Страница:
внуком в дет-ской коляске. -- Она считает, что ты спас ее от смерти, дав
вовремя таблетки в августе." "Сама вспомнила обо мне? -- заблестели слезами
умиления глаза все еще безнадежно влюбленного полковника. -- А как она была
хороша в постели!.."
"Я знаю, -- сухо ответил я и пожал ему руку. -- Только теперь мне это до
лампочки, как она тогда выразилась, помнишь?" "Это ты всерьез? -- не поверил
папа. -- Твое дело... Что же до меня, то она -- любовь моя последняя. Боль
моя..."
Феликс:
"Феликс, -- горела наутро Элла, поджидавшая меня в коридоре на пути из
гарде-роба. -- Правда, что "миледи" вчера появилась в общественном бассейне
совершен-но голая?.. Все только об этом и говорят!" "Ничего подобного, --
неохотно воз-вращался я к общению с неисправимой интриганткой. -- Просто у
нее муж -- бывший моряк. И он ей подарил непривычный для нашего общества
купальник." "Непривычный! -- фыркнула "говноедка Эллочка", как я невольно
прозвал ее вслед за Таней. -- Ты забыл, в чем она ходила с нами на пляж в
Севастополе? У нее лифчик спадал при любом ударе волны... Вы же там все от
этого с ума сходили. А когда я предложила ей его ушить, то заслужила Иудин
поцелуй..."
"Элла, -- пытался я сохранить дружеский тон. -- Зачем тебе все это?
Неужели нельзя успокоиться и?.."
"Ус-по-коиться?! -- завизжала, казалось, на все здание Элла. -- Может
быть друг детства еще предложит мне прос-тить его любовницу? Тебя смешивали
с грязью при твоем научном руководителе? Тебя говном кормили? Нет? А меня --
да!! Чел-овека с высшим техническим образованием... -- рыдала она, -- научного
сотруд-ника, гражданина великой страны, наконец! Безнаказано, словно евреев
в фашист-ской Германии, чтобы их предельно унизить! Мне бы так никто и не
поверил. Такого не может быть! Ты один все это знаешь, но только
посмеиваешься. Ты даже отказался быть моим единственным свидетелем, если я
подам на эту фурию в суд... А теперь ты... предлагаешь мне успокоиться. Так
вот, я, Феликс Ильич, не успокоюсь до тех пор, пока не успокоится навеки эта
белокурая бестия нашего времени! Когда она меня топила, а ты даже не пытался
меня спасать, я поклялась самой страшной клятвой, что всю свою жизнь я
посвящу только мести этой жен-щине!! И я отомщу ей... Так отплачу, что она
еще сама будет меня на коленях умолять ее лучше утопить, чем то, что я
сделаю с ней..."
Не думаю, что другая неукротимая врагиня Тани, моя мама, права, уверяя,
что нас с Диной намеренно завлекли в Никольское, чтобы там чем-то опоить, но
что меня там в какой-то мере подменили, было похоже. Иначе я бы ни за что не
решился на то, что сделал в следующую минуту.
"Гена, -- крикнул я своему шурину, спешившему на крик, -- Элла очень
обижается, что ты не решаешься на последний шаг к своему счастью! И мы
пришли к обоюд-ному заключению, -- сжал я руку ошеломленной Эллы, --
поставить, наконец, точки над i и назначить прямо сегодня помолвку у нас
дома. Эллочкины родители тоже будут. Ты-то, надеюсь согласен войти в
адмиральскую семью, коль я сплоховал?" "Ты... сплоховал?.. Что ты имеешь в
виду?" -- совершенно растерялся Гена, пока Элла потеряла дар речи от
неожиданного поворота событий. "Ты Эллочку увидел уже взрослой девушкой, --
продолжал я опекать подругу детства, -- а я не мог заставить себя относиться
всерьез к девочке из первого "в", с которой сидел за одной партой и которую
не давал в обиду последующие пятнадцать лет..." "Чтобы потом..." --
взорвалась было снова Элла "...выдать замуж за лучшего из моих друзей, а
теперь и брата впридачу! -- закончил я. -- Ты рад?"
"В общем, да! Да, конечно, -- неуверенно поцеловал Гена надутую
заплаканную щечку. -- Но ты-то скажи сама хоть слово. А то он говорит,
говорит, а ты молчишь. Мы с тобой тоже не чужие, зачем стесняться?" "Я не
стесняюсь, -- взяла себя в руки Элла, понимая, чем ей грозит вдруг
закапризничать. -- Я согласна на все... что он тут сказал, хотя..." "Не
слушай ее! -- кричал я. -- Динка еще не так притворялась. Это они себе так
цену набивают. А потом знаешь, какие из них отличные жены получаются! Ты
хочешь быть женой, Эллочка?" -- приложился я к ее щеке губами. "Я хотела быть
только твоей женой, -- горячо шепнула она мне в ухо. -- Но раз ты решил так...
то... Только... если я узнаю, что... этот ход тебе нашептала подлая... Я
тебя возненавижу еще сильнее, чем ее..." "Эй, эй! -- смеялся Гена, разнимая
руки Эллы за моей шеей. -- Не кажется ли вам, что я тут вообще лишний, а Феля
принял ислам?"
Элла:
Не передать, что я испытывала, когда нас с Геной поздравляли в том же
Дворце бракосочетаний, и мой Феликс с его Диной отразились в огромном
зеркале рядом с новобрачными!.. Я, конечно, все понимаю. И любовь зла, и
замуж в двадцать пять пора, и мужчина, если он хоть чуть лучше черта, то...
Все так! Но почему меня поздравляет, под руку с другой, единственный человек
на свете, которого я всю жизнь любила, а я опираюсь на руку лысеющего
кудрявого брюнета моего роста с круглыми плечами и уже заметным брюшком --
вместо этого статного красавца? Ведь мой муж даже и не пытался вынести меня
на руках...
Поэтому, когда нас стали поздравлять, я только горько заплакала и
полезла в кармашек за пятерчаткой.
"Эллочка, -- шептала мне Дина за свадебным столом. -- Некому тебе тут
завидовать! Да твой Гена в сто раз умнее и благороднее моего красавчика! Я
уж не говорю о мужских достоинствах, которые ни от роста, ни от красоты
никак не зависят. И потом... чтобы тебя уж совсем успокоить... Врагу не
пожелаешь моей судьбы. Вот мы вроде бы помирились с "миледи", а с ее мужем у
меня возникло такое вза-имопонимание, что впору самой Тане за него
беспокоиться, если мы рядом. И Феликс меня впервые приревновал. И страстно
любил, как никогда в жизни... пару дней. Но потом... Я же имею несчастье
ясновидения! Потом настали мои про-клятые будни с его бесконечной тоской по
своей Тайке... Ты что, хотела бы ока-заться на моем месте?"
"Я хотела бы, -- почти крикнула я, -- быть только на моем месте! А это
место -- всю жизнь рядом с "примитивным" Феликсом, который бы и не слыхивал о
"миледи". О, если бы я тогда пошла с ним за этим проклятым мясом вместо нее!
Как бы вы все мне сейчас завидовали, выйдя замуж за ваших умных и
благородных геночек! И как бы снисходительно и доброжелательно я вас всех
утешала... Да я этого Генку уже терпеть не могу. Я с отвращением думаю о
брачной постели. Я не хочу в ней никого, кроме твоего Феликса, Диночка!
Никого, никого, о, Господи, Боже мой!.."
"Горько! -- и бесконечно чужой запах на моих губах. -- Здоровье молодых!"
"Моего, -- плачет Дина, сжимая мою руку. -- Моего, моего... Да я бы сию
же минуту его ей уступила, так он мне надоел со своими снами и бесконечными
потугами меня любить!"
"Так поменяйтесь с Танькой мужьями, -- рассеянно улыбнулась я после
очередного "горько" и вина из бокала, который Валера едва успевал мне
наполнять. -- Обез-вредишь и его, и ее!" "Легко сказать. У нас сын растет. И
"миледи" одного усы-новила, а другим в положении." "Кто... в положении?"
"Таня." "Не может быть!" "Почему же? Она обычная женщина." "Знаешь,
Диночка... я ее никогда не вос-принимала иначе, как оборотнем-волчицей,
которая только для охоты на людей принимает человеческий облик."
"Я давно заметила, что у тебя совершенно извращенное о ней
представление. Тебе следовало ее пригласить на свою свадьбу и помириться
здесь при всех. В конце концов, вы с ней подруги по несчастью. Она в твоей
же шкуре -- до сих пор любит вашего общего красивого обалдуя, по иронии
судьбы ставшего номинально моим. Но я с ней дружу, хотя у меня стократ
больше оснований ее опасаться."
"Эллочка, -- загнусил где-то под мышкой новобрачный. -- Что ты все с
Диной да с Диной разговаривашь. Давай хоть втроем поговорим. Тебе же всегда
нравилось меня слушать, верно?"
"Дина, -- загорелась я, игнорируя Гену между бесконечными "горько". -- Ты
серьез-но о том, что Танькин муж тебе нравится?" "Совершенно. Хотя о таких
говорят, что это не супруг, а скучища. Ни одного недостатка. Сплошные
достоинства." "А ты ему?" "Я?.. По-моему, я еще никому в жизни больше не
нравилась, чем этому Мише." "Диночка! Ради меня!.. Ты даже не представляешь,
как ты меня этим выручишь... Более того -- спасешь! Динчик, отбей Мишу у
"миледи"!"
"Поменяться с Таней мужьями? -- вернула она мне мою шутку. -- Я
подумаю..."
"Что?!-- вдруг дошло до меня. -- Что значит, поменяться?.." "Ну, ты же
сама ска-зала. Я с Мишей, а Феликс со своей любезной Таней."
"Нет! -- закричала я и заколотила ладонями по столу к ужасу Дины, Гены и
гостей. -- Ты меня неправильно поняла... не надо!! Никогда!.. Диночка, забудь
мое дурац-кое предложение... Гена, -- понесло меня черт знает куда, -- что уж
сидеть да цело-ваться тут с тобой при всех? Пошли-ка, приятель... как там
говорят в таких случаях?.."
"Что?.. -- смертельно побледнел несчастный жених, а его сестра едва
произнесла: -- Элла... Что с тобой?" "Что со мной? -- истерически хохотала я.
-- Со мной? Или с вами со всеми? Почему вас умиляет только когда "миледи"
всех эпатирует, а не я? Почему нам все запрещено, а ей можно? Друзья! Меня
тут мой возлюбленный Феликс по приказу своей бывшей любовницы Таньки
Смирновой сегодня выдает замуж за человека, которого я никогда не любила, не
люблю и не полюблю. Это же так естественно! Что ты так на меня смотришь,
Гена? Не нравится тебе Эллочка в роли "миледи"? Подходит тебе такая
раскованная жена или мы завтра же подаем на развод? Это так просто. Скажем,
без радости любовь была, разлука будет без печали... Феликс! Твоя "миледи"
может быть уверена, все прошло успешно!"
"Да она просто в бреду, -- едва произнесла Дина. -- Эллочка... послушайся
меня. Я тебе сделаю успокаивающий укол..." "Нет! Пусть твой брат, по приказу
"миледи", переданном мне и ему через Феликса, делает все сам. Ты хоть на это
способен? Или ты такая же неумелая старая девка, как твоя новобрачная? Или
не помнишь, как пригласил "миледи" на танец? Что бы тебе, Гена, сказала она
тогда при всех, не найти себе девушку твоего калибра? Вот ты и сподобился
найти себе такую же, как ты сам, вместо Таньки Смирновой, а я нашла тебя --
вместо ее же калибра Феликса Великолепного. Получилась парочка, Абрам да
Саррочка..."
"Дура! -- заорал Феликс, замахиваясь. Я подняла лицо и зажмурилась,
молясь, что-бы он меня ударил. -- Что ты мелешь? Надо же так клеветать
столько лет! Какой Абрам? Какая Сарра, если Смирнова, имея такой выбор,
совершенно добровольно вышла замуж за Бергера? Уймись, а то я сейчас такое
скажу твоему мужу, что..."
"Скажи, -- грозно загудел через стол бас дяди Ильи. -- Вот попробуй
только, для собственного любопытства, выродок. Я тебя породил, я тебя и
убью. Не сходя с места! Мало ему свои тайны всем растрепать, он чужие
торопится выплеснуть."
"Илья Арнольдович, -- спокойно сказал Гена, обнимая меня за плечи. Я тут
же сникла и стала рыдать у него на плече, как до сих пор плакала только на
груди у Феликса. -- Ни Элла, ни Феликс тут не виноваты. И никто мне никакого
приказа ни через кого не передавал. Я люблю тебя, Эллочка! -- истово крикнул
он куда-то вверх. -- Да, я не такой красивый, как Дашковский, но уж я-то тебя
не предам никогда! Я безмерно люблю тебя. Я горжусь тем, что ты именно мне
оказала честь... И я всегда буду любить и ценить только тебя. Любую. Если
даже ты прямо тут, на нашей с тобой свадьбе и у всех на глазах сошла с ума
от своей любви к Феликсу или от ненависти к Смирновой, мне все равно. Я так
же крепко и вечно буду любить тебя -- безумную. Пойдем... Не говори больше
ничего, родная. Не двигайся, Дина. Я сам вылечу мою жену..."
Элла:
"Ты не только роднее мне всех на свете, -- говорил Гена, когда я
отплакалась и пришла в себя, став, наконец, женщиной. -- Ты красивее всех.
Иди сюда, к зеркалу. Я впервые вижу тебя всю, о чем всегда тайно мечтал.
Посмотри, какая у тебя тон-кая талия, какая замечательная шейка, милая и
нежная грудь. Какие у тебя замеча-тельные ножки, какая ты вся стройная и
изящная... Ты словно ожившая статуэто-чка..." Он стоял позади меня, обняв за
плечи и целовал мои прелести, о которых я и без него знала, но, Боже, как
приятно было это все слушать!
= = =
"Так что тебя так взорвало? -- стал он расспрашивать, когда я уже сама
получала острое наслаждения от наших отношений, а он все больше и больше
приобретал уверенность в себе. -- Что тебе Дина сказала? Откуда такой приступ
безумия? Ведь это не может быть никак связано с тем, на что намекал Феликс!
Теперь я лучше всех не свете знаю, что ты никогда никому не принадлежала,
включая его самого. Так что он мог иметь в виду?"
"Тот день, -- снова понесло меня сдуру на откровения, как любого, кого
нежданно приласкали, -- когда "миледи" меня вызвала в коридор, помнишь?"
"Конечно. Мы до сих пор теряемся в догадках, что там могло произойти такое,
после чего Элла Коганская стала совершенно другой." "Лучше или хуже?" "Хуже.
Запуганной, чего за тобой никогда не наблюдалось. Почему ты не уронила ее.
Ты же умеешь. Пожа-лела ради Феликса?" "Дурачок, -- безумно нравилось мне
ластиться, наконец, к своему мужчине. -- Ее пожалеть? Даже и ради Феликса?!"
"Тогда почему же такой пришибленной вернулась ты, а не она? Конечно, она в
другой весовой категории и тоже не без выучки, но..." "Она меня неожиданно
обезручила, когда наклонилась над столом. Оказалось, что она не только очень
сильная, но и ужасно решитель-ная. Так вот она мне едва не сломала обе
кисти. А я не осмелилась применить в рабочем зале прием ногами, чтобы от нее
освободиться. Когда она велела мне выйти, я была уверена, что воспользуюсь
своими приемами, оказавшись с ней наедине. Но там я поняла, что мои руки уже
небоеспособны."
"А ноги? Помнишь, как ты в Орлином опрокинула того пьяного в сквере, не
выпуская из рук ломтика арбуза. Он еще все оглядывался и башкой крутил, как
со сна..." "Для того приема надо не стоять, а сидеть. Но дело даже не в
этом. Я боялась ее! Смертельно! Я была уверена, что она способна меня
мгновенно задушить, если сожмет мое горло так же, как сжала руки."
"Ты с ума сошла! За это же расстрел!" "Это потом -- ее расстрел. А мне --
сейчас... Короче, пока я колебалась, она подняла меня в воздух за пояс юбки
и..." "И броси-ла об пол?" "Если бы! Я бы подала в суд, сняли бы побои, все
видели, что мы вышли вместе после ссоры..." "Так что же, наконец?"
"Геночка, -- в ужасе вылупила я глаза, вспоминая тот жуткий день. -- Она
меня утопила в унитазе... В грязном, неслитом... Если бы мое лицо
поместилось в него, я бы нахлебалась..." "Не может быть! Почему ты нам не
сказала?.." "Мне было не-выразимо стыдно. Вот именно это чуть не ляпнул при
всех околдованный Феликс. Обещай мне, что хоть ты никому не скажешь.
Обещаешь?" "Что за вопрос! Ты же моя жена! Моя... моя... жена!!" -- целовал и
целовал он меня.
Элла:
"Что с тобой, девочка? -- папа снял свои огромные очки и поднялся мне
навстречу из-за стола с лампой под зеленым абажуром. Я тупо смотрела на его
именные часы в виде штурвала с золотыми рукоятками. -- На тебе лица нет.
Неужели провалилась на предзащите?"
Я только что приняла сразу две пятерчатки и не очень соображала, но в
поли-рованном корпусе модели фрегата, подаренной папе слушателями академии,
уви-дела свое лицо, такое бледное, что самой стало жутко. Продолжением
папиного стола была ночная Нева, что державно струилась за стеклом огромного
окна. Там же мерцали огни Кировского моста и Петроградской стороны. Мама
робко ды-шала у меня за спиной и выглядела, пожалуй, еще хуже.
"Садись и помолчи пока, -- больше не расспрашивал адмирал. -- Я сам
позвоню Саше. Сан-Дмич? Юра. Что там с моей диссертанткой? Так. Так. Ну и?..
Так ведь у нее и была обосновывающая проект частная задача. Я понимаю, что
дебри теории, в которых у нас мало кто понимает... Но Марат же мог
разобраться и ее поддер-жать? Что значит обиделся за своего аспиранта,
которого ты не включил в проект? По-моему, профессор Антокольский заслужил в
институте и в Корабелке право на самостоятельный подбор соискателей. Так. А
Феликс? Что значит, еще хуже, чем у Эллы? Ничего себе! Саша, этого не может
быть! И Борис выступил против Эллы?... Плохо... И Толя?! Так это, может
быть?.. Да, действительно, раз Гена и Валя прошли "на-ура", то ты прав. Да
нет, ты же меня знаешь, если нет оснований, я об антисемитизме и не
заикаюсь. А кто это? Что за Бергер? Сразу на Большой совет? Это же с
перспективой на ученую степень доктора, не так ли?.."
"Бергер это та же Смирнова, папа, -- подала я голос, сильно
настораживаясь. -- "Миледи". Так... Сан-Дмич тебе сказал, что... что это ее
рекомендовали к защите на докторском совете?! Па-а-почка!!. Ма-а-ама!!"
"Саша, прости, я позже перезвоню, у нас тут... с Эллочкой что-то..."
= = =
"Теперь она поспит до завтрашнего полудня, -- сквозь какую-то пелену
услышала я. -- Это нервный срыв. Я не вижу пока ничего опасного. Вы меня
слышите, Элла?" "Чуть-чуть... как из колодца..." "Это от укола. Вам надо
думать о чем угодно, кроме сегодняшних событий. Вспоминайте хоть стихи
Пушкина."
"...не видя слез, не внемля стона, на пагубу людей избранное судьбой,
здесь барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной
лозой..." "Замечательно! Продолжайте и засыпайте. Ваше спасение только в
полном покое, в длительном отдыхе..."
Элла:
"Так. Теперь спокойно, по пунктам и внятно: чем тебя так достала твоя
Смирнова, кроме этой истории с никчемным Феликсом, которую вы с мамой
превратили в целую войну миров. Не из-за этого же ты чуть не умерла две
недели назад?" "Если хочешь знать, папочка, то Феликс в этой цепи и первое и
последнее звено! Но есть и еще кое-что. И это такое нечто... что я просто не
выживу, если она хоть как-то преуспеет, тем более защитится вместо меня. Тем
более, если ей дадут степень... доктора технических наук!.." -- бросилась я
за таблетками.
"Эллочка. Я же просил. С самого начала и до самого намека Феликса на
свадьбе, после которого Илья вообще почти разорвал всякие отношения с сыном.
Итак, твоя однокурсница, которую за ее белокурую красоту и своеобразный
характер прозвали "миледи", в колхозе разбила то, что ты полагала своим
личным счастьем. Что было потом?"
"...после чего я вообще не понимаю, как не покончила с собой," --
закончила я свой рассказ.
"Ты у меня такая фантазерка, девочка, -- оцепенел мой суровый отец, до
синевы сжимая кулаки. -- Умоляю тебя, признайся мне немедленно, эпизод в
туалете -- выдумка? Ты разыгрываешь меня?"
"Разыгрываю? Тебя? Да мне сам этот пересказ стоит нескольких лет жизни,
папа!"
"Тогда я проявлю свой характер! Теперь эта Смирнова -- мой личный враг.
А это уже не ссора двух влюбленных женщин, а осознанная ненависть
профессионала. Кто еще, кроме Феликса и Гены, знает об этом самом жутком
эпизоде в истории нашей семьи?"
"Никто. Она запугала меня. Я не перенесу этого во второй раз..."
"Еще бы. Так. Не волноваться, не думать ни о чем! Твоя борьба на этом
закончена. За дело берутся другие! Защиты не будет. Никакой. Никогда!! О
самоубийстве отныне будет думать она, а не ты..."
-- == --
"Если для тебя дело обстоит именно так, Саша, -- услышала я случайно
через несколько дней небывало жесткий голос отца, -- то ты сам, надеюсь,
понимаешь... Нет! Дело сейчас не в моей дочери, а в твоей диссертантке
Бергер. Я не хочу, чтобы ее вообще когда-либо вывели на защиту! Значит, у
меня есть для этого веские основания. Так. Так. Тогда, называя вещи своими
именами, мы больше, Александр Дмитриевич, не знакомы с вами... Нет! Да. Вот
теперь вы поняли правильно. И в Москве. И не только. Не будет ни одного
положительного отзыва! Ни одного. Тем более для докторского совета. Вот тут
вы не ошибаетесь, но не будем обсуждать мое могущество. Это уже данность.
Берегитесь! Нет силы, спо-собной мне помешать. Я рад, что вы этого и
опасались. Всего доброго..."
"Что значит околдован? -- спустя месяц кричал папа в телефон, метнув на
меня совершенно безумный взгляд. -- Он что, привез ее в Кремль и подложил в
постель к самому... Да мне теперь вообще терять нечего, пусть подслушивают!
Что за фотография? На какой волейбольной площадке? Не может быть! И что? А у
него откуда эта фотография? Сама дала? Профессору... Это..."
"Что? -- задыхалась я, едва дождавшись, когда адмирал Коганский положил
трубку. -- Что еще она натворила? Прямо в... Кремле?"
"Саша показал генсеку какую-то фотографию твоей "миледи". На
волейбольной площадке. На той же фотографии есть ты, Феликс, Гена, Валя и
какие-то моряки в тельняшках. И "миледи" среди вас, но... с обнаженной
грудью Откуда может быть такая фотография? Коллаж?"
"Увы, папа, реальность. Я же тебе рассказывала, как она выступала в
Севастополе в растянутом купальнике. Вот и "не заметила", что с нее соскочил
лифчик. А Регина сделала несколько снимков. Мол, пригодятся. Один-два
подарила Таньке. Ну и что, папа? Мало ли порноснимков бродит по стране?"
"Дело в том, что Антокольскому как раз в эти дни в Кремле вручали
вторую звезду Героя соцтруда, и он попросил личной аудиенции у самого
Леонида Ильича. При беседе профессор показал старому кобелю эту фотографию.
Тот попросил ее на память и стал расспрашивать о судьбе этой, как он
выразился, самой русской жен-щины в стране. А Сан-Дмич ему все и выложил.
Звонил референт Брежнева. Мне грозит немедленная отставка. Всем, кого я
мобилизовал, тоже мало не будет. Сми-рись, девочка. Я сделал невозможное,
но..."
"Проклятая ведьма опять оказалась сильнее... Прости меня, папа, зря я
тебя втянула в это дело. Если она была способна вызвать тот циклон, то уж
твои интриги ей..."
Перед защитой Танька со своим безмерно положительным мужем провела
отпуск у его родителей в Одессе, а потому выглядела как никогда эффектно.
Четырнадцать патриархов судостроения не сводили глаз с ее золотистого
загара, умело подчеркиваемого полоской белой кожи, когда она "нечаянно"
роняла указку и наклонялась в сторону актового зала, где сидели члены
Большого совета. Наши женщины только переглядывались, наблюдая утонченных
питерских аристократов, словно не замечающих, что перед ними не защита
диссертации, а продуманный и наглый стриптиз. Конечно, она подготовилась и
по существу, но никому и никогда тут не задавались вопросы так ласково, как
этой обладательнице полуобнаженного бюста и длинных загорелых ног.
Надо сказать, что в Ленинграде было в те дни более, чем прохладно, мы
все были в свитерах, а профессура, естественно, в костюмах и пуловерах, а
тут -- открытое летнее платье! Дескать, вылет задержали в Одессе, еле успела
впритык к защите, прямо с самолета, дрянь беспардонная... Вот и
проголосовали за нее четырнад-цать-ноль. Спасибо хоть официальный оппонент
сам попросил не подавать диссер-тацию как докторскую, чтобы не утонула в
бюрократии ВАКа. Мол, Татьяна Алексеевна быстренько все причешет в качестве
кандидата технических наук и через пару лет... Как ей хлопали, когда
огласили результаты тайного голосования! А "миледи" вообще распоясалась --
раскланивалась со сцены, отводя руки назад, как шансонетка, делала книксен и
вообще резвилась словно мне назло. А тут еще меня нагло дернула за рукав
торжествующая и нарядная Тамарка Сличенко:
"Я тебя предупреждала, что рано или поздно гореть тебе, Элка, синим
пламенем. Смотри, как Танечка тебя сделала! Она на белом коне, а ты в
глубокой черной жопе. А какая она сегодня красавица! Мы с этой защиты тебе
назло целый альбом пошлем Леониду Ильичу. Дошло, интриганка сраная?"
Конечно, и я не стерпела, высказав ей все, что я думаю о таком способе
защиты диссертаций и о самой триумфантке...
Пока мы с ней говорили, я снова была вся мокрая от нервного пота,
страшась, что сейчас... Уж Томка бы не постеснялась назвать меня говноедкой,
если бы хоть что краем уха слышала. Значит, "миледи" оказалась достаточно
благородной, а под-лый Феликс то ли боялся грозного полковника, то ли не
имел случая прого-вориться. Единственное светлое пятно на этом пиру победы
моих врагов...
Элла:
Следующим летом я вошла в наш вестибюль и вздрогнула -- на занавешенном
чер-ным зеркале висел большой портрет профессора Александра Дмитриевича
Анто-кольского, из динамиков неслась траурная мелодия. Никто не сдавал плащи
в гардероб, только мужчины снимали мокрые шляпы. Постепенно образовалась
толпа, и все плакали.
Плакала и я... Для меня он больше не был предателем, обеспечившим успех
Таньки вместо моего собственного. В его милой улыбке с портрета на меня
смотрело мое севастопольское детство, когда умный и ироничный дядя Саша был
со мной, деся-тилетней, на "вы"...
Гена был, конечно, рядом и трогательно меня успокаивал. Потом подошел
Валера и тихо сказал, что в селе под Николаевом, где жила девяносталетняя
мама про-фессора, ему стало плохо. В доме не было никого, кроме двух
стариков, а нес-частная долгожительница от потрясения потеряла подвижность и
дар речи, а по-тому никого не могла позвать на помощь. Соседи узнали о беде
только тогда, ког-да окна хаты изнутри облепили зеленые мухи...
Была торжественная гражданская панихида, похороны и речи. Танька не
снимала черного платка и так горько и громко плакала, что даже я не
заподозрила ее в фальши. А, может быть, она чуяла, что ее блестящей карьере
приходит конец?
На место Антакольского был назначен аскет по прозвищу "Мертвая голова"
-- за болезненный вид и бритый череп. Таньку он терпеть не мог с самого
вовремя таблетки в августе." "Сама вспомнила обо мне? -- заблестели слезами
умиления глаза все еще безнадежно влюбленного полковника. -- А как она была
хороша в постели!.."
"Я знаю, -- сухо ответил я и пожал ему руку. -- Только теперь мне это до
лампочки, как она тогда выразилась, помнишь?" "Это ты всерьез? -- не поверил
папа. -- Твое дело... Что же до меня, то она -- любовь моя последняя. Боль
моя..."
Феликс:
"Феликс, -- горела наутро Элла, поджидавшая меня в коридоре на пути из
гарде-роба. -- Правда, что "миледи" вчера появилась в общественном бассейне
совершен-но голая?.. Все только об этом и говорят!" "Ничего подобного, --
неохотно воз-вращался я к общению с неисправимой интриганткой. -- Просто у
нее муж -- бывший моряк. И он ей подарил непривычный для нашего общества
купальник." "Непривычный! -- фыркнула "говноедка Эллочка", как я невольно
прозвал ее вслед за Таней. -- Ты забыл, в чем она ходила с нами на пляж в
Севастополе? У нее лифчик спадал при любом ударе волны... Вы же там все от
этого с ума сходили. А когда я предложила ей его ушить, то заслужила Иудин
поцелуй..."
"Элла, -- пытался я сохранить дружеский тон. -- Зачем тебе все это?
Неужели нельзя успокоиться и?.."
"Ус-по-коиться?! -- завизжала, казалось, на все здание Элла. -- Может
быть друг детства еще предложит мне прос-тить его любовницу? Тебя смешивали
с грязью при твоем научном руководителе? Тебя говном кормили? Нет? А меня --
да!! Чел-овека с высшим техническим образованием... -- рыдала она, -- научного
сотруд-ника, гражданина великой страны, наконец! Безнаказано, словно евреев
в фашист-ской Германии, чтобы их предельно унизить! Мне бы так никто и не
поверил. Такого не может быть! Ты один все это знаешь, но только
посмеиваешься. Ты даже отказался быть моим единственным свидетелем, если я
подам на эту фурию в суд... А теперь ты... предлагаешь мне успокоиться. Так
вот, я, Феликс Ильич, не успокоюсь до тех пор, пока не успокоится навеки эта
белокурая бестия нашего времени! Когда она меня топила, а ты даже не пытался
меня спасать, я поклялась самой страшной клятвой, что всю свою жизнь я
посвящу только мести этой жен-щине!! И я отомщу ей... Так отплачу, что она
еще сама будет меня на коленях умолять ее лучше утопить, чем то, что я
сделаю с ней..."
Не думаю, что другая неукротимая врагиня Тани, моя мама, права, уверяя,
что нас с Диной намеренно завлекли в Никольское, чтобы там чем-то опоить, но
что меня там в какой-то мере подменили, было похоже. Иначе я бы ни за что не
решился на то, что сделал в следующую минуту.
"Гена, -- крикнул я своему шурину, спешившему на крик, -- Элла очень
обижается, что ты не решаешься на последний шаг к своему счастью! И мы
пришли к обоюд-ному заключению, -- сжал я руку ошеломленной Эллы, --
поставить, наконец, точки над i и назначить прямо сегодня помолвку у нас
дома. Эллочкины родители тоже будут. Ты-то, надеюсь согласен войти в
адмиральскую семью, коль я сплоховал?" "Ты... сплоховал?.. Что ты имеешь в
виду?" -- совершенно растерялся Гена, пока Элла потеряла дар речи от
неожиданного поворота событий. "Ты Эллочку увидел уже взрослой девушкой, --
продолжал я опекать подругу детства, -- а я не мог заставить себя относиться
всерьез к девочке из первого "в", с которой сидел за одной партой и которую
не давал в обиду последующие пятнадцать лет..." "Чтобы потом..." --
взорвалась было снова Элла "...выдать замуж за лучшего из моих друзей, а
теперь и брата впридачу! -- закончил я. -- Ты рад?"
"В общем, да! Да, конечно, -- неуверенно поцеловал Гена надутую
заплаканную щечку. -- Но ты-то скажи сама хоть слово. А то он говорит,
говорит, а ты молчишь. Мы с тобой тоже не чужие, зачем стесняться?" "Я не
стесняюсь, -- взяла себя в руки Элла, понимая, чем ей грозит вдруг
закапризничать. -- Я согласна на все... что он тут сказал, хотя..." "Не
слушай ее! -- кричал я. -- Динка еще не так притворялась. Это они себе так
цену набивают. А потом знаешь, какие из них отличные жены получаются! Ты
хочешь быть женой, Эллочка?" -- приложился я к ее щеке губами. "Я хотела быть
только твоей женой, -- горячо шепнула она мне в ухо. -- Но раз ты решил так...
то... Только... если я узнаю, что... этот ход тебе нашептала подлая... Я
тебя возненавижу еще сильнее, чем ее..." "Эй, эй! -- смеялся Гена, разнимая
руки Эллы за моей шеей. -- Не кажется ли вам, что я тут вообще лишний, а Феля
принял ислам?"
Элла:
Не передать, что я испытывала, когда нас с Геной поздравляли в том же
Дворце бракосочетаний, и мой Феликс с его Диной отразились в огромном
зеркале рядом с новобрачными!.. Я, конечно, все понимаю. И любовь зла, и
замуж в двадцать пять пора, и мужчина, если он хоть чуть лучше черта, то...
Все так! Но почему меня поздравляет, под руку с другой, единственный человек
на свете, которого я всю жизнь любила, а я опираюсь на руку лысеющего
кудрявого брюнета моего роста с круглыми плечами и уже заметным брюшком --
вместо этого статного красавца? Ведь мой муж даже и не пытался вынести меня
на руках...
Поэтому, когда нас стали поздравлять, я только горько заплакала и
полезла в кармашек за пятерчаткой.
"Эллочка, -- шептала мне Дина за свадебным столом. -- Некому тебе тут
завидовать! Да твой Гена в сто раз умнее и благороднее моего красавчика! Я
уж не говорю о мужских достоинствах, которые ни от роста, ни от красоты
никак не зависят. И потом... чтобы тебя уж совсем успокоить... Врагу не
пожелаешь моей судьбы. Вот мы вроде бы помирились с "миледи", а с ее мужем у
меня возникло такое вза-имопонимание, что впору самой Тане за него
беспокоиться, если мы рядом. И Феликс меня впервые приревновал. И страстно
любил, как никогда в жизни... пару дней. Но потом... Я же имею несчастье
ясновидения! Потом настали мои про-клятые будни с его бесконечной тоской по
своей Тайке... Ты что, хотела бы ока-заться на моем месте?"
"Я хотела бы, -- почти крикнула я, -- быть только на моем месте! А это
место -- всю жизнь рядом с "примитивным" Феликсом, который бы и не слыхивал о
"миледи". О, если бы я тогда пошла с ним за этим проклятым мясом вместо нее!
Как бы вы все мне сейчас завидовали, выйдя замуж за ваших умных и
благородных геночек! И как бы снисходительно и доброжелательно я вас всех
утешала... Да я этого Генку уже терпеть не могу. Я с отвращением думаю о
брачной постели. Я не хочу в ней никого, кроме твоего Феликса, Диночка!
Никого, никого, о, Господи, Боже мой!.."
"Горько! -- и бесконечно чужой запах на моих губах. -- Здоровье молодых!"
"Моего, -- плачет Дина, сжимая мою руку. -- Моего, моего... Да я бы сию
же минуту его ей уступила, так он мне надоел со своими снами и бесконечными
потугами меня любить!"
"Так поменяйтесь с Танькой мужьями, -- рассеянно улыбнулась я после
очередного "горько" и вина из бокала, который Валера едва успевал мне
наполнять. -- Обез-вредишь и его, и ее!" "Легко сказать. У нас сын растет. И
"миледи" одного усы-новила, а другим в положении." "Кто... в положении?"
"Таня." "Не может быть!" "Почему же? Она обычная женщина." "Знаешь,
Диночка... я ее никогда не вос-принимала иначе, как оборотнем-волчицей,
которая только для охоты на людей принимает человеческий облик."
"Я давно заметила, что у тебя совершенно извращенное о ней
представление. Тебе следовало ее пригласить на свою свадьбу и помириться
здесь при всех. В конце концов, вы с ней подруги по несчастью. Она в твоей
же шкуре -- до сих пор любит вашего общего красивого обалдуя, по иронии
судьбы ставшего номинально моим. Но я с ней дружу, хотя у меня стократ
больше оснований ее опасаться."
"Эллочка, -- загнусил где-то под мышкой новобрачный. -- Что ты все с
Диной да с Диной разговаривашь. Давай хоть втроем поговорим. Тебе же всегда
нравилось меня слушать, верно?"
"Дина, -- загорелась я, игнорируя Гену между бесконечными "горько". -- Ты
серьез-но о том, что Танькин муж тебе нравится?" "Совершенно. Хотя о таких
говорят, что это не супруг, а скучища. Ни одного недостатка. Сплошные
достоинства." "А ты ему?" "Я?.. По-моему, я еще никому в жизни больше не
нравилась, чем этому Мише." "Диночка! Ради меня!.. Ты даже не представляешь,
как ты меня этим выручишь... Более того -- спасешь! Динчик, отбей Мишу у
"миледи"!"
"Поменяться с Таней мужьями? -- вернула она мне мою шутку. -- Я
подумаю..."
"Что?!-- вдруг дошло до меня. -- Что значит, поменяться?.." "Ну, ты же
сама ска-зала. Я с Мишей, а Феликс со своей любезной Таней."
"Нет! -- закричала я и заколотила ладонями по столу к ужасу Дины, Гены и
гостей. -- Ты меня неправильно поняла... не надо!! Никогда!.. Диночка, забудь
мое дурац-кое предложение... Гена, -- понесло меня черт знает куда, -- что уж
сидеть да цело-ваться тут с тобой при всех? Пошли-ка, приятель... как там
говорят в таких случаях?.."
"Что?.. -- смертельно побледнел несчастный жених, а его сестра едва
произнесла: -- Элла... Что с тобой?" "Что со мной? -- истерически хохотала я.
-- Со мной? Или с вами со всеми? Почему вас умиляет только когда "миледи"
всех эпатирует, а не я? Почему нам все запрещено, а ей можно? Друзья! Меня
тут мой возлюбленный Феликс по приказу своей бывшей любовницы Таньки
Смирновой сегодня выдает замуж за человека, которого я никогда не любила, не
люблю и не полюблю. Это же так естественно! Что ты так на меня смотришь,
Гена? Не нравится тебе Эллочка в роли "миледи"? Подходит тебе такая
раскованная жена или мы завтра же подаем на развод? Это так просто. Скажем,
без радости любовь была, разлука будет без печали... Феликс! Твоя "миледи"
может быть уверена, все прошло успешно!"
"Да она просто в бреду, -- едва произнесла Дина. -- Эллочка... послушайся
меня. Я тебе сделаю успокаивающий укол..." "Нет! Пусть твой брат, по приказу
"миледи", переданном мне и ему через Феликса, делает все сам. Ты хоть на это
способен? Или ты такая же неумелая старая девка, как твоя новобрачная? Или
не помнишь, как пригласил "миледи" на танец? Что бы тебе, Гена, сказала она
тогда при всех, не найти себе девушку твоего калибра? Вот ты и сподобился
найти себе такую же, как ты сам, вместо Таньки Смирновой, а я нашла тебя --
вместо ее же калибра Феликса Великолепного. Получилась парочка, Абрам да
Саррочка..."
"Дура! -- заорал Феликс, замахиваясь. Я подняла лицо и зажмурилась,
молясь, что-бы он меня ударил. -- Что ты мелешь? Надо же так клеветать
столько лет! Какой Абрам? Какая Сарра, если Смирнова, имея такой выбор,
совершенно добровольно вышла замуж за Бергера? Уймись, а то я сейчас такое
скажу твоему мужу, что..."
"Скажи, -- грозно загудел через стол бас дяди Ильи. -- Вот попробуй
только, для собственного любопытства, выродок. Я тебя породил, я тебя и
убью. Не сходя с места! Мало ему свои тайны всем растрепать, он чужие
торопится выплеснуть."
"Илья Арнольдович, -- спокойно сказал Гена, обнимая меня за плечи. Я тут
же сникла и стала рыдать у него на плече, как до сих пор плакала только на
груди у Феликса. -- Ни Элла, ни Феликс тут не виноваты. И никто мне никакого
приказа ни через кого не передавал. Я люблю тебя, Эллочка! -- истово крикнул
он куда-то вверх. -- Да, я не такой красивый, как Дашковский, но уж я-то тебя
не предам никогда! Я безмерно люблю тебя. Я горжусь тем, что ты именно мне
оказала честь... И я всегда буду любить и ценить только тебя. Любую. Если
даже ты прямо тут, на нашей с тобой свадьбе и у всех на глазах сошла с ума
от своей любви к Феликсу или от ненависти к Смирновой, мне все равно. Я так
же крепко и вечно буду любить тебя -- безумную. Пойдем... Не говори больше
ничего, родная. Не двигайся, Дина. Я сам вылечу мою жену..."
Элла:
"Ты не только роднее мне всех на свете, -- говорил Гена, когда я
отплакалась и пришла в себя, став, наконец, женщиной. -- Ты красивее всех.
Иди сюда, к зеркалу. Я впервые вижу тебя всю, о чем всегда тайно мечтал.
Посмотри, какая у тебя тон-кая талия, какая замечательная шейка, милая и
нежная грудь. Какие у тебя замеча-тельные ножки, какая ты вся стройная и
изящная... Ты словно ожившая статуэто-чка..." Он стоял позади меня, обняв за
плечи и целовал мои прелести, о которых я и без него знала, но, Боже, как
приятно было это все слушать!
= = =
"Так что тебя так взорвало? -- стал он расспрашивать, когда я уже сама
получала острое наслаждения от наших отношений, а он все больше и больше
приобретал уверенность в себе. -- Что тебе Дина сказала? Откуда такой приступ
безумия? Ведь это не может быть никак связано с тем, на что намекал Феликс!
Теперь я лучше всех не свете знаю, что ты никогда никому не принадлежала,
включая его самого. Так что он мог иметь в виду?"
"Тот день, -- снова понесло меня сдуру на откровения, как любого, кого
нежданно приласкали, -- когда "миледи" меня вызвала в коридор, помнишь?"
"Конечно. Мы до сих пор теряемся в догадках, что там могло произойти такое,
после чего Элла Коганская стала совершенно другой." "Лучше или хуже?" "Хуже.
Запуганной, чего за тобой никогда не наблюдалось. Почему ты не уронила ее.
Ты же умеешь. Пожа-лела ради Феликса?" "Дурачок, -- безумно нравилось мне
ластиться, наконец, к своему мужчине. -- Ее пожалеть? Даже и ради Феликса?!"
"Тогда почему же такой пришибленной вернулась ты, а не она? Конечно, она в
другой весовой категории и тоже не без выучки, но..." "Она меня неожиданно
обезручила, когда наклонилась над столом. Оказалось, что она не только очень
сильная, но и ужасно решитель-ная. Так вот она мне едва не сломала обе
кисти. А я не осмелилась применить в рабочем зале прием ногами, чтобы от нее
освободиться. Когда она велела мне выйти, я была уверена, что воспользуюсь
своими приемами, оказавшись с ней наедине. Но там я поняла, что мои руки уже
небоеспособны."
"А ноги? Помнишь, как ты в Орлином опрокинула того пьяного в сквере, не
выпуская из рук ломтика арбуза. Он еще все оглядывался и башкой крутил, как
со сна..." "Для того приема надо не стоять, а сидеть. Но дело даже не в
этом. Я боялась ее! Смертельно! Я была уверена, что она способна меня
мгновенно задушить, если сожмет мое горло так же, как сжала руки."
"Ты с ума сошла! За это же расстрел!" "Это потом -- ее расстрел. А мне --
сейчас... Короче, пока я колебалась, она подняла меня в воздух за пояс юбки
и..." "И броси-ла об пол?" "Если бы! Я бы подала в суд, сняли бы побои, все
видели, что мы вышли вместе после ссоры..." "Так что же, наконец?"
"Геночка, -- в ужасе вылупила я глаза, вспоминая тот жуткий день. -- Она
меня утопила в унитазе... В грязном, неслитом... Если бы мое лицо
поместилось в него, я бы нахлебалась..." "Не может быть! Почему ты нам не
сказала?.." "Мне было не-выразимо стыдно. Вот именно это чуть не ляпнул при
всех околдованный Феликс. Обещай мне, что хоть ты никому не скажешь.
Обещаешь?" "Что за вопрос! Ты же моя жена! Моя... моя... жена!!" -- целовал и
целовал он меня.
Элла:
"Что с тобой, девочка? -- папа снял свои огромные очки и поднялся мне
навстречу из-за стола с лампой под зеленым абажуром. Я тупо смотрела на его
именные часы в виде штурвала с золотыми рукоятками. -- На тебе лица нет.
Неужели провалилась на предзащите?"
Я только что приняла сразу две пятерчатки и не очень соображала, но в
поли-рованном корпусе модели фрегата, подаренной папе слушателями академии,
уви-дела свое лицо, такое бледное, что самой стало жутко. Продолжением
папиного стола была ночная Нева, что державно струилась за стеклом огромного
окна. Там же мерцали огни Кировского моста и Петроградской стороны. Мама
робко ды-шала у меня за спиной и выглядела, пожалуй, еще хуже.
"Садись и помолчи пока, -- больше не расспрашивал адмирал. -- Я сам
позвоню Саше. Сан-Дмич? Юра. Что там с моей диссертанткой? Так. Так. Ну и?..
Так ведь у нее и была обосновывающая проект частная задача. Я понимаю, что
дебри теории, в которых у нас мало кто понимает... Но Марат же мог
разобраться и ее поддер-жать? Что значит обиделся за своего аспиранта,
которого ты не включил в проект? По-моему, профессор Антокольский заслужил в
институте и в Корабелке право на самостоятельный подбор соискателей. Так. А
Феликс? Что значит, еще хуже, чем у Эллы? Ничего себе! Саша, этого не может
быть! И Борис выступил против Эллы?... Плохо... И Толя?! Так это, может
быть?.. Да, действительно, раз Гена и Валя прошли "на-ура", то ты прав. Да
нет, ты же меня знаешь, если нет оснований, я об антисемитизме и не
заикаюсь. А кто это? Что за Бергер? Сразу на Большой совет? Это же с
перспективой на ученую степень доктора, не так ли?.."
"Бергер это та же Смирнова, папа, -- подала я голос, сильно
настораживаясь. -- "Миледи". Так... Сан-Дмич тебе сказал, что... что это ее
рекомендовали к защите на докторском совете?! Па-а-почка!!. Ма-а-ама!!"
"Саша, прости, я позже перезвоню, у нас тут... с Эллочкой что-то..."
= = =
"Теперь она поспит до завтрашнего полудня, -- сквозь какую-то пелену
услышала я. -- Это нервный срыв. Я не вижу пока ничего опасного. Вы меня
слышите, Элла?" "Чуть-чуть... как из колодца..." "Это от укола. Вам надо
думать о чем угодно, кроме сегодняшних событий. Вспоминайте хоть стихи
Пушкина."
"...не видя слез, не внемля стона, на пагубу людей избранное судьбой,
здесь барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной
лозой..." "Замечательно! Продолжайте и засыпайте. Ваше спасение только в
полном покое, в длительном отдыхе..."
Элла:
"Так. Теперь спокойно, по пунктам и внятно: чем тебя так достала твоя
Смирнова, кроме этой истории с никчемным Феликсом, которую вы с мамой
превратили в целую войну миров. Не из-за этого же ты чуть не умерла две
недели назад?" "Если хочешь знать, папочка, то Феликс в этой цепи и первое и
последнее звено! Но есть и еще кое-что. И это такое нечто... что я просто не
выживу, если она хоть как-то преуспеет, тем более защитится вместо меня. Тем
более, если ей дадут степень... доктора технических наук!.." -- бросилась я
за таблетками.
"Эллочка. Я же просил. С самого начала и до самого намека Феликса на
свадьбе, после которого Илья вообще почти разорвал всякие отношения с сыном.
Итак, твоя однокурсница, которую за ее белокурую красоту и своеобразный
характер прозвали "миледи", в колхозе разбила то, что ты полагала своим
личным счастьем. Что было потом?"
"...после чего я вообще не понимаю, как не покончила с собой," --
закончила я свой рассказ.
"Ты у меня такая фантазерка, девочка, -- оцепенел мой суровый отец, до
синевы сжимая кулаки. -- Умоляю тебя, признайся мне немедленно, эпизод в
туалете -- выдумка? Ты разыгрываешь меня?"
"Разыгрываю? Тебя? Да мне сам этот пересказ стоит нескольких лет жизни,
папа!"
"Тогда я проявлю свой характер! Теперь эта Смирнова -- мой личный враг.
А это уже не ссора двух влюбленных женщин, а осознанная ненависть
профессионала. Кто еще, кроме Феликса и Гены, знает об этом самом жутком
эпизоде в истории нашей семьи?"
"Никто. Она запугала меня. Я не перенесу этого во второй раз..."
"Еще бы. Так. Не волноваться, не думать ни о чем! Твоя борьба на этом
закончена. За дело берутся другие! Защиты не будет. Никакой. Никогда!! О
самоубийстве отныне будет думать она, а не ты..."
-- == --
"Если для тебя дело обстоит именно так, Саша, -- услышала я случайно
через несколько дней небывало жесткий голос отца, -- то ты сам, надеюсь,
понимаешь... Нет! Дело сейчас не в моей дочери, а в твоей диссертантке
Бергер. Я не хочу, чтобы ее вообще когда-либо вывели на защиту! Значит, у
меня есть для этого веские основания. Так. Так. Тогда, называя вещи своими
именами, мы больше, Александр Дмитриевич, не знакомы с вами... Нет! Да. Вот
теперь вы поняли правильно. И в Москве. И не только. Не будет ни одного
положительного отзыва! Ни одного. Тем более для докторского совета. Вот тут
вы не ошибаетесь, но не будем обсуждать мое могущество. Это уже данность.
Берегитесь! Нет силы, спо-собной мне помешать. Я рад, что вы этого и
опасались. Всего доброго..."
"Что значит околдован? -- спустя месяц кричал папа в телефон, метнув на
меня совершенно безумный взгляд. -- Он что, привез ее в Кремль и подложил в
постель к самому... Да мне теперь вообще терять нечего, пусть подслушивают!
Что за фотография? На какой волейбольной площадке? Не может быть! И что? А у
него откуда эта фотография? Сама дала? Профессору... Это..."
"Что? -- задыхалась я, едва дождавшись, когда адмирал Коганский положил
трубку. -- Что еще она натворила? Прямо в... Кремле?"
"Саша показал генсеку какую-то фотографию твоей "миледи". На
волейбольной площадке. На той же фотографии есть ты, Феликс, Гена, Валя и
какие-то моряки в тельняшках. И "миледи" среди вас, но... с обнаженной
грудью Откуда может быть такая фотография? Коллаж?"
"Увы, папа, реальность. Я же тебе рассказывала, как она выступала в
Севастополе в растянутом купальнике. Вот и "не заметила", что с нее соскочил
лифчик. А Регина сделала несколько снимков. Мол, пригодятся. Один-два
подарила Таньке. Ну и что, папа? Мало ли порноснимков бродит по стране?"
"Дело в том, что Антокольскому как раз в эти дни в Кремле вручали
вторую звезду Героя соцтруда, и он попросил личной аудиенции у самого
Леонида Ильича. При беседе профессор показал старому кобелю эту фотографию.
Тот попросил ее на память и стал расспрашивать о судьбе этой, как он
выразился, самой русской жен-щины в стране. А Сан-Дмич ему все и выложил.
Звонил референт Брежнева. Мне грозит немедленная отставка. Всем, кого я
мобилизовал, тоже мало не будет. Сми-рись, девочка. Я сделал невозможное,
но..."
"Проклятая ведьма опять оказалась сильнее... Прости меня, папа, зря я
тебя втянула в это дело. Если она была способна вызвать тот циклон, то уж
твои интриги ей..."
Перед защитой Танька со своим безмерно положительным мужем провела
отпуск у его родителей в Одессе, а потому выглядела как никогда эффектно.
Четырнадцать патриархов судостроения не сводили глаз с ее золотистого
загара, умело подчеркиваемого полоской белой кожи, когда она "нечаянно"
роняла указку и наклонялась в сторону актового зала, где сидели члены
Большого совета. Наши женщины только переглядывались, наблюдая утонченных
питерских аристократов, словно не замечающих, что перед ними не защита
диссертации, а продуманный и наглый стриптиз. Конечно, она подготовилась и
по существу, но никому и никогда тут не задавались вопросы так ласково, как
этой обладательнице полуобнаженного бюста и длинных загорелых ног.
Надо сказать, что в Ленинграде было в те дни более, чем прохладно, мы
все были в свитерах, а профессура, естественно, в костюмах и пуловерах, а
тут -- открытое летнее платье! Дескать, вылет задержали в Одессе, еле успела
впритык к защите, прямо с самолета, дрянь беспардонная... Вот и
проголосовали за нее четырнад-цать-ноль. Спасибо хоть официальный оппонент
сам попросил не подавать диссер-тацию как докторскую, чтобы не утонула в
бюрократии ВАКа. Мол, Татьяна Алексеевна быстренько все причешет в качестве
кандидата технических наук и через пару лет... Как ей хлопали, когда
огласили результаты тайного голосования! А "миледи" вообще распоясалась --
раскланивалась со сцены, отводя руки назад, как шансонетка, делала книксен и
вообще резвилась словно мне назло. А тут еще меня нагло дернула за рукав
торжествующая и нарядная Тамарка Сличенко:
"Я тебя предупреждала, что рано или поздно гореть тебе, Элка, синим
пламенем. Смотри, как Танечка тебя сделала! Она на белом коне, а ты в
глубокой черной жопе. А какая она сегодня красавица! Мы с этой защиты тебе
назло целый альбом пошлем Леониду Ильичу. Дошло, интриганка сраная?"
Конечно, и я не стерпела, высказав ей все, что я думаю о таком способе
защиты диссертаций и о самой триумфантке...
Пока мы с ней говорили, я снова была вся мокрая от нервного пота,
страшась, что сейчас... Уж Томка бы не постеснялась назвать меня говноедкой,
если бы хоть что краем уха слышала. Значит, "миледи" оказалась достаточно
благородной, а под-лый Феликс то ли боялся грозного полковника, то ли не
имел случая прого-вориться. Единственное светлое пятно на этом пиру победы
моих врагов...
Элла:
Следующим летом я вошла в наш вестибюль и вздрогнула -- на занавешенном
чер-ным зеркале висел большой портрет профессора Александра Дмитриевича
Анто-кольского, из динамиков неслась траурная мелодия. Никто не сдавал плащи
в гардероб, только мужчины снимали мокрые шляпы. Постепенно образовалась
толпа, и все плакали.
Плакала и я... Для меня он больше не был предателем, обеспечившим успех
Таньки вместо моего собственного. В его милой улыбке с портрета на меня
смотрело мое севастопольское детство, когда умный и ироничный дядя Саша был
со мной, деся-тилетней, на "вы"...
Гена был, конечно, рядом и трогательно меня успокаивал. Потом подошел
Валера и тихо сказал, что в селе под Николаевом, где жила девяносталетняя
мама про-фессора, ему стало плохо. В доме не было никого, кроме двух
стариков, а нес-частная долгожительница от потрясения потеряла подвижность и
дар речи, а по-тому никого не могла позвать на помощь. Соседи узнали о беде
только тогда, ког-да окна хаты изнутри облепили зеленые мухи...
Была торжественная гражданская панихида, похороны и речи. Танька не
снимала черного платка и так горько и громко плакала, что даже я не
заподозрила ее в фальши. А, может быть, она чуяла, что ее блестящей карьере
приходит конец?
На место Антакольского был назначен аскет по прозвищу "Мертвая голова"
-- за болезненный вид и бритый череп. Таньку он терпеть не мог с самого