Семушкин Тихон. Чукотка

   Учеников было около сотни: юноши, девушки и карапузы-первогодки. С каждым из них - два-три провожающих родственника. Здесь были люди самых различных возрастов. Казалось, что все жители Чукотки в этот день переселились на культбазу.
   И странное дело: малыши в точности напоминали по своему внешнему виду тех самых пугливых ребят, которые когда-то приехали к нам впервые. Разница была лишь в том, что все они уже острижены. И настроение их было иным. Они держали себя важно и так же, как шести- и семиклассники, кричали:
   - Драствуй!
   Старшие ученики явились с чемоданами, которые они сами тащили в знакомое здание интерната. Все чемоданы - одной "марки". Это фанерные ящики, обтянутые тюленьими шкурами. На каждом замочек. Глядя на замочки, которых в чукотских хозяйствах нет, можно было подумать, что это дурная сторона цивилизации. Но нет! Замочки висели у них для того, чтобы чемоданы сами не раскрывались. А кроме того, что же это за чемодан без замка? Без замка он будет просто ящиком, а все они стремились обзавестись именно чемоданами!
   В интернате было если не совсем вавилонское столпотворение, то во всяком случае нечто похожее на него. Школьники спешили сдать свои чемоданы в кладовую интерната.
   Таграя среди них не было.
   Таграй, Ульвургын и еще какие-то люди стояли на берегу. Таграй очень оживленно что-то рассказывал им.
   - Сейчас, сейчас! - ответил он на мой оклик.
   Таграй тряс руку какому-то парню, а тот кивал головой.
   Подхватив свой чемодан, Таграй вместе с Ульвургыном направился к интернату.
   - Ты знаешь, - сказал мне Таграй, - объяснял все Тмуге, как надо ухаживать за машиной. Правда, он знает уже, но при расставании надо было еще сказать. Очень много значит - при расставании сказать. При расставании слова сильные. Они запоминаются лучше.
   Вскоре все ученики заняли места в столовой. Их родственники толпились в коридоре, стараясь заглянуть в открытую дверь.
   - Какая хорошая раньше была школа! Теперь хуже, - со вздохом и в то же время добродушно посмеиваясь, сказал Ульвургын.
   - Почему?
   - Раньше вместе с учениками сажали и нас за стол, а теперь... - и он развел руками, вытянув физиономию.
   Ульвургын отлично понимал, почему теперь родителей не приглашали за стол: он видел сам, что не было ни одного свободного места. В этом шутливом упреке я почувствовал его особенно хорошее настроение.
   Едва ученики разместились за столами, как в коридоре что-то крикнули.
   Ульвургын тотчас вышел на улицу, оглядел кругом небо, посмотрел на море и сказал:
   - Домой, домой!
   - Почему так скоро, Ульвургын? И волна сейчас за мысом.
   - Ничего. Одна шкуна впереди, другая сзади. Вельботы в середине. Надо прорваться сегодня, а то застрянем здесь. Охотиться надо. Моржи уйдут кого стрелять будем?
   Он поспешно вошел в интернат и крикнул:
   - Тагам, тагам!
   Люди сразу побежали на берег, ученики тоже повскакивали с мест, и столовая вмиг опустела.
   - Сумасшедшие, а не люди! Остынет же все! - выйдя в столовую, сказала повариха.
   Медлительный по натуре народ в моменты крайней необходимости проявлял исключительную подвижность. Все торопливо садились в вельботы и, согнувшись, помахивали руками.
   Один карапуз стоял на берегу, махал ручонкой и вдруг, приложив кулаки к глазам, начал реветь. Словно по сигналу, заплакали все первогодники. Они пустились в такой рев, что совсем не слышно стало голосов с вельботов. Старшие ученики бросились уговаривать их.
   Лишь Таграй, стоя почти в воде, глядел на "Октябрину". Ветер подул из залива.
   Из выхлопной трубы "Октябрины" с треском вылетел кольцеобразный дымок. Потом послышалась частая дробь, и шкуна зашевелилась.
