Страница:
на меня, то на Ольгу: "Надо же!.."
Феликс:
Мы, как обычно, ужинали всей семьей под бесконечные выразительные
монологи Семена Борисовича, которые неизменно интересовали мою жену и тещу
Эсфирь Вадимовну, а у меня вызывали прямо зубную боль. Я как-то пытался
включаться в этот разговор, даже полемизировать, но потом понял, что это не
разговор, а при-говор. Дураку и говнюку за предательство. Только и всего. За
Ленинград, за довольно рутинную и скучную, давно не инженерную, а
административную работу в НИИ, за право жить в своем кругу, за счастье для
моей мамы вместо моего собственного.
Единственной отдушиной в этом кисло-сладком мире были мои бесконечные
странные сны о Тане. Я жил как бы всегда рядом с ней. Катался на коньках,
купался в аккуратно вырезанной в морском льду полынье, а потом испытывал
непонятный животный страх в каком-то казенном доме, настолько закрытом, что
и во сне я так и не понял, где это и что именно случилось, но понимал, что
это как-то связано со мной. Утешало меня только то, что Таня в моих видениях
неизменно была одна. Иногда с какими-то блеклыми личностями, которые никак
не могли привлечь ее королевского внимания.
И вот сегодня мне вдруг приснился очень красивый сон с какими-то
неземными красками. Я видел из окна сквозь цветущую сирень стоящий на якоре
бот на такой блестящей голубой морской глади в тени черных отвесных скал,
что Севастополь по сравнению с этим великолепием -- жалкая копия. Белый
корпус и голубая рубка отражаются в зеркальной воде. На борту золотом
сверкает "Таня". И сама моя красавица взбирается по трапику на корме, блестя
на солнце белой мокрой кожей и приводя меня в трепет своими неповторимыми
формами. Я просыпаюсь весь в испарине, чувствуя, что дальше мне этот сон
очень не понравится, и тут же про-валиваюсь в это продолжение.
Уже ясно, что она не одна, а вдвоем с тем самым насильником, но теперь
это привлекательный мощный парень с аккуратной черной повязкой через глаз.
Он садится рядом и обнимает ее. На сей раз моя любимая совсем не против. С
улыбкой стягивает свою тряпочку и покорно валится на подушку из водорослей,
а я снова просыпаюсь и вижу сидящую на постели бедную Дину.
"Снова "миледи" приснилась, -- плачет она. -- Господи, неужели этот мой
кошмар никогда не кончится?.."
Я задыхаюсь и не решаюсь произнести ни слова. Не просто приснилась,
думаю я с тоской. Все...
"Нет-нет, ничего не надо мне рассказывать... -- беспомощно шепчет Дина.
-- И каяться, и врать не надо, Фелик... Я врач, я этими психозами как раз
занимаюсь. Если тебе угодно, я веду себя непрофессионально. Мне бы следовало
как раз расспросить тебя. Да и ее, кстати! Взять даже туда для этого
командировку. И сделать на вашем случае диссертацию! Но как вынести эту твою
еженощную мне измену... Я слишком тебя люблю... Скажи только одно: ты так
расстроен потому, что она тебе в сегодняшнем сне изменила, наконец? Ты так
плакал..." "Боюсь, что да..." "Слава Богу! В этом мое единственное спасение.
Я не перенесу, если мне придется за тебя бороться наяву, учти это. У меня с
детства слабое сердце."
Таня:
Мне уже давно предлагали нечто вроде общежития -- съемную на троих
одно-комнатную квартирку в Моргородке, за счет завкома, но я все цеплялась
за мой Мыс Бурный, где жила как дома. В среду я все подписала и впервые в
жизни поселилась в настоящей квартире -- с ванной и электроплитой. Девочки
были незнакомые, мои ровесницы, довольно милые и тактичные, обе москвички,
Вера и Варя, как нарочно, чтобы мне вечно их путать. Попали по
распределению, как и я, но на завод.
Начиналась новая жизнь в старом убежище.
Впрочем, она скорее продолжалась. Коля позвонил мне на работу в пятницу
после обеда и пригласил на бот -- поехать на острова. Я тут же созвонилась с
новыми сожительницами, пригласила Марика и Валю, наших единственных
холостяков, и стала морально готовиться к возможным осложнениям с такой
грозной Ольгой.
Но ничего страшного не произошло. Супруги не отлипали друг от друга в
ходовой рубке, пока мы травили анекдоты и хохотали на корме так и не
ставшего моим бота по имени "Таня".
Капитан высадил нас на острове Рейнеке, обещал забрать послезавтра
вечером, газанул в чистое июльское небо и тут же свернул за мыс, оставив нас
с палатками на изумрудном лугу у самого пролива между островами. Как только
мы разбили палатки, парни отправились в крохотный поселок за какими-то
забытыми продук-тами. Мы же начали готовить ужин на костре. С острой
приправой в виде голода на чистом воздухе это было божественно. Во всяком
случае, мужчины нас стара-тельно хвалили.
Как всегда здесь, на широте Сухуми, ночь настала почти мгновенно -- вот
кто-то повернул реостат и нет закатного солнца, только звезды над головой. Я
поймала одного из таинственных светлячков -- обычный черный жучок с
пульсирующим полосатым брюшком. Как только я раскрыла ладонь, он едва слышно
затрещал крылышками и полетел зигзагом. Иакими же светящимися трассами было
прони-зан весь воздух над лесом. Я рискнула поплыть с маской, изумляясь моим
ярко светящимся под водой рукам. Все, что шевелилось, немедленно начинало
излучать фосфорический зеленоватый свет.
А утро оказалось ясным, с просторным розовым торжественным рассветным
небом над островом напротив и с отражением его леса в зеркале пролива.
Мальчи-ки уже собрали нам каждой по букету цветов. Пахло кофе, из
умывальника лилась родниковая вода.
Естественно, сразу после завтрака все бросились купаться. Мои москвички
вооб-ще впервые видели море и удивлялись каждой мелочи. Я восхищала их моим
нырянием с маской и трубкой. Впрочем, такого моря и я сроду не видела, во
всяком случае, что касается подводного мира. В Крыму я пристрастилась к
подводному туризму, но там был просто очень милый голубой с синим пейзаж
ниже поверхности воды. А тут -- просто калейдоскоп подводных цветов -- от ярко
желтого до ядовито-малинового, оранжевого и пурпурного. Там была морская
трава, а тут -- подводные леса. Я вылезла только когда окончательно
закоченела. А девочки просто без конца окунались, заходя по пояс и
возвращались на берег. Субтропическое солнце тут же сожгло их белые лица и
плечи. Бледные северянки за одно утро стали ясноглазыми и яркогубыми.
Стояла влажная душистая тишина, нарушаемая только чивиканием птиц и
дальней воркотней прибоя по ту сторону мыса. В проливе же, у наших палаток
вода тихо плескалась, как в каком-нибудь Серебряном Бору в центре Москвы или
у нас на Озерках.
Декорацией к следующей сцене был берег открытого моря, который состоял
из похожих на крепостные башни скал, то черных с фиолетовым отливом, то
крас-ных. Они были словно одеты в белые кружевные воротнички прибоя за
ослепи-тельно синей бескрайней мантией -- до самого проведенного по нитке
горизонта, иссиня-черного в лучах солнца. Слева за мысом простирался
архипелаг -- от кудрявых темнозеленых лесов на склонах ближайшего острова до
розовато-голу-бых дальних берегов.
После обеда я решила поробинзонить, чем я увлеклась, к раздражению
вечно терявшего меня Феликса, в Крыму. Поднявшись по тропинке, я оказались
на поросшем сочной травой и цветами лугу, который кончался обрывом к
необитаем-ому берегу. Относительно спокойное море кипело здесь прибоем,
который то обнажал, то поглощал в белой пене блестящие черные валуны,
похожие на доисто-рических животных.
Не считая его импульсивного рокота, здесь тоже была звенящая ветром
тишина. Горячий душистый воздух над изумрудной травой пересекали во всех
направ-лениях словно выполненные из синего бархата мохнатые бабочки-махаоны
раз-мером с ласточек.
Вся эта торжественная красота неизмеримо превосходила все, что я
когда-либо ожидала в мечтах от своего убежища.
Это было совершенно не похоже на Крым, но ничуть не хуже!
Я увидела внизу лагуну, заслоненную от меня красной с белыми прожилками
ска-лой. К ней вела едва заметная белая тропка. Цепляясь за отвесные скалы,
я спустилась по ней к крохотному пляжику у самой стены обрыва. Тут я
разделась, опустилась по пояс на гладкое каменное сидение в горячей воде,
защищенной валунами от бушующего в каких-то десяти метрах прибоя.
Уровень воды в лагуне меняется в зависимости от высоты внешних волн --
меня то приподнимает в моем кресле, окутывая по шею, то оставляет мокрую под
солнцем на обнажившемся камне. Иногда снаружи с шипением летят тучей
холодные брыз-ги, заставляя меня ежиться и взвизгивать.
Когда сидеть надоело, я надела ласты и маску -- весь мой наряд -- и
полетела в прозрачной как воздух воде. Мне часто снилось, что я летаю, но не
над таким пейзажем. Такое и присниться не могло: желто-красное и
яркобордовое пламя водорослей, синеватые морские ежи и разноцветные звезды в
голубых столбах солнечного подводного света. Вокруг величественно колыхались
космы белой седой травы, среди которой шевелились коричневые тени огромных
подводных листьев.
Лагуна оказалась очень глубокой. Где-то внизу угадывались синие
очертания камней. Насколько они далеко, можно было судить по крошечным
куполам медуз над ними на фоне таких же полуметрового диаметра мерцающих
бахромой голу-бых безобидных тварей, которых я безнаказано отодвигала с
дороги руками. Я нырнула поглубже, но дно так и не приблизилось -- тут метров
десять! Зато я уви-дела себя всю в зеркале поверхности, перевернувшись на
спину.
Интересно, кажусь я морским тварям чудовищем, как мне акулы и
осьминоги, или красавицей -- гибким белым грациозным зверем, как нам
дельфины?.. Снова меня начала бить дрожь. Пришлось вернуться к своему
"креслу", но и там я не смогла согреться -- перекупалась.
Я легла на горячую мягкую подушку водорослей на берегу, вытянула над
лицом к слепящему солнцу растопыренные пальцы, принимая золотистый сухой
душ. И тут меня обжожгло изнутри воспоминание: ведь сегодня ночью в моей
палатке мне приснился Феликс. Врачи запретили мне о нем думать, если я хочу
сохранить разум, а ему, как видно, нет. Взял и приснился. Странный такой
сон. Я приглашаю его на белый танец, а он смотрит на меня с ужасом. Тогда и
я скосила глаза в зеркало и похолодела -- я была там черная, негритянка...
Только я собралась отпугнуть чем-нибудь хорошим крамольное
воспоминание, как услышала шум камнепада. Я вздрогнула и кинулась к своему
купальнику, косясь на тропинку. Точно, кого-то несет сюда. Двое мужчин. Они
меня давно видят, но тут остановились, тактично отвернулись, видя, что я
лихорадочно одеваюсь. "Уже можно?" -- раздался знакомый голос. "Можно", -- не
оборачиваясь отвечаю я, на-деясь, что пройдут мимо, но они не спешат --
остановились за моей спиной и шеп-чутся.
"Ну, что вам надо?" -- решилась я спросить. "Природа не создала трех
Венер, -- звучит все тот же знакомый, но не Марка и не Вали голос. -- Если
одна из них стоит себе в Лувре, то вторая здесь. И звать ее Татьяна
Смирнова." "Ты прав, Гена, -- отвечает такой же знакомый второй голос. -- Не
узнать совершенство форм этой изумительной спины, увиденной хоть раз, может
только ослепший. Причем Венере Милосской до Тани далеко. Ты здесь откуда,
Тайка?"
Господи... Так называл меня только Феликс. Но это не его голос! Я
вскакиваю и тотчас бросаюсь в объятья Гены и Валеры, друзей Феликса, тех
самых, что травили меня вместе с его мамулей в Севастополе, а до и после
того были просто милыми однокурсниками-ленинградцами. До боли знакомые
холеные белые рыхлые лица! "Гена, Гена, -- смеется Валера, видя что его друг
не отпускает моей талии. -- Прежде чем обнимать красивую девушку в таком
легкомысленном наряде после долгой разлуки, следует выяснить нет ли за
скалой законного ревнивца, способ-ного проткнуть тебя острогой." "Ой, мам! --
непритворно пугается Гена. -- Таня, ты ведь нас ему не выдашь?" "Не выдам. Я
свободна и вам ужасно рада. Просто не могу выразить как!.. Это кажется мне
продолжением сегодняшнего сна." "А началом сна что казалось?" "Феликс, --
неожиданно выдаю я бушующие чувства. И меня тут же начинает колотить дрожь.
-- Он мне сегодня снился..."
Они помрачнели. "Он был похож на мокрую курицу во дворце
бракосочетаний, а невесту выносил почти брезгливо, -- произнес
профессиональный лицемер Валера. А Гена так же фальшиво добавил: -- Конечно,
ты ему подошла бы больше в этой роли." "Эллочка Коганская, конечно?" --
спросила я, криво улыбаясь. "Если бы! Совершенно со стороны. Ты ее не
знаешь." "Красивая?" "Это на чей вкус." "Из наших?" "Мединститут." "Веселая?
Остроумная?" "Н-не думаю... Впрочем, гово-рят, в своем деле дока.
Аспирантка," -- нехотя заканчивает Гена, отводя в сторону свои лживые глаза.
А Валера словно с осуждением добавляет: "Академически умна. Натаскана в
области музыки и театра. Дитя нашего великого города. И мама у нее скрипач.
Первая скрипка какого-то театра, кажется." "Толстая, рыхлая? -- почему-то
лихорадочно расспрашиваю я, надеясь услышать хоть что-то негатив-ное о моей
счастливой сопернице. -- У нее белое лицо и черные кудряшки?.." "Нет-нет, ты
имеешь в виду совсем не ту. Светлая шатенка с большими карими глазами.
Довольно привлекательная фигура. Не твоя, конечно, это совершенно
неповтори-мо, но вполне терпимые формы." "Феликс ее по крайней мере
уважает?.." "Боюсь, Таня, что он относится к ней все лучше. Тем более, что
она ждет ребенка..."
Звон, нараставший в ушах, как зловещий признак моего приступа, стал
стихать. Ладно, если он счастлив, а ты его любишь, сказала мне моя совесть,
то чего тебе еще надо? "Бог с ними, пусть благоденствуют, -- рассмеялась я. --
Вы-то тут откуда? Не приехали же специально, чтобы меня развлекать этими
подробностями!" "Мы тут в командировке от нашего НИИ... Выходной коллеги
посоветовали провести на островах."
Они стали делиться впечатлениями о поездке, о Владивостоке, о нашем
заводе. Вспомнили альма-матер и колхоз. Обычный треп бывших однокурсников. Я
смеялась их шуткам, кивала, благосклонно принимала комплименты, вела себя
вполне адекватно ситуации.
Итак... Ты переоценила свою особу, -- трещал мне между тем внутренний
голос. Февральское письмо было не криком отчаяния, а данью вежливости,
прощальной милостынью. А ты-то, дура и психопатка, чуть с ума не сошла от
жалости к бедному слабому Феликсу и к себе. А письмо-то просто какая-то
плата за все, что между нами было.
"Хорошо, но ты-то тут откуда? -- спохватился Валера. -- Тоже в
командировке?" Врет, сразу поняла я. Все-то он знает. Придуривается. А раз
так, ухватилась я за спасительную мысль, то и все остальное -- вранье. И
аспирантка, и красавица... И он ее любит... Впрочем, мне-то что? Я свой
вектор поменяла. И с тех пор никаких приступов, верно?
Я кратко рассказала о себе. Они ахали, кивали, фальшиво пучили свои
глаза. "Нравится?" -- спросил Гена. "А разве тут может не понравиться?" "Да,
красиво", --
не скрывая равнодушия отозвался он, странно посмотрев на меня.
"Купались уже?" "Что ты! Зашли по колено. Вода у вас ледяная." "А не хотите
искупаться в лагуне? Тут вода теплее." "В другой раз." А Валера добавил: "В
лагуне? Что ты! Все знают, что именно в таких теплых лагунах и водятся
разные ваши спруты. Нет, мне еще жизнь не надоела."
Вот кто им уже точно надоел, так это я. Но они этого сами не скажут.
Ведь такие элегантные, вежливые, утонченные, сдержанные, рассудительные,
такие привыч-ные!.. И мне неудобно было прервать беседу. Но тут, к общему
облегчению, с обрыва донесся голос Вали: "Ого-го! Таня! Ты живая? Не
утонула? Мы тебя всюду ищем! Поднимайся скорее, обед стынет. Кто это там с
тобой? А то я всех наших позову!" "Это мои ленинградские друзья!" "Так веди
их в наш лагерь. Покормим." "Пошли, мальчики?" "В другой раз, -- повторил
Гена, неприятно щурясь от блеска моря. -- Рады были тебя повидать, Танечка."
"Удачи тебе, -- добавил Валера. -- Как говорится, ни пуха ни пера в твоем
далеке." "И вам тем же концом по тому же месту, -- почему-то вдруг
разозлилась я. -- Спасибо, развлекли вы меня!" -- пошли мы в разные стороны.
"...а у самой видел, как глаза горят? -- услышала я своим собачьим
слухом фразу Гены, когда они стали удаляться. -- Какая все-таки женщина, а?"
"Да, Фелю можно понять. Но я бы с такой связываться не решился. Волчица
синеглазая. Загрызет в случае чего, не задумываясь..."
Ночная сцена в декорациях наших дальневосточных субтропиков.
Как хорошо поется у костра! Никто этого не знает, кроме племени диких
туристов. Сидишь себе на теплом бревне, глядя на лунную дорожку и
выкладываешься как умеешь. Все равно тут любой голос -- лучше всех. Грустная
песня про то, как мне мама, как мне мама целоваться не велит, звучит
каким-то гимном в пронизанной запахами моря и цветов тишине. Мелодия так
гремела, раскачивалась и парила, что у меня мурашки по спине бежали. Потом
мы с девочками старательно и пре-дельно жалобно пищали, что любовь кольцо, а
у кольца начала нет и нет конца.
Увы, параллельно этой пасторали во мне, между тем, кричало совсем
другое.
Итак, все приняли как должное мой разрыв с Феликсом и его женитьбу
пусть не на Элле, но все-таки на другой. Облегченно одобряют его выбор не в
мою пользу. Держатся своего круга, не допуская ни одного исключения. Конечно
же, они и сейчас дружат с... семьей моего Феликса. Без меня в ней... Все
остальное -- традиционное лицемерие. И я хороша! Кто меня вообще просил
говорить про сон и тем более вести все эти обнажающие вопросы?
"Таня, -- тормошила меня захмелевшая и за один день загоревшая Варя. --
Прочь грусть! Если не хочешь больше петь, надо пить, пока снова петь не
захочется." "Я схожу за водой, -- поднялась я, хватая ведро. -- Я сегодня еще
не носила." "Куда ты ночью? -- лениво возразил Марк со своей подушки в виде
обнаженных ляшек соб-лазнительной Веры, на которых он как-то ненавязчиво и
уютно устроился к обоюдному согласию. -- Я завтра сам принесу."
Позади попискивал наш приемник. Лунный свет отбрасывал на узкую
тропинку черные тени. Родник журчал уже совсем близко, когда я подняла глаза
и увидела словно вырезанный на фоне светлого лунного неба из черного картона
темный силуэт человека, сидящего на скале. Я набрала воду, двинулась было в
обратный путь по кромке прибоя, утопая в мягких водорослях, когда сзади
раздался шорох. Я вздрогнула и оглянулась. Страх тотчас пронизал меня сверху
и застрял под ослабевшими коленками -- человек вдруг показался мне раза в
полтора больше нормального. Даже в бреду у меня не было таких видений. Во
рту его, о, Боже! сверкнул красный огонь... Я решила, что это все мне снится
-- ущипнула себя за руку. Нет, так и сидит совершенно неподвижно. И огонь то
ярче, то тускнее. Я попыталась позвать наших на помощь, но изо рта вырвался
какой-то щенячий визг. Человек на скале вздрогнул, соскочил и пошел ко мне.
Только теперь я поняла, что исполинский рост -- просто игра света. Он просто
сидел ближе, чем я предполагала. А красный огонь во рту -- банальная
сигарета...
"Кто здесь? -- раздался удивительно знакомый своей необычной густотой
бас. -- А ну, кончай придуриваться, в морду дам. Не прячься, я тебя уже вижу.
Что?! Иди ты! Таня... А я-то думаю, чьи это глаза во тьме светятся... Ты-то
тут откуда, поросенок?"
Вот сволочи эти мои дневные собеседники! Не сказать, что с ними любимец
всей нашей группы Леша Горобец, единственный человек, которого одинаково
уважали и верные, и неверные. Он схватил меня и подбросил как ребенка,
поймав огром-ными красными ручищами: "А я тебя три дня искал через
горсправку, -- грохотал его бас. -- Пошел по одному адресу, а там на меня
какой-то криминал вызверился. Я уж решил, что ты вернулась в Ленинград."
"Мне, Леш, дали место в общежитии. Мы тут с ребятами с нашего завода в
походе." "В твое ЦКБ меня, представляешь, не пустили. Сначала вроде их моя
форма секретности устроила, но когда узнали, что я именно к тебе, то тут же
куда-то позвонили и отказали. Что ты там такое страшное для врагов мира и
социализма разрабатываешь, поросеночек? Как твои шкуры?" "Шкуры?.." Мои
мысли были так заняты новостями о Феликсе, что я тут же подумала, что он
шкурами называет... Нет, кто угодно, но не тактичный Лешка! "Как какие
шкуры? -- удивился он. -- А твоя курсовая работа по гидродинамике, что попала
к самому Антокольскому! Китовая кожа для подводных лодок с подсосом
пограничного слоя?" "А, гидродинамика!.. Я тут другое, представляешь,
изобрела. Тоже для подводных лодок, но я даже тебе ничего не скажу. Меня тут
как-то так пуганули, правда по другому случаю!.." "Иди ты! Я всегда говорил,
что Смирнова -- голова!" "Ты не хочешь к нашему костру, Леш?" "И пожрать
дадите? А то я голодный..." "Пошли. Бери мое ведро. Фу, как ты меня напугал,
пор-р-осенок!"
Через минуту он выскребывал из котелка остатки каши и обстоятельно
отвечал на мои вопросы о ребятах, с которыми мои дневные собеседники не
общались. Нако-нец, я решилась спросить его и о Феликсе. "А что этому
поросенку сделается, вы-тер он платком губы. -- Чуть ли не правая рука у
Антокольского. Женился, переб-рался к жене. Ты ведь знаешь?" "А ты знаешь,
что я тут чуть не сошла с ума и не умерла от горя?.." "Знаю. От него, а он
не знаю откуда. Так ведь и он тебя больше всех любит, поросенок." "Ну да! А
жену? Как ее, кстати, зовут-то?" "Так это Дина Богун. Ты ее вроде бы тоже
знаешь. Вечеринку у Генки помнишь? Ты с ней в шахматы играла, а потом вы
ушли вместе." "Дина? Сестра Гены! А он мне сегодня ни слова об этом..." "Так
это ж такой народ!.."
Так во-от это кто! Это серьезно. Это не жена-не-стена, такую не
отодвинешь... Да, очень даже умная и обаятельная девуля, брови такие
красивые, породистое тонкое лицо, глаза одалиски, кулинар знатный, все ее
торт хвалили. На ней было светло-серое платье с короткими рукавами. Мы все
белые, а она смуглая, сразу видно, что нерусская какая-то. До чего была,
правда, милая девчонка с виноватой какой-то улыбкой. Ничего не пила,
молчала, краснела до слез, когда танцевала. Куда мне до нее! Сплошное
благородство в голосе и манерах. Вот это соперница, не Эллочка!
Да, теперь я все вспомнила. Мы с ней действительно ушли вместе, так как
Феликс опекал перепившего Гену. А тут как раз началась дикая буря с холодным
ливнем, от которого наши плащи пропускали воду как решето. Она настояла,
чтобы я зашла к ним переодеться и просушиться. Квартира -- роскошь, после
нашей-то с мамой четырнадцатиметровой комнаты на первом этаже с окнами на
помойку во дворе-колодце. Не говоря уж о пяти соседских семьях, совершенно
озверевших после десятилетий вынужденного общения на одной девятиметровой
кухне. И это все я хотела дать аристократу-Феликсу? Не Динину сдержанную,
элегантную, просто скользящую по комнатам маму, а мою истеричную затурканную
несчас-тную мамулю в свекрови.
"Ну чего нос-то повесила, поросенок? -- загремел Леша, обнимая меня за
плечи и прижимая мою голову к своей широкой груди. -- Все проходит. Ты в
таком рай-ском краю поселилась. Радуйся жизни!" Он все гладил и гладил меня
по голове огромной ласковой лапой. Он растерялся от моих рыданий, этот
белобрысый мощный добрый Леша, пока перед моими глазами мелькали видения
прошлого года.
--
"Да чтоб я вашу соль больше в руки взял!... Чтоб вам, мадам, подавиться
вашей солью, чтоб она вам на том свете на засолку пошла!" "Стыдно вам,
Савелий Кузьмич..." "Мне стыдно? Я сорок лет в этой квартире, а вот где вы,
мадам, отсиживались, пока я тонул в окопной грязи, а моя семья в блокаду
котлеты из трупов ела?.."
--
"Диночка, белье для Танечки возьми в моем серванте. Вы нас простите,
Таня, у нас так неубрано... Сами понимаете, у меня совершенно нет времени
после репетиции. Вы чай с каким вареньем любите?" "С любым." "Так не бывает.
Я вам для профи-лактики от простуды положу малиновое, хорошо?" "Я пойду
наверное. А то мама беспокоится." "А вы ей позвоните, что вы у нас." "Так
телефон нам отрезали в прошлом месяце." "Отрезали? Кто может отрезать
частный телефон?" "Милиция. Мой сосед как-то с него вызвал одновременно и
их, и пожарную, и скорую..." "Какой ужас!.. Что же с ним стряслось?" "Ничего
с ним не случилось. Для смеха, я думаю, как они друг с другом разбираться
будут." "Какая глупость! Словно им делать нечего... А вас я просто не имею
права отпустить, Танечка. Да и мосты уже развели. О, вот и Семен Борисович.
Сеня, это Танечка, Диночки подруга."
"Не стесняйся, Таня, у нас вечно кто-то ночует. Папа -- известный
адвокат, кого только не приглашает. Его клиентам иногородним иногда просто
некуда больше идти."
--
"Я вам советую с утра принять душ, Танечка. Или вы привыкли ванну?"
"Спасибо. Я просто умываюсь по утрам над раковиной." "Но это же хуже, чем
общая процедура!" "У нас нет ванны или душа. По субботам я хожу в баню. Вот
и все..." "О, тысяча извинений! Я просто не подумала... Да, сколько еще
людей у нас живут без элементарных удобств... А ведь такое строительство!"
--
"Танька, ты куда, идиотка опять девала мои бигуди?" "Да я и не трогала,
мама. Я же ими не пользуюсь..." "Не пользуюсь! Вечно перекладывает куда-то
мои вещи... И где это тебя черти носят по ночам?" "Я была на вечеринке, а
потом дождь. Я ночевала у подруги." "Не ври. Я всех подруг из автомата
обзвонила." "Эту ты не знаешь." "Не знаю. Потому, что это никакая не
подруга. Вырастила потаскуху!.."
--
"Что тут у вас еще?" "Ужас, Танечка! Пока тебя вчера не было, Савелий
Кузьмич сварил кота Маргариты Леопольдовны..." "Сварил?.. Персика?!" "Вот
именно! Прямо в этой своей знаменитой фронтовой кастрюле. У него собрались
Феликс:
Мы, как обычно, ужинали всей семьей под бесконечные выразительные
монологи Семена Борисовича, которые неизменно интересовали мою жену и тещу
Эсфирь Вадимовну, а у меня вызывали прямо зубную боль. Я как-то пытался
включаться в этот разговор, даже полемизировать, но потом понял, что это не
разговор, а при-говор. Дураку и говнюку за предательство. Только и всего. За
Ленинград, за довольно рутинную и скучную, давно не инженерную, а
административную работу в НИИ, за право жить в своем кругу, за счастье для
моей мамы вместо моего собственного.
Единственной отдушиной в этом кисло-сладком мире были мои бесконечные
странные сны о Тане. Я жил как бы всегда рядом с ней. Катался на коньках,
купался в аккуратно вырезанной в морском льду полынье, а потом испытывал
непонятный животный страх в каком-то казенном доме, настолько закрытом, что
и во сне я так и не понял, где это и что именно случилось, но понимал, что
это как-то связано со мной. Утешало меня только то, что Таня в моих видениях
неизменно была одна. Иногда с какими-то блеклыми личностями, которые никак
не могли привлечь ее королевского внимания.
И вот сегодня мне вдруг приснился очень красивый сон с какими-то
неземными красками. Я видел из окна сквозь цветущую сирень стоящий на якоре
бот на такой блестящей голубой морской глади в тени черных отвесных скал,
что Севастополь по сравнению с этим великолепием -- жалкая копия. Белый
корпус и голубая рубка отражаются в зеркальной воде. На борту золотом
сверкает "Таня". И сама моя красавица взбирается по трапику на корме, блестя
на солнце белой мокрой кожей и приводя меня в трепет своими неповторимыми
формами. Я просыпаюсь весь в испарине, чувствуя, что дальше мне этот сон
очень не понравится, и тут же про-валиваюсь в это продолжение.
Уже ясно, что она не одна, а вдвоем с тем самым насильником, но теперь
это привлекательный мощный парень с аккуратной черной повязкой через глаз.
Он садится рядом и обнимает ее. На сей раз моя любимая совсем не против. С
улыбкой стягивает свою тряпочку и покорно валится на подушку из водорослей,
а я снова просыпаюсь и вижу сидящую на постели бедную Дину.
"Снова "миледи" приснилась, -- плачет она. -- Господи, неужели этот мой
кошмар никогда не кончится?.."
Я задыхаюсь и не решаюсь произнести ни слова. Не просто приснилась,
думаю я с тоской. Все...
"Нет-нет, ничего не надо мне рассказывать... -- беспомощно шепчет Дина.
-- И каяться, и врать не надо, Фелик... Я врач, я этими психозами как раз
занимаюсь. Если тебе угодно, я веду себя непрофессионально. Мне бы следовало
как раз расспросить тебя. Да и ее, кстати! Взять даже туда для этого
командировку. И сделать на вашем случае диссертацию! Но как вынести эту твою
еженощную мне измену... Я слишком тебя люблю... Скажи только одно: ты так
расстроен потому, что она тебе в сегодняшнем сне изменила, наконец? Ты так
плакал..." "Боюсь, что да..." "Слава Богу! В этом мое единственное спасение.
Я не перенесу, если мне придется за тебя бороться наяву, учти это. У меня с
детства слабое сердце."
Таня:
Мне уже давно предлагали нечто вроде общежития -- съемную на троих
одно-комнатную квартирку в Моргородке, за счет завкома, но я все цеплялась
за мой Мыс Бурный, где жила как дома. В среду я все подписала и впервые в
жизни поселилась в настоящей квартире -- с ванной и электроплитой. Девочки
были незнакомые, мои ровесницы, довольно милые и тактичные, обе москвички,
Вера и Варя, как нарочно, чтобы мне вечно их путать. Попали по
распределению, как и я, но на завод.
Начиналась новая жизнь в старом убежище.
Впрочем, она скорее продолжалась. Коля позвонил мне на работу в пятницу
после обеда и пригласил на бот -- поехать на острова. Я тут же созвонилась с
новыми сожительницами, пригласила Марика и Валю, наших единственных
холостяков, и стала морально готовиться к возможным осложнениям с такой
грозной Ольгой.
Но ничего страшного не произошло. Супруги не отлипали друг от друга в
ходовой рубке, пока мы травили анекдоты и хохотали на корме так и не
ставшего моим бота по имени "Таня".
Капитан высадил нас на острове Рейнеке, обещал забрать послезавтра
вечером, газанул в чистое июльское небо и тут же свернул за мыс, оставив нас
с палатками на изумрудном лугу у самого пролива между островами. Как только
мы разбили палатки, парни отправились в крохотный поселок за какими-то
забытыми продук-тами. Мы же начали готовить ужин на костре. С острой
приправой в виде голода на чистом воздухе это было божественно. Во всяком
случае, мужчины нас стара-тельно хвалили.
Как всегда здесь, на широте Сухуми, ночь настала почти мгновенно -- вот
кто-то повернул реостат и нет закатного солнца, только звезды над головой. Я
поймала одного из таинственных светлячков -- обычный черный жучок с
пульсирующим полосатым брюшком. Как только я раскрыла ладонь, он едва слышно
затрещал крылышками и полетел зигзагом. Иакими же светящимися трассами было
прони-зан весь воздух над лесом. Я рискнула поплыть с маской, изумляясь моим
ярко светящимся под водой рукам. Все, что шевелилось, немедленно начинало
излучать фосфорический зеленоватый свет.
А утро оказалось ясным, с просторным розовым торжественным рассветным
небом над островом напротив и с отражением его леса в зеркале пролива.
Мальчи-ки уже собрали нам каждой по букету цветов. Пахло кофе, из
умывальника лилась родниковая вода.
Естественно, сразу после завтрака все бросились купаться. Мои москвички
вооб-ще впервые видели море и удивлялись каждой мелочи. Я восхищала их моим
нырянием с маской и трубкой. Впрочем, такого моря и я сроду не видела, во
всяком случае, что касается подводного мира. В Крыму я пристрастилась к
подводному туризму, но там был просто очень милый голубой с синим пейзаж
ниже поверхности воды. А тут -- просто калейдоскоп подводных цветов -- от ярко
желтого до ядовито-малинового, оранжевого и пурпурного. Там была морская
трава, а тут -- подводные леса. Я вылезла только когда окончательно
закоченела. А девочки просто без конца окунались, заходя по пояс и
возвращались на берег. Субтропическое солнце тут же сожгло их белые лица и
плечи. Бледные северянки за одно утро стали ясноглазыми и яркогубыми.
Стояла влажная душистая тишина, нарушаемая только чивиканием птиц и
дальней воркотней прибоя по ту сторону мыса. В проливе же, у наших палаток
вода тихо плескалась, как в каком-нибудь Серебряном Бору в центре Москвы или
у нас на Озерках.
Декорацией к следующей сцене был берег открытого моря, который состоял
из похожих на крепостные башни скал, то черных с фиолетовым отливом, то
крас-ных. Они были словно одеты в белые кружевные воротнички прибоя за
ослепи-тельно синей бескрайней мантией -- до самого проведенного по нитке
горизонта, иссиня-черного в лучах солнца. Слева за мысом простирался
архипелаг -- от кудрявых темнозеленых лесов на склонах ближайшего острова до
розовато-голу-бых дальних берегов.
После обеда я решила поробинзонить, чем я увлеклась, к раздражению
вечно терявшего меня Феликса, в Крыму. Поднявшись по тропинке, я оказались
на поросшем сочной травой и цветами лугу, который кончался обрывом к
необитаем-ому берегу. Относительно спокойное море кипело здесь прибоем,
который то обнажал, то поглощал в белой пене блестящие черные валуны,
похожие на доисто-рических животных.
Не считая его импульсивного рокота, здесь тоже была звенящая ветром
тишина. Горячий душистый воздух над изумрудной травой пересекали во всех
направ-лениях словно выполненные из синего бархата мохнатые бабочки-махаоны
раз-мером с ласточек.
Вся эта торжественная красота неизмеримо превосходила все, что я
когда-либо ожидала в мечтах от своего убежища.
Это было совершенно не похоже на Крым, но ничуть не хуже!
Я увидела внизу лагуну, заслоненную от меня красной с белыми прожилками
ска-лой. К ней вела едва заметная белая тропка. Цепляясь за отвесные скалы,
я спустилась по ней к крохотному пляжику у самой стены обрыва. Тут я
разделась, опустилась по пояс на гладкое каменное сидение в горячей воде,
защищенной валунами от бушующего в каких-то десяти метрах прибоя.
Уровень воды в лагуне меняется в зависимости от высоты внешних волн --
меня то приподнимает в моем кресле, окутывая по шею, то оставляет мокрую под
солнцем на обнажившемся камне. Иногда снаружи с шипением летят тучей
холодные брыз-ги, заставляя меня ежиться и взвизгивать.
Когда сидеть надоело, я надела ласты и маску -- весь мой наряд -- и
полетела в прозрачной как воздух воде. Мне часто снилось, что я летаю, но не
над таким пейзажем. Такое и присниться не могло: желто-красное и
яркобордовое пламя водорослей, синеватые морские ежи и разноцветные звезды в
голубых столбах солнечного подводного света. Вокруг величественно колыхались
космы белой седой травы, среди которой шевелились коричневые тени огромных
подводных листьев.
Лагуна оказалась очень глубокой. Где-то внизу угадывались синие
очертания камней. Насколько они далеко, можно было судить по крошечным
куполам медуз над ними на фоне таких же полуметрового диаметра мерцающих
бахромой голу-бых безобидных тварей, которых я безнаказано отодвигала с
дороги руками. Я нырнула поглубже, но дно так и не приблизилось -- тут метров
десять! Зато я уви-дела себя всю в зеркале поверхности, перевернувшись на
спину.
Интересно, кажусь я морским тварям чудовищем, как мне акулы и
осьминоги, или красавицей -- гибким белым грациозным зверем, как нам
дельфины?.. Снова меня начала бить дрожь. Пришлось вернуться к своему
"креслу", но и там я не смогла согреться -- перекупалась.
Я легла на горячую мягкую подушку водорослей на берегу, вытянула над
лицом к слепящему солнцу растопыренные пальцы, принимая золотистый сухой
душ. И тут меня обжожгло изнутри воспоминание: ведь сегодня ночью в моей
палатке мне приснился Феликс. Врачи запретили мне о нем думать, если я хочу
сохранить разум, а ему, как видно, нет. Взял и приснился. Странный такой
сон. Я приглашаю его на белый танец, а он смотрит на меня с ужасом. Тогда и
я скосила глаза в зеркало и похолодела -- я была там черная, негритянка...
Только я собралась отпугнуть чем-нибудь хорошим крамольное
воспоминание, как услышала шум камнепада. Я вздрогнула и кинулась к своему
купальнику, косясь на тропинку. Точно, кого-то несет сюда. Двое мужчин. Они
меня давно видят, но тут остановились, тактично отвернулись, видя, что я
лихорадочно одеваюсь. "Уже можно?" -- раздался знакомый голос. "Можно", -- не
оборачиваясь отвечаю я, на-деясь, что пройдут мимо, но они не спешат --
остановились за моей спиной и шеп-чутся.
"Ну, что вам надо?" -- решилась я спросить. "Природа не создала трех
Венер, -- звучит все тот же знакомый, но не Марка и не Вали голос. -- Если
одна из них стоит себе в Лувре, то вторая здесь. И звать ее Татьяна
Смирнова." "Ты прав, Гена, -- отвечает такой же знакомый второй голос. -- Не
узнать совершенство форм этой изумительной спины, увиденной хоть раз, может
только ослепший. Причем Венере Милосской до Тани далеко. Ты здесь откуда,
Тайка?"
Господи... Так называл меня только Феликс. Но это не его голос! Я
вскакиваю и тотчас бросаюсь в объятья Гены и Валеры, друзей Феликса, тех
самых, что травили меня вместе с его мамулей в Севастополе, а до и после
того были просто милыми однокурсниками-ленинградцами. До боли знакомые
холеные белые рыхлые лица! "Гена, Гена, -- смеется Валера, видя что его друг
не отпускает моей талии. -- Прежде чем обнимать красивую девушку в таком
легкомысленном наряде после долгой разлуки, следует выяснить нет ли за
скалой законного ревнивца, способ-ного проткнуть тебя острогой." "Ой, мам! --
непритворно пугается Гена. -- Таня, ты ведь нас ему не выдашь?" "Не выдам. Я
свободна и вам ужасно рада. Просто не могу выразить как!.. Это кажется мне
продолжением сегодняшнего сна." "А началом сна что казалось?" "Феликс, --
неожиданно выдаю я бушующие чувства. И меня тут же начинает колотить дрожь.
-- Он мне сегодня снился..."
Они помрачнели. "Он был похож на мокрую курицу во дворце
бракосочетаний, а невесту выносил почти брезгливо, -- произнес
профессиональный лицемер Валера. А Гена так же фальшиво добавил: -- Конечно,
ты ему подошла бы больше в этой роли." "Эллочка Коганская, конечно?" --
спросила я, криво улыбаясь. "Если бы! Совершенно со стороны. Ты ее не
знаешь." "Красивая?" "Это на чей вкус." "Из наших?" "Мединститут." "Веселая?
Остроумная?" "Н-не думаю... Впрочем, гово-рят, в своем деле дока.
Аспирантка," -- нехотя заканчивает Гена, отводя в сторону свои лживые глаза.
А Валера словно с осуждением добавляет: "Академически умна. Натаскана в
области музыки и театра. Дитя нашего великого города. И мама у нее скрипач.
Первая скрипка какого-то театра, кажется." "Толстая, рыхлая? -- почему-то
лихорадочно расспрашиваю я, надеясь услышать хоть что-то негатив-ное о моей
счастливой сопернице. -- У нее белое лицо и черные кудряшки?.." "Нет-нет, ты
имеешь в виду совсем не ту. Светлая шатенка с большими карими глазами.
Довольно привлекательная фигура. Не твоя, конечно, это совершенно
неповтори-мо, но вполне терпимые формы." "Феликс ее по крайней мере
уважает?.." "Боюсь, Таня, что он относится к ней все лучше. Тем более, что
она ждет ребенка..."
Звон, нараставший в ушах, как зловещий признак моего приступа, стал
стихать. Ладно, если он счастлив, а ты его любишь, сказала мне моя совесть,
то чего тебе еще надо? "Бог с ними, пусть благоденствуют, -- рассмеялась я. --
Вы-то тут откуда? Не приехали же специально, чтобы меня развлекать этими
подробностями!" "Мы тут в командировке от нашего НИИ... Выходной коллеги
посоветовали провести на островах."
Они стали делиться впечатлениями о поездке, о Владивостоке, о нашем
заводе. Вспомнили альма-матер и колхоз. Обычный треп бывших однокурсников. Я
смеялась их шуткам, кивала, благосклонно принимала комплименты, вела себя
вполне адекватно ситуации.
Итак... Ты переоценила свою особу, -- трещал мне между тем внутренний
голос. Февральское письмо было не криком отчаяния, а данью вежливости,
прощальной милостынью. А ты-то, дура и психопатка, чуть с ума не сошла от
жалости к бедному слабому Феликсу и к себе. А письмо-то просто какая-то
плата за все, что между нами было.
"Хорошо, но ты-то тут откуда? -- спохватился Валера. -- Тоже в
командировке?" Врет, сразу поняла я. Все-то он знает. Придуривается. А раз
так, ухватилась я за спасительную мысль, то и все остальное -- вранье. И
аспирантка, и красавица... И он ее любит... Впрочем, мне-то что? Я свой
вектор поменяла. И с тех пор никаких приступов, верно?
Я кратко рассказала о себе. Они ахали, кивали, фальшиво пучили свои
глаза. "Нравится?" -- спросил Гена. "А разве тут может не понравиться?" "Да,
красиво", --
не скрывая равнодушия отозвался он, странно посмотрев на меня.
"Купались уже?" "Что ты! Зашли по колено. Вода у вас ледяная." "А не хотите
искупаться в лагуне? Тут вода теплее." "В другой раз." А Валера добавил: "В
лагуне? Что ты! Все знают, что именно в таких теплых лагунах и водятся
разные ваши спруты. Нет, мне еще жизнь не надоела."
Вот кто им уже точно надоел, так это я. Но они этого сами не скажут.
Ведь такие элегантные, вежливые, утонченные, сдержанные, рассудительные,
такие привыч-ные!.. И мне неудобно было прервать беседу. Но тут, к общему
облегчению, с обрыва донесся голос Вали: "Ого-го! Таня! Ты живая? Не
утонула? Мы тебя всюду ищем! Поднимайся скорее, обед стынет. Кто это там с
тобой? А то я всех наших позову!" "Это мои ленинградские друзья!" "Так веди
их в наш лагерь. Покормим." "Пошли, мальчики?" "В другой раз, -- повторил
Гена, неприятно щурясь от блеска моря. -- Рады были тебя повидать, Танечка."
"Удачи тебе, -- добавил Валера. -- Как говорится, ни пуха ни пера в твоем
далеке." "И вам тем же концом по тому же месту, -- почему-то вдруг
разозлилась я. -- Спасибо, развлекли вы меня!" -- пошли мы в разные стороны.
"...а у самой видел, как глаза горят? -- услышала я своим собачьим
слухом фразу Гены, когда они стали удаляться. -- Какая все-таки женщина, а?"
"Да, Фелю можно понять. Но я бы с такой связываться не решился. Волчица
синеглазая. Загрызет в случае чего, не задумываясь..."
Ночная сцена в декорациях наших дальневосточных субтропиков.
Как хорошо поется у костра! Никто этого не знает, кроме племени диких
туристов. Сидишь себе на теплом бревне, глядя на лунную дорожку и
выкладываешься как умеешь. Все равно тут любой голос -- лучше всех. Грустная
песня про то, как мне мама, как мне мама целоваться не велит, звучит
каким-то гимном в пронизанной запахами моря и цветов тишине. Мелодия так
гремела, раскачивалась и парила, что у меня мурашки по спине бежали. Потом
мы с девочками старательно и пре-дельно жалобно пищали, что любовь кольцо, а
у кольца начала нет и нет конца.
Увы, параллельно этой пасторали во мне, между тем, кричало совсем
другое.
Итак, все приняли как должное мой разрыв с Феликсом и его женитьбу
пусть не на Элле, но все-таки на другой. Облегченно одобряют его выбор не в
мою пользу. Держатся своего круга, не допуская ни одного исключения. Конечно
же, они и сейчас дружат с... семьей моего Феликса. Без меня в ней... Все
остальное -- традиционное лицемерие. И я хороша! Кто меня вообще просил
говорить про сон и тем более вести все эти обнажающие вопросы?
"Таня, -- тормошила меня захмелевшая и за один день загоревшая Варя. --
Прочь грусть! Если не хочешь больше петь, надо пить, пока снова петь не
захочется." "Я схожу за водой, -- поднялась я, хватая ведро. -- Я сегодня еще
не носила." "Куда ты ночью? -- лениво возразил Марк со своей подушки в виде
обнаженных ляшек соб-лазнительной Веры, на которых он как-то ненавязчиво и
уютно устроился к обоюдному согласию. -- Я завтра сам принесу."
Позади попискивал наш приемник. Лунный свет отбрасывал на узкую
тропинку черные тени. Родник журчал уже совсем близко, когда я подняла глаза
и увидела словно вырезанный на фоне светлого лунного неба из черного картона
темный силуэт человека, сидящего на скале. Я набрала воду, двинулась было в
обратный путь по кромке прибоя, утопая в мягких водорослях, когда сзади
раздался шорох. Я вздрогнула и оглянулась. Страх тотчас пронизал меня сверху
и застрял под ослабевшими коленками -- человек вдруг показался мне раза в
полтора больше нормального. Даже в бреду у меня не было таких видений. Во
рту его, о, Боже! сверкнул красный огонь... Я решила, что это все мне снится
-- ущипнула себя за руку. Нет, так и сидит совершенно неподвижно. И огонь то
ярче, то тускнее. Я попыталась позвать наших на помощь, но изо рта вырвался
какой-то щенячий визг. Человек на скале вздрогнул, соскочил и пошел ко мне.
Только теперь я поняла, что исполинский рост -- просто игра света. Он просто
сидел ближе, чем я предполагала. А красный огонь во рту -- банальная
сигарета...
"Кто здесь? -- раздался удивительно знакомый своей необычной густотой
бас. -- А ну, кончай придуриваться, в морду дам. Не прячься, я тебя уже вижу.
Что?! Иди ты! Таня... А я-то думаю, чьи это глаза во тьме светятся... Ты-то
тут откуда, поросенок?"
Вот сволочи эти мои дневные собеседники! Не сказать, что с ними любимец
всей нашей группы Леша Горобец, единственный человек, которого одинаково
уважали и верные, и неверные. Он схватил меня и подбросил как ребенка,
поймав огром-ными красными ручищами: "А я тебя три дня искал через
горсправку, -- грохотал его бас. -- Пошел по одному адресу, а там на меня
какой-то криминал вызверился. Я уж решил, что ты вернулась в Ленинград."
"Мне, Леш, дали место в общежитии. Мы тут с ребятами с нашего завода в
походе." "В твое ЦКБ меня, представляешь, не пустили. Сначала вроде их моя
форма секретности устроила, но когда узнали, что я именно к тебе, то тут же
куда-то позвонили и отказали. Что ты там такое страшное для врагов мира и
социализма разрабатываешь, поросеночек? Как твои шкуры?" "Шкуры?.." Мои
мысли были так заняты новостями о Феликсе, что я тут же подумала, что он
шкурами называет... Нет, кто угодно, но не тактичный Лешка! "Как какие
шкуры? -- удивился он. -- А твоя курсовая работа по гидродинамике, что попала
к самому Антокольскому! Китовая кожа для подводных лодок с подсосом
пограничного слоя?" "А, гидродинамика!.. Я тут другое, представляешь,
изобрела. Тоже для подводных лодок, но я даже тебе ничего не скажу. Меня тут
как-то так пуганули, правда по другому случаю!.." "Иди ты! Я всегда говорил,
что Смирнова -- голова!" "Ты не хочешь к нашему костру, Леш?" "И пожрать
дадите? А то я голодный..." "Пошли. Бери мое ведро. Фу, как ты меня напугал,
пор-р-осенок!"
Через минуту он выскребывал из котелка остатки каши и обстоятельно
отвечал на мои вопросы о ребятах, с которыми мои дневные собеседники не
общались. Нако-нец, я решилась спросить его и о Феликсе. "А что этому
поросенку сделается, вы-тер он платком губы. -- Чуть ли не правая рука у
Антокольского. Женился, переб-рался к жене. Ты ведь знаешь?" "А ты знаешь,
что я тут чуть не сошла с ума и не умерла от горя?.." "Знаю. От него, а он
не знаю откуда. Так ведь и он тебя больше всех любит, поросенок." "Ну да! А
жену? Как ее, кстати, зовут-то?" "Так это Дина Богун. Ты ее вроде бы тоже
знаешь. Вечеринку у Генки помнишь? Ты с ней в шахматы играла, а потом вы
ушли вместе." "Дина? Сестра Гены! А он мне сегодня ни слова об этом..." "Так
это ж такой народ!.."
Так во-от это кто! Это серьезно. Это не жена-не-стена, такую не
отодвинешь... Да, очень даже умная и обаятельная девуля, брови такие
красивые, породистое тонкое лицо, глаза одалиски, кулинар знатный, все ее
торт хвалили. На ней было светло-серое платье с короткими рукавами. Мы все
белые, а она смуглая, сразу видно, что нерусская какая-то. До чего была,
правда, милая девчонка с виноватой какой-то улыбкой. Ничего не пила,
молчала, краснела до слез, когда танцевала. Куда мне до нее! Сплошное
благородство в голосе и манерах. Вот это соперница, не Эллочка!
Да, теперь я все вспомнила. Мы с ней действительно ушли вместе, так как
Феликс опекал перепившего Гену. А тут как раз началась дикая буря с холодным
ливнем, от которого наши плащи пропускали воду как решето. Она настояла,
чтобы я зашла к ним переодеться и просушиться. Квартира -- роскошь, после
нашей-то с мамой четырнадцатиметровой комнаты на первом этаже с окнами на
помойку во дворе-колодце. Не говоря уж о пяти соседских семьях, совершенно
озверевших после десятилетий вынужденного общения на одной девятиметровой
кухне. И это все я хотела дать аристократу-Феликсу? Не Динину сдержанную,
элегантную, просто скользящую по комнатам маму, а мою истеричную затурканную
несчас-тную мамулю в свекрови.
"Ну чего нос-то повесила, поросенок? -- загремел Леша, обнимая меня за
плечи и прижимая мою голову к своей широкой груди. -- Все проходит. Ты в
таком рай-ском краю поселилась. Радуйся жизни!" Он все гладил и гладил меня
по голове огромной ласковой лапой. Он растерялся от моих рыданий, этот
белобрысый мощный добрый Леша, пока перед моими глазами мелькали видения
прошлого года.
--
"Да чтоб я вашу соль больше в руки взял!... Чтоб вам, мадам, подавиться
вашей солью, чтоб она вам на том свете на засолку пошла!" "Стыдно вам,
Савелий Кузьмич..." "Мне стыдно? Я сорок лет в этой квартире, а вот где вы,
мадам, отсиживались, пока я тонул в окопной грязи, а моя семья в блокаду
котлеты из трупов ела?.."
--
"Диночка, белье для Танечки возьми в моем серванте. Вы нас простите,
Таня, у нас так неубрано... Сами понимаете, у меня совершенно нет времени
после репетиции. Вы чай с каким вареньем любите?" "С любым." "Так не бывает.
Я вам для профи-лактики от простуды положу малиновое, хорошо?" "Я пойду
наверное. А то мама беспокоится." "А вы ей позвоните, что вы у нас." "Так
телефон нам отрезали в прошлом месяце." "Отрезали? Кто может отрезать
частный телефон?" "Милиция. Мой сосед как-то с него вызвал одновременно и
их, и пожарную, и скорую..." "Какой ужас!.. Что же с ним стряслось?" "Ничего
с ним не случилось. Для смеха, я думаю, как они друг с другом разбираться
будут." "Какая глупость! Словно им делать нечего... А вас я просто не имею
права отпустить, Танечка. Да и мосты уже развели. О, вот и Семен Борисович.
Сеня, это Танечка, Диночки подруга."
"Не стесняйся, Таня, у нас вечно кто-то ночует. Папа -- известный
адвокат, кого только не приглашает. Его клиентам иногородним иногда просто
некуда больше идти."
--
"Я вам советую с утра принять душ, Танечка. Или вы привыкли ванну?"
"Спасибо. Я просто умываюсь по утрам над раковиной." "Но это же хуже, чем
общая процедура!" "У нас нет ванны или душа. По субботам я хожу в баню. Вот
и все..." "О, тысяча извинений! Я просто не подумала... Да, сколько еще
людей у нас живут без элементарных удобств... А ведь такое строительство!"
--
"Танька, ты куда, идиотка опять девала мои бигуди?" "Да я и не трогала,
мама. Я же ими не пользуюсь..." "Не пользуюсь! Вечно перекладывает куда-то
мои вещи... И где это тебя черти носят по ночам?" "Я была на вечеринке, а
потом дождь. Я ночевала у подруги." "Не ври. Я всех подруг из автомата
обзвонила." "Эту ты не знаешь." "Не знаю. Потому, что это никакая не
подруга. Вырастила потаскуху!.."
--
"Что тут у вас еще?" "Ужас, Танечка! Пока тебя вчера не было, Савелий
Кузьмич сварил кота Маргариты Леопольдовны..." "Сварил?.. Персика?!" "Вот
именно! Прямо в этой своей знаменитой фронтовой кастрюле. У него собрались