Семушкин Тихон. Чукотка

   Мы захватили продовольствие, сколько могли нести на себе, и палатку. Эскимосы напились чаю и стали грузиться в вельбот. Молодой эскимос-моторист готовил свою машину. Его движения были медленны, расчетливы, отношение к мотору - любовное, бережное.
   По зеркальной глади бухты вельбот плавно отошел от борта корабля. С капитанского мостика старпом прокричал нам в рупор:
   - До свидания, робинзоны! До будущего года!
   У нашего комсомольца-учителя в кармане оказался спортивный свисток, и Володя, стоя в вельботе, дал "салют" отправления. В ответ на этот, казалось, плачущий голосок проревела "Астрахань", и гул ее громким эхом прокатился в чукотских горах.
   Пароход скрылся за мысом. Оборвалась связь с Большой Землей.
   НА КУЛЬТБАЗУ
   Вельбот быстро идет вдоль гранитных обрывистых берегов Чукотской земли.
   Моторист чутко прислушивается к рокоту своей машины. Он умело обращается с мотором.
   - Машина послушна, как хорошая собака-вожак, - торжествующе говорит моторист.
   - Матлю, откуда у вас вельбот, да еще с мотором? Мы думали, что эскимосы ездят на плоскодонных байдарках, обтянутых моржовой кожей, сказал Володя, внимательно следивший за эскимосским мотористом.
   - Мотор недавно. А байдарки тоже есть. Вельбот еще не у всех есть, а только в артели. Все будем артель, у всех будет вельбот, - говорит Матлю, сидя у руля.
   Он передает руль другому эскимосу, а сам пробирается к нашей группе. В своих мягких торбазах Матлю шагает прямо по людям - так тесно.
   - Моржи сюда приходят летом, - рассказывает он, - когда ветры дуют с берега, южные ветры. Тогда льды уходят на север и появляется много чистой воды. Далеко в море на моржовых байдарках выходить нельзя: задует ветер, обратно не успеешь выгрести. За короткое лето много моржей на байдарках не набьешь. Раньше охотники по льду далеко уходили за тюленями. Голод заставлял. Иногда возвращались с добычей, а иногда пропадали совсем. В неудачливые годы люди голодали, в ярангах не было мяса и жира. Нам вельботы очень нужны. Теперь эскимосы живут хорошо.
   После этого Матлю рассказал, как в 1927 году здесь собрался первый съезд Советов. Съехались делегаты из всех сорока семи советов.
   Все делегаты были неграмотные. Самые дальние были с мыса Шелагского. Люди проехали на собаках туда и обратно две тысячи четыреста километров. Ехать нужно было более пятидесяти дней, и самое главное - не ошибиться, не приехать, когда съезд кончится. Почти за год предупреждали делегатов о съезде Советов.
   Я вспомнил, какая невероятная организационная работа потребовалась, чтобы провести этот съезд! Чтобы выбрать и проинструктировать делегатов, приходилось месяцами объезжать все эти колоссальные пространства Чукотской земли.
   Календаря - в нашем смысле - у чукчей не было. Нужно было придумать, как отметить день, в который надо собраться на съезд в Уэлене. Впервые чукчи узнали, что один месяц содержит тридцать дней, а другой - тридцать один. О самом маленьком - феврале - пока не было речи, чтобы не внести путаницы во времяисчисление.
   Чтобы не пропустить съезд, делегаты нарезали на палке зарубки. Когда набиралось тридцать зарубок, они брали другую палку, и когда было девять палок и на десятой двадцать зарубок - делегат знал, что в этот день начнется "праздник говоренья". Так чукчи и эскимосы назвали съезд Советов.
   С вечера они готовили алыки*, моржовое мясо и наутро выезжали за сотни километров - в Уэлен.
   [Алык - собачья упряжь.]
   Ничто не могло послужить препятствием: ни расстояние, ни пурга, ни отсутствие в иных местах корма для собак. Впервые в истории этого народа собаки везли своих хозяев по такому важному делу: обсуждать и самим строить жизнь. Делегаты приехали на съезд все как один.
   Долго и охотно рассказывал Матлю о первом съезде Советов, положившем начало новой, советской жизни на Чукотской земле.
   - Вот о моржовой охоте тогда и был вопрос. Съезд решил обзавестись моторными вельботами, - закончил Матлю свой рассказ.
   От Матлю мы узнали, что на побережье организована сеть пушных факторий АКО*: в Чаунской губе, на мысе Северном*, в бухте Провидения, на мысе Сердце-Камень, в бухте Преображения, в заливе Креста; строится новая фактория на культбазе в заливе Лаврентия.
   [АКО - Акционерное камчатское общество.]
   [Мыс Северный - ныне мыс Шмидта.]
   Пушные фактории - это полярные государственные магазины, куда пароход привозит товары и продукты только один раз в год. Однако в факториях можно достать все, начиная от дагестанских консервированных фруктов и кончая рульмотором. Государственные магазины вытеснили скупщиков-спекулянтов.
   - Другая стала жизнь у нас. Все равно - ночь кончилась и начался день. Теперь перестали обманывать охотников. Советская власть запретила, категорически сказал Матлю, как человек, имеющий прямое отношение к этой власти.
   В разговоре мы не заметили, как миновали отвесные скалы. Вдали под склоном горы показалось чукотское стойбище. Вельбот шел уже вдоль пологого берега. На пути стали попадаться льдины, и эскимосы решили повернуть обратно.
   Высадившись на берег, мы распрощались с ними и направились дальше пешком.
   Прошли шагов триста, как вдруг услышали крик:
   - Э-гей! Э-гей!
   Размахивая торбазами, нас догонял молодой эскимос.
   Парень подбежал, запыхавшись. Подавая нашей учительнице торбаза и показывая на ее европейскую обувь, он сказал:
   - Наши женщины на вельботе... Пешком ты плохо!
   Действительно, по морской гальке очень тяжело ходить в нашей обуви, и эскимосские женщины решили помочь учительнице. Одна эскимоска сняла с себя торбаза и послала ей.
   Таня до крайности растрогалась таким неожиданным вниманием со стороны эскимоски. Она села на гальку и, быстро сняв свои ботинки, вручила их эскимосу.
   - А эти отдай ей.
   Вскоре мы подошли к стойбищу. Здесь стояли три шатрообразные яранги, затерянные среди широкого простора. По одну сторону - море, уже закрытое льдами, по другую - серая, мокрая тундра.
   - Совсем иной мир, - думает вслух наша Таня. - Окраина мира.
   Она идет по берегу моря; легкий ветерок шевелит ее вьющиеся каштановые волосы; карие глаза задумчиво смотрят на совершенно необычную для нее северную природу; за спиной рюкзак, в руках - синий берет. Что думает эта девушка, глядя на голую и, кажется ей, безжизненную землю? Неприглядная картина. Но Таня храбрится и бодрой поступью шагает в новой обуви, придуманной в этой стране.
   Из стойбища донеслись крики:
   - Таньгыт, таньгыт пыкиргыт!*
   [Белолицые, белолицые пришли!]
   Неприветливо встретила нас стая псов.
   - Сколько собак! - восторженно вскрикнула Таня.
   Здесь, на стыке моря с тундрой, живут охотники на морского зверя и пушистого песца.
   Все жители выбежали из своих жилищ.
   По-русски никто не говорит, и разговор вести приходится мне.
   Наступают сумерки. Тянет легкий норд, становится холодно. Мы разбили на берегу моря свою палатку, накачали примус и, сидя на корточках, ждем горячего чая. Всем не столько хочется пить, сколько обогреться.
   Я предлагаю пойти к чукчам в ярангу, но товарищи мнутся: их пугает грязь, духота и запах тюленьего жира.
   За свои прежние зимовки я свыкся с чукотским бытом и теперь стараюсь воздействовать на товарищей. В качестве аргумента привожу, что в таких ярангах останавливался даже сам Амундсен.
   - Когда же он приезжал сюда? - спросила Таня.
   - Когда на своей шкуне [так в книге] "Мод" с дрейфом хотел достичь Северного полюса. В те годы, когда "Мод" вмерзала в лед недалеко от берега, Амундсен путешествовал на собаках по чукотским стойбищам. Любопытно, что он возил с собой на нарте даже баню.
   - Что же это за баня, которую можно возить на чукотской нарте? удивленно спросил скептически настроенный Володя.
   - Баня эта особой конструкции. Она весила не более шести килограммов и состояла из жердей и парусины. Этот разборный парусиновый ящик около задней стенки имел скамейку с отверстием для кастрюли. Под кастрюлю ставился примус, вода закипала, скоплялся пар, и в ящике получалась парильня. Баню Амундсен устанавливал в сенцах яранги. Вымывшись в тазике, он перебегал в теплый полог.
   - Стоит мыться в бане, чтобы сейчас же лезть в грязный полог! неодобрительно отнесясь к затее Амундсена, сказал опять Володя.
   - Ну что же? Последуем примеру Амундсена? Пошли в ярангу?
   - Нет, мы как-нибудь переночуем в палатке!
   - Конечно, в палатках здесь ночуют иногда и зимой, в пургу. Но ведь это при наличии теплой одежды, меховых кукулей*, а ведь у нас нет ничего.
   [Кукуль - спальный меховой мешок.]
   - Не уговаривай, отказываемся.
   Вслед за мной, вероятно из любопытства, Владимир подошел к яранге. Он сморщил нос и повернул обратно.
   Хозяева, как и все здешние люди, были гостеприимны. Чукчанка принесла из сеней совершенно новую оленью шкуру и разостлала на самом почетном месте. Она всячески старалась угодить мне.
   Чукотская яранга представляет собой холодный шатер, построенный из жердей, обтянутых парусиной, моржовыми или оленьими шкурами, в зависимости от времени года. Наиболее дорогая покрышка - парусина и оленьи шкуры употребляется в зимнее время, и только в бедных хозяйствах круглый год пользуются моржовой кожей.
   Внутри яранга разделена на сени и жилую часть - меховой полог. В пологе постоянно горит в специальных плошках нерпичий жир. Хозяйка умело регулирует палочкой огонь, и копоти почти не бывает. Благодаря этим жирникам в пологе тепло и достаточно светло.
   Семья в яранге, где я расположился, состояла из пяти человек. Кроме того, собрались гости из других яранг послушать новости. В меховом пологе было тесно - не повернуться.
   Расположившись на шкурах около жирника, начинаю рассказывать о людях, которые разместились в палатке, и что именно мы собираемся делать на культбазе. Чукчи недоумевающе переспрашивают друг друга о том, что говорит "белолицый".
   - Почему же те таньги не хотят идти к нам? Ведь там у них холодно! Особенно жалко девушку. Она совсем молода, и не в привычке у нее дружить с холодом. Лицо ее просит тепла, - говорит хозяин яранги.
   - Думаю, что они придут, - отвечаю я.
   - Почему сразу не пришли? Ведь у нас три яранги. Можно всех разместить.
   - Они не привыкли к такому жилищу, как ваша яранга. Они привыкли входить в жилое помещение через дверь, а здесь надо вползать на четвереньках. Кроме того, в пологе тяжелый, спертый воздух. У таньгов начинает от этого сердце сильно стучать, - говорю я и начинаю беседу о гигиене, о поддержании чистоты в жилище.
   В то же время я думаю: насколько это неубедительно даже для меня самого! В самом деле: в пологе жарко, люди сидят почти голые; чтобы выйти на улицу, надо надевать меховую кухлянку, меховые штаны, меховые торбаза, и думается мне, что преподавание мелких правил гигиены, приличий и эстетики ничего не стоит в здешних условиях. Надо ломать и перестраивать жизнь самым радикальным способом. Надо переселять чукчей из яранг в дома.
   Я вышел из яранги и отправился к палатке.
   Вокруг нее в ночной тиши таньги плясали "танец диких". Они прыгали с ноги на ногу и хлопали рука об руку. Издали эти прыгающие силуэты напоминали танцующих шаманов.
   - У-ух! Чертовски холодно! - подскакивая на одной ноге, говорит Владимир.
   - Да неужели? - со смехом спрашиваю я. - А мне ничего, хорошо.
   Я вошел в палатку. В углу, около потухшего примуса, втянув шею в пальто, сидит Таня. Она мерзнет и дремлет.
   - Бросьте вы танцевать, товарищи! Дотанцуетесь до воспаления легких! Ведь до культбазовского врача и медикаментов еще сто сорок километров. Из двух зол всегда выбирают меньшее, - уговариваю я своих спутников.
   - А там как? Хорошо? - спрашивают они, и чувствуется, что они уже колеблются.
   - Благодать! Тепло и светло.
   - Ну вот что, ребятки! - заговорил предрика, глядя на учительницу. Приказываю ликвидировать палатку. Айда все по ярангам!
   Вскоре чукотский меховой полог заполнили "белолицые".
   - Да, тут действительно не так уж плохо! - говорит намерзшаяся учительница, присаживаясь к столику, на котором уже приготовлен чай.
   - Конечно, неплохо, когда принюхаешься, - ворчливо сказал Володя.
   Утром сквозь густые, тяжелые облака показалось мутное солнце. Мы двинулись в путь. Настроение стало лучше. Дальше все пошло хорошо. Едва только входили в селение, таньги наперебой лезли в меховой полог и располагались на оленьих шкурах.
   Так пробирались мы шесть дней - где пешком, где и на нартах - по тундре, еще не покрытой снегом. За эти шесть дней мы прошли сто пятьдесят километров.
   Последнее чукотское селение было в тридцати километрах от культбазы. Чукчи сообщили нам, что на кульбач очень много таньгов и много понастроено белых яранг, то есть домов.
   Остаток пути решено было осилить сразу, за один переход. Распределили продукты. Здесь обнаружилась "хитрость" предрика Пономарева. Оказалось, что у него во фляжке, с которой он не расставался даже во время сна, была не вода, а самый настоящий ямайский ром! Он умышленно скрывал его, сохраняя на крайний случай. Разумеется, как только это стало известно, мы сейчас же разгрузили его от излишней тяжести. Даже Таня приняла в этом деле участие. Она, впрочем, клялась, что спиртное пробует впервые в жизни.
   Отсюда на культбазу два пути: кратчайший - через горы, и другой, несколько длиннее, - вдоль Берингова моря. Таня под конец пути устала и отказалась идти через горы.
   Наша экспедиция разбилась на две группы. Вся мужская часть, за исключением меня, направилась в сопровождении чукчи-проводника по кратчайшему пути, через горы. Мы с учительницей пошли вдоль берега моря.
   Мы долго идем по морской гальке. Ноги утопают в мелких камешках; шагать тяжело, и только там, где ледниковые оползни спускаются к морю, идешь легко по гладкой, твердой снежной коре. Таня вскоре выбилась из сил и присела на гранитный камень.
   Впереди на каменистом утесе еле-еле виднелись чукотские яранги.
   Пришлось оставить Таню на берегу слушать шум полярных льдов, доносившийся с моря, а самому, прибавив шагу, идти в чукотское селение за собачьей упряжкой.
   Меня встретили женщины и ребята. Когда я сообщил им, что уставшая русская девушка не может идти пешком, они взмахнули руками и тут же бросились к ярангам за собаками. Женщины быстро заложили упряжку, и одна из них сказала:
   - Вот этот мальчик поедет к ней навстречу.
   Но пока мальчик собирался в дорогу, Таня уже подходила к стойбищу.
   Пятнадцать километров теперь отделяло нас от культбазы. Мальчик по имени Таграй, впоследствии ставший Таниным учеником, посадил учительницу на нарту и погнал своих двенадцать псов прямо по голой тундре. Снега еще не было, и нарта перепрыгивала с одной мокрой кочки на другую.
   Словно нарочно, выбежал заяц, и собаки понеслись во всю мочь. Такой бешеной езды учительница никогда не испытывала. Маленький каюр еле управлялся с осатаневшими собаками.
   Учительница облегченно вздохнула, когда наконец упряжка остановилась у домов культбазы.
   ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
   Большой залив Лаврентия глубоко врезается в материк. На левом берегу, в десяти километрах от входа в бухту, возле склона горы, вытянулись словно по линейке одиннадцать домов европейского типа.
   Это и есть Чукотская культбаза.
   По улице ходят люди в европейских костюмах, женщины в туфлях на каблуках; то тут, то там встречаются чукчи-рабочие в спецодежде обычного покроя. На крыше крайнего дома печник выводит последнюю трубу. Пекарь китаец несет на железном листе кондитерские изделия. Китаец-прачка катит вагонетку, груженную бельем. Вагонетка скрипит на узкоколейке, проведенной от самого берега моря.
   Это и есть Чукотка. Новая, Советская Чукотка.
   Новички не ожидали найти здесь благоустроенную жизнь. Между тем в этом поселке были баня, прачечная, общественная столовая, пекарня, строилась радиостанция.
   Основные учреждения культбазы - больница-амбулатория, школа-интернат, ветеринарно-зоотехнический пункт, пушная фактория.
   Квартиры сотрудников состоят из трех меблированных комнат, небольшой кухни и ванной. Внутри стены обиты американским толстым картоном, загрунтованы, покрашены масляной краской. Пол блестит.
   В столовой - пять длинных столов, накрытых белыми скатертями; на одном из них даже букет цветов. Доктор утверждал, что таких цветов за горой сколько угодно, и наша учительница была склонна поверить. Но краевед разоблачил доктора. Букет был владивостокский, его оставил капитан одного судна. Все любовно ухаживали за этим букетом, все хотели как можно дольше продлить его существование. Цветы сближали с Большой Землей, родиной этих цветов.
   Мы восхищались и обстановкой, и питанием, и разнообразием меню. Повар Го Син-тай, видимо, вкладывал в него всю свою изобретательность.
   - В нашей столовой можно получить не только "ножки фри", но и тюленьи ласты по-чукотски, - шутил доктор, поглаживая свой живот. - Это, я вам доложу, кушанье - пальчики оближешь! И приятно, и вкусно, и питательно, и, самое главное, в ластах уйма витамина "С". Простите, - обратился доктор к учительнице, - ваше имя-отчество?
   - Зовите просто Таня.
   - Очень хорошо. А вас, молодой человек, как звать?
   - Владимир, - ответил учитель. - Мы же, доктор, с вами земляки. Я тоже из Ленинграда.
   - Что вы говорите, Володя! - закричал доктор.
   - Модест Леонидович зовут вас?
   - Да, да!
   - Вот письмо от вашей жены. Познакомился я с ней в Комитете Севера.
   - Чудесно, чудесно! Вот мы и будем работать здесь дружной советской семьей. Только, должен вам сказать, друзья мои, с работой здесь неважно.
   Доктор вздохнул и продолжал:
   - Три месяца я сижу здесь не у дел! Хотя бы один больной! Не идут в больницу. А это для меня тягостно. Последнее время я работал в прекрасной ленинградской клинике. Я - старый земский врач. Я люблю народ и работать люблю. А здесь... шаманы... кругом шаманы. Я вижу больных только на улице, а в больницу их не затащишь.
   После обеда мы направились в школу. В просторном, светлом здании, отделанном так же, как жилые дома, было пять классов, учительская, комната для сторожа, кухня, раздевальня, рекреационный зал площадью в сорок квадратных метров.
   Есть где разгуляться чукотской детворе!
   Строительство интерната не было закончено. Поэтому мы решили временно организовать интернат тут же, в школьном здании.
   Школа при таком положении могла вместить не сорок, а всего двадцать учеников. Но мы считали, что, впервые открывая такую школу, нужно создать исключительно благоприятные условия, чтобы сразу завоевать симпатии населения.
   Много предстояло работы - работы своеобразной, такой, о которой и у нас самих не было ясного представления.
   Школу-интернат, которую мы собирались открыть в полярной стране, никто из чукчей не знал. Люди о ней даже не слыхали. Малейший промах в организации ее мог повредить всей работе культбазы. Сообщение врача о том, что к нему в больницу не идут, нас насторожило.
   Вечером в помещении школы было собрание всего коллектива культбазы.
   Говорил председатель рика, бывший уральский рабочий и старый северянин.
   - Товарищи, все мы здесь в продолжение нескольких месяцев будем жить отрезанные от всего мира. У нас еще не отстроена радиостанция. Мы лишены возможности получать даже отрывочные сведения о жизни нашей страны. Мы можем надоесть друг другу. Как же нам сохранить нашу здоровую семью? Этого, товарищи, можно достигнуть только при одном условии: если вы нагрузитесь работой по специальности и работой общественной. Безделье - особенно благоприятная почва для склоки и бузотерства. А на севере у людей такая склонность бывает.
   После собрания мы вышли погулять по единственной улице культбазы Ленинскому проспекту.
   Море гудело. Ветер больно бил в лицо. С трудом пробирались мы к берегу.
   Был ледяной шторм. Брызги и мелкие льдинки, сверкая, летели ввысь. Море выбрасывало на берег гальку, но сейчас же обратная волна смывала ее. Галька глухо шумела.
   Все здесь было необычно: и молчаливые горы, и суровые скалы, и даже эти одинокие дома на далеком берегу.
   Мария Алексеевна - врач-окулист - стоит на берегу, смотрит в море, на льды, на горы и говорит:
   - А ведь два месяца тому назад кругом еще пестрели северные цветы, порхали птицы, утки вили гнезда прямо на территории культбазы.
   С моря мы пошли слушать "Бориса Годунова". Патефонная пластинка перенесла нас в Москву, в Большой театр.
   ЗА РАБОТУ!
   Началась работа по подготовке зданий к приему учеников.
   Из пяти классов три были оборудованы под спальни, в рекреационном зале устроили столовую.
   Все школьное оборудование и железные кровати, предназначавшиеся для школьников, остались на пароходе "Астрахань", а с ним мы простились в далекой от нас бухте Пенкегней. Пришлось сделать деревянные койки.
   Хуже всего обстояло дело с обмундированием школьников. Правда, запасы мануфактуры, не доставленные на остров Врангеля, могли обеспечить нас, но во всем нашем "городке" имелась только одна швейная машина. На этой машине нужно было в кратчайший срок сшить белье и платье для школьников.
   Школьных пособий у нас вовсе не было. Что же это за школа, в которой нет даже карандаша и ученической тетради?! Но выход нашелся. В ста двадцати пяти километрах работала другая школа, открытая несколько раньше.
   Командировали туда учителя, и через три дня Володя доставил необходимые на первое время школьные пособия, проехав на собаках туда и обратно двести пятьдесят километров.
   Серьезным вопросом явилось распределение ламп. Каждый хотел, вполне понятно, получить приличную лампу. Много значит лампа на Севере в долгие зимние ночи!
   Наши лампы тоже остались на "Астрахани". Врангелевских же не хватало.
   - Не могу я производить операцию при фонаре! - возмущенно доказывал доктор. - Я могу зарезать больного.
   - Согласитесь, что нельзя и со школьниками заниматься в полумраке! говорил учитель.
   Все были правы по-своему. Наконец с большим трудом лампы были распределены. Ими каждый дорожил, как зеницей ока. Владелец лампы уже не позволит заправить ее техническому служащему, а непременно сделает это сам, проявляя исключительную осторожность.
   Наступала зима.
   Люди запасались топливом. На берегу моря были навалены огромные кучи угля. Экспедиция к острову Врангеля и колымские снабженческие экспедиции сделали наш "город" своей угольной базой.
   Около угля стоит вереница вагонеток, запряженных собаками. Собаки сидят в упряжке около узкоколейки, и чукчи с любопытством осматривают вагонетку, такую еще не виданную "железную нарту" на колесиках.
   Все население превратилось в угольщиков. На куче угля с лопатой стоит Мария Алексеевна. На ней кожаная куртка, кожаные брюки и сапоги. Лицо покрыто угольной пылью.
   Скрипят вагонетки. Чукча кричит на собак, бегущих по обеим сторонам узкоколейки. Оглядываясь на вагонетку и опасаясь, как бы она их не задавила, собаки бегут, поджав хвосты.
   - Смотри, Таня! Где ты еще увидишь такой двенадцатисильный "собачий мотор"? - держа в руках лопату, говорит Володя.
   ШКОЛЬНЫЙ СТОРОЖ ЛЯТУГЕ
   В школьном здании восемь голландских печей. В чукотских ярангах нет печей: чукчи не знают, как с ними обращаться. Найти школьного сторожа тоже проблема.
   В каждом учреждении культбазы на первых порах были образованные истопники: врач, ветеринар, учитель.
   Но однажды к школьному зданию подъехала нарта. Двое чукчей вошли в школу и с любопытством стали осматривать таньгинскую ярангу. Один из них был пожилой, высокого роста, другой - парень лет двадцати, с очень добродушным, улыбающимся лицом. Он не отставал от пожилого и следовал всюду за ним, как молодой олень за важенкой-матерью. Они объяснялись без слов, но, видимо, хорошо понимали друг друга.
   Приехавшие оказались чукчами из стойбища Лорен. До них дошел слух, что на культбазе берут людей на работу и за это платят деньги, на которые так же можно покупать товары, как и на песцовые шкурки. Раньше они не знали денег, товары меняли на шкурки. Теперь же появились бумажки - рубли, за которые в факториях давали всякие товары.
   Чукча привез своего сына - определить на работу.
   - Где школьный начальник? - спросил он.
   Его провели в учительскую. Чукча сел на стул и стал молча набивать трубку. Сын остановился посреди комнаты и рассматривал стены и потолок. Закурив трубку, отец встретился взглядом с сыном и что-то сказал ему беззвучно, одним движением губ.
   Сын сейчас же сел на стул.
   - Глухой он, - показывая на свои уши, объяснил отец, - и языка нет, не говорит. Голова хорошая. Руки крепкие, сильные. Работать хочет на кульбач.
   - Как же он будет работать у нас? Как он будет разговаривать?
   Чукча сделал две затяжки, не вынимая изо рта трубки.
   - Разговаривать с ним не надо. Ему надо показывать, какую работу он должен делать. Один раз показать. Только один раз!
   Брать работника с таким недостатком не очень хотелось, но все наши учителя тоже ведь почти на положении глухонемых - они чукотского языка не знают.
   Решили парня взять.
   - Лятуге его зовут, - сказал отец. - Если губами говорить медленно: "Ля-ту-ге" - он поймет.
   Отец продемонстрировал при этом, как нужно говорить одними губами. Заметив объяснения отца, Лятуге улыбнулся и утвердительно закивал головой.
   Отец вскоре уехал, а Лятуге остался в школе. Печь его очень заинтересовала, и в особенности железная тытыл (дверка). Но что с ней делать, он не знал. Лятуге подходил к печи и гладил ее лакированную стенку. Он открывал дверку, закрывал, закручивал ее на винт, и отходил в сторону, любуясь издали.