Симонов Константин Михайлович. Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)

   "А вообще-то война в голове помещается, только когда ее по частям берешь, - подумал Серпилин, устало заводя обе руки за голову и несколькими движениями - взад и вперед - пробуя, не болит ли сломанная ключица. Сейчас об одном подумаешь, потом о другом, потом о третьем, потом о четвертом. И так вот день за днем, год за годом мозг забит всем этим - то одним, то другим, то третьим, одно за другое цепляется, одно другим движется... А если бы взять все, что пережито, да обо всем сразу подумать: что она такое, война, из чего состоит? Голова лопнет! Никакие обручи не удержат".
   - Входи, - сказал он навстречу появившемуся в дверях домика полковнику Никитину. - Садись. Рассказывай, какие у тебя секреты.
   - Могу и стоя доложить, товарищ командующий. Секреты у меня короткие, на три минуты, - сказал начальник особого отдела - так его по привычке мысленно называл Серпилин, хотя особые отделы еще в прошлом году были переименованы в "Смерш".
   - Ничего, не спеши, - сказал Серпилин, - кто-кто, а ты меня редко тревожишь. Не помню, когда и был...
   Пока полковник Никитин, на вид молодой, а на самом деле совсем не такой уж молодой, красивый блондин, придвигал себе табуретку и садился напротив, Серпилин, глядя на него, подумал, что вряд ли за все два года совместной службы с Никитиным у них наберется хотя бы два часа разговору.
   Человек молчаливый и хладнокровный, куда ему не положено, носа не сует, но и свои права помнит. Такой и должен быть контрразведчик. На глаза не лезет, докладывает редко, и то большей частью Захарову. Так уж повелось. Делает свое дело без лишних слов, а входить в подробности - как и что нет оснований.
   - Извините, товарищ командующий, - с каким-то непривычным для него выражением лица сказал Никитин. - Может, отругаете меня, что в такой день, но все же решил доложить. Когда мы весной сюда перемещались, вы в моем присутствии сказали члену Военного совета, что дорого бы дали встретить здесь кого-нибудь из тех, с кем в сорок первом из окружения шли...
   - Сказал, а что? - спросил Серпилин, в душе веселея от предчувствия чего-то еще неизвестного, но хорошего. - Не одни божьи угодники в чудеса верят, а и мы, военные люди. Какая же война без чудес?
   - Чудо не чудо, - сказал Никитин, - а недавно переправили к нам из Могилева одного работавшего там по нашей линии человека. Учли ошибки прошлого, чтобы, начав территорию освобождать, от недостатка информации не наломать дров, как иногда бывало с нами раньше, - не покарать тех, кто под видом службы у немцев на нас работал.
   - Это умно. Нет хуже, чем зазря пропасть. - Серпилин вспомнил слышанный им зимой от Захарова рассказ, как в полосе их армии вешали старшего полицая, а он уже в петле крикнул: "Да здравствует Советская власть!"
   - Хотели было, получив информацию, этого работника обратно по воздуху перекинуть, а потом отдумали: еще подобьют, захватят, начнут за язык тянуть... Решили перед началом операции не рисковать, оставили у себя до освобождения Могилева. А сегодня он вдруг ко мне с ножом к горлу: "Дайте возможность увидеть командующего, я с ним из окружения шел..."
   Серпилин прикинул - кто бы это мог быть? - но удержался, не стал спрашивать за минуту до того, как увидит самого человека.
   - Могу предъявить для опознания, - усмехнулся Никитин, так и не дождавшись вопроса, - в моей "эмке" сидит, с вашим адъютантом разговаривает.
   - Ну что ж, предъяви! - сказал Серпилин.
   Никитин вышел из домика, а Серпилин встал и заходил взад-вперед. Он не был суеверен, но встреча с одним из тех, с кем выходили тогда из-под Могилева, теперь, накануне наступления на тот же Могилев, казалась счастливой приметой. И, увидев за плечом вошедшего Никитина лицо человека, которого мысленно давно похоронил, он с удивительной простотой подумал, что завтра все непременно пойдет так, как надо.
   - Здравия желаю, товарищ командующий, - выдвигаясь из-за плеча отступившего в сторону Никитина, сказал этот знакомый человек, со все еще юным лицом и курчавыми волосами. Он держал пилотку в левой, прижатой к телу руке, наверное сняв ее для того, чтобы Серпилин сразу узнал его по шевелюре. - Капитан Сытин явился в ваше распоряжение.
   - Здравствуй, Сытин. Обрадовал. Даже не верится...
   - Самому не верится, товарищ командующий.
   Серпилин шагнул к нему, обнял и, оторвавшись, посмотрел ему в лицо так, словно там могло быть написано все, что случилось с ним за три года.
   Но на лице его как раз и не было ничего написано. Это неправда, что на лице всегда все написано. Просто проходят годы, и люди старше становятся. А этот даже и старше не стал - все такой же, как в то утро, когда, переправившись через Днепр, шли лесом и встретили уполномоченного особого отдела 527-го полка капитана Сытина и старшину Ковальчука с группой бойцов и знаменем дивизии.
   Старшина Ковальчук потом так и пронес через все окружение на себе, под гимнастеркой, это знамя. Сытин за неделю до выхода был тяжело ранен миной в бедро и в ногу. День тащили его за собой и оставили без сознания ночью в глухой смоленской деревне. "Плохой он, - сказал тогда при докладе Серпилину старшина Ковальчук, сам заносивший Сытина в избу. - Но уж эти женщины, товарищи комбриг, так его пожалели, такой, говорят, молоденький, кучерявенький! Может, все же выходят?"
   Все же выходили. И все тот же молоденький, кучерявенький, совсем не изменившийся за три года войны Сытин стоял теперь перед Серпилиным.
   - Значит, сразу узнали меня, товарищ командующий? - обрадовался Сытин.
   - А как тебя не узнать? Тем более все тот же чубчик носишь.
   - И чубчик брил, товарищ командующий, и бороду запускал, родная мама не узнала бы!
   - Первый его доклад знаешь какой был? - Серпилин повернулся к Никитину. - "Вышли девятнадцать человек, вынесли знамя дивизии". Такого доклада, если он в окружении сделан, век не забудешь. Даже если бы лысый, как колено, стал, все равно бы вспомнил за такой доклад. Не знаю, какой он у вас, а у меня молодец был.
   - И у нас тоже ничего, - сказал Никитин. И по тому, как сказал, Серпилин понял: Никитин рад услышать от него похвалу человеку из своего ведомства.
   - Хорошо, что привел его ко мне, - сказал Серпилин.
   - Прошу разрешения отбыть, - сказал Никитин; как человек опытный, сразу понял то, что было недоговорено: спасибо, а теперь оставь нас вдвоем!
   Никитин вышел, а Серпилин показал рукой на табуретку, стоявшую по другую сторону стола, и, облокотясь, молча смотрел на Сытина.
   - Скажи, Сытин, как там люди живут?
   - Живут. А что им еще остается? - ответил Сытин.
   Сказал так, словно вдруг бросил в колодец камень, глубоко, на всю глубину людского горя. Как люди живут? После того как армия отступила, людям остается одно - жить там, где их оставили...
   - Не обиделся на нас, когда оставили тебя раненого?
   - Не обиделся. Только когда очнулся - страшно стало. А потом отлежал два месяца и понял: жить остаюсь. А раз жить остаюсь, чего-то делать надо. Документы откопал и снова службу начал. Сначала был начальником разведки в партизанской бригаде. Потом ранили, на Большую землю вывезли, а оттуда уже по линии органов забросили для работы в подполье. Сначала в Орше, потом в Могилеве.
   - Сам вызвался, чтобы снова забросили?
   - В общем, сам. С одной стороны, не хотел, а с другой - как туда не вернешься, раз там люди остались? Могилевщину начнете освобождать, даже на мелочах увидите, сколько все эти годы народ старался! Одну только немецкую связь взять - сколько этих столбов со связью поспиливали! Немцы вместо спиленного столба из ближнего леса притащат дерево, только сучья обрубят, даже кору не стешут и воткнут рядом. Пройдет неделя - опять спилили! Они опять ставят... Сами где-нибудь увидите - столб, а около столба, как грибы, шесть или семь пеньков. Так и во всем! Посмотрите, какие здесь железные дороги у немцев в тылу - как тришкин кафтан, все в латках! Ну, а немцы, конечно, лютуют. Иногда говорим сами про себя: провели операцию без потерь! Вроде и правда, а все равно за каждую из них головами платили. Немцы, если не убьют того, кто сделал, все равно убьют того, кто под руку попал.
   - Об этом можно догадаться, - угрюмо сказал Серпилин и спросил после молчания: - Из нашей сто семьдесят шестой никого за все годы не встречал?
   - Никого, - сказал Сытин. - Могилы, возможно, установим. Жители в Могилеве передавали: у кирпичного завода во рвах, где ваш полк тогда оборонялся, есть братские могилы. Немцы заставили там пленных закопать трупы; наверное, из вашего полка. Около городской больницы тоже могилы рыли: там из разных полков нашей дивизии - и кто от ран умер, и медики, которых немцы потом расстреляли за то, что в больнице пленных прятали. У железной дороги, у водокачки, еще одна могила, железнодорожники рассказывали. Это три места, где, надо считать, люди из нашей дивизии. А живых никого не видел. И про вас, что вы живы, не знал. Только в прошлом году, после Курской дуги, вашу фамилию в приказе встретил: читал и думал: вы или не вы? Потом уже здесь, в штабе партизанского движения, сказали, что вы. Решился время у вас отнять...
   - Что ж тут решаться, - сказал Серпилин. - Как иначе!
   Понял по выражению лица Сытина, что тот стесняется отнимать время, но сам еще не был расположен отпустить его. И хотелось и надо было кое-что спросить о Могилеве.
   Наиболее существенные сведения, которыми располагали партизанские соединения, базировавшиеся в будущей полосе наступления, были заблаговременно переданы на Большую землю и хорошо известны Серпилину. Они касались как раз тыловых укрепленных районов, в том числе Могилевского. Партизанам было легче проникать туда, чем на немецкий передний край. А население, которое немцы сгоняли на постройку тыловых полос, было еще одним источником информации.
   Поступали сведения и по количеству войск, и по грузообороту, и по состоянию дорог и мостов, и по сохранности городских объектов: что цело, что разрушено, чем можно и чем нельзя будет воспользоваться.
   Но Серпилину в дополнение ко всему этому хотелось узнать от Сытина еще некоторые подробности о немецких позициях северней Могилева, по берегу Днепра, там, где предполагалось его форсировать.
   Однако ответы Сытина не выходили за пределы того, что Серпилин уже знал, и, сам почувствовав это, Сытин виновато пожал плечами:
   - Все данные, что общими силами собирали, - суммировали и в центр отправляли. А я лично последние месяцы божий свет редко видел, был подпольный житель в буквальном смысле.
   - А как те женщины, у которых тебя оставили? Что-нибудь знаешь про них?
   - В прошлом году живы были, - сказал Сытин. - Я их осенью видел, когда Смоленск освободили. После госпиталя в штаб партизанского движения ехал, и как раз почти мимо них! Завернул на своей полуторке. От всей деревни один дом. Живут в подвале. Старуха лежит, не встает, а дочь ее, когда ходила за мной, еще была женщина как женщина, под сорок лет. А тут - от голода и сырости и ноги и руки - вот... - Сытин показал, какие опухшие были у женщины ноги и руки. - Ни запасу, ни припасу, ни одежи - ничего. Государство немного помогло, армия в первое время тоже дала, из тылов. Но к моему приезду все поели, а свой хлеб еще когда будет - на тот год? Люди все терпят, пока освобождения ждут... Спичка - на четыре щепочки, а то и забыли, что такое спичка. В хлеб чего только не кладут! Чай забыли, ягоды заваривают. Иголка - самоделка. Нитку, чтобы пуговицу пришить, из старой ряднины выдергивают... Когда лежал у этих женщин, поправлялся, думал про них: жив буду, немцам, даст бог, голову свернем, - чего только для вас тогда не сделаю! А увидел их после освобождения - что я для них мог? После госпиталя едешь - лишнего с собой нет. Все, что в сидоре было, отдал. А больше ничего не имел. Тяжеловатая жизнь у людей, войну скорей кончать надо...
   - Будем стараться, - сказал Серпилин. - Гляжу на тебя и думаю: добрая у тебя все же душа, Сытин.
   - Хотя и по линии контрразведки работаю, - не то с вызовом, не то с иронией сказал Сытин.
   - А это уж не я, а ты за меня досказал. Откуда взял?
   - Так, почудилось.
   - И зря! Сказал тебе потому, что война три года людей прямо по душам бьет и таких мозолей набила, что иной уже ни своей, ни чужой боли не чувствует. А ты все еще чувствуешь, - значит, душа добрая, человек хороший. А контрразведчик, черт тебя знает, какой ты есть? Может, даже и вовсе плохой. Моих мыслей, например, прочитать не смог!
   Серпилин посмотрел на Сытина и вспомнил то существенное, что хотел сказать ему еще вначале, но не сказал, отвлеченный ходом разговора.
   - Обязан перед тобой отчитаться.
   Сытин удивленно посмотрел на него. В устах командующего армией это было странное начало.
   - За знамя, которое вы тогда вынесли, - объяснил Серпилин. - До конца его сохранили и сдали в дальнейшем в штаб Западного фронта. Я после госпиталя ставил вопрос, чтоб, раз мы со знаменем вышли, возобновили нашу дивизию под тем же номером. Тогда не прислушались: немец под Москвой был... А недавно из одного документа узнал, что снова есть сто семьдесят шестая стрелковая. И раз сформировали заново под тем же номером, думаю, что и наше знамя ей вручили. Написал туда, на Третий Украинский фронт, но пока ответа не имею, - закончил он так, словно считал своим долгом доложить бывшему подчиненному все, что знал сам.
   Да, в сущности, так оно и было - считал.
   В домик вошел Захаров, без шинели, в надетой поверх гимнастерки байковой меховой безрукавке, и с порога сказал:
   - Зашел за тобой; Бойко сказал, ты к нему собирался.
   - Да, пора. - Серпилин, поднявшись с места, пожал руку Захарову. - Еще не видались с тобой. - И кивнул на вскочившего из-за стола Сытина: - Вот капитан Сытин объявился, с которым три года назад из-под Могилева выходили.
   - Никитин заходил ко мне, уже доложил, кто у тебя сидит. - Захаров поздоровался с Сытиным. - Если еще не закончили беседы, с твоего разрешения послушаю...
   - Раз ты пришел, закончили, - сказал Серпилин. - И вообще время вышло.
   Он, не садясь, покрутил телефон и сказал, чтобы зашел Синцов.
   - Синцова уже видел?
   - Так точно.
   - Опознали друг друга?
   - Опознали.
   - Забирай от меня Сытина, - сказал Серпилин навстречу входившему в домик Синцову, - организуй поужинать и по чарке. Считайте, что я при сем присутствую. И проводи, пусть едет. А сам в двадцать три ровно зайдешь ко мне.
   Когда Сытин, откозыряв и повернувшись на каблуках, вышел вслед за Синцовым, Серпилин посмотрел ему в спину и сказал:
   - Хотя и в подполье был, а как поворачиваться через левое плечо, еще не забыл. Пропавшим без вести его считали. Может, не поздно поправить - за вынос знамени дать орден?
   - Почему поздно? - сказал Захаров. - В нашей власти!
   - Строго по закону - не наш.
   - Зато в твоем лице живого свидетеля - командарма - имеем. Скажем Никитину, чтоб наградной лист писал, и включим в первый же список.
   - Ладно. Никитину ты, что ли, скажешь?
   - Могу я сказать.
   - Пойдем в штаб, уже опаздываем против назначенного.
   - А ты опоздай раз в жизни! Сделай Бойко такой праздник. Он же любит, чтоб все в ажуре! А у него сейчас, как на грех, не в ажуре - последнего донесения ждет, чтоб все подбить, - с Кирпичниковым связь порвалась. Понтонеры стали в темноте со своим хозяйством передвигаться и где-то зацепились. Сейчас вкруговую дублируют.
   - Это плохо, - сказал Серпилин.
   - От Бойко уже всем и каждому досталось; можем не добавлять, усмехнулся Захаров. - А как тут у вас с начальством было - все тихо?
   - Почти. - Серпилин рассказал, как было дело с артполком из резерва Главного командования.
   - Это еще хорошо, - обрадовался Захаров, узнав, что Батюк позвонил Серпилину о своем согласии. - Быстро превозмог себя. Раньше у него на это больше времени уходило. Ну, а как Львов? Котлетками своими угощал?
   - Сегодня нет. Наоборот, сам коньяку выпил.
   - Все же, значит, не мы одни волнуемся, и у него тоже душа болит. Только черт ее знает, где она у него есть, в каком-то не в том месте, как у всех людей: никак ее не ущупаешь. Откровенно говоря, бегал от него сегодня, прятался в войсках. Настроение такое: чистое белье надеть - и в бой! Не хотел, чтоб испортили.
   Когда Серпилин услышал это, его вдруг охватило порой отодвигаемое куда-то в сторону и им и другими военными людьми ощущение великости предстоящего им дела. И не военной его великости, которую они чувствовали даже за всеми мелочами и подробностями подготовки. О военной великости своего дела они помнили. А это была другая великость, еще более великая человеческая, напоминавшая, что у них впереди не просто война, а когда-то оставленная ими земля и оставленные на ней люди.
   От мысли об этом Серпилин вдруг почувствовал себя не только сильным всею той силой, которая была в его готовой к наступлению армии, но еще и виноватым перед теми людьми, там. Однако, как ни странно, это чувство своей вины перед ними делало его сейчас нравственно не слабее, а сильнее. Он чувствовал себя просто-напросто неспособным обмануть их великие и долгие ожидания.
   - И верно, Костя, надо к завтрему чистое белье надеть, - сказал он Захарову, хотя при всей близости их отношений еще никогда не называл его так.
   И тот, почувствовав его волнение, ничего не ответил, только, когда стали выходить из домика, молча и крепко, выше локтя, сжал ему руку.
   - Что это, не накрапывает? - подняв голову, спросил Серпилин.
   - Мне тоже, когда вылезал из машины, показалось. Ветер, листья шумят.
   Они уже подошли к штабной палатке, когда где-то правей, очень далеко, возник чуть слышный гул самолетов.
   Оба остановились и долго прислушивались, ничего не говоря друг другу.
   Бойко, когда они зашли в палатку, стоял у стола и говорил по телефону:
   - Все ясно. Понятно! И вам желаю того же!
   Он положил трубку и, повернувшись к Серпилину и Захарову, сказал:
   - От Костина звонили. Две дивизии уже в воздухе. Пошли на цели.
   - Теперь надо считать - начали, - сказал Серпилин.
   19
   Четвертые сутки наступления Серпилин встретил на новом командном пункте, в лесу, где еще три дня назад был один из наблюдательных пунктов немцев. В лесу стоял густой запах смолы, шедший от обрубленных и расщепленных осколками сосен.
   Но и этот новый командный пункт сегодня предстояло менять, поспешая за продолжавшими наступать войсками.
   Вернувшись сюда ночью и мертвым сном проспав четыре часа, Серпилин получил донесение, что один из выброшенных к Днепру передовых отрядов переправился и захватил плацдарм.
   Ночью командир корпуса и командир дивизии клялись и божились, что к утру сделают это. И вот зацепились, выполнили свое обещание.
   Нет ничего лучше, как узнать от подчиненных, что выполнили обещанное. Если б всегда так, война была бы легким делом, только успевай глядеть на часы. Но, к сожалению, на войне далеко не все выходит по часам и у других и у тебя самого!
   Те, кто первым прыгает через реку, всегда прыгают налегке. Теперь все и у немцев и у нас будет построено на выигрыше во времени. Подбросим быстро все, что требуется, сумеем поддержать огнем - удержатся, не сумеем спихнут.
   Серпилин позвонил командующему воздушной армией и просил взять плацдарм под защиту штурмовой авиации. Не подпускать к нему немцев, особенно танки и самоходки. Авиатор обещал послать штурмовики, но попозже: местность пока плохо просматривается, над Днепром еще висит ночной туман...
   "Вот они в этом тумане и перелезли, - с одобрением подумал Серпилин о тех первых, кто уже был там, впереди, за Днепром. - Они свое дело сделали, остальное зависит от нас..."
   Он позвонил Кирпичникову, командиру корпуса, потребовал, чтобы тот как можно скорей шел своими главными силами вперед, к Днепру, и сказал, что сейчас сам приедет в корпус.
   - Где вы? Там же, где вчера?
   - Пока там же, - сказал командир корпуса.
   "Жаль, что там же", - хотелось сказать Серпилину, но он удержал себя. Жаль-то жаль, но задача не в том, чтобы командир корпуса после твоих попреков сорвался с места. Дело в продвижении войск, а не в том, чтобы каждые пять минут скакать со своим командным пунктом все вперед и вперед. Иной, бывает, так далеко заберется, что без риска для жизни до него и не доедешь. Но сам впереди, а войска его топчутся. Что в этом проку?
   По твоему же собственному плану действий, который утвержден наверху и после этого стал для тебя законом, предполагается захватить Могилев к исходу пятого дня операции. И, несмотря на все трудности и задержки, особенно в первый день, эта возможность остается еще реальной. Если не позволим сбросить себя с первых плацдармов, а, наоборот, захватим новые, за день подойдем к Днепру главными силами, а за ночь переправимся, завтра к вечеру можно быть в Могилеве!
   Серпилин взялся за трубку - отдать перед отъездом последние распоряжения Бойко, но в это время в дверях домика появился сам Бойко, одетый в дорогу; на плаще у него были капли дождя.
   - Все еще моросит?
   - Продолжается. Явился доложить, что, согласно плану, отбываю на новое место. Связь проверена: начальник оперативного отдела уже там.
   - А Захаров? - спросил Серпилин.
   - В пять часов уехал к Воронину. Все еще топчемся.
   Серпилин поморщился. Он с вечера знал, что на левом фланге, где наступал корпус Воронина, сильное сопротивление, и знал, что топчемся, но, хотя и поморщился, теперь уже меньше переживал эту задержку.
   "То, что немцы особенно зло дерутся на левом фланге, прямо против Могилева, на поверку может оказаться даже хорошо, - подумал он. - Значит, они недооценили возможность нашего удара севернее, на правом фланге. Поэтому мы там и вышли уже к Днепру. И именно там и решится дело, если сами не испортим его проволочками".
   - Как скоро прибудешь на новое место? - спросил Серпилин, посмотрев на часы, потому что от этого зависело время его собственного отъезда. И по писаному и неписаному закону им с начальником штаба одновременно находиться в дороге не полагалось.
   - Через сорок пять минут буду там.
   - Позвони по прибытии. Поработаю пока с командующим артиллерией и прямо отсюда поеду к Кирпичникову.
   Бойко кивнул. Он так и думал, что командующий поедет на правый фланг, где уже зацепились за Днепр.
   - А ты, Григорий Герасимович, как прибудешь на новый КП, продолжай заниматься подвижной группой. За день наведем там, у Кирпичникова, переправу, к утру перебросим за Днепр подвижную группу - и пусть вырывается на простор, обходит Могилев, режет сзади него и Минское и Бобруйское шоссе. Если за день еще плацдармы захватим, создадим угрозу форсирования на большом отрезке, немцам придется затыкать дыры. Здесь задержат, там задержат, а остановить нашу подвижную группу уже силенок не хватит.
   - Будем готовить, - сказал Бойко.
   Разговор о подвижной группе у них возник вчера, когда Серпилин вернулся с передовой. Первоначально, в масштабах фронта, ее не спланировали, и Серпилин решил сколотить ее сам и получил на это "добро" только в разгар наступления, когда стало ясно, что армия заходит к Днепру правым плечом намного северней Могилева и переправленные там за Днепр подвижные части смогут быстро и глубоко обойти Могилев.
   - Где сейчас танкисты? - спросил Серпилин, имея в виду ту еще не воевавшую танковую бригаду, которая должна была войти в состав подвижной группы как главная ее сила.
   - Пока не двинулись, по-прежнему на восточном берегу Баси.
   - А почему не перешли?
   - Я разрешил отложить, - сказал Бойко. - Боятся посадить танки в пойме. Хотят вступить в бой в полном составе. Я это их желание разделяю. - Он расстегнул планшет и показал по карте. - С ночи работают вместе с саперами - улучшают переправу. Сосредоточиться на исходных вполне успеют, зачем же спешить с риском для техники.
   - С этим согласен, - сказал Серпилин. - Хорошо бы компактно сосредоточить к середине дня в одном районе все части, которые включим в подвижную группу.
   - Так и будет сделано.
   - Сколько пехоты, считаешь, сможем посадить на машины? - спросил Серпилин.
   - Начальник тыла обещал до трех батальонов. Сам подгребает машины, взял это на себя.
   - Будем считать - полк. Временно отнимем его у Артемьева. Начнем следовать дурному примеру командиров корпусов, тратить резервы раньше, чем собирались, - усмехнулся Серпилин.
   - А какой полк? - спросил Бойко.
   - Пусть сам командир дивизии скажет, какой у него полк лучший. Больше чем уверен, даст Ильина.
   - А кого на группу? - снова спросил Бойко.
   Он спросил это еще вчера, сразу же, потому что любил как можно раньше получать распоряжения на будущее. Чем раньше получишь, тем больше останется времени, чтобы в ходе разработки подправить и улучшить первоначальное решение командарма. Но Серпилин вчера не ответил, сказал, что обдумает. Не сразу ответил и сейчас.
   Кого назначить командовать подвижной группой, состоящей из танковой бригады, самоходного артиллерийского полка, стрелкового полка и саперного батальона? Вопрос не так прост. Можно дать им начальника сверху, а можно найти внутри. Можно послать заместителя командующего армией, как это часто делают, и в этом есть преимущества - звание, должность, права. Но есть и недостатки: группа собирается из разных частей, а командовать ею сажают человека нового для каждой из них.
   - Думаю все же назначить командира танковой бригады. Для своих он привычный, а остальных за собой потянет. Раз надеемся на моторы, на скорость - пусть танкисты и играют первую скрипку. Если до середины дня обстановка не внесет поправок, позвоню тебе от Кирпичникова, подтвержу.
   Бойко кивнул. Он достаточно хорошо знал Серпилина, чтобы не придавать значения слову "думаю". Вопрос был решен.
   - Главная задача авиаторам на весь сегодняшний день - защита плацдармов. Если штурмовики будут действовать, как вчера, - никакой черт нас с плацдармов не спихнет, - сказал Серпилин, прощаясь с Бойко.