   - Молодец, молодец! - крикнул Таграй, махая руками. - Ловко пустил машину. Лучше, чем я.
   И, сам не замечая того, шагнул дальше в воду.
   Распустив паруса, флагманская "Октябрина" пошла вперед.
   Застучали моторы в вельботах, и вслед за ними вышла черная "Чукотка".
   О ЧЕМ МЕЧТАЛИ УЧЕНИКИ И КОЛХОЗНИК ГАЙМЕЛЬКОТ
   За несколько лет, проведенных в школе-интернате, ученики привыкли к культурной обстановке. То, что в первый год им казалось смешным и ненужным, теперь стало необходимым.
   Перед началом учебного года в стойбище все чаще и чаще поговаривали о школе. Ученики теперь стремились в школу. Желание учиться у них было огромное. Но не только это: им хотелось скорей приехать в школу, чтобы посидеть за настоящим столом, поспать на кроватях и помыться в бане.
   В ярангах была уже потребность писать - а стола не было; в ярангах хотелось жить при естественном свете - и его не было.
   В меховом пологе яранги нельзя поставить ни стола, ни кровати; в оленью шкуру не вставить рамы со стеклом. Сама жизнь настоятельно требовала разрешения этих вопросов. Старый, уходящий быт дал трещину.
   На побережье говорили о переселении народа из яранг в дома. Это было трудное и очень, казалось, отдаленное дело. Никто не знал, как приступить к нему. Дома строились из дерева, а деревья не росли на чукотской земле. Здания школ, больниц, риков, пушных факторий и полярных станций строились во Владивостоке. Их грузили на пароходы в разобранном виде и привозили за тысячи километров в этот отдаленный и безлесный край.
   Между тем в зверобойных колхозах можно было уже найти протоколы с решением о постройке общественных пекарен, столовых, бань, прачечных. В крупных чукотских селениях пекарни уже работали, но столовых и бань еще не было. Не было и домов.
   Чукча Гаймелькот из колхоза "Турваырын"* заработал в сезон более десяти тысяч рублей. Он купил кооперативный дощатый склад и построил из него дом. Гаймелькот тщательно утеплил его, из остатков досок сколотил стол и две табуретки. И когда дом был готов, Гаймелькот купил в фактории такую кровать, которую не хотелось даже "портить спаньем".
   ["Турваырын" - "Новая жизнь".]
   Его жена Уквуна очень обрадовалась такой перемене в жизни. Но скоро наступило и разочарование. В новом доме стало так светло, что следы на полу были видны, как на только что выпавшем снегу. Лицо жены показалось вдруг особенно грязным. Гаймелькот, заметив это, велел жене умываться и ежедневно мыть пол.
   Этот дополнительный и непривычный труд испугал чукотскую женщину. Резкий переход от старого к новому быту заставил ее призадуматься. Она молча и терпеливо переносила причуды мужа несколько дней. Она ждала, что и сам Гаймелькот поймет скоро всю ненужность этой работы. Но Гаймелькот не понимал ее. Тогда она обратилась к нему:
   - Гаймелькот, или ты не заставляй меня делать эту русскую работу, или я поищу себе другого мужа - в яранге. Эта работа не веселит мое сердце.
   - Уквуна, ты думаешь, мне очень много радости от этой чистоты? Нет. Но почему-то я думаю, что все же мы сможет привыкнуть к ней. Все идет к тому, что мы должны привыкнуть. Ведь вот я раньше был простым гребцом на байдаре, а теперь привык бездельничать, управляя рульмотором.
   - Я не знаю, Гаймелькот, зачем понапрасну мы будем истязать себя? Разве кто насильно заставляет положить эту неприятность на свои плечи? Говорю тебе, что у меня совсем мало охоты к этому, и, пожалуй, лучше я уйду в ярангу.
   Гаймелькот подумал: "Какие многоговорливые женщины стали!"
   - Ну, хорошо, - сказал он. - Пускай ты уйдешь в ярангу, к другому мужу. Ничего. Иди. А я попробую еще пожить так. Только не укажешь ли ты мне другую женщину, которая, так же как я, согласилась бы испытать новую жизнь?
   - Я поищу тебе. Но только ты совсем стал другим. Раньше ты разговаривал как настоящий человек, а теперь стал моторным человеком. Этот мотор приносит нам разлад. Не было бы его, и мы хорошо бы жили в яранге. Теперь ты выдумал жить в таком деревянном доме, отчего и жить устанешь. Не думаешь ли ты, что, живя по-русски, мы за зиму будем иметь по два ребенка?
   Рассерженная Уквуна ушла. Гаймелькот настойчиво мыл полы сам и долго искал себе другую жену. Наконец он нашел, но при женитьбе было оговорено, что новая жена пол мыть будет через два дня на третий.
   На побережье рождался новый быт.
   Много внимания новому быту уделяли и ученики. В школе они привыкли жить с удобствами. И каждый раз, когда они возвращались домой, в ярангах появлялось какое-нибудь новшество. То умывальник, то зеркальце, то скамеечка, то столик, обтянутый клеенкой.
   Ученик Ктуге в первый же день приезда на культбазу еще в столовой показал мне чертежи новой яранги. Он отставил свою тарелку в сторону и, разложив тетрадь, стал объяснять каждую деталь чертежа.
   - Только в мастерских культбазы надо заказать шарниры, - сказал он.
   Ученики коллективно спроектировали складной стол. В меховом пологе он почти не будет занимать места. Столик на шарнирах, сложенный вместе с ножками, плотно прилегает к стенке. Но стоит захотеть что-либо написать, как он откидывается, - садись и пиши. По этому же принципу сделана и кровать. Она убирается, вмещая постельные принадлежности. В передней стенке мехового полога устанавливаются две деревянные стойки, в них вставляется рама со стеклом.
   Я с огромным интересом следил за развитием этой маленькой конструкторской мысли и в этом находил оправдание всем затратам труда и времени.
   Ведь самим работникам культбазы казалось иногда странным все то, что они делают на берегу Чукотского моря.
   В самом деле: на привитие культурных навыков чукотским детям уходили годы. Когда они возвращались домой, жизнь в яранге заставляла их отказываться от приобретенных навыков в первый же день приезда. Казалось, что труд учителей пропадал даром. Но нет. Чертежи Ктуге убеждали в обратном.
   Воспитание в школе-интернате являлось подготовкой народа к новой жизни. И когда начнется переселение чукчей из яранг в дома, это поколение не испугается чистоты, как испугалась ее Уквуна.
   Прибывшие в школу ученики оживленно разговаривали о предстоящих днях учебы. Из столовой они побежали на берег реки, где стояла баня. Старшие из них образовали цепочку от самой речки до баков, и ведра с водой, под веселый говор, побежали из рук в руки.
   Через несколько часов баня была готова, и после трехмесячного перерыва ученики устремились в нее.
   Вымывшись, они переоделись в школьные костюмы и собрались в зале.
   С необыкновенно серьезными лицами они заняли места на скамьях в ожидании чего-то нового.
   За столом президиума - молодой человек, директор школы, прибывший сюда из Ленинграда год тому назад. Рядом с ним Тает-Хема - школьный комсорг - и Таграй.
   Наклонившись к Тает-Хеме, директор что-то тихо творит. Тает-Хема внимательно слушает, встает, одергивает на себе гимнастерку, улыбаясь ученикам, говорит:
   - С легким паром вас, товарищи!
   Согнувшийся над столом директор вдруг приподнимает голову и с недоумением смотрит на Тает-Хему. Он совсем не об этом говорил с ней.
   - Иван Константинович, так ведь по-русски поздравляют? - спрашивает она.
   Директор смеется.
   - Так-то так, но только не на собрании поздравляют, - говорит он.
   - Тогда извиняюсь. А я и не знала, - лукаво подмигивает Тает-Хема. Хотя мы все так рады, что я бы на самом съезде Советов и то поздравила, смеясь, сказала она.
   - Ну, ничего, ничего. Продолжай, Тает-Хема, - сказал директор.
   - Товарищи! - серьезно, без улыбки, начала она. - Вот мы и дождались начала учебного года. Это - наш праздник. Съехались все ученики и учителя. Сегодня у нас просто товарищеская встреча со старыми и новыми учителями. Хотя новый учитель только один. Зовут его Николай Павлович.
   Николай Павлович встал и поклонился в сторону учеников. Произошло небольшое замешательство. Это был первый учитель, который почему-то встал и поклонился им. Ученики не знали, как и реагировать на поклон учителя. Они переглядывались, потом один за другим стали подниматься и тоже кланяться ему. Отовсюду послышались голоса:
   - Здравствуйте, Николай Павлович!
   Учитель, не ожидавший такого радушного приема, поднялся с места еще раз, опять поклонился им и сказал:
   - Здравствуйте, здравствуйте, ребята!
   - Вот видите, товарищи, - продолжала Тает-Хема. - Николай Павлович будет преподавать нам математику и физику. Он посмотрит на нас, а мы на него. Приехавшие учителя расскажут нам, что пришло с пароходом для нашей школы. Вот и все, - неожиданно закончила Тает-Хема.
   Затем, понизив голос, она сказала:
   - Слово предоставляется Тане-кай! Ой! - сконфуженно вскрикнула она. Лицо Тает-Хемы вдруг залилось краской, она смутилась и, прикрываясь ладонью, тихо проговорила: - Извиняюсь... Слово - Татьяне Николаевне.
   Сама учительница покраснела больше, чем Тает-Хема. Но, подойдя к столу и овладев собою, она сказала:
   - Это все равно, Тает-Хема.
   Ученики зааплодировали.
   НЕОБЫЧНЫЙ НОВИЧОК
   В седьмом классе шел урок математики. Двенадцать юношей и девушек пристально вглядывались в формулу, которую выводил на доске Николай Павлович. Малоподвижный человек в жизни, Николай Павлович во время урока совершенно преображался. Большой опыт в работе, любовь и знание предмета позволяли ему сухой урок математики делать увлекательным. Он быстро шел вдоль доски за длинной строкой математической формулы, мгновенно отрывался, оглядывая учеников, и торопливо говорил, продолжая писать:
   - Теперь смотрите, что из этого получается.
   Николай Павлович так увлек учеников, что их черные глаза, блестевшие, как омытые морской волной камешки, следили за каждой вновь появляющейся на доске цифрой или латинской буквой. Таграй даже привстал со скамьи и полустоя, закусив губу, сосредоточенно следил за объяснением.
   - Да ведь это прямо интересно! - вслух подумал Таграй.
   Учитель оглянулся на него и, воодушевленный вниманием, спросил:
   - Понятно?
   - Очень понятно, - с умилением произнес Таграй.
   - Понятно, понятно! - проговорили и другие ученики.
   - Теперь я попрошу кого-нибудь из вас к доске. Может быть, вы, Таграй, хотите? - глядя на него, спросил учитель.
   Таграй встал во весь рост и растерянно, с широко раскрытыми глазами, тыча пальцем себе в грудь, спросил:
   - Я?
   - Да, да, вы!
   - Мы?
   Это "вы", услышанное Таграем впервые в жизни, смутило его. Он сразу как-то понял, что стал взрослым - и не только взрослым, но и культурным. Ведь ни одного чукчу еще никто никогда не называл на "вы". И эта грань, которую он, Таграй, перешагнул, льстила ему. Такое обращение учителя защекотало его юношеское самолюбие. Таграй мигом пришел в себя, вышел из-за парты и внутренне довольный, смело, крупным шагом направился к доске.
   В этот момент открылась дверь и в класс вошел директор школы. Следом за ним - высокая русская девушка лет шестнадцати на вид.
   - Извините, Николай Павлович, - сказал директор. - Вот сейчас привезли нам новичка. Пусть она пока посидит у вас в классе, а тем временем я побеседую с ее отцом.
   Вошедшая девушка молча обежала голубыми глазами класс и, глядя на Николая Павловича, стала перебирать концы своих длинных светлых кос. Лицо ее выражало и недовольство, и досаду, и пренебрежение.
