Симонов Константин Михайлович. Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)

   Обернувшись и увидев генерала, офицер подбежал. Это был рослый майор с багровым от злости лицом, в танкистском шлеме и накинутой на плечи поверх комбинезона плащ-палатке.
   - Инженер-майор Булыгин, помпотех сто восьмой отдельной танковой бригады, - представился он, не забыв при этом отрапортовать, что их бригада не просто бригада, а гвардейская, краснознаменная, ордена Александра Невского, Карачевская!
   - Что гвардейская - это хорошо, танкистов мы уважаем... А вот почему вы сержанта при исполнении служебных обязанностей матом крестите? Он выполняет приказ командования. Мой. Может, и меня перекрестите, раз вам мой приказ не нравится?
   - Товарищ командующий... - Танкист не знал Серпилина в лицо, но уже сообразил, что перед ним командующий армией. - Командир бригады приказал мне к пятнадцати часам лично доложить о выходе из ремонта двух поврежденных танков. Не доложу - с меня с самого Шкуру спустят. А он задерживает!
   Танкист продолжал стоять по стойке "смирно", только резким движением головы показал в сторону шлагбаума.
   - На вашу бригаду, как и на другие, дано два пропуска для дневного проезда, - сказал Серпилин. - Если вас командир бригады вызвал, зная, что у вас нет машины с пропуском, - значит, сам виноват. А если у вас есть машина с пропуском, а поехали без пропуска, придется объяснить командиру бригады, почему не прибыли к сроку.
   - Была машина, товарищ командующий, - сказал танкист, - я ее с запчастями вперед отправил, а сам...
   - А сам решил на бога. Как же, большой начальник, и глотка здоровая... - Серпилин усмехнулся и перешел на "ты". - Как так не прорваться через солдата! А вот не прорвался, солдат службу знает, а ты нет! Ему благодарность, а тебе выговор. Машину с дороги - в лес! До двадцать одного часа.
   - Разрешите выполнять, товарищ командующий?
   - Погоди. - Серпилин оглядел танкиста. - Почему в танкистском шлеме? Приказ о мерах маскировки доводили до вашего сведения?
   - Так точно, доводили.
   - Но для вас закон не писан? Спешите обнаружить свое присутствие? Чтобы немцы узнали, что ваша гвардейская, краснознаменная, Александра Невского, Карачевская здесь появилась? Хотите заранее напугать их своим прибытием? Так нам этого не требуется!
   Серпилин мог бы и покруче взять в оборот этого инженер-майора и взял бы, случись все это три дня назад. Но наутро предстояло наступление, в котором с первых же часов участвовать и этой танковой бригаде, и не хотелось портить перед боем настроение ее командованию, дав несколько суток ареста помпотеху, который завтра будет нужен до зарезу.
   В последнюю неделю за нарушения маскировки уже несколько офицеров отправились под арест. А один злостный нарушитель даже пошел под трибунал. Но с этого сегодня хватит и острастки...
   - Идите! - Серпилин еще раз усмехнулся, увидев, как шедший к своему "виллису" танкист на ходу вытащил из комбинезона пилотку, нацепил ее на голову, а шлем спрятал под плащ-палатку.
   Серпилин подъехал к шлагбауму и подозвал сержанта.
   - Кроме этой, были за ваше дежурство попытки не подчиниться?
   - Еще одна была, товарищ командующий.
   - Будут повторяться - записывайте и докладывайте по команде.
   - Есть докладывать по команде! - сказал сержант.
   - Спасибо за службу! У нас все в порядке. - Серпилин показал на прикрепленный к ветровому стеклу "виллиса" пропуск. - Можем ехать?
   - Так точно, товарищ командующий!
   Приехав на командный пункт, Серпилин зашел к себе. Оперативная группа штаба теперь сидела в лесу. Рассчитывая через несколько дней перейти еще дальше вперед, Серпилин приказал блиндаж не рубить, а собрать на скорую руку трофейный штабной металлический домик, который захватили у немцев в прошлом году, осенью. Он растягивался, как гармошка, и быстро устанавливался. Зимой эта металлическая гармошка оказалась холодной, а сейчас, летом, годилась.
   Домик стоял под шатром деревьев, внутри было прохладно. Серпилин опустился на складной стул и позвал Синцова:
   - Докладывай, что тут без меня. Где командующий фронтом?
   - У Кирпичникова. Оттуда пока не выезжал. Не звонили.
   Кирпичников - командир корпуса, которому предстояло действовать на правом фланге прорыва.
   - Ясно, - сказал Серпилин. - Обед подготовлен?
   - Нач. АХО доложил, что все готово.
   Кто звонил?
   - Прокурор звонил, спрашивал, нет ли перемен. Вы его на пятнадцать часов вызывали.
   - Что ответил?
   Что других приказаний не было.
   - Жену повидал?
   - Повидал.
   - Как ее здоровье?
   - Здорова.
   Синцов расстегнул планшет и положил перед Серпилиным лист метеосводки. Он уже привык, что Серпилин интересуется прогнозом погоды по нескольку раз в день и любит смотреть метеосводки сам.
   - Хорошо, иди.
   Метеосводка отражала реальность. Погода тихая и пасмурная, а что предвещает такая погода в дальнейшем, почти всегда сказать трудно. В метеосводке после цифр атмосферного давления стояло: "Ночью возможен туман".
   "Да, возможен туман, - подумал Серпилин. - И если он будет плотно стоять до утра, как это уже несколько раз бывало - все же тут много болот, и это сказывается, - придется переносить и начало артподготовки и час атаки. Такая возможность не только не исключена, но и предусмотрена. Хотя лучше бы, конечно, не переносить.
   Если ночью будет сильный туман, это отразится на действиях авиации. По тылам противника должна нанести удар авиация дальнего действия - три дивизии. Но если будет сильный туман, еще вопрос: всем ли, кто запланирован, дадут "добро" на вылет, а если и дадут, какая будет эффективность их бомбового удара в условиях плохой видимости? Если за ночь хорошо пробомбим немецкие тылы - это нам завтра для наступления еще одно очко плюс. А если не пробомбим, наоборот, одно очко минус.
   Как тщательно ни готовь операцию, а погода все равно может в самый последний момент внести свои коррективы не в твою пользу".
   Серпилин позвонил начальнику штаба.
   - Григорий Герасимович, я на месте. Если ничего особо срочного нет, сам зайду к тебе через полчаса... Это знаю!
   Бойко сказал ему по телефону, что особо срочных дел нет, а командующий фронтом еще не выезжал от Кирпичникова.
   О том, что командующий фронтом Батюк вместе с членом Военного совета Львовым приехал сегодня с утра в армию, Серпилин узнал сразу же, хотя и был в тот момент далеко от штаба, на наблюдательном пункте одного из полков.
   Батюк, приехав утром в штаб армии и не застав там Серпилина, сказал Бойко, чтоб командующего армией не отрывали - пусть занимается в войсках своими делами. А Львов сказал то же самое о Захарове, который с утра был в другой дивизии.
   Взяв с собой оказавшегося на командном пункте генерала Кузьмича, Батюк и Львов поехали с ним в корпус к Кирпичникову.
   Командующий фронтом приезжать сегодня не собирался. Наоборот, вчера, уезжая из армии, сказал Серпилину: "Занимайся доделками. Теперь приеду к тебе только за час до музыки".
   "За час до музыки" - значит, прямо к артподготовке. В ста метрах от окопчиков с козырьками, которые там на НП подготовили для Серпилина, был готов и наблюдательный пункт для командующего фронтом, такой же. И связь туда была протянута, и все что положено. Не захочет завтра быть вместе, захочет наблюдать отдельно - все готово!
   Но, оказывается, не выдержал, приехал еще и сегодня!
   Серпилин, когда узнал, был не рад этому. Мало ли что там может выйти, пока будет ездить, что-то не понравится или, еще хуже, что-то новое в голову придет перед самым началом дела!
   Но в то же время в душе не осуждал Батюка за этот сегодняшний приезд. Возможно, и сам на его месте не выдержал бы, приехал. Все же главный удар именно здесь. И впервые он наносит такой удар в роли командующего фронтом. Не удивительно, что ему не сидится.
   Серпилин не испытывал зуда спешить навстречу начальству. Наоборот, узнав по телефону, что Батюк приказал не тревожить командарма, продолжал действовать, как запланировали, побывал сначала в одном полку на переднем крае, потом в штабе одной из дивизий второго эшелона, потом на позициях тяжелой артиллерии. С артиллеристами речь шла не об артподготовке, не о начале, а о конце первого дня наступления: за сколько времени рассчитывают сменить позиции и выдвинуться вслед за пехотой.
   Оттуда поехал к танкистам, в ту самую Карачевскую бригаду, откуда был майор-помпотех, которому пришлось делать выволочку. Всюду предупреждал, куда двинется дальше, и всюду ему звонили, где находится командующий фронтом и что сейчас делает.
   Кстати, таким образом заодно проверил и связь. Со связью был порядок, работала без осечек.
   Если от Кирпичникова командующий фронтом поедет прямо к соседу справа, не заезжая в штаб армии, Кузьмич вернется, расскажет, как ездили, какие замечания были. А если станет возвращаться через командный пункт армии, на всякий случай в палатке, в столовой Военного совета, готов обед.
   Побывав с утра в войсках, Серпилин почувствовал, что там, внизу, так же как и он сам, ждут завтрашнего дня с затаенным волнением. Но суеты не было. И перед начальством не мельтешили, вели себя с достоинством, как люди, сознающие, что они вполне приготовились к своему решительному часу.
   Серпилин не стремился сегодня объехать побольше частей; побывал лишь в нескольких, хотел ощутить настроение в войсках и на выборку проверить, как подготовились не только к моменту атаки, а и к дальнейшему. Войск было много, график движения многоэтажный. Некоторые тонкости этого дела он и проверял сегодня. Рвануть сразу даже на большую глубину после удачной артподготовки - это еще не все. В глубине могут возникнуть и, наверное, возникнут многочисленные осложнения, которые требуется предусмотреть.
   Сейчас, вернувшись, он вспомнил о танкисте-помпотехе и позвонил командующему АБТ полковнику Свиридову. Сказал ему сначала, что был в Карачевской гвардейской танковой бригаде и что ее командир полковник Галченок, которого раньше не знал, произвел самое наилучшее впечатление, а потом добавил, чтобы Свиридов взял на заметку и доложил после операции, как проявит себя в ходе боев помпотех этой бригады инженер-майор Булыгин.
   Свиридов по телефону сказал только: "Есть", о причине звонка не спросил, видимо, сам догадался - у Серпилина была слабость: он любил, когда чем-нибудь проштрафившиеся люди потом, вопреки ожиданиям, хорошо проявляли себя в боях.
   - Товарищ командующий, к вам прокурор армии, - доложил Синцов.
   - Пусть заходит.
   Серпилин посмотрел на часы. Ровно пятнадцать. Прокурор никуда не делся, явился точно.
   И хотя, казалось бы, в самый канун наступления на эту встречу можно было времени и не найти, Серпилин нашел. Хотелось воевать на свежую голову, освободить ее от того тяжелого вопроса, по которому пришел прокурор.
   - По вашему приказанию явился.
   - Садитесь, - сказал Серпилин, поднимая глаза от метеосводки на вошедшего подполковника юстиции, которого он видел впервые.
   Прокурор прибыл десять дней назад вместо Полознева, служившего в армии бессменно с начала ее формирования. Как раз в тот день, когда Серпилин вернулся из Москвы, Полознев был ранен на передовой осколком. Ранение было неопасное для жизни, но неудобное - ни встать, ни сесть!
   И хотя он был хороший человек и к нему хорошо относились в штабе армии, но, как обычно в таких случаях, все равно не могли удержаться от шуток, говорили, что немец все же подвел прокурора под трибунал!
   А на плечи нового прокурора сразу, как прибыл, легло из ряда вон выходившее дело: гибель на учениях заместителя командира дивизии полковника Цветкова и ранение находившегося рядом с ним командира полка от осколков одной и той же злосчастной мины.
   Дело тяжелое для всех еще и потому, что хотя прямых, доказательств злого умысла обнаружено не было, но не было и доказательств обратного, а масштабы последствий требовали суровой кары виновному.
   Кроме всего прочего, для тех, кто занимался этим делом, не осталось в секрете, что командующий армией, человек обычно уравновешенный, узнав о гибели полковника Цветкова и тяжелом ранении командира полка, вышел из себя и потребовал строжайшего расследования. Не только принял к сердцу сам факт, который действительно не лез ни в какие ворота, но и никак не мог пережить, что погиб Цветков, с которым он еще в должности комдива прошел через весь Сталинград.
   А командующий армией есть командующий армией. Какой бы ни вынесли приговор - утверждать ему! И при таком заведомо крутом отношении начальства пойти на смягчение буквы закона будет трудно. Даже если и захочется. А на фронте этого часто хочется людям, особенно когда речь идет о возможности смертного приговора. И так кругом столько смертей, что добавлять к ним еще смерть по приговору редко кто стремится. Почти всегда это делается скрепя сердце.
   И это дело тоже разбирали скрепя сердце. Виновного обнаружили сразу, да он и не думал отпираться.
   Обстоятельства дела были такие: третий день шли учения в обстановке, максимально приближенной к боевой. Незадолго до этого командованию дивизии досталось от Серпилина за то, что занимались показухой, наводили на дивизию лоск, а настоящие трудовые учения не проводили, к боям, по сути, не готовились. Замкомандира дивизии сняли, назначили на его место Цветкова, и Цветков взялся за дело с двойным старанием - хотел доказать, что не зря пришел. Несколько дней подряд так гонял людей на учениях, что все были в мыле.
   И в этот день с утра назначили батальонные учения - наступление за огневым валом. Огневой вал создавали артиллерией и минометами. Цветков, взяв с собой командира полка, шел в цепи батальона, показывая личным примером, что на таком удалении можно безопасно двигаться за огневым валом.
   Потом цепь пошла дальше, а Цветков с командиром полка стали возвращаться, хотели побывать еще в одном батальоне. В это время и произошел проклятый выстрел.
   Минометы вели огонь, как и положено на дальнюю дистанцию, с дополнительными зарядами. При очередном выстреле произошла осечка. Мину извлекли из ствола - причиной осечки оказалось то, что перед этим на бойке осталась часть шляпки гильзы.
   Приведя боек в порядок, миномет установили снова, но заряжающий в спешке схватил мину без дополнительного заряда. Командир расчета, заметив это, приказал прекратить огонь и стал ругать заряжающего за оплошность.
   И тут-то и произошло непонятное и непоправимое - наводчик сержант Никулин, которому это было вовсе не положено, сам схватил еще одну мину и произвел выстрел. И мина эта оказалась тоже без дополнительного заряда была взята не оттуда... Недолет получился большой, в цепи никого из солдат не задело, мина разорвалась за их спинами, на поле, как раз там, где в это время шли Цветков и командир полка. Командиру полка оторвало ступню, а Цветкову - семь осколков в живот. Умер на операционном столе, не приходя в себя. Удивительно, как еще прожил полтора часа.
   Строго говоря, никто, кроме наводчика, не виноват. Что командир расчета приостановил огонь, отвлекся для выговора оплошавшему солдату, было в порядке вещей. А что наводчик как раз в этот момент вдруг проявит такую инициативу, сам произведет выстрел, никто ждать не мог.
   Допросив командира батареи и командира расчета, состава преступления в их действиях не нашли, рекомендовали обойтись дисциплинарными взысканиями. Так и было сделано. Старшего лейтенанта, раз, на его несчастье, выстрел произвела его батарея, за халатность - из старших лейтенантов в младшие, с батареи - на взвод. Командира минометного расчета - из сержантов в рядовые. А наводчик, тоже сержант, предстал перед трибуналом.
   В ответ на вопрос, почему самовольно произвел выстрел, объяснил, что спешил продолжить огонь. А как не заметил, что взял мину без дополнительного заряда, - ничего вразумительного сказать не мог. Только, удивляясь самому себе, разводил руками и повторял: "Что ж теперь делать! Раз виноват - отвечу". Был как в воду опущенный. Пока сидел под следствием, прокурор даже забеспокоился: как бы не наложил на себя руки. Приказал обыскать: нет ли при нем чего-нибудь такого, чем себя жизни лишают?
   Когда обыскивали его, поняв, почему обыскивают, сказал: "Зря на меня подумали, не Иуда, чтоб вешаться. Моя вина, но суда не боюсь!"
   Трибунал признал наводчика минометного расчета сержанта Никулина виновным в преступном нарушений приказа, что в результате самовольно произведенного им выстрела миной без дополнительного, заряда привело к гибели заместителя командира дивизии и ранению командира полка. Учитывая тяжесть последствий, сержант Никулин был приговорен к высшей мере наказания - расстрелу.
   Выслушав приговор, Никулин только глубоко вздохнул, но ничего не сказал. Наверное, было бы легче, если б хоть что-нибудь сказал. А он не сказал ни слова. О том, что приговор трибунала подлежит утверждению Военным советом армии, сержант Никулин во время объявления ему приговора или не услышал, или не придал значения. По лицу его было видно, что он ждал такого приговора. Не потому, что считал себя преступником, а привык к мысли: раз вышло так, что убил человека, значит, и сам должен быть готов к ответу и по всей строгости.
   Два дня назад приговор трибунала был доложен командующему армией. Человеку на этой должности приходится сталкиваться со многими необходимостями, в том числе и такой тяжелой, как утверждение смертных приговоров, вынесенных трибуналом.
   К счастью, эта необходимость бывала редкой. За полтора года командования армией Серпилин вставал перед ней только трижды. Два приговора утвердил не колеблясь. Третий не утвердил, вернул. И дело кончилось впоследствии штрафным батальоном и смертью в бою.
   Этот приговор был четвертым. Серпилин прочел подписанное председателем трибунала и прокурором представление и, не утвердив, отложил в сторону хотел сам ознакомиться с делом.
   Зацепило что-то в приговоре. Да и формулировка - "Преступное нарушение приказа", - может, по букве закона и верная, не вполне отвечала сути. Преступно нарушил, - значит, приказали идти вперед, а вместо этого побежал назад. А тут вся беда, что выстрелил без приказа! Цветков уже похоронен, и над могилой его на городской площади в Кричеве сказаны слова прощания, и салют дан из двадцати винтовок, и письмо вдове написано - все это уже в прошлом, уже затмилось и перехлестнулось другими делами, и предстоявшая теперь смерть виновного в смерти Цветкова солдата стала уже чем-то отдельным от смерти Цветкова, на что и смотреть необходимо было отдельно. Заставила отложить в сторону приговор и мысль, имевшая отношение к предстоящему наступлению: что это не дезертир и не членовредитель, и расстреливать его перед строем не станут, потому что ни сам случай, ни обстановка этого не требуют. Наоборот, обстановка перед наступлением требует этого не делать. Значит, просто приведут в исполнение приговор, и человека не будет. А что это за человек, которого не будет?
   Вчера глядя на ночь Серпилин прочел привезенное ему дело. Из него можно было узнать, что виновник смерти полковника Цветкова сержант Никулин Петр Федорович имел тридцать девять лет от роду и происходил из Пскова, где его семья, состоявшая из жены, тещи и троих детей, еще и по сей день находилась в фашистской оккупации. Оттуда же, из Пскова, где работал складским рабочим на товарной станции, он и пошел по призыву на войну, на которой был один раз награжден медалью "За боевые заслуги" и трижды ранен: под Тихвином в ноябре сорок первого, на верхнем Дону в июле сорок второго и под Белгородом в марте сорок третьего, после чего направлялся на излечение в госпитали, а после излечения в госпиталях возвращался в действующую армию.
   Выходило, что сорокалетнего Цветкова, тоже не раз побывавшего в госпиталях, и тоже после них возвращавшегося на фронт, и тоже семейного и многодетного, но только успевшего эвакуировать в начале войны свою семью, убил солдат, как и он, уже немолодой и семейный и продолжавший воевать после всех своих госпиталей.
   Прочитав все это, Серпилин не только пригласил к себе прокурора, но и сказал, чтоб доставили осужденного. Доставлять его сюда было не положено, и он знал, что не положено, но приказал сделать.
   Про себя уже почти решил не утверждать приговора. Дочитав вчера дело, даже снял трубку и обговорил такую возможность с Захаровым. А все-таки оставалась потребность самому увидеть этого невольного убийцу, опереться в своем решении на личное впечатление о нем. Бывает в жизни: увидишь человека - и что-то меняется в тебе. Раньше решил так, а тут решаешь иначе. Как отказаться от проверки самого себя, тем более в таких обстоятельствах?
   - Не видел вас до сих пор, - сказал Серпилин, когда прокурор сел. Подполковник юстиции был еще молодой, лет тридцати пяти, не больше.
   - Я только одиннадцатый день в армии, товарищ командующий.
   - И сразу такое дело тяжелое, - сказал Серпилин. - Вот задержал утверждение приговора.
   - Знаю, товарищ командующий. Ждем.
   - Чего? Чтобы утвердил или чтобы не утвердил?
   - Чтобы не утвердили, товарищ командующий.
   Ответ был таким же прямым, как и вопрос. Видимо, сорвалось с языка то, что было на душе.
   - А зачем тогда такой приговор вынесли? - спросил Серпилин, неодобрительно, как показалось подполковнику, глядя на него.
   Но, несмотря на этот неодобрительный взгляд, подполковник не отступил:
   - Колебались, товарищ командующий. И председатель трибунала и я, когда представление вместе с ним подписывал. Не хотелось идти на такую кару, но и преступление такое, что приходилось учитывать всю тяжесть последствий.
   Серпилин посмотрел ему в глаза и вдруг явственно вспомнил то, что в самую первую секунду, еще до всех размышлений, толкнуло его задержать утверждение приговора. Там, в бумаге, которую они ему представили, сейчас он вспомнил это, - было написано: "Никулина Петра Федоровича, сержанта, ранее не судимого, трижды раненного и после излечения трижды возвращавшегося в строй..."
   Глядя сейчас в глаза подполковнику, Серпилин понял, что это последнее про возвращение в строй после трех ранений, то, что по букве закона упоминать было не обязательно, вписано, чтобы он на этом задержался, когда будет утверждать, чтобы его задели эти слова. Написали и достигли того, чего хотели.
   - Осужденного привезли?
   - Так точно, привезли. Я его в своей "эмке" с конвоиром привез, чтобы внимания не привлекать.
   - Ну и правильно. Что ж его, на черном вороне, что ли, везти? Да его, наверно, у вас и нет, по штату не положено.
   - По штату у нас грузовик крытый.
   Серпилин кивнул:
   - Давайте осужденного.
   Через минуту подполковник вернулся с осужденным. Больше никто не вошел, видимо, конвоира оставил там, за дверью.
   Осужденный сержант стоял не так, как стоят солдаты перед начальством руки по швам, - а руки за спину. Кто его так научил, конвоир, что ли? Гимнастерка у него, как и положено, была без пояса и без погон. Только ниточки видны. Гимнастерка старая, выгоревшая. На плечах - темные следы от погон и на груди - от снятой медали. А три нашивки за ранение - две золотых, хотя какие они золотые, давно уже выгоревшие, рыжие, и одна красная! - их оставили. Насчет этого, наверно, нет таких указаний, чтоб нашивки за ранение спарывать. Накрепко вшиты, сидят, как железо в теле.
   Сержант был среднего роста, худой, обстриженный под машинку, но уже с отросшими черными с проседью волосами и чисто выбритый.
   "Наверно, перед тем, как ко мне везти", - догадался Серпилин.
   Осужденный стоял и смотрел не в землю и не на Серпилина, а куда-то вбок, в стенку, словно никого не хотел тревожить своим взглядом. Словно сам уже примирился с тем, что с ним будет, но не хочет, чтобы люди глядели ему в глаза, чтобы им было совестно из-за этого.
   Однако все эти не шедшие из головы у Серпилина мысли в то же время не могли заставить его забыть, что перед ним стоит не просто попавший в беду и ждущий смерти человек, а что именно он, а не кто-то другой своими руками, своим самовольно произведенным выстрелом - как сказано в приговоре, и правильно сказано, - убил полковника Цветкова и сделал инвалидом командира полка.
   - Скажите, Никулин, - спросил Серпилин, - почему вы, старый солдат, почти три года воюете в минометных частях, почему, зная порядок, все же произвели выстрел без приказа командира расчета? Тем более вы наводчик, а не заряжающий. И не боевая обстановка, когда потери - и один другого вынужден заменять! Как это могло получиться?
   - Хотел поддержать темп огня, - ответил сержант и посмотрел на Серпилина с безнадежной усталостью человека, уже не способного сказать ничего нового.
   - Желание верное, - сказал Серпилин, - но без команды производить выстрел никто не имел права. И вы это знаете. Почему же произвели?
   - Сам не знаю, товарищ командующий.
   На неподвижном, усталом лице сержанта промелькнуло что-то такое, словно он неожиданно для самого себя что-то вспомнил:
   - Карасев только вернулся в тот день, три недели желтухой болел, и медсанбате был, может, от этого... - сказал он фразу, сначала показавшуюся Серпилину нелепой.
   - Карасев - это командир их минометного расчета, - объяснил подполковник.
   - Я заменял его, за командира расчета оставался три недели, - сказал сержант, почувствовав, что его не поняли, и пробуя объяснить свою так и не высказанную полностью мысль: возможно, он потому без приказа произвел выстрел, что на нескольких предыдущих стрельбах, исполняя обязанности командира расчета, сам подавал команду "огонь". Сказал и замолчал, больше ничего не добавил.