Страница:
одинаково. Да, так я и говорю, - одинаково: ведь даже избежавший беды мог и
не уйти от нее; равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том,
что они всем предоставлены. Прикажем душе быть спокойной и без жалоб
заплатим налог, причитающийся со смертных. (7) Зима приносит стужу -
приходится мерзнуть; лето возвращает тепло - приходится страдать от жары;
неустойчивость погоды грозит здоровью приходится хворать. Где-нибудь
встретится нам зверь, где-нибудь - человек, опасней любого зверя. Одно
отнимет вода, другое - огонь. Изменить такой порядок вещей мы не в силах, -
зато в силах обрести величье духа, достойное, мужа добра, и стойко
переносить все превратности случая, не споря с природой. (8) А природа
переменами вносит порядок в то царство, которое ты видишь. За ненастьем
следует ведро; после затишья на море встают волны; по очереди дуют ветры;
ночь сменяется днем; одна часть неба поднимается, другая опускается;
вечность состоит из противоположностей. (9) К этому закону и должен
приспособиться наш дух, ему должен следовать, ему повиноваться; что бы ни
случилось, пусть он считает, что иначе быть не могло, и не смеет бранить
природу. Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не
ропща, сопутствовать богу, по чьей воле все происходит. Плох солдат, который
идет за полководцем со стоном. (10) Поэтому будем проворно и без лени
принимать приказы и неукоснительно продолжать прекраснейший труд, в который
вплетено все, что мы терпим. Будем обращаться к Юпитеру, чье кормило
направляет эту громаду, с теми же словами, что наш Клеанф в своих
красноречивых стихах, которые позволил мне переложить на наш язык пример
Цицерона 3, красноречивейшего мужа. Понравятся они тебе - будь доволен, не
понравятся - знай, что я только следовал Цицеронову примеру.
(11) Властитель неба, мои отец, веди меня Куда захочешь! Следую не
мешкая, На все готовый. А не захочу - тогда Со стонами идти придется
грешному, Терпя все то, что претерпел бы праведным. Покорных рок ведет,
влечет строптивого.
4 (12) Так и будем жить, так и будем говорить. Пусть рок найдет нас
готовыми и не ведающими лени! Таков великий дух, вручивший себя богу. И,
наоборот, ничтожен и лишен благородства тот, кто упирается, кто плохо думает
о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить богов, чем себя. Будь
здоров.
Письмо СVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) То, о чем ты спрашиваешь, - из числа вещей, знанье которых не дает
ничего, кроме знанья. Но все-таки дает, да и ты торопишься и не желаешь
дожидаться книг, охватывающих всю нравственную часть философии, хоть я как
раз привожу их в порядок; поэтому рассчитаюсь с тобою, не откладывая. Однако
прежде напишу, как тебе следует справляться с обуревающей тебя жаждой
учения, чтобы она сама себе не стала преградой. (2) Нельзя хватать и там, и
тут, нельзя на все набрасываться, - целым овладевают по частям. Нужно
выбирать груз по силам и заниматься только тем, на что нас хватит. Черпать
надо не сколько хочется, а сколько можешь вместить. Пусть только душа твоя
будет благой, - и ты вместишь, сколько хочешь. Чем больше душа принимает в
себя, тем она становится шире. (3) Этому, помню, поучал нас Аттал, когда мы
осаждали его уроки, приходили первыми, а уходили последними, и даже на
прогулках вызывали его на разговор, между тем как он не только с
готовностью, но и с радостью шел навстречу ученикам. "И для учащего, и для
учащегося, - говорил он, - цель должна быть одна: польза, которую один
желает принести, другой - получить". (4) Кто пришел к философу, тот пусть
каждый день уносит с собою что-нибудь хорошее и возвращается домой или
здоровее, или излечимее. Впрочем, так оно и будет: в том и сила философии,
что она помогает не только приверженным ей, но и всем, кто имеет с нею дело.
Если выйдешь на солнце - загоришь, даже если выйдешь не ради этого; если
посидишь у торговца притираньями и замешкаешься немного дольше, унесешь с
собою запах; побыв рядом с философией, люди, даже не стараясь, непременно
извлекут нечто полезное. Обрати вниманье, что я сказал "даже не стараясь", а
не "даже сопротивляясь". - (5) "Как так? Разве мы не знаем таких, кто много
лет просидел у философов - и ничуть даже не загорел?" - Знаем, конечно, и
столь постоянных и упорных, что я называю их не учениками, а жильцами
философов. (6) Но многие приходят слушать, а не учиться, - так нас приводит
в театр удовольствие, доставляемое слуху либо речью, либо голосом, либо
действием. Ты увидишь немалую часть слушателей, для которых уроки философа
приют на время досуга. Они и не думают избавиться там от пороков, усвоить
какое-нибудь правило жизни, чтобы проверять свои нравы, но желают только
услаждения слуха. А ведь некоторые приходят даже с письменными дощечками, -
затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести их без пользы
для слушающих, как сами слушали без пользы для себя. Других возбуждают
благородные изречения, и они, подвижные и лицом и душой, преисполнятся тех
же чувств, что и говорящий, - (7) точно так же, как под звуки флейты
приходят в возбуждение фригийские полумужи1, беснующиеся по приказу. Этих
подстегивает и увлекает красота предмета, а не звук пустых слов. Если
мужественно говорят о смерти или с непокорностью - о судьбе, им хочется тут
же сделать все, о чем они слышали. Они поддались, они стали такими, как им
велено, - если бы только душа их сохранила этот строй, если бы народ,
умеющий отговорить от всего честного, сейчас же не отнял бы у них
прекрасного порыва. Немногие способны донести до дому те намеренья, которыми
исполнились. (8) Нетрудно пробудить у слушателя жажду жить правильно:
природа во всех заложила основанья добра и семена добродетели; все мы для
нее рождены, и когда придет подстрекатель, добро, как бы уснувшее в нашей
душе, пробуждается. Разве ты не видел, каким криком оглашается театр, едва
скажут что-нибудь, с чем все мы согласны и о чем нашим единодушием
свидетельствуем, что это истина?
(9) Нужда во многом бедным, жадным нужда во всем. Скупец ко всем
недобр, но злей всего - к себе.2
Этим стихам рукоплещет последний скряга, радуясь обличенью своих
пороков. Но разве такое действие не было бы, по-твоему, еще сильнее, если бы
спасительные наставления исходили из уст философа, если бы они были вложены
в стихи, благодаря которым те же самые мысли легче проникают в души невежд?
(10) "Ибо, - говорил Клеанф, - как наше дыханье, пропущенное сквозь длинный
и тесный ход трубы, с большей силой вырывается с другого ее конца и
производит отчетливый звук, так и наши чувства становятся отчетливее
благодаря сжатой непреложности стихов". Сказанное прозой слушается не так
внимательно и задевает меньше, а если в дело вступает размер, если
благородный смысл закреплен его стопами, то же самое изреченье вонзается,
будто брошенное с размаху копье. (11) Много говорено о презрении к деньгам,
произносились в поученье людям длинные речи о том, что богатство - не в
наследственном достоянье, а в душе, что богат тот, кто приспособился к своей
бедности,. кто, имея мало, считает себя зажиточным. Но куда сильнее поражают
душу изречения вроде этих:
Кто хочет меньше, меньше и нуждается. Имеет все, кто хочет, сколько
надобно.
(12) Слыша это или нечто подобное, мы не можем не признать истины. И
вот те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и
проклинают деньги. И как заметишь у них такое настроенье, - донимай их, жми,
тесни, отбросив всяческие умозаключенья, и тонкости, и прочие забавы
бесполезного умствования. Говори против алчности, говори против роскоши, а
когда покажется, что польза есть, что души слушателей затронуты, наседай еще
сильнее. Трудно поверить, как бывает полезна речь имеющая в виду исцеление,
направленная целиком ко благу слушателей. Неокрепшим умам легко внушить
любовь ко всему правильному и честному; да и над не слишком испорченными и
податливыми истина получает право собственности, если найдет умелого
ходатая. (13) Я сам, когда слушал, как Аттал держит речи против пороков,
против заблуждений, против всякого зла в жизни, часто жалел род людской, а о
нем думал, что он оставил внизу все вершины, достигаемые людьми. Сам он
называл себя царем, но мне казалось, что выше царской власть того, кто
вправе вершить суд над царями. (14) А когда он принимался восхвалять
бедность и доказывать, что все ненужное есть только лишний груз,
обременительный для несущего, - часто хотелось выйти с урока бедняком. Когда
же он начинал осмеивать наши наслаждения, восхвалять целомудренное тело,
скромный стол, чистый ум, не помышляющий не только о беззаконных, но и об
излишних наслажденьях, - хотелось положить предел прожорливости брюха. (15)
Кое-что, Луцилий, я удержал с тех пор. Приступал я ко всему с большим
рвением, а потом, вынужденный вернуться к государственной жизни, немногое
сохранил от этих добрых начал. Все же с тех пор я на всю жизнь отказался от
устриц и грибов: ведь это не пища, а лакомство, заставляющее насытившихся
есть опять, легко извергаемое и снизу, и сверху, - а это весьма по душе
обжорам, запихивающим в себя больше, чем могут вместить. (16) С тех пор я в
жизни не брал притираний: ведь лучше всего пахнет тело, которое ничем не
пахнет3. С тех пор мой желудок забыл о винах. С тех пор всю жизнь я избегаю
бани, сочтя, что обваривать себе тело и истощать его потением - бесполезное
баловство. К прочему, оставленному тогда, я вернулся, но даже в том, от чего
перестал воздерживаться, сохраняю меру, которая и ближе к воздержанию и,
может быть, труднее воздержанья: ведь от чего-то легче отказаться совсем,
чем сохранять умеренность. (17) Если уж я сказал тебе начистоту, что в
молодости взялся за философию с большим пылом, чем занимаюсь ею в старости,
то не постыжусь признаться, какую любовь внушил мне Пифагор. Сотион
рассказывал, почему тот отказывался есть животных и почему, позже, Секстий.
У обоих причины были разные, но благородные. (18) Один полагал, что человеку
и бескровной пищи хватит и что там, где резня служит удовольствию,.
жестокость переходит в привычку. И еще он говорил, что нужно ограничивать
число предметов, на которые зарится жажда роскоши, что разнообразная пища,
чуждая нашему телу, вредна для здоровья. (19) А Пифагор утверждал, что есть
родство всего со всем и взаимосвязь душ, переселяющихся из одного обличья в
другое. Ни одна душа, если верить ему, не погибает и не перестает
существовать иначе как на малое время, после которого переливается в другое
тело. Мы увидим, сколько временных кругов она пройдет и сколько обиталищ
сменит, прежде чем вернется в человека. А покуда она внушает людям страх
совершить злодейство и отцеубийство, невзначай напав на душу родителя и
железом или зубами уничтожив то, в чем нашел приют дух какого-нибудь родича.
(20) Сотион не только излагал это, но и дополнял своими доводами: "Ты не
веришь, что души распределяются по все новым и новым телам? Что именуемое
нами смертью есть только переселение? Не веришь, что в теле этих скотов,
этих зверей, этих подводных обитателей пребывает душа, когда-то бывшая
человеческой? Что все во вселенной не погибает, а только меняет место? Не
веришь, что не одни небесные тела совершают круговые движения, но и живые
существа исчезают и возвращаются, и души переходят по кругу? Но в это верили
великие люди! (21) Так что воздержись от суждения и оставь все как есть.
Если это правда, то не есть животных - значит быть без вины; если неправда -
значит быть умеренным. Велик ли будет урон твоей жестокости? Я только
отнимаю у тебя пищу львов и коршунов". (22) Под его влияньем я перестал есть
животных, и по прошествии года воздержанье от них стало для меня не только
легким, но и приятным. Мне казалось, что душа моя стала подвижней; впрочем,
сегодня я не взялся бы утверждать, что это так. Ты спросишь, как я от этого
отошел? Время моей молодости пришлось на принципат Тиберия Цезаря: тогда
изгонялись обряды инородцев4, и неупотребление в пищу некоторых животных
признавалось уликой суеверия. По просьбам отца, не опасавшегося клеветы, но
враждебного философии, я вернулся к прежним привычкам; впрочем, он без труда
убедил меня обедать лучше. (23) Аттал всегда хвалил тот матрас, который
сопротивляется телу; я и в старости пользуюсь таким, что на нем не останется
следов лежанья. Я рассказал тебе об этом, чтобы ты убедился, как силен у
новичков первый порыв ко всему хорошему, если их кто-нибудь ободряет и
подстегивает. Но потом одно упускается по вине наставников, которые учат нас
рассуждать, а не жить, другое - по вине учеников, которые приходят к
учителям с намереньем совершенствовать не душу, а ум. Так то, что было
философией, становится филологией. (24) Ведь очень важно, с каким намереньем
ты к чему-либо подходишь. Кто изучает Вергилия как будущий грамматик, тот
читает превосходную строку
Бежит невозвратное время 5
и не думает так: "Нельзя спать! Кто не спешит, тот отстанет. Торопливый
день торопит нас и мчится сам. Нас влечет все дальше незаметно .для нас; а
мы откладываем все на будущее и остаемся медлительными в быстрине". Нет, он
заметит, что Вергилий всякий раз, говоря о быстротечности времени,
употребляет глагол "бежать".
Самые лучшие дни убегают для смертных несчастных Ранее всех; подойдут
болезни, унылая старость, Скорби, - а там унесет безжалостной смерти
немилость.6
(25) Всякий, чей взгляд направлен к философии, и это сведет, к чему
следует, и скажет: "Никогда Вергилий не говорит "дни проходят", но всегда
"убегают", - а это самый быстрый бег; самые же лучшие минуют первыми, -
почему же мы сами себя не подгоним, чтобы сравняться скоростью с самым
быстротечным из всего? Лучшее пролетает мимо, наступает худшее. (26) Как из
кувшина выливается сперва самое чистое вино, .а то, что тяжелее и мутнее,
оседает, так и на нашем веку лучшее идет сначала. А мы допускаем, чтобы его
вычерпали для других, оставив нам самим подонки. Так пусть запечатлеются в
душе наравне с изречением-оракула эти слова:
Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных Ранее всех.
(27) Почему лучшие? Да потому, что остальные нам неведомы. Почему
лучшие? Потому что в молодости мы можем учиться, можем направить. к лучшему
неокрепшую душу, покуда она податлива; потому что это самое подходящее время
для трудов, подходящее для того, чтобы взбодрить дух учеными занятьями,
закалить тело работою. Остальные годы и ленивей, и расслабленнее, и ближе к
концу. Так оставим же все, что нас отвлекает, и всей душой будем стараться
об одном: чтобы быстротечность неудержимо бегущего времени не стала понятна
нам, только когда оно уйдет. Каждый день будем считать лучшим и завладеем
им! Что убегает, то нужно захватывать". (28) Но читающий Вергилиевы стихи
глазами грамматика будет думать не о том, что каждый день - лучший, ибо
подходят болезни, теснит старость, уже нависшая над головой почитающих себя
юнцами, - он скажет, что поэт всегда ставит вместе "болезни и старость". И,
право же,. недаром: ведь сама старость есть неизлечимая болезнь. (29) И еще,
скажет он, поэт дает старости прозвище, всегда называя ее "унылою":
... подойдут болезни, унылая старость.
И еще в другом месте:
Бледные там болезни живут, унылая старость.. 1
Не надо удивляться, если из одного и того же каждый извлекает лишь
нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет траву,
собака - зайца, аист - ящерицу. (30) Если книги Цицерона "О государстве"
возьмет в руки сперва какой-нибудь филолог, потом грамматик, потом
приверженец философии, каждый из них обратит все усердие не на то, на что
оба другие. Философ подивится, что так много можно сказать против
справедливости. Филолог, если возьмется за то же чтение, отметит вот что:
"Было два римских царя, из которых один не имеет матери, другой отца". Ибо
есть сомнения насчет матери Сервия, а отца-у Анка не имеется, царя именуют
внуком Нумы8. (31) И еще он заметит, что тот, кого мы называем диктатором и
о ком читаем в истории' под тем же именем, у древних звался "начальником
народа", что сохраняется доныне в авгуральных книгах, а доказательством
служит произведенное от этого наименование "начальник конницы". Равным
образом-он заметит, что Ромул погиб во время солнечного затмения и что право
воззвания к народу было уже у царей; некоторые, в том числе Фенестелла,
полагают, будто об атом есть в понтификальных книгах9. (32) Если же эти
книги развернет грамматик, он прежде всего внесет в свои заметки старинные10
слова: ведь Цицерон говорит "воистину" - вместо "на самом деле", а также
"оного" вместо "его". Затем грамматик перейдет к тем словам, употребленье
которых изменилось за столетье; например, Цицерон говорит: "его
вмешательство вернуло нас от самой известковой черты", ибо то, что у нас в
цирке называется "меловой чертой", в старину именовалось "известковой"11.
(33) Потом он соберет Энниевы стихи, прежде всего эти, написанные о
Сципионе:
Кому ни гражданин, ни враг Воздать не мог награду по трудам его.
Из этого, скажет он, понятно, что в старину слово "труды" означало
также и "подвиги, дела": ведь поэт имеет в виду, что Сципиону никто, ни
гражданин, ни враг, не мог воздать награду за его подвиги. (34) И совсем уж
счастливым он сочтет себя, обнаружив, откуда, по-видимому, взял Вергилий
слова:
... грохочет Неба огромная дверь.12
Энний, скажет он, похитил их у Гомера, а Вергилий - у Энния. Ведь у
Цицерона в этих самых книгах "О государстве" есть такая эпиграмма Энния:
Если возможно взойти в небожителей горнюю область, Мне одному отперта
неба великая дверь.
(35) Но чтобы мне самому, отвлекшись, не соскользнуть на путь
грамматика или филолога, напоминаю тебе, что и слушать и читать философов
нужно ради достижения блаженной жизни, и ловить следует не старинные или
придуманные ими слова либо неудачные метафоры и фигуры речи, а полезные
наставленья и благородные, мужественные высказыванья, которые немедля можно
претворить в действительность. Будем выучивать их так, чтобы недавно бывшее
словом стало делом. (36) Никто, я думаю, не оказал всем смертным столь
дурной услуги, как те, кто научились философии словно некому продажному
ремеслу и живут иначе, чем учат жить. Они-то, подверженные всем обличаемым
ими порокам, и являют собой наилучший пример бесполезной учености. (37) От
такого наставника мне столько же пользы, сколько от кормчего, которого в
бурю валит морская болезнь. Когда несет волна, нужно держать руль, бороться
с самим морем, вырывать у ветра паруса: а чем мне поможет правитель корабля,
одуревший и блюющий? Разве нашу жизнь, по-твоему, буря не треплет сильнее,
чем любую лодку? Нужно не разговаривать, а править. (38) Все, что говорится,
чем бахвалятся перед заслушавшейся толпой, - заемное, все это сказано
Платоном, сказано Зеноном, сказано Хрисиппом, Посидонием и огромным отрядом
им подобных. А как нынешним доказать, что сказанное подлинно им принадлежит,
я тебе открою: пусть поступают, как говорят. (39) Я сказал все, что хотел
тебе сообщить, а теперь я пойду навстречу твоему желанью и то, чего ты
требовал, целиком перенесу в другое письмо, чтобы ты не брался усталым за
дело спорное, которое надобно слушать, с любопытством насторожив уши. Будь
здоров.
Письмо CIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты желаешь узнать, может ли мудрый помочь мудрому. - Ведь мы
говорим, что мудрец преисполнен всяческим благом и достиг вершины;
спрашивается, как можно принести пользу обладающему высшим благом. Мужи
добра полезны друг другу: они упражняются в добродетелях и поддерживают
мудрость такой, как она есть. Каждому нужен кто-нибудь, чтобы разговаривать
с ним, с ним заниматься изысканьями. (2) Опытные борцы упражняются друг с
другом, музыканта наставляет другой, равный ему выучкой. Мудрому тоже нужно,
чтобы его добродетели не были праздны; и как он сам не дает себе лениться,
так же не дает ему этого и другой мудрец. (3) Чем мудрый поможет мудрому?
Подбодрит его, укажет случай поступить благородно, И еще поделится с ним
мыслями, научит тому, что сам открыл. Ведь и мудрому всегда будет что
открыть, будет простор для вылазок духа. (4) Дурной вредит дурному, делает
его хуже, подстрекая в нем гнев и страх, потакая унынью, восхваляя
наслажденья; и дурным людям хуже всего там, где сошлись пороки многих и
негодность их слилась воедино. Значит, если заключать от противного, добрый
полезен доброму. - "Чем?" - спросишь ты. - (5) Он доставит ему радость,
укрепит в нем уверенность; при виде спокойствия другого каждому станет еще
отраднее. Помимо этого, один передаст другому знанье некоторых вещей: ведь
мудрец знает не все, а если бы и знал, другой может придумать кратчайшие
пути и показать, по каким из них возможно легко довести весь труд до конца.
(6) Мудрец поможет мудрецу, и, конечно, не только своими силами, но и силами
того, кто получает помощь. Он может сделать свое дело и покинутый на самого
себя; но даже бегуну полезен ободряющий зритель. Мудрец помогает не мудрецу,
а самому себе, знай это. Лиши его собственных сил - и он ни на что не годен.
(7) Так же точно можно сказать, что в меду нет сладости: это у пробующего
мед язык и небо должны так приладиться к тому или другому вкусу, чтобы он
нравился, а не казался противным. Ведь есть и такие, кому из-за болезненного
изъяна мед кажется горьким. Нужно обоим быть такими, чтобы один мог
принести, другой извлечь пользу. - (8) "Но раскаленное до последнего предела
излишне нагревать; а достигшему высшего блага излишне помогать. Разве
снаряженный всем, что требуется, землепашец просит орудий у других? Разве
воин, если у него довольно оружья для боя, хочет вооружаться дальше? Так же
и мудрец: ведь он достаточно и снаряжен, и вооружен для жизни". - (9)
Отвечаю на это: даже раскаленное до последнего предела нуждается в заемном
жаре, чтобы остаться у этого предела. - "Но жар сам себя поддерживает". - Те
вещи, которые ты сравниваешь, не так уж похожи. Ведь жар всегда один, а
польза бывает разная. И потом к жару, чтобы он был горячим, не нужно
добавлять жар, а дух мудреца не может оста ваться, как был, если рядом с
мудрым не будет подобных ему друзей, с которыми он мог бы делиться
добродетелями. (10) Прибавь к этому, что все добродетели дружны между собою.
Значит, есть польза в том, чтобы любить чужие, равные твоим, добродетели и
чтобы кто-нибудь любил твои. Само сходство отрадно, особенно когда схожее
благородно и когда сходствующие умеют и одобрить, и снискать одобренье. (11)
Кроме того, никто не может с толком действовать на душу мудреца, кроме
мудреца, как никто не может разумно действовать на человека, кроме человека.
И как для того, чтобы действовать на разум, нужен разум, так и для действия
на совершенный разум нужен разум столь же совершенный. (12) Говорят, нам
помогают и те, кто щедро дает нам вещи промежуточные: деньги, милости,
безопасность и прочее, что ценится или необходимо в повседневной жизни. Так
скажут и о глупце, будто этим он помогает мудрецу. Но помогать - значит
согласно природе действовать на душу посредством добродетели, и своей, и
того, на кого ты действуешь. Это не может не быть на благо и самому
помогающему: ведь заставляя другого упражняться в добродетели, он упражняет
и собственную. (13) Но пусть мы оставим в стороне и само высшее благо и все
ему способствующее, - все равно мудрые могут принести друг другу пользу.
Найти другого мудреца само по себе желательно для мудрого: ведь по природе
благо дорожит благом, и человек добра привязывается душою к другому такому
же, словно к самому себе. (14) Но сам предмет наш требует перейти от этого
вопроса к другому. Спрашивают, станет ли мудрец обсуждать свои дела,
призовет ли он кого-нибудь на совет. - Без этого ему не обойтись, едва
только доходит до дел гражданских, домашних, так сказать, смертных. Тут
чужой совет нужен ему так же, как бывает нужен врач, кормчий, ходатай,
посредник в тяжбе. Значит, мудрец порой принесет пользу мудрецу и тем, что
убедит его. Но пригодится он и в делах великих и божественных, - тем, что
будет, как мы говорили, заодно с другом стремиться к честности, сольется с
ним душою и помыслами. (15) И потом, льнуть к друзьям, радоваться их
поступкам, как своим собственным, - это согласно с природой. А не будь
этого, мы лишились бы и добродетели, которая сильна повседневным
упражнением. Добродетель же учит нас не тратить впустую настоящего, заранее
думать о будущем, советоваться с другими и не расслабляться душою, - а не
расслабляться и дать ей развернуться во всю ширь нам легче, имея кого-нибудь
рядом. Значит, нам нужен друг или совершенный, или стремящийся и близкий к
совершенству. Совершенный принесет пользу, коль скоро общим разумением легче
найти решенье. (16) Говорят, человек зорче в чужих делах, чем в своих; это
бывает с такими, кого ослепляет себялюбие, у кого страх отнимает способность
разглядеть свою пользу. А в безопасности, не страшась ничего, эти люди
становятся здравомыслящими. Но есть вещи, на которые даже мудрецы глядят
пристальней, когда дело касается других. И потом мудрый дарит мудрому такую
отрадную и благородную вещь, как единство желании; а в единой упряжке можно
создать самый прекрасный труд. (17) Я выполнил все, чего ты требовал, хоть
оно и входило по порядку в число вопросов, которые я собираюсь охватить в
книгах о нравственной философии. Помни и о том, о чем я часто твержу тебе:
не уйти от нее; равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том,
что они всем предоставлены. Прикажем душе быть спокойной и без жалоб
заплатим налог, причитающийся со смертных. (7) Зима приносит стужу -
приходится мерзнуть; лето возвращает тепло - приходится страдать от жары;
неустойчивость погоды грозит здоровью приходится хворать. Где-нибудь
встретится нам зверь, где-нибудь - человек, опасней любого зверя. Одно
отнимет вода, другое - огонь. Изменить такой порядок вещей мы не в силах, -
зато в силах обрести величье духа, достойное, мужа добра, и стойко
переносить все превратности случая, не споря с природой. (8) А природа
переменами вносит порядок в то царство, которое ты видишь. За ненастьем
следует ведро; после затишья на море встают волны; по очереди дуют ветры;
ночь сменяется днем; одна часть неба поднимается, другая опускается;
вечность состоит из противоположностей. (9) К этому закону и должен
приспособиться наш дух, ему должен следовать, ему повиноваться; что бы ни
случилось, пусть он считает, что иначе быть не могло, и не смеет бранить
природу. Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не
ропща, сопутствовать богу, по чьей воле все происходит. Плох солдат, который
идет за полководцем со стоном. (10) Поэтому будем проворно и без лени
принимать приказы и неукоснительно продолжать прекраснейший труд, в который
вплетено все, что мы терпим. Будем обращаться к Юпитеру, чье кормило
направляет эту громаду, с теми же словами, что наш Клеанф в своих
красноречивых стихах, которые позволил мне переложить на наш язык пример
Цицерона 3, красноречивейшего мужа. Понравятся они тебе - будь доволен, не
понравятся - знай, что я только следовал Цицеронову примеру.
(11) Властитель неба, мои отец, веди меня Куда захочешь! Следую не
мешкая, На все готовый. А не захочу - тогда Со стонами идти придется
грешному, Терпя все то, что претерпел бы праведным. Покорных рок ведет,
влечет строптивого.
4 (12) Так и будем жить, так и будем говорить. Пусть рок найдет нас
готовыми и не ведающими лени! Таков великий дух, вручивший себя богу. И,
наоборот, ничтожен и лишен благородства тот, кто упирается, кто плохо думает
о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить богов, чем себя. Будь
здоров.
Письмо СVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) То, о чем ты спрашиваешь, - из числа вещей, знанье которых не дает
ничего, кроме знанья. Но все-таки дает, да и ты торопишься и не желаешь
дожидаться книг, охватывающих всю нравственную часть философии, хоть я как
раз привожу их в порядок; поэтому рассчитаюсь с тобою, не откладывая. Однако
прежде напишу, как тебе следует справляться с обуревающей тебя жаждой
учения, чтобы она сама себе не стала преградой. (2) Нельзя хватать и там, и
тут, нельзя на все набрасываться, - целым овладевают по частям. Нужно
выбирать груз по силам и заниматься только тем, на что нас хватит. Черпать
надо не сколько хочется, а сколько можешь вместить. Пусть только душа твоя
будет благой, - и ты вместишь, сколько хочешь. Чем больше душа принимает в
себя, тем она становится шире. (3) Этому, помню, поучал нас Аттал, когда мы
осаждали его уроки, приходили первыми, а уходили последними, и даже на
прогулках вызывали его на разговор, между тем как он не только с
готовностью, но и с радостью шел навстречу ученикам. "И для учащего, и для
учащегося, - говорил он, - цель должна быть одна: польза, которую один
желает принести, другой - получить". (4) Кто пришел к философу, тот пусть
каждый день уносит с собою что-нибудь хорошее и возвращается домой или
здоровее, или излечимее. Впрочем, так оно и будет: в том и сила философии,
что она помогает не только приверженным ей, но и всем, кто имеет с нею дело.
Если выйдешь на солнце - загоришь, даже если выйдешь не ради этого; если
посидишь у торговца притираньями и замешкаешься немного дольше, унесешь с
собою запах; побыв рядом с философией, люди, даже не стараясь, непременно
извлекут нечто полезное. Обрати вниманье, что я сказал "даже не стараясь", а
не "даже сопротивляясь". - (5) "Как так? Разве мы не знаем таких, кто много
лет просидел у философов - и ничуть даже не загорел?" - Знаем, конечно, и
столь постоянных и упорных, что я называю их не учениками, а жильцами
философов. (6) Но многие приходят слушать, а не учиться, - так нас приводит
в театр удовольствие, доставляемое слуху либо речью, либо голосом, либо
действием. Ты увидишь немалую часть слушателей, для которых уроки философа
приют на время досуга. Они и не думают избавиться там от пороков, усвоить
какое-нибудь правило жизни, чтобы проверять свои нравы, но желают только
услаждения слуха. А ведь некоторые приходят даже с письменными дощечками, -
затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести их без пользы
для слушающих, как сами слушали без пользы для себя. Других возбуждают
благородные изречения, и они, подвижные и лицом и душой, преисполнятся тех
же чувств, что и говорящий, - (7) точно так же, как под звуки флейты
приходят в возбуждение фригийские полумужи1, беснующиеся по приказу. Этих
подстегивает и увлекает красота предмета, а не звук пустых слов. Если
мужественно говорят о смерти или с непокорностью - о судьбе, им хочется тут
же сделать все, о чем они слышали. Они поддались, они стали такими, как им
велено, - если бы только душа их сохранила этот строй, если бы народ,
умеющий отговорить от всего честного, сейчас же не отнял бы у них
прекрасного порыва. Немногие способны донести до дому те намеренья, которыми
исполнились. (8) Нетрудно пробудить у слушателя жажду жить правильно:
природа во всех заложила основанья добра и семена добродетели; все мы для
нее рождены, и когда придет подстрекатель, добро, как бы уснувшее в нашей
душе, пробуждается. Разве ты не видел, каким криком оглашается театр, едва
скажут что-нибудь, с чем все мы согласны и о чем нашим единодушием
свидетельствуем, что это истина?
(9) Нужда во многом бедным, жадным нужда во всем. Скупец ко всем
недобр, но злей всего - к себе.2
Этим стихам рукоплещет последний скряга, радуясь обличенью своих
пороков. Но разве такое действие не было бы, по-твоему, еще сильнее, если бы
спасительные наставления исходили из уст философа, если бы они были вложены
в стихи, благодаря которым те же самые мысли легче проникают в души невежд?
(10) "Ибо, - говорил Клеанф, - как наше дыханье, пропущенное сквозь длинный
и тесный ход трубы, с большей силой вырывается с другого ее конца и
производит отчетливый звук, так и наши чувства становятся отчетливее
благодаря сжатой непреложности стихов". Сказанное прозой слушается не так
внимательно и задевает меньше, а если в дело вступает размер, если
благородный смысл закреплен его стопами, то же самое изреченье вонзается,
будто брошенное с размаху копье. (11) Много говорено о презрении к деньгам,
произносились в поученье людям длинные речи о том, что богатство - не в
наследственном достоянье, а в душе, что богат тот, кто приспособился к своей
бедности,. кто, имея мало, считает себя зажиточным. Но куда сильнее поражают
душу изречения вроде этих:
Кто хочет меньше, меньше и нуждается. Имеет все, кто хочет, сколько
надобно.
(12) Слыша это или нечто подобное, мы не можем не признать истины. И
вот те, кто всегда хочет больше, чем надобно, кричат от восторга и
проклинают деньги. И как заметишь у них такое настроенье, - донимай их, жми,
тесни, отбросив всяческие умозаключенья, и тонкости, и прочие забавы
бесполезного умствования. Говори против алчности, говори против роскоши, а
когда покажется, что польза есть, что души слушателей затронуты, наседай еще
сильнее. Трудно поверить, как бывает полезна речь имеющая в виду исцеление,
направленная целиком ко благу слушателей. Неокрепшим умам легко внушить
любовь ко всему правильному и честному; да и над не слишком испорченными и
податливыми истина получает право собственности, если найдет умелого
ходатая. (13) Я сам, когда слушал, как Аттал держит речи против пороков,
против заблуждений, против всякого зла в жизни, часто жалел род людской, а о
нем думал, что он оставил внизу все вершины, достигаемые людьми. Сам он
называл себя царем, но мне казалось, что выше царской власть того, кто
вправе вершить суд над царями. (14) А когда он принимался восхвалять
бедность и доказывать, что все ненужное есть только лишний груз,
обременительный для несущего, - часто хотелось выйти с урока бедняком. Когда
же он начинал осмеивать наши наслаждения, восхвалять целомудренное тело,
скромный стол, чистый ум, не помышляющий не только о беззаконных, но и об
излишних наслажденьях, - хотелось положить предел прожорливости брюха. (15)
Кое-что, Луцилий, я удержал с тех пор. Приступал я ко всему с большим
рвением, а потом, вынужденный вернуться к государственной жизни, немногое
сохранил от этих добрых начал. Все же с тех пор я на всю жизнь отказался от
устриц и грибов: ведь это не пища, а лакомство, заставляющее насытившихся
есть опять, легко извергаемое и снизу, и сверху, - а это весьма по душе
обжорам, запихивающим в себя больше, чем могут вместить. (16) С тех пор я в
жизни не брал притираний: ведь лучше всего пахнет тело, которое ничем не
пахнет3. С тех пор мой желудок забыл о винах. С тех пор всю жизнь я избегаю
бани, сочтя, что обваривать себе тело и истощать его потением - бесполезное
баловство. К прочему, оставленному тогда, я вернулся, но даже в том, от чего
перестал воздерживаться, сохраняю меру, которая и ближе к воздержанию и,
может быть, труднее воздержанья: ведь от чего-то легче отказаться совсем,
чем сохранять умеренность. (17) Если уж я сказал тебе начистоту, что в
молодости взялся за философию с большим пылом, чем занимаюсь ею в старости,
то не постыжусь признаться, какую любовь внушил мне Пифагор. Сотион
рассказывал, почему тот отказывался есть животных и почему, позже, Секстий.
У обоих причины были разные, но благородные. (18) Один полагал, что человеку
и бескровной пищи хватит и что там, где резня служит удовольствию,.
жестокость переходит в привычку. И еще он говорил, что нужно ограничивать
число предметов, на которые зарится жажда роскоши, что разнообразная пища,
чуждая нашему телу, вредна для здоровья. (19) А Пифагор утверждал, что есть
родство всего со всем и взаимосвязь душ, переселяющихся из одного обличья в
другое. Ни одна душа, если верить ему, не погибает и не перестает
существовать иначе как на малое время, после которого переливается в другое
тело. Мы увидим, сколько временных кругов она пройдет и сколько обиталищ
сменит, прежде чем вернется в человека. А покуда она внушает людям страх
совершить злодейство и отцеубийство, невзначай напав на душу родителя и
железом или зубами уничтожив то, в чем нашел приют дух какого-нибудь родича.
(20) Сотион не только излагал это, но и дополнял своими доводами: "Ты не
веришь, что души распределяются по все новым и новым телам? Что именуемое
нами смертью есть только переселение? Не веришь, что в теле этих скотов,
этих зверей, этих подводных обитателей пребывает душа, когда-то бывшая
человеческой? Что все во вселенной не погибает, а только меняет место? Не
веришь, что не одни небесные тела совершают круговые движения, но и живые
существа исчезают и возвращаются, и души переходят по кругу? Но в это верили
великие люди! (21) Так что воздержись от суждения и оставь все как есть.
Если это правда, то не есть животных - значит быть без вины; если неправда -
значит быть умеренным. Велик ли будет урон твоей жестокости? Я только
отнимаю у тебя пищу львов и коршунов". (22) Под его влияньем я перестал есть
животных, и по прошествии года воздержанье от них стало для меня не только
легким, но и приятным. Мне казалось, что душа моя стала подвижней; впрочем,
сегодня я не взялся бы утверждать, что это так. Ты спросишь, как я от этого
отошел? Время моей молодости пришлось на принципат Тиберия Цезаря: тогда
изгонялись обряды инородцев4, и неупотребление в пищу некоторых животных
признавалось уликой суеверия. По просьбам отца, не опасавшегося клеветы, но
враждебного философии, я вернулся к прежним привычкам; впрочем, он без труда
убедил меня обедать лучше. (23) Аттал всегда хвалил тот матрас, который
сопротивляется телу; я и в старости пользуюсь таким, что на нем не останется
следов лежанья. Я рассказал тебе об этом, чтобы ты убедился, как силен у
новичков первый порыв ко всему хорошему, если их кто-нибудь ободряет и
подстегивает. Но потом одно упускается по вине наставников, которые учат нас
рассуждать, а не жить, другое - по вине учеников, которые приходят к
учителям с намереньем совершенствовать не душу, а ум. Так то, что было
философией, становится филологией. (24) Ведь очень важно, с каким намереньем
ты к чему-либо подходишь. Кто изучает Вергилия как будущий грамматик, тот
читает превосходную строку
Бежит невозвратное время 5
и не думает так: "Нельзя спать! Кто не спешит, тот отстанет. Торопливый
день торопит нас и мчится сам. Нас влечет все дальше незаметно .для нас; а
мы откладываем все на будущее и остаемся медлительными в быстрине". Нет, он
заметит, что Вергилий всякий раз, говоря о быстротечности времени,
употребляет глагол "бежать".
Самые лучшие дни убегают для смертных несчастных Ранее всех; подойдут
болезни, унылая старость, Скорби, - а там унесет безжалостной смерти
немилость.6
(25) Всякий, чей взгляд направлен к философии, и это сведет, к чему
следует, и скажет: "Никогда Вергилий не говорит "дни проходят", но всегда
"убегают", - а это самый быстрый бег; самые же лучшие минуют первыми, -
почему же мы сами себя не подгоним, чтобы сравняться скоростью с самым
быстротечным из всего? Лучшее пролетает мимо, наступает худшее. (26) Как из
кувшина выливается сперва самое чистое вино, .а то, что тяжелее и мутнее,
оседает, так и на нашем веку лучшее идет сначала. А мы допускаем, чтобы его
вычерпали для других, оставив нам самим подонки. Так пусть запечатлеются в
душе наравне с изречением-оракула эти слова:
Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных Ранее всех.
(27) Почему лучшие? Да потому, что остальные нам неведомы. Почему
лучшие? Потому что в молодости мы можем учиться, можем направить. к лучшему
неокрепшую душу, покуда она податлива; потому что это самое подходящее время
для трудов, подходящее для того, чтобы взбодрить дух учеными занятьями,
закалить тело работою. Остальные годы и ленивей, и расслабленнее, и ближе к
концу. Так оставим же все, что нас отвлекает, и всей душой будем стараться
об одном: чтобы быстротечность неудержимо бегущего времени не стала понятна
нам, только когда оно уйдет. Каждый день будем считать лучшим и завладеем
им! Что убегает, то нужно захватывать". (28) Но читающий Вергилиевы стихи
глазами грамматика будет думать не о том, что каждый день - лучший, ибо
подходят болезни, теснит старость, уже нависшая над головой почитающих себя
юнцами, - он скажет, что поэт всегда ставит вместе "болезни и старость". И,
право же,. недаром: ведь сама старость есть неизлечимая болезнь. (29) И еще,
скажет он, поэт дает старости прозвище, всегда называя ее "унылою":
... подойдут болезни, унылая старость.
И еще в другом месте:
Бледные там болезни живут, унылая старость.. 1
Не надо удивляться, если из одного и того же каждый извлекает лишь
нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет траву,
собака - зайца, аист - ящерицу. (30) Если книги Цицерона "О государстве"
возьмет в руки сперва какой-нибудь филолог, потом грамматик, потом
приверженец философии, каждый из них обратит все усердие не на то, на что
оба другие. Философ подивится, что так много можно сказать против
справедливости. Филолог, если возьмется за то же чтение, отметит вот что:
"Было два римских царя, из которых один не имеет матери, другой отца". Ибо
есть сомнения насчет матери Сервия, а отца-у Анка не имеется, царя именуют
внуком Нумы8. (31) И еще он заметит, что тот, кого мы называем диктатором и
о ком читаем в истории' под тем же именем, у древних звался "начальником
народа", что сохраняется доныне в авгуральных книгах, а доказательством
служит произведенное от этого наименование "начальник конницы". Равным
образом-он заметит, что Ромул погиб во время солнечного затмения и что право
воззвания к народу было уже у царей; некоторые, в том числе Фенестелла,
полагают, будто об атом есть в понтификальных книгах9. (32) Если же эти
книги развернет грамматик, он прежде всего внесет в свои заметки старинные10
слова: ведь Цицерон говорит "воистину" - вместо "на самом деле", а также
"оного" вместо "его". Затем грамматик перейдет к тем словам, употребленье
которых изменилось за столетье; например, Цицерон говорит: "его
вмешательство вернуло нас от самой известковой черты", ибо то, что у нас в
цирке называется "меловой чертой", в старину именовалось "известковой"11.
(33) Потом он соберет Энниевы стихи, прежде всего эти, написанные о
Сципионе:
Кому ни гражданин, ни враг Воздать не мог награду по трудам его.
Из этого, скажет он, понятно, что в старину слово "труды" означало
также и "подвиги, дела": ведь поэт имеет в виду, что Сципиону никто, ни
гражданин, ни враг, не мог воздать награду за его подвиги. (34) И совсем уж
счастливым он сочтет себя, обнаружив, откуда, по-видимому, взял Вергилий
слова:
... грохочет Неба огромная дверь.12
Энний, скажет он, похитил их у Гомера, а Вергилий - у Энния. Ведь у
Цицерона в этих самых книгах "О государстве" есть такая эпиграмма Энния:
Если возможно взойти в небожителей горнюю область, Мне одному отперта
неба великая дверь.
(35) Но чтобы мне самому, отвлекшись, не соскользнуть на путь
грамматика или филолога, напоминаю тебе, что и слушать и читать философов
нужно ради достижения блаженной жизни, и ловить следует не старинные или
придуманные ими слова либо неудачные метафоры и фигуры речи, а полезные
наставленья и благородные, мужественные высказыванья, которые немедля можно
претворить в действительность. Будем выучивать их так, чтобы недавно бывшее
словом стало делом. (36) Никто, я думаю, не оказал всем смертным столь
дурной услуги, как те, кто научились философии словно некому продажному
ремеслу и живут иначе, чем учат жить. Они-то, подверженные всем обличаемым
ими порокам, и являют собой наилучший пример бесполезной учености. (37) От
такого наставника мне столько же пользы, сколько от кормчего, которого в
бурю валит морская болезнь. Когда несет волна, нужно держать руль, бороться
с самим морем, вырывать у ветра паруса: а чем мне поможет правитель корабля,
одуревший и блюющий? Разве нашу жизнь, по-твоему, буря не треплет сильнее,
чем любую лодку? Нужно не разговаривать, а править. (38) Все, что говорится,
чем бахвалятся перед заслушавшейся толпой, - заемное, все это сказано
Платоном, сказано Зеноном, сказано Хрисиппом, Посидонием и огромным отрядом
им подобных. А как нынешним доказать, что сказанное подлинно им принадлежит,
я тебе открою: пусть поступают, как говорят. (39) Я сказал все, что хотел
тебе сообщить, а теперь я пойду навстречу твоему желанью и то, чего ты
требовал, целиком перенесу в другое письмо, чтобы ты не брался усталым за
дело спорное, которое надобно слушать, с любопытством насторожив уши. Будь
здоров.
Письмо CIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты желаешь узнать, может ли мудрый помочь мудрому. - Ведь мы
говорим, что мудрец преисполнен всяческим благом и достиг вершины;
спрашивается, как можно принести пользу обладающему высшим благом. Мужи
добра полезны друг другу: они упражняются в добродетелях и поддерживают
мудрость такой, как она есть. Каждому нужен кто-нибудь, чтобы разговаривать
с ним, с ним заниматься изысканьями. (2) Опытные борцы упражняются друг с
другом, музыканта наставляет другой, равный ему выучкой. Мудрому тоже нужно,
чтобы его добродетели не были праздны; и как он сам не дает себе лениться,
так же не дает ему этого и другой мудрец. (3) Чем мудрый поможет мудрому?
Подбодрит его, укажет случай поступить благородно, И еще поделится с ним
мыслями, научит тому, что сам открыл. Ведь и мудрому всегда будет что
открыть, будет простор для вылазок духа. (4) Дурной вредит дурному, делает
его хуже, подстрекая в нем гнев и страх, потакая унынью, восхваляя
наслажденья; и дурным людям хуже всего там, где сошлись пороки многих и
негодность их слилась воедино. Значит, если заключать от противного, добрый
полезен доброму. - "Чем?" - спросишь ты. - (5) Он доставит ему радость,
укрепит в нем уверенность; при виде спокойствия другого каждому станет еще
отраднее. Помимо этого, один передаст другому знанье некоторых вещей: ведь
мудрец знает не все, а если бы и знал, другой может придумать кратчайшие
пути и показать, по каким из них возможно легко довести весь труд до конца.
(6) Мудрец поможет мудрецу, и, конечно, не только своими силами, но и силами
того, кто получает помощь. Он может сделать свое дело и покинутый на самого
себя; но даже бегуну полезен ободряющий зритель. Мудрец помогает не мудрецу,
а самому себе, знай это. Лиши его собственных сил - и он ни на что не годен.
(7) Так же точно можно сказать, что в меду нет сладости: это у пробующего
мед язык и небо должны так приладиться к тому или другому вкусу, чтобы он
нравился, а не казался противным. Ведь есть и такие, кому из-за болезненного
изъяна мед кажется горьким. Нужно обоим быть такими, чтобы один мог
принести, другой извлечь пользу. - (8) "Но раскаленное до последнего предела
излишне нагревать; а достигшему высшего блага излишне помогать. Разве
снаряженный всем, что требуется, землепашец просит орудий у других? Разве
воин, если у него довольно оружья для боя, хочет вооружаться дальше? Так же
и мудрец: ведь он достаточно и снаряжен, и вооружен для жизни". - (9)
Отвечаю на это: даже раскаленное до последнего предела нуждается в заемном
жаре, чтобы остаться у этого предела. - "Но жар сам себя поддерживает". - Те
вещи, которые ты сравниваешь, не так уж похожи. Ведь жар всегда один, а
польза бывает разная. И потом к жару, чтобы он был горячим, не нужно
добавлять жар, а дух мудреца не может оста ваться, как был, если рядом с
мудрым не будет подобных ему друзей, с которыми он мог бы делиться
добродетелями. (10) Прибавь к этому, что все добродетели дружны между собою.
Значит, есть польза в том, чтобы любить чужие, равные твоим, добродетели и
чтобы кто-нибудь любил твои. Само сходство отрадно, особенно когда схожее
благородно и когда сходствующие умеют и одобрить, и снискать одобренье. (11)
Кроме того, никто не может с толком действовать на душу мудреца, кроме
мудреца, как никто не может разумно действовать на человека, кроме человека.
И как для того, чтобы действовать на разум, нужен разум, так и для действия
на совершенный разум нужен разум столь же совершенный. (12) Говорят, нам
помогают и те, кто щедро дает нам вещи промежуточные: деньги, милости,
безопасность и прочее, что ценится или необходимо в повседневной жизни. Так
скажут и о глупце, будто этим он помогает мудрецу. Но помогать - значит
согласно природе действовать на душу посредством добродетели, и своей, и
того, на кого ты действуешь. Это не может не быть на благо и самому
помогающему: ведь заставляя другого упражняться в добродетели, он упражняет
и собственную. (13) Но пусть мы оставим в стороне и само высшее благо и все
ему способствующее, - все равно мудрые могут принести друг другу пользу.
Найти другого мудреца само по себе желательно для мудрого: ведь по природе
благо дорожит благом, и человек добра привязывается душою к другому такому
же, словно к самому себе. (14) Но сам предмет наш требует перейти от этого
вопроса к другому. Спрашивают, станет ли мудрец обсуждать свои дела,
призовет ли он кого-нибудь на совет. - Без этого ему не обойтись, едва
только доходит до дел гражданских, домашних, так сказать, смертных. Тут
чужой совет нужен ему так же, как бывает нужен врач, кормчий, ходатай,
посредник в тяжбе. Значит, мудрец порой принесет пользу мудрецу и тем, что
убедит его. Но пригодится он и в делах великих и божественных, - тем, что
будет, как мы говорили, заодно с другом стремиться к честности, сольется с
ним душою и помыслами. (15) И потом, льнуть к друзьям, радоваться их
поступкам, как своим собственным, - это согласно с природой. А не будь
этого, мы лишились бы и добродетели, которая сильна повседневным
упражнением. Добродетель же учит нас не тратить впустую настоящего, заранее
думать о будущем, советоваться с другими и не расслабляться душою, - а не
расслабляться и дать ей развернуться во всю ширь нам легче, имея кого-нибудь
рядом. Значит, нам нужен друг или совершенный, или стремящийся и близкий к
совершенству. Совершенный принесет пользу, коль скоро общим разумением легче
найти решенье. (16) Говорят, человек зорче в чужих делах, чем в своих; это
бывает с такими, кого ослепляет себялюбие, у кого страх отнимает способность
разглядеть свою пользу. А в безопасности, не страшась ничего, эти люди
становятся здравомыслящими. Но есть вещи, на которые даже мудрецы глядят
пристальней, когда дело касается других. И потом мудрый дарит мудрому такую
отрадную и благородную вещь, как единство желании; а в единой упряжке можно
создать самый прекрасный труд. (17) Я выполнил все, чего ты требовал, хоть
оно и входило по порядку в число вопросов, которые я собираюсь охватить в
книгах о нравственной философии. Помни и о том, о чем я часто твержу тебе: