Страница:
Феликс:
Мама сначала просто не поверила, что все это время папа провел с Таней.
"Ей действительно так плохо? -- без особой тревоги спросила она. -- Он не
мог выз-вать ей врача, а сам вернуться домой?"
Я ничего не ответил, но весь мой облик потвердил худшие мамины
опасения.
"Феликс, можешь говорить мне все совершенно спокойно. Я этого подонка
знаю уже четверть века. Ты застал его в ее постели? Да?.."
"Не совсем... но не исключено, что..."
"Я убью ее! -- тихо и зловеще сказала мама. -- Дай мне ее адрес... Я
прикончу эту волчицу сегодня же. Адрес!! -- закричала она так, что у меня
этот крик до сих пор раздается в ушах, когда я вспоминаю тот бесконечный
вечер. -- Ты не посмеешь мне отказать, -- продолжила она таким шепотом, что на
него, а не на крик, все сбе-жались в прихожую. -- Это ты привел ее в мой дом.
Только посмей мне сказать, что ты не хочешь мне дать ее адрес. Я прибью
сначала тебя, потом твоего папашу, а уже потом себя. Дашковские не имеют
права на существование на этой земле, если на ней живет эта!.."
"Сонечка, я завтра же утром все улажу, -- осторожно взял ее сзади за
плечи Семен Борисович.-- У меня огромный опыт укрощения преступников, а
потому..."
"Ты? -- обернула к нему мама словно раздутые внутренним давлением глаза.
-- Ты сумеешь укротить ее лучше меня?! А вот так ты умеешь?!" -- она коротким
про-фессиональным ударом одновременно двумя руками, почти без замаха, но,
пожа-луй, контролируя свою силу, дала ему сразу в оба уха. Несчастный
адвокат, умею-щий укрощать всех и вся, кроме разъяренной еврейской мегеры
южной закваски с выучкой морского десантника, тут же заткнулся и сел на ноги
своей интелли-гентной жены-скрипачки, моей милой тещи Эсфирь Вадимовны. Та
на всякий слу-чай хлопнулась в обморок, а Гена с Валерой схватили мою маму,
пока она не пере-била нас всех, добираясь до "миледи".
"Я тут все сокрушу, -- билась она у них в руках, -- если этот выродок не
даст мне адреса своей дряни! Феликс!! Я подожгу Ленинград! Адрес!!"
К всеощему смятению, она вырвалась из рук двух достаточно тренированных
муж-чин, с нечеловеческой силой опрокинула газовую плиту, оборвав трубку, и
схвати-ла спички. Газ хлестал в кухню, заставив нас кашлять. Все, кроме
меня, бросились врасыпную, а два способных ученика полковника морской пехоты
покатились по полу, сцепившись в схватке не на жизнь, а на смерть. Мне
удалось вырвать коро-бок, но она швыряла в стены кастрюли и сковородки, и
любая искра могла раз-нести в клочья как минимум всю квартиру.
К моему облегчению, несчастная мама прекратила наш бой, наконец, тем же
безот-казным женским приемом, который немедленно применяла Таня, когда я,
еще до Учкуевки, пытался ее учить самбо -- сдалась и обняла меня.
"Феличка, сыночек, -- едва говорила она. -- Поезжай... Верни его мне... Я
все про-щу, только бы он не ушел к ней... Только бы не ушел... не ушел..."
Мы поспешно заткнули газ, открыли все окна в квартире, уложили маму на
диван. Дина сделала ей внутривенный укол, а я с сумкой с папиной одеждой
вылетел на ночную улицу. Верный таксист ждал меня с красным огоньком.
Таня:
Мама вернулась, как всегда, смертельно усталая. Ей хотелось только
спать. Все, что ей лихорадочно излагал незнакомый симпатичный отставной
полковник, она едва воспринимала, без конца закрывая глаза и неестественно
хихикая. Я строила ей рожи из-за спины моего новоявленного пожилого жениха,
естественно, ни на секунду не воспринимая всерьез происходящее. Наконец,
ввалился Феликс, кинул в ярости отцу сумку с одеждой, не поздоровавшись с
моей сразу проснувшейся и ощетинившейся от его появления мамой.
А вот это он зря. Она у меня закалена в квартирных дебошах и на хамство
всегда торопится ответить, а нынешняя фантасмагория наэлектризовала ее
все-таки чрез-вычайно...
Не успел он и слова сказать, как та же сумка полетела ему в лицо. "А
ну-ка кыш отсюда -- оба! Чтоб духу вашего не было около моей дочери! --
высоким, каким-то молодым и незнакомым голосом запела она. -- Девочке
двадцать два, а тут старый козел к ней свататься надумал. А этот тоже хорош
-- сам не смог, так папашу подсылает! Еще раз сунетесь, я в вас вот этим
утюгом запущу!.."
На этом кончился первый день моей творческой командировки в столицу.
В субботу я проспала от моих таблеток до полудня, а когда вышла за
хлебом, то увидела у нашей подворотни озябшую фигуру пожилого человека под
зонтом. Сначала я приняла его за моего безумного влюбленного, но потом
поняла, что де-ло еще хуже. Это был Семен Борисович Богун, адвокат и папа
моей счастливой соперницы. Увидев меня, он радостно потер руки и просиял
профессиональной улыбкой, словно я уже была его любимой клиенткой.
"Мне надо с вами серьезно поговорить, Таня, -- веско начал он прекрасно
постав-ленным голосом. -- Тут на Измайловском есть уютнейшее кафе. Не
откажите поси-деть там со мной полчасика. Я совсем замерз в ожидании вас."
"Зайти не могли? -- почти грубо сказала я. -- Или адреса на знали?" "Я
заходил. Ваша мама сказала, что вы спите и даже не пригласила. Так я могу
надеяться на беседу?" "Отчего же нет? Со мной еще и не такие люди на беседу
напрашивались... Где тут ваше кафе?" "На углу." "А, это..."
Кафе в полуподвале действительно было очень уютное. И почти пусто. Мы
заняли столик у занавешенного коричневой портьерой окна. Благородный
адвокат-отец оскорбленной дочери-врача, так блестяще поставившей мне вчера
диагноз и наз-начившей лечение, взял меню и вопросительно посмотрел на меня,
морща высо-кий белый лоб в окружении курчавых седоватых волос. Он улыбнулся
во весь свой золотой рот и блеснул очками: "Вы неважно выглядите, Таня. Как
вы себя чувст-вуете? У вас ведь действительно был тяжелый приступ, но наши
женщины... Я приношу вам извинения от всех нас. Что вы будете есть? Или -- и
пить? На Даль-нем Востоке ведь..." "Пива и раков." "Ага. Девушка, нам,
пожалуйста, две буты-лочки пивка, салатики вот эти и что-нибудь горяченькое
типа, скажем, гуляшика с пюре. Да, и кофе... Вам с молоком, Таня? Две
чашечки черного кофе и по эклер-чику. У вас очень виноватый вид, Таня, и я
вас прекрасно понимаю. Любовь не знает границ... Даже границ нравственности.
Ваше появление в чужом доме, аб-страгируясь от последующего припадка,
который вы, возможно, старательно... демонстрировали... нет-нет, ни в коем
случае не симулировали... Так вот сама цель вашего провокационного
появления..."
"Вы кушайте, Семен Борисович, -- холодно сказала я. -- А то вы уж что-то
слишком разволновались. Мне как-то даже не по себе стало. А ну как и вовсе
аппетита ли-шитесь. Или припадок начнете мне тут... демонстрировать. Так
вот, о моем появ-лении в гостеприимном доме. В шутку, всерьез, от души,
провокации ли ради, но я была в присутствии вашего достойного зятя
действительно приглашена на ваш междусобойчик моей бывшей однокурсницей
Коганской Эллой. Вам она знакома? Отлично. Поскольку мой бывший любовник и
предполагаемый жених не воз-ражал, то я, от командировочной скуки, решила
принять приглашение моих дав-них, еще по Севастополю, друзей Эллы Коганской
и Гены Богуна и прибыла на званый ужин в квартиру Коганских. Так что с моей
стороны ни провокации, ни самовольного вторжения не было. Случилось так, что
дверь мне открыла не ваша милейшая и культурнейшая супруга, а моя старая и
не очень ко мне расположенная знакомая Софья Казимировна Дашковская.
О-означенная гражданка не только принялась меня оскорблять словесно, но и
пригрозила нанести мне телесные пов-реждения. За ее спиной вылупились такие
же благожелательные рожи, а именно: сама людоедка Эллочка, сменившая, как
мне показалось, милость на гнев, пос-кольку она визжала нечто нецензурное,
за что ее следует привлечь к покаянию, мой старый друг Гена, еще кто-то и
еще... Каждый выразился в мой адрес в меру своей личной испорченности, а
решительная Казимировна толкнула меня в грудь, отчего я с размаха села на
ступеньку, больно ударившись, простите, жопой. От этого ли не вполне
дружественного приема, физического сотрясения или от потря-сения душевного
вместо ожидаемого званого ужина, где я надеялась всех обво-рожить и
примирить, со мной случился нервный припадок. Это моя вполне
зафик-сированная в соответствующих медицинских заведениях болезнь кончилась
вре-менной потерей ориентации во времени, друзьях и пространстве. Могло
кончиться гораздо хуже. Если бы не приступ, я бы кое-кому кое-что порвала
бы. Я внятно излагаю, Семен Борисович?"
"Великолепно, Танечка. В вас погиб великий юрист! Продолжайте,
пожалуйста. Что же было потом?" "Потом? Черт побери... Я после приступа
всегда чуть теряю память. Ага, вспомнила. Потом я вышла с авоськой за
хлебом, а тут как раз и вы!"
"Отлично. Тогда, пожалуйста, теперь вы кушайте и пейте пиво, а я
попытаюсь из-ложить вам свою версию случившегося. Обращаю сразу ваше
внимание на то, что меня при начале этой истории не было. Я застал вас уже
беспомощно сидящей на ступеньке лестницы. Так что все, что я намерен далее
изложить, следует из пока-заний стороны, считающей себя пострадавшей..."
"Браво, Семочка. Да ты еще глаже меня излагаешь! -- сказала я с набитым
ртом. -- Что значит практика!" "Я ценю ваш ход: сразу сбить меня с мысли
вашим циниз-мом и грубостью. И то, как вы назвали место, которым вы
ударились -- в том же ключе. Будем считать это полемическим приемом. Каждый
применяет их в меру своего воспитания. Итак, я не склонен верить Феликсу и
Элле, что вы наслед-ственно психически нездоровый человек (Я тут же
поперхнулась и закашлялась под ледяным ожидающим взглядом адвоката. Он
выдержал профессиональную паузу.) Мои наблюдения за вами сегодня опровергают
это суждение (Спасибо, родной), но это ни в коей мере не оправдывает вас как
в моих глазах, так и в глазах общества, если вся эта история будет иметь
продолжение и огласку... Ибо если здесь исключить невменяемость, то остается
элементарная низость, подлость, если называть вещи своими именами (В моей
несчастной голове опять что-то качну-лось, но я решила выдержать до конца.)
Впрочем, я и не собирался взывать к тому, что у порядочного человека
именуется совестью. Я обращаюсь даже не столько к вашему разуму, сколько к
инстинкту. Феликс пояснил мне, что даже и при огра-ниченных умственных
способностях вам не чужд мужицкий здравый смысл. Итак, на что вы
рассчитываете, Таня, в подобных авантюрах? Неужели на то, что ваша телесная
привлекательность окажется сильнее прагматичного склада ума мужчин, которых
вы пытаетесь отбить у законных жен? (Ага, и это уже обсуждалось! От-лично!..
Поздравляю вас, Казимировна...). Что вы можете предложить Феликсу или...
любому другому, кроме самой себя, достаточно смазливой, но недалекой особы?
Простите, но в наше время этого мало. Да, Феликс отнюдь не мой идеал мужчины
в качестве мужа моей дочери. Ему нехватает характера во всем, что ка-сается
прочности брака и активного противостояния авантюристкам. Но он дос-таточно
умен, чтобы немедленно исправлять ошибки. Когда он просил у меня руки моей
дочери, я, естественно, уже знал и о вашей беспардонной связи, и о
специфическом характере ваших интимных отношений, и о вашем удивительном
бесстыдстве в тех оргиях, которые вы ему навязывали в Крыму. Он все мне о
вас рассказал, и только профессиональная выдержка позволила мне выслушать до
кон-ца неприглядные подробности."
"А какой смысл был такому прагматичному мужчине все эти... подробности
об-народовать,?" "Как же! Он своей откровенностью открывал дверь в нашу
семью! Он позволил себе, говоря о вас, такие выражения, что я вынужден был
стыдить его. Он отметил, что ваш отец коротает свои дни в сумасшедшем доме,
а мать -- квартирная скандалистка и нечистый на руку продавец, что вы сами
постоянно находитесь на грани безумия, что он горько сожалеет о вашей связи
и что ему сты-дно войти в чистую семью из той грязи, в которой вы его
вываляли. Быть может, вам неприятно все, что я излагаю с его слов?"
"Что вы, Борисыч. Продолжайте. Ведь вам и самому ужас как нравится все
это со мной обсуждать. Ведь это вы меня как бы подвергаете экзекуции,
так?.." "Тоже своеобразный полемический прием, но я и его принимаю.
Вернемся, однако, к реа-лиям. Дина ни при каких обстоятельствах ему развода
не даст, если ваши даль-нейшие деяния сведут его с ума настолько, что он на
какое-то время уйдет к вам или уедет с вами на Дальний Восток. У моей
девочки больное сердце, этот скандал может убить ее или ребенка (Он вдруг
заплакал, не скрывая слез, и стал вытирать салфеткой забрызганные очки. Мне
чуть не стало его жаль, но тут он продолжил свой монолог.). Если же все
обойдется, и ребенок родится на свет, то, в случае ва-шего успеха, он будет
несчастным ребенком, как любой, растущий без отца. Я не желаю своему внуку
или внучке такой судьбы и сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не было.
А вы даже приблизительно не представляете, как далеко про-стираются мои
возможности..."
"Почему же? Вы попытаетесь через знакомых психиатров упрятать меня в
сума-сшедший дом, натравить на меня своих благодарных клиентов из уголовного
мира, наконец, напакостить мне с карьерой, так?" "Вы гораздо умнее, Таня,
чем полагает Феликс..."
"Ну, я достаточно умна и для того, чтобы понять разницу между тем, что
дейст-вительно думает и рассказал вам Феликс и тем, что вы ему присобачили.
Но и со-той доли правды в вашем вранье достаточно... Итак, чего же вы от
меня хотите, Семен Борисович?" "Сейчас, -- он взглянул на массивные золотые
часы, -- моя суп-руга как раз беседует о том же с Феликсом. Я надеюсь, что он
поймет ее так же хорошо, как вы меня. Я готов оплатить..." "Сколько?"
"Что?.." "Сколько, по вашему, стоит ваш зять?" "Я готов оплатить ваш
обратный проезд до Владивос-тока, если версия о вашей командировке... и
учитывая, что ваша мама..." "С ума вы сошли, так дорого! Официантка! С меня
за все, исключая три копейки. Остальное -- с этого респектабельного
гражданина. Это и есть истинная цена его зятя Феликса..."
Феликс:
Накануне этого ужина с Таней мой неунывающий тесть с хорошо
прочищенными вчера ушами был в самом боевом настроении.
"Я сам сделаю то, что собирались сделать вчера вы, Сонечка, -- сказал он
маме, сидящей с полотенцем на голове за столом. Богуны и Дашковские, не
считая за-першегося папы, вырабатывали план военных действий. -- И уверяю
вас, что бы вы вчера ни задумали, со мной "миледи" придется много хуже... Я
вовсе не исключаю, что после нашего разговора она надолго составит компанию
своему папаше в больнице Кащенко!"
"Убейте ее, Семен Борисович, -- жалким голосом сказала мама. -- У меня
уже сил нет... Феликс, пойми, нет иного пути избавиться от "миледи", кроме
как отрубить ей голову. Вспомни д'Артаньяна. Она подсылала к нему убийц,
отравила его воз-любленную, но перед казнью смела взывать к памяти об их
телесной близости. Твою Татьяну не зря так прозвали! Она точно такая же.
Посмотри на папу. Околдовала и тут же выгнала как собаку, без малейшего
сожаления. Хотя он ее спас от смерти..."
"От... смерти? -- похолодел я. -- Так это была все-таки не симуляция?"
"Как только я узнала, какими она пользуется лекарствами, -- холодно
сказала Дина, -- я поняла, что вчера ошиблась. При заболевании, от которого
ее вчера лечил Илья Арнольдович, зрачки реагируют неадекватно. Если бы она
не получила свои таб-летки вовремя, мы бы вызвали скорую помощь к уже
безнадежной..."
"Иди, Семочка, -- сказала и добрая Эсфирь Вадимовна. -- И не стесняйся с
ней. Элла права, ни одна семья не сможет чувствовать себя спокойно, пока
такая хищница ходит на воле..."
Вдохновленный доверием народа, адвокат покинул обесчещенный дом, веско
ска-зав на прощание: "Я, в свою очередь, надеюсь на вас, Соня. Если вы не
убедите Феликса забыть о "миледи", все мои усилия будут тщетны... Даже если
я ее се-годня убью, но она останется в его сердце, покоя нам не будет..."
И мама встала на свою вахту с таким же вдохновением, с каким моя теща
ис-полняла соло на скрипке в концерте Паганини.
Надо сказать, что тонкое знание натуры своего сына так блистательно
сочеталось с обстоятельствами прошлого вечера, что я любил "миледи" к
моменту возвращения тестя ничуть не больше, чем все прочие в моей семье.
Как же нам легко, не умея иначе объяснить себе собственную подлость и
преда-тельство, найти и виновника, и обстоятельства! Перечитывая эти строки,
мне сегодня хочется самого себя придушить за махровое лицемерие, с каким я
тогда немедленно выписывал индульгенцию Феликсу и обвинение всем прочим...
Семен Борисович долго снимал калоши и отфыркивался в прихожей, не
решаясь войти. Вся столовая с напряжением ждала народного мстителя вокруг
накрытого к обеду стола. Войдя, он потер руки и фальшиво бодрым го-лосом
сказал: "Все в порядке. Я ее обезвредил!"
"Она потеряла сознание? -- спросила Дина, подозрительно глядя на хорошо
зна-комого ей профессионала. -- Ты уверен, что ей не окажут помощь?"
"Ну, зачем же так свирепо, Диночка? -- смешался он. -- Она молодая
цветущая женщина, а ты давала клятву Гиппократа... не странно ли?"
"Она и его охмурила, -- простонала мама. -- Еще один!"
"Ничего подобного, -- отчаянно защищался Семен Борисович. -- напротив, я
ей пригрозил, что мои подзащитные могут ею заняться, а знакомые психиатры --
поставить ей неблагоприятный диагноз, если она не оставит нас всех в покое.
Она очень умная девушка и..."
"И красивая? -- зарычала Дина, которую вчера словно подменили. -- Я
помню, папа, клятву Гиппократа и я готова лечить Смирнову. Но в
психиатрической или тюремной больнице. На свободе же преступникам оказывает
помощь только пре-ступный врач!"
Но я уже не придал этим словам никакого значения. Заряженный мамой,
оскорб-ленный унижением отца, намеренно соблазненного и грубо отброшенного,
я нена-видел Таню так, как можно ненавидеть только некогда любимого
человека, с ци-низмом предавшего искреннюю любовь.
Схватив свой плащ, я выскочил под ту же бесконечную морось.
Феликс:
И снова раздались три резких звонка за грязной дверью с разодранной
обивкой.
На пороге стояла Таня с синими искрами из глаз и дрожащими губами. Она
молча посторонилась. Мы оказались на кухне, в которую одновременно вошли ее
жуткая мама и не менее безобразный невысокий старик с горящими любопытством
слезя-щимися глазками на морщинистой серой физиономии. На его засаленном
пиджаке сияли ордена и медали.
"Нам надо поговорить, Таня", -- сказал я.
"Ты что, собираешься... драться со мной?" -- вспомнил я. "Не исключаю,
Фелька. И боюсь, что насмерть. И пусть тебя не удивит, если мы расстанемся
врагами, как предсказала та цыганка."
"Говори", -- в глазах ее мелькнуло такое, что я впервые ощутил запах
собственной крови и страх смерти.
"Но... не здесь же!" -- смешался я, осознав, наконец, всю несуразность
моей роли в этом акте проклятой драмы моей жизни.
"Нет здесь, -- тряхнула она сияющими золотистыми локонами. -- Непременно
здесь и сейчас! Арбитром будет мой любимый сосед. Он ветеран обороны
Ленинграда и нечеловечески добрый старик. Вполне достойная аудитория для
нашего с тобой объяснения в любви."
"Как тебе угодно... Со мной говорила моя мама..." -- начал я явно не с
того, что мо-гло нас хоть как-то примирить.
"Серьезно?" -- снова накалила она меня невыразимо презрительным тоном.
"Не фиглярничай, -- рассвирепел я, осознавая, что идет кураж над моей
семьей и накачивая себя слухами об антисемитизме Тани. -- Ты и так едва не
свела ее в могилу."
"А, так она говорила с тобой уже из могилы? -- оживилась "миледи",
скривив свои яркие губы -- Нет? А я-то думала, что хоть одна новость.
Дальше."
"Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь, -- с угрозой продолжал я. --
Дело не в моих или твоих родных. Дело во мне лично. Я пришел тебе сказать,
что я понял мою ошибку... что я сам в тебе глубоко разочарован... Ты не
просто обманула ме-ня, ты напала на самого любимого мною человека, на мою
мать... Которая, в отличие от этой вздорной особы..."
"Вон той?" -- показала она на окаменевшую в дверях свою маму.
"Естественно... -- зарычал я. -- Которая не стоит..."
"Минутку! -- подняла она руку, мотнув волосами, словно отгоняя какую-то
мысль. -- Савелий Кузьмич, -- звонко крикнула она соседу. -- Как отвечает
уважающий себя фронтовик на оскорбление своего единственного друга?"
"По морде, как же еще, -- закипел ветеран, боком приближаясь к нам. --
Вот я ему как сейчас..."
"Вам еще руки марать. Я сама!"
Из моих глаз посыпались искры. Я как-то не ждал все-таки, что она
посмеет меня бить, тем более при всех, и получил такую пощечину, что сразу
почувствовал во рту соленый вкус крови и ее запах в носу. Мгновенно вспухла
и онемела верхняя губа. "Это тебе за маму!" -- под визг бледной женщины
крикнула Таня. Не успел я что-то сообразить, как вторая пощечина едва не
сбила меня с ног, отбросив на грязную липкую плиту, за которую я чудом
уцепился, ощущая, что теперь быстро заплывает левый глаз. "А это за твои
откровения... -- едва слышно сказала она, когда я выпрямился. -- А теперь..."
"Таня! -- догадался я, наконец, ставить блоки. -- Прекрати, а то я дам
сдачи..."
"Если он тебя ударит, -- закричал фальцетом сосед, торопливо расстегивая
пиджак и доставая что-то из-за пояса, -- я ж его прям на месте насмерть
застрелю со сво-его именного "вальтера". Я не забыл его зарядить!.. Вот
только я счас предохра-нитель и..."
"Ты пожалеешь, -- сиганул я за дверь. -- Ох, как ты пожалеешь,
Смирнова!.."
"Танечка, -- успел услышать я. -- Ты настоящая ленинградка! Так их,
фашистов! Мы им не беззащитные арабы, нас не запугаешь..."
"Экий вы наблюдательный, -- ехидно ответила моя возлюбленная. -- Только
чело-век вошел, а вы уже его нацию достоверно знаете. Сам-то не из
добреньких." "Та-нюшечка, -- плакала ее мама. -- Да он же ангел по сравнению с
твоим... Он же только кота живьем сварил. Кота, а не живого человека!.."
Кому и зачем варить кота? -- почему-то только и думал я в такси на пути
домой, без конца прикладывая платок к губам и к носу, унимая кровь. -- И,
главное, почему живьем?..
Появляться в таком виде дома было немысленно!
"Подождите, -- прошепелявил я таксисту. -- К Петропавловке, пожалуйста."
На пляже у равелинов было совершенно безлюдно в такой ветер и дождь, а
ледя-ная невская вода как нельзя лучше подходила для восстановления моей
битой, на-конец, жидовской, морды, о чем тщетно мечтал Дима Водолазов и
многие-многие другие, помнившие до сих пор умение еврея постоять за свою
честь.
Но тут было нечто другое... Чем-чем, а моей честью в этой ситуации и не
пахло!
Не совсем осознавая, что я делаю, я не стал прикладывать к губам и носу
мокрый платок, как собирался, а разделся и в семейных трусах вошел в ледяное
сильное течение у зеленого и скользкого от водорослей деревянного
барьерчика. Нева тут же жадно подхватила меня и понесла к Тучкову мосту.
Вот мы и подрались насмерть, Тайка, подумал я в полном опустошении,
безу-частно глядя, как стремительно несутся мимо одетые камнем башни
крепости.
Черная вода вдруг крутанула мое тело. Что-то схватило за ноги и
потянуло в пучи-ну. Осознав, что малейшее промедление не оставит мне ни
одного шанса на спасе-ние, так как на Стрелке начинались водовороты, опасные
даже для лодок, я напряг все свои силы и поплыл к берегу, оказавшись на
пляже метрах в трехстах от моей в беспорядке сброшенной одежды. Моля Бога,
чтобы ее там не украли и сгибаясь вдвое от пронизывающей дрожи, я пробежал
мимо целующейся под грибком па-рочки, чем-то похожей на нас с Таней.
"Не перевелись еще моржи в Земле русской, -- засмеялась девушка мне
вслед, а парень добавил: -- Эй, псих, когда оденешься, вернись, у нас тут
чуть "старки" осталось..."
Одежда оказалась на месте, хотя над ней уже склонился помятый мужчина с
авось-кой, заполненной пустыми бутылками. Увидев меня, он тяжело вздохнул и
поплел-ся вдоль по пляжу, выглядывая другую добычу.
Меня трясло, а на душе было так мерзко, что я действительно поспешил к
пароч-ке. Они уже сами шли мне навстречу.
"Я же тебе сказала, Серго, -- сияла наивными голубыми глазами
симпатичная круг-лолицая блондинка, -- что за водкой на халяву любой
вернется."
"Справишься? -- улыбался похожий на меня парень, говоривший с легким
кавказ-ским акцентом. -- А то полстакана и нести домой незачем, и выбросить
жалко."
Девушка достала из сумочки граненый стакан со следами помады на краях и
пеп-лом на дне, а парень плеснул туда чуть не три четверти емкости. Я
буквально вы-хватил стакан онемевшими от холода пальцами и поднес его к
разбитым губам. Стекло зазвенело о зубы, ранки тут же загорелись болью.
"Такой приличный молодой человек, с такой несравненной фигурой и уже
алкаш, -- хохотала блондинка. -- Серго, вот так будет с каждым, кто не бросит
пить и ку-рить!"
"Кто тебя больно побил, дорогой? -- Серго заглянул мне в лицо такими
добрыми глазами, что, к своему позору и смятению, я заплакал, обняв его за
шею и ткнув-шись лицом в плечо. -- Не плачь. Все пройдет. Будь мужчиной.
Знаешь, сколько меня били, да? А я никогда не плакал. Мужчина должен уметь
проигрывать, да?"
"Можно я вам все расскажу? -- мял я свой окровавленный платок. Серго тут
же брезгливо отбросил его на песок и достал из нагрудного кармана свой,
отглажен-ный и накрахмаленный. Я увидел, что под плащом на нем фрак с
галстуком-бабочкой. -- Вы... прямо из ЗАГСа? -- догадался я, заметив и под
плащом у девушки белое длинное платье. -- Поздравляю. Меня зовут Феликс, вас