Шломо Вульф. Убежище

одежду для моего первого бала, переоделась за той же доской для
конструкторов женского рода, и вышла уже в своем. "Капитан" трепался в
окружении парней, бросавших на меня какие-то тревожные взгляды.
Я наколола ватман на кульман, стала делать свой первый чертеж и так
увлеклась, что даже вздрогнула, почувствовав рядом чье-то дыхание. Это
оказался начальник моего сектора Иван Гаврилович, которого, несмотря на
относительную моло-дость, звали просто Гаврилычем. "Хорошо, Т-таня, очень
хорошо! -- он осторожно похлопал меня по плечу. -- Чувствуется высшая школа.
Смотрите, -- обратился он к внезапно возникшим над досками лицам. -- У нее все
линии разной толщины! И это в карандаше-то... Какая помощь копировщицам!
Учитесь. Снеси в нормоконт-роль и приходи за новым заданием. А я тебе
подписываю и за себя, и за началь-ника отдела."
Гордая своей исключительностью, я вбежала на четвертый этаж в
нормоконтроль и небрежно положила чертеж на стол перед пожилой строгой дамой
в роговых очках. Та, однако, не только не выразила восхищения, но, оглядев
меня с головы до ног, стала прямо на моих изящных разной толщины линиях
чиркать толстым красным карандашом. Едва не плача, вертя от расстройства
всем на изумление своим носом, я поплелась в отдел и положила испохабленный
шедевр перед невоз-мутимым Гаврилычем. Тот пожал обтянутыми потертым
свитером плечами, подо-зрительно покосился на мое нервное бурчание в животе,
нос и синеву недавно го-лубых глаз и высвистел по своему обыкновению: "В чем
д-дело? Исп-правляй то, что мы с тобой нап-портачили." "Я перечерчу..." "На
это у тебя н-нет времени. Чертеж ждут в цеху. И чего расстраиваться?
Копировщицы к-красный карандаш на к-кальку не переносят."
После третьего раза, потная и счастливая я снесла чертеж в копировку и
получила новое задание.
Девушки вдруг меня обступили -- интересовались технологией моей
прически, но мы все тут же получили нагоняй от Гаврилыча, который всегда
появлялся всюду неожиданно: сначала длинный нос, потом вытянутая шея,
наконец узкие плечи и руки за спиной.
В зеркальце, прикрепленном к моей доске, я все время видела до
неприличия могу-чего парня с густыми черными бровями. Если я с ним
встречалась глазами, он как-то неумело подмигивал и сдвигал свои брови к
боксерскому носу. Пару раз к нему подходил одетый с иголочки молодой изящный
брюнет из другого отдела со знач-ком нашего института на лацкане пиджака. На
меня и мой такой же ромбик он взглянул с интересом, но не подошел. Деловой
до жути. С ним даже Гаврилыч раз-говаривал почтительно. Что, кстати, не
мешало этому снобу участвовать в пере-курах, которые тянутся чуть не часами
-- от зарядки до обеда. Во всяком случае, пока я бегала в нормоконтроль и
обратно, они там торчали у окна, обсуждая все мировые проблемы, включая,
естественно, баб. И никакого на них Гаврилыча.
В обед бровастый сосед подошел немного обалдевший от перекура:
"Проводить тебя в столовую, Таня?" "Проводи, Вася", -- сказала я, не
оглядываясь и одевая сапожки вместо туфель. "Почему Вася? -- опешил он. -- Я
Валентин. Для тебя про-сто Валя." "А! А я почему-то решила, что ты Вася.
Решительный такой." Он на-морщил лоб, сдвинув брови. "Если не хочешь... Я
ведь только показать, где столо-вая и в очередь тебя поставить к нашим. Мы
командируем одного-двух пораньше, иначе не успеешь за обед." "Спасибо, Валя,
не обижайся, -- я взяла его под руку. -- Побежали, а то я сейчас умру от
голода...." "Пальто надень," -- крикнул он. "Не надо. Тут ветра нет и тепло."
Столовая была огромная -- в принципе это ведь один из цехов завода.
Очереди -- на сотню метров. Но мы тут же пролезли под барьер и уплотнились
среди своих на зависть одиноким чужим. Когда чуть рассосалось и можно было
оглянуться, я уви-дела, что позади нас и трех пожилых женщин стоят уже
примелькавшиеся мне перекурщики и тот с ними, что с нашим значком. Валя
тактично сунул меня впе-ред, а сам стал с ними. "Приручил новую красотку?" --
услышала я высокий хрип-лый голос ленинградского джентльмена. Валька что-то
ответил. "Не скажи, -- возразил тот. -- Один бюст чего стоит. А... -- тут он
понизил голос, но промахнулся. У меня, как вы уже знаете, просто собачий
слух. Я пробралась назад мимо оза-даченных этим математическим анализом моей
фигуры теток и встряла, как говорил Арнольдыч, в разговор: "В оценке
окружности моего бюста вы почти угадали, землячок, но вот с тазом промазали
минимум на десять сантиметров." "Надеюсь, в безопасную сторону? -- захохотал
Валя, пока покрасневший аналитик протирал очки. -- Марк просто утратил
глазомер за зиму."
Тетки только вертели головами и повторяли "бесстыдство, распущенность
ка-кая..." Потом моя врагиня из нормоконтроля, которую я в платке и пальто
не сразу признала, обратилась ко мне: "Стыдно вам, Смирнова, вести с
молодыми людьми такие откровенные разговоры при всех. В ваши годы я не
позволяла никому и взглянуть на меня так откровенно, не то что обсуждать со
мной мою фигуру." "У вас была фигура, Тамара Изольдовна? -- нагло спросила
Люся. -- Вот бы никогда не подумала!" "Представьте себе. И ничуть не хуже,
чем..." "Вот-вот, и опишите нам ее. В сантиметрах." "Как раз этого вы от
меня не дождетесь. Никто из моих мо-лодых людей и подумать не смел..."
"Я вам обещаю, Тамара Изольдовна, -- осторожно прервала я ее, -- что
впредь я просто прибью у вас на глазах этого циничного Марка, если он только
взглянет на меня при публике. А потом, в ваши годы, только и буду
рассказывать всем, как я отличилась в мои годы..." "А наедине? -- подхватил
Валя. -- не при публике на тебя можно смотреть?" "Только с письменного
разрешения нормоконтроля." "Я понял, -- захохотал, наконец и Марк. --
Нормоконтроль точно знает твои, Таня, параметры, а потому оскорблен
отступлением от стандартов."
Тетки тоже вдруг дружно заржали, прикрывая рты платками. Тут подошла
наша очередь к раздаче. Я взяла себе две порции жареной кеты. В жизни не
пробовала такой рыбы да еще за такую низкую цену. Мама моя, во всяком
случае, такой вкуснятиной в Ленинграде таки не торговала. И в дефиците не
имела.
Мы сдвинули столики, перезнакомились. Парни наперебой старались меня
рас-смешить, я не отставала. Ничего смешного не прозвучало, но мы все
хохотали до слез. Просто мы были молоды, в воздухе пахло весной. Короче
говоря, мне очень понравилось в ЦКБ, а уж на Мыс Бурный я спешила, как
домой. Надо же, такую комнату снять! Да я ее просто обожала, после нашей-то
ленинградской на первом этаже с окном в вечно темный двор-колодец да еще с
помойкой на переднем плане...

4.

Таня:
Никогда не ищи приключений, учил меня Феликс, они тебя сами найдут.
После работы я долго гуляла по уже совсем по-иному увиденному Владивостоку,
вышла на лед, прошлась по морю километра полтора от города аки посуху, вышла
к сво-ему дому со стороны залива. Арина сегодня устроила банный день --
нагрела два бака с водой, сама вымылась на кухне, мне велела там же
вымыться. Потом мы с ней дружно убирали воду с пола. В результате в доме был
такой Ташкент и так пахло дымом, мылом и паром, что потянуло на сон, а о
пудовом крючке я как-то забыла. Сквозь сон я слышала мужской голос, смех
пьяненькой Арины. А мне снилось, что мы едем с мамой из гостей, что я совсем
маленькая и засыпаю в трамвае, сонная приползаю домой и мама меня тихонько
раздевает, а я ей лениво, стараясь не просыпаться, помогаю. Но у мамы
почему-то вдруг оказались слишком жесткие и цепкие руки.
Я проснулась и увидела склонившееся надо мной то исчезающее, то
появляющееся чужое небритое лицо с глубоким шрамом на лбу через затянутый
сморщенной кожей глаз. Это фонарь раскачивается за окном, поняла я
метаморфозы с изо-бражением, но кто это? Что это не сон, я поняла, когда он
снова стал меня лапать, странно кривя вроде бы в улыбке толстые влажные
губы. Я разглядела короткую стрижку, жесткие полуседые волосы, потом
почувствовала озноб и только тут поняла, что он раздел меня, сонную, донага.
От него гнусно пахло перегаром и чесноком. Я рванулась, но он вдавил меня в
постель, больно сжимая плечи и наваливаясь на меня засаленным ватником.
Кричать я не могла: от ужаса и отвра-щения пропал голос, только сипела:
"Арина... Арина..." Очередная боль где не надо пробудила мою злость вместо
страха. Я осознала вдруг, что руки-то у меня свободны и сразу вспомнила
уроки самбо, которые давали мне на пляже в Учку-евке Феликс и сам маэстро --
полковник морской пехоты Арнольдыч.
Продев руку между моей шеей и его, я резко согнула ее в локте,
звезданув его по кадыку. Он охнул, отпрянул и закашлялся. Не теряй
инициативы, вспомнила я назидание Феликса, резко согнула колени к груди и
выпрямила ноги так, что обе пятки угодили насильнику прямо в лицо. Не успев
прокашляться, он получил удар, от которого сразу слетел с кровати. Стол с
жалобным скрипом сдвинулся с места. Не теряя инициативы, я вскочила и
влепила ему одну за другой две оглушительные пощечины по мерзкой щетинистой
мокрой роже.
Я услышала, как с воплем соскочила со своей кровати за печкой Арина,
как с грохотом распахнулась дверь. Отчаянно матерясь, она стала оттаскивать
уже вско-чившего мужика, но он отшвырнул ее и шатаясь двинулся на меня.
"Ты... боксерка, да? -- растерянно повторял он. -- Ты хочешь драться,
шалашовка? Со мной!.." Он снова откинул куда-то Арину. Отступая, я уткнулась
спиной в зеркало, вздрогнула от его холода и, невольно обернувшись, увидела
там нас обоих. Ну и сцена была с моей наготой, красной физиономией, на
которой свер-кали синью вылупленные глаза. Но разглядывать мне нас было
некогда. Я тщетно применяла все приемы, когда он снова бросился ко мне.
Это ваше самбо, Илья Арнольдович, хорошо для первого удара или для
равно-сильных спаринг-партнеров, а то и просто чтоб меня под шумок полапать
в процессе обучения на севастопольском пляже. А когда противник на порядок
сильнее, как этот одноглазый кряжистый монстр, то можно делать что угодно.
Совершенно железные лапы и, к тому же, тоже не без профессиональной
сно-ровки. Я со своими блоками и захватами только руки себе об него отбила.
В конце концов, он зажал меня за плечи так, что, дернувшись раз-другой,
я сда-лась, дрожа от отвращения и ужаса. Подержав с полминуты, он швырнул
меня на кровать и вышел вразвалку. Арина тихо выла, сидя на полу в своем
углу за печкой на кухне. Я соскочила с кровати, захлопнула дверь, немеющими
руками накинула спасительный крючок и включила свет. В зеркале я увидела
себя с растрепанными волосами, с синяками на руках и плечах. Лихорадочно
одеваясь, я прислушивалась к соседней "пустой" комнате, но там было тихо.
Только Арина робко скреблась в дверь: "Прости его, Танечка, окаянного.
Старшенький это мой... Месяц как из зак-лючения. Проспала я дура, как он к
тебе кинулся. Трах-тара-рах-тах-тах, -- мате-рилась она. -- Прости его и не
бойся... Он не такой! Открой мне. Он ушел. К Ольге своей ушел. Отвори мне,
что он с тобой там сделал..." Я чувствовала себя липкой, раздавленной,
маленькой и жалкой. "Ничего он со мной не сделал, -- сказала я наконец. -- Мне
вымыться бы, Арина Алексеевна..." "Сейчас... сию минуту, -- засу-етилась она,
гремя ведрами и шуруя в печке. Там загудело пламя, зашипела вода, а у меня
совсем онемело плечо.
В жизни надо все испытать, иначе зачем жил вообще на земле, вспомнилось
заме-чание Феликса после нашей размолвки и моего звонка его тете. Феликс,
Феликс, видел бы ты свою Таню, бьющуюся в лапах этого жуткого профессионала!
Тут бы и тебе все твои приемы не помогли.
Через час, вымывшись в своей комнате, сменив постельное белье и вытерев
полы, я снова легла, но не уснула до утра, прислушиваяь к шагам за окном. Но
стояла привычная здесь тишина, только льдины терлись друг о друга и о
берег...

5.

Таня:
Голова утром гудела, ничего не радовало, даже сияющее утро с блеском
бухты с откоса, по которому я спешила к остановке. А дальше еще эти
трамвайные толпы. У нас в Ленинграде тоже не очень-то просто сесть утром на
трамвай, но такого я сроду не видела. Мужчины лезли с треском, словно это
последний трамвай из зоны смертельного бедствия. Даже не верилось, глядя на
них же до и после открывания дверей, что это те же самые люди. Студенты,
рабочие. А в дверях -- озверелое жлобье... Азарт? Спорт своего рода, удаль
показать молодецкую? Короче, мне уда-лось сесть только в третий по счету
трамвай и, естественно, я опоздала. И с каким же удовольствием у меня
отбирала пропуск востроносая бледная девица! Из сволочей-энтузиастов,
нашедших себе достойное применение.
В результате, меня бесило все, включая вкрадчивые улыбочки Гаврилыча,
который был обязан провести с нарушителем производственной дисциплины, тем
более с молодым специалистом, воспитательную работу. В объяснительной
записке я написала, что опоздала на работу по халатности и что больше не
буду. Гаврилыч поднял на меня тонкие брови и постучал пальцами по моей
бумажке: "И т-тебе к-кажется, Т-таня, что т-такая мотивировка
исчерпывающая?" "Какая разница, Иван Гаврилович? Любые мотивировки при этом
фарсе с объяснительными идентичны." Он пожевал тонкими губами под длинным
носом мою формулировку. "Иден-тичны, г-говоришь? А может быть скорее
эквидистантны, Т-таня?" Черт его знает, что он имел в виду.
Вольно ему резвиться и сказать кому-то: "Озадачилась, а?" На него
сегодня ночью не нападали пьяные уголовники -- прямо из тюрьмы в его постель.
Ему есть куда идти с работы, кроме как в логово к этому "старшенькому", у
которого черт знает что на уме на следующую ночь, а заплачено за два месяца
вперед, и снять что-то другое не на что... И плечо ноет, и вообще не спала
всю ночь. А тут еще вчерашняя тетка, Изольдовна эта, стала с меня в
нормоконтроле стружку снимать, заодно пытаясь воспитывать. Со своими
садистскими росчерками красным карандашом по моему чертежу. Я раскричалась,
а ей хоть бы что -- на нее все орут от бессилия. У нее в этом смысл жизни --
какая же женщина откажется от должности, на которой все и все делают по ее
велению...
Я стала править, чувствуя, что нос вообще лег на заплаканную щеку, а
тут еще этот Валентин пялится в зеркальце. "Ну чего ты таращишься? --
обернулась я к нему, мельком увидев в зеркале свое красное от ярости лицо со
шмыгающим носом, между синими искрами из глаз. -- Делать тебе нечего? Пойди
покури..." Его крайне удивленные глаза исчезли из зеркальца.
Впрочем, Валя был не из обидчивых. В обед снова пригласил с собой,
поставил в очередь и вообще всячески опекал.
Глядя на его невероятные плечи и боксерский нос, я стала к нему
подлизываться. Сработало. Он пригласил меня в кино. В довольно уютном зале с
балконом, ло-жами, прямо как у нас в "Авроре" я только и думала, проводит ли
он меня домой, чтоб хоть показать его, такого мощного, "старшенькому". А он
распускал хвост, рассказывая, какой он любимец девушек и супермен! Меня мало
интересовало, что он кандидат в мастера по спортивной гимнастике, а вот
первый разряд по боксу, чему свидетельством был его устрашающий нос, это то
что надо...
И вообще мне оставалось только настраивать себя на то, что этот парень
мне по душе. В стиле тогдашнего кумира наших женщин Жана Марэ -- без шапки, в
сером пальто с поднятым воротником, хороший рост, не говоря о фигуре. Первый
класс, ничуть не хуже Феликса. А на руку опираешься прямо как на судовой
поручень. Вдвоем мы "старшенького", пожалуй, и одолеем. Об остальном вообще
не дума-лось. Все внутри дрожало в ожидании предстоящей схватки на мысу
Бурном со справедливым возмездием за мое ночное унижение.
После кино мы погуляли по Набережной, спустились моим вчерашним путем
на лед. Здесь мой герой быстро замерз на резком ветру в своем пижонском
пальто и стал мелко дрожать под моей рукой. Я грешным делом подумала, что
это он не только от холода. Ведь я ему, чтобы все было честно, рассказала о
событиях вче-рашней ночи, естественно, без описания сценических костюмов
участников пред-ставления. Тем более, что уже стемнело. И мне, как всегда к
ночи, стало так страшно, что и с этим суперменом к Арине ноги не идут. Но
куда им еще идти?... У Вальки только койка в общежитии ИТР. Да и негоже мне
сразу в койку самой напрашиваться. Тем более, что он пока ничего, идет,
пошмыгивает рядом своим устрашающим носом.
Арина возилась у плиты. Покосилась на моего ухажера, но смолчала. И
вообще выглядела виноватой. Мы вошли ко мне в комнату, я чашки достала, к
Арине на кухню за кипятком сходила, вообще всячески внешне геройствовала
тут, хотя сердце падало в пятки от шорохов в "пустой" комнате.
Арина сама принесла нам варенья. Вальку разморило, снял пиджак,
развалился, блаженствует с тепле и уюте.
И тут ОН входит... В приличном толстом свитере, трезвый, повязка на
глазу, выбритый, вполне человекообразный. Поздоровался. Арина из-за его
спины сказала Вале: "Сын это мой. Колей зовут..." Валя встал, подал руку.
Тот пожал, сел без спросу на третий стул, плеснул себе чаю, глядя куда-то в
угол.
И тут я вижу, что моему герою как-то уж очень неуютно здесь стало. Ну
прямо на грозной его физиономии написано, как его тянет смыться. Мне от
этого вдруг стало легко и весело.
"Валя, -- говорю. -- Ты не забыл, что тебе сегодня на урок к восьми?"
"На... урок?" -- сначала не понял он. Потом как-то затравленно оглянулся на
темные окна, за которыми так же зловеще качался и поскрипывал на ветру
фонарь, встал, тороп-ливо натянул пальто на незастегнутый пиджак, буркнул
"Пока" и -- только топот на деревянной лестнице остался от моего героя.
Мы же сидим вдвоем, пьем чай. Я вздрогнула и напряглась, когда Коля
тяжело повернулся ко мне всем телом:
"Вот что, сестренка... Ты не того своими сопляками пугать вздумала. То,
что вчера было -- не будет больше, обещаю. А мое слово, спроси хоть кого, --
камень. А что я только что оттуда, так ты не обобщай. Сорвался я, конечно,
вчера. Ты девка за-предельная, сама небось знаешь. А я женского тела три
года не видел. Не удер-жался. К тому же, сначала показалось, что и ты не
против. Я ведь не бандюга ка-кой, меня не за разбой, а за драку посадили,
когда я в подшефном совхозе стал ребят разнимать. Там осетин дурной ножом
размахался на все стороны. И меня задел. Ну, я его и загасил чуть не
насмерть. Корешей своих я спас, а по глазу он мне успел полоснуть. Вот
такого из меня... Кутузова сотворил. Ты тут спи споко-йно. Теперь я тебя сам
охранять стану. Не боишься больше?" "Ну, -- наугад отве-тила я
по-дальневосточному. -- Под такой-то охраной..."
"Ты тоже боец знатный, -- вдруг рассмеялся он замечательной арининой
улыбкой, обнажая неожиданно ровные, совсем молодые белые зубы. -- Как ты
меня-то с ног сбила! Не каждый мог. А потом еще этаким петушком подскочила и
по щекам, по щекам, как пса нашкодившего, а сама-то такая голенькая да
ладненькая... А глазки -- ну прямо сияют синим светом!" Он захохотал, глядя
на меня с удивительной теп-лотой и силой. Я подала ему руку: "Ты меня тоже
прости, Коля. Кто старое помя-нет...ой! Я хотела сказать, что могло быть
хуже, если бы я тот первый прием провела до конца, хладнокровнее. Но я не
жалею. Мне кажется, мы поладим." "И подружимся! -- он даже неумело поцеловал
мою руку, встал и вышел. -- Ну ты даешь, мать, -- услышала я его голос с
кухни. -- И где это ты такую девушку рас-копала? В жизни лучше не видел..."

6.

Таня:
Валька утром долго ходил кругами, приглядываясь ко мне и не решаясь
спросить. Вид у него был помятый, как у меня вчера, после бессонной ночи.
Ясное дело, когда стих страх, проснулась совесть. На зарядке, которую у нас
никто не делал, но работа останавливалась, он втерся в мой "кабинет" между
столом и доской: "Ну, как дела?" "Плохо, Валечка, -- говорю я, вся дрожа от
сдерживаемого смеха, даже слезы из глаз брызнули. Сама не ождала, что так
естественно получится. -- Очень плохо... даже и не знаю, что теперь будет.
Заметут меня сегодня, вышку дадут..."
"Полез к тебе?" -- бледнеет он. "Конечно!.." "А ты?" "Так я же спать
легла с топором под одеялом. Как только он ко мне кинулся, я вот так, двумя
руками -- хрясь его по кумполу, представляешь?" "Врешь... А потом?" "А потом
еще хуже, -- зашептала я, заливаясь от смеха слезами и кашляя ему а шею. --
Валь, я же никогда не могу сдержать себя. Валь, я ему косой голову
отрезала... И -- в печку, -- опусти-лась я за стол, уткнув лицо в локти и
сотрясалась от рыданий. -- Представляешь? Ужас-то, а? К-крематорий на дому...
На всю жизнь запомнит, правда?.." "А старуха!?" -- верит этот дурак. "Не
помню... Ее, кажется, я потом в колодец спус-тила... Помню только, что и ее
-- хрясь по кумполу... Как Родион Романович. Не оставлять же свидетелей..."
"Как?!.."
У меня не было больше сил его разыгрывать. Живот сводило от хохота.
"Еще осталось маленькое дельце перед зоной... Одного зайца двуногого
сейчас на циркуль насажу и -- на нары... -- ткнула я пальцем в его железное
пузо. -- Впрочем, зайцев надо беречь. Без них нарушается биологический
баланс. Иди, кури, Вася..." "Валя я", -- уныло отозвался он и действительно
поплелся курить. А что еще делать конструктору мужского рода от зарядки до
обеда? Ко мне тут же поспешила Люся и стала меня утешать. Она была уверена,
что этот гигант мужского обаяния меня уже сооблазнил и покинул. Чего бы я
тут иначе так горячо с ним шепталась и плакала?
Но я уже вернулась к моим фундаментам под пожарные насосы. Именно для
этого меня в самом престижном вузе страны шесть лет учили мировые светила
гидро-динамике, прочности и теории корабля.
А Валя после обеда как ни в чем ни бывало подсматривал и подмигивал. У
меня же было такое отличное настроение, что я его тут же простила. Бог
знает, каким ужасом и кровью вчера все кончилось бы, приди я с Феликсом
вместо Вальки к той же Арине с ее несокрушимым Колей...
У проходной меня, к моему удивлению, ждал не Валя (я бы не удивилась,
если бы он и ждал, толстокожий же), а респектабельный Марк. Он был сегодня в
красной вязаной шапочке, что остро напомнило мне родной город.
"Ты катаешься на коньках, Таня?" "Естественно." "Я так и думал. Тут, в
портфеле, две пары коньков. У тебя тридцать седьмой?" "Ну и глазомер..." "Не
жалуюсь. Кататься можно в свитере и брюках, а вот эту шапочку я тебе дарю.
Едем?" "С огромным удовльствием, Марик! Спасибо..."
Каток оказался совсем рядом с моим домом, на стадионе у самого моря.
Сначала мы просто очень мило катались по беговым дорожкам голландским шагом.
Потом мне это надоело, и я решила показать на хоккейной коробке кое-что из
питерского хулиганского репертуара Масляного Луга. За мной и другие девушки
тоже стали выламываться, кто во что горазд, пока нас не увели в комнатку
дружинников и велели уйти или "кататься по инструкции".
"Тебе нужна моя помощь, Таня? -- тихо спросил Марк, когда мы по льду с
моря подошли к Мысу Бурному. -- Валя мне все рассказал. Ну, про того бандита,
что на тебя напал позапрошлой ночью..."
"Марик, -- критически оглядела я моего сегодняшнего изящного кавалера. --
Если бы мне нужна была твоя помощь, я бы немедленно нацепила твои коньки и с
то-бой вместе помчалась во все лопатки в сторону моря, чтобы он нас, Боже
упаси, не догнал... Спасибо за прекрасный вечер и за коньки. Словно на
родине побывала." "Оставь коньки у себя, -- нерешительно обнял он меня за
талию. -- Я хочу с тобой встречаться... Хотя бы на катке. Идет?"
"Посмотрим..."
Мне было уже не до него. Устала, голодная, тоска по Феликсу что-то
проснулась на катке, надо же... Никогда не надо с другим заниматься тем же,
чем тебя радовал потерянный любимый. Себе дороже...
Дома не было никаких признаков Николая. Арина все так же сидела у
открытой топки, глядя на огонь под уже привычные мне сладкие голоса "Голоса
Америки", который почему-то на мысу Бурном глушилки не брали. Она его
слушала с утра до ночи, как мои родители когда-то театр у микрофона. Всех
дикторов называла по именам и ждала с их обзорами. Но ни с кем, включая
меня, ничего из прослушан-ного не обсуждала, что нас потом и спасло.
Я попросила разрешения попечь картошки и присела рядом на ту же
скамеечку. Дружненько так и, главное, молча мы выпили по рюмочке, заели
печеной карто-шечкой с кислой капустой и луком. И в комнате моей было
удивительно уютно, чисто и просторно. Мне все не верилось в такое мое жилье.
Я повалялась перед сном с книгой, постояла у окна, глядя на серебристое
сияние льда в лунном свете. И чувствовала себя совершенно счастливой. Ах,
если бы со мной был мой треклятый Феликс, подумалось мне перед сном. В
такой-то шикарной комнате! Как бы нам тут было славно, на краю географии,
как он выразился о Владиво-стоке... Счастье счастьем, а я тут же начала
рыдать в одинокую подушку на рос-кошной двуспальной кровати.

7.

Таня:
Наутро был выходной, суббота. И я решилась спросить до востребования в
павиль-ончике на главной улице. Стремительная девушка по ту сторону барьера
ответила шестерым передо мной "Вам ничего нет", а мне выбросила конверт с
Тамариным почерком.
"Милая Танюшечка, -- писала подруга. -- Не буду мучить тебя долгими
вступ-лениями, сразу о главном для тебя. Феликс твой жив и здоров,
набирается высо-кого ума в отделе у Антокольского. С девушками наши его ни
разу не видели. Спросил твой адрес. Я сказала правду, что не знаю. Сказал,
что напишет тебе до востребования. Теперь жди. О наших делах. Митя стал..."
Я так и не дочитала это письмо. Только начало перечитывала сотню раз. Я
шла по моему городу-убежищу и уже не хотела, чтобы оно меня защищало от моей