Страница:
положит конец и слезам, и наслаждениям; а нам лучше и не пытаться идти
вперед, если вернуться так трудно. (5) Мне кажется, очень тонко ответил
Панэтий одному юнцу на вопрос, может ли мудрец полюбить: "Как будет с
мудрецом, посмотрим; а вот нам с тобой до мудреца далеко, и мы не должны
допускать, чтобы над нами взяла верх страсть бурная и необузданная, сама
себя ставящая ни во что и отдающаяся во власть другому. Взглянут на нас
благосклонно - мы пуще распаляемся от доброты; отвернутся - нас
раззадоривает надменность. Вредна и легкая любовь, и трудная: легкостью она
берет нас в плен, с трудностями заставляет бороться. Так что лучше нам
остаться в покое, зная нашу слабость. Нестойкую душу нельзя вверять ни вину,
ни красоте, ни лести, ни другим соблазни тельным приманкам". (6) То же
самое, что Панэтий говорил о любви, я скажу обо всех страстях. Насколько в
наших силах, отойдем от скользкого места: мы и на сухом-то стоим нетвердо. -
(7) Ты сейчас выставишь против меня общий упрек, всегда бросаемый стоикам:
"Слишком много вы обещаете, слишком суровы ваши наставленья! Мы - люди
слабые и не можем себе отказать во всем! Мы будем горевать, но не очень,
будем желать, но умеренно, будем сердиться - а потом успокоимся". - Знаешь,
почему мы этого не можем? Не верим, что можем! (8) А на деле, клянусь, все
иначе! Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять
их, а не изгонять. На это природа дала человеку довольно сил, - если мы
соберем их и напряжем и пустим в ход не против себя, а себе в защиту. "Не
хотим" - вот причина; "не можем" - только предлог. Будь здоров.
Письмо CXVII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты доставишь мне много хлопот и, сам того не зная, вынудишь
ввязаться в долгую и докучную тяжбу, если будешь задавать мне хитрые
вопросы, в которых я не могу ни разойтись с нашими, не поссорясь с ними, ни
согласиться, не поссорясь с совестью. Ты спрашиваешь, верно ли такое
утвержденье стоиков: мудрость есть благо, быть мудрым - не благо. Сперва я
изложу мнение стоиков, потом решусь высказать и свое сужденье. (2) Наши
считают, что благо телесно, ибо благо действует, а что действует, то
телесно. Благо приносит пользу, а, не действуя, приносить пользу невозможно;
если же благо действует, значит, оно телесно. По их словам, мудрость есть
благо; следовательно, они не могут не признать ее телесной. (3) А быть
мудрым - это, по их мнению, дело другое: оно лишь прилагается к мудрости и
бестелесно, а значит, и не действует и не приносит пользы. - "Но как же мы
говорим, что быть мудрым - благо?" - Говорим, имея в виду самое мудрость, от
которой и зависит, мудр ли человек. (4) Теперь послушай, что отвечают на это
некоторые, а потом и я начну от них откалываться и перейду на другую
сторону. - "Если так, то и жить блаженно - не благо". - Хочешь не хочешь, а
приходится отвечать, что блаженная жизнь - благо, а жить блаженно - не
благо. (5) И еще нашим возражают так: "Вы хотите быть мудрыми: значит, это
принадлежит к числу вещей, которых надо добиться непременно. А все
непременное - благо". - И наши вынуждены калечить слова, добавлять к
"непременному" два слога, чего не допускает наш язык. Но я, с твоего
позволения, прибавлю их. "Непременное есть то, к чему следует стремиться
непременно, то есть благо; а то, что достается нам по достижении блага, есть
непреминуемое: его не добиваются как блага, но к достигнутому благу оно
прилагается неминуемо". - (6) Я думаю иначе и полагаю, что наши опускаются
до этого, так как их связывает цепью прежнее утвержденье, а изменить его им
нельзя. Мы обычно придаем немалый вес всеобщим установившимся сужденьям, и
если так кажется всем, - это для нас доказательство истины. Например,
существованье богов выводится, среди прочего, и из того, что мнение это
вложено во всех людей и нет племени, до того чуждого всех законов и обычаев,
чтобы не верить в каких-нибудь богов. Когда мы рассуждаем о бессмертии души,
немалое подспорье для нас - единодушие людей, либо страшащихся обитателей
преисподней, либо их почитающих. И я воспользуюсь всеобщим убеждением: ты не
найдешь никого, кто не считал бы, что и мудрость благо, и быть мудрым -
благо. (7) Однако я не буду, по обычаю побежденных, взывать к толпе: начну
сражаться собственным оружием. Если что-то прилагается к чему-то, оно
находится либо вне, либо внутри того, к чему приложено. Если оно внутри, -
значит, оно столь же телесно, как и то, к чему приложено. Ничто не может
быть приложено - и не прикасаться, а что прикасается, то телесно. Если оно
вне, то может и расстаться с тем, к чему приложено; но что расстается, то
обладает движением, а что обладает движением, то телесно. (8) Ты надеешься,
что я скажу: бег и бежать - одно и то же, так же как тепло и быть теплым,
свет и светить. Нет, я согласен, что это - вещи разные, но при этом - одного
рода. Если здоровье принадлежит к вещам безразличным, то и быть здоровым -
также. Если к ним же принадлежит красота, то и быть красивым - также. Если
справедливость - благо, то и быть справедливым - благо. Если бесстыдство -
зло, то и быть бесстыдным - зло; тут, клянусь тебе, все точно так же, как с
близорукостью: если она - зло, то и быть близоруким - зло. Одно - так и
знай! - не может быть без другого. Кто мудр, тот обладает мудростью; кто
обладает мудростью, тот мудр. И не . может быть сомнений, что каково одно,
таково и другое, - настолько, что многие считают и то и другое одним. (9) Но
лучше разберем вот что: поскольку все есть или благо, или зло, или вещи
безразличные, то что же такое "быть мудрым"? Что это благо - отрицают; что
это зло - нельзя и подумать; значит, остается безразличное. Но мы называем
"безразличным" или "промежуточным" то, что может достаться и хорошему, и
дурному человеку: например, деньги, красоту, знатность. А быть мудрым может
только человек добра: значит, быть мудрым к разряду вещей безразличных не
принадлежит. Но и злом не может быть то, что никогда не достается на долю
злым; значит, быть мудрым благо. Чего нет ни у кого, кроме людей добра, то
благо; мудрыми бывают только люди добра, и, значит, это благо. - (10) "Но
это лишь прилагается к мудрости". - То, что ты называешь "быть мудрым",
порождается ли мудростью или порождает ее? Порождает ли, порождается ли, -
все равно оно телесно: ведь тело и то, что производит что-нибудь само, и то,
что чем-нибудь производится. А если так, то быть мудрым - благо, потому что
для этого ему не хватало только одного: телесности. (11) Перипатетики
считают так: быть мудрым - это то же самое, что мудрость, ибо одно без
другого не бывает. Неужели, по-твоему, есть мудрые кроме тех, кто обладает
мудростью? И не всякий ли, кто мудр, обладает, по-твоему, мудростью? (12)
Старые диалектики разделяли эти вещи, и от них такое разделение пришло к
стоикам. Я скажу, как у них получалось. Поле - это одно, а владеть полем -
другое; и разве не так, если второе касается не поля, а его владельца? Точно
так же мудрость это одно, а быть мудрым - другое. Я думаю, ты согласишься:
тот, кто владеет, и то, чем владеют, - вещи разные; так и тут: владеют
мудростью, а владеет мудрый. Мудрость есть наука жить и, стало быть,
совершенство мысли, достигшей наивысшего и наилучшего. Что такое "быть
мудрым"? Я не могу сказать: "Совершенство мысли", - нет, это то, что дается
на долю обладателю совершенной мысли. Итак, благомыслие - это одно, а быть
благомыслящим - другое. - (13) "Есть тела разной природы: например, вот это
- человек, это конь; за ними следуют движения души, содержащие сведения о
телах. В таких движениях есть нечто самостоятельное, отдельное от тел.
Например: я вижу гуляющего Катона; чувства показывают мне это, душа им
верит. То, на что обращены и глаза, и душа, - тело. Но потом я говорю:
"Катон гуляет", - и то, что я говорю, бестелесно. Это - некое сведенье о
теле, которое одни называют "высказыванием", другие - "известьем", третьи -
"речью". Так же, говоря "мудрость", мы имеем в виду нечто телесное; а говоря
"он мудр", мы высказываем нечто о теле. Но ведь далеко не одно и то же
сказать "он" и сказать о нем". - (14) Допустим покамест, что не одно и то же
(я ведь еще не высказываю своего мнения). Разве это мешает и другому быть
другим, но благом? Немного раньше говорилось, что поле - одно, а владеть
полем - другое. Правильно: владеющий принадлежит к одной природе, владенье -
к другой, владеет человек, владение его - земля. Но у нас речь о другом: тут
и владеющий мудростью, и она сама - одной природы. (15) Там владенье - одно,
владетель - другое, а здесь и владетель и владенье нераздельны. Полем
владеют по праву, мудростью - от природы, поле может быть отчуждено и
передано другому, мудрость неразлучна с владеющим. Нельзя сравнивать вещи
столь несхожие. Я начал было говорить, что предметы могут быть разными, но
оба тем не менее - блага. Например, мудрость и мудрец - не одно и то же, но
ты согласишься, что и то, и другое - блага. И как ничто не мешает мудрости
быть благом, а обладателю мудрости - благим, так же ничто не помешает быть
благом и мудрости, и обладанию мудростью; а обладать мудростью - это и есть
быть мудрым. (16) Я для того и хочу достичь мудрости, чтобы быть мудрым. Так
что же, разве не благо то, без чего нет и другого блага? Ведь вы наверняка
говорите, что мудрость, которая дается не для применения к жизни, не нужна.
А что такое применять мудрость? Быть мудрым! Это в ней самое драгоценное,
без этого она становится лишней. Если пытка - зло, то и быть под пыткой зло;
это настолько неоспоримо, что если отвергнуть второе, то и первое не будет
злом. Мудрость есть совершенство мысли, быть мудрым - значит применять к
жизни совершенство мысли. Но может ли не быть благом примененье того, что
без применения само перестает быть благом? (17) Я спрошу тебя, надо ли
стремиться к мудрости. Ты скажешь, что непременно. Я спрошу, надо ли
стремиться применить мудрость к жизни. Ты согласишься и скажешь, что если
тебе запретят это, мудрость тебе не нужна. А то, к чему должно непременно
стремиться, есть благо. Быть мудрым - значит применять мудрость к жизни;
так, говорить речь значит пользоваться красноречием, видеть значит
пользоваться глазами; выходит, и быть мудрым - значит пользоваться
мудростью. К этому должно непременно стремиться; значит, следует непременно
быть мудрым, а что следует непременно, то благо. (18) Я давно уже ругаю себя
за то, что подражаю людям, которых обвиняю, и трачу слова, доказывая
очевидное. Кто может сомневаться, что если жара - зло, то и томиться от жары
- зло, если мороз - зло, то и мерзнуть - зло, если жизнь - благо, то и жить
- благо? Все это говорится вокруг да около мудрости и к ней непричастно, нам
же должно оставаться в ее пределах. (19) Даже если захочется отлучиться, в
ней хватит простора и для дальних странствий. Будем исследовать природу
богов, и первичные вещества светил2, и разнообразные пути звезд; будем
доискиваться, направляются ли все наши движенья их движеньями, оттуда ли
приходит побуждающая сила ко всем телам и душам, связано ли непреложным
законом даже именуемое случайным, поистине ли в обращениях мира ничего
неожиданного, ничего нарушающего порядок не происходит. Пусть это далеко от
улучшения нравов, но возвышает душу и приближает ее к величию изучаемых
предметов. А то, о чем я рассуждал прежде, умаляет и унижает душу, при этом,
вопреки твоему мнению, не изощряя, а ослабляя ее. (20) Опомнитесь! Зачем
расточать старанья, столь .необходимые для другого, более важного и
прекрасного, на вещи, может быть, и не ложные, но наверняка бесполезные?
Какая мне польза знать, вправду ли мудрость - одно, а быть мудрым - другое?
Какая мне польза знать, что одно из них - благо? Что же, наберусь дерзости,
брошу жребий, загадав желанье, - и пусть тебе выпадет мудрость, а мне - быть
мудрым! Ни ты, ни я не в проигрыше. (21) Лучше покажи мне дорогу, по которой
приходят к мудрости. Скажи, чего я должен избегать, чего искать; какие
занятия укрепят мне нестойкую душу; как мне справиться с обилием зол; как
отразить те беды, что врываются ко мне, и те, на которые я сам нарвался.
Научи меня, как переносить тяготы, самому не застонав, и счастье, никого не
заставив стонать, как не ждать последнего и неизбежного предела жизни, а
бежать из нее по собственному решению. (22) По-моему, самое постыдное - это
звать к себе смерть. Если ты хочешь жить, зачем звать ее? а если не хочешь,
зачем просить у богов того, что дано тебе от рождения? Ведь установлено, что
когда-нибудь ты умрешь и против воли; добровольная смерть - в твоих руках.
Одно для тебя неизбежно, другое дозволено. (23) На этих днях я прочитал у
одного, впрочем, красноречивого человека такое, право же, позорное
вступление: "О если бы мне умереть скорее!" Безум ный! Ты просишь того, что
всегда при тебе. "О если бы мне умереть скорее!" Ты, может быть, до старости
дожил, восклицая так, - а что стояло у тебя на пути? что тебя держало?
Уходи, когда заблагорассудится! Выбери любую часть природы и прикажи ей
открыть перед тобою выход. Есть три стихии, которыми управляется этот мир:
вода, земля, воздух, - все они и источники жизни, и пути к смерти! (24) "О,
если бы мне умереть скорее!" Что ты называешь "скорее"? На какой день
назначаешь срок? Он может прийти раньше, чем ты желаешь! Слова эти -
человека, слабого душой, проклятьем своим он ищет жалости. Кто желает себе
смерти, тот умирать не хочет. У богов проси жизни и здоровья; а решишь
умереть, - так в том и будет тебе прок от смерти, что перестанешь себе ее
желать. (25) Вот чем следует заниматься, мой Луцилий, вот чем образовывать
душу! Это и есть мудрость, это и значит быть мудрым, - а не пустыми и
мелочными рассуждениями упражнять ненужное хитроумие! Столько вопросов
задала тебе фортуна, а ты, не решив их, занялся умствованьем! Глупо, услышав
сигнал к бою, размахивать мечом в воздухе. Брось потешное оружье пора
взяться за то, которым решается бой. Скажи, как добиться, чтобы душу не
смущали ни печаль, ни ужас, чтобы сбросить бремя тайных вожделений. Будем
делать дело! - (26) "Мудрость - благо, быть мудрым - не благо". Так мы и
добьемся, что нам откажут в мудрости, что все наши занятия будут высмеяны,
ибо предмет их никому не нужен. А что бы ты сказал, узнав, что есть и такой
вопрос: "Благо ли будущая мудрость?" - Да разве можно хотя бы подумать,
будто закрома предчувствуют будущий урожай, а детство постигает силу и
крепость будущей юности? Покуда мы больны, нам бесполезно будущее здоровье,
и не восстановит сил после бега и борьбы отдых, который начнется через много
месяцев. (27) Кто не знает, что предстоящее в будущем потому и не благо, что
оно лишь будет? Ведь благо непременно должно приносить пользу, а полезным
может быть лишь насущное. Если что бесполезно, то оно и не благо; если
полезно, оно в настоящем. Я - будущий мудрец; вот когда я им стану, это и
будет благом, но не раньше. Сперва должно быть нечто, а уж оно будет таким
или иным. (28) Как может быть, скажи, благом то, чего еще нет? А если я
скажу тебе "это будет", - нужно ли тебе дальше доказывать, что этого нет?
Что приходит, то еще неизвестно, придет ли. Наступит весна, - но я знаю, что
сейчас зима; наступит лето, - но я знаю, что лета еще нет. "Это будет" - вот
лучшее свидетельство тому, что этого нет. (29) Я надеюсь стать мудрым; но
пока что я не мудр; обладай я этим благом, я избавился бы от этого зла. В
будущем я стану мудрым; из этого тебе можно понять, что я еще не мудр. Я не
могу быть сразу и при будущем благе, и при нынешнем зле. Они вместе не
сходятся, и не бывает у одного человека и блага, и зла. (30) Оставим
затейливые пустяки и поспешим к тому, что подаст нам помощь. Никто, торопясь
позвать повитуху к рожающей дочери, не станет читать распоряженье об играх и
их распорядок; никто, когда бежит на пожар собственного дома, не станет
смотреть на игральную доску, чтобы узнать, как освободится взятый в плен
камешек3. (31) А тебе, клянусь, со всех сторон приходят вести и о горящем
доме, и о детях в опасности, и о родине в осаде, и о расхищаемом добре;
прибавь еще землетрясения, кораблекрушенья и все, что только может нас
пугать. И посреди всего этого у тебя хватает времени заниматься вещами,
годными только для удовольствия души? Ты исследуешь, что такое мудрость и
что такое быть мудрым? Тяжелая скала висит у тебя над головой, а ты вяжешь и
распутываешь узлы? (32) Не так щедро и милостиво отпустила нам время
природа, чтобы мы могли тратить его впустую! Взгляни, как много теряют даже
самые усердные: часть его отнимает собственное нездоровье и нездоровье
близких, часть - неизбежные дела и дела государственные; часть жизни уделяем
мы сну. Что пользы тратить понапрасну большую долю этого времени, такого
короткого, и быстротечного, и уносящего нас? (33) Не забудь еще, что душа
легче привыкает забавлять себя, нежели лечить, и превращает в забаву
философию - свое лекарство. Я не знаю, в чем разница между мудростью и "быть
мудрым", знаю, что для меня неважно, знаю я это или нет. Скажи мне, разве я
стану мудрым от того, что усвою эту разницу? Почему ты стараешься занять
меня словами о мудрости и не допускаешь до мудрых дел? Сделай меня храбрее,
сделай увереннее, сделай равным фортуне, сделай выше нее! В моих силах стать
выше, если к этому будет устремлено все, чему я учусь. Будь здоров.
Письмо CXVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты требуешь, чтобы я писал чаще. Подведем-ка счет, -
несостоятельным окажешься ты. Мы уславливались, что твои письма будут
первыми ты пишешь, я отвечаю. Но не буду прижимист: я ведь знаю, что тебе
можно поверить в долг, и все дам досрочно. При этом я не буду поступать как
Цицерон, человек весьма красноречивый, который велел Аттику1, "даже если не
о чем будет говорить, писать все, что взбредет на ум". (2) Мне всегда будет
о чем писать, хоть я и не стану заниматься вещами, которыми заполняет свои
письма Цицерон: кто выступил притязателем на должность и хлопочет о выборах,
кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домогается консульства,
полагаясь на Цезаря, на Помпея, на свою ловкость2; какой несговорчивый
ростовщик - Цецилий, от которого даже близкие не получат ни гроша иначе как
из двенадцати процентов. Лучше заниматься своими, а не чужими пороками,
разобраться в себе и посмотреть, как много есть вещей, на которые мы
притязаем, но не можем собрать голосов. (3) Вот что самое благородное, мой
Луцилий, вот в чем безмятежность и свобода: ничего не домогаться, а миновать
площадь, где фортуна ведет выборы. Неужели, по-твоему, не приятно, - когда
трибы созваны, когда притязатели на должность трепещут от неизвестности на
своих возвышеньях и один обещает деньги, другой действует через посредника,
третий покрывает поцелуями руки, до которых он, будучи избран, и дотронуться
не захочет, и все в оцепенении ждут крика глашатая3, - стоять в стороне и
смотреть на это торжище, ничего не покупая и не продавая? (4) А насколько
больше радость того, кто спокойно взирает не на консульские и не на
преторские выборы, а на те великие, на которых одни хлопочут о годичных
должностях, другие - о пожизненной власти, третьи - об удачном завершенье
войны и триумфе, четвертые - о богатствах, те - о женитьбе, о детях, эти - о
своем здоровье и о здоровье близких. Сколь великой будет душа того, кто один
ничего не станет домогаться, никого не захочет умолять и скажет: "Что мне до
тебя, фортуна! Я не дам тебе власти надо мною. Я знаю, у тебя Катонов
проваливают, а избирают Ватиниев4, - и я ни о чем не прошу!" Вот что значит
взять фортуну в свои руки. (5) Вот о чем мы можем писать друг другу, не
боясь исчерпать этот предмет, - меж тем как на нас с беспокойством смотрят
тысячи людей, которые, чтобы добыть что-нибудь себе же на погибель, попадают
из одной беды в другую и гонятся за тем и за другим, чтобы вскоре от него же
бежать или им погнушаться. (6) Кто, достигши, довольствовался тем, что
представлялось ему покрывающим с избытком все желанья? Счастье, вопреки
общему мнению, не жадно, а слишком ничтожно, чтобы кого-нибудь насытить.
Тебе кажется высоким то, от чего ты далеко, а взойди наверх - и оно окажется
низким. Пусть я буду лжецом, если тебе и тогда не захочется взойти выше: то,
что ты считал вершиной, только ступенька. (7) От незнания истины плохо всем.
Люди мчатся, словно вдогонку за благами, обманутые слухами, а потом,
достигнув и немало выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или
тщетно, или меньше, чем они надеялись; а немалая часть людей дивится
обманчивым издалека вещам, и большое кажется толпе благом. (8) Чтобы такое
не случилось и с нами, исследуем, что есть благо. Его толкуют по-разному:
один определяет его так, другой говорит о нем иначе. Некоторые дают такое
определенье: "Благо есть то, что привлекает души, что зовет их к себе" На
это сразу же возражают: а что, если оно зовет души им на погибель? Ведь ты
знаешь, как много зол выглядит соблазнительно. Правда и правдоподобье
отличаются друг от друга. Благо же непременно сочетается с правдой: что не
истинно, то не благо; а что привлекает и заманивает, то правдоподобно, оно
подкрадывается, подзадоривает, влечет. (9) Другие давали такое определенье:
"Благо - это то, что заставляет желать себя, вызывает в душе сильное
стремленье к себе". - И на это можно возразить так же: сильное стремленье
вызывает в душе многое, к чему стремятся себе на горе. Лучшее определение
дают те, что говорят: "Благо - это то, что вызывает в душе стремленье к
себе, согласное с природой, и только потому заслуживает, чтобы его
домогались". Что заслуживает домогательства, то честно, ибо и стремленье к
нему совершенно. (10) Но тут сам предмет напоминает мне, что уместно будет
сказать о различии между благом и честностью. У них есть нечто единое и
неразделимое: нет блага, в котором не было бы доли честности, и что честно,
то всегда благо. А в чем же различие? Честность есть совершенное благо,
завершающее собою блаженство жизни, благо, через причастность которому и все
прочее становится благом. (11) Вот что я имею в виду: военная служба,
например, или начальство над легионом, или право вершить суд - все это и не
благо и не зло. Но когда обязанности эти исполняются честно, они становятся
благами, переходят из разряда вещей безразличных в разряд благ. Благо
делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе благо.
Благо вытекает из честности, честность - сама себе исток. Нынешнее благо
могло когда-то быть злом; все, что честно, иначе как благом быть не может.
(12) Некоторые давали и такое определение: "Благо есть то, что согласно с
природой". Слушай внимательно, что я скажу: все, что благо, согласно с
природой, но не все, что согласно с природой, есть также и благо. Много
вещей не противоречат природе, но они так ничтожны, что имя блага им не
пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения, из благ же и самое
малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно не станет благом, а
став благом, перестанет быть ничтожным. Как распознать благо? Оно в
совершенстве согласуется с природой. - (13) "Ты не споришь, что благо
согласно с природой, ибо таково его качество, но утверждаешь, будто есть и
не блага, согласные с природой. Как же может быть одно благом, другое нет?
Как может быть разного свойства то, что обладает таким важным общим
признаком, как согласие с природой?" - (14) Может из-за своей величины. Не
ново, что многое, вырастая, изменяется. Был ребенком - стал взрослым, и
качество уже другое: ребенок неразумен, взрослый разумен. Многое благодаря
приросту делается не только больше, но и другим. - (15) "Нет, что становится
больше, не становится другим: нальешь ли ты вино в бутылку или в бочку, -
разницы нет, вино и там и там сохраняет свое качество; возьми от большого
количества меда немного - вкус будет тот же". - Но твои примеры - совсем
другого рода: у этих вещей свойства сохраняются, хотя их самих становится
больше. (16) Есть вещи, которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств,
и есть такие, что после многих добавлений от последнего превращаются в нечто
другое, ибо оно-то и придает им новое, иное, нежели прежде, качество. Один
камень создает свод - тот, который замыкает наклонные стены и, вклинившись,
связывает остальные камни. Почему больше всего делает последнее добавленье,
как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а завершает собою.
(17) А некоторые вещи в постепенном движении избавляются от прежнего обличья
и принимают новое. Если душа долго осматривает что-нибудь и устает следовать
за его величиной, мы начинаем называть эту вещь бесконечной, - а это совсем
не то, что вещи, кажущиеся большими, но имеющие предел. Так же точно мы
думаем, что такая-то вещь делится с трудом, и с возрастанием трудности под
конец обнаруживаем, что она неделима; а от того, что движется еле-еле и с
натугой, мы переходим к неподвижному. Таким же образом нечто было согласно с
природой, - но возрастание величины переводит его в другое качество, и оно
становится благом. Будь здоров.
Письмо СXIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Никогда я, если найду что-нибудь, не жду, пока ты скажешь: "Чур, на
двоих!" - а сам себе говорю это. Ты спросишь, какова моя находка? Подставляй
полу, здесь чистая прибыль! Я научу тебя, как в два счета стать богачом, - а
тебе об этом куда как хочется услышать, и недаром: я кратчайшим путем поведу
тебя к величайшему богатству. Впрочем, тебе нужен будет заимодавец; чтобы
начать дело, придется взять в долг; но я не хочу, чтобы ты брал через вторые
руки, не хочу, чтобы посредники трепали твое имя. (2) Я представляю тебе
вперед, если вернуться так трудно. (5) Мне кажется, очень тонко ответил
Панэтий одному юнцу на вопрос, может ли мудрец полюбить: "Как будет с
мудрецом, посмотрим; а вот нам с тобой до мудреца далеко, и мы не должны
допускать, чтобы над нами взяла верх страсть бурная и необузданная, сама
себя ставящая ни во что и отдающаяся во власть другому. Взглянут на нас
благосклонно - мы пуще распаляемся от доброты; отвернутся - нас
раззадоривает надменность. Вредна и легкая любовь, и трудная: легкостью она
берет нас в плен, с трудностями заставляет бороться. Так что лучше нам
остаться в покое, зная нашу слабость. Нестойкую душу нельзя вверять ни вину,
ни красоте, ни лести, ни другим соблазни тельным приманкам". (6) То же
самое, что Панэтий говорил о любви, я скажу обо всех страстях. Насколько в
наших силах, отойдем от скользкого места: мы и на сухом-то стоим нетвердо. -
(7) Ты сейчас выставишь против меня общий упрек, всегда бросаемый стоикам:
"Слишком много вы обещаете, слишком суровы ваши наставленья! Мы - люди
слабые и не можем себе отказать во всем! Мы будем горевать, но не очень,
будем желать, но умеренно, будем сердиться - а потом успокоимся". - Знаешь,
почему мы этого не можем? Не верим, что можем! (8) А на деле, клянусь, все
иначе! Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять
их, а не изгонять. На это природа дала человеку довольно сил, - если мы
соберем их и напряжем и пустим в ход не против себя, а себе в защиту. "Не
хотим" - вот причина; "не можем" - только предлог. Будь здоров.
Письмо CXVII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты доставишь мне много хлопот и, сам того не зная, вынудишь
ввязаться в долгую и докучную тяжбу, если будешь задавать мне хитрые
вопросы, в которых я не могу ни разойтись с нашими, не поссорясь с ними, ни
согласиться, не поссорясь с совестью. Ты спрашиваешь, верно ли такое
утвержденье стоиков: мудрость есть благо, быть мудрым - не благо. Сперва я
изложу мнение стоиков, потом решусь высказать и свое сужденье. (2) Наши
считают, что благо телесно, ибо благо действует, а что действует, то
телесно. Благо приносит пользу, а, не действуя, приносить пользу невозможно;
если же благо действует, значит, оно телесно. По их словам, мудрость есть
благо; следовательно, они не могут не признать ее телесной. (3) А быть
мудрым - это, по их мнению, дело другое: оно лишь прилагается к мудрости и
бестелесно, а значит, и не действует и не приносит пользы. - "Но как же мы
говорим, что быть мудрым - благо?" - Говорим, имея в виду самое мудрость, от
которой и зависит, мудр ли человек. (4) Теперь послушай, что отвечают на это
некоторые, а потом и я начну от них откалываться и перейду на другую
сторону. - "Если так, то и жить блаженно - не благо". - Хочешь не хочешь, а
приходится отвечать, что блаженная жизнь - благо, а жить блаженно - не
благо. (5) И еще нашим возражают так: "Вы хотите быть мудрыми: значит, это
принадлежит к числу вещей, которых надо добиться непременно. А все
непременное - благо". - И наши вынуждены калечить слова, добавлять к
"непременному" два слога, чего не допускает наш язык. Но я, с твоего
позволения, прибавлю их. "Непременное есть то, к чему следует стремиться
непременно, то есть благо; а то, что достается нам по достижении блага, есть
непреминуемое: его не добиваются как блага, но к достигнутому благу оно
прилагается неминуемо". - (6) Я думаю иначе и полагаю, что наши опускаются
до этого, так как их связывает цепью прежнее утвержденье, а изменить его им
нельзя. Мы обычно придаем немалый вес всеобщим установившимся сужденьям, и
если так кажется всем, - это для нас доказательство истины. Например,
существованье богов выводится, среди прочего, и из того, что мнение это
вложено во всех людей и нет племени, до того чуждого всех законов и обычаев,
чтобы не верить в каких-нибудь богов. Когда мы рассуждаем о бессмертии души,
немалое подспорье для нас - единодушие людей, либо страшащихся обитателей
преисподней, либо их почитающих. И я воспользуюсь всеобщим убеждением: ты не
найдешь никого, кто не считал бы, что и мудрость благо, и быть мудрым -
благо. (7) Однако я не буду, по обычаю побежденных, взывать к толпе: начну
сражаться собственным оружием. Если что-то прилагается к чему-то, оно
находится либо вне, либо внутри того, к чему приложено. Если оно внутри, -
значит, оно столь же телесно, как и то, к чему приложено. Ничто не может
быть приложено - и не прикасаться, а что прикасается, то телесно. Если оно
вне, то может и расстаться с тем, к чему приложено; но что расстается, то
обладает движением, а что обладает движением, то телесно. (8) Ты надеешься,
что я скажу: бег и бежать - одно и то же, так же как тепло и быть теплым,
свет и светить. Нет, я согласен, что это - вещи разные, но при этом - одного
рода. Если здоровье принадлежит к вещам безразличным, то и быть здоровым -
также. Если к ним же принадлежит красота, то и быть красивым - также. Если
справедливость - благо, то и быть справедливым - благо. Если бесстыдство -
зло, то и быть бесстыдным - зло; тут, клянусь тебе, все точно так же, как с
близорукостью: если она - зло, то и быть близоруким - зло. Одно - так и
знай! - не может быть без другого. Кто мудр, тот обладает мудростью; кто
обладает мудростью, тот мудр. И не . может быть сомнений, что каково одно,
таково и другое, - настолько, что многие считают и то и другое одним. (9) Но
лучше разберем вот что: поскольку все есть или благо, или зло, или вещи
безразличные, то что же такое "быть мудрым"? Что это благо - отрицают; что
это зло - нельзя и подумать; значит, остается безразличное. Но мы называем
"безразличным" или "промежуточным" то, что может достаться и хорошему, и
дурному человеку: например, деньги, красоту, знатность. А быть мудрым может
только человек добра: значит, быть мудрым к разряду вещей безразличных не
принадлежит. Но и злом не может быть то, что никогда не достается на долю
злым; значит, быть мудрым благо. Чего нет ни у кого, кроме людей добра, то
благо; мудрыми бывают только люди добра, и, значит, это благо. - (10) "Но
это лишь прилагается к мудрости". - То, что ты называешь "быть мудрым",
порождается ли мудростью или порождает ее? Порождает ли, порождается ли, -
все равно оно телесно: ведь тело и то, что производит что-нибудь само, и то,
что чем-нибудь производится. А если так, то быть мудрым - благо, потому что
для этого ему не хватало только одного: телесности. (11) Перипатетики
считают так: быть мудрым - это то же самое, что мудрость, ибо одно без
другого не бывает. Неужели, по-твоему, есть мудрые кроме тех, кто обладает
мудростью? И не всякий ли, кто мудр, обладает, по-твоему, мудростью? (12)
Старые диалектики разделяли эти вещи, и от них такое разделение пришло к
стоикам. Я скажу, как у них получалось. Поле - это одно, а владеть полем -
другое; и разве не так, если второе касается не поля, а его владельца? Точно
так же мудрость это одно, а быть мудрым - другое. Я думаю, ты согласишься:
тот, кто владеет, и то, чем владеют, - вещи разные; так и тут: владеют
мудростью, а владеет мудрый. Мудрость есть наука жить и, стало быть,
совершенство мысли, достигшей наивысшего и наилучшего. Что такое "быть
мудрым"? Я не могу сказать: "Совершенство мысли", - нет, это то, что дается
на долю обладателю совершенной мысли. Итак, благомыслие - это одно, а быть
благомыслящим - другое. - (13) "Есть тела разной природы: например, вот это
- человек, это конь; за ними следуют движения души, содержащие сведения о
телах. В таких движениях есть нечто самостоятельное, отдельное от тел.
Например: я вижу гуляющего Катона; чувства показывают мне это, душа им
верит. То, на что обращены и глаза, и душа, - тело. Но потом я говорю:
"Катон гуляет", - и то, что я говорю, бестелесно. Это - некое сведенье о
теле, которое одни называют "высказыванием", другие - "известьем", третьи -
"речью". Так же, говоря "мудрость", мы имеем в виду нечто телесное; а говоря
"он мудр", мы высказываем нечто о теле. Но ведь далеко не одно и то же
сказать "он" и сказать о нем". - (14) Допустим покамест, что не одно и то же
(я ведь еще не высказываю своего мнения). Разве это мешает и другому быть
другим, но благом? Немного раньше говорилось, что поле - одно, а владеть
полем - другое. Правильно: владеющий принадлежит к одной природе, владенье -
к другой, владеет человек, владение его - земля. Но у нас речь о другом: тут
и владеющий мудростью, и она сама - одной природы. (15) Там владенье - одно,
владетель - другое, а здесь и владетель и владенье нераздельны. Полем
владеют по праву, мудростью - от природы, поле может быть отчуждено и
передано другому, мудрость неразлучна с владеющим. Нельзя сравнивать вещи
столь несхожие. Я начал было говорить, что предметы могут быть разными, но
оба тем не менее - блага. Например, мудрость и мудрец - не одно и то же, но
ты согласишься, что и то, и другое - блага. И как ничто не мешает мудрости
быть благом, а обладателю мудрости - благим, так же ничто не помешает быть
благом и мудрости, и обладанию мудростью; а обладать мудростью - это и есть
быть мудрым. (16) Я для того и хочу достичь мудрости, чтобы быть мудрым. Так
что же, разве не благо то, без чего нет и другого блага? Ведь вы наверняка
говорите, что мудрость, которая дается не для применения к жизни, не нужна.
А что такое применять мудрость? Быть мудрым! Это в ней самое драгоценное,
без этого она становится лишней. Если пытка - зло, то и быть под пыткой зло;
это настолько неоспоримо, что если отвергнуть второе, то и первое не будет
злом. Мудрость есть совершенство мысли, быть мудрым - значит применять к
жизни совершенство мысли. Но может ли не быть благом примененье того, что
без применения само перестает быть благом? (17) Я спрошу тебя, надо ли
стремиться к мудрости. Ты скажешь, что непременно. Я спрошу, надо ли
стремиться применить мудрость к жизни. Ты согласишься и скажешь, что если
тебе запретят это, мудрость тебе не нужна. А то, к чему должно непременно
стремиться, есть благо. Быть мудрым - значит применять мудрость к жизни;
так, говорить речь значит пользоваться красноречием, видеть значит
пользоваться глазами; выходит, и быть мудрым - значит пользоваться
мудростью. К этому должно непременно стремиться; значит, следует непременно
быть мудрым, а что следует непременно, то благо. (18) Я давно уже ругаю себя
за то, что подражаю людям, которых обвиняю, и трачу слова, доказывая
очевидное. Кто может сомневаться, что если жара - зло, то и томиться от жары
- зло, если мороз - зло, то и мерзнуть - зло, если жизнь - благо, то и жить
- благо? Все это говорится вокруг да около мудрости и к ней непричастно, нам
же должно оставаться в ее пределах. (19) Даже если захочется отлучиться, в
ней хватит простора и для дальних странствий. Будем исследовать природу
богов, и первичные вещества светил2, и разнообразные пути звезд; будем
доискиваться, направляются ли все наши движенья их движеньями, оттуда ли
приходит побуждающая сила ко всем телам и душам, связано ли непреложным
законом даже именуемое случайным, поистине ли в обращениях мира ничего
неожиданного, ничего нарушающего порядок не происходит. Пусть это далеко от
улучшения нравов, но возвышает душу и приближает ее к величию изучаемых
предметов. А то, о чем я рассуждал прежде, умаляет и унижает душу, при этом,
вопреки твоему мнению, не изощряя, а ослабляя ее. (20) Опомнитесь! Зачем
расточать старанья, столь .необходимые для другого, более важного и
прекрасного, на вещи, может быть, и не ложные, но наверняка бесполезные?
Какая мне польза знать, вправду ли мудрость - одно, а быть мудрым - другое?
Какая мне польза знать, что одно из них - благо? Что же, наберусь дерзости,
брошу жребий, загадав желанье, - и пусть тебе выпадет мудрость, а мне - быть
мудрым! Ни ты, ни я не в проигрыше. (21) Лучше покажи мне дорогу, по которой
приходят к мудрости. Скажи, чего я должен избегать, чего искать; какие
занятия укрепят мне нестойкую душу; как мне справиться с обилием зол; как
отразить те беды, что врываются ко мне, и те, на которые я сам нарвался.
Научи меня, как переносить тяготы, самому не застонав, и счастье, никого не
заставив стонать, как не ждать последнего и неизбежного предела жизни, а
бежать из нее по собственному решению. (22) По-моему, самое постыдное - это
звать к себе смерть. Если ты хочешь жить, зачем звать ее? а если не хочешь,
зачем просить у богов того, что дано тебе от рождения? Ведь установлено, что
когда-нибудь ты умрешь и против воли; добровольная смерть - в твоих руках.
Одно для тебя неизбежно, другое дозволено. (23) На этих днях я прочитал у
одного, впрочем, красноречивого человека такое, право же, позорное
вступление: "О если бы мне умереть скорее!" Безум ный! Ты просишь того, что
всегда при тебе. "О если бы мне умереть скорее!" Ты, может быть, до старости
дожил, восклицая так, - а что стояло у тебя на пути? что тебя держало?
Уходи, когда заблагорассудится! Выбери любую часть природы и прикажи ей
открыть перед тобою выход. Есть три стихии, которыми управляется этот мир:
вода, земля, воздух, - все они и источники жизни, и пути к смерти! (24) "О,
если бы мне умереть скорее!" Что ты называешь "скорее"? На какой день
назначаешь срок? Он может прийти раньше, чем ты желаешь! Слова эти -
человека, слабого душой, проклятьем своим он ищет жалости. Кто желает себе
смерти, тот умирать не хочет. У богов проси жизни и здоровья; а решишь
умереть, - так в том и будет тебе прок от смерти, что перестанешь себе ее
желать. (25) Вот чем следует заниматься, мой Луцилий, вот чем образовывать
душу! Это и есть мудрость, это и значит быть мудрым, - а не пустыми и
мелочными рассуждениями упражнять ненужное хитроумие! Столько вопросов
задала тебе фортуна, а ты, не решив их, занялся умствованьем! Глупо, услышав
сигнал к бою, размахивать мечом в воздухе. Брось потешное оружье пора
взяться за то, которым решается бой. Скажи, как добиться, чтобы душу не
смущали ни печаль, ни ужас, чтобы сбросить бремя тайных вожделений. Будем
делать дело! - (26) "Мудрость - благо, быть мудрым - не благо". Так мы и
добьемся, что нам откажут в мудрости, что все наши занятия будут высмеяны,
ибо предмет их никому не нужен. А что бы ты сказал, узнав, что есть и такой
вопрос: "Благо ли будущая мудрость?" - Да разве можно хотя бы подумать,
будто закрома предчувствуют будущий урожай, а детство постигает силу и
крепость будущей юности? Покуда мы больны, нам бесполезно будущее здоровье,
и не восстановит сил после бега и борьбы отдых, который начнется через много
месяцев. (27) Кто не знает, что предстоящее в будущем потому и не благо, что
оно лишь будет? Ведь благо непременно должно приносить пользу, а полезным
может быть лишь насущное. Если что бесполезно, то оно и не благо; если
полезно, оно в настоящем. Я - будущий мудрец; вот когда я им стану, это и
будет благом, но не раньше. Сперва должно быть нечто, а уж оно будет таким
или иным. (28) Как может быть, скажи, благом то, чего еще нет? А если я
скажу тебе "это будет", - нужно ли тебе дальше доказывать, что этого нет?
Что приходит, то еще неизвестно, придет ли. Наступит весна, - но я знаю, что
сейчас зима; наступит лето, - но я знаю, что лета еще нет. "Это будет" - вот
лучшее свидетельство тому, что этого нет. (29) Я надеюсь стать мудрым; но
пока что я не мудр; обладай я этим благом, я избавился бы от этого зла. В
будущем я стану мудрым; из этого тебе можно понять, что я еще не мудр. Я не
могу быть сразу и при будущем благе, и при нынешнем зле. Они вместе не
сходятся, и не бывает у одного человека и блага, и зла. (30) Оставим
затейливые пустяки и поспешим к тому, что подаст нам помощь. Никто, торопясь
позвать повитуху к рожающей дочери, не станет читать распоряженье об играх и
их распорядок; никто, когда бежит на пожар собственного дома, не станет
смотреть на игральную доску, чтобы узнать, как освободится взятый в плен
камешек3. (31) А тебе, клянусь, со всех сторон приходят вести и о горящем
доме, и о детях в опасности, и о родине в осаде, и о расхищаемом добре;
прибавь еще землетрясения, кораблекрушенья и все, что только может нас
пугать. И посреди всего этого у тебя хватает времени заниматься вещами,
годными только для удовольствия души? Ты исследуешь, что такое мудрость и
что такое быть мудрым? Тяжелая скала висит у тебя над головой, а ты вяжешь и
распутываешь узлы? (32) Не так щедро и милостиво отпустила нам время
природа, чтобы мы могли тратить его впустую! Взгляни, как много теряют даже
самые усердные: часть его отнимает собственное нездоровье и нездоровье
близких, часть - неизбежные дела и дела государственные; часть жизни уделяем
мы сну. Что пользы тратить понапрасну большую долю этого времени, такого
короткого, и быстротечного, и уносящего нас? (33) Не забудь еще, что душа
легче привыкает забавлять себя, нежели лечить, и превращает в забаву
философию - свое лекарство. Я не знаю, в чем разница между мудростью и "быть
мудрым", знаю, что для меня неважно, знаю я это или нет. Скажи мне, разве я
стану мудрым от того, что усвою эту разницу? Почему ты стараешься занять
меня словами о мудрости и не допускаешь до мудрых дел? Сделай меня храбрее,
сделай увереннее, сделай равным фортуне, сделай выше нее! В моих силах стать
выше, если к этому будет устремлено все, чему я учусь. Будь здоров.
Письмо CXVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты требуешь, чтобы я писал чаще. Подведем-ка счет, -
несостоятельным окажешься ты. Мы уславливались, что твои письма будут
первыми ты пишешь, я отвечаю. Но не буду прижимист: я ведь знаю, что тебе
можно поверить в долг, и все дам досрочно. При этом я не буду поступать как
Цицерон, человек весьма красноречивый, который велел Аттику1, "даже если не
о чем будет говорить, писать все, что взбредет на ум". (2) Мне всегда будет
о чем писать, хоть я и не стану заниматься вещами, которыми заполняет свои
письма Цицерон: кто выступил притязателем на должность и хлопочет о выборах,
кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домогается консульства,
полагаясь на Цезаря, на Помпея, на свою ловкость2; какой несговорчивый
ростовщик - Цецилий, от которого даже близкие не получат ни гроша иначе как
из двенадцати процентов. Лучше заниматься своими, а не чужими пороками,
разобраться в себе и посмотреть, как много есть вещей, на которые мы
притязаем, но не можем собрать голосов. (3) Вот что самое благородное, мой
Луцилий, вот в чем безмятежность и свобода: ничего не домогаться, а миновать
площадь, где фортуна ведет выборы. Неужели, по-твоему, не приятно, - когда
трибы созваны, когда притязатели на должность трепещут от неизвестности на
своих возвышеньях и один обещает деньги, другой действует через посредника,
третий покрывает поцелуями руки, до которых он, будучи избран, и дотронуться
не захочет, и все в оцепенении ждут крика глашатая3, - стоять в стороне и
смотреть на это торжище, ничего не покупая и не продавая? (4) А насколько
больше радость того, кто спокойно взирает не на консульские и не на
преторские выборы, а на те великие, на которых одни хлопочут о годичных
должностях, другие - о пожизненной власти, третьи - об удачном завершенье
войны и триумфе, четвертые - о богатствах, те - о женитьбе, о детях, эти - о
своем здоровье и о здоровье близких. Сколь великой будет душа того, кто один
ничего не станет домогаться, никого не захочет умолять и скажет: "Что мне до
тебя, фортуна! Я не дам тебе власти надо мною. Я знаю, у тебя Катонов
проваливают, а избирают Ватиниев4, - и я ни о чем не прошу!" Вот что значит
взять фортуну в свои руки. (5) Вот о чем мы можем писать друг другу, не
боясь исчерпать этот предмет, - меж тем как на нас с беспокойством смотрят
тысячи людей, которые, чтобы добыть что-нибудь себе же на погибель, попадают
из одной беды в другую и гонятся за тем и за другим, чтобы вскоре от него же
бежать или им погнушаться. (6) Кто, достигши, довольствовался тем, что
представлялось ему покрывающим с избытком все желанья? Счастье, вопреки
общему мнению, не жадно, а слишком ничтожно, чтобы кого-нибудь насытить.
