Семушкин Тихон. Чукотка

   - Кто там приехал? - спросил Араро.
   - Береговые чукчи.
   - Пусть зайдут сюда.
   Исподлобья взглянув на вошедшего Ктуге, шаман спросил:
   - Ты приехал?
   - Да, я приехал, - ответил Ктуге.
   - Чей ты сын?
   - Сын Омкая, племянник Ульвургына.
   - Эгей! Отец твой был немного похож на человека, а дядя твой бездельник. Продался русским.
   - Если отец был немножко похож на человека, то я, сын его, стал настоящим человеком, - ответил Ктуге.
   - Ого! Язык твой навострился болтать вздор, как у русского. Садись. И если ты приехал за мясом, оленя убивать не буду. Не время убивать. Не захочу и вовремя убивать. Пусть береговые жрут тухлого моржа. Они перестали понимать вкус оленьего мяса. Пусть они едят коровальгын* из железных банок, которые привозят им русские пароходы. Пусть они лижут языком железные банки, и, как черви, объедают остатки жира на опущенной в море нерпичьей шкуре. Пусть.
   [Коровальгын - коровье мясо.]
   - Мне не нужно мяса, - сказал Ктуге. - Не за мясом приехал. Я приехал учить грамоте детей и взрослых, кто пожелает.
   Араро зло расхохотался.
   - Ты хочешь со мной шутить. А к шуткам я не привык. Скажи, бывают чукчи-учителя?
   - Да. Появились. Пока я первый учитель. Вот привез книжки, и бумагу, и карандаши. Скоро нужно начать заниматься.
   - Тытэ нет вэрин! Вот так диво! - воскликнул шаман. - Я звал тебя к себе? Зачем учителя пристали ко мне, как гнус к оленям в летнюю пору?
   - Не сам я приехал. Меня послала сюда советская власть.
   - Наплевал я на всех учителей! Уйди отсюда! Уйди! Сейчас я буду заниматься едой. Вон через тебя мясо испортилось - пролежало в котле больше, чем нужно. Эти нерпы раскрыли рты и слушают то, что и не след им слушать.
   Женщины, как мыши из-под волчьих лап, бросились к котлу.
   - Уйди в крайнюю ярангу. Переспи там, а завтра я поговорю с тобой.
   - Может быть, ты угостишь меня кусочком вареного мяса? - спросил Ктуге.
   - Уйди, уйди! Живот мой и тот ворчит на тебя, как собака на недруга.
   Ктуге поднялся и вышел.
   - Чья это крайняя яранга? - спросил он мальчика.
   - Чомкаля. Он в стаде. Жена дома, - ответил мальчик.
   Ктуге быстрей зашагал, но вдруг повернулся к нарте и, подойдя, развязал мешок, достал мясные консервы и сахар. Он дал мальчикам, крутившимся около него, по кусочку, и они, обрадованные невиданным подарком, запищали от радости.
   В яранге Араро принялся за еду. И хотя непрошеный гость испортил аппетит шаману, все же он съел чуть ли не целого оленя. Араро раскраснелся, живот его заметно вздулся. Он ползком полез в теплую часть жилья. Долго он катался на шкурах, словно помогая пищеварению. Наконец донесся его тихий голос:
   - Чаю.
   Чайники были уже готовы, и две женщины нырнули к Араро поить его.
   * * *
   Утро было мрачное. Падала изморозь. Люди стойбища и даже дети косо посматривали на своего соплеменника-пришельца Ктуге. Никто не решался с ним разговаривать. И когда в стойбище вбежал Чомкаль сменить обувь, то и он с руганью набросился на Ктуге.
   - Ты зачем спал в моей яранге?
   - Араро велел мне спать здесь.
   - А-а! - просиял от радости Чомкаль. - Тогда хорошо. Живи в моей яранге. То, что ты нам дал, мы всю ночь смотрели. Все спички пожгли. Жалко спички. Теперь не даст нам Араро.
   - Спички? Я спичек дам тебе десять коробков. Бери, бери. Я правду тебе говорю. Я напишу записку на культбазу, и мне хоть ящик их пришлют.
   - Такой богатый ты? - и Чомкаль схватил пачку спичек, любуясь ими, как самым драгоценным подарком.
   - Эгей! - послышался голос снаружи. - Гостя зовет к себе Араро.
   Чомкаль прищелкнул языком, подмигнул жене и сказал:
   - Вот какой гость у тебя ночевал. Сам Араро зовет его к себе.
   - Вчера ругались они... - прошептала жена Чомкаля.
   - Не ври... болтунья. Он тебе язык отрежет. Видишь, зовет к себе, а ты... "ругались"!
   Когда Ктуге вошел к Араро, тот голый сидел на шкурах.
   - Хе-хе-хе, Ульвургынин племянничек, - сказал он вошедшему Ктуге. - Ты безумец, если осмеливаешься без боязни разговаривать со мной.
   - Я могу с тобой не говорить. Я приехал учить пастушьих детей грамоте. Мне с тобой не о чем говорить.
   - Что ты сказал? Хе-хе-хе! Мне забавно будет поиграть с тобой, как с мышонком. Ты к кому приехал? И тебе никто не сказал, что я здесь хозяин?
   - Говорили. Только слова пролетели мимо ушей, как ветер.
   - Ай-ай-ай! Какой ты шутник! - И, оскалив зубы, шаман добавил: - Я скажу одно слово, только одно слово - и никто на тебя глазом не будет смотреть, никто тебя не пустит переспать даже в самую худшую ярангу. Ты будешь мерзнуть, как дохлый волчонок.
   Ктуге молча выслушивал шамана, взвешивал обстановку и решил изменить тон разговора с ним.
   - Зачем ты будешь морозить меня? Правда, я не такой богатый, как ты, но я ведь родился тоже на этой земле. Я ведь человек, а не зверь. Я не сын волка, я - сын Омкая.
   - Хе-хе-хе, - довольно засмеялся шаман. - Ночью я думал о тебе. Я решил: ладно, учи. Я посмотрю, как ты будешь учить. А не то - тебя быстро свезут на берег.
   - Хорошо. Я затем и приехал.
   - Не-не-не. Меня сначала одного учи. Я посмотрю: нужно ли это оленным людям?
   - Рик считает, что нужно.
   - Наплевал я на ваш рик. Я к нему не езжу, и ко мне он пусть не приезжает. Ступай неси, что привез с собой.
   Ктуге сходил за букварем, и когда он сидел уже с книгой у шамана, по всему стойбищу разнеслась совсем необычная новость: сам Араро начал учиться!
   Какой-то мальчишка опрометью бросился бежать в стадо к пастухам, чтобы сообщить об этом и им.
   Пастухи обрадовались и с еще большей охотой, теперь уже без боязни, стали рассматривать картинки в букварях.
   Ктуге показывал шаману букварь, листал страницы и читал текст написанного.
   - Постой, достой! Этот разговор сделан по-чукотски?
   - Да, - ответил Ктуге.
   - А кем он сделан? Где ты видишь этот разговор?
   - Вот эти червячки - буквы. Из них состоит разговор.
   - Постой, постой! Это как след на снегу от прошедшего стада оленей, смотри, сколько натоптано. Женщины! - крикнул Араро. - Принесите еще свечей. Устройте яркий свет для важного дела.
   Он молча ждал свечей и, когда они загорелись, опять склонился над букварем.
   - Вот теперь видно хорошо. Да, это след большого стада. Ну, поговори еще по этим следам.
   Ктуге продолжал читать.
   - Остановись! Кто этот разговор сделал?
   - Старик один в Ленинграде.
   - Чей старик? Русский?
   - Да, русский.
   - А слышал ли ты хоть от одного русского наш правильный разговор? Как мог сделать такие правильные слова русский старик? Не мог он сделать!
   - Так вот же - сделал.
   - Нет! Не он это сделал. Если учить наш народ, надо разговор делать самим, в горах. И не на этой рвущейся бумаге, а на оленьей шкуре. Пусть наш старик из оленеводов сделает такой разговор. Ты слыхал про Тынневиля? Он тоже в Анадырских горах сделал разговор свой. Этот человек хотя и наш, но бродяга, он нищий. Его разговор мне тоже не нужен*. Я сам найду старика и скажу, чтобы он сделал разговор такой, какой нам нужен. Я ему дам за эту работу одного оленя целиком. А такого ученья нам не надо. И про Ленина не надо. Ленин происходит от луны.
   [Здесь речь идет о действительном изобретателе иероглифической письменности - пастухе чукче Тынневиле. Тынневиль привлек внимание советских ученых. Без всякого влияния со стороны он создал множество иероглифов и этой письменности обучил своего сына. О нем были помещены научные статьи в журналах "Язык и письменность" и "Советская этнография".
   Я встречал чукчу Тынневиля. Он охотно объяснял свои иероглифы каждому, кто бы ни пожелал с ними познакомиться. Но так как иероглифы малодоступны для широких масс, то, кроме сына, Тынневиль никого не обучил. Весь его многолетний труд по созданию этой своеобразной письменности представляет исключительно любопытное явление, не имеющее, однако, практического значения. Кроме того, этот факт свидетельствует о начавшихся в советское время больших культурных сдвигах на Чукотке. (Примечание автора.)]
   - Почему от луны?
   - Потому что раньше был Тирк-эрым*. Его Ленин убил. А что дает свет яркий? Солнце. Ленин не может происходить от Тирк-эрыма, раз он его убил. Значит, происходит от луны, от тьмы.
   [Тирк - солнце; тирк-эрым - солнечный владыка, царь.]
   - Что за чепуху ты говоришь! - вскрикнул Ктуге.
   - Не надо, не надо! - замахал руками шаман. - Безумец! Я узнаю в тебе племянника Ульвургына. От волка родится волк, от лисицы - лисенок, от зайчихи - заяц. Или ты не знаешь, что русский не может сделать правильного разговора? Эта книжка твоя сделана совместно с "келе". Она на погибель чукотского народа. Уйди от меня! Прочь! Женщины! - закричал шаман. Оставьте меня одного. Чтобы на расстояние голоса человека никто из живых не приближался к моей яранге. Я буду сноситься с духами.
   И едва Ктуге вышел на улицу, как тотчас же послышались глухие удары бубна. Араро начал шаманить.
   Между тем Ктуге, воспользовавшись замешательством в стойбище, собрал всех детей и провел с ними беседу. Ведь сам шаман учился у Ктуге!
   Дети слушали его, рассматривали буквари. Это было так интересно! Ктуге рассказывал увлекательно. Беседа шла при тусклом свете жирника несколько часов подряд. Лишь под конец Ктуге вспомнил, что он привез с собой целый ящик стеариновых свечей.
   * * *
   Стойбище погружалось в сон. Мрачные яранги темными силуэтами вырисовывались в долине безыменной реки. Издали доносился топот проходившего в стороне стада оленей.
   В яранге Араро все рокотал бубен, и звуки его летели в тундру, как невидимые черные вороны.
   Ктуге стоял на улице и молча прислушивался к звукам бубна.
   Он прошел мимо яранги Араро, и сейчас же, словно из-под земли, появились женщины и замахали своими широкими рукавами, думая, что он идет к шаману.
   Ктуге вернулся обратно, но, сделав несколько шагов, не оглядываясь на женщин, остановился. Он услышал пение и выкрики шамана. Ктуге стал прислушиваться. Слов разобрать было нельзя.
   Постояв, Ктуге махнул рукой и, сказав: "А ну тебя к черту!" - пошел спать.
   Лишь к утру шаман угомонился. Но едва он заснул, как страшный сон разбудил его. Еще все стойбище спало. Он быстро оделся, приказал заложить оленей и покатил в стадо. Олени мчались под ударами его хлыста, как обезумевшие. Во сне шаман видел, как волки загрызли много оленей в его стаде. И действительно - сон в руку. В эту ночь два оленя пали от набега волков. Пастухи с волнением докладывали ему о происшедшем несчастье.
   - Ух! - облегченно вздохнул Арапо, вытирая с лица выступивший холодный пот. - Пусть. Эго ничего. Во сне видел я множество пропавших оленей.
   Облегченно вздохнули и пастухи. Чомкаль выступил вперед и сказал:
   - Теперь ночь кончается. Волки убежали, пурги нет, и мы тоже, как и ты, стали учиться вот по этой... - он вынул из-за пазухи букварь.
   Глаза Араро налились кровью. Он выхватил из рук Чомкаля букварь и сильно ударил пастуха книжкой по лицу.
   - Где ты взял эту нечисть? Как она попала к тебе? - закричал он.
   Пастухи в испуге отступили. Чомкаль стоял с покорным лицом. Он молчал, не решаясь ни заговорить, ни двинуться с места.
   - Зачем молчишь? Или волки съели твой язык?
   Чомкаль тихим голосом стал рассказывать.
   Выслушав его, Араро сказал:
   - Я прогоню вас всех, и вы сдохнете с голода на третий день. На своих дохлых оленях вы не доедете даже до берега.
   - Араро, мы не знали. Мы соберем их все и отдадим, чтобы не смотреть на них больше, - сказал Чомкаль.
   - Он оставил их пять, - почти в один голос проговорили пастухи и тут же вытащили из-за пазухи буквари.
   - Сложите их в кучу и подожгите. С подветренной стороны только, чтобы поганый смрад от них не шел на стадо.
   Разорванные буквари, перемешанные с вереском, запылали в костре. По тундре пошел запах горящей бумаги. Пастухи, подражая Араро, с отвращением зажали носы и перешли на другую сторону.
   - Араро, пусть я вернусь с тобой и сам прогоню его из своей яранги, сказал Чомкаль.
   - Поедем.
   Занятия Ктуге с детьми с самого утра шли полным ходом. От зажженных стеариновых свечей в пологе было светло, как весной на улице. Занятия рано начались, потому что ярангу скоро разберут и женщины будут выбивать из шкур образовавшуюся за ночь наледь.
   Ктуге спешил уложиться в тот распорядок дня, какой существовал в стойбище.
   Каждый из его учеников был уже вооружен карандашом и кусочком бумаги. Дети, как нерпы, лежали на неровном полу прямо на животах. Перед ними были раскрыты буквари, и все они с жадностью пытались срисовать оленя. На неровном полу карандаш протыкал бумагу, но Ктуге это не смущало.
   "Разве дело в этом? Пусть рвут. Без этого не может быть учения", думал Ктуге.
   Вдруг меховую стенку полога кто-то с силой рванул, и все увидели разъяренного Чомкаля. За ним с перекошенным от злобы лицом стоял Араро.
   Чомкаль кричал:
   - Уйди из моей яранги! Я не хочу, чтобы твой запах оставался здесь!
   - Что ты, Чомкаль? Или ты мухомора объелся? - спросил Ктуге, стараясь быть спокойным.
   - Уйди, уйди! - настаивал Чомкаль. - Поскорей уйди!
   - Постой, Чомкаль, - взяв его за руку, сказал Араро. Он выступил вперед и, обращаясь к Ктуге, сказал со всей злобой, накипевшей на сердце: Ты зачем приехал сюда, безумный щенок? Разве я тебе вчера не сказал, что не нужно нам учения русского? Ты зачем тут портишь детей оленных людей?
   - Я ведь уже говорил тебе, зачем я приехал, - несколько настороженно ответил Ктуге, продолжая сидеть на шкурах.
   Араро взбесился, схватил Ктуге за ногу и волоком протащил его в сенцы.
   Ктуге вскочил, толкнул Араро в грудь и крикнул:
   - Ты меня не трогай своими лапами! Я тебе не пастух! Я не боюсь тебя!
   Задыхаясь от злобы, Араро побежал к своей яранге и быстро вернулся с винчестером в руках. Чомкаль оробел и подался в сторону.
   - Ты не пугай меня ружьем, - сказал Ктуге. - Если ты мне отстрелишь хоть один палец, приедет Чельгы Арма и Андрей Андрей пробьет тебе пулей лоб.
   - Эта земля, на которой я стою, Чельгы Арма земля? - вскричал Араро. Это моя земля! Я здесь хозяин, а не Чельгы Арма!
   - Нет, не ты. Эта земля советская. И я все равно отсюда не уеду. Меня советская власть послала на свою землю. Видишь, как дети хотят учиться?
   - Вон отсюда, отросток бездельника Ульвургына! Ты береговой - и живи на берегу.
   - Я не поеду.
   Шаман вскинул винчестер, раздался выстрел. Ктуге схватился за ногу. Валясь на землю, он сквозь стон проговорил:
   - Бандит!
   - Чомкаль, отвези его на моих оленях на берег, к русским! Скажи там, чтобы никто из береговых чукчей не приезжал в мое стойбище, - сказал Араро и пошел к себе в ярангу.
   Чомкаль уложил Ктуге на нарты, схватил вожжи, и олени понеслись.
   Изумленные, напуганные дети долго стояли и молча смотрели вслед ускакавшей оленьей упряжке.
   Когда скрылось стойбище, Чомкаль остановил оленей. Он нагнулся над Ктуге, спустил с него окровавленные штаны, быстро отрезал ножом клок шерсти со штанов и старательно начал затыкать ею входное и выходное отверстие пули.
   Ктуге застонал, сжал зубы и, подняв голову, спросил:
   - Зачем ты?
   - Как же? Ведь и оленью кровь жалко. Всегда затыкаем. Чтобы не пролилось много.
   Новость о выстреле Араро в ученика Ктуге быстро облетела побережье. На культбазу опять приехал председатель райисполкома Кукай. Вместе с ним прибыл и секретарь райкома партии. Это было событие, которое захватило всех. Везде только и разговаривали о Ктуге. Ведь мальчик не просил смерти, - зачем же стрелять?
   Возбужденные ученики горячо обсуждали выстрел в их товарища. В них кипела ненависть к Араро.
   В комнату, где остановились Кукай и секретарь райкома, вошел Андрей Андреевич.
   - Ну как, товарищ секретарь, нравятся тебе эти дела? Я думаю, что нам пора прекратить церемонии с Араро. Он не только тормозит развитие оленного хозяйства, задерживает советизацию тундры, но он отъявленный уголовник.
   Кукай внимательно вслушивался в слова Андрея Андреевича и, помолчав немного, сказал:
   - Товарищи, я думаю, его надо взять оттуда и судить. Если его не взять, то все чукчи подумают, что советская власть боится Араро. Надо осудить его при всем народе.
   - Правильно, Кукай. И с конфискацией имущества, - сказал Андрей Андреевич.
   - Доктор! - крикнул в окно секретарь. - Зайдите сюда.
   Вошел доктор.
   - Вы знаете, - сказал он, - я иду от учеников. Они там организовали бригаду комсомольскую: ехать хотят к Араро.
   - Как Ктуге? - спросил секретарь.
   - Плохо. Раздроблена большая берцовая кость. Началось заражение. Думаю сейчас класть на стол, ампутировать ногу. Единственный исход.
   - Ну, если единственный - что ж поделаешь? А жалко парня!.. Секретарь помолчал и решительным голосом продолжил: - Делайте операцию. А мы сейчас едем к Араро. Сколько человек нас едет? - спросил он.
   - Если ученики собираются ехать, пусть поедет столько, сколько смогут увезти нарты. Пусть учатся ненавидеть врага, - предложил Кукай.
   - Моих пять бойцов поедут, - сказал Андрей Андреевич и, обращаясь к Кукаю, спросил: - Стрелять он будет?
   - Нет, я думаю, не будет. Когда много народу приедет, стрелять не будет. Только как бы сам себя не застрелил. Хотя нет. Он не захочет расстаться со своим большим стадом.
   Рано утром нарты, рассыпавшись веером, галопом неслись к стойбищу Араро. Возле стада оленей они остановились, и Кукай послал одну упряжку за пастухами.
   Едва из стойбища заметили приближение собачьих упряжек, как люди суетливо начали перебегать из яранги в ярангу. Прислонившись к стойке, Араро смотрел на подъезжавшие упряжки с видом полнейшего равнодушия. Он не сказал даже подошедшим к нему людям слова обычного приветствия, а только спросил:
   - Зачем так много гостей?
   - Говорить к тебе приехали о человеке, которого ты убил, - сказал Кукай.
   - Разве мой пастух Чомкаль не передал вам? Я наказал, чтобы ко мне никто не ездил. У меня совсем пропала охота разговаривать с мышеедами.
   - Скотина какая! - сказал Андрей Андреевич по-русски.
   - Да, Чомкаль передавал, но мы не послушались и приехали. Мы заставим тебя разговаривать, - заявил Кукай.
   - Раз приехали - не обратно же уезжать. Будем говорить.
   - Скажи: зачем ты стрелял в парня? - спросил Кукай.
   Араро обвел глазами приехавших и сказал:
   - Я убил на своей земле. Сказал ему: "Уезжай из моего стойбища. Нам не нужно учиться. Мы оленные люди. За оленями нам надо смотреть". Так мне сказал ваш Ленин, когда я с ним говорил.
   - Что ты врешь? - закричала со злобой Тает-Хема. - Ленин давно умер, да и не мог он этого говорить!
   Араро поднял на нее глаза.
   - Мне недостойно разговаривать с тобой. Ты все равно дочь волка и собаки. Язык твой говорит наши слова, а обличье твое наполовину русское.
   Тает-Хема хотела еще что-то сказать, но Таграй удержал ее за руку.
   - Не надо. Пусть говорит все, что хочет. Все равно мы его увезем сейчас, - тихо сказал он.
   Араро с брезгливостью отвернулся от Тает-Хемы и, обращаясь к Кукаю, продолжал:
   - Я говорил с Лениным через солнце, - и он поднял палец кверху.
   Ульвургын выступил вперед.
   - И Ленин велел тебе застрелить моего племянника? Поговори сейчас, при нас, с Лениным.
   - Я говорю с Лениным, когда мне хочется, а не когда тебе, мышеед. Ты никогда досыта не наедался оленьего мяса - и хочешь, чтобы я разговаривал с тобой?
   - Посмотрим. Нам ведь Ленин тоже кое-что рассказывал про тебя, сказал Ульвургын.
   Но Араро не стал вступать с Ульвургыном в пререкания и повернулся опять к Кукаю:
   - Поэтому я застрелил его. И если ты вправду начальник у русских, то скажи им, чтобы не ездили ко мне. Две зимы пусть не ездят сюда и береговые чукчи. А если кто еще приедет в мое стойбище, опять застрелю.
   - Ну, хватит, товарищи, разговаривать с ним! Сил больше нет слушать. Собирайся с нами! - сказал Андрей Андреевич.
   - Хе-хе-хе! Откуда у меня возьмется охота ехать вместе с вами? Уезжайте отсюда! Женщины, скажите, чтобы подали мне лучшую упряжку оленей. В стадо мне ехать надо.
   - Возьмите его! - сказал Андрей Андреевич бойцам.
   Два красноармейца взяли Араро под руки и поставили на ноги. В этот момент глаза шамана налились кровью, и он сильным ударом в грудь чуть не свалил красноармейца.
   - Свяжите ему руки!
   Как затравленный хищник, Араро стоял со связанными руками.
   Когда его подвели к нарте, он сделал усилие, остановился и крикнул:
   - Не сажайте меня на собачью упряжку! Или у меня нет ездовых оленей?
   - Придется понюхать тебе собачьего кала, - сказал Ульвургын, выражая этим высшее пренебрежение к Араро.
   Длинная вереница нарт тронулась в путь - обратно на культбазу. Секретарь райкома и Кукай остались поговорить с пастухами стойбища Араро. Пастухи молчали и смотрели вокруг испуганными глазами.
   - Ладно, - махнув рукой, сказал Кукай. - Когда пастухи узнают, что Араро не вернется в стойбище, глаза у них повеселеют. Плакать о нем никто не будет. У него нет ни сына, ни брата, ни сестры. Он один, как хищный волк, стучал зубами на всю тундру.
   ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ
   Трудно представить себе всю прелесть чукотской весны, не пережив радостного чувства при наступлении ее. Она приходит неожиданно, вдруг, после вчерашней пурги. Ляжешь спать зимой, а разбудит тебя ласковое, яркое солнце, сразу наполняющее все жизненной теплотой.
   Выбегаешь на улицу и видишь: рыхловатый снег, залитый светом почти круглосуточного солнца; далекие горизонты, не отгороженные атмосферной пылью, необычные краски небесного свода, тихий, прозрачный, чистый воздух.
   А когда где-нибудь в сторонке, над прогалиной холма, пролетит первая птичка - это уже настоящая весна!
   И хотя здесь не встретишь ни деревца с припухшими весенними почками, ни аромата яблонь и вишен, ни всего того, что привык встречать весной житель умеренной полосы, - все же нельзя не полюбить чукотскую весну.
   Может быть, потому так и хороша она, что, казалось бы, самый незначительный признак оживления природы здесь захватывает все твое внимание.
   С наступлением весны даже серьезно-строгие лица охотников приобретают совершенно иное выражение.
   Чукчи, встречаясь, еще издали кричат:
   - Наргынен омычагте! Тепло пришло!
   Глаза их светятся по-особенному. На широких лицах улыбки.
   В это время быстрей едет каюр. Бесшумно катятся полозья нарты по слегка влажному, твердому насту. Дорога везде, куда бы ты ни поехал.
   Человек одет легко. Он сидит на нарте без шапки и тихо мурлычет песню весне.
   Он поет о том, что собаки его возьмут первый приз, ружье его возьмет первый приз, ноги его обскачут лучшего бегуна на первомайском празднике.
   Май! Новый, веселый, радостный праздник! Он не хуже праздника убоя оленей.
   Человек поет про этот новый праздник, где глазам и голове много-много работы, где сердце тоже будет петь свою песню.
   Человек идет в строю первомайской колонны по теплому весеннему снегу и высоко держит красный флаг. Он идет в ногу со всеми. Впереди шагают девяносто четыре ученика средней школы. Бодро и звонко звучит их песня: "Широка страна моя родная!.."
   Легкий ветерок колышет знамена. Огромная первомайская демонстрация почти в четыреста человек!
   Важной поступью колонна проходит мимо школы, интерната, больницы, ветеринарно-зоотехнического пункта, пушной фактории, механических мастерских, мимо ямы-погреба с запасами моржового мяса.
   Демонстранты проходят по берегу моря, а море все еще сковано льдами. Они спешат к ярангам чукотского поселка, где на вершинах шатров празднично развеваются красные флаги. Как гигантские фонари, с неба одновременно светят солнце и луна.
   И среди тихого полярного дня с берега в просторы тундры несутся слова молодой советской песни. Колонна бесшумно двигается, словно по снежному асфальту. Песню поют ученики. Им пробуют подпевать гости колхозники-зверобои.
   Вдруг в мелодию врывается гул пропеллера. В небе реет самолет. Песня оборвалась.
   - Самолет, самолет!
   - Андрей Андрей!
   Самолет быстро приближается и кружит над чукотскими демонстрантами. Он то низко опускается, то взмывает в прозрачное широкое небо. Оттого и голос его то сильней, то слабей. Он поет свою самолетную песню. Он кажется живым, этот стальной орел.
   Самолет улетает в сторону залива и, круто развернувшись, вмиг возвращается. Он кружит и кружит над спутавшимися рядами демонстрантов. Задрав головы, они смотрят на человека-птицу.
   - Вон, вон он сидит!
   - Вон его голова!
   - Вон он замахал рукой!
   Самолет заревел, опустил хвост и над головами демонстрантов "полез" в небо.
   Вдруг, как снежные хлопья, с самолета полетели бумажные листки. Вмиг рассыпалась колонна. Дети с веселым криком, напоминающим крик птичьего базара, юноши, взрослые - все бегут, подхватывают с земли, ловят листики в воздухе.
   "С первомайским праздником, товарищи! Да здравствует дружба народов СССР!"
   Листовки отпечатаны в "типографии" Андрея Андреевича, на самом настоящем "ундервуде".
   Таграй задрал голову. Он не сводит глаз с самолета. Ему хочется прыгнуть высоко-высоко и оказаться прямо в кабине, рядом с Андрей Андреем. Ведь никто из стоящих здесь, на земле, не знает так хорошо, как он, почему летает самолет. Он изучил нрав самолета получше, чем самый хороший каюр повадки своего вожака. Он знает, почему самолет слушается человека. Он уже знает, как заставить лететь его вверх, опуститься вниз.
   Но что такое? Почему он так долго летает? Почему он не садится? От нетерпения сердце хочет выскочить. Хоть бы прикоснуться скорей к его крылу или лыжам.