Сергеев-Ценский Сергей Николаевич. Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

   - Неужели подписал? - вставила Наталья Львовна.
   - А подписавши, - не поглядел даже на нее Илья, - получил деньги счетом и потом дрожал за свои щеки и торопил голландцев и за два дня до срока деньги привез Прокофию... Но Прокофий заставил его просидеть эти два дня и деньги принял час в час, как было написано в условии... "Денежки, говорил, срок любят... Матушка же царица может меня и посечь, конечно, если захочет, - силы у нее на это хватит, а против батюшек миллионов и она не вольна!.." Вот он каков был, наш Сесиль Родс!..
   - Анек-дот! - рокотнул Ваня.
   - Может быть, - но... того времени, заметь!.. У тебя, дескать, власть, а у меня - сила!.. Могу тебе и такие условия поставить, - так как ты без меня не обойдешься... Отлично понимали это и тогда!
   Наталья Львовна смотрела теперь не на Илью, а на Ваню: что он ответит? - Но Ваня улыбался, как будто любуясь Ильей. Он теперь весь был явная сила - сутуловато сидевший на табурете, охватив колена большими пальцами рук, - и он сказал:
   - Самые счастливые люди те, которые могут сочинять анекдоты.
   - А если их некому будет рассказывать? - поспешно возразил Илья. - Ты представь только: кто еще несчастнее анекдотиста, которому некому, - ну, совершенно некому рассказать свежий анекдот?
   Ваня положил свою руку на его колено и засмеялся тихо, но так густо, что обернулись в их сторону бородатый больной и девочка в школьной шапочке, и еще другой больной с перевязанной головою, неизвестно - молодой или старый.
   Наталье Львовне почему-то стало очень неловко за Ваню, а Илья будто не тогда, десятью минутами раньше, а вот именно только теперь ее обидел.
   - Я не вижу в нем этого большого спокойствия, о котором вы мне говорили! - сказала она Ване, так как будто и не было рядом Ильи, и глаза у нее стали теряющие, такие глаза, как у тех, кто смотрит за улетающим, утопающим в серых тучах осенних треугольником журавлей.
   Ваня только поднял на нее мясистые редковолосые брови, а Илья как будто не расслышал, что она сказала, и продолжал о своем:
   - Это у меня было очень хорошо продумано и рассчитано, но время потеряно, - и конец!.. Дядя мой поехал один, но у него, я уверен, ничего не выйдет, - в пустой след!..
   - Ну что ж, - придумаешь на досуге другой проект, - глядя на него пристально, сказала Наталья Львовна.
   Илья встретился с нею глазами, засунул за пояс руки и сказал Ване с виду спокойно:
   - Я пролежу тут еще, должно быть, дней десять... Если приедешь ко мне еще раз, буду рад, только... без провожатых, пожалуйста... Поговорим, я буду рад, - только... приезжай один!
   Ваня понял, что теперь лучше уйти, и поднялся, зарокотав:
   - Ну, поправляйся... да... Я и не спросил тебя, как ты ранен... Хорошо, что неопасно... Поправляйся!
   И протянул ему руку.
   - Время для посетителей тут от двух до четырех, - ты знаешь?.. Можешь когда угодно, - очень твердо сказал Илья, - только, пожалуйста, один.
   Ваня сделал было шаг от койки Ильи, понимающе наклонив голову и давая место проститься Наталье Львовне, но она не поднялась с табурета, она сидела, перебирая сумочку, и глядела на Илью в упор, и углы губ у нее начали слабо дергаться.
   - Идемте, Наталья Львовна! - попросил Ваня и осторожно, как к очень хрупкой вещи, прикоснулся к ней.
   - До свиданья!.. Прошу меня извинить, ежели я лягу, - сказал Илья, и действительно неторопливо и не совсем свободно лег на койку.
   - Да... Он устал, конечно... Идемте, Наталья Львовна! - несколько нажал на ее плечо Ваня, но она сказала тихо:
   - И это все, Илья?
   Илья тем временем сбросил туфли и завернулся в одеяло, подтянув его к самому подбородку, и закрыл глаза.
   - Идемте же, Наталья Львовна! - в третий раз сказал Ваня, просунув пальцы к локтю ее руки.
   Он покраснел, он даже чуть потянул кверху этот локоть, но она сказала тихо:
   - Вы идите, а я еще посижу.
   - Здесь больница, а не театр!.. - поднял голову Илья. - Уведи ее, Ваня, ради бога!
   Обхватив Наталью Львовну за прижатые локти сзади, Ваня решительно поднял ее с табурета, как подымают маленьких детей, а Илья укрылся с головою одеялом.
   Был момент, когда совершенно потемнело в глазах Натальи Львовны, и она упала бы, если бы не держал ее под руку Ваня, а когда момент этот прошел и она вышла рядом с Ваней из палаты, то в коридоре ей пришлось сесть от слабости и перебоев сердца на белый диван.
   - Экая вещь! - тихо басил над нею Ваня. - Может быть, воды?
   Минуты две очень нехорошо билось сердце, но, оправившись, сказала Наталья Львовна то, чего не понял Ваня:
   - Мой вам совет: никогда не бейте розовых лампадок.
   Лицо ее было очень какое-то серое, даже глаза из черных стали сизыми, так что испугался Ваня, но она сама пошла к выходной двери и потом на лестнице и на дворе по желтым ракушкам уверенно ставила ноги.
   На извозчике она спросила Ваню:
   - Зачем ему пятьдесят тысяч... вашему другу?
   - Его дело... не знаю, - ответил Ваня, а подумав, сказал: - На мелкие расходы, должно быть.
   - Конечно... Куда же еще такую мелочь, если... большие планы!.. А что такое его большие планы?
   - Ну почему же я знаю!
   - Он вам говорил ведь?
   - Неопределенное все очень...
   - Вы не хотите сказать!
   - Неопределенно все... Боюсь напутать...
   - Ну, хорошо... Демидов, Крупп - это все пушки... Нелепо и странно... И скучно... И мне не нужно совсем...
   Ваня пожал плечом, и успели проехать два-три квартала, пока снова заговорила Наталья Львовна:
   - Не понимаю, что это!.. Илья и пушки!.. Что он - артиллерист, что ли?
   - И Демидов артиллеристом не был, - отозвался Ваня. - Но вы только представьте: идет вперед человечество, и что впереди его? - Пушка... Однако нужно же идти вперед, а не назад... Приятнее идти вперед... Вот почему, если большие планы...
   - То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и... пушки!..
   И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.
   Однако, пересилив себя, она зажалась в угол фаэтона под поднятый верх, и так сидела остальную дорогу молча.
   Когда же доехали до гостиницы "Бристоль", подавая на прощанье руку Ване, сказала Наталья Львовна:
   - Ему большие планы, - я не хочу их знать, - что-то скучное и... длинное, наверно... А вот сцену он бросил по причине... по причине мне более понятной... Не было у него настоящего большого таланта, у вашего друга, - не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего появился талант, но тут хотеть мало... Это - не пушки!.. До свиданья, мой дорогой!
   Она не заметила даже, как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня отметил это.
   И когда Алексей Иваныч, случайно стоявший у окна, когда он вернулся домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему, приглядевшись:
   - Да он-то ничего... бодр... А вот ваша знакомая, - та мне показалась гораздо хуже...
   - Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? - растерялся Алексей Иваныч.
   - Ничего, ничего... Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от ваших выстрелов... только и всего...
   - Вы меня осуждаете? Скажите!.. - вспомнил Алексей Иваныч, что этот дюжий художник дружен с Ильей.
   - Ну, какой же я вам судья! Что вы! - улыбнулся Ваня. - Дело ваше.
   И поднялся к себе наверх.
   А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.
   Так она пролежала до вечера, пока не услышала за стеною шагов пришедшего Макухина.
   На ее стук в стену он пришел, как всегда, встревожился, что она больна, сел около, и долго было так:
   За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о камни лошадиные подковы, стоял предночной гул городского центра, а перед Натальей Львовной торчала чужая ей рыжеволосая, тугая, простонародного склада, плотная, освещенная снаружи электричеством, а изнутри парой сметливых серых глаз голова Макухина.
   - Федор Петрович, - сказала, наконец, с видным усилием Наталья Львовна. - А что, пятьдесят тысяч - это большая для нас с вами сумма или не очень?
   Макухин покачал золотой головой:
   - Цены деньгам не знаете, - э-эх!.. Пятьдесят тысяч - это капитал, а не сумма!
   - Значит, у нас его нет, этого капитала?
   - Пока что - нет!
   - Надо, чтобы был!
   Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.
   - Человеку ведь не позвонишь, чтобы принес, - попробовал улыбнуться Макухин.
   - Мы будем работать, и чтобы он был!
   Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо, так что даже Макухин повеселел.
   - Неужто?.. - И глаза у него зарозовели. - Я говорил ведь, что большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!
   - Ну уж, - пятьдесят тысяч, разве это большие дела? - вздернула она головой презрительно, и вдруг совсем иным, деловым тоном: - Камень ваш это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?
   - Какая же может быть в камню бойкость?.. Дело, известно, тихое... Камень - не ситец... Износу ему нет, камню... Ходу с ним мало, с камнем... И надоел он уж мне, признаться сказать, этот камень: очень уж в нем вес большой!
   - Хорошо, бросим камень, - быстро решила она. - И что же мы будем делать?
   - Завод какой в аренду взять можем... или имение... Эх!.. Мне главное, чтобы я знал, зачем это... а один я не знаю, вот где беда!.. Одному много ли нужно?.. Я не то чтобы ленив, ну, а все ж таки... кнут и мне не мешает... напоминание...
   - Значит, я буду кнут?
   - Напоминание, а не то что кнут!.. Вдвоем дело делать или же одному? - большая разница!.. Сам себе кто может поверить?.. Нет такого человека, кроме как сумасшедший какой... А другой скажет тебе, ты и веришь.
   - Име-ние... что ж... Это ничего... Поля летом, - это красиво...
   Наталья Львовна просто думала вслух, глядя в угол по-за спиной Макухина, но он, услышав это, встал со стула, надавил кнопку звонка - два раза, коридорному - и сказал радостно:
   - Ну вот, - я вам на выбор представил: имение или завод?.. А вы мне со своей стороны: имение... Об заводе совсем молчок... Значит, и я уж теперь должен думать: имение! Мне ведь все равно, в какую сторону думать, - лишь бы дело... И вышло на проверку, что и мне, мужику, имение больше, конечно, под масть... Имение для меня гораздо лестней... Лошадей заведем хороших... выезд...
   - Верховых!.. Иноходцев! - оживилась Наталья Львовна.
   - Ну вот!.. Значит, есть у меня теперь линия, куда гнуть!.. Вот я о чем говорю.
   - А пятьдесят тысяч?
   - Пятьдесят не пятьдесят, - найдем!.. Для такого дела деньги добудем.
   - И это не какие-то "большие планы"?.. Это просто "так"?
   - Большого ума не потребуется... Спокойным манером сделаем... Только - свой во всем глаз нужен... Конечно, ежели управляющему довериться, - в трубу пустит!
   - Кто же отдаст доходное имение в аренду?
   - Вот на!.. Мало таких, что землю имеют, а она им ни к чему?.. Им бы только пользу какую с нее взять, а не убыток... Недалеко ходить Гречулевич...
   - Что, - Таш-Бурун у него возьмем?
   - Зайцев на нем гонять?.. Ничего нет на Таш-Буруне этом, кроме все того же камню... А с камнем решили кончать.
   - Да, раз камень - дело тихое... А завод?.. Вы знаете Круппа?
   - Это орудия? - Макухин улыбнулся. - Орудия на частных заводах не делают... Частным людям они ни к чему: это не ситец.
   - А как же... мне говорили сегодня... один человек хочет непременно, как Крупп... и Демидов... Ружья и пушки... Главное - пушки... Но это же глупость, конечно!.. Разумеется, это не ситец... Значит, имение... Решено!.. Чем же плохо имение?.. Отлично!.. Возьмем имение.
   - Папашу туда захватим... Он - человек военный, - полковник... Таких хозяйство любит.
   - И Алексея Иваныча!.. Алексей Иваныча непременно!..
   - Да уж этому, убогому, теперь, конечно, куда же еще?.. Неминуемо, к нам. Он уж нам в порядочную копейку вскочил, и еще вскочит... Однако, человек безобманный... Я к родному брату веры не имею, а за Алексеем Иванычем этим только смотреть, чтобы не напутал чего, а верить можно.
   Вошел коридорный. Макухин заказал ужин и самовар, и только тут вспомнила Наталья Львовна, что она с утра ничего не ела, и почувствовала голод, и когда коридорный сказал свое: "Сию минуту" - и ушел, она подошла очень близко к Макухину, положила руки ему на плечи, очень долго разглядывала его, точно увидела впервые и точно не был даже он человеком, - и сказала вдруг:
   - А акции?.. Частных пушечных заводов у нас нет, конечно, но зато должны быть акции... ведь так?
   - И что же с этими акциями? - улыбнулся Макухин. - Купил их и смотри на них?.. Какая же тут от денег польза?
   - Ну да... в самом деле... Дело тихое, - не снимала она рук с его плеч и все разглядывала его, как сквозь невидную лупу. - Сколько-нибудь там процентов в год...
   - А может, и никаких! - улыбнулся Макухин, очень неподвижно держа все тело, точно боясь пошевельнуться. - Куда же лучше из своих рук глядеть!
   - Из своих?.. Да! - Она заломила свои пальцы за его спиной, посмотрела на них и добавила очень оживленно: - Он потерял пятьдесят тысяч, а мы найдем, - правда?.. Он потерял, - и отлично!.. Пусть!.. Я очень рада!.. А у нас будут!.. Будут? Да?..
   - Разумеется, будут, - очень близко от ее губ шевельнулись усы Макухина.
   - Только нужно будет... обрить это... это... - кивнула она на выхоленные, с подусниками, важные золотые усы. - Это совсем не нужно... и... и некрасиво совсем...
   И, заметив, как, откачнувшись, поморщилась она болезненно, Макухин отозвался с большой готовностью:
   - Разумеется... Что ж... Для дела надобности большой в этом нет.
   И точно именно эти его слова и было последнее, что нужно было бросить в тонкую уже стенку между нею и им, чтобы вся до последнего камешка рассыпалась она.
   Наталья Львовна порывисто бросилась к нему, очень крепко прижавши к своей щеке его угловатую голову с прочным лбом...
   И потом, когда принесен был ужин и самовар, долго, очень долго тянулся в номере Натальи Львовны путаный, перебойный разговор, полудетский, полувзрослый, капризно-деловой, серьезный и ненужный, очень сложный, но отнюдь не утомительный для Макухина, - разговор об имении, каменоломнях, аренде, Круппе, акциях, пшенице, тысяче десятин под яровым посевом, иноходцах, Ване Сыромолотове, Алексее Иваныче, но больше всего об Илье.
   - Ничего!.. Хорошо!.. Пусть!.. Мы ему покажем! - говорила она решительно и задорно.
   Потом непонятно для Макухина плакала, и он гладил ее по вздрагивающей спине с сутулящим ее мослачком и бормотал:
   - Ну к чему же это?.. Зачем же теперь?.. Совсем ни к чему!..
   И она тихо и отданно прятала заплаканное лицо под его свежевыбритым подбородком...
   Из ее номера в свой Макухин вышел только в десять часов утра на другой день.
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
   Дней через восемь после своей ночной беседы с Макухиным зашла к Алексею Иванычу Наталья Львовна.
   От ходьбы ли с последней остановки трамвая, или оттого, что хорош, ясен был день, она была очень оживлена, сразу нашла Алексея Иваныча очень поздоровевшим и сама показалась Алексею Иванычу гораздо свежее, чем раньше.
   - Мы решили бросить свои каменоломни и взять большое имение в аренду! - сразу и весело начала она, когда Алексей Иваныч - по-своему, неопределенно - спросил ее, что она и как.
   - Вы решили?.. Кто такие "вы"?.. Простите!.. И какие же это ваши каменоломни?
   Но тут же вспомнил, что и "мы" и "каменоломни" значит - Макухин, ее жених, и сказал еще раз:
   - Простите!
   Ее затейливая зимняя шляпка с белым крылом затеняла в нем ту, прежнюю Наталью Львовну, в котиковой шапочке, в кипарисах, в солнечной неге, на даче, над голубым морем, - и она уж не сутулилась, как прежде.
   Она держала голову прямо, и появилась новая, почти мужская, осмысленность в ее глазах, теперь что-то видевших ясно (прежде не было этого) и видевших далеко вперед.
   День был теплый, тихий, - снегу все не было, и они не сидели в комнате, а гуляли в саду, очень прибранном больными, и подробно рассказывала Наталья Львовна, почему иметь каменоломни гораздо менее выгодно, чем арендовать имение, а Алексей Иваныч слушал с явной тоской, точно слышал о тяжкой болезни кого-то, с кем он сроднился, и вставлял односложно:
   - Что ж, конечно... Имение, да... Это совсем хорошо: имение.
   И почему-то вспомнил Павлика.
   - Что-то теперь делает наш Павлик бедный!.. Или уж умер?
   - Павлик умер?.. Что вы!.. Павлик мне недавно письмо прислал... То есть прислал письмо отец, а в нем была и от Павлика страничка... Поправляется!.. И даже шафером был у Ивана на свадьбе!.. Помните - старик - садовник с нашей дачи?.. Женился, представьте!
   - Женился? - оторопел Алексей Иваныч. - Как же... помню Ивана...
   - И у меня, знаете ли, мысль: если дело с имением у нас сладится (я думаю, что сладится: есть уже подходящее и не так далеко отсюда), я возьму туда Павлика, - пусть ковыляет там... Молоком парным буду его отпаивать, авось, отпою... А то что же он там один, - бедный!
   Алексей Иваныч глянул на нее благодарно:
   - Это вы хорошо!.. А как же море и горы?.. Ведь там не будет?
   - Ничего... весной и в деревне отлично... И вас мы думаем тоже туда.
   - Меня туда?.. Как же это меня?
   - А что же вы будете вечно здесь?.. Куда-нибудь надо вам потом?.. Вот и будете помогать нам по хозяйству!
   - Вот как вы меня!.. И думаете вы... что я могу? - очень удивился Алексей Иваныч.
   Он был в своей прежней бурке и прежней фуражке с кокардой и инженерским значком.
   - А почему же не можете? - повернула она к нему новую шляпку.
   - Мм... вот как вы думаете меня!
   Он присмотрелся к ней очень внимательно своими белыми встревоженными глазами, но в это время загремели около по камням узенькой здесь мостовой колеса извозчика и остановились около ворот.
   - Доктор, должно быть, - сказал Алексей Иваныч и ждал рассеянно: вот стукнет щеколда калитки и войдет серое, такое обычное за последние дни для его глаз, - военная шинель, часто бывавшая под дождем и потертая.
   Но брякнула щеколда, и открылась калитка, и вошел кто-то в шубе, тоже страшно знакомый, - тяжелой волчьей шубе и шапке.
   - Илья, - шепнул он Наталье Львовне и прирос к месту.
   Шагах в десяти от них обоих, от калитки к лестнице на второй этаж, медленно еще ставя ноги, побледневший, что было заметно очень, прошел Илья, приехавший, только что, видимо, выйдя из больницы, к Ване.
   Вкось бросивши взгляд на Алексея Иваныча и Наталью Львовну, он узнал их сразу и отвернулся, но ни одного движения его не пропустили они и молча смотрели, как он, безошибочно и не нуждаясь в вопросе, подошел прямо к двери, ведущей на верхний этаж, и скрылся за ней.
   - Вот как! - прошептал Алексей Иваныч.
   - Да... Он и тогда ведь, когда я была, мог ходить...
   Голос у Натальи Львовны тоже стал притихший, но она тут же оправилась, оглянулась кругом, увидела близко скамейку, - сказала весело:
   - Сядемте здесь!
   Со скамейки, выбранной ею, видны были все выходящие в сад окна второго этажа. Алексей Иваныч, когда они сели, смотрел все время вниз, себе в ноги, она же на окна.
   - Да, это он к художнику... то бишь, атлету... Они ведь оказались действительно друзья, - вы знаете?.. И он от него без ума, от Ильи, этот атлет!.. Он вообще туповат, как все атлеты... Умный атлет - это, конечно, абсурд!
   - А Петр Первый? - нерешительно вставил Алексей Иваныч.
   - Не знаю... Гениален, говорят, был... Может быть... Но ведь это у него была жена - немка Марта?.. Поломойка!.. Разве умный человек мог бы жениться на поломойке?
   - Значит... Макухин умнее Петра? - неожиданно сказалось у Алексея Иваныча, потом он сделал рукой свой хватающий жест, и лицо его приняло умоляющее выражение.
   Но она отвечала спокойно:
   - Конечно, умнее.
   - Да... Макухин... Федор Петрович, - поправился он, - только что не получил образования, а он...
   - Это неважно! - перебила она. - Зато не говорит явных глупостей, которые надоели ужасно!
   - Конечно, - он и не может говорить глупостей, - согласился Алексей Иваныч. - Для того, чтобы иметь возможность говорить глупости (иногда, иногда, - не всегда, разумеется!), нужно быть очень умным... А он умен, действительно, просто - умен.
   - Но не очень? - подхватила Наталья Львовна. - Кто же очень, по-вашему? Илья?
   - Нет!.. Илья нет!.. Не тот, какой нужен, чтобы быть очень умным.
   И вдруг, неожиданно:
   - А ваша свадьба как?
   - Свадьба?.. Мы отложили пока...
   - А-а!.. Вот как!..
   И тут же:
   - Знаете, - я даже во сне не вижу больше Валю!
   - Чтобы видеть во сне, нужно думать, а вы забыли!
   - Я забыл? Что вы!
   - Да, да!.. Забыли! Я это вижу... Забыли!
   - Я нет... Я думаю... А она... И вот я сижу, а он ходит.
   - Как сидите? Ведь вы же лечитесь?
   - Лечусь?.. Чепуха это все... Этим нельзя вылечить... Да я уже и не болен... Я как-нибудь уйду отсюда.
   - Куда уйдете?
   - Не знаю... Я что-то делал там около моря... Дорогу?.. Вот... могу опять делать дорогу...
   - Нет, вы поедете к нам в имение... На берегу - там вам нечего делать...
   - Нечего, правда... И вообще нечего... И везде нечего... У меня был враг, - им я был жив несколько месяцев (чем же еще и жив бывает человек, как не врагом?). Теперь его нет больше... То есть он жив вообще... вообще жив, а для меня умер... Смотрел сейчас на него, как на чужого... Теперь кончено... Нет его... Над всеми тремя крест!
   Он провел в воздухе крест указательным пальцем.
   - Мне сейчас надо ехать, - поднялась Наталья Львовна, - к владелицам имения, которое мы хотим снять... План мы видели... и условия. Надо поехать туда, на место, но сначала... сначала выяснить еще кое-что здесь... Они только недавно оттуда... Их три сестры, представьте, и все красавицы, и еще девочки почти... Мать умерла недавно... Имение в опеке, а опекун - их дядя, - Оленин, предводитель дворянства... Поняли?.. Ах, какой дом у них здесь!.. Не дом - дворец!.. Вот мне сейчас к ним надо.
   И остановилась вдруг: это в одном из окон верхнего этажа мелькнула фигура Ильи, и рядом с ним встал Ваня.
   Она поправила вуальку на шляпке и закончила:
   - Я думаю, что если я возьму извозчика Ильи, то он ничего не будет иметь против.
   - Как же вы его возьмете?.. Он скажет, что занят.
   - Ничего... Я дам ему, сколько даст Илья, и еще столько же, и он отлично ему изменит.
   Она встала и бойко пошла к калитке.
   - Барин останется здесь, - сказала она бородачу. - На Дворцовую... Плачу за него я.
   - Пожалуйте!.. Какое место?
   - Дом Олениных.
   И уже садясь, говорила Алексею Иванычу непринужденно и весело:
   - Представьте: зовут их Вера, Надежда, Любовь, этих сестер... Как по заказу!.. До свиданья, мой дорогой!
   И загремел экипаж.
   И, глядя ей вслед, поймал себя Алексей Иваныч на том, что думал он не о Наталье Львовне, а об Илье: выйдет он, - все-таки слабый еще, а извозчика нет... И ему показалось это в Наталье Львовне необъяснимо неприятным.
   В ожидании доктора все больные были дома, - кто играл в шахматы, кто читал, - и о. Леонид, когда вошел Алексей Иваныч, участливо обратился к нему:
   - Что, проводили вашу знакомую?
   - А?.. Да!.. Она уехала, а он еще здесь, - кивнул тот на потолок. Мой... тот самый... Выздоровел!
   - Ва-аш?.. Скажите!.. Как быстро от таких ран!.. Нервы, значит, здоровые...
   О. Леонид был искренне удивлен.
   - Как у бревна!.. Сейчас они выйдут, смотрите... Садитесь здесь.
   Алексей Иваныч поставил ему стул к окну и сам сел с ним рядом.
   Действительно, скоро наверху послышались тяжкие шаги Вани, ведущие к прихожей, а рядом с ним его шаги, и, заслышав их, Алексей Иваныч изогнулся почему-то на своем стуле, простонал тихо, потер крепко руки и торопливым шепотом обратился к о. Леониду:
   - В шубе!.. Сейчас пройдет мимо!.. Смотрите!
   Всё напряглось в Алексее Иваныче, как будто теперь именно подводилась последняя черта итога всей его прошлой жизни, и Вале, и Мите, и ему самому: пока был еще здесь где-то, хотя бы и в больнице, Илья, что-то еще как будто не завершилось, тянулось, - он уже не хотел его больше, чертил в воздухе над ним крест, но оно тянулось все-таки против его воли... Так не совсем отрезанная, на одной коже висящая рука все-таки еще считается рукой; но вот она сейчас будет отрезана совсем одним взмахом ланцета, и ее уберут с глаз, унесут куда-то навсегда, зароют, и не будет больше руки... никогда уж не будет.
   И сам не мог понять Алексей Иваныч, отчего же это начались у него такие не поддающиеся воле скачущие, трепещущие удары сердца!
   - Он меня съел и уходит! - сказал Алексей Иваныч громко.
   - Кто вас съел? - обернулся веселый Синеоков.
   - Смотрите! Смотрите!..
   Тяжелые шаги на лестнице (их услышали остальные здесь и посмотрели на Алексея Иваныча) - потом заскрипела и отворилась дверь, и мимо окна прошли они двое: высокий Ваня в пальто и шляпе, и он, пониже, Илья, п о с л е д н и й  И л ь я - так чудилось: больше уж не будет Ильи в его жизни (а значит, и Вали, и Мити), - проходит, - проходит в шубе волчьей, в мохнатой шапке!.. Лицо обросшее, немного бледное, но те же сытые щеки... Даже заметно, как вздрагивают они при каждом его шаге, точно поддакивают каждому шагу: да, да, да!.. не сомневаются ни в одном шаге купечески, кучерски, актерски сытые щеки!..
   - Ухо-дит! - привскочил Алексей Иваныч. - Эй, ты-ы!.. - крикнул он в голос. - Ты-ы-ы!..
   Но уж прошли они - Ваня и Илья... последний... Звякнула заперто щеколда калитки...
   - Съел меня и ушел! - обвел всех в комнате Алексей Иваныч совершенно белыми глазами в волнении сильнейшем.
   И глаза его испугали остальных: они показались двумя окнами в незаполнимую, в полнейшую, в совершенную пустоту.
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   МОРЕ
   Упирается земля в водный простор, омывающий, сглаживающий, плещущий однообразно, - в вечное уводящий взгляд... Неразгаданной остается, как и все споконвечные тайны, - тайна цветов. Водный простор - голубой. Рождается ли человек с голубым в душе?.. Почему манит его всю жизнь голубое?.. И отними от него это голубое навек, - не на что будет опереться душе.
   Сидит вечером молодая женщина у себя в гостиной... Только что ушли гости, - им позволено было курить, и теперь открыты форточки, и колышется пламя лампы. Гости были обычные, как всегда; то, что говорили они, - было обычное, как всегда: театр, опера, новые книги... За окнами, как всегда, шум города, прочно стоящего на земле... И вдруг женщина говорит мужу: