Шломо Вульф. Убежище

рабочее, и отличница, и красавица."
"Большому кораблю -- большое плавание", -- ехидно заметил я, представив,
что моя "миледи", с ее-то характером и внешностью, чего доброго дослужится
до генсека и приедет с инспекцией в Севастополь. Пронесется по нему c
развевающимися зо-лотистыми волосами. Звездочки Героя, колодки орденов на
мундире Верховного Главнокомандующего. Бронированный "ЗИЛ", эскорт
мотоциклистов, почетный караул на Графской пристани, гусиный шаг, шашка
наголо. Боевые друзья моего сексуально озабоченного папы, который как-то
пытался ее лапать, рявкают ей свое "Здра жела...". Вот уж когда мама
пожалеет, что так опрометчиво рассталась с этой... А "миледи", чего доброго,
прикажет вообще снести ненавистный дом, вы-рыть на его месте плавательный
бассейн, а "Казимировну" сослать на Соловки до полного перевоспитания. И
чтобы ей было там не так скучно -- вместе с подлым сынулей. Зато уж своего
любезного "Арнольдыча" она тут же назначит Минис-тром морской пехоты...
"Если вам интересно мое мнение, товарищи вы мои по комсомолу, -- добавил
я, -- то я бы лично рекомендовал Смирнову вместо Водолазова..." "Еще бы!" --
сжал зубы Дима, а Тамара только рукой замахала: "Да она на бюро стала так
откровенно придуриваться, что Первый даже спросил у Димы, чего это она?
Комсомолом что ли брезгует?.."
"Ближе к делу, -- вызывающе взглянул я на часы. -- Что там у вас
случилось? Не из-за меня ли вы на еврейский вопрос перескочили? Небось Дима
сказал, что жидяра не пара славянской красавице или что-то в этом роде. Ты
же, Водолазов, в своем кругу не больно стесняешься. Вот и нарвался. Таня --
такая же белокурая бестия, только более порядочная, как оказалось.
Угадал?.."
"Белокурую бестию, -- строго сказал Дима, -- культивировали в своей
партии не коммунисты, а нацисты, Дашковский. Ты говори-говори, да не
заговаривайся. Меня на комсомольскую работу рекомендуют, а не в Гитлерюгенд.
Если для тебя это одно и то же, то держи такие мысли при себе, а то вылетишь
с секретной работы как пить дать... Ты не Смирнова, между прочим. Не тебе
навешивать нам ярлыки!"
"Феликс, -- поспешно вмешалась Тамара. -- Ты же сам понимаешь, как всем
нашим ребятам, и тебе тоже, важно, чтобы в горкоме был свой человек. Мало ли
что случится. Если Танька на Диму капнет, ему тут же кислород перекроют. Так
что у нас вся надежда на тебя."
"Мы тут с Томкой долго думали, к кому из вас пойти, -- примирительно
пробасил Водолазов. -- И решили, что ты -- настоящий мужик и нас поймешь..."
"В самом деле, ребята, -- оживилась Тамара. -- А чего это мы тут сидим
всухомятку. Действительно, Феликс, не мужики вы, что ли? Где у тебя
стаканы?"
У меня не было ни малейшего желания пить с будущим партайгеноссе, но
его замечание о моей секретной работе мне очень не понравилось.
В нашей стране, учил меня отец, у еврея есть только два пути: либо
стать для них незаменимым своим и процветать, как им и не снилось, либо
оказаться для них вредным и тем самым подставиться. А у второго пути только
две тропинки -- лагеря или эмиграция. И то, и другое -- деградация личности и
моральная гибель. Поэтому следует бежать впереди самых ретивых, чтобы стать
полезным евреем.
Для меня путь в полезные лежал только через ЦНИИ, Антокольского и
секретную работу. Ради этого я готов был выпить с этим будущим
гауляйтером...
Хотя я пить вообще и не умею, и не люблю. На своей родине я
по-настоящему ненавидел только эту всеобщую страсть к пьянству, сам процесс
превращения у меня на глазах человекообразного существа в свинообразное. С
Димой этот про-цесс происходил с привычной стремительностью. Морда у него
краснела после каждых полстакана, к жене своей он относился при мне все
гнуснее. Тамара была довольно симпатичная и фигуристая девчонка. И мне все
время казалось, что это мою Таню при мне нагло лапают и унижают.
"Ты не обижайся, Феликс, -- с трудом выговаривал слова будущий
политический лидер великого народа, -- но великолепная Татьяна хоть и поздно,
но поняла, с кем вообще нельзя иметь дело."
"Митя, -- тревожно смотрела на меня старавшаяся сохранить трезвость
боевая под-руга, -- Феликсу это совсем не интересно. Он просто знает, что
умнее нас с тобой. И что Танька его полюбила не только потому, что он самый
красивый парень на потоке..." "А я? -- благодушно бычился Дима. -- Ты
договаривай..." "Ты тоже кра-сивый, только по-своему, правда Феликс? Так вот
Таня могла себе выбрать любо-го, а выбрала Феликса потому, что он, к тому
же, самый умный."
"Да ты что? -- обиделся за свою подругу Водолазов. -- Чего там!.. Танька
могла выбирать, а ты?.. Нет, ты ответь, а то я подумаю, что продешевил по
сравнению с Фелькой. Ну, конечно, глаза, искры и прочее... Одно слово --
"миледи"! Вот он и решил, что только им у нас положено самое лучшее...
Включая наших женщин... А она, дура, теперь там сидит одна и за них горой
стоит. Она же не в тебя, Фелька -- она во все еврейство твое поганое
влюбилась, раз меня ради вас утопить готова, стерва... Только она за что
боролась, на то и напоролась! Небось ты, Фелька, те-перь уж точно на своей
какой женишься... Ладно... Я вообще не о ней. Феля, ты ведь не обижаешься?"
"Нисколько. Продолжай, Дима. Мне это все очень инте-ресно... Взгляд со
стороны."
"Ага. Понятно, -- побагровел Водолазов. -- Это у вас такая манера. В
трезвом состо-янии пьяного наблюдать. Пер...про... препарировать, как
лягушку. Да?"
"Вот именно, а потому сократись, -- стала его собирать Тамара. -- Это он
только говорит, что не обижается, а у самого глаза, смотри, как у его
"миледи" полыха-ют... И он ее теперь в случае чего так поддержит, что нам с
тобой, Димка, вообще хана..." "А чего, а? Да у меня знаешь сколько
друзей-еврейчиков? А она начала: антисемит, двуглавый козел..." "Феличка,
так ты никому?" "Не бойся, Тамара. Я действительно умнее твоего Димы, а
потому ни в каких ваших политических играх участвовать не собираюсь."
"Танечка будет вас защищать, -- поднялся во весь свой гигантский рост
Водолазов, -- а вы все будете умненько молчать, когда ее обвинят в клевете,
так? И она, дей-ствительно святая, еще говорит, что это у меня черная
душа... Зря я с тобой пил, Дашковский... Тебе действительно надо просто бить
твою жидовскую морду..."
Я неподвижно сидел, глядя, как они одеваются. На душе у меня был ад...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ЛЕНИНГРАД. СЕМЬЯ

1.

Феликс:
Прямо с поезда из Северодвинска я поехал в институт. В дипломном зале
Тамара сказала мне, что Таня защитилась досрочно, вроде бы интересовалась,
куда я дел-ся, и две недели назад уехала на Дальний Восток. Я спросил ее
адрес.
"А я ей пишу на главпочтамт до востребования, -- засияли круглые серые
глаза. -- Все-таки напишешь?" "Пока не знаю..." "Я ее подготовлю, --
затараторила лучшая подруга "миледи", -- чтобы ждала письма от тебя, а то
Танька такая чувствитель-ная... Если вдруг неожиданно получит, может прямо
при всех в обморок хлопну-ться. С ней это уже как-то было, когда с тобой
ссорилась и мирилась. У нее, знаешь, тонкие сосуды мозга. Чуть что -- как
Овод, в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте может потерять
сознание..."
"Ну, напиши," -- тихо сказал я, -- в тысячный раз подбирая слова для
примирения с единственной женщиной, которую я когда-либо любил.
Тамара с горячей благодарностью сжала мне руку и убежала.
Впрочем, любовь любовью, а пока мне светил судоремонтный завод в
Рыбинске, так как лимита на прописку у ЦНИИ не было, а я не так уж и
преуспел, честно го-воря, с дипломным проектом, хотя Антокольский сдержанно
похвалил мою рабо-ту. И вежливо поинтересовался, решил ли я свои
административные проблемы. Чувствовалось, что на него давит Элла через папу
-- адмирала Коганского. "Не ре-шил, -- рассеянно ответил я, думая о письме
Тане, которое уже никак не могло мне помочь в распределении. -- Но постаряюсь
решить..."
Я мог поехать только к себе домой, к Нарвским воротам, в опустевшую без
Тани комнату, сто лет бы ее не видеть.
А в ней горел свет...
Я не поверил своим глазам. Перед отъездом на Север я оставил на всякий
случай запасной ключ тете, но чтобы она дала его Тане!..
В том же, что меня ждет моя родная Тайка, я не сомневался, так как
никого дру-гого у меня там никогда так поздно не бывало. Сердце
остановилось. То есть бук-вально отключилось на несколько секунд таким
образом, что я сел прямо на гряз-ный сугроб. Потом, уверенный, что это была
галлюцинация, поднял глаза.
Нет, мои корчневые портьеры мягко светились на фоне черной стены. Это
было единственное освещенное окно на весь этаж. И за этим окном меня ждет
долго-жданное счастье!..
Я пулей влетел по лестнице, задыхаясь от волнения открыл своим ключом
вход-ную дверь и рванул запертую изнутри дверь в комнату. Там раздался
испуганный женский вскрик. Сомнений больше не было.
Я едва попал ключом в замочную скважину, повернул, распахнул дверь.
Она стояла у окна спиной ко мне, скрестив руки на груди. Белые волосы
блестели в свете лампы из-под абажура. А я не мог сдвинуться с места! Что-то
тяжело рух-нуло внутри. Мистическая оторопь сковала мои подогнувшиеся
колени.
Тане никто не мог дать ключи! К тому же она давно улетела. Мне это
достоверно сказали уже несколько человек. И вот она неподвижно стоит спиной
ко мне... Не шевелится, не дышит. Самолет разбился, вдруг понял я, Тайка
погибла, а это ее призрак... Сейчас она обернется, и ее и без того
светящиеся глаза зажгутся поту-сторонним фосфорическим блеском, изо рта
выползут желтые клыки...
Но... какой призрак стал бы зажигать свет, растапливать печку, да еще
вскрики-вать! Я решительно шагнул вперед, обняв ее сзади, как делал это
тысячу раз -- что-бы сразу ощутить в руках...
Была очень милая, но чужая грудь, приятный, но новый запах светлых
волос. И запах дорогих духов, которые Таня никогда не могла себе позволить,
да и не нуждалась -- от нее и так пахло лучше, чем от любой другой. И рост
был пониже, и плечи попрямее, хотя ножки, пожалуй, ничуть не хуже, а
поднявшиеся на меня горячие измученные бархатные глаза показались мне
прекрасными.
"Скажи мне, чего ты ожидал от своей "миледи", -- тихо сказала Дина, -- и
я тебе немедленно позволю то же самое. Я больше без тебя не могу..."
"Ты покрасила волосы, чтобы быть похожей на нее? -- глупо спросил я,
целуя ее в жадно открывшиеся горячие губы. -- Это лишнее... У тебя прекрасный
цвет волос. Я всегда ими любовался. Я рад тебе, Диночка..."
Я действительно был рад ей. Мысль, что я приду снова в опустевшую без
Тани постылую свою комнату была невыносима. И вдруг -- такая жизнь! Другая,
новая женщина, удивительно родная, словно сестра меня тут целует. В конце
концов, сколько людей начинали счастье сначала!..

2.

Дина:
Я действительно не могла без него. Пока он был со Смирновой я старалась
дер-жаться подльше. Не потому, что боялась "миледи", как подзуживала меня
Элла, а просто не в моих правилах вторгаться в чужую любовь, даже если
парень мне нра-вится больше всех на свете, как Феликс. Я с первого взгляда
решила, что этот какой-то неземной красоты мужчина не для меня, тем более не
для Эллы. И только когда он сошелся с Таней, я поняла -- вот союз равных. Тут
начались интриги, в которых мне предоставили роль главной приманки. Мы с ним
даже целовались после провокации Эллы с моим альбомом. Я бы в жизни не
показала чужому та-кую свою фотографию. А он-то решил, что это моя работа.
И, что интересно, вос-принял это, как само собой разумеющееся...
Но поцеловавшись тогда, я уже не могла успокоиться! Немедленно
отставила до-вольно милого мальчика, который был со мной до этого альбома. Я
охотно пошла бы за Феликса по его согласию. Но вот ехать с ними в
Севастополь для "игры на вылет", которая всегда дурно пахнет, я
категорически отказалась. При любом отношении к противнику и любой
уверенности в собственном благородстве, я бы никогда не позволила себя
резать кого-то по живому...
После разрыва с Таней Феликс обо мне и не вспомнил бы. Но Элла развила
бур-ную деятельность и перед его возвращением из Северодвинска разыграла как
по нотам для меня сцену с перекраской волос и ожиданием его в запертой
квартире. И я успела об этом горько пожалеть, когда услышала как он бежал
не ко мне с таким грохотом по лестнице и рвал дверь в комнату...
Конечно я и сама была в бреду, если могла заявить о готовности вступить
с ним в так поразившие всех нас их специфические отношения. Думаю, никакая
любовь не заставила бы меня на это решиться. Да я никогда и не представляла
себя с ним при этом. Только Таню...
Но и он не придал моему отчаянному предложению никакого смысла. Просто
был мне искренне рад и тут же сделал то, за чем я и пришла -- предложение
руки и сердца. Знала бы я, что это будет за совет да любовь...

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. *

УБЕЖИЩЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

ВЛАДИВОСТОК. ТОСКА

1.

Таня:
Декорацией к следующему акту можете считать пронизанный сухой морозной
пылью с запахом золы оледенелый почти бесснежный город, залитый каким-то
демонстративно холодным и неестественно ярким солнечным светом. Допотопный
дребезжащий трамвай со слепыми окнами, частично заделанными фанерой,
ча-стично заиндевелыми, серые с белым сопки, застроенные домиками, обитыми
чер-ной толью, со скользкими тропками между ними, посыпанными золой. Именно
таким я увидела мое долгожданное убежище. Ничего менее похожего на
кокетли-вый теплый нарядный и чистый белый город Севастополь с его огоньками
навесу невозможно было и придумать. Никакого следа теплого моря, сибирского
госте-приимства или долгожданной простоты. Напротив, все три хозяйки, к
которым я добиралась по скользким тропкам на склонах сопок по объявлениям о
сдаче ком-наты, почему-то были одинаково грубые и краснорожие.
Дующий со всех сторон непрерывный ледяной ветер любое лицо превращал
здесь в шелушащуюся маску.
"Там веками, тысячелетиями никто не жил, кроме диких удэгэ, -- вспомнила
я усмешку Феликса, когда я намекнула о возможности распределения во
Владиво-сток. -- Рядом развивались мощные древние цивилизации китайцев,
корейцев, япо-нцев. И только русские могли в этом гиблом углу основать
крепость на пустынном диком берегу, чтобы поселить в ней своих безответных
солдат."
По всем адресам, мне отказали, опасаясь черт знает чего, едва выяснив,
что я одна, без семьи. Пришлось спуститься обратно на Луговую площадь, чтобы
взять в кио-ске горсправки другие. И опять затрясся под ногами заснеженный и
пыльный пол припадочного кургузого трамвая, что, кидаясь во все стороны на
рельсах, тащил в своей промерзшей насквозь слепой коробке закутанных серых
пассажиров. В нем был непривычно кислый запах пыли и гари.
Я вышла у вокзала, сверяясь со схемой, что мне составила девушка в
горсправке, и стала карабкаться по очередной обледенелой улице куда-то
вверх, проклиная свое дурацкое решение искать убежище на этом веками
необитаемом краю света. Давно известно, что в России всего два приличных
города, как не раз говорил Феликс. Остальные или уютное чистое болото вроде
Севастополя, или грязь и мразь знаме-нитой своими плохими дорогами и
дураками глубинки.
Эта-то мерзость и громоздилась вокруг меня со всех сторон, убивая самое
желание вообще смотреть куда-либо и оставаться тут на лишний день.
Впрочем, вернуться можно было хоть сейчас. Когда я утром, прямо из
аэропорта пришла в свое ЦКБ, его начальник прямо сказал мне: места в
общежитии, не го-воря о комнате, нет. Станете, мол, на общую очередь.
Специалисты из Ленинграда ему в общем-то не очень нужны, своих ДВПИ готовит
с избытком. Не нравится -- он согласен дать свободный диплом, деньги на
обратный проезд. Зачем давали заявку? А это не мы, а министерство чудит. Я
же сказал -- оплачу вам дорогу назад до Ленинграда. Говорил он внятно,
по-старчески присвистывая, смотрел в общем достаточно дружелюбно. Он с ходу
дал понять: может для кого ваш Ленинград и свет в окошке, но не для
Владивостока. У дальневосточников особенная гордость. Подумаете? Вот это
приветствую. Если снимете комнату, то завтра прошу на рабо-ту в шестой
отдел.
С этим я и ползла теперь вверх и вверх, когда вдруг...
Я даже не поняла, что произошло! Просто ударил, как гонг о конце
сокрушающего раунда, какой-то совсем другой ветер, ослепил свет и настала
удивительная тиши-на. Передо мной растилался скованный льдом до самого
горизонта голубовато-розовый простор Амурского залива, сияющая чистотой
естественность после мрази захолустья, океанское величие вместо уютных
домашних бухточек Севасто-поля. Белые чистые сопки на том берегу
громоздились словно голубоватые застыв-шие облака. По льду носились с тонким
далеким скрипом буера, чернели точеч-ками рыбаки. И сразу словно ослабла
цепкая рука, сжимавшая сердце весь этот день со злорадным рефреном: вот
тебе, дура, твое убежище, нашла награда героя...
Я стала спускаться по узкой дорожке к яхт-клубу, где должна была
находиться улица с удивительным названием Мыс Бурный. Здесь черные скалы
обрыва защи-щали пляж от злого сибирского ветра, отдав берег во власть
ласкового солнца пар-аллели Сухуми. Под ногами была забытая надежность
серого асфальта, по краям которого шелестела сухая трава. Солнце теперь
естественно и ласково сияло мне, отражаясь ото льда залива.
А за сценой сначала робко, а потом все мощнее зазвучал триумфальный
марш из "Аиды" Верди.

2.

Таня:
Декорацией к следующему акту стала фантастическая улица -- несколько
почернев-ших старых деревянных домов вдоль узкого пляжа с гаражами для
моторок и перевернутыми на зиму лодками. Идти по берегу было трудно -- он
весь был покрыт мягкими густыми водорослями. Поэтому я пошла по кромке льда,
который странно дышал скованным прибоем и подмигивал зеленой водой из
трещин. Только скрип и шипение льдин нарушало здесь тишину.
Дом был со следами былого купеческого достатка -- просторное крыльцо,
благо-родная резьба у окон и по карнизу.
Почему-то мне показалось, что я не просто бывала здесь, а была вот в
точно такой же ситуации. Совсем некстати вдруг вспомнилась та цыганка.
Поэтому я совсем не удивилась, попав в таинственный мрак сеней и далее в
темную просторную кухню, где у самой печки светились глаза из-под шали.
Что-то там заворочалось, тяжело вздохнуло и превратилось в высокую статную
старуху и впрямь похожую на мою гадалку.
"Надо чего?" -- спросила она глухо. "По объявлению." "Дети есть?"
"Нету." Обыч-ные вопросы. Каждый по-своему с ума сходит, получив хоть гран
власти над ближ-ним. Почему-то здесь боялись сдавать одиноким. А
ленинградские хозяйки -- нао-борот. Впрочем, эта не рассматривала меня в
упор, как те, на сопке. И вообще вдруг замерла, думая о своем. "Тридцатка в
месяц, -- наконец произнесла она. -- Деньги на полгода вперед. Прописку сама
оформлю. Сможешь заплатить?"
"За два месяца..." -- робко сказала я, мысленно перебрав свои сбережения
с учетом покупки варежек вместо забытых в самолете. И еще я хотела с
подъемных купить приглянувшиеся мне в витрине сапожки на меху вместо
суконных. Вот бы согла-силась, что ей стоит?..
"Давай за два, -- она протянула темную узкую ладонь и сразу сунула
деньги за шаль. -- Звать меня будешь Ариной Алексеевной. А тебя как?"
"Татьяной... Тоже, кстати, Алексеевна..." "Да какая из тебя Алексеевна-то? --
вдруг как-то очень хорошо улыбнулась она. -- Разведенная что ли? Глазки,
говорю, больно замученные..." "Я по распределению. Из Ленинграда."
Арина отворила дверь в просторную чистую и светлую, в два высоких окна
на за-лив, комнату с широкой кроватью посредине. Гора подушек светилась в
отблесках льда. В углу стоял огромный, под потолок старинный черного дерева
шкаф с зер-калом в бронзовой раме. На карнизе богатой кафельной печи
поблескивал расписанный под золото бронзовый кувшин с прошлогодними
листьями. Над мас-сивным дубовым столом покачивался роскошный абажур с
тяжелыми кистями.
"Ты будешь жить тут, а я на кухне, за печкой. А больше у нас тут
никого. Вторая комната пустая. Приходят туда мужики, но редко. Я тебе гляди
какой крючок смастерить велела. На ночь запирайся от греха, поняла?" Я
кивнула, хотя замеча-ние о мужиках, от которых надо запираться таким крючком
мне очень не понра-вилось. "Когда переедешь с багажом?" "Багаж? Чемодан что
ли? Так он у меня на вокзале, в камере хранения."
"Пошли, -- заторопилась она. -- А то просрочишь, за лишний день
заплатишь. Вме-сте принесем. Оно-то вроде и близко, а и далеко, так как
вверх надо. Таксисты тут ужас какие наглые. Упаси Бог..." "Что вы, я
сама..."
Но Арина уже одевалась. Мы вышли вместе, поднялись по крутой деревянной
лестнице на набережную, спустились к вокзалу. Арина была с санками, в
которых мой чемодан в принципе и не нуждался. "Но все лучше, чем тащить.
Всегда лучше плохо ехать, чем хорошо идти, знаешь пословицу? -- смеялась она,
оглядываясь на меня, следящую, чтобы чемодан не опрокинулся с санок. -- А в
Ленинграде я когда-то чуть университет не кончила, -- вдруг мечтательно
добавила Арина у самого до-ма. -- Меня попросили вон, когда узнали, что я
скрыла про родителя своего. Он у меня был священнослужитель. Расстрелян
Лениным в 1919 еще." Я вздрогнула. Такого мне еще не слышать не приходилось.
Ну там убит Сталиным, сгинул в лагерях, но Ленин тогда та-акой святой был.
"Чайку, Танечка?" "Спасибо, Арина Алексеевна. Мне бы поспать..." "А
чего? Комната твоя теперь, белье чистое, все протоплено. Спи не хочу.
Закрывайся только. Не забывай..." Как только она вышла, я тут же стянула с
ног сапожки, сорвала пальто, бросила его на стул и упала головой в подушки с
размаху, не раздеваясь.
Под скрипичный концерт Чайковского за сценой, если это вам интересно...

3.

Таня:
Кто из нас не помнит своего первого рабочего дня! Декорацией для моего
был просторный чертежный зал с большими окнами, за которыми видны краны и
цеха завода, мачты судов. Как шутил Феликс, когда узнал, что я собираюсь
работать в ЦКБ, вокруг были сплошные французы: кульман, ватман, рейсфедер...
Новые лица, первое начальство, первое задание: "съемка с места" -- замер
конструкций в судо-вом помещении, где будет установлен фундамент под эхолот
по моему чертежу. Я вышла из бюро, стараясь не терять из виду показанную мне
в окно дымовую трубу нужного судна, и зашагала по территории завода,
переступая через шланги, об-резки металла, мусор, почерневшие старые
сугробы.
Ты хотела быть кораблестроителем? -- подумалось мне. -- Будь. Под
скрипящей сходней колыхалась первая для меня вода Японского моря, Тихого
океана -- зеленая, в масляных пятнах, но почему-то сразу очень родная. И меня
снова охва-тило ликование. Это было мое море! Мне не надо больше терпеть
милость семьи Феликса и укладываться в установленные ею сроки моего общения
с морем. Теперь я буду сама жить у моря, но не у них, а у себя дома!
Девушка по имени Люся ссудила мне рулетку и фонарик, а также свои
рабочие брюки и уталенный ватник, в которые я переоделась за последней
доской у стены перед выходом на съемки. И что-то было, по-видимому, не то в
этом чужом на-ряде. Моряки без конца оглядывались. Какой-то довольно
солидного вида субъект увязался за мной, пока я спускалась по трапам на три
палубы вниз. В ближайшем гальюне я осмотрела себя в зеркале. Все вроде бы в
порядке. Нормальный совет-ский инженер, разве что попка полновата и слишком
обтянута... Но тут уж ничего не поделаешь. Никакая одежда не скрадывала
форм, с шестого класса шуточки по этому поводу, особенно на субботниках или
в колхозе. Вот и сейчас тот же тип ждет, когда я опростаюсь, переминается с
ноги на ногу.
"Вы что-то хотите мне сказать?" -- резко спросила я его, проходя к
очередному тра-пу. "Ничего, кроме того, что я капитан этого инженерного
сооружения. Я вижу вас тут впервые и хотел бы знать, кого ищет на моем борту
такая заметная женщина." "Не капитана, к сожалению, а шахту эхолота, чтобы
разместить в нем новый прибор." "А, так вы из ЦКБ? -- рассиялся он. -- И как
же вас зовут? Мерилин Монро, я полагаю?" "Увы, всего лишь Татьян Смирно,
товарищ капитан. И, к тому же, я на работе, у которой есть жесткие сроки.
Так что адью, как говорят зулусы." "На правах хозяина теплохода я провожу
вас в вашу шахту и, пожалуй, подожду, пока вы сделаете свою работу, чтобы
пригласить на чашечку кофе с коньяком. Не возражаете?" "Возражаю." "Почему?"
"Если с коньяком, то зачем кофею? -- выпалила я и вздрогнула от гулкого
хохота человека, назвавшегося капитаном. -- Ни провожать, ни ожидать меня не
надо. А то вот я схожу на обратном пути к настоящему капитану и спрошу, кто
это выдает себя за него, со своей родинкой над правой бровью." Он вдруг
стушевался и перестал улыбаться: "Я тебе же по-мочь хотел, Таня. С такими
формами одной лазить по глухим углам судна опасно." "Бог Татьяну не оставит,
-- весело огрызнулась я и стала спускаться в люк по вер-тикальному трапу. --
Гуляй, Вася."
Когда я вернулась в отдел, там тоже произошло определенное
беспокойство, по-моему, по тому же поводу, хотя и до моей местной
командировки я здесь верте-лась в том же наряде. Но когда я увидела круглую
сияющую физиономию с родин-кой над бровью, до меня дошло, почему я
догадалась о некапитанстве незнакомца -- "инженерное сооружение", так о судне
мог сказать именно корабел, но никак не моряк. Я поблагодарила Люсю за