Семушкин Тихон. Чукотка

   - А где же те люди, которые прилетели сюда на шкуне? - спросил доктор.
   - Мы не видели сами, люди говорили... - отвечали чукчи.
   Доктор понял, что больше ему здесь делать нечего, и возвратился на культбазу. Вскоре начали возвращаться сторожа и истопники. Все чаще стали приезжать нарты, но школьников не привозили.
   - Скоро привезем. Вот немного подкормятся свежим мясом нерпы, и тогда привезем, - говорили чукчи.
   Однажды над культбазой показались два самолета. Чукчи опять напугались: наш самолет стоял на аэродроме, и над культбазой кружили чужие самолеты. Они пошли на посадку, приземлились и, не выключая моторов, начали выгружать бидоны с бензином. Это были американские летчики, которые прилетели с Аляски. В поисках погибших американских летчиков наши самолеты израсходовали свой бензин, и теперь американцы возвращали долг. Выгрузив бензин, американские летчики зашли в дом культбазы, на скорую руку выпили по стакану кофе и направились к своим самолетам. Они сделали два прощальных круга над культбазой и быстро улетели на Аляску.
   Успокоенные чукчи разъехались по ярангам. Но ни от кого нам не удалось узнать, кто же пустил по побережью вздорные слухи. Чукчи на вопросы неизменно отвечали:
   - Коо!
   На следующий день ученики явились все до одного. Ко мне зашел несколько смущенный Таграй. Он переступал с ноги на ногу и молчал.
   - Садись, Таграй, - сказал я ему. - Что же, выходит, ты обманул меня? Где то чудовище, которое должно было прилететь?
   Таграй краснел и молчал. Уж очень велико преступление, когда обманывают человека!
   - Ведь я говорил то, что сам слышал. Я сам не знал, что выйдет обман.
   - Кто же, по-твоему, все это придумал?
   - Коо! - ответил Таграй. - Отец сказал мне, что слышал это от Тнанатвань. Я пошел к ней, она послала меня к Ренто. Шесть человек я обошел, и все говорили одно и то же. Дошел до нашего шамана, и там след потерялся. Он не захотел со мной разговаривать. Все равно как в пургу следы зверя пропадают.
   - Может быть, Таграй, это шаман всех обманул?
   Таграй помолчал, а потом сказал:
   - Коо! Я думаю, обман родился у него в яранге. Отец тоже так думает.
   Давно собирались мы создать кооператив в этом стойбище. Был удобный предлог для поездки.
   На следующий день все жители стойбища собрались обсуждать вопрос о "торгующей яранге". Позвали и шамана.
   - Укажи, старик, человека, от которого ты слышал о летающей шкуне, спросили его.
   Старик опешил.
   - Ну, говори, говори. Ты ведь шаман. Не для торговых разговоров пригласили мы тебя на собрание. Скажи, от кого пошел этот обман?
   - Я слышал от дальнего охотника. Он кочует со стадами оленей, - сказал шаман.
   - Все равно назови его имя. Мы съездим к нему, чтобы спросить его о том же.
   Шаман молчит. Чукчи переглядываются.
   - Ну, кто же тот дальний охотник?
   - Я скажу. Только не ездите к нему. Слух этот я видел во сне. Был ясный, хороший сон. Я тогда сказал об этом одному нашему охотнику. Только я не говорил, что это сон.
   - Значит, ты обманул весь народ?
   Шаман молчит, покуривая трубку.
   - Если еще раз выдумаешь подобное, мы будем тебя судить при всем народе.
   Шаман молчит.
   И снова пошел слух по берегу о том, как обманул шаман весь чукотский народ.
   ВЕСНА
   Наступила весна. Она пришла неожиданно, вдруг. Еще вчера мела пурга, а сегодня радостно светит большое солнце. Евражки пробудились после долгой зимней спячки и теперь быстро перебегают с места на место. На склонах гор перекликаются птицы, возвратившиеся из далеких стран.
   Ученики остро переживают это время года. Их трудно удержать в школе. По окончании классных занятий они шумной ватагой носятся по улице.
   Они бегают за птичками и стреляют в них из пращи. Вот один из них ползком на животе подкрался к птичке и ловким ударом ранил ее камешком.
   - Зачем же ты подшиб птичку?
   - А я учусь стрелять.
   - Учиться стрелять можно и в банку.
   - Банка не живая, а птичка живая. В нее лучше стрелять - она бегает.
   - А разве тебе не жалко ее?
   - Жалко, но мы ее будем лечить.
   Птичку несут в школу. У нее переломана нога. Сейчас же отыскиваются "доктора". Раненая птичка живет в школе. У нее очень много всевозможной пищи, но она не клюет. Она печально глядит на ребят. Ребята озабочены.
   - Нельзя убивать птичку. Зачем? Разве она приносит вред? - говорит Таграй.
   - А тюлень, морж?.. Они тоже не приносят вреда человеку. Почему же их убивают? - вступает в разговор Алихан.
   - Без них мы не можем жить. А что мы будем есть, если их не убивать? Умрем тогда. Вот утки - те большие, в них мяса много. Их можно убивать. А маленькая птичка - что за еда?
   * * *
   Какое неравномерное распределение лучей солнца! То не было его совсем, а теперь оно светит, не щадя своей энергии. Резко изменилась жизнь. Но снег продолжает лежать. Он стал ослепительно блестящим и больно режет глаза. Все школьники получили в больнице очки-консервы. Без очков нельзя быть на улице продолжительное время. Яркий солнечный свет, блеск снега ослепляют человека. Но слепота носит временный характер. Как только человек теряет зрение, его сажают в темное место или завязывают ему глаза. Через несколько дней зрение восстанавливается.
   Наши школьники в больших роговых очках с дымчатыми стеклами стали неузнаваемы. Комично выглядит в них какой-нибудь карапуз. Доктор прозвал учеников "профессорами". Эти "профессора" так неугомонно носились по улице, что консервам ежеминутно угрожала опасность разбиться вдребезги. Детям очень нравятся очки; дома, в ярангах, очки доставались только взрослым охотникам.
   Южные ветры взломали лед и отогнали его от берега. Ребята все на берегу. Они вытаскивают из воды листья морской капусты и тут же едят ее. Они наслаждаются ими, как на Большой Земле первым огурцом.
   Но вот Рультынкеу сквозь дымчатые очки разглядел в воде стаю рыбок. Он быстро снимает очки и зорко следит за резвыми рыбками. Схватив камешек, он ловко запустил его в стайку, но удар не достиг цели.
   - Рыба, рыба! - кричит он.
   Вокруг него собираются школьники.
   С шумом врываются ученики в школу.
   - Очень много рыбы, а поймать нечем!
   На счастье, у нашего запасливого завхоза оказывается весь нужный материал. С увлечением ребята принялись за работу. Школьный зал превратился в мастерскую рыболовецкой артели. Конусообразная сетка из толстых ниток или тонких ремешков натягивается на деревянный или железный обруч около сорока сантиметров в диаметре. Все это нехитрое сооружение привязывается к длинному ремню, и получается черпачок. Часа через два "орудия лова" готовы. Восемь черпаков! Восемь счастливчиков сейчас покажут свое искусство! Черпаки получают без пререканий наиболее искусные ловцы.
   Стоя на обломках льдины, школьники забрасывают черпаки в воду и сразу же вытаскивают обратно. И каждый раз пять - десять рыбок, а то и полный черпак! Оказалось, и сноровки никакой не нужно для этой ловли. К вечеру весь берег был завален рыбой. Около каждого рыболова лежали груды темной рыбешки - наваги. Увозить рыбу до конца лова не разрешалось. Нужно было узнать, чья же куча рыбы окажется больше.
   Маленький Рультынкеу напал на хорошее место. Пот катился с него градом, видно было, что он страшно устал, но ни своего черпака, ни своего места никому не хотел уступить. Рультынкеу - герой дня. Около него стоял улыбающийся Лятуге, а в сторонке - нарта с двумя огромными корзинами.
   Наконец Рультынкеу позволил Лятуге увезти рыбу. Ее оказалось так много, что к одному Рультынкеу Лятуге приезжал три раза. Школьники завалили культбазу рыбой. Рыбой питались в больнице, все жители культбазы и даже собаки.
   На следующий день рыбы было еще больше, и мы не знали, куда ее девать. А на третий день она ушла к другим берегам.
   Ребята успокоились.
   "АТТАВ ЯРАГТЫ"
   Солнце вступило в решительную борьбу с полярной зимой. Снег днем таял, но как только солнце опускалось к горизонту, он замерзал. Образовывалась твердая кора, которая свободно выдерживала груженую нарту. По такому снегу нарта проходила, не оставляя следа. Теперь охотники выходят на охоту только ночью, во время заморозков.
   Наши школьники окончательно потеряли способность учиться. Они только и разговаривают о ярангах, об охоте, о моржовом промысле.
   Южнее промысел уже шел полным ходом. Оттуда присылали в школу свежее моржовое мясо. Но это не радовало детей. Мясо особенно вкусно, когда ты сам участвуешь в охоте.
   Всюду слышались детские голоса:
   - Аттав ярагты!*
   [Аттав ярагты! - домой!]
   Школьники собирались домой.
   Наступал май. Ученики уже знали, что Первое мая - праздник трудящихся всей Советской страны, но представляли себе его еще не совсем ясно. За один год все понять было трудно. Как только мысль переносилась на Большую Землю таньгов, в голове получалась путаница. Слишком много нужно было освоить необычного, невиданного.
   Не понимали и взрослые чукчи значения Первого мая.
   "Наверно, на всей земле скоро встретятся дети со своими родителями. Должно быть, это вот и есть праздник", - думали они.
   В переполненном школьном зале торжественное первомайское заседание.
   Старики, старухи, молодежь - все в меховых одеждах. Среди них в синих костюмах - школьники. Их глаза полны счастья. Скоро домой! Но вот русский стал говорить. Все слушают рассказ о революции в нашей стране, о Первом мая. Еще никогда не приходилось чукчам слышать такое.
   Русский долго рассказывал. В зале жарко. Мужчины стали сбрасывать меховые кухлянки. Они аккуратно складывали их на коленях, оставаясь голыми. На некоторых были уже и рубашки, - то было влияние детей, влияние школы.
   Много вопросов задавали рассказчику-докладчику. Даже женщина чукчанка, которой "неприлично" подавать голос там, где разговаривают мужчины, встает и начинает говорить.
   - Почему не стало за последний год граненых иголок, а привозят нам круглые? - спрашивает она. - Они что, умерли?
   Вопрос кажется смешным. На первомайском празднике - и вдруг об иголках!
   На самом деле вопрос этот для женщин очень серьезный. Сшивать моржовую кожу круглой иглой почти невозможно.
   Встает чукча. Он высокого роста. Рубашка сшита неумелой рукой, висит на нем.
   - Пустое говорит женщина. Иголки мы сами напильником сделаем. Вот праздник - непонятный! Как может праздник строить жизнь, строить школы, привозить нам хорошие вельботы! Праздник - разве торговый человек?
   И опять русский рассказывает о том, что этот праздник помог изменить жизнь к лучшему. Праздник Первое мая подготовил, ускорил революцию. А революция меняет, переделывает жизнь.
   - Этот праздник - товарищ революции, помощник революции, - подает голос наша Рольчина.
   Кончился "большой разговор", и дети выступили со своими песнями, рассказами, декламацией. Они внесли смущение и радость в сердца родителей. Особенно сильное впечатление произвела русская пляска двух малышей. Чукчи повскакали с мест, а некоторые забрались с ногами на скамьи.
   - Какомэй, какомэй! Все равно как в кино! - слышались удивленные голоса.
   И действительно, необычное творилось на берегах Берингова моря. Советская власть строила здесь, на этих пустынных, холодных землях, счастливую, радостную жизнь. Сколько навыков, сколько впечатлений, сколько знаний получили дети за истекший учебный год! Никогда еще до сих пор представления охотников не выходили за пределы окружающей их действительности. Теперь дети, а с ними и родители, разговаривали о Большой Земле, до того совершенно им неведомой.
   Ученики разъехались на лето по домам. За этот короткий учебный год они усвоили много культурных навыков. В школе они привыкли умываться, носить белье. В факториях возник большой спрос на умывальники, полотенца. В ярангах появились тазики, мыльницы. Чукчанки начали стирать белье.
   Долгие вечера, все свободное время ученики проводили за книгой. Около них собирались взрослые, обучаясь грамоте. Весь чукотский народ начал учиться.
   Часто, желая доставить удовольствие своим детям, родители отправлялись на байдаре в ближайшие стойбища, чтобы отвезти письмо соседнему мальчугану.
   Взрослый и серьезный охотник, поработав веслами круглый день, выходил на берег и торжественно заявлял:
   - Привез письмо от сына к товарищу.
   Байдарная почта очень увлекала и детей и взрослых. Каждая проходившая байдара обязательно привозила письма. Сколько радости было, когда возвращался отец и привозил сыну короткий ответ! Маленькие дети разговаривали по бумажке, не видя друг друга.
   "ОСИРОТЕВШИЕ"
   Закончен один учебный год, полный всевозможных волнений, неожиданностей и радостей. Ученики уехали по ярангам на все лето, и культбаза опустела. Тихо в школе.
   В учительскую вошла Таня.
   - Что же мы теперь будем делать? Скучно стало!
   - Поедем на гусей охотиться в Мечигменскую тундру. Сколько там гусей бывает! Все данные об охоте уже собраны, - усмехаясь, говорит Володя.
   - А знаете, товарищи, я бы предложила сейчас же, вслед за учениками, поехать в стойбища. Интересно на них там взглянуть. Моржовая охота началась. Вероятно, они с таким восторгом суетятся около охотничьих вельботов! Поедемте! - предлагает Таня.
   Предложение Тани всеми охотно принимается. Нам сразу же скучно стало без учеников, и мы с удовольствием отказываемся от охоты на гусей и едем вслед за ребятами в их стойбища.
   Мы спускаем свой моторный вельбот и направляемся к чукчам. Нас догоняет, семеня ногами, Модест Леонидович.
   - Стойте, стойте! - кричит он. - Куда вы?
   - К чукчам в гости, - отвечает Таня.
   - Послушайте, друзья мои! Вы же нарушаете все мои планы. Ведь по случаю окончания учебного года сегодня я устраиваю ужин в домашней обстановке.
   - Если бы, Модест Леонидович, у вас к ужину нашлось что-нибудь выпить... - подает из вельбота голос учитель.
   - Есть! - радостно перебивает Модест Леонидович и, разводя руками, добавляет: - У меня, у доктора, да чтобы не было? Где это видано? Я даже для Тани легонькую клюквенную сделал.
   Таня смеется и говорит:
   - Тогда обязательно приедем к ужину, Модест Леонидович. Вечером приедем.
   Наш вельбот тронулся. Хорошее, спокойное море. Солнце ярко светит и даже немного пригревает. Оно, впрочем, ночью уже мешает спать. В комнатах у нас висят на окнах суконные шторы, мы делаем сами искусственную ночь.
   С моря доносятся ружейные залпы. Охота на моржа в разгаре. Шумит мотор, и мы быстро приближаемся к чукотскому селению.
   Вон уже видно, как одна бригада охотников выгружает с байдары моржа. На берегу толпится много людей.
   Женщины с засученными рукавами быстро разделывают зверя; молодые парни таскают мясо в погреба. Собаки лениво поглядывают на окровавленные куски мяса и сидят смирно, не рвут кусков из рук: они сыты. На берегу веселый говор, смех, но учеников не видно.
   Наш вельбот остановился у берега. Чукчи спешат к нам навстречу. Вслед за ними, опираясь на костыль, идет старик; на голове у него форменная капитанская фуражка. День теплый, но старик одет в меховую кухлянку. Он пробирается к нам и радостно кричит:
   - Какомэй! Вы приехали?
   "Капитаном" оказался старик Тнаыргын.
   - Тнаыргын, а где ученики? - спросила Таня.
   Старик молча показал рукой на море.
   - Уехали, Таня-кай. На вельботах, на байдарах уехали. Все уехали. Никто не остался на земле. Большие стали они. Смотри, как растут! Не заметишь, как волос на голове растет, а вот как они растут - я вижу. Каждый день растут, - словоохотливо говорит Тнаыргын.
   Мы прошли немного в сторону и остановились около туши моржа.
   - Садитесь, - пригласил Тнаыргын, - садитесь на моржа, чистый он. В море все чисто. Только подальше от головы: кровь там.
   Тнаыргын снял фуражку и, разглядывая ее, сказал:
   - Капитан подарил мне. Прошлым летом.
   - Какие новости, Тнаыргын? Как жизнь?
   Старик осторожно надел фуражку и, показывая на подходивший вельбот с охотниками, ответил:
   - Смотри. Смотри сам. Разве это жизнь? Прогулка это. Раньше наши люди все лето работали на веслах. А теперь что? Сидят в лодке, покуривают. Ульвургын мотором их везет, а они постреливают. Боюсь я, сила из рук уйдет.
   К берегу подошел вельбот. С него спрыгнул на гальку восторженный Ульвургын. Увидя нас, он крикнул:
   - Какомэй! Теперь, думал, спокойно работать я могу, а вы опять приехали мешать! - и он громко расхохотался.
   На вельботе Ульвургына сидит Таграй и как будто не замечает нас.
   Ульвургын здоровается с нами и потихоньку говорит, показывая на Таграя:
   - Боится, не за учениками ли вы приехали опять.
   - Живой вот я, - вмешивается Тнаыргын. - А раньше давно был бы там. Старик показал на небо и провел пальцем по шее, напоминая о "веретьхыр-гыне" - обычае удушения стариков. - Теперь мяса много, еды хватает. Можно смотреть на жизнь. А когда умру я, ты, Ульвургын, пристегни его к моей смертной одежде, - закончил он, показывая пальцем на грудь.
   На кухлянке старика Тнаыргына в ворсинках оленьей шерсти виднелся маленький круглый значок с изображением Ленина на эмали.
   Поздно вечером мы вернулись домой. Нас встретил Модест Леонидович.
   - Ну, друзья мои, прошу вас принарядиться и пожаловать ко мне на ужин.
   Огромная комната доктора была уютно прибрана. На столе приборы на двенадцать персон. Около каждого прибора - медицинские банки, которые должны заменить бокалы.
   У Модеста Леонидовича праздничное настроение. На нем хороший костюм, исключительной белизны сорочка и какой-то яркий галстук.
   - О, Модест Леонидович, как вы нарядились! - восторженно говорит Таня.
   - Люблю, знаете ли, Танечка, изредка позволить себе это удовольствие. Проходите, проходите, - приглашает он ее.
   - Лампа! Модест Леонидович, зачем это?
   - А что же за вечеринка, когда тебе в тарелку залезает целое солнце?! Вот я специально задрапировал все окна и свою "молнию" зажег.
   У доктора в этом "вечернем" освещении было так хорошо, что наш учитель Володя Евгеньев, явившись в нерпичьих штанах, почувствовал некоторую неловкость.
   - Подождите немного, - сказал доктор. - Сейчас еще два гостя явятся.
   - Да, кажется, все собрались, Модест Леонидович, - сказал учитель.
   В комнату вошли Чими и Лятуге.
   - Вот это да! Какомэй! - воскликнула Таня. - Это, конечно, дело ваших рук, Модест Леонидович?!
   - Безусловно! А что, плохо? Я их уговорил купить в фактории костюмы. Полюбуйтесь теперь на них.
   Два молодых чукотских парня - больничный сторож Чими и школьный сторож Лятуге - стояли в костюмах и при галстуках. Они застенчиво посматривали на нашу компанию и чувствовали себя не очень уверенно. Модест Леонидович взял их под руки и повел к столу. Лятуге улыбался и что-то радостно мычал.
   Все сели за стол.
   - Ну вот, друзья мои, теперь давайте поднимем бокалы! - высоко держа медицинскую банку, сказал доктор. - Я предлагаю выпить за хороший, честный, способный чукотский народ!
   - И за настоящую дружбу, - добавила Таня.
   КНИГА ВТОРАЯ
   СПУСТЯ ШЕСТЬ ЛЕТ
   ВСТРЕЧА
   На палубе было сыро и безлюдно. Стоял густой туман, и пароход "Ангарстрой" через каждые две-три минуты давал продолжительные гудки. Он шел средним ходом, опасаясь столкнуться с китобойными судами, плававшими в Беринговом море.
   Из полуоткрытого иллюминатора кают-компании доносились звуки музыки и веселые голоса полярников. Я собрался было уже присоединиться к ним, как неожиданно около меня, словно привидение, выросла фигура учителя математики Николая Павловича.
   Он молча остановился и, задрав голову, щурясь на лампочку, светившую с грот-мачты, казалось, ловил что-то носом.
   - Чих не состоялся, - сказал он наконец с досадой. Помолчав немного, добавил: - Неприятно, когда хочешь чихнуть и не получается.
   Слегка поеживаясь, Николай Павлович кутался в демисезонное пальто, втягивая шею в небольшой поднятый воротник.
   - Здесь, пожалуй, прочихаешь все три года. Ну и погодка! Это что, господствующая?
   - Бывает лучше, - ответил я, разглядывая учителя.
   Николаю Павловичу было лет тридцать пять. Внутренне благодушный человек, он с виду казался немного угрюмым и чем-то недовольным. Последние десять лет Николай Павлович безвыездно проработал в средней школе на острове Сахалине. Несмотря на то, что Николай Павлович был физически крепким человеком и здоровью его можно было позавидовать, он получал уже персональную пенсию.
   - Старик уже. Выслугу лет имею, - часто говорил он. - На материке, так называл он землю, расположенную на запад от Владивостока, - пенсию давали за двадцать пять лет работы. У нас на Севере коэффициент: два с половиной. Десять лет отслужил - и... пенсия.
   И когда интересовались этим коэффициентом, Николай Павлович охотно разъяснял закон о льготах для работников Севера.
   С Сахалина Николай Павлович выезжал на материк только один раз за все десять лет.
   Будучи во Владивостоке, он встретился в наробразе с учительницей, работавшей на Чукотке. Она так увлекательно рассказывала об этом отдаленном крае, что Николай Павлович, не задумываясь, "изменил" Сахалину и теперь ехал на три года в чукотскую среднюю школу.
   - Хе-хе-хе! - как-то действительно по-стариковски усмехнулся он. - Из огня да в полымя. А я читал, что Молоков летал здесь по четыре раза в день к лагерю Шмидта. Здесь ходить-то - нос разобьешь...
   На боку учителя висел бинокль, на животе - "лейка". И это его вооружение в такой туманище вызывало усмешку.
   - Погодка называется! Ни поглядеть, ни заснять, - словно угадав мою мысль, мрачно проговорил Николай Павлович. - А ведь по времени - полдень.
   "Ангарстрой" с хрипом продолжительно загудел, и Николай Павлович смолк, прикрываясь от брызг из парового гудка.
   - У, дьявол! Плюется, как верблюд!
   Николай Павлович прижался к стене кают-компании и заглянул через толстое стекло иллюминатора.
   - Эти полярники в щепки разобьют наше пианино. С раннего утра и до поздней ночи фокстротят. Запереть бы на ключ, - недовольно пробурчал он, а то ведь в школу привезем один ящик без клавишей.
   Стирая ладонью влагу со стекла, он пристально смотрит на танцующие пары.
   - И Татьяны нашей что-то не видно. А тоже любит потанцевать!
   Оторвавшись от стекла, Николай Павлович говорит мне:
   - Вы знаете, впервые встречаю такую естественницу. Фокстрот больше к лицу словесникам.
   - Ну, Николай Павлович, вероятно, это у вас только, на Сахалине! В центральной полосе не только естественники, но и математики все танцуют!
   - И независимо от возраста?
   - Да.
   - А на Чукотке?
   - На Чукотке - как в Москве.
   Николай Павлович улыбнулся и, помолчав немного, сказал:
   - И, знаете, ей идет танцевать. Хотя и невысока, но... что называется: не ладно скроена, да крепко сшита.
   Поправив на себе бинокль и "лейку", Николай Павлович вздохнул и предложил спуститься к нему в каюту, сыграть партию в шахматы.
   Высоко на мачте мерцает свет. Осторожно шагая, мы пробираемся к каютам. Около кормы стоит человек, свесив голову через фальшборт. Подойдя ближе, мы узнаем нашу естественницу Татьяну Николаевну Вдовину.
   - Что вы здесь стоите? Уж не морская ли болезнь при абсолютном штиле? - спросил Николай Павлович.
   - Ужасно досадно! - порывисто выпрямившись, проговорила она. - Так хочется посмотреть берег! Ведь несколько лет тому назад я прошла вдоль него пешком. Сколько неизгладимых впечатлений! Как сейчас помню: под конец пути меня довез на нарте малюсенький такой мальчонок Таграй.
   Она помолчала немного.
   - И вот теперь до того хочется взглянуть на эти места, что словами и не передать! Родными кажутся они мне. А туман все затянул.
   - Позвольте, позвольте, дорогая Татьяна Николаевна! - сказал учитель. - Насколько я понимаю в географии, вы по этому борту своих родных мест не увидите даже в ясный солнечный день. По крайней мере не раньше светопреставления.
   - Как? - удивленно спросила Татьяна Николаевна, и вдруг, звонко расхохотавшись, она сказала: - Правильно, правильно, Николай Павлович! По эту сторону - американский берег. Я ошиблась.
   - Вот тебе и бывалый человек! А я-то еще с Владивостока преклонялся перед вашим авторитетом, - шутливо заметил Николай Павлович. - Впрочем, вы же не географ! Вам простительно.
   - Давайте перейдем на левый борт. Кажется, туман начинает рассеиваться, - предложила Татьяна Николаевна.
   Учительница Татьяна Николаевна Вдовина только в этом году окончила Ленинградский пединститут имени Герцена. Она возвращалась в чукотскую школу, где пять лет тому назад, еще до института, впервые начала свою трудовую жизнь.
   Тогда, восемнадцатилетней девушкой, ее направила в чукотскую школу комсомольская организация. В то время она мечтала совсем о другом. Но, проработав среди чукчей два года, искренне полюбила этот народ и больше не жалела, что попала на Север. Теперь Татьяна Николаевна, получив высшее образование, сама стремилась сюда.
   Одетая в замшевый шлем и темно-коричневое кожаное пальто, Татьяна Николаевна по внешнему, несколько боевому виду скорей напоминала летчицу, чем учительницу. В серьезных карих глазах ее проскальзывало не то добродушие, не то насмешливость.
   Спотыкаясь о доски, сложенные на палубе, мы пробираемся к левому борту.
   - Татьяна Николаевна, неужели вы едете сюда как домой? - спросил Николай Павлович.
   - А вы думаете - как в ссылку? - иронически сказала она. - Правда, герценовцев с распростертыми объятиями принимают даже в лучших столичных школах. А меня вот тянет сюда. Могу совершенно чистосердечно заявить: еду как к родным.
   - А я, знаете, Татьяна Николаевна, как погляжу на эту слякоть, так под ложечкой что-то гложет. И это несмотря на то, что я сам прожил долго в таких условиях.