   Класс замер. Лишь Тает-Хема, не отрывая взгляда от русской девушки, локтем толкала свою соседку Рультыну и тихо по-чукотски говорила:
   - Перейди скорей, сядь за другую парту.
   Рультына поднялась, Тает-Хема быстро передвинулась на ее место и, похлопывая ладонью по скамейке, сказала по-русски:
   - Вот сюда можно сесть.
   - Садитесь, садитесь! - предложил и Николай Павлович.
   И когда директор вышел из класса, учитель сказал:
   - Ну, продолжим наши занятия.
   Таграй быстро решил задачу и сел за парту.
   - Как вас зовут? - обратился Николай Павлович к русской девушке.
   - Лена Журавлева, - ответила она, не вставая с места.
   - Очень хорошо. Только знаете что, Лена? В нашей школе принято вставать, когда ученик отвечает учителю. Такой у нас порядок.
   Лена покраснела, стиснула зубы, лицо ее стало злым.
   - В каком классе вы учились?
   - В шестом, - неохотно вставая, проговорила Лена.
   - Окончили шестой класс?
   - Да.
   - Очень хорошо. Вам понятна эта формула? - показывая на доску, спросил учитель.
   - Понятна, - не глядя, сказала Лена.
   - Хорошо. Будем продолжать наш урок. Попрошу вас к доске.
   Лена вышла. И когда Николай Павлович дал ей задачу, она потупила взор и сказала:
   - Этого мы еще не проходили.
   - А как же вы говорите "понятна"?
   - Понятно, но не все, - ответила она.
   Внимание учеников было привлечено русской девушкой. Все они посматривали на нее, и каждый думал о ней. Они не придали значения тому, что она знала меньше, чем знают они. Теперь всем хотелось как можно скорей закончить урок и немедленно начать расспросы: кто она, откуда, зачем приехала на Чукотку; хотелось сказать, что все они будут дружить с ней и любить ее. Тает-Хема пристроилась на самом кончике скамьи, освободив всю ее для Лены Журавлевой.
   Давая напутственные советы своей дочери, Алексей Петрович Журавлев говорил ей:
   - Леночка, теперь-то ты должна быть первой ученицей, отличницей. Ведь ты будешь учиться с детьми некультурных родителей. Что они смыслят? Ты ведь культурная девушка, городская. Школка здесь хотя и неважная, но если ты будешь отличницей, в Планово-экономический институт тебя примут без экзаменов. Старайся, дочка!
   Теперь Алексей Петрович сидел в учительской и беседовал с директором школы.
   - Я, видите ли, бухгалтер, - говорил он. - Двадцать лет безвыездно проработал в Сочи. Ах, господи боже мой, куда же меня занесло - из этакого чудесного края в такой, извините, гнилой угол! И, если говорить откровенно, жалованьишко прельстило. Что греха таить, какой же чудак поедет сюда ради удовольствия?
   Директор молчал и думал:
   "Кажется, этот субъект типичный длиннорублевик".
   - Вы не бывали у нас в Сочи?
   - Нет, - сухо ответил директор и спросил: - А здесь где вы работаете?
   - В пушной фактории. Сто пятьдесят километров от вас. Но, оказывается, это и вправду близко. Всего десять часов на моторном вельботе. Этой факторией и Леночку соблазнил: "Дурочка, говорю, в песцах вернешься оттуда".
   Алексей Петрович помолчал немного и вдруг рассмеялся.
   - Хе-хе-хе, - покачал он головой. - Колхозники нас привезли. Вот чего не ожидал, так не ожидал. Никак не думал, что и здесь колхозники есть. Они и не похожи на колхозников.
   - А вы ищите это сходство не в одежде, а, например, в том, что они отлично научились управлять мотором, - сказал директор.
   - Да, да! Это они умеют. И моряки превосходные. Я ведь сам на море вырос. Я понимаю. - И, помолчав немного, бухгалтер спросил: - В вашей школе, я слышал, обучаются только их дети?
   - Да, подавляющее большинство. В первых классах есть дети наших служащих.
   - И школа эта такие же права имеет, как и на материке?
   - Какие права?
   - Ну, окажем, можно из вашей школы поступить в Планово-экономический институт?
   - Разумеется, можно. Наша школа - не частное предприятие, она работает на основе единой программы советской средней школы.
   - О, тогда это очень хорошо. Я ведь, понимаете ли, из-за дочери и уехал из Сочи. Все танцульки да гулянки, а учиться и времени нет. Неважно училась. А ведь в вузы теперь все отличников набирают. Я вот и думаю, что среди чукотских-то ребятишек она, глядишь, и будет отличницей. И какой бы ни была плохонькой ваша школка, а раз права одни и те же, авось Леночка и попадет без экзаменов в институт. Вот расчет какой у меня.
   С языка директора чуть не сорвалась резкая фраза, но он сдержался.
   - Курортный город, знаете ли, климат нежный, - ученье-то в голову и не лезет. Прочитал я в газете о наборе бухгалтеров и решил сменить обстановку. Жалованье хорошее, из Наркомпроса сообщили мне, что средняя школа здесь есть, ну, и приехал вот. Все, понимаете ли, из-за дочери. Очень хочется мне, чтобы образумилась она. Вы уж, пожалуйста, обратите на нее внимание. Потом, когда будем выезжать, милости просим к нам в гости, хоть на все лето. Домик у меня в Сочи. А жильцов всего-навсего - дочка да я. Надо, надо вам побывать на курорте. - И, помолчав немного, бухгалтер спросил: - Да, а сколько у вас учеников в седьмом классе?
   - Двенадцать.
   - Ой, какая неприятность!
   - Почему?
   - Выходит, моя Леночка будет тринадцатой?
   В учительскую вошел Николай Павлович, за ним - Татьяна Николаевна и другие учителя.
   Весть о русской ученице облетела все классы. В седьмом собрались все девяносто четыре ученика. Они столпились так тесно, что невозможно было протискаться к тому месту, где сидела Лена с Тает-Хемой. Таграй и другие семиклассники сидели прямо на столах, расположенных поблизости от них.
   Лена почувствовала себя настоящей героиней. Еще никогда она не встречала такого большого внимания к себе. И как-то сразу ей все понравилось.
   "А девушка, сидящая со мной рядом, по-настоящему интересна. За ней, вероятно, все мальчики бегают", - с завистью подумала Лена и оглядела стоящих перед ней ребят.
   "Неинтересные, - подумала она. - Разве только тот, которого учитель вызывал к доске..."
   Под влиянием новых впечатлений Лена повеселела и совсем забыла, что ей нужно казаться умней и интересней других.
   Лена обняла Тает-Хему за шею и спросила:
   - Тебя как зовут?
   - Тает-Хема.
   - Что такое? Как ты сказала?
   - Тает-Хема.
   - Разве есть такое имя?
   Тает-Хема улыбнулась и сказала:
   - Да, есть. Вот меня так зовут.
   - Ой, какое странное имя! Оно что-нибудь значит?
   Какой-то школьник, стоявший на соседней скамейке, крикнул:
   - Тает - соль, хемо - я сам не знаю. Соль не знаю. Вот как ее зовут по-русски.
   - Подожди там кричать. Не тебя спрашивают,---оборвала Тает-Хема мальчугана и, обращаясь к Лене, подтвердила это объяснение.
   - А фамилия как твоя?
   - Тоже Тает-Хема. Все в одном: и имя и фамилия.
   - Да как же это так? Вот меня, например, зовут Лена, а фамилия Журавлева.
   Услышав имя Лена, один мальчик крикнул:
   - Не дочь ли ты Ленина?
   Лена растерянно посмотрела на мальчика и молча покачала головой.
   - А что такое Лена? - спросила Тает-Хема.
   - Ленивая, должно быть, - послышался чей-то смелый голос.
   - Совсем не ленивая. Мое имя происходит от слова Елена. Была такая святая.
