак.
Анна Сверд села в постели и сжала руки. Она считала, что читать Библию
вовсе ни к чему. Она понимала, что это только вступление к чему-то
тягостному, что она сейчас услышит. Уж лучше бы сразу говорила.
Ленсманша начала читать главу тринадцатую из Первого послания к
коринфянам:
- "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не
превозносится, любовь не гордится;
Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла;
Не радуется неправде, а сорадуется истине.
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит".