Сергеев-Ценский Сергей Николаевич. Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

   - Вы пейте, родной... Это все нужно, - внушала она.
   - Я пью, - как же... Я ведь не сопротивляюсь, - отвечал он, упирая глаза в недавно выкрашенный пол.
   - А Илья поправляется... Илья уже ходит... Вы знаете?
   - Вот ка-ак!.. - очень как бы удивясь, тянул Алексей Иваныч. Хо-дит?.. Скажи-ите!
   - Ходит, да... Вы его не хотите видеть?
   - Я-я?..
   Алексей Иваныч отшатнулся даже, но, видя, как лукаво улыбается Наталья Львовна, улыбнулся почему-то и сам.
   - Илье конец! - сказал твердо. - В себе я Илью убил... А там, где-нибудь еще, - на что он мне?.. Там, где-нибудь, пусть живет... Я стрелял... бесспорно... на вокзале... Очень помню... Но я ведь не в него даже... Я - в то место в себе, где был он, Илья Лепетов, у которого сын от моей жены... на Волыни, у свояченицы... Лепетюк... В то место, где был он, а совсем не в него... Понимаете?..
   И так старательно вглядывался в ее глаза своими белыми, что ответила Наталья Львовна поспешно:
   - Да, я понимаю... Я думаю, и другие поймут... должны будут понять... И хорошо, что вы забыли... И не вспоминайте о нем больше, - не вспоминайте совсем!.. Не стоит он!
   - Не стоит, да... И я, конечно, забыл.
   Они около окна сидели в столовой, и Наталье Львовне отчетливо видно было, как то подходил совсем близко к ней, то, в глубь своих глаз опуская веки, прятался от нее Алексей Иваныч.
   - Ну вот, - сказала она, - вас на суде оправдают, конечно...
   - Оправдают?.. Значит, будет все-таки суд? - подошел он к ней близко.
   - Суд... будет, должно быть... - не знала, как ответить, она.
   - Бесспорно... бесспорно, да... Должен быть суд... Человек - не муха... То есть он, конечно, муха, пока он не ранен... А если ранен, его куда-то увозят, и потом суд...
   - Но вас оправдают, конечно, - это пустяки... И вы опять будете строить дома...
   - Дома?.. Да, конечно... И в них будут жить женщины... И к женщинам будут приходить студенты... Строят дома мужчины, но принадлежат они почему-то женщинам... большей частью так бывает... Вы заметили?.. А дом Макухина будет принадлежать вам, а сам Макухин погибнет...
   - Алексей Иваныч! - удивлялась она.
   - Простите! - протянул он к ней руку, и очень жалостное стало у него лицо. - Я что-то такое сказал не то!.. Простите!.. Макухин... Федор Петрович... Он так много для меня сделал!.. Вы, конечно... Все вы... Но и он тоже... Я понимаю это... Там, - не в тюрьме, а там... тоже решетки в окнах... когда вы явились ко мне там, - это как молния было!.. Да!.. Да!.. И я все вспомнил... Там очень кричали кругом, и я не мог вспомнить... Я хотел определить себя, хотел отделиться и не мог... Я помню... И вдруг вы!.. Вдруг... вы!..
   - И вы сказали: "На-таль-я!" - улыбнулась она.
   - Нет!.. Как можно? - испугался он. - Я сказал: "Наталья... Львовна..." Это я ясно помню...
   И он вдруг поднялся и поцеловал ее руку.
   Когда лысеющая высокая голова Алексея Иваныча наклонилась к ее руке, Наталье Львовне до боли в сердце жаль стало этого совершенно одинокого. Почувствовалось именно это в нем: одинокого и заблудившегося среди людей, как в лесу.
   И когда Алексей Иваныч опять уселся около нее на стуле, растроганное было у него лицо, и, неизвестно почему, совсем тихо заговорил он:
   - Я не помню, кто это рассказывал мне... Совсем не помню, кто это... странно!.. Может быть, это там, когда море, дорога... и сады?.. Продал урожай сада - груши зимние - какой-то садовник, старик уже, семейный: старуха, две дочери... А сад в глухом месте, в лесу... Получил деньги... Урожай увезли. А ночью пришли его грабить... Зарезали всех четверых ножами... Женщины тут же умерли... Старик прожил немного, дня три... На другой день к нему в больницу привели одного убийцу... Спрашивают: "Этот был? Узнаешь?" А он его узнал: этот самый - один из троих... Узнал и отвернулся к стене... "Этот! Говори же!" - "А старуха моя жива?" - "Бог прибрал". - "А дочери?" - "Бог прибрал". - "Я тоже, говорит, скоро кончусь". - "Ты еще поживешь!.." - "Какой я жилец?" Все знали, конечно, что он вот-вот умрет, но это уж так, - обман был... обман... и он понял. И глаза закрыл. "Уведите его", - говорит. "Этот или не этот?.. Посмотри!" "Старуху бог прибрал, обеих дочек, меня скоро... какой же этот? Известно, не этот!.." - "Не узнаешь?" - "Нет, совсем не этот!.." Так и увели того... Потом уж, когда умер старик, тот сам сознался... И спрашивается, почему же старик не сказал: "Этот самый"?
   Алексей Иваныч спросил это, глядя до того белыми глазами, что испугалась и чуть не отшатнулась Наталья Львовна, но все-таки сказала скороговоркой:
   - Да, в самом деле... Почему же он так?
   - Не поняли, никто не понял, - почти торжествуя, объяснил Алексей Иваныч, - что ему уж не нужно было это: он или не он?.. Для следствия важно было, для полиции интересно, а для него... зачем?.. А для него уж все равно было, он или не он, он или муха, или - черная точка перед глазом мелькает... Для него все - безразлично уж было... Это если по-вашему ответить: "Да, он!.. Бесспорно, он!.. Кто-то другой еще и этот..." Но вашей правды я теперь не признаю... У меня - своя теперь правда... И по этой, по моей правде, - не он!..
   - А кто же?
   - Умирает, например, человек от чахотки... Разве будет кто-нибудь судить коховскую бациллу?.. И вы представьте только, если за день, за час до смерти покажут ее умирающему, под микроскопом покажут: "Она?.." Или даже так: "Вот она! Эта самая тебя убила!.." - Он не станет смотреть... Он отвернется... Поверьте мне, - он должен отвернуться!
   - Будто вам случалось умирать от чахотки! - улыбнулась тому, что так связно он рассказал все это, Наталья Львовна.
   Но с такою же беспорядочностью в мыслях, которая отличала его и раньше, Алексей Иваныч, вдруг поднявшись немного и севши опять, сказал:
   - На это нужны деньги, - я понимаю... Вы тратите на меня свои деньги... У меня очень мало... У меня почти нет... Но у меня ведь есть дом... Есть дом... в Харькове... за одиннадцать тысяч... Я купил за одиннадцать. Теперь он больше стоит... Тогда хотела Валя, чтобы купить дом... Теперь я не знаю, как... Его можно продать, - я уплачу... Или я теперь не могу уж продать?..
   - Алексей Иваныч! - укоризненно поглядела Наталья Львовна тем неподвижным взглядом своим, который знал за нею и которого он боялся раньше.
   И так же, как раньше, он привстал и наклонил к ней голову.
   А в это время открылась наружная дверь в столовую, и вошли Худолей и Ваня, и у обоих были почти обрадованные чем-то, торжественные, нашедшие лица, и оба смотрели именно на них двоих, у окна сидевших, и направились к ним, и Худолей говорил, лучась глазами:
   - На-таль-я Львовна! Вы представьте только, какая случайность!.. Молодой хозяин этого дома, - позвольте вам его представить, - оказалось, отлично знает... Лепетова... - Тут он бросил встревоженный взгляд на Алексея Иваныча и добавил: - о котором наш больной, надеюсь, благоразумно забыл!..
   - Как?.. Лепетова?.. Илью?.. - не сразу поняла Наталья Львовна.
   - Илья... Галактионыч он, кажется? - пробасил Ваня.
   - Неужели знаете?.. Откуда же вы его знаете?.. Он теперь поправляется... К нему можно...
   Наталья Львовна даже поднялась, и теперь у окна столовой уже не сидели двое, а стояли четверо, и Ваня рокотал, улыбаясь:
   - Да мы с ним просто сели пассажирами на один пароход, когда я сюда ехал... В Неаполе... на итальянский... Он сюда ехал за хлебом... Было удобно... И стоянки долгие... В Пирее двое суток, например... В Константинополе целых три дня... И вот мы с ним все это время... Он очень был мил...
   - Мил?.. Он?..
   Очень искренне вырвалось у Алексея Иваныча, очень изумленные стали у него глаза, но все трое поглядели на него не менее изумленно, и он почтительно поклонился всем трем.
   - Вот как!.. Вы его знаете!.. Из-за границы вместе... Да, он был за границей... Илья Галактионыч... Да, - совершенно растерянно и вместе радостно говорила Наталья Львовна, и покраснела вдруг, и на большого Ваню глядела почти восторженно, а Ване, видимо, приятно было вспомнить Илью. Ваня рокотал:
   - Как же можно!.. Мы с ним большие друзья сделались за это время...
   Алексей Иваныч пожал своим косым плечом и отвернулся к окну.
   Худолей, извинившись, пошел обходить своих больных, а Наталья Львовна, дотронувшись до локтя Вани, спросила:
   - Вы не хотите его видеть, - скажите?
   - Лю-бо-пыт-но бы было о-чень!.. - оттрубил Ваня. - Вы сказали, можно к нему?
   - Можно, можно!.. Он уже ходит!.. Можно сегодня... сейчас... Вы хотите?
   Очень просящие глаза были у Натальи Львовны, и нельзя было Ване, глядя на нее, не захотеть сейчас же ехать к Илье.
   Он тут же пошел одеваться, и пока не было его, Алексей Иваныч смотрел на нее подозрительными, новыми для нее, насторожившимися глазами, и на торопливые, скачущие ее вопросы отвечал совершенно невпопад.
   - Ну, хорошо... Я - другое дело, конечно, но вы... вы?.. Я-то давно уж знаю Илью, но вы что нашли в нем? Надутый, чванный... и не талантливый, в конце-то концов... И неумный, - да... Вы знаете, - он совсем неумный!..
   Сидя на извозчике рядом с широким Ваней, Наталья Львовна силилась найти еще что-нибудь, совершенно уничтожающее Илью: вдруг он опять, как два дня назад, не захочет ее видеть?
   А Ваня усмехнулся на ее слова:
   - Вы думаете так о нем?.. Как на кого, конечно... А по-моему, он интересен... Я, конечно, еще менее умен... и талантлив... но мне казалось, что Илья... Извините, я его без батюшки называл, а он меня и того проще...
   - Вы - сила, - это видно, - вы атлет, - я знаю, - торопливо перебила Наталья Львовна, - ну, а Илья... Илья, - что такое?.. Тоже сила?..
   - Увлекательный человек!.. Илья - человек больших планов и... я бы сказал... большого спокойствия.
   - Спокойствия и... планов?.. Ничего не поняла!.. Спокойствия больше всего в камне лежачем, под который и вода не течет!..
   - Однако же вот в нас с вами его нет, - улыбнулся Ваня. - И в вашем знакомом, который стрелял в Илью, тоже...
   - В нем-то меньше всего!.. Так спокойствие?.. А вы знаете, из-за чего стрелял в Илью этот... мой знакомый?
   - Романтическое что-то... Это мне неинтересно, как царство небесное, - рокотнул Ваня.
   - Вам-то да-а, а вот Алексей Иваныч погиб!.. Почему же, скажите?.. Потому что он маленький человечек?.. Покушался маленький на большого, а у большого своя судьба: в огне не горит, в воде не тонет... и вся история эта - только деталь лишняя в его биографии... Алексей Дивеев без биографии, а у него, у Ильи Лепетова - био-гра-фия!.. И что же ему какие-то Дивеевы и Добычины?
   - Вы им обижены, Ильей? - повернулся к ней Ваня.
   - Я - я?
   Наталья Львовна задержала слезы и вздернула плечи.
   - Вот еще глупости: оби-жена!..
   А так как в это время размокшая от мелкого дождя оборванная афиша мелькнула в стороне на углу, она добавила:
   - Мы - люди афиш с ним были... иногда позволяли себе театральные жесты...
   - Да, и через это увлеченье он прошел, - он говорил мне... Хорошо, что не задержался!
   - Хорошо? - удивилась Наталья Львовна. - А вы знаете, мы, его товарищи, видели в нем талант!
   - Это разве большая редкость?..
   - Ну да... я забыла... вы цените больше спокойствие и... что еще?.. Да, большие планы!..
   Ветер, полевой и вольный, но стесненный улицами, налетал то справа, то слева, и был кругом неприятный шум, свист, лязг и дребезг, обычный в городе зимой, и говорить было трудно, но Наталья Львовна, сидя с тем, кто если не лучше ее, зато  п о з ж е  ее знал Илью, как будто соприкасалась с самим Ильей.
   Скверные лошади были у извозчика... Они бежали ли, или это только хитрый отвод глаз - бег на месте?.. Менялись размеры и цвет оборванных афиш по сторонам, видных из-под верха экипажа, значит, бежали все-таки, но, может быть, не к больнице?..
   И хотя знала она, что еще очень рано для посетителей, и придется дожидаться в больнице часа два, и то и дело говорить этому грузному художнику: "Теперь уж совсем скоро, - минут пять еще, не больше... Пройдемся вот сюда, посмотрим... Не волнуйтесь..." - хотя знала, все-таки нетерпеливо слушала стук восьми подков о скользкий булыжник.
   И еще странное было: жидкие разъезженные рессоры слабо отражали толчки этих булыжников, часто бросали ее плечо о плечо Вани, но она не его все-таки, а Илью ощущала в эти моменты рядом с собой.
   - Ну да, большие планы, - говорил между тем Ваня, - это мне всегда нравилось, и не только в Илье...
   - Я не понимаю, что это за большие планы!.. Объясните!
   - Не берусь объяснить... Нет...
   - То есть, вы-то сами уверены ли, что они большие? - и посмотрела на Ваню очень недоверчиво.
   - Я думаю... что это зависит от времени... Если настанет крупное время, то и людей за уши вытянет... И даже очень многих... а не только избранных.
   - Время?.. А Илья?.. При чем же тогда Илья?
   - Илья?
   Ваня вдруг улыбнулся длинно, и от этой улыбки большое лицо его стало намекающим, почти шаловливым, почти по-детски хитрым.
   - Илья думает, что наше время очень скоро станет временем очень крупным...
   - Почему думает? - насторожилась Наталья Львовна.
   - Мы с ним бродили тогда по Галате... это в Константинополе... грязные очень кварталы... И вот он говорил...
   - Но ведь думать мало, надо знать!..
   - Он на чем-то основывал это... Только я, признаться, забыл...
   - За-бы-ли?.. Ну да... Потому что вам скучно было слушать всякую его чепуху!.. Скучно!..
   - Не то что скучно, а... как бы это сказать...
   - Нет! Скучно!.. Скучно!.. Так же и мне сейчас скучно!.. Боль-ши-е пла-ны!.. Скучно, и все!
   И Наталья Львовна замахала рукой.
   В больнице у дежурного врача уже не она, а Ваня взял билетик на свидание с Ильей.
   Очень встревожена, очень взволнована была Наталья Львовна, когда входила с ним в знакомый коридор хирургического отделения. Этого коридора с белыми деревянными диванами и стеклянными высокими дверями палат она боялась теперь. Но сестра или сиделка в белом халате была уж другая теперь, старушка с кротким ликом. Ваня очень уверенно пробасил ей фамилию Ильи, и она радостно почему-то закивала головой, точно к ней самой пришел в гости этот молодой бог здоровья.
   - Я только скажу ему, больному. - может быть, он сюда выйдет...
   И голос у этой сиделки оказался тихий, ласковый, очень семейственный.
   - Ага!.. Да... Скажите: Сыро-мо-лотов! - очень густо протрубил ей вслед Ваня.
   И когда, кивая ему назад головой, пошла к недоступной два дня назад и раньше высокой двери старушка, Наталья Львовна, неожиданно для себя самой, спряталась за широкую, как сани, Ванину спину.
   И несколько мгновений этих, когда скрылась за дверями старушка, очень они показались долгими, и больно стало, гулко и крепко биться сердце.
   А глаза из-за спины Вани все на дверь, - и вот отворилась эта дверь, и лик у старушки сияющий:
   - Пожалуйте в палату... Очень рад вас видеть...
   - Да ведь и я рад!.. Как же...
   Ваня хотел было пропустить вперед себя Наталью Львовну в дверь палаты, но она решительно толкнула вперед его, а сама, глядя упорно вниз под ноги на белый с красными каемками половик, зачем-то опускала торопливой рукой узенькую вуальку со шляпки.
   Но вуалька была приколота и даже не прикрыла глаз, и когда она услышала радостный вскрик Ильи: "Вааня!" - она подняла глаза и больше уж ни на что кругом не смотрела, кроме него, и не думала уж, узнает он ее или нет, и насколько это будет ему неприятно и ненужно.
   - Об-рос ты! - протрубил Ваня.
   Действительно, новый был теперь Илья для Натальи Львовны, - она не видела его раньше таким. Таким видел его Алексей Иваныч, когда приехал к нему домой. Пробились усы, начала курчавиться мягкая бородка, бледное было лицо и радостное, так как смотрел он только на подходившего Ваню.
   Наталья Львовна путаной походкой держалась за Ваней, ее он мог только угадывать... Но когда дружески-прочно поцеловался с Ваней Илья, вставши с койки, она протянула ему обе руки:
   - Здравствуй! Здравствуй, милый!
   Она и улыбалась, и слезы заволокли ей глаза, а он сказал недовольно:
   - А-а, и вы... все-таки... Здравствуйте!
   Лицо у него потухло, рука его была чужая, деревянная, и она почти вскрикнула:
   - Нет! Нет, Илья!.. Почему же ты так... враждебно?
   - Садитесь же. Садитесь же... Вот табурет, Ваня! - заторопился Илья, и порозовело у него лицо, и исподлобья поглядел он куда-то в глубь палаты.
   Палата была большая, но больных в ней было всего трое, кроме Ильи. Эти трое лежали рядом в другом конце, а около койки Ильи стояли пустые строгие койки, застланные темно-серыми байковыми одеялами и с наволочками подушек из фламского полотна.
   Это была "дворянская" палата, и из того же полотна под темно-серым халатом виднелась на Илье рубаха, завязанная у ворота.
   Теперь было два часа, и много света входило в палату сквозь очень большие окна, но прохладно было, и от Ильи пахло иодоформом.
   Наталья Львовна села после Вани. Такою тяжестью стал вдруг ее короткий сак и даже шляпка из черного бархата с белым крылом, что как-то странно было садиться на хрупкий с виду табурет: хотя бы стул со спинкой.
   - Да, Илья!.. Так вот где я тебя нашел!.. - смущенно зарокотал Ваня.
   А она вся подалась вперед и сказала торопливо вполголоса:
   - Илья, ты знаешь, я выхожу замуж!
   Она сказала это, как девочка, застенчиво и робко, и как бы жалуясь ему, и как бы ища совета, и как бы отпуская его от себя, и как бы желая, чтобы он не поверил в это, чтобы дико было ему в это поверить.
   Но он удивился чрезвычайно. Он не на нее, а на Ваню поглядел вдруг очень сложным, жалеющим даже, почти испуганным взглядом.
   - Ка-ак?.. Замуж?.. За тебя, Ваня?..
   Ваня только отрицательно повел головой, поглядел было на нее, но тут же отвел глаза.
   - Не за него, нет!.. За другого, - заспешила Наталья Львовна. - Ты его видел тогда на вокзале... Мы с ним приходили раньше тебя проведать, но только... тогда было нельзя... А сейчас как?.. Ты уж поправился, Илья?.. Как я рада!
   И она прижала руки к груди, однако опустила их, поглядев на Илью.
   Он уже не слушал ее, он глядел на Ваню, по-прежнему радостно улыбаясь, и говорил:
   - Как же ты, Ваня, узнал, что я здесь?
   - Да, видишь ли... слухом земля полнится... Ведь у меня отец в этом городе живет... Я тебе говорил, кажется...
   - Это я знаю...
   - Ну вот... ради него я и застрял здесь... на время, впрочем... Скоро думаю ехать...
   - Далеко?.. За границу?.. А у меня из-за одного недоноска целый месяц жизни пропал!
   И почему-то Илья раздул ноздри и зло посмотрел на Наталью Львовну, и этот взгляд его заставил ее посереть... Это она почувствовала вдруг, что лицо ее стало теперь не бледным даже, а серым, точно он ударил ее наотмашь взглядом этим и перебором ноздрей, и она сказала, уже не понимая зачем:
   - Недоносок же этот находится сейчас не в тюрьме, а в доме... вот... Ивана Алексеича...
   Даже Ваня крякнул и вздохнул, услышав это, даже он обернулся к ней укоризненно, а Илья нахмурился и спросил его:
   - Дикий вздор какой-то?
   И зачем-то обеими руками оттянул вниз пояс халата.
   - Я действительно купил здесь домишко... имел такую глупость... - не на вопрос ответил Ваня. - Ты, пожалуйста, как только выпишут тебя, - ко мне... Это на Новом Плане.
   - Вот как?.. Дом купил?.. Поздравляю!.. А Дивеев?
   - Ка-кой Ди-веев?.. Ах да... Этот сумасшедший?.. Да ведь он же с ума сшел!..
   - Это я ему давно говорил, что ему бы на Сабурову дачу, но он мне не верил, - жестко пропустил сквозь зубы Илья. - Жаль, потерял через него время!
   - Зато... приобрел опыт! - улыбнулся Ваня.
   Илья не ответил улыбкой, - он сказал еще жестче:
   - Да, уж теперь, если кому-нибудь вздумается в меня еще раз стрелять, уж я буду знать, что мне надобно делать!
   - А что же в таких случаях надобно делать? - прогудел Ваня неожиданно для Натальи Львовны.
   - Не по-зво-лять эти упраж-нения воин-ственные всяким без-дар-ным стрел-кам, - вот что!
   И по одному тону этого, ставшего очень брезгливым, голоса Наталья Львовна почувствовала, что он, глядящий не на нее, а на Ваню, помнит именно теперь больше и лучше, чем когда-нибудь раньше, ее выстрел, и разбитую розовую лампадку, и кошку опрометью вон с задранным хвостом.
   Она стала перебирать непроизвольно сумочку свою, повертывая ее, точно наматывала на нее нитки, и в то же время глядела не на эту сумочку, а на мощную руку Вани, лежащую на его левом колене.
   - Как же им не позволять? - вставил было Ваня, но Илья продолжал, сильно напирая на слова:
   - Потому что, если позволять это всяким... сумасшедшим или женщинам, слишком... исте-ричным, то этим ни ма-лей-ше-го удо-воль-ствия не доставишь ни себе, ни им!
   Отбросив руки с ридикюля, вытянув и заломив их, Наталья Львовна кинулась бы на колени перед Ильей, если бы не поймал глазами этого жеста Илья и не сказал пренебрежительно:
   - Тут не театр... тут больница!
   И Ваня, заметив это, снова крякнул, вздохнул и оглянулся на дальний угол, куда как раз в это время направлялась какая-то девочка-подросток в школьной шапочке, с двумя кулечками, может быть домашних печений, а ей навстречу подымалась с подушки худощекая напряженная голова с проседью в черной бороде.
   И не успела Наталья Львовна также вслед за Ваней оглянуться на девочку, Илья спросил в совершенном недоумении:
   - Как же он оказался у тебя, Ваня, этот стрелок?
   - Видишь ли... дом мой... он - двухэтажный... - точно намеренно растягивал Ваня ответ. - Нижний этаж снял... один доктор военный... И там лечебница теперь... для этаких больных...
   - С зайчиками?.. Вот как!.. Большой, значит, дом?
   - Нет... Да ведь их пока немного...
   - Так он... этот... не придет ли сюда еще... со своим знаменитым револьвером, а?
   Наталья Львовна заметила, какое определенно брезгливое лицо стало теперь у Ильи. Спрашивал Ваню, а глядел на нее, и лицо налито брезгливостью до краев.
   - Ты не волнуйся, Илья, - тебе вредно и ни к чему, - зарокотал Ваня. - Он больше ни в кого уж стрелять не будет... Он очень жалок... Я его видел сейчас...
   - Но кто же хлопотал о нем, хотел бы я знать?.. - поднял брови Илья. - Кто взял его на поруки?.. Какой болван?
   Наталья Львовна опять перебрала руками сумочку (простую, кожаную, темно-зеленого цвета) и ответила тихо:
   - Мой жених.
   Должно быть, заметив, какое вдруг изумленное стало лицо у Ильи, вставил поспешно и ненужно Ваня:
   - А Эмма уехала... знаешь ли... к себе в Ригу...
   Илья даже не заметил этой вставки; он спросил Наталью Львовну насмешливо:
   - Ва-аш жених?.. Он ему кто же... этому... ваш жених?.. Брат?..
   - Случайный знакомый...
   И Наталья Львовна опустила глаза.
   - Ска-жи-те!..
   И точно теперь только услышал, что сказал Ваня:
   - Так уехала в Ригу?.. Совсем?
   - Как совсем?.. От меня совсем?.. Ну вот!.. Зачем же? - усмехнулся довольно Ваня. - К своим, проведать... и в цирк кстати... В Риге хороший цирк.
   - Ска-жи-те!.. Что же он, богат? Со связями?.. Князь какой-нибудь этот ваш жених? - совершенно не слушая Ваню, спрашивал отрывисто Илья Наталью Львовну и закончил вдруг: - Мне совершенно безразлично, конечно, кто, но-о...
   - Он к вам сюда не придет, не бойтесь! - сказала Наталья Львовна.
   - Зачем же мне бояться?.. Я потому только и здесь, что не боялся... Однако не мешало бы... Я ведь по серьезному делу ехал, Ваня, и вот... Я потерял тысяч пятьдесят благодаря этому!
   - Пятьдесят тысяч?.. - Ваня вдруг широко улыбнулся. - Какого же это великого грешника должен был ты защищать?
   - Не защищать, нет!.. Совсем не то... Дело было чисто торговое... Тебе не странно?.. Чисто торговое!.. Ведь у меня отец был купец, - я тебе говорил?.. И дядя... Он был тогда со мною на вокзале... тоже купец... Я ведь не галерейки разные ездил за границей смотреть, - ты меня извини, как художник, - я по делу ездил... И вывез я оттуда вполне обоснованный план действий... И старого дядю своего этим планом своим покорил... И мы ехали за этими пятьюдесятью тысячами наверняка!.. Почти в кармане были!.. И нужно же было жалкому дураку этому!.. И по странной случайности он у тебя в доме!.. Этого-то уж я не ожидал!..
   - Больной... Лечится... Так вот как!.. Пятьдесят тысяч!.. И Никита Демидов по-прежнему твой идеал?
   - Никита и сын... Сына звали Акинф... Русский Крупп... только на сто лет раньше Круппа.
   - Крупп... ведь это... пушки? - безмерно удивилась Наталья Львовна, переводя глаза с Ильи на Ваню.
   - А Демидов для армии Петра Великого поставлял ружья, - ответил ей за Илью Ваня.
   - Ты знаешь, Ваня, что представлял собою Прокофий Акинфович, внук Никиты? - заметно вдруг оживился Илья. - Не знаешь, конечно, - я тебе скажу. Я сам это недавно узнал... Екатерине-душке на какие-то авантюры кажется, на войну с турками, понадобились деньги... Посылает она Федора Орлова к Демидову на Урал занять четыре миллиона... Тот говорит: "Деньги будут, а когда отдача?.." - "Да уж матушка-царица, ужли ж она..." "Одначе денежки счет любят... Я человек торговый... У меня счет и расчет... Через полгода день в день и час в час чтобы деньги мои назад были... А к сроку не будут, один ежели день просрочишь, - я сделаю вот что: соберу купцов уральских и князей и графов, какие под рукой найдутся, и четыре раза тебе при всех по сусалам дам, а денег назад не возьму... Желаешь?" - "Это, - говорит Орлов, - матушке-царице обида будет... Я не от себя денег прошу, а от нее прислан... Ты, стало быть, матушку-царицу оскорбляешь..." "Чем оскорбляю?.. Что денежки счет любят?" - "Должен буду передать царице". - "Дело любезное... Поезжай, передай..." Каков банкир был лет полтораста назад, а, Ваня?
   Наталья Львовна вдруг увидела прежнего Илью... Очень надменны и очень задорны стали у него вдруг глаза, точно сам он, загораясь, играл молодого (непременно молодого) Демидова Прокофия.
   - Фи-гу-ра! - крутнул головою Ваня. - А не дешево отдавал четыре миллиона за четыре пощечины какому-то Орлову?
   - Четыре миллиона для того времени - деньги огромные!.. Однако и цена хороша!.. Четыре пощечины, выходит, не Орлову, ты не так понял, а самой матушке-царице! И Орлов поехал назад в Петербург и передал Екатерине.
   - И та при-ка-за-ла деньги взять без всяких условий? - улыбнулся Ваня.
   - Нет, немножко не так... И та послала за деньгами в Голландию, устроила внешний заем под лихие проценты и, только так себя обеспечив, послала за деньгами того же Орлова к Прокофью... И Орлов условие о четырех пощечинах подписал.