Страница:
ему протянула. Больше он ничего не нашелся сказать. Ей очень хотелось
посмотреть, станет ли он ее удерживать, однако она боялась доводить его до
крайности. Сейчас ей уже не было досадно, она знала, что козыри у нее на
руках. Напротив, она даже еле удерживалась от смеха.
Она подошла к фру Сундлер.
- Не чудно ли выходит: я ухожу, а ты остаешься? Ведь в этакой большой
деревне от людей ничего не скроешь. Будет тебе комедь-то ломать.
Тут только фру Сундлер подала признаки жизни.
- О чем вы говорите, фру Экенстедт? - сказала она.
- Сказывал мне дядя мой, что люди у вас на юге горазды шутки шутить, да
не думала я никогда, что так скоро сама это увижу, - ответила Анна. - Ты вот
стоишь и слушаешь, как мы с мужем ссоримся и бранимся оттого, что мне спать
негде, а сама знаешь, что в доме есть кровать с пологом, с подушками и
перинами, такая, что лучше и не сыскать. Вот ты какую шутку с нами сшутила.
Карл-Артур от удивления широко раскрыл глаза и повернулся к фру
Сундлер, ожидая от нее объяснений. Но она и тут нашлась.
- Я просто не знала как быть. Вчера вечером привезли кровать -
свадебный подарок из пасторской усадьбы. Я думала, что пасторша сама захочет
вам ее преподнести, и потому сочла нужным запереть ее. Но раз фру Экенстедт
уже видела...
Анна Сверд проснулась среди ночи с чувством, что она позабыла сделать
что-то очень важное. Так оно и есть: она вспомнила, что они с мужем забыли
испросить Господа ниспослать благословение их дому.
"Да простит нас Господь, - подумала она. - Это все фру Сундлер
виновата". Она повернулась на другой бок и снова заснула.
На следующее утро Анна Сверд проснулась, как только стало светать.
Однако встала она не сразу, а сперва повела сама с собой разговор.
- Гляди-ка ты, новая пасторша лежит себе и дожидается, когда нарядная
горничная принесет ей кофею со свежей булкой, - пробормотала она и
засмеялась. Настроение у нее было самое хорошее, утреннее.
Она еще немного полежала в постели, несколько раз приподнималась и
глядела на дверь.
- Что же это в кухне никто и не шевелится, а уже, поди, шесть часов.
Ничего не поделаешь, видно придется самой вставать да за дело приниматься.
Муж еще спал, и молодая жена оделась тихонько, чтобы не будить его.
Потом она в чулках прошмыгнула через коридорчик в кухню и там надела
башмаки.
Тут она огляделась по сторонам, широко раскрыв глаза от удивления.
- Уж я всякого насмотрелась на своем веку - и худого и хорошего, -
сказала она, - но такого еще не видывала. И кухарка проспала и горничная. А
уж в первое-то утро им всяко бы надо постараться. Ну и лентяйки же они,
видать, - ни полена дров на кухне, ни капли воды. И огонь в печи погас, а
это того хуже. Чтоб мне пусто было, когда это не фру Сундлер наняла
прислугу: ведь это она хозяйничала в доме, а от нее ничего путного не жди.
Долго она причитала, и вдруг ее осенило, она хлопнула себя по лбу.
- Вот дурная-то голова! Драть меня надо, да и только! - воскликнула
она. - Как это я сразу не догадалась - ведь они, поди, в хлеву коров доят.
Она прошла через коридорчик, ступила на шаткие камешки и поглядела
вокруг.
- Вот тебе и на! - сказала она, меряя взглядом низкий плетень, дровяной
сарай, погреб и колодец. Ничего больше во дворе не было.
"Охота мне знать, что скажет новая пасторша, как поглядит на все эти
пристройки. Нелегко будет пастору с пасторшей накупить столько коров,
хлев-то больно велик".
Она прошлась по двору, потом снова остановилась и протерла глаза.
- Поди, догадайся, где тут у них людская, - пробормотала она. В
дровяном ларе ни щепочки. Работник, верно, на конюшне лошадей чистит. Вот
то-то и оно. Хорошо еще, что Анна Сверд сюда приехала, а то новая пасторша
вовсе бы растерялась.
Минуту спустя она очутилась в сарае, взяла с чурбана топор и принялась
ловко и умело колоть дрова. Сперва дело пошло на лад, но потом топор застрял
в чурбане, и ей пришлось изрядно подергать его и постукать, покуда она его
вытащила.
В то время как она возилась с чурбаном, у сарая послышались шаги, и в
открытых дверях показался долговязый мальчишка.
"И чего ему тут надобно? - подумала Анна. - Теперь вся деревня станет
говорить, что новой пасторше самой колоть дрова приходится. Где ему понять,
что это не новая пасторша дрова колет, а всего лишь Анна Сверд".
Когда она вытащила топор и снова взмахнула им, мальчонка подошел к ней.
- Давайте я наколю вам.
Она быстро глянула на него и увидала, что он худой и желтый лицом, и
покачала головой.
- Еще чего! - сказала она. - Да тебе, поди, и десяти нет.
- Четырнадцать, - сказал мальчик. - Уж который год дрова рублю. И нынче
утром дома нарубил.
Он показал на домишко, стоявший рядом. Из трубы дома поднимался столбик
дыма.
Предложение было заманчивое, но Анна Сверд, как всегда, была
осмотрительна.
- Ты, поди, плату запросишь?
- Да, - ответил мальчонка, ухмыляясь и показывая зубы. - Добрую плату
запрошу. Только наперед не скажу какую.
- Сама нарублю, коли так.
И она снова принялась лихо колоть дрова, однако вскоре снова вышла
незадача - топор опять застрял.
- Да я не денег прошу, - сказал мальчик.
Она еще раз взглянула на него. Плотно сжатый рот, маленькие,
прищуренные глаза. Он казался старичком, хитрым, но никак не злым. И вдруг
она догадалась, что он - один из десяти ребятишек, которых опекает ее муж.
"Да он все равно что свой, - подумала она, - поладим с платой-то".
- Ну, давай, коли, - сказала она. - После придешь ко мне, хлеба дам с
маслом.
- Спасибо, - ответил мальчонка, - у нас в доме еды вдосталь, самим не
съесть.
- Поди ж ты, какую же плату положить такому молодцу?
Мальчонка уже взял в руки топор, теперь ему нечего было утаивать.
- А короб у вас при себе? Пришли бы к нам да показали мне да сестренкам
моим и братишкам, что у вас там есть.
- Да ты никак спятил! Неужто ты думаешь, что жена пастора станет с
коробом ходить?
Тут она услыхала шаги за спиной. К ним подошла девочка. У нее было тоже
изжелта-бледное озабоченное лицо. Нетрудно было догадаться, что они брат и
сестра" Девочка быстро подошла ближе к брату.
- Что она сказала? Даст нам в короб заглянуть?
Это был настоящий сговор. В лачугу бедняка Матсаторпаря коробейница
никогда не заглядывала, потому-то им и не терпелось поглядеть на диковинки,
какие она предлагала в других дворах.
- Она говорит, что ей нельзя теперь с коробом ходить, раз она за
пастора вышла.
Девочка, казалось, была готова заплакать.
- Я вам воду буду носить и молоко, - уговаривала она. - И печь топить
стану.
Анна Сверд призадумалась. Короб был у нее с собой, да в нем лежала
только ее одежда. Надо было что-то придумать, чтобы угодить ребятишкам, без
того нельзя - соседи как-никак.
- Так и быть, - сказала она. - Правда, новой пасторше не пристало с
коробом по дорогам ходить. Но коли вы нарубите дров и в кухню принесете, да
огоньку из дому прихватите, так Анна Сверд придет к вам с коробом, уж это я
устрою.
И в самом деле, в одиннадцать часов утра к дому Матса-торпаря подошла
молодая, красивая далекарлийская крестьянка с большим черным кожаным
заплечным мешком. Она остановилась у дверей, поклонилась и спросила, не
желает ли кто купить у нее что-нибудь.
В тот же миг десять ребятишек окружили ее. Двое старшеньких узнали ее
и, прыгая от радости, пытались рассказать меньшим, кто она такая. Старая
дева, что ходила за ребятишками, сидела на лавке у окна и пряла шерсть.
Когда коробейница вошла, она взглянула на нее и сказала, что здесь живут
только бедные ребятишки и покупать им не на что. Но коробейница подмигнула
ей, и та замолчала.
- Эти ребятишки сами просили меня прийти к ним, сказывали - денег у них
уйма, есть на что обновы купить, - сказала далекарлийка.
Она подошла к столу, повернулась к нему спиной, поставила мешок на стол
и спустила ремни с плеч. Потом она подошла к няньке и взяла ее за руку.
- Неужто не узнаете Анну Сверд? Прошлым летом вы купили у меня гребень
и наперсток. Никак запамятовали?
Старуха поднялась, заморгала глазами и отвесила поклон чуть ли не в
пояс, словно самой пасторше Форсиус кланялась.
Коробейница подошла к мешку и принялась развязывать ремни да тесемки.
Ребятишки сгрудились вокруг, затаив дыхание. Но тут-то ждало их большое
разочарование - мешок был набит не товарами, а соломой.
Бедная коробейница всплеснула руками, она удивилась больше всех и стала
причитать. Она ведь не открывала мешок со вчерашнего вечера, и, видно,
кто-то ухитрился украсть у нее ночью все ее красивые шелковые платки,
пуговицы, ленты и ситец и напихал соломы в мешок. То-то он ей показался
легким, когда утром она надела его. Но кто бы мог подумать такое, ведь люди,
у которых она жила, показались ей честными и степенными.
Ребятишки стояли опечаленные и разочарованные, а коробейница все
причитала. Надо же быть таким злодеем - забрать добрый товар и напихать
дрянной соломы в мешок!
Она принялась ворошить солому и кидать ее на пол, чтобы поглядеть, не
осталось ли чего из товаров.
И в самом деле, она нашла шелковый платочек, шерстяной шейный платок и
шкатулочку, в которой лежала дюжина булавок с цветными стеклянными
головками.
И досадно же ей было, что больше ничего не осталось. Она сказала, что
раз все остальное пропало, так и этого жалеть нечего. Если старшенькая хочет
взять шелковый платочек, пусть носит на здоровье, а мальчик пусть возьмет
шейный платок. Меньших она оделила булавками, а старухе поднесла шкатулочку,
в которой лежали булавки, мол, ей-то самой она ни к чему.
То-то радости было в доме!
Анна Сверд вошла в кухню, распевая старинную пастушью песню, но тут же
песня оборвалась. Пока она была у соседей, к ней в гости пожаловала фру
Сундлер. Она сидела на узеньком диванчике и ждала. Сказать, что Анна
обрадовалась ей, было бы большим преувеличением - отнюдь не из-за маленькой
ссоры, которая разыгралась накануне вечером, просто у молодой пасторши было
много хлопот в этот день. Только что пришла подвода с ее одеждой, с
незатейливыми свадебными подарками соседей и друзей из Медстубюн, с ее
прялкой и кроснами. Она еще не успела все распаковать и разложить по местам.
К тому же, как на грех, нельзя было попросить мужа занять гостью. Сразу
после завтрака Карл-Артур отправился в пасторскую усадьбу - дел накопилось
много, - и не велел ждать его ранее двух часов.
Трудно сказать, почему Анна, увидев фру Сундлер, вдруг сделалась грубой
и неотесанной и в разговоре и в манерах. Все, чему она обучилась за эти
четыре месяца в усадьбе ленсмана, а научилась она многому, сразу было
забыто. Может быть, молодая жена инстинктивно чувствовала, что здесь тонкое
обхождение не поможет. Весьма возможно, что ей казалось забавным заставлять
гостью думать, будто она очень глупа, неопытна, одним словом - не умеет ни
ступить, ни молвить.
Фру Сундлер радостно пошла ей навстречу. В это утро, когда она сидела
дома, ей пришло в голову, что у фру Экенстедт столько хлопот в новом доме, и
для нее, верно, обременительно стряпать мужу обед. А в доме органиста будут
рады, прямо-таки ужасно рады, угостить Карла-Артура обедом. Да он может
запросто всякий день приходить обедать к ним, покуда в его собственном доме
все не будет приведено в порядок и фру Экенстедт не запасется провизией у
крестьян. Кстати, она с превеликим удовольствием поможет в этом фру
Экенстедт. Может быть, фру Экенстедт согласится, чтобы Карл-Артур отобедал у
них уже сегодня?
Пока фру Сундлер произносила эту тираду, молодая пасторша принялась
распаковывать штуку холста - свадебный подарок Рис Карин. Когда ей попался
упрямый узелок, она попросту разгрызла его зубами. Фру Сундлер при этом
прямо-таки всю передернуло, но она воздержалась от какого-либо замечания.
- Ведь это только на первый случай, покуда вы еще не устроились, -
поспешила она подчеркнуть еще раз.
Молодая жена глянула на фру Сундлер, отложила холст, подошла к ней и
встала, широко расставив ноги и подбоченясь:
- Ладно, я скажу ему, что ты ждешь его.
Фру Сундлер поспешила изъявить свою радость, оттого что ее добрые
намерения поняты правильно. Анна Сверд, стоя перед нею все в той же позе,
продолжала:
- А еще скажу ему, что раз моя стряпня ему не по вкусу, так, видно, мне
не худо будет опять взять короб да убираться отсюда подобру-поздорову.
Фру Сундлер выставила вперед руки, будто защищаясь. Казалось, она
испугалась, что Анна ударит ее.
- Видно, не годится господам правду напрямик выкладывать, - сказала
Анна Сверд.
Но опасения ее были напрасны. Фру Сундлер тут же успокоилась и
принялась извиняться и оправдываться.
- Что вы, что вы, дорогая фру Экенстедт! Без сомнения, все, что вы
стряпаете, очень нравится Карлу-Артуру. Я ведь предложила от всей души. Не
будем более говорить об этом.
В комнате наступило молчание. Анна принялась мерить холст, но не
аршином, а левой рукой, ясно давая понять фру Сундлер, что ей недосуг с ней
заниматься.
- Видите ли, дорогая фру Экенстедт, - начала фру Сундлер вкрадчиво, - я
полагала, что мы с вами будем добрыми друзьями. Я так хотела этого. Боюсь,
вы думаете, что, по моему мнению, я занимаю более высокое положение в глазах
людей. Но вы заблуждаетесь. Родители мои были очень бедны. Матушка трудилась
с утра до ночи, а что до меня, так мне пришлось бы жить в горничных, кабы не
барон Левеншельд из Хедебю. Благодаря ему я смогла поучиться немного и стать
гувернанткой. Матушка была в экономках у его родителей пятнадцать лет и
однажды оказала ему большую услугу. Вот он и хотел отплатить ей. Карл-Артур
- племянник барона, моего благодетеля. Матушка всегда говорила, что я должна
стараться чем могу услужить Левеншельдам, а Карл-Артур и его жена - для меня
одно целое.
- Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать! -
бормотала Анна.
Тут она перестала считать, чтобы заметить фру Сундлер:
- Кабы ты в самом деле думала, что мы с ним - одно, так и меня бы
позвала на обед.
Фру Сундлер возвела глаза к потолку, будто там было нечто, что могло
засвидетельствовать, как она добра и чиста.
- Нелегко, однако, с вами, фру Экенстедт, - сказала она
шутливо-жалобным тоном. - Вы все истолковываете к худшему. Поверьте, фру
Экенстедт, я не хотела вас обидеть, хотя вышло не совсем ладно. Видите ли,
дело в том, что сегодня суббота, и у нас в доме скромный обед: тушеная
морковь, селедка и пивная похлебка. А Карл-Артур не будет на нас в обиде. Он
у нас свой человек - приходит и уходит, когда ему вздумается. Но не могу же
я потчевать его жену столь скудным обедом, когда она у нас в доме первый
раз.
Она смотрела на нее испуганно, умоляюще, и Анна Сверд подумала, что она
скользкая, как змея: все равно ускользнет, как ни пытайся схватить ее.
- Признаться, нелегко мне говорить об этом, - вздохнула фру Сундлер, -
но вам следовало бы узнать кое-что. Покуда вы не узнаете правды, у нас не
смогут быть добрые отношения. И в то же время мне претит рассказывать вам об
этом. Ах, как бы я желала, чтобы Карл-Артур сам поведал вам о столь
неприятных вещах. Но он, видно, не сделал этого.
Анна Сверд уже измерила холст один раз и принялась мерить снова. Ей
помешали, и она не была уверена, что сосчитала верно. Чтобы не сбиться со
счету, она не удостаивала фру Сундлер ответом, но последнюю это нимало не
смутило.
- Вероятно, вам, фру Экенстедт, не нравится, что я таким образом
вмешиваюсь в ваши дела, но я не могу оставить этого, поскольку почитаю это
своим долгом. Ах, если бы фру Экенстедт могла отнестись ко мне с доверием!
Не знаю, рассказывал ли вам Карл-Артур о своей матушке, о том, какая нежная
любовь была меж ними прежде. Но вам, фру Экенстедт, я полагаю, известно, что
милая тетушка Экенстедт была противницей вашего брака. Вскоре после похорон
супруги настоятеля Шеборга у Карла-Артура с матушкой вышел о том
пренеприятнейший разговор. Карл-Артур, может статься, немного погорячился, а
тетушка Экенстедт была очень слаба, и дело кончилось тем, что с ней случился
удар. И теперь вы понимаете, фру Экенстедт, он винит себя в этом несчастье.
Мне даже кажется, что одно время он имел намерение расторгнуть помолвку с
вами, чтобы угодить матушке, но потом узнал, что это ничему бы не послужило.
Ведь милой тетушке Экенстедт теперь полегчало, она почти здорова, однако
потеряла память совершенно. Что бы ни сделал Карл-Артур для ее спокойствия,
это ничему бы не послужило. Сделанного не воротишь.
С того момента, когда фру Сундлер сказала, что с полковницей Экенстедт
приключился удар по вине Карла-Артура, ей не приходилось жаловаться на
отсутствие внимания к ее речам. Рулон ткани упал на пол и остался там
лежать. Анна молча уселась напротив фру Сундлер и уставилась на нее.
- Вот этого-то я и боялась, - сказала фру Сундлер. - Вы не знаете, фру
Экенстедт, как тяжело на душе у Карла-Артура. Разумеется, он изо всех сил
старается щадить вас. Быть может, и мне следовало молчать. Только что вы
казались такой счастливой. Может быть, вам и не надобно было о том знать.
Анна Сверд покачала головой.
- Раз уж ты напугала меня изрядно, так давай выкладывай разом все беды,
что у тебя за пазухой.
Фру Сундлер каждый раз передергивало, когда Анна говорила ей "ты". Все
же она была теперь пасторшей, и ей не следовало позволять себе подобную
вольность, хотя это и было принято в ее родных краях. Карлу-Артуру следовало
бы отучить ее от этого бесцеремонного тыканья. Но сейчас было не время об
этом думать.
- С чего же мне начать? Так вот, во-первых, я должна сказать, что
однажды в воскресенье - это было в сентябре, всего лишь месяц спустя после
того, как случилось несчастье, Карл-Артур увидел свою мать в церкви. Она
сидела на скамье под хорами, где не так уж светло, однако он узнал ее. На
ней, как всегда, был капор с лентами, которые она обыкновенно завязывала под
подбородком. Чтобы лучше слышать его, она развязала ленты и откинула их в
стороны. Именно такой он видел ее много раз в карлстадской церкви и потому
был твердо уверен, что это она. Полковница сидела, слегка склонив голову
набок и откинувшись назад, чтобы лучше видеть его; ему казалось даже, что он
видит на лице ее выражение радости и ожидания, с каким дорогая тетушка
Экенстедт всегда смотрела на него во время проповеди. Он не мог не
подивиться тому, что у нее достало сил совершить столь длинное путешествие
после тяжелого удара, но он ни на минуту не усомнился в том, что это была
она. И верите ли, фру Экенстедт, он так обрадовался, что через силу
продолжал проповедь. "Матушка поправилась, - думал он. - Она приехала,
потому что знает, как мне тяжко. Теперь все снова будет хорошо". И он сказал
себе, что должен нынче говорить вдвое лучше обычного. Однако нечего
удивляться, что это ему не удалось. Он не осмеливался взглянуть на мать,
чтобы не сбиться, но не мог ни на миг забыть, что она здесь, в церкви, и
проповедь получилась у него короткой и нескладной. Когда он наконец закончил
проповедь и спустился с кафедры, то бросил взгляд в сторону матушки, но не
увидел ее. Это его ничуть не обеспокоило, он решил, что дорогая тетушка
просто-напросто устала слушать и вышла, чтобы подождать его на пригорке
возле церкви. Извините меня, фру Экенстедт, за такой обстоятельный рассказ,
но я просто хочу, чтоб вы поняли, как твердо Карл-Артур был уверен в том,
что видел свою матушку. Он был так убежден в этом, что, не найдя ее возле
церкви, начал расспрашивать прихожан, куда подевалась полковница. Никто ее
не видел, однако он и тут не огорчился, а подумал, что она, не дождавшись
его, поехала в пасторскую усадьбу. И только когда и там ее не оказалось, он
начал думать, что все это ему привиделось. Он был весьма опечален и все же
не нашел в том ничего удивительного.
Анна Сверд до тех пор сидела неподвижно, уставясь в лицо фру Сундлер.
Но тут она прервала рассказчицу:
- Неужто померла полковница?
Фру Сундлер покачала головой.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказала она. - Я вернусь к этому
позднее. Во-первых, я должна сказать вам, что Карл-Артур и семья пастора
очень дружны. Однако не всегда так было. Видите ли, фру Экенстедт, прошлым
летом, до того как приключилось несчастье с его матушкой, проповеди
Карла-Артура были необычайно красноречивы и удивительно проникновенны. Он
прямо чудеса творил. Прихожане боготворили его. Они были готовы отказаться
от всего имущества на нашей грешной земле, чтобы обрести обитель на небесах.
Но пастор с пасторшей не одобряли этого. Они ведь весьма преклонного
возраста, а как вы сами знаете, фру Экенстедт, старики хотят, чтобы все шло
по старинке. Но после несчастья с матерью Карл-Артур испугался. Он не смел
более доверяться своему вдохновению и обратился к пастору за советом. Он
проповедовал по-прежнему красноречиво, но стал весьма осторожен. Былой огонь
погас. О великом радении, которое он задумал, более и не поминали. Многие
скорбели об этом, а старики в пасторской усадьбе тому порадовались.
Карл-Артур стал им словно сын родной. Я слышала, как пасторша говорила, что
им бы не перенести разлуки с фру Шагерстрем, которая много лет жила в
пасторской усадьбе, если бы не Карл-Артур. Они привязались к нему, и он
заполнил эту пустоту. Однако вопрос в том, фру Экенстедт, пошло ли это на
пользу Карлу-Артуру. Что до меня, так я рада тому, что он вышел из-под
влияния пасторской семьи, обзавелся женой и собственным домом. Поверьте, я
говорю это не для того, чтобы подольститься к вам, а лишь для того, чтобы вы
поняли, какие надежды возлагают на вас истинные друзья Карла-Артура.
По правде говоря, нелегко было молодой жене понять все это. Брови ее
были нахмурены - казалось, было видно, как напряженно работает ее мозг.
Видно, она изо всех сил старалась понять собеседницу, но это стоило ей
огромного напряжения.
- Чего ж ты не говоришь, кого это он в церкви-то тогда увидал?
- Да, да, вы правы, фру Экенстедт, - сказала фру Сундлер. - Мне не
следовало бы увлекаться рассказом о семействе пастора. Довольно того, что вы
знаете, что они любят Карла-Артура и желают ему добра. И все же он не
рассказал своим добрым друзьям, что ему в церкви привиделась матушка. Не
хотелось ему говорить об этом. Видите ли, фру Экенстедт, может статься, он
молчал потому, что у него теплилась надежда на то, что она остановилась у
нас, то есть у меня. Это может показаться нелепым, но ведь дорогая тетушка
Экенстедт такова, что никогда не знаешь, что ей взбредет в голову. Потому-то
он днем отправился к нам, но, разумеется, и тут ее не нашел. Должна вам
сказать, фру Экенстедт, что мы с мужем ужасно обрадовались приходу
Карла-Артура. Ах, ведь у пасторов вечно такая уйма дел по осени: то они по
домам ходят - списки составляют, то по Закону Божьему экзаменуют - и мы не
видели его несколько недель. Мне кажется, что и ему было приятно побыть у
нас. По крайней мере он остался в нашем доме до самого вечера. Муж мой был
все время с нами, мы развлекались самым невинным образом - играли, пели,
читали стихи. Я полагаю, не будет дурного, если я скажу, что в доме у
пастора в этом ничего не смыслят, и мне кажется, это возместило ему то, что
он не нашел у нас матушки. После ужина завязался откровенный разговор о
таинственных явлениях потустороннего мира - я надеюсь, фру Экенстедт, вы
понимаете, о чем я говорю, - и тут-то Карл-Артур рассказал, что в тот же
самый день ему в церкви привиделась дорогая тетушка Экенстедт. Мы долго
сидели и гадали, что бы это могло означать, и он ушел от нас не ранее
полуночи. С понедельника он снова принялся ходить по домам, и хотя ему и
было так хорошо у нас, я не видела его после того целую неделю. Может
статься, он считал, что ему надо было посидеть со стариками, когда выдавался
свободный вечер. На свете нет человека деликатнее Карла-Артура.
Анна Сверд еще больше нахмурила брови, она, казалось, была в
замешательстве, однако не стала прерывать рассказчицу.
- Да, как я уже сказала, я не видела его целую неделю и ни разу не
подумала об этой истории с его матушкой. В воскресенье я столкнулась с ним
по дороге в церковь и сказала в шутку, дескать, надеюсь, что дорогая тетушка
Экенстедт не явится ему и в это воскресенье и не помешает читать проповедь.
И поверьте, фру Экенстедт, что у меня было такое чувство, будто ему не
понравились мои слова. Он коротко ответил мне, что, видно, какая-то проезжая
дама, похожая на его мать, зашла на минутку в церковь - только и всего.
Не успела я ему ответить, как к нам подошли другие прихожане, и
разговор пошел о разных обыденных делах. Во время службы я была в ужасном
беспокойстве из-за того, что сказала глупость. Я пыталась успокоиться,
говорила себе, что Карл-Артур не станет принимать шутку всерьез. И вы можете
представить себе, фру Экенстедт, как я испугалась, когда Карл-Артур во время
проповеди вдруг замолчал и уставился куда-то на хоры. Через секунду он снова
начал говорить, но теперь он говорил как-то рассеянно и бессвязно. Он начал
развивать очень интересную мысль, но потерял нить. Не могу описать вам, как
мне стало страшно. Он пришел ко мне после обеда совершенно удрученный и
сказал напрямик, что из-за моих слов он опять увидел матушку. Он никак не
думал на прошлой неделе, что это с ним повторится. Конечно, о таких вещах
трудно знать что-либо определенное, однако слова его показались мне
несправедливыми. Может быть, и в первый раз он увидел ее по моей вине? Я
ведь до того не видела его несколько недель.
Анна Сверд сидела молча и скребла ногтем передник. То вверх проведет
посмотреть, станет ли он ее удерживать, однако она боялась доводить его до
крайности. Сейчас ей уже не было досадно, она знала, что козыри у нее на
руках. Напротив, она даже еле удерживалась от смеха.
Она подошла к фру Сундлер.
- Не чудно ли выходит: я ухожу, а ты остаешься? Ведь в этакой большой
деревне от людей ничего не скроешь. Будет тебе комедь-то ломать.
Тут только фру Сундлер подала признаки жизни.
- О чем вы говорите, фру Экенстедт? - сказала она.
- Сказывал мне дядя мой, что люди у вас на юге горазды шутки шутить, да
не думала я никогда, что так скоро сама это увижу, - ответила Анна. - Ты вот
стоишь и слушаешь, как мы с мужем ссоримся и бранимся оттого, что мне спать
негде, а сама знаешь, что в доме есть кровать с пологом, с подушками и
перинами, такая, что лучше и не сыскать. Вот ты какую шутку с нами сшутила.
Карл-Артур от удивления широко раскрыл глаза и повернулся к фру
Сундлер, ожидая от нее объяснений. Но она и тут нашлась.
- Я просто не знала как быть. Вчера вечером привезли кровать -
свадебный подарок из пасторской усадьбы. Я думала, что пасторша сама захочет
вам ее преподнести, и потому сочла нужным запереть ее. Но раз фру Экенстедт
уже видела...
Анна Сверд проснулась среди ночи с чувством, что она позабыла сделать
что-то очень важное. Так оно и есть: она вспомнила, что они с мужем забыли
испросить Господа ниспослать благословение их дому.
"Да простит нас Господь, - подумала она. - Это все фру Сундлер
виновата". Она повернулась на другой бок и снова заснула.
На следующее утро Анна Сверд проснулась, как только стало светать.
Однако встала она не сразу, а сперва повела сама с собой разговор.
- Гляди-ка ты, новая пасторша лежит себе и дожидается, когда нарядная
горничная принесет ей кофею со свежей булкой, - пробормотала она и
засмеялась. Настроение у нее было самое хорошее, утреннее.
Она еще немного полежала в постели, несколько раз приподнималась и
глядела на дверь.
- Что же это в кухне никто и не шевелится, а уже, поди, шесть часов.
Ничего не поделаешь, видно придется самой вставать да за дело приниматься.
Муж еще спал, и молодая жена оделась тихонько, чтобы не будить его.
Потом она в чулках прошмыгнула через коридорчик в кухню и там надела
башмаки.
Тут она огляделась по сторонам, широко раскрыв глаза от удивления.
- Уж я всякого насмотрелась на своем веку - и худого и хорошего, -
сказала она, - но такого еще не видывала. И кухарка проспала и горничная. А
уж в первое-то утро им всяко бы надо постараться. Ну и лентяйки же они,
видать, - ни полена дров на кухне, ни капли воды. И огонь в печи погас, а
это того хуже. Чтоб мне пусто было, когда это не фру Сундлер наняла
прислугу: ведь это она хозяйничала в доме, а от нее ничего путного не жди.
Долго она причитала, и вдруг ее осенило, она хлопнула себя по лбу.
- Вот дурная-то голова! Драть меня надо, да и только! - воскликнула
она. - Как это я сразу не догадалась - ведь они, поди, в хлеву коров доят.
Она прошла через коридорчик, ступила на шаткие камешки и поглядела
вокруг.
- Вот тебе и на! - сказала она, меряя взглядом низкий плетень, дровяной
сарай, погреб и колодец. Ничего больше во дворе не было.
"Охота мне знать, что скажет новая пасторша, как поглядит на все эти
пристройки. Нелегко будет пастору с пасторшей накупить столько коров,
хлев-то больно велик".
Она прошлась по двору, потом снова остановилась и протерла глаза.
- Поди, догадайся, где тут у них людская, - пробормотала она. В
дровяном ларе ни щепочки. Работник, верно, на конюшне лошадей чистит. Вот
то-то и оно. Хорошо еще, что Анна Сверд сюда приехала, а то новая пасторша
вовсе бы растерялась.
Минуту спустя она очутилась в сарае, взяла с чурбана топор и принялась
ловко и умело колоть дрова. Сперва дело пошло на лад, но потом топор застрял
в чурбане, и ей пришлось изрядно подергать его и постукать, покуда она его
вытащила.
В то время как она возилась с чурбаном, у сарая послышались шаги, и в
открытых дверях показался долговязый мальчишка.
"И чего ему тут надобно? - подумала Анна. - Теперь вся деревня станет
говорить, что новой пасторше самой колоть дрова приходится. Где ему понять,
что это не новая пасторша дрова колет, а всего лишь Анна Сверд".
Когда она вытащила топор и снова взмахнула им, мальчонка подошел к ней.
- Давайте я наколю вам.
Она быстро глянула на него и увидала, что он худой и желтый лицом, и
покачала головой.
- Еще чего! - сказала она. - Да тебе, поди, и десяти нет.
- Четырнадцать, - сказал мальчик. - Уж который год дрова рублю. И нынче
утром дома нарубил.
Он показал на домишко, стоявший рядом. Из трубы дома поднимался столбик
дыма.
Предложение было заманчивое, но Анна Сверд, как всегда, была
осмотрительна.
- Ты, поди, плату запросишь?
- Да, - ответил мальчонка, ухмыляясь и показывая зубы. - Добрую плату
запрошу. Только наперед не скажу какую.
- Сама нарублю, коли так.
И она снова принялась лихо колоть дрова, однако вскоре снова вышла
незадача - топор опять застрял.
- Да я не денег прошу, - сказал мальчик.
Она еще раз взглянула на него. Плотно сжатый рот, маленькие,
прищуренные глаза. Он казался старичком, хитрым, но никак не злым. И вдруг
она догадалась, что он - один из десяти ребятишек, которых опекает ее муж.
"Да он все равно что свой, - подумала она, - поладим с платой-то".
- Ну, давай, коли, - сказала она. - После придешь ко мне, хлеба дам с
маслом.
- Спасибо, - ответил мальчонка, - у нас в доме еды вдосталь, самим не
съесть.
- Поди ж ты, какую же плату положить такому молодцу?
Мальчонка уже взял в руки топор, теперь ему нечего было утаивать.
- А короб у вас при себе? Пришли бы к нам да показали мне да сестренкам
моим и братишкам, что у вас там есть.
- Да ты никак спятил! Неужто ты думаешь, что жена пастора станет с
коробом ходить?
Тут она услыхала шаги за спиной. К ним подошла девочка. У нее было тоже
изжелта-бледное озабоченное лицо. Нетрудно было догадаться, что они брат и
сестра" Девочка быстро подошла ближе к брату.
- Что она сказала? Даст нам в короб заглянуть?
Это был настоящий сговор. В лачугу бедняка Матсаторпаря коробейница
никогда не заглядывала, потому-то им и не терпелось поглядеть на диковинки,
какие она предлагала в других дворах.
- Она говорит, что ей нельзя теперь с коробом ходить, раз она за
пастора вышла.
Девочка, казалось, была готова заплакать.
- Я вам воду буду носить и молоко, - уговаривала она. - И печь топить
стану.
Анна Сверд призадумалась. Короб был у нее с собой, да в нем лежала
только ее одежда. Надо было что-то придумать, чтобы угодить ребятишкам, без
того нельзя - соседи как-никак.
- Так и быть, - сказала она. - Правда, новой пасторше не пристало с
коробом по дорогам ходить. Но коли вы нарубите дров и в кухню принесете, да
огоньку из дому прихватите, так Анна Сверд придет к вам с коробом, уж это я
устрою.
И в самом деле, в одиннадцать часов утра к дому Матса-торпаря подошла
молодая, красивая далекарлийская крестьянка с большим черным кожаным
заплечным мешком. Она остановилась у дверей, поклонилась и спросила, не
желает ли кто купить у нее что-нибудь.
В тот же миг десять ребятишек окружили ее. Двое старшеньких узнали ее
и, прыгая от радости, пытались рассказать меньшим, кто она такая. Старая
дева, что ходила за ребятишками, сидела на лавке у окна и пряла шерсть.
Когда коробейница вошла, она взглянула на нее и сказала, что здесь живут
только бедные ребятишки и покупать им не на что. Но коробейница подмигнула
ей, и та замолчала.
- Эти ребятишки сами просили меня прийти к ним, сказывали - денег у них
уйма, есть на что обновы купить, - сказала далекарлийка.
Она подошла к столу, повернулась к нему спиной, поставила мешок на стол
и спустила ремни с плеч. Потом она подошла к няньке и взяла ее за руку.
- Неужто не узнаете Анну Сверд? Прошлым летом вы купили у меня гребень
и наперсток. Никак запамятовали?
Старуха поднялась, заморгала глазами и отвесила поклон чуть ли не в
пояс, словно самой пасторше Форсиус кланялась.
Коробейница подошла к мешку и принялась развязывать ремни да тесемки.
Ребятишки сгрудились вокруг, затаив дыхание. Но тут-то ждало их большое
разочарование - мешок был набит не товарами, а соломой.
Бедная коробейница всплеснула руками, она удивилась больше всех и стала
причитать. Она ведь не открывала мешок со вчерашнего вечера, и, видно,
кто-то ухитрился украсть у нее ночью все ее красивые шелковые платки,
пуговицы, ленты и ситец и напихал соломы в мешок. То-то он ей показался
легким, когда утром она надела его. Но кто бы мог подумать такое, ведь люди,
у которых она жила, показались ей честными и степенными.
Ребятишки стояли опечаленные и разочарованные, а коробейница все
причитала. Надо же быть таким злодеем - забрать добрый товар и напихать
дрянной соломы в мешок!
Она принялась ворошить солому и кидать ее на пол, чтобы поглядеть, не
осталось ли чего из товаров.
И в самом деле, она нашла шелковый платочек, шерстяной шейный платок и
шкатулочку, в которой лежала дюжина булавок с цветными стеклянными
головками.
И досадно же ей было, что больше ничего не осталось. Она сказала, что
раз все остальное пропало, так и этого жалеть нечего. Если старшенькая хочет
взять шелковый платочек, пусть носит на здоровье, а мальчик пусть возьмет
шейный платок. Меньших она оделила булавками, а старухе поднесла шкатулочку,
в которой лежали булавки, мол, ей-то самой она ни к чему.
То-то радости было в доме!
Анна Сверд вошла в кухню, распевая старинную пастушью песню, но тут же
песня оборвалась. Пока она была у соседей, к ней в гости пожаловала фру
Сундлер. Она сидела на узеньком диванчике и ждала. Сказать, что Анна
обрадовалась ей, было бы большим преувеличением - отнюдь не из-за маленькой
ссоры, которая разыгралась накануне вечером, просто у молодой пасторши было
много хлопот в этот день. Только что пришла подвода с ее одеждой, с
незатейливыми свадебными подарками соседей и друзей из Медстубюн, с ее
прялкой и кроснами. Она еще не успела все распаковать и разложить по местам.
К тому же, как на грех, нельзя было попросить мужа занять гостью. Сразу
после завтрака Карл-Артур отправился в пасторскую усадьбу - дел накопилось
много, - и не велел ждать его ранее двух часов.
Трудно сказать, почему Анна, увидев фру Сундлер, вдруг сделалась грубой
и неотесанной и в разговоре и в манерах. Все, чему она обучилась за эти
четыре месяца в усадьбе ленсмана, а научилась она многому, сразу было
забыто. Может быть, молодая жена инстинктивно чувствовала, что здесь тонкое
обхождение не поможет. Весьма возможно, что ей казалось забавным заставлять
гостью думать, будто она очень глупа, неопытна, одним словом - не умеет ни
ступить, ни молвить.
Фру Сундлер радостно пошла ей навстречу. В это утро, когда она сидела
дома, ей пришло в голову, что у фру Экенстедт столько хлопот в новом доме, и
для нее, верно, обременительно стряпать мужу обед. А в доме органиста будут
рады, прямо-таки ужасно рады, угостить Карла-Артура обедом. Да он может
запросто всякий день приходить обедать к ним, покуда в его собственном доме
все не будет приведено в порядок и фру Экенстедт не запасется провизией у
крестьян. Кстати, она с превеликим удовольствием поможет в этом фру
Экенстедт. Может быть, фру Экенстедт согласится, чтобы Карл-Артур отобедал у
них уже сегодня?
Пока фру Сундлер произносила эту тираду, молодая пасторша принялась
распаковывать штуку холста - свадебный подарок Рис Карин. Когда ей попался
упрямый узелок, она попросту разгрызла его зубами. Фру Сундлер при этом
прямо-таки всю передернуло, но она воздержалась от какого-либо замечания.
- Ведь это только на первый случай, покуда вы еще не устроились, -
поспешила она подчеркнуть еще раз.
Молодая жена глянула на фру Сундлер, отложила холст, подошла к ней и
встала, широко расставив ноги и подбоченясь:
- Ладно, я скажу ему, что ты ждешь его.
Фру Сундлер поспешила изъявить свою радость, оттого что ее добрые
намерения поняты правильно. Анна Сверд, стоя перед нею все в той же позе,
продолжала:
- А еще скажу ему, что раз моя стряпня ему не по вкусу, так, видно, мне
не худо будет опять взять короб да убираться отсюда подобру-поздорову.
Фру Сундлер выставила вперед руки, будто защищаясь. Казалось, она
испугалась, что Анна ударит ее.
- Видно, не годится господам правду напрямик выкладывать, - сказала
Анна Сверд.
Но опасения ее были напрасны. Фру Сундлер тут же успокоилась и
принялась извиняться и оправдываться.
- Что вы, что вы, дорогая фру Экенстедт! Без сомнения, все, что вы
стряпаете, очень нравится Карлу-Артуру. Я ведь предложила от всей души. Не
будем более говорить об этом.
В комнате наступило молчание. Анна принялась мерить холст, но не
аршином, а левой рукой, ясно давая понять фру Сундлер, что ей недосуг с ней
заниматься.
- Видите ли, дорогая фру Экенстедт, - начала фру Сундлер вкрадчиво, - я
полагала, что мы с вами будем добрыми друзьями. Я так хотела этого. Боюсь,
вы думаете, что, по моему мнению, я занимаю более высокое положение в глазах
людей. Но вы заблуждаетесь. Родители мои были очень бедны. Матушка трудилась
с утра до ночи, а что до меня, так мне пришлось бы жить в горничных, кабы не
барон Левеншельд из Хедебю. Благодаря ему я смогла поучиться немного и стать
гувернанткой. Матушка была в экономках у его родителей пятнадцать лет и
однажды оказала ему большую услугу. Вот он и хотел отплатить ей. Карл-Артур
- племянник барона, моего благодетеля. Матушка всегда говорила, что я должна
стараться чем могу услужить Левеншельдам, а Карл-Артур и его жена - для меня
одно целое.
- Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать! -
бормотала Анна.
Тут она перестала считать, чтобы заметить фру Сундлер:
- Кабы ты в самом деле думала, что мы с ним - одно, так и меня бы
позвала на обед.
Фру Сундлер возвела глаза к потолку, будто там было нечто, что могло
засвидетельствовать, как она добра и чиста.
- Нелегко, однако, с вами, фру Экенстедт, - сказала она
шутливо-жалобным тоном. - Вы все истолковываете к худшему. Поверьте, фру
Экенстедт, я не хотела вас обидеть, хотя вышло не совсем ладно. Видите ли,
дело в том, что сегодня суббота, и у нас в доме скромный обед: тушеная
морковь, селедка и пивная похлебка. А Карл-Артур не будет на нас в обиде. Он
у нас свой человек - приходит и уходит, когда ему вздумается. Но не могу же
я потчевать его жену столь скудным обедом, когда она у нас в доме первый
раз.
Она смотрела на нее испуганно, умоляюще, и Анна Сверд подумала, что она
скользкая, как змея: все равно ускользнет, как ни пытайся схватить ее.
- Признаться, нелегко мне говорить об этом, - вздохнула фру Сундлер, -
но вам следовало бы узнать кое-что. Покуда вы не узнаете правды, у нас не
смогут быть добрые отношения. И в то же время мне претит рассказывать вам об
этом. Ах, как бы я желала, чтобы Карл-Артур сам поведал вам о столь
неприятных вещах. Но он, видно, не сделал этого.
Анна Сверд уже измерила холст один раз и принялась мерить снова. Ей
помешали, и она не была уверена, что сосчитала верно. Чтобы не сбиться со
счету, она не удостаивала фру Сундлер ответом, но последнюю это нимало не
смутило.
- Вероятно, вам, фру Экенстедт, не нравится, что я таким образом
вмешиваюсь в ваши дела, но я не могу оставить этого, поскольку почитаю это
своим долгом. Ах, если бы фру Экенстедт могла отнестись ко мне с доверием!
Не знаю, рассказывал ли вам Карл-Артур о своей матушке, о том, какая нежная
любовь была меж ними прежде. Но вам, фру Экенстедт, я полагаю, известно, что
милая тетушка Экенстедт была противницей вашего брака. Вскоре после похорон
супруги настоятеля Шеборга у Карла-Артура с матушкой вышел о том
пренеприятнейший разговор. Карл-Артур, может статься, немного погорячился, а
тетушка Экенстедт была очень слаба, и дело кончилось тем, что с ней случился
удар. И теперь вы понимаете, фру Экенстедт, он винит себя в этом несчастье.
Мне даже кажется, что одно время он имел намерение расторгнуть помолвку с
вами, чтобы угодить матушке, но потом узнал, что это ничему бы не послужило.
Ведь милой тетушке Экенстедт теперь полегчало, она почти здорова, однако
потеряла память совершенно. Что бы ни сделал Карл-Артур для ее спокойствия,
это ничему бы не послужило. Сделанного не воротишь.
С того момента, когда фру Сундлер сказала, что с полковницей Экенстедт
приключился удар по вине Карла-Артура, ей не приходилось жаловаться на
отсутствие внимания к ее речам. Рулон ткани упал на пол и остался там
лежать. Анна молча уселась напротив фру Сундлер и уставилась на нее.
- Вот этого-то я и боялась, - сказала фру Сундлер. - Вы не знаете, фру
Экенстедт, как тяжело на душе у Карла-Артура. Разумеется, он изо всех сил
старается щадить вас. Быть может, и мне следовало молчать. Только что вы
казались такой счастливой. Может быть, вам и не надобно было о том знать.
Анна Сверд покачала головой.
- Раз уж ты напугала меня изрядно, так давай выкладывай разом все беды,
что у тебя за пазухой.
Фру Сундлер каждый раз передергивало, когда Анна говорила ей "ты". Все
же она была теперь пасторшей, и ей не следовало позволять себе подобную
вольность, хотя это и было принято в ее родных краях. Карлу-Артуру следовало
бы отучить ее от этого бесцеремонного тыканья. Но сейчас было не время об
этом думать.
- С чего же мне начать? Так вот, во-первых, я должна сказать, что
однажды в воскресенье - это было в сентябре, всего лишь месяц спустя после
того, как случилось несчастье, Карл-Артур увидел свою мать в церкви. Она
сидела на скамье под хорами, где не так уж светло, однако он узнал ее. На
ней, как всегда, был капор с лентами, которые она обыкновенно завязывала под
подбородком. Чтобы лучше слышать его, она развязала ленты и откинула их в
стороны. Именно такой он видел ее много раз в карлстадской церкви и потому
был твердо уверен, что это она. Полковница сидела, слегка склонив голову
набок и откинувшись назад, чтобы лучше видеть его; ему казалось даже, что он
видит на лице ее выражение радости и ожидания, с каким дорогая тетушка
Экенстедт всегда смотрела на него во время проповеди. Он не мог не
подивиться тому, что у нее достало сил совершить столь длинное путешествие
после тяжелого удара, но он ни на минуту не усомнился в том, что это была
она. И верите ли, фру Экенстедт, он так обрадовался, что через силу
продолжал проповедь. "Матушка поправилась, - думал он. - Она приехала,
потому что знает, как мне тяжко. Теперь все снова будет хорошо". И он сказал
себе, что должен нынче говорить вдвое лучше обычного. Однако нечего
удивляться, что это ему не удалось. Он не осмеливался взглянуть на мать,
чтобы не сбиться, но не мог ни на миг забыть, что она здесь, в церкви, и
проповедь получилась у него короткой и нескладной. Когда он наконец закончил
проповедь и спустился с кафедры, то бросил взгляд в сторону матушки, но не
увидел ее. Это его ничуть не обеспокоило, он решил, что дорогая тетушка
просто-напросто устала слушать и вышла, чтобы подождать его на пригорке
возле церкви. Извините меня, фру Экенстедт, за такой обстоятельный рассказ,
но я просто хочу, чтоб вы поняли, как твердо Карл-Артур был уверен в том,
что видел свою матушку. Он был так убежден в этом, что, не найдя ее возле
церкви, начал расспрашивать прихожан, куда подевалась полковница. Никто ее
не видел, однако он и тут не огорчился, а подумал, что она, не дождавшись
его, поехала в пасторскую усадьбу. И только когда и там ее не оказалось, он
начал думать, что все это ему привиделось. Он был весьма опечален и все же
не нашел в том ничего удивительного.
Анна Сверд до тех пор сидела неподвижно, уставясь в лицо фру Сундлер.
Но тут она прервала рассказчицу:
- Неужто померла полковница?
Фру Сундлер покачала головой.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказала она. - Я вернусь к этому
позднее. Во-первых, я должна сказать вам, что Карл-Артур и семья пастора
очень дружны. Однако не всегда так было. Видите ли, фру Экенстедт, прошлым
летом, до того как приключилось несчастье с его матушкой, проповеди
Карла-Артура были необычайно красноречивы и удивительно проникновенны. Он
прямо чудеса творил. Прихожане боготворили его. Они были готовы отказаться
от всего имущества на нашей грешной земле, чтобы обрести обитель на небесах.
Но пастор с пасторшей не одобряли этого. Они ведь весьма преклонного
возраста, а как вы сами знаете, фру Экенстедт, старики хотят, чтобы все шло
по старинке. Но после несчастья с матерью Карл-Артур испугался. Он не смел
более доверяться своему вдохновению и обратился к пастору за советом. Он
проповедовал по-прежнему красноречиво, но стал весьма осторожен. Былой огонь
погас. О великом радении, которое он задумал, более и не поминали. Многие
скорбели об этом, а старики в пасторской усадьбе тому порадовались.
Карл-Артур стал им словно сын родной. Я слышала, как пасторша говорила, что
им бы не перенести разлуки с фру Шагерстрем, которая много лет жила в
пасторской усадьбе, если бы не Карл-Артур. Они привязались к нему, и он
заполнил эту пустоту. Однако вопрос в том, фру Экенстедт, пошло ли это на
пользу Карлу-Артуру. Что до меня, так я рада тому, что он вышел из-под
влияния пасторской семьи, обзавелся женой и собственным домом. Поверьте, я
говорю это не для того, чтобы подольститься к вам, а лишь для того, чтобы вы
поняли, какие надежды возлагают на вас истинные друзья Карла-Артура.
По правде говоря, нелегко было молодой жене понять все это. Брови ее
были нахмурены - казалось, было видно, как напряженно работает ее мозг.
Видно, она изо всех сил старалась понять собеседницу, но это стоило ей
огромного напряжения.
- Чего ж ты не говоришь, кого это он в церкви-то тогда увидал?
- Да, да, вы правы, фру Экенстедт, - сказала фру Сундлер. - Мне не
следовало бы увлекаться рассказом о семействе пастора. Довольно того, что вы
знаете, что они любят Карла-Артура и желают ему добра. И все же он не
рассказал своим добрым друзьям, что ему в церкви привиделась матушка. Не
хотелось ему говорить об этом. Видите ли, фру Экенстедт, может статься, он
молчал потому, что у него теплилась надежда на то, что она остановилась у
нас, то есть у меня. Это может показаться нелепым, но ведь дорогая тетушка
Экенстедт такова, что никогда не знаешь, что ей взбредет в голову. Потому-то
он днем отправился к нам, но, разумеется, и тут ее не нашел. Должна вам
сказать, фру Экенстедт, что мы с мужем ужасно обрадовались приходу
Карла-Артура. Ах, ведь у пасторов вечно такая уйма дел по осени: то они по
домам ходят - списки составляют, то по Закону Божьему экзаменуют - и мы не
видели его несколько недель. Мне кажется, что и ему было приятно побыть у
нас. По крайней мере он остался в нашем доме до самого вечера. Муж мой был
все время с нами, мы развлекались самым невинным образом - играли, пели,
читали стихи. Я полагаю, не будет дурного, если я скажу, что в доме у
пастора в этом ничего не смыслят, и мне кажется, это возместило ему то, что
он не нашел у нас матушки. После ужина завязался откровенный разговор о
таинственных явлениях потустороннего мира - я надеюсь, фру Экенстедт, вы
понимаете, о чем я говорю, - и тут-то Карл-Артур рассказал, что в тот же
самый день ему в церкви привиделась дорогая тетушка Экенстедт. Мы долго
сидели и гадали, что бы это могло означать, и он ушел от нас не ранее
полуночи. С понедельника он снова принялся ходить по домам, и хотя ему и
было так хорошо у нас, я не видела его после того целую неделю. Может
статься, он считал, что ему надо было посидеть со стариками, когда выдавался
свободный вечер. На свете нет человека деликатнее Карла-Артура.
Анна Сверд еще больше нахмурила брови, она, казалось, была в
замешательстве, однако не стала прерывать рассказчицу.
- Да, как я уже сказала, я не видела его целую неделю и ни разу не
подумала об этой истории с его матушкой. В воскресенье я столкнулась с ним
по дороге в церковь и сказала в шутку, дескать, надеюсь, что дорогая тетушка
Экенстедт не явится ему и в это воскресенье и не помешает читать проповедь.
И поверьте, фру Экенстедт, что у меня было такое чувство, будто ему не
понравились мои слова. Он коротко ответил мне, что, видно, какая-то проезжая
дама, похожая на его мать, зашла на минутку в церковь - только и всего.
Не успела я ему ответить, как к нам подошли другие прихожане, и
разговор пошел о разных обыденных делах. Во время службы я была в ужасном
беспокойстве из-за того, что сказала глупость. Я пыталась успокоиться,
говорила себе, что Карл-Артур не станет принимать шутку всерьез. И вы можете
представить себе, фру Экенстедт, как я испугалась, когда Карл-Артур во время
проповеди вдруг замолчал и уставился куда-то на хоры. Через секунду он снова
начал говорить, но теперь он говорил как-то рассеянно и бессвязно. Он начал
развивать очень интересную мысль, но потерял нить. Не могу описать вам, как
мне стало страшно. Он пришел ко мне после обеда совершенно удрученный и
сказал напрямик, что из-за моих слов он опять увидел матушку. Он никак не
думал на прошлой неделе, что это с ним повторится. Конечно, о таких вещах
трудно знать что-либо определенное, однако слова его показались мне
несправедливыми. Может быть, и в первый раз он увидел ее по моей вине? Я
ведь до того не видела его несколько недель.
Анна Сверд сидела молча и скребла ногтем передник. То вверх проведет