   - Какая святая?
   - Что такое святая?
   - Ну, святая. Самая настоящая святая. Все равно бог.
   - В комсомоле ты состоишь?
   - Нет, ушла из комсомола.
   Ребята о чем-то оживленно заговорили на чукотском языке, Лена насторожилась.
   Тает-Хема, видя, что разговор начинает приобретать несколько враждебный характер, решила смягчить его. Ей понравилась русская девушка, и она искренне захотела подружиться с нею. Нерешительно заглядывая ей в лицо, она сказала:
   - Лена, ты запишись в комсомол. У нас в комсомоле тридцать девять учеников. Ты будешь сороковой. Я - комсорг. Дружить будем. И учиться будем вместе. Видишь, какая хорошая школа у нас?
   - Фи... тоже школа! - сделала гримасу Лена. - Бузовая школа.
   - Какая?
   - Бузовая, говорю. Разве это школа?
   - Какая "бузовая"?
   - Что такое "бузовая"? - слышалось со всех сторон.
   - Ну, бузовая. Буза, буза. Понимаете - бузовая?
   Таграй молча прислушивался к этому разговору и неотрывно смотрел на русскую девушку. Все ученики впервые видели взрослую русскую ученицу. Она казалась сердитой и как будто не совсем охотно разговаривала с ними. У нее была красивая, длинная белая шея.
   "На что эта шея похожа? - подумал Таграй. - И голос ее звонкий, как колокольчик. Но почему она, русская девушка, разговаривает словами малопонятными? А может быть, это тоже красиво? Может быть, мало еще мы научились разговаривать по-русски?"
   И вдруг Таграй почувствовал, что эта девушка ему очень понравилась. Ему захотелось, чтобы она еще говорила и говорила без конца.
   Лена встала со скамейки и села за парту. Она оглядела всех учеников, встретилась с упорным взглядом Таграя, усмехнулась и, обращаясь к нему, спросила:
   - А ты, наверно, зубрила? На большой учишься?
   Таграй виновато улыбнулся, хотел что-то сказать, но запнулся и промолчал. Его очень смутил вопрос, которого он не понял.
   - У нас, в Сочи, где я училась, школа каменная. Огромная, пять этажей. Одних учителей - сто, а то, может быть, и больше. А у вас? Учителей десять, да и то барахло.
   - А что такое барахло? - спросил кто-то.
   Лена рассмеялась.
   - Ну, вот видите! Я говорю - барахло. Русскому языку даже вас не научили. Только и знаете: что такое да что такое? Барахло, барахольные значит. Самые плохие!
   В классе зашумели, загудели, послышались голоса негодования:
   - Это неправда!
   - Ты не знаешь наших учителей!
   - Наша школа самая лучшая во всем районе!
   Таграй встал, протискался сквозь толпу к Лене. Подавая ей руку, он сказал:
   - Лена тебя зовут? Ну, здравствуй. Меня зовут Таграй. Скажи, пожалуйста: что такое зубрила большой?
   Лена звонко расхохоталась.
   - А вот не скажу! - кокетливо усмехнулась она. - Ты говоришь, Таграй тебя зовут?
   - Да, Таграй, - насупившись, повторил он.
   - И фамилия Таграй? - насмешливо спросила Лена.
   Таграй мгновение смотрел в упор на нее и, казалось, думал: что это ей далась фамилия, о которой никто никогда не спрашивал? Видя его смущение, Лена еще более насмешливо сказала:
   - А, бедненький мой! И у тебя, наверно, фамилии нет?
   - Да, нет! Римские императоры тоже фамилий не имели, - с раздражением сказал Таграй. - Я не об этом хотел говорить. Ты сейчас учителей как-то обозвала нехорошо. А там, где ты училась, лучше были учителя?
   - Что за странный вопрос? Конечно, лучше.
   - Так почему же ты молчала у доски, когда тебя вызывал Николай Павлович?
   - Да, да, почему? - послышалось со всех сторон.
   - Послушаем, что она скажет! - крикнул мальчик, стоявший в дверях.