Тебе кажется высоким то, от чего ты далеко, а взойди наверх - и оно окажется
низким. Пусть я буду лжецом, если тебе и тогда не захочется взойти выше: то,
что ты считал вершиной, только ступенька. (7) От незнания истины плохо всем.
Люди мчатся, словно вдогонку за благами, обманутые слухами, а потом,
достигнув и немало выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или
тщетно, или меньше, чем они надеялись; а немалая часть людей дивится
обманчивым издалека вещам, и большое кажется толпе благом. (8) Чтобы такое
не случилось и с нами, исследуем, что есть благо. Его толкуют по-разному:
один определяет его так, другой говорит о нем иначе. Некоторые дают такое
определенье: "Благо есть то, что привлекает души, что зовет их к себе" На
это сразу же возражают: а что, если оно зовет души им на погибель? Ведь ты
знаешь, как много зол выглядит соблазнительно. Правда и правдоподобье
отличаются друг от друга. Благо же непременно сочетается с правдой: что не
истинно, то не благо; а что привлекает и заманивает, то правдоподобно, оно
подкрадывается, подзадоривает, влечет. (9) Другие давали такое определенье:
"Благо - это то, что заставляет желать себя, вызывает в душе сильное
стремленье к себе". - И на это можно возразить так же: сильное стремленье
вызывает в душе многое, к чему стремятся себе на горе. Лучшее определение
дают те, что говорят: "Благо - это то, что вызывает в душе стремленье к
себе, согласное с природой, и только потому заслуживает, чтобы его
домогались". Что заслуживает домогательства, то честно, ибо и стремленье к
нему совершенно. (10) Но тут сам предмет напоминает мне, что уместно будет
сказать о различии между благом и честностью. У них есть нечто единое и
неразделимое: нет блага, в котором не было бы доли честности, и что честно,
то всегда благо. А в чем же различие? Честность есть совершенное благо,
завершающее собою блаженство жизни, благо, через причастность которому и все
прочее становится благом. (11) Вот что я имею в виду: военная служба,
например, или начальство над легионом, или право вершить суд - все это и не
благо и не зло. Но когда обязанности эти исполняются честно, они становятся
благами, переходят из разряда вещей безразличных в разряд благ. Благо
делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе благо.
Благо вытекает из честности, честность - сама себе исток. Нынешнее благо
могло когда-то быть злом; все, что честно, иначе как благом быть не может.
(12) Некоторые давали и такое определение: "Благо есть то, что согласно с
природой". Слушай внимательно, что я скажу: все, что благо, согласно с
природой, но не все, что согласно с природой, есть также и благо. Много
вещей не противоречат природе, но они так ничтожны, что имя блага им не
пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения, из благ же и самое
малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно не станет благом, а
став благом, перестанет быть ничтожным. Как распознать благо? Оно в
совершенстве согласуется с природой. - (13) "Ты не споришь, что благо
согласно с природой, ибо таково его качество, но утверждаешь, будто есть и
не блага, согласные с природой. Как же может быть одно благом, другое нет?
Как может быть разного свойства то, что обладает таким важным общим
признаком, как согласие с природой?" - (14) Может из-за своей величины. Не
ново, что многое, вырастая, изменяется. Был ребенком - стал взрослым, и
качество уже другое: ребенок неразумен, взрослый разумен. Многое благодаря
приросту делается не только больше, но и другим. - (15) "Нет, что становится
больше, не становится другим: нальешь ли ты вино в бутылку или в бочку, -
разницы нет, вино и там и там сохраняет свое качество; возьми от большого
количества меда немного - вкус будет тот же". - Но твои примеры - совсем
другого рода: у этих вещей свойства сохраняются, хотя их самих становится
больше. (16) Есть вещи, которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств,
и есть такие, что после многих добавлений от последнего превращаются в нечто
другое, ибо оно-то и придает им новое, иное, нежели прежде, качество. Один
камень создает свод - тот, который замыкает наклонные стены и, вклинившись,
связывает остальные камни. Почему больше всего делает последнее добавленье,
как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а завершает собою.
(17) А некоторые вещи в постепенном движении избавляются от прежнего обличья
и принимают новое. Если душа долго осматривает что-нибудь и устает следовать
за его величиной, мы начинаем называть эту вещь бесконечной, - а это совсем
не то, что вещи, кажущиеся большими, но имеющие предел. Так же точно мы
думаем, что такая-то вещь делится с трудом, и с возрастанием трудности под
конец обнаруживаем, что она неделима; а от того, что движется еле-еле и с
натугой, мы переходим к неподвижному. Таким же образом нечто было согласно с
природой, - но возрастание величины переводит его в другое качество, и оно
становится благом. Будь здоров.
Письмо СXIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Никогда я, если найду что-нибудь, не жду, пока ты скажешь: "Чур, на
двоих!" - а сам себе говорю это. Ты спросишь, какова моя находка? Подставляй
полу, здесь чистая прибыль! Я научу тебя, как в два счета стать богачом, - а
тебе об этом куда как хочется услышать, и недаром: я кратчайшим путем поведу
тебя к величайшему богатству. Впрочем, тебе нужен будет заимодавец; чтобы
начать дело, придется взять в долг; но я не хочу, чтобы ты брал через вторые
руки, не хочу, чтобы посредники трепали твое имя. (2) Я представляю тебе