Шломо Вульф. Убежище

я так гордилась. Даже то, что мои голубые наивные глаза темнеют до синевы,
если я злюсь.
Потом до меня дошло, что они не просто знают, что я их слышу, но
намеренно громко одобряют акцию, осущестляемую моими милыми однокурсниками.
Впро-чем, я сразу поняла, что это была согласованная и жестокая травля. И не
очень удивилась или испугалась -- я с детства наблюдала, как это делается, по
нашей коммуналке. Там периодически все ополчались против кого-то одного.
Оказалось, что план дальнейших боевых действий Софьей Казимировной был
со всеми согласован еще до нашего возвращения из Орлиного. Оставалось
выяснить, на чьей стороне Феликс и как он реагирует. "Да он только смеется,
-- сказала она. -- Ему тоже интересно, до какой степени она безнравственна и
что еще способна стерпеть в гостях. Он мне так и сказал: всегда полезно
любого испытать на вши-вость." "То есть она ему еще больше надоела, чем нам
всем?" "А ты этого разве не заметила? Он же ее стесняется. Терпит просто,
как идеальную содержанку, гото-вую на любое унижение. Он мне такое
рассказывал про их интимные отношения, просто не верится!" "А что именно?"
"Представляешь, она ему позволяла..." "Не может быть!" "Он сам ужасно
стеснялся, когда мне это рассказывал. Парню, знаете ли, все простительно, но
девушке..." "Не всякая содержанка способна позволить, чтобы..." "Вот именно!
Ее никто не воспринимает иначе, как содержанкой. И она это знает. Другая бы
от стыда удавилась, а эта смотри, чуть ли не гордится..." "Нет, ну какая же
она все-таки дрянь!" "Слушай... А она не осталась ли дома? Ты уверена, что
она ушла со всеми? У нее же вроде ухо болело, вдруг лежит себе и все
слышит?"
Казимировна впорхнула ко мне, наклонилась к самому лицу, даже ласково
попра-вила одеяло и погладила по волосам. "Представляешь? -- раздался ее
нарочно гро-мкий шепот. -- Действительно спит или притворяется, но она
там..." "Неудобно-то как!" "Плевать. Пусть знает. Да ты не беспокойся. Это
же Танька! Ей все как с гуся вода. И не такое проглотит..."
Мне стало удивительно тошно на душе. Мир словно померк. А за сценой,
вроде бы совсем не к месту, зазвучала "Кармина Бурана" Орфа, ободряя меня на
решитель-ные действия

15.

Таня:
Наутро я тихо стала собирать свой старенький чемодан, пока все еще
сладко спали дома и в саду, а розовое солнце едва осветило сизый прянный
воздух над величест-венным городом. Я бы слиняла незаметно, но Илья
Арнольдович как раз собирался на утреннюю рыбалку на Артиллерийской бухте со
своим ящичком-сидением и умопомрачительными снастями. Я споткнулась об них
на ступенях крыльца. Арно-льдыч поднял на меня мясистое мужественное лицо
под козырьком белой кепочки, расширил свои прекрасные глаза моего Феликса и
без слов сразу все понял.
"Я подвезу тебя, Таня... -- тихо сказал он. -- И помогу с билетом. Так
просто ты в сезон из Севастополя не уедешь."
Это-то я знала, но надеялась на мои тридцать рублей -- дам проводнику
сверху сво-его обратного билета без даты. С блатом я их сохраню... Бедность
-- не порок. Я согласилась. Арнольдыч бросился сначала в дом, потом в гараж,
вывел свой пикап, усадил меня и газанул. Снасти так и остались на крыльце.
Когда мы промчались мимо вокзала, я стала тревожно оглядываться. Этого
еще нехватало -- амурных приключений с несостоявшимся родственником. Он так
на меня смотрел весь этот месяц!.. Вечно подглядывал, когда я сплю или моюсь
в их летнем душе...
"Илья Арнольдович, -- начала я грозно. -- Вы куда это меня везете?.." "В
аэропорт, -- ласково и осторожно коснулся он рукой моего колена. -- Чего тебе
мучится в ду-хоте два дня?"
"Ни разу в жизни не летала, -- растерялась я. -- У меня и денег-то таких
на билет нет...Я даже не представляю, сколько стоит билет на самолет до
Ленинграда." "Как ты думаешь, повез бы я тебя, если бы не взял с собой
денег? Не бери в голову. Просто у меня блат на железной дороге слабее, чем в
Аэрофлоте. -- Он замолчал, изредка ласково улыбаясь мне в зеркале. -- Дошло,
наконец, до тебя, что мой охла-мон тебе не пара?" -- спросил он тихо. "До
меня-то дошло, а вы вот почему так считаете? Потому, что я из бедной семьи?"
"Чепуха." "Тогда потому, что я рус-ская?.." "Да мы все тут стали русскими
гораздо больше, чем евреями. Просто парень мой своей матерью капитально
испорчен и тебя не стоит. Ты, Танечка, удивительная красавица. И, к тому же,
честный нормальный человек. Зачем тебе лезть в эту грязь?" "Пусть в ней
Феликс с Эллой валяются?" "Точно. У Эллы в семье такая же ситуация. Мы с ее
папой друзья еще с фронта, потом по службе в морской пехоте. Оба пытались
наших детей воспитывать по-своему, но мало научить их самбо. Жизни их учили
мамы. И нас самих жены перевоспитали так, что страшно даже думать, какими мы
стали. Да, наши семьи уже лет пятнадцать живут хорошо. Но вот этой ценой, --
он положил руку на сердце. -- Поэтому я и сам хотел было тебе кое-что
пояснить, но ты бы решила, что я заодно с Соней, верно?" Я молча кивнула и
стала тихо плакать. Мы молчали до самого Симферополя. Тут Арнольдыч куда-то
бегал, пока я сидела в машине, вернулся, блестя глазами, с никогда не
виданным мною именным аэрофлотским билетом. Когда началась посадка, он вдруг
крепко обнял меня и поцеловал куда-то в шею за ухом, когда я резко отвернула
лицо. "Где мои хотя бы тридцать пять?.. -- глухо сказал он, сжимая мою руку.
-- Не забывай меня, Танечка. Нет на свете более одинокого и несчаст-ного
отставного полковника..."
Симферополь остался позади, плавая в своей августовской жаре. Я не
отрывала глаз от фантастического зрелища за окном, пока зелень расчерченных
украинских и белорусских полей не задернулась ослепительно белой пеленой
облаков. Эти облака потом придвинулись, посерели, почернели и исчезли над
блестящей Невой, поворачивающейся среди темнозеленых лесов.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВРОЗЬ *

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

СЕВАСТОПОЛЬ. ТЕПЛАЯ КОМПАНИЯ

1.

Феликс:
Наутро я обнаружил, что ни Тани, ни ее старенького чемодана в доме нет.
Не было, к тому же, и папы, хотя его рыбацкие снасти в беспорядке валялись
прямо на крыльце. Не было и нашей "волги".
Мысль, что папа просто увел у меня Таню не оставляла меня, да, боюсь и
маму, до тех пор пока к полудню не вернулся он сам и сказал, что отправил
Таню в Ленин-град на самолете. Я сгоряча объявил, что немедленно лечу за ней
вслед, но мама, впервые в моей жизни, совершенно спокойно сказала: "Лети,
если у тебя есть деньги."
До сих пор этого слова для меня вообще не существовало. Я всегда брал
деньги из папиного ящика, а в Ленинграде просто снимал сколько хотел со
своей сберкниж-ки, куда папа переводил мне средства на жизнь.
"Я что, исключен из семьи? -- грозно начал я. -- Что значит, "если у меня
есть деньги"? С каких это пор у нас появились личные, а не общие деньги?
Папа, мне нужна тысяча рублей, чтобы в Ленинграде уладить мои отношения с
Таней. И я эту тысячу возьму..." "Нет, сын, -- вдруг сурово сказал полковник.
-- Не возьмешь, потому, что на это я тебе денег не дам. Хватит мучить
хорошего человека. Ты ее не стоишь. Ты мог, видя, что тут творится, уехать с
ней на весь отпуск к Поли-щукам, вернуться в Ленинград, даже выгнать ради
Тани их всех -- он свирепо обвел жестом притихшую компанию -- к е... матери!
Но ты не мужчина, хоть я из тебя и сделал бойца. Ты -- сын этой заразы. А они
с Таней биологически несовместимы в одном доме. Поэтому одной из них тут
делать нечего! Она правильно сделала, что уехала. Жаль только, что я сам
слишком стар для брака с этой благородной жен-щиной! Уж я бы не позволил
поносить свою возлюбленную, наблюдая с любопыт-ством, как она сносит
унижения. Растил, растил сына -- а вырастил кусок говна..."
"Во-от как! -- поразилась мама. -- Благородной? Я для тебя уже плебейка?
Эта дрянь намеренно его в себя влюбила! Сначала этот развратник был рад, что
его пригласили "потренировать"-полапать ее на пляже. А потом я его
подловила, когда он тайком из нашей комнаты подглядывал, как она моется под
душем, а она, зная это, только получше выставлялась... Вот дрянь! Мало ей
было окрутить моего сына, заодно и мужа решила у меня отбить! Пусть только
появится снова в моем доме! Я ее отравлю, как собаку... Клянусь вам при
всех!" "Мама! -- кричал я. -- Таня понятия не имела, что ее видно из этого
окна. Что ты вечно выдумываешь?"
"Да чего это вы тут все ссоритесь? -- ликовала Элла. -- Вы радоваться
должны, что она наконец смылась! Там, где "миледи" появляется, все тут же
летит кувырком. Если бы Феликс на ней женился, этот милый дом превратился бы
в ад. Она бы соблазнила дядю Илью, тетя Софа подсыпала яд в ее любимые
голубцы, а она, догадавшись, чьих это рук дело, спалила бы нафиг весь наш
легендарный Сева-стополь! Вы что, не знаете, что началось у Богунов, когда
она всего лишь как-то переночевала у них прошлой весной? Скажи, Гена!"
"Дина тогда ее пожалела, -- весь дрожал от возбуждения мой лучший друг,
-- и при-гласила у нас обсушиться после ливня. Только и всего! Ее там
прекрасно приняли, накормили, переодели. Но она тут же влюбила в себя папу
так, что наша семья до сих пор не может придти в себя..."
"Этого я не знала... -- съежилась мама. -- Мне никто про этот случай не
рассказы-вал... Так мой идиот действительно мог с ней улететь, Господи!..
Какое счастье, что у нее хватило ума или... расчета послать его к чертям!.."
"Теперь-то ты понимаешь, Феликс, -- вступила тетя Рая, -- чего ты чудом
избежал? Нет, тут я с вами обоими согласна, Дашковские! Никаких уговоров.
Только власть употребить. Никаких бесконтрольных денег я бы Феле больше не
давала. А без денег такие дряни естественным образом перестают играть в
любовь..."

2.

Элла:
Ну, спасибо вам большое! Сподобились, наконец и меня выслушать, дорогой
со-ставитель. Вы так втюрились в вашу дурацкую "миледи", что никого вокруг
вооб-ще не замечаете. Удивляюсь, как вас терпит родная жена... Ладно, ладно!
Я просто слишком долго ждала своей очереди высказаться, а у читателей уже
возник такой образ Эллы Коганской, что я им не завидую, когда, наконец,
узнают правду... Да начинаю я, начинаю! Небось от Таньки и не такие
вступления терпели.
Как вы поняли из откровений моих бывших однокурсников, все мои надежды,
планы, вся моя жизнь тогда были разрушены наглым вторжением в них особы,
которую Феликс пытается изобразить в виде великолепной "миледи".
Хотя, если что и было в Таньке Смирновой от миледи Александра Дюма,
кроме соломенных волос и голубых глаз, так это бессовестность, носившая,
кстати, совершенно кондовый характер! Уважающий себя мужчина и месяца рядом
с ней не прожил бы -- с ее-то вечными проявлениями своего свинства! Феля
упомянул мне как-то о ее якобы дворянских корнях. А я уверена, что ни один
дворянин и близко не проскакал от ее предков -- крепостных крестьян во всех
обозримых поколеньях. Но вот кто у нее точно были в роду, так это ведьмы
северных лесов. Околдовать она могла любого! Именно таким путем она и
искалечила мою молодость, когда именно я, Элла Коганская, а отнюдь не корова
по имени Татьяна Смирнова, и была первой красавицей?
Если вы не верите, то вот вам наши фотографии того времени. Решайте
сами, кто из нас интереснее, женственнее и аристократичнее...
Итак, мы с Феликсом родились сразу после войны и росли в славном городе
Сева-стополе. Чтобы вы поняли, насколько Танька и околдованный ею друг моего
детства заврались, описывая даже саму семью Дашковских, вот вам альбом
фото-графий военных лет. Женщине, которую Танька фамильярно называет
"Кази-мировной", здесь около двадцати лет, а она уже имела два боевых ордена
и не была представлена к Герою Союза только потому, что не вписалась в
какую-то разнарядку по засилью. В батальоне морской пехоты, которым
командовал капи-тан Илья Дашковский были двое разведчиков -- парень и
девушка. Тетя Соня с моим папой, Юрой Коганским, изображали арийскую пару --
обер-лейтенант с военной переводчицей. Вот их фотография в немецкой форме,
сделанная в ок-купированной Феодосии. Девушка под Марику Рок -- бывшая
студентка иняза Сонечка, ставшая потом мамой Феликса. Она не только блестяще
владела немец-ким, но и стреляла без промаха, знала все приемы рукопашного
боя и минное дело. И перед высадкой они немцам такое устраивали, что те
приходили в себя, когда наши уже карабкались по скалам, а корабли отходили в
море. Все трое отличились повсюду, где были десантные операции.
Так что говорить без уважения о такой женщине Танька может только от
своей очень большой "аристократичности"! А уж вторить лжи и хамству о своей
маме может только "очень любящий" сын, не правда ли?.. Динамо, видите ли,
она крутила на кухне -- вот и все добрые слова проклятых любовников о Софье
Кази-мировне...
Теперь обо мне. Отвергнутая за ненадобностью и никчемностью подруга
детства писаного красавца и сексуального гиганта Феликса. И все! А то, что
мои работы побеждали на всесоюзных математических олимпиадах, что я
перворазрядница по шахматам, свела вничью с самой Ноной Гаприндашвили, это
вам всем было бы, по их мнению, не интересно... Главное, что, мол, Фелька
меня опекал. Да его до седьмого класса вообще били все, кому не лень. И не
он меня, а я его тогда опекала и отбивала.
В пионерлагере он как-то полтора часа провисел на выступе скалы над
трассой, пока мальчишки-антисемиты пытались его оттуда палками сбить... Если
бы не я, его бы вообще не было для утех этой "миледи"! Я так бежала за
вожатой, что чуть сердце не разорвалось. Я после этого два дня шагу не могла
ступить -- растянула все жилы на ногах. У меня тогда от напряжения на пять
минут в глазах потемнело, все думали, что я вообще ослепла. Потом -- на всю
жизнь головные боли. А он об этом -- ни слова! Опекал меня и все,
с-скотина...
Да. Я его всегда любила. Вот это правда. Даже не с первого класса, а
раньше, с детского садика, можете мне и не верить... Или смеяться над моими
чувствами. Я его любила потому, что красивее мальчика, а потом парня я и
вообразить себе не могла... Да, я не стала к окончанию школы кобылой, как
Танька, но уже в детстве приобрела такое женское обаяние, что меня, если
хотите знать, один великий артист сам на улице остановил, предлагал
сниматься вместе в самом знаменитом фильме того времени с настоящей синеокой
красавицей. Даже эпизод хотел спе-циально для меня придумать, вот. Никому не
предлагал, а меня заметил, даже к нам домой приходил и маму уговаривал
послать меня после школы во ВГИК, чтобы "не упустить русскую Одри", адрес
свой оставил, понятно?
Когда мы с девчонками ездили на вечера в военно-морские училища, я ни
одного танца не простояла, а курсанты -- народ переборчивый, и девчонок у них
всегда было вдвое-втрое больше, чем их самих. А я получала приглашение на
очередной танец уже на лету вальса. Как вам такая Эллочка? Похожа на
созданный до этого жалкий образ? В классе я заслуженно считалась самой
умной, к тому же. И в Корабелку я поступила совсем не по протекции, как вы
подумали, а сама! По дикому конкурсу. И Таньку тоже видела, когда она
сдавала физику и шокировала экзаменатора своим бюстом. Будь он чуть поглубже
запрятан в лифчик и блузка не такой прозрачной -- больше тройки не получила
бы, если хотите знать...
Да, папа у меня действительно уже был к моменту описанных событий
адмиралом и профессором академии, которую он с отличием окончил. Если вы
помните те времена, то поймете, как "легко" было еврею достичь таких вершин.
А каким он был командиром корабля и преподавателем в училище!
И он с детства внушил мне, что любой старинный аристократический род
начи-ался с какого-то первого поколенья, и что именно я, внучка местечковой
еврейки и дочь русского адмирала, и являюсь аристократкой второго поколения
в новой мор-ской династии Коганских. Как, скажем, потомки барона Петра
Шафирова.
Папу перевели в Ленинград, в академию, когда я была в начале десятого
класса.
А Фелька, между прочим, меня тогда в поезде до самого Джанкоя провожал,
не мог расстаться. И в Корабелку он пошел только потому, что туда пошла я. И
в ней до пятого курса дружил только со мной. Наш брак был делом решенным,
когда в колхозе его вдруг нагло и беспощадно, зная достоверно о наших
отношениях, не отбила эта стерва!..
Она бы на него и внимания не обратила, не то что приняла на роль ее
первого любовника, если бы не конфликт с Димой Водолазовым по поводу
каких-то пропитых им наших копеек, заработанных в подшефном колхозе. Феликсу
это бы-ло обиднее, чем другим? Да он вообще денег не считал!
Только потом до меня дошло, что он вдруг стал правдолюбцем только для
того, чтобы блеснуть перед Танькой, Я, конечно, знала, что он с нее вечно
глаз не сво-дит, как, надо признать, и все прочие, стоит ей появиться в
аудитории со своей вызывающей походкой.
Когда Дима спросил, кто пойдет с победителем, я не сомневалась, что
Феликс по-зовет меня, но тут Танька, сияя своими бельмами, рванула вперед,
решив в одно мгновение всю мою судьбу...
Вернулись они не скоро... И -- прежнего Феликса никто больше не видел.
Ни один человек не может поверить в катастрофу в тот же момент, как она
случи-лась. Вот и я по инерции попыталась вечером увлечь его на обычную
прогулку в наше имение.

x x x

Об этом надо сказать подробнее. Мы с ним от скуки ежедневно после
работы в поле ходили к заброшенным прудам, где среди жалких остатков
регулярного английского парка с пьедесталами давно сгинувших античных
статуй, темнели пус-тые окна развалин барского имения. Удивительный фантазер
Феликс придумал для нас с ним целый роман пушкинских времен. И я просто
заболела этим дворцом. Я видела то нашу с ним верховую прогулку, то бал со
свечами и крепостным оркестром на антресолях. И робкую барышню,
превратившуюся после венчания в юную светскую львицу, обожающую своего
красавца-мужа -- графа Феликса.
Как-то сразу исчезали облезлые колонны, едва сохранившийся паркет,
глазницы окон без рам и дикая зелень за ними, а подходили к моей руке
разодетые гости, сновали лакеи с канделябрами, звенели шпоры и шарахались
крепостные девки от грозного взгляда барыни.
И вот даже и этой жалкой в общем-то фантастики я была вдруг лишена.
Когда я вечером напомнила о себе, он виновато опустил глаза и поцеловал меня
в лоб, не обнимая. Мне это очень не понравилось. "Что случилось? --
нахмурилась я. -- Уж не увлекся ли ты "миледи", пока ходили за этой вонючей
дрянью, которую уж я-то точно и в рот не возьму? Я еще весной на прудах
заметила, кто из нас тебе больше нравится. Так ты сразу так и скажи. Только
уж больше ко мне не подходи..."
Так зародился в моих снах и мечтах образ возомнившей себя красавицей
строп-тивой горничной Таньки, посмевшей поднять свои наглые синие глаза на
барина в присутствии молодой графини, не ведавшей снисхождения. Для защиты
своей чести от такой соперницы у барыни были лестница на конюшне и кнут...

x x x

Мне долго не верилось, что произошло непоправимое. Я обожала устраивать
ему сцены, по поводу и без повода. В конце концов, я сама велела ему ко мне
не под-ходить, а потому избегала встреч, набравшись терпения до возвращения
в Ленин-град. Мне нравилось, как он переживает и подлизывается, когда просит
прощения, даже если я была сама виновата. И был при этом так мил... Что
вообще вспо-минать! Сердца не хватит...
Но моя власть над ним кончилась. С первой же лекции он демонстративно,
перед всеми, вывел Таньку под руку из аудитории. Я глазам не поверила,
бросилась сдуру к ним наперерез, а эта тварь так на меня взглянула, когда
они проходили мимо!.. Сверху вниз, как на провинившуюся рабыню, которую
снисходительная госпожа великодушно изволила простить... Только что не
отдвинула с дороги или не под-вела к зеркалу, чтобы продемонстрировать
разницу в нашей стати.
Зато Тамара Сличенко, без пяти минут Водолазова, не скрывала радости
победы.
Проходя мимо, словно не нарочно толкнула меня таким же как у Таньки
"баль-ным" плечом и сказала ехидно: "Прости, Элла. Засмотрелась на самую
красивую пару в институте. Ты что, плачешь? Неужто расстроилась? Зря.
Посмотри, как твой друг детства отлично смотрится со Смирновой..."
И это мне говорила та самая Томка, которая как-то в очереди в буфете
прошипела: "Кончай Коганская, свои еврейские привычки всюду лезть без
очереди. В своей стране будешь нагличать..." Представляете? В те годы...
Ладно, не стану я ничего об этом рассказывать. Те, кто пережил подобное
преда-тельство, и так меня поймут. А те, кого Бог миловал, просто не
поверят, что впо-лне нормальная девушка может в одночасье превратиться в
злобного маньяка. Способного на все. На все, понимаете?..
Но еще страшнее для меня было сочувствие наших. Все тут же кинулись
выражать мне солидарность, понося "миледи" последними словами!
С ней мне и так было все ясно, но он-то! За что? Неужели только за то,
что я ему не позволяла лишнего, а эта, скорее всего, отдалась в тот же
вечер?.. О, Боже... где же справедливость?
И на кого меня променяли! На дылду, которая вечно шмыгает носом и
крутит им, когда волнуется.. Как ему не противно, что она вечно не идет, а
демонстративно выступает бюстом вперед, что у нее бурчит в животе, так как
она всегда до непри-личия хочет есть? А как она набрасывается в буфете на
макароны с маслом, так как даже на сосиски у нее нет денег! А в чем она
вообще ходит! Куда он может с ней пойти, перед кем показаться? Перед ее
пьяными родственниками и друзьями с Дровяной улицы? Непьющий еврейский
мальчик? В компании с полуалкоголиком Димкой Водолазовым?
И неужели Феликса не смущал Танькин антисемитизм? Ведь только
откровенная юдофобка может дружить с Тамарой Сличенко и ее Димой.
До сих пор именно на Фелю у нас была вся надежда, если нас задевали в
трамвае или в клубе, если мы смели вести себя раскованно. И вот командир
предает свой отряд и переходит на сторону врага...

x x x

Потом я поняла, что недооценила "миледи" и что одной мне ее не
победить. Мама, видя что со мной творится, осторожно все повыспросила, гладя
меня по голове, как Феликс, что меня неизменно обижало и унижало -- я давно
не маленькая...
"Есть два пути вернуть его себе, -- сказала мама, -- завести другого, по
сравнению с которым Феликс почувствует себя ничтожеством, или сделать так,
чтобы в его глазах ничтожеством выглядела твоя соперница. Второй путь и
проще, и вернее." "Ну вот, -- тотчас обиделась я. -- Даже ты считаешь, что я
его не стою, что я не могу привлечь парня лучше Фельки..." "Я вовсе так не
считаю, но у тебя же нет такого в данный момент на примете, не так ли? И у
него нет времени особенно раз-думывать: на носу распределение, а ты теперь
ленинградка. Для его карьеры нет иного пути, кроме брака с тобой."
"Сказала тоже! А Смирнова чем хуже? Она тут родилась и всю жизнь
прожила." "Серьезно? А я из ваших разговоров поняла, что она живет в
общежитии, голодает и..." "Голодает. Но живет дома. На Дровяной улице,
представляешь?" "А где это? Я еще плоховато знаю город. Он слишком громадный
для меня." "Дровяная? Самые трущобы, достоевщина, обиталище героев Зощенко.
Там и вырастают такие... на мою голову!"
"Хорошо. Для прописки брак с ней ему годится. А кто его устроит в
приличный НИИ? Я что-то не помню, чтобы Феликс мечтал о заводе. А Юрий
Ефимович -- друг Антокольского." "Папа сказал, что будет Фельку проталкивать
в любом слу-чае, ради боевой дружбы с дядей Ильей." "Тогда есть только один
путь... У тебя нет фотографии этой Смирновой?" "Есть." "Вот эта?" "Как ты
угадала?" "Очень эффектная девушка, Элла. Очень! Гораздо опаснее, чем я
думала... И, зная Илью, я боюсь, что... у Сони будет больше проблем с ним,
чем с Феликсом, если он ее привезет в Севастополь. А какой у нее характер?"
"Ее называют "миледи", пред-ставляешь? По-моему, она способна на все..."
"Тогда на Илью надежды никакой. Она ему крутанет попкой, и... Знаешь
что, до-ченька. Напиши сама Сонечке. Пусть знает, с кем ей предстоит
породниться и прожить остаток жизни. Пиши пожестче, не миндальничай. Лучше
приври, вреда не будет."
"Приври! Мама, да если я напишу половину того, что мне известно о
"миледи"..." "Вот и напиши. А потом еще напиши. Ты же знаешь, как Соня тебя
любит. Тебе она поверит. А я свяжусь с родственниками Феликса в Ленинграде."
"Мама... -- закричала я. -- Пусть он ко мне не вернется... Пусть! Я
смирюсь... Но я не переживу, если он женится на "миледи"! Я покончу с
собой... Или убью ее и пойду под расстрел!" "Эллочка!" "Подожди, мама. Ты
сказала, что поговоришь с его родственниками. Поговори. Пусть ему найдут
другую. Пусть не меня, но -- другую. Дину Богун, например. Да кого угодно,
кроме Таньки! Хоть такую же про-ститутку, но не ее... Я ее ненавижу так,
что..." "Элла! У тебя стали такие глаза...Как ты можешь? Опомнись..." "Мама.
Это очень серьезно. Я в каждом сне вижу, как я с ней расправляюсь. Я такое
вижу, что ни одной Салтычихе..." "Элла, тебе нужен врач!" "Мне нужно, чтобы
Феликс с ней расстался. Иначе -- я не знаю, что сотворю. Я как-то кралась за
ней и остановилась в толпе у кромки перрона в метро. Одно движение, как меня
учил папа, и она бы слетела под поезд вниз го-ловой, а я бы внешне и не
шевельнулась. И знаешь, что меня остановило?" "Ты пожалела Феликса?" "Еще
чего! Я не столкнула ее только потому, что она могла умереть мгновенно!.."

x x x

И я стала писать длинные обстоятельные письма его маме, описывая чуть
ли не каждый день Феликса с этой... Сначала тетя Соня отвечала мне
достаточно сдер-жанно и сухо. Мол, надо бороться за свое счастье